В Яблоневом Саду, в прекрасном Данелойне, события между тем развивались своим чередом.
— Дело швах! — выпалил Босоногий колдун вместо приветствия, вбегая в конфиденциальный кабинет короля Фенвика.
Почтенный старец, только что возвратившийся из поездки в Дамор, выглядел очень расстроенным и весьма непочтительно забыл поклониться при входе. Но государь, впившись в него взглядом, даже не вспомнил о нарушении этикета.
— Что, ужель они не согласны? — рявкнул он.
Аркадий Степанович скорбно покачал головой.
— Ни в какую! Подавай им принцессу Май, и все тут. Никаких талисманов не хотят! Король Редрик еще согласился бы, я думаю, но принц Ковин спит и видит, как женится наконец на Маэлиналь, и ни о чем другом слышать не хочет. А Соловей Лен, согласно донесению городской стражи, убит ночными бандитами в пьяной драке, и доказать, что это было сделано по приказанию принца, невозможно…
Король вцепился обеими руками в свою густую русую шевелюру и с силой дернул себя за волосы.
— Бедная моя девочка, — горестно сказал он. — Но что же делать? Мы не можем нарушить слово… Колдун, ты предложил им все, о чем мы договаривались?
— Все, и даже больше того, — устало ответил старец. — Разве что райскую гурию не вызвался украсть для принца взамен Маэлиналь. Да он бы на нее и не посмотрел…
Король Фенвик повернулся к Баламуту Доркину, с самого утра торчавшему у него в кабинете.
— Ты слышал? Теперь ты оставишь меня в покое? Твой друг сделал все, что можно. И не думай, что мое отцовское сердце болит меньше твоего!
— Она умрет, государь, — тихо сказал Баламут. — Она уже едва жива…
Королевский шут изрядно похудел за последнюю неделю. Ястребиные черты его лица сделались еще резче, и остатки черных волос вокруг лысины обильно подернулись сединой. Полагающееся Доркину по должности одеяние — черный камзол с широким красным воротником, вырезанным острыми углами, и панталоны с разноцветными штанинами, желтой и зеленой, — никак не вязалось с его угрюмым видом.
— Ты предлагаешь войну? — холодно вопросил король. — Хуже того — ты предлагаешь нарушить слово?!
Доркин понурился.
— Нет.
— Тогда ступай отсюда. У меня хлопот выше головы. Через две недели состоится свадьба. Ступайте оба! И чтобы я больше не видел этих похоронных мин!
В голосе короля Фенвика зазвенел металл, и Доркин с Босоногим колдуном поспешно удалились из кабинета.
Они вошли в покои, отведенные Аркадию Степановичу в королевском дворце, и Баламут бросился в широкое кресло, стоявшее у окна, а босоногий старец забегал по комнате, в волнении с хрустом выкручивая себе пальцы рук.
— Интрига, интрига, — забормотал он. — И придумать-то ничего не получается…
— Послушай, колдун, — хмуро сказал Доркин. — Я тут подумал… не можешь ли ты сотворить какую-нибудь куклу, вроде той нежити, что служила охраной Хорасу? Сделать ее похожей на принцессу, да и выдать замуж…
— Чушь собачья! — отмахнулся старец. — А куда мы денем настоящую принцессу? А как я смогу наделить эту… куклу, как ты выражаешься, магическим даром Маэлиналь? Да любой дурак сразу же распознает подмену! Я уж не говорю о том, что мне тогда остаток жизни пришлось бы провести в Данелойне, чтобы поддерживать этот фантом в рабочем состоянии. Нет, Баламут, это немыслимо. Скажи лучше, где твой чатури? Может, его наконец осенили боги?
— В саду резвится, — буркнул Баламут. — Осенят — так прилетит. Чем это тебе не нравится моя мысль? До свадьбы — две недели… послушай, колдун, я готов покончить с собой, ей-Богу, только бы не видеть, как она пойдет под венец с этим придурком! И я подозреваю, почтеннейший, что она вынашивает такие же планы — ты видел, как она улыбается, когда при ней говорят об этой проклятой свадьбе? Она не проживет после нее и трех дней, клянусь тебе!
Старец остановился посреди комнаты и топнул ногой.
— Ну что я могу сделать?
