Глава 1

На берегу поросшего столетними липами Кодорского ручья, протекавшего неподалеку от замка Каддел, солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветки деревьев, ложились яркими пятнами на высохшую прошлогоднюю растительность, выткав на дерне причудливый узор из полос света и тени. Джудит Линдсей сидела на пожухлой коричневой траве, подняв голову и подставив лицо солнцу. Прикрыв зеленые глаза, она полной грудью вбирала в себя напоенный запахами лугов и леса, нагретый солнцем воздух, в котором уже чувствовалось дыхание весны. Денек для прогулки на природе выдался на редкость удачный, особенно если учесть, что погода в этом суровом крае жителей не баловала, и Джудит из-за постоянных дождей и туманов пришлось пару месяцев провести в добровольном заточении в сложенных из камня покоях замка. Теперь она наслаждалась солнцем и свежим воздухом, вслушиваясь в негромкое, мелодичное пение водных струй. — Леди Джудит! Ты только посмотри, какой смешной волосатый червячок…

Открыв глаза, Джудит повернулась на голос племянницы, чтобы взглянуть на гусеницу. У крошки Мейри были ярко-рыжие кудряшки, полыхавшие на солнце, как пламя, и голубые, с длинными стрельчатыми ресницами, глаза. С самым серьезным видом малышка рассматривала ползущее по траве насекомое. Девочка говорила на гэльском языке, временами уснащая свою речь характерными для диалекта графства Файф словечками, которые скорее всего позаимствовала у прислуги.

— Это гусеница. Она тоже выползла погреться на солнышке. Если ты, Мейри, не будешь ее трогать, — сказала Джудит по-английски, — в один прекрасный день она превратится в красивую бабочку.

Мейри подняла на тетю глаза.

— Диалан-ди? Она и вправду полетит?

— Обязательно. Но будь осторожна и не причини ей вреда. Иначе у нее не вырастут крылышки.

Голубые глаза Мейри округлились. На всякий случай она пухленьким пальчиком отодвинула в сторону веточку, которая мешала гусенице ползти по своим делам. Через минуту девочка, нахмурившись, посмотрела на Джудит.

— Эдит говорила, что у мамы и папы на небе выросли крылышки. Значит, они тоже стали бабочками?

Джудит улыбнулась.

— Ну, нет. Наверное, она хотела сказать, что они похожи на ангелов.

— А ангелы, если захотят, могут превращаться в бабочек? Ты как думаешь, леди Джудит?

Этот, казалось бы, совершенно безобидный детский вопрос навел Джудит на серьезные размышления. Надо бы запретить Эдит рассказывать Мейри всякие глупости, но с другой стороны, как иначе обеспечить девочке душевный покой, который она черпала в подобных историях?

Когда Джудит снова заговорила, голос ее звучал тихо и проникновенно:

— Говорят, ангелы могут принимать разные формы, а