«Темнота. Надо же, темнота такая, хоть глаз выколи! Опять этот сон! Хотя что-то не так. Почему я ничего не вижу? А нет, небо вижу. Звезд мало, оттого, наверное, и темень такая. Где же эта чертова луна с ее лунной дорожкой?»

Аркадий Францевич напряженно вглядывался в черное небо с неяркими малозаметными звездами, стараясь не прозевать появление холодного светила. И действительно, луна не заставила себя долго ждать. Черный край небес озарился зеленоватым свечением, и на середину небосвода выкатился светящийся, словно лампочка в тысячу ватт, медный таз для варенья.

«Луна! — с удовлетворением отметил Аркадий Францевич и вжал голову в плечи, ожидая звонкого падения таза, зафиксировав в сознании молниеносную мысль о том, что при падении с высоты, равной расстоянию от Земли до Луны, всякий медный таз превращается в головку французского сыра.

Однако в этот раз луна не упала. Она раскачалась, словно маятник старинных часов, и забряцала, как библейский кимвал.

«Что-то новенькое, — подумал Ковард и с удивлением обнаружил, что находится в зеркальном лабиринте и что он не крыса, а вполне симпатичный и привлекательный мужчина, правда, не имеющий ничего общего с реальным Аркадием Францевичем Ковардом.

«О! — воскликнул Ковард, разглядывая в ломаных зеркалах свои многочисленные отражения. — Как я привлекателен! И костюмчик на мне просто загляденье! Как он выгодно подчеркивает мою замечательную фигуру! Йо-хо! А этот сон мне нравится!»

Ковард ясно осознавал то, что находится в реальности сна, но при этом ему удавалось не терять ощущения действительной реальности: мягкая подушка, слегка сбитое тяжелое пуховое одеяло, пышное тело Эльвиры, спящей рядом, звуки все усиливающегося дождя за окном, нудно тарабанившего по откосам, да лай голодных дворовых собак.

Но и это двойственное ощущение реальности не мешало ему испытывать радость от такого кардинального перевоплощения в своем сновидении.

«Однако я красавчик! — думал Ковард, вертясь перед зеркалом и наслаждаясь грациозностью своих движений. — Надеюсь, этот сон будет приятным».

Он прищурил глаза, пристально рассматривая свое отражение в зеркале, и в этот момент заметил некую странность. В отражении он был привлекательным моложавым франтом с немного нагловатой самодовольной улыбкой, в то время как сам Ковард не ощущал на своем лице улыбки, да и руки отражение держало в карманах, а руки Коварда были свободно опущены. Удивленный этой странностью Аркадий Францевич поднял руки и развел их в стороны. Отражение же, как ученик на уроке физкультуры, нехотя повторило это движение, но тут же добавило свой элемент — скрестило руки на груди.

«Да, начинаются странности, — подумал Ковард без тени огорчения. — Надо выбираться из этого Зазеркалья».

Ковард поднял голову. Луна, прикрепленная к тонкой серебряной нити, уходящей куда-то высоко в необозримое небесное пространство, все еще раскачивалась, правда, с заметно меньшей амплитудой.

«Интересно, — подумал он, — насколько прочна эта нить? С виду она совсем тоненькая. Может ли она оборваться?»

Но луна внезапно остановилась, и Аркадий Францевич почувствовал приятное тепло под ногами. Это ощущение вызвала появившаяся на полу Зазеркалья лунная дорожка.

«Ага. Новый сон со старыми правилами. Хорошо, я не стану терять время. Чем лучше понимаешь правила, тем легче играть. Вперед!»

И Аркадий Францевич, резко развернувшись на каблуках удобных и мягких кожаных туфель, легко и неожиданно быстро побежал по лунной дорожке. Он бежал, высоко поднимая и выбрасывая вперед свои сильные ноги, а его отражения несколько мгновений оставались в ломаных зеркалах неподвижными, затем неожиданно оживали и одно за другим поворачивали головы, провожая взглядом бегущего. Когда тот скрывался за поворотом, отражения, словно фантомы, исчезали.

«Я бегу! Бегу! — с восторгом думал Ковард. — Это ведь не шахматная доска, с которой можно свалиться!»

Не успел он так подумать, как почувствовал, что земля ушла из-под ног. Стремительное внезапное падение заставило Аркадия Францевича крепко зажмурить глаза и задержать дыхание. Удар при приземлении Ковард почувствовал как некий щелчок в сознании, вызвавший на мгновение сильную панику, которая тут же сменилась приятным спокойствием. Он увидел себя лежащим на хирургическом столе с плотно закрытыми глазами. Но это видение нисколько не тревожило сознание Коварда. В его ушах зазвучала странная китайская музыка, и тонкий женский голос запел:

И действительно, видение сменилось. Аркадий Францевич перестал видеть себя, а увидел бескрайнюю линию горизонта, которая соединяла две синие спокойные, но по ощущениям живые, дышащие плоскости — небо и океан. Легкие Коварда наполнились свежим пьянящим обогащенным кислородом воздухом, который мгновенно вызвал в сознании ощущение счастья и радости. Оно было немного разбавлено болью в области лба, несильной, но обжигающей. Однако Ковард, поддавшись состоянию блаженства, старался не обращать на эту деталь внимания. Он слушал китайскую музыку, пытался понять смысл песни, но мозг его был как никогда ленив и туманен.