— Хоть что-нибудь! Послушай, колдун…
— Послушай, колдун, послушай, колдун!.. Меня зовут Аркадий Степанович, между прочим! Я не бог! И не могу отменить ваших законов чести! И не могу спасти принцессу так, чтобы не развязать войну! Доркин, Доркин…
Он махнул рукой и отвернулся.
Дело выглядело совершенно безнадежным. Последние деликатнейшие переговоры с правителем Дамора, когда Босоногий колдун предлагал самые невероятные отступные за принцессу, успехом не увенчались. А при первом же взгляде на Маэлиналь любому становилось ясно, что свадьбы этой она не переживет. Она и сейчас уже походила на тень, и улыбка ее казалась безмятежно потусторонней…
Баламут скрипнул зубами. И вдруг замер, как окаменел.
— Почтеннейший Аркадий Степанович, — произнес он тихо, почти шепотом, словно боясь вспугнуть посетившую его мысль. — Я, кажется, придумал… Еще одну чушь собачью, но зато без всякого колдовства. Если мы не можем подменить принцессу, то, может быть, мы можем подменить принца?
— Что?!
— Полное безумие, но вдруг получится?..
— О чем ты, Доркин?
Королевский шут с затравленным видом огляделся по сторонам и поманил старца к себе. Аркадий Степанович, исполнившись любопытства, подошел поближе.
— Представь себе, — медленно начал Баламут, — что когда-то, тридцать лет назад, неведомые враги выкрали из колыбели принца Ковина… подложив на его место другого младенца. Может, это сделала какая-то из придворных дам, которую соблазнил и бросил король Редрик, шут его знает! Потом придумаем… А суть в том, что завтра объявляется некто и говорит — здравствуйте, это я настоящий принц Ковин! Долой самозванца!.. А? Мы подкупим няньку или кормилицу, кто там у него был, и она подтвердит — да, вот такое родимое пятно было у настоящего принца, когда он родился, а у нынешнего-то и нет такого пятна! Мы подкупим пять нянек, если понадобится! Ты наведешь чары на королеву-мать, чтобы она тоже вспомнила это родимое пятно… Ну, там — шум, гам, выяснение обстоятельств… ревнивую придворную даму найдем — сделаешь этот самый фантом, в конце концов. И чем бы дело ни кончилось, а свадьбу на какое-то время всяко отложат. Мы хотя бы выиграем время… а вдруг все и получится! И тогда наш принц торжественно откажется от Маэлиналь… допустим, под тем предлогом, что он уже женат, а не женат, так женим его заранее!
— Погоди, погоди, — сказал ошарашенный старец. — Что-то я не понял…
— Что ты не понял? Я предлагаю заменить принца Ковина! На человека, который не захочет жениться на Май! И если ты и эту мысль объявишь вздором, то клянусь тебе, почтеннейший, я завтра же отправлюсь в Дамор, просто-напросто зарежу Ковина, и мне отрубят голову! Ты этого хочешь? Так я это сделаю, будь я проклят, поскольку ничего другого все равно не остается!
* * *
Они забыли про ужин и засиделись заполночь, обсуждая эту мысль. План Баламута казался Босоногому колдуну диким и безнадежным, но чатури, вернувшийся со своей прогулки по саду, неожиданно поддержал Доркина, уверяя, что чем безумнее замысел, тем больше у него шансов на удачное осуществление. Да и что такого, в конце концов, — мало ли в истории случалось самозванцев! Обыкновенная интрига, борьба за власть… А главное, в данном случае никто не заподозрит происков со стороны Айрелойна, никто не догадается, что речь на самом деле идет об избавлении принцессы Май от нежеланного брака, и, стало быть, война никому не угрожает. Интригу эту, само собой, нужно хранить в тайне от всех, в том числе и от короля Фенвика, тем более, что основное действие все равно будет разворачиваться в Даморе. И айры оказываются вроде как ни при чем…
Они спорили до хрипоты по каждому пункту. Продумать надо было все, ибо времени оставалось совсем мало, а сделать предстояло много. Разыскать и подкупить нянек принца Ковина. Найти подходящую придворную даму — из числа тех, кого королева Дамора в свое время, заметив неподобающее внимание мужа к молодой красавице, решительно изгоняла из дворца и ссылала в монастыри, и которая за хорошую мзду согласилась бы разыграть спектакль и изобразить раскаявшуюся грешницу, возвращающую королю Дамора его законного наследника. И главное — найти самого этого наследника. Кандидат должен был быть человеком подходящего возраста, бесконечно преданным принцессе Маэлиналь и отважным. Ибо тяжба, несмотря даже на самые убедительные доказательства его происхождения, вполне могла закончиться судом чести. По законам Данелойна никто не мог помешать принцу Ковину вызвать претендента на поединок и, убив его, доказать тем самым свое право на престолонаследие…
Услышав про поединок, Босоногий колдун вперил в Баламута Доркина тяжелый взгляд.
— Сдается мне, любезный друг, — сказал он сухо, — что некому у нас будет разыгрывать самозванца. Где мы найдем подобного человека в ближайшие десять дней — а это все время, которое у нас есть на подготовку? Кто вдруг, с бухты-барахты, решится на такое, зная, что принц Ковин — лучший фехтовальщик Дамора?
— Не лучший, — буркнул Баламут. — Во всяком случае, Дамор — не Айрелойн, есть у нас и свои мастера…
Однако же он призадумался.
— Я мог бы назвать сразу несколько имен верных и умелых людей, которые ради того, чтобы помочь принцессе, пойдут на все. Кроме… кроме, пожалуй, одного… — Баламут покачал головой. — Никто из них, так же, как и Ковин, не откажется от ее руки.
— Замечательно, — сказал колдун. — Ну, и на что нам нужны такие?
— М-да… Можно, конечно, заставить дать слово. Но я не поручусь, что любой из них не нарушит его, когда дело дойдет до свадьбы.
— Кто-то что-то говорил, кажется, насчет того, чтобы женить нашего самозванца заранее? — саркастически осведомился колдун.
Доркин почесал в затылке.
— Да… это будет посложнее, чем я думал.
— То-то же. Безнадежное это дело, Доркин. Лучше и не заводиться. Разве только… Я могу на некоторое время изменить твою внешность. Сделать из тебя тридцатилетнего молодца. Ты возьмешь на себя эту роль?
Баламут вздрогнул.
— Я?
И с лица его медленно сошли все краски.
— Я… это совершенно невозможно, почтеннейший!
— Почему? Это же ненадолго. Самозванный принц исчезнет потом с горизонта с такой же легкостью, как и появился, но дело будет уже сделано. И разве не ты предан принцессе больше других? Разве не ты больше всех желаешь спасти ее от этого брака?
В голосе Босоногого колдуна послышались суровые нотки. Или это для королевского шута он прозвучал, как голос совести?
Доркин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Его вдруг пробил озноб. Колдун прав. Разве не он… Искать никого не придется. Все пройдет как по нотам. У него хватит и нахальства, и самообладания, чтобы разыграть из себя даморского принца. С измененной-то внешностью! И если дело дойдет до суда чести, он легко победит Ковина в любом поединке, невзирая на свои годы. Но… как же…
В ушах у него вдруг зазвучала песенка, которую он слышал где-то, когда-то, совсем недавно: «…пой, мой соловей, лети над бездной и расскажи, расскажи моей любезной, что я еще жив…» Принцесса Май. Занять место ее жениха. Иметь полное право жениться на ней вместо принца Ковина. И отказаться от нее. Вот и все, что от него требуется. Он увидел перед собой ее лицо, ее глаза, губы… И песенка сменилась звоном в ушах от прилива крови, а озноб — внезапным жаром во всем теле. Во рту пересохло.
…Нет, не родился еще человек, который сможет по доброй воле отказаться от принцессы Май. И он, Баламут Доркин, не лучше других. Только представить себе, что через две недели она может стать его женой…
Он усилием воли отогнал наваждение, открыл глаза и выпрямился.
— Я такой же, как все, почтеннейший. Я стыжусь самого себя, не скрою. Но мне это не под силу.
— Вот так так, — сказал Аркадий Степанович, глядя осуждающе. — Стало быть, не под силу. Ну, и кому же это под силу? Где мы возьмем принца?
Чатури, который нахохлившись сидел на подоконнике и внимательно слушал обоих, вдруг подал голос:
— Овечкин. Чем вам не принц?
Заговорщики на миг опешили, а потом буйно расхохотались.
— Да уж, — сказал Босоногий колдун, отсмеявшись и вытирая слезы, выступившие на глазах, — Овечкин — тот еще принц! Жаль, его здесь нет, послушал бы тебя…
И в это мгновение раздался нетерпеливый стук в дверь, створки ее распахнулись, и в комнату, не дожидаясь разрешения войти, сунулся молоденький паж, глаза которого, несмотря на весьма поздний час, горели от возбуждения и любопытства.
— Босоногий колдун здесь? Его внизу спрашивают. Странная компания… там, среди них, — настоящая саламандра, клянусь пяткой святого Паприка!
В эту ночь никто не спал.
Аркадий Степанович, удивившись визиту саламандры, пошел встретить посетителей, а вернулся еще более удивленный, ведя за собою всех четверых Пэка, Ловчего, Фирузу и Овечкина.
— Легок на помине, ягненочек! — радостно заорал при виде их чатури. Вырвался таки? Ну, рассказывай!
Молоденький паж, снедаемый свойственной его возрасту любознательностью, попытался незаметно проникнуть в покои колдуна, но был обнаружен и изгнан королевским шутом, отнюдь не желавшим лишних ушей. После чего Доркин сердечно обнял Овечкина и Фирузу и познакомился с их необычными спутниками. Сам-то Босоногий колдун хорошо знал и саламандру, и призрачного охотника, поскольку частенько навещал своего старого учителя, только не ожидал встретить их в таком месте и в таком обществе…
Овечкин охотно предоставил объясняться Ловчему, сам же, притулясь в кресле, притворялся, что дремлет, и старался не вслушиваться в рассказ. Слишком еще свежи были в памяти тягостные подробности их последнего приключения на пороге темного мира. Но долго притворяться ему не дали. Ловчий оказался немногословен и весьма вкратце изложил всю историю, начиная с того, как отец Григорий отправил их на помощь к Овечкину. Дослушав до конца, босоногий старец с умным видом покачал головой, после чего заторопился накормить гостей. Те, однако, от всего отказались.
— Мы отдохнули и поели у ворот, — сообщил Ловчий. — А вот зачем нас к вам сюда принесло, пусть излагает Овечкин. Он, правда, и сам не знает толком…
Всеобщее внимание обратилось к библиотекарю. Михаил Анатольевич вздохнул.
— Я действительно не знаю, — сказал он, криво улыбнувшись. Хорас-второй — ну, двойник настоящего Хораса — послал меня в Данелойн. Он тоже не знал, зачем. Но будто бы я обязательно должен прийти сюда и здесь все узнать. Вот…
Он развел руками.
Баламут Доркин и Босоногий колдун в недоумении смотрели на него. Тут снова подал голос чатури.
— Я же говорил. Вам нужен принц. Так получите!
* * *
— Это какая-то белиберда, — сердито сказал Овечкин, когда Аркадий Степанович объяснил все про принца Ковина и затею Баламута. — Вы сошли с ума! Я-то тут при чем? Ни ступить, ни молвить не умею, да и вообще! Тут актерские способности нужны, а я никогда в жизни не играл… и я — трус, учтите!
Босоногий колдун внимательно, задумчиво смотрел на него.
— Я долго смеялся, — сказал он, — когда чатури предложил твою кандидатуру. Но сейчас, милый мой, я склонен думать…
Михаил Анатольевич ответил ему совершенно беспомощным взглядом.
— Аркадий Степанович, но уж вы-то должны понимать…
— Понимаю. И сочувствую. Но уж больно вовремя вы явились — стоило только упомянуть твое имя…
— Соглашайся, Овечкин, — встрял Пэк, елозя в кресле. — Такое приключение! Будет что внукам рассказать!
Баламут недовольно кашлянул.
— Колдун, это и впрямь белиберда. Ты забыл, что наш самозванец должен уметь драться. А он…
Доркин пренебрежительно мотнул головой в сторону Михаила Анатольевича.
— Ты пока помолчи, — сердито сказал старец. — С тобой все ясно. Видишь ли, Мишенька, — он снова обратился к Овечкину и вдруг замялся, — есть одна загвоздка… получается, что никто, кроме тебя…
И смущенно умолк.
— Какая загвоздка? — спросил Овечкин, не дождавшись продолжения и встревожившись. — Говорите же!