Ему снились космическое небо, парад планет, черные дыры вселенной, рождение и гибель звезд, появление Солнца, зарождение жизни на Земле. Он незримо присутствовал при строительстве египетских пирамид, участвовал в крестовых походах, выращивал цветущие сады, наблюдал и изучал жизнь насекомых, пресмыкающихся, млекопитающих. Он посещал секретные лаборатории и следил за ходом экспериментов, анализировал культурное мировое наследие, разбирался в единстве и различиях существующих и давно забытых религий, участвовал в благотворительных и миротворческих движениях, жил во дворцах и прозябал в трущобах. Время в его сознании сплелось в один тугой клубок, так что невозможно было различить — где прошлое, где настоящее, где будущее. Ковард воспринимал эти глобальные знания, которые постигало его сознание, без эмоций, переживаний и удивления.

Они укладывались в его памяти, словно сухая математическая информация — давно понятая, просчитанная, но по каким-то причинам забытая, которую все же пришлось вспомнить.

Параллельно Аркадий Францевич ощущал, как активно начинают работать и взаимодействовать отделы его головного мозга, вызывая интенсивное кровообращение, которое в свою очередь заставляло весь организм очищаться и омолаживаться.

Когда видения закончились, Аркадий Францевич открыл глаза. Из тумана выплыл силуэт человека, склонившегося над ним. Ковард понял, что он находится в операционной, а человек, стоящий рядом, — хирург. А когда же туман рассеялся окончательно, Аркадий Францевич узнал своего мистического преследователя — бродягу.

— Как самочувствие? — улыбнулся тот беззубым ртом.

В какое-то мгновение Ковард испытал чувство, похожее на страх, но мысль, мелькнувшая в голове: «Это сон!», тут же вернула ему полное спокойствие.

— Пока не знаю, — честно, без раздражения ответил Ковард.

— Ну-ну, ничего. Разберешься со временем. Хочешь встать?

— Я хочу проснуться, — ответил Ковард.

— Так ты уже проснулся, — бродяга протянул Коварду руку. — Давай помогу.

Ковард встал.

— Где я? Я же еще во сне?

— А! Ты об этом? — не дождавшись ответной реплики Коварда, бродяга пожал плечами. — А, собственно, какая разница? Ну, во сне. Хочешь чего-нибудь?

— В смысле?

— Ну, поесть, попить, поразвлечься?

Ковард хохотнул:

— Ну и дела! И что же, я пожелаю, а ты исполнишь? Как джин из волшебной лампы, да?

— Типа того. Благотворительная акция для прооперированных.

— Прооперированных?

— Ага. Операция по расширению сознания.

— А! Ясно, — Ковард вздохнул. — Нет, ничего не хочу.

Бродяга просиял:

— Превосходно! Операция прошла успешно. Поздравляю и тебя, и себя! Блеск!

Ковард устало улыбнулся:

— И что теперь делать?

Бродяга снял с рук хирургические перчатки и бросил их на пол:

— А ничего! Живи! Кстати, ты очень невнимательно отнесся к моему подарку.

— К какому подарку?

— Вот видишь! Я прав. Впрочем, я всегда прав. Я тебе подарил учебник, а ты его оставил без внимания, хотя я предупредил, что он тебе может ой как пригодиться!

— А! Речь идет о «Моей системе» Нимцовича?

— Да. Но это совсем не то, что ты предполагаешь. Да и фамилия Нимцович указана только на обложке, а на самом деле, это моя система, и шахматы к ней имеют только косвенное отношение.

Аркадий Францевич удивленно поднял бровь:

— Я не хочу вас огорчать, но в этом учебнике ничего нет.

Теперь пришла очередь удивиться бродяге:

— Как ничего нет?

— А вот так! В этой книге просто чистые листы. Брак типографии, что ли?

Бродяга несколько секунд с удивлением смотрел на Коварда, а потом расхохотался:

— Брак типографии? — смеясь, переспросил он.

— Ну да! А что здесь смешного?

— Прости-прости, — замахал руками бродяга, пытаясь подавить смех. — Ты прав, смешного в этом ничего нет. Просто я не перестаю удивляться тому, как беспечно и невнимательно люди относятся к сокровенным знаниям! Неужели тебе, баранья башка, не понятно, что эта книга создана не в типографии?

Ковард с некоторым недоумением прислушался к себе. Такой откровенно пренебрежительный тон собеседника не вызвал в нем раздражения: внутреннее состояние Аркадия Францевича было спокойным и благостным. Он промолчал, ожидая объяснений бродяги.

— В чистых листах, — продолжил бродяга, — и заключается сокровенная мудрость. Когда человек запутался в своих дорогах, когда его мысли стали грязным слипшимся клубком, когда его поступки непредсказуемы и глупы, когда он перестает думать о счастье — самое время открыть эту книгу и последовать ее рекомендациям: начать все с чистого листа! Неужели ты этого не понял?

— Если честно, то нет, не понял, — признался Ковард.

Бродяга снисходительно улыбнулся:

— Ну ничего. Теперь ты будешь гораздо понятливее. Ладно, уже утро, тебе пора возвращаться. Я думаю, что ты сможешь легко разобраться со всеми своими проблемами. Но если у тебя возникнут вопросы, то мой тебе совет: полистай учебник, в нем ты найдешь ответ на любой вопрос.

— Ответ — это чистый лист?

— Не всегда. Не ленись, листай, в книге не так много страниц, не больше, чем недель в твоей жизни. Удачи. Я буду за тобой наблюдать.