— Оне будут мяться и ломаться, — противным скрипучим голосом заговорил чатури, — а я тебе прямо скажу, ягненочек. Ни один ихний подставной принц не найдет в себе сил отказаться от принцессы, когда дело дойдет до свадебки. Уж так все ее любят, так любят! Жизнь за нее положить готовы, а вот оставить ее незамужней да счастливой — фигушки! На тебя вся надежда. Как ты уже однажды подвиг ради нее совершил, так будь любезен еще разок…
— Заткнись, — вскакивая на ноги, прорычал Баламут, — шею сверну!
Он был красен, как вареный рак. Чатури вспорхнул с подоконника и закружился под потолком.
— Боялись мы, — ехидно сообщил он сверху.
Михаил Анатольевич тоже отчаянно покраснел. Он встретился глазами с Босоногим колдуном, и почтенный старец кивнул, безмолвно подтверждая сказанное птицечеловечком.
— Но как же так, — тихо сказал Овечкин. — Может быть, вы сможете мне объяснить, Аркадий Степанович… сам я что-то никак понять не могу. Чатури сказал однажды, что все беды принцессы Маэлиналь — от ее светлого дара. Она внушает любовь… и… благородные чувства, потому-то дар ее не по душе Черному Хозяину Данелойна. Но какие же это благородные чувства, если… разве можно поведение того же принца Ковина по отношению к ней назвать благородным?..
Колдун не успел ему ничего ответить.
— Я вспомнил! — закричал в этот момент чатури. — Вспомнил я! Боги тогда сказали следующее…
Он сделал под потолком еще один круг, приземлился на спинку свободного кресла и возбужденно затараторил:
— Если принцесса Май выйдет замуж по любви, ее магический дар не доставит ей больше никаких неприятностей. С тех пор она будет внушать не безумную страсть всем и каждому, а только уважение и почитание. И никаких бед, и никаких кровопролитий из-за нее уже не будет происходить. Понятно вам?
— Понятно! — рявкнул Баламут, сметая его с кресла. — Паршивец…
— Она должна выйти за Маколея! — крикнул чатури, снова взмывая под потолок. — И беды прекратятся! Поняли?
Баламут Доркин, внезапно ослабев в коленях, опустился на свое место. Вопрос, только что заданный Овечкиным и вонзившийся в его сердце раскаленным кинжалом, мгновенно был им забыт. Ибо только сейчас до него дошло, что затеянная интрига к тому и приведет. Должна привести. Если подставной принц откажется жениться на принцессе, она будет свободна от всех обязательств, и никто не сможет помешать Маколею посвататься к ней. А чего он, Доркин, собственно, ожидал? Что она навеки останется в доме своего отца, здесь, в Айрелойне?..
Одновременно с ним это поняли и остальные.
— Ой, но это же здорово! — не сдержавшись, воскликнула Фируза.
Овечкин на мгновение обратил к ней просветлевший взгляд и тут же повернулся к Босоногому колдуну.
— Аркадий Степанович! Я по-прежнему считаю, что моя кандидатура ни к черту не годится. Но если вы думаете, что я справлюсь…
— Разумеется, не справишься, — весело сказал колдун. — Но мы поможем, не сомневайся, голубчик. Драться мы тебя, конечно, за неделю не научим, но даст Бог, дело и не дойдет до поединка… а уж коли дойдет, там и поглядим, сообразим что-нибудь.
— До какого поединка?
— Ну там суд чести, то да се… не волнуйся, разберемся. Друзья мои!
Почтенный старец поднялся на ноги. Выглядел он сам взволнованным изрядно.
— Я немедленно отправляюсь в Дамор и принимаюсь за дело. Надо много кого разыскать и много чего подготовить. Ловчий и Пэк будут мне помогать. А вы пока отдыхайте. Мишенька пусть морально готовится завтра с утра — ты, Доркин, порепетируй с ним, пожалуйста. Легенду сочините — где он был до сих пор, где воспитывался, чем занимался, ну и так далее. Сам знаешь, не мне тебя учить.
— Ладно, — сквозь зубы сказал Баламут. — Я все понял, и все прекрасно. Овечкин у нас, конечно, благородный герой, и он справится, я уже не сомневаюсь. Но мне нужны гарантии.
— Ты о чем?
— Да все о том же. Я — неблагородный подонок, я — всего-навсего шут, и я не доверяю никому. К тому времени, когда он отправится в Дамор заявлять о своих правах, он должен быть женат! А иначе я не согласен!
* * *
…В окно светила полная луна, не давая заснуть. Но он и не собирался спать. Спустя час после этого разговора Баламут Доркин сидел на подоконнике, глядя в окно на безбрежное, залитое лунным светом море листвы королевского сада, и тосковал. Не тосковал даже — душа его находилась в таком смятении, что он затруднился бы хоть как-то определить свое состояние.
Он вел себя сегодня ночью действительно как подонок и как последний идиот. Он прекрасно понимал это. Но не то от безмерной муки, которую он от себя уже не таил, не то просто из упрямства он не собирался отказываться от своих слов и намерений. Человеку за все приходится платить, это он знал давно. За каждую Богом данную радость и за каждый свой поступок, плохой ли, хороший. Вот пусть Овечкин и платит — за то, что оказался способен на то, чего не сможет никто другой.
Но сам-то он… Баламут и не подозревал, что в глубине души, оказывается, надеялся на невозможное. И даже когда в более счастливые времена думал о замужестве своей принцессы, как о деле решенном, и готовился качать на коленях ее сыновей, он обманывал себя. Он обманывал себя все время. Не долг, не данное королю Дамора слово и не грядущая война беспокоили его, когда принцесса часами беседовала с Маколеем в лесу. Доркин просто ревновал, на что не имел никакого права. Так же, как сейчас безумно ревнует к Овечкину, хотя для ревности нет оснований. Ревнует только потому, что тот оказался сильнее и чище его в своей любви…
Он вспомнил растерянное в первый момент лицо Михаила Анатольевича, когда тот услыхал, что должен жениться. И как он потом пожал плечами и сказал: «Ну что ж, если вам так будет спокойнее». И больше ничего. Овечкин понял, и все поняли. Стыд-то какой, лицо горит… но он ничего не мог с собой поделать. Если он такой безумец…
Баламут даже не мог утешить себя мыслью, что любит принцессу сильнее, чем кто-либо другой. Не больше всех остальных, если не может переступить через свое чувство ради блага любимой. Что-то такое говорил ему об этом в свое время святой отец-нефелинец… тогда он не понял. Понял только сейчас. Ну, и что ему делать? Даже понимая, он готов убить их всех — принца Ковина, Овечкина и Маколея… каждого, кто смеет еще любить принцессу. И что он будет делать, если их затея удастся? Овечкин первый, сияя, помчится в Таквалу за молодым королем, Маэлиналь выйдет замуж. А что же он? Неужели поплетется следом в Таквалу, нянчить ее детей?
Доркин скорчился на подоконнике от невыносимого чувства презрения к себе. Умри, несчастный дурак! Уж на это-то у тебя хватит мужества. Ты стар и никому не нужен, шут, кроме своего короля…
— Доркин, — прошелестел из темноты спальни голосок чатури. — Ложись спать. Скоро светать начнет.
— Отстань, — грубо ответил Баламут, ненавидя себя и мучаясь от этого. — Тоже мне, нянька нашлась!
…Он тоже поедет в Дамор. Сам по себе, втихомолку. Если дело дойдет до суда чести, Овечкину не справиться с Ковином, ни за что. Тогда-то он и пригодится. Он убьет Ковина накануне поединка, и все будет так, как он сказал колдуну. Без войны все равно не обойдется. Его поймают, узнают, естественно, — любимого советника короля айров хорошо знают в лицо при даморском дворе, и вся правда выплывет наружу. Тогда и Овечкину несдобровать… Что за черт, что же делать? Впрочем, когда Ковин начнет убивать Овечкина, тому точно так же будет несдобровать. Неизвестно, что лучше. Пожалуй, им всем, так или иначе, придется ехать в Дамор, чтобы, случись что, вытащить этого героического героя из передряги. Пусть живет…
Чатури не угомонился. Ленясь расправить крылья, он протопотал ножками по полу и вспрыгнул на подоконник рядом с Баламутом.
— Страдаешь?
— Ну почему ты такая тварь неделикатная? — огрызнулся королевский шут. — Что за манера говорить вслух все, что думаешь? Может, от этого неприятно кому?
— Ой-ой-ой, от кого я это слышу? Разве это не твоя профессия?
— Птичка…
— Молчу, молчу. Брось, Баламут. Последнее это дело — страдать понапрасну.
— И что ты мне присоветуешь взамен? — с горькой иронией осведомился Доркин.
— Я спрошу у богов, — совершенно серьезно ответил чатури. — Они мне скажут. Ведь я люблю тебя, дурака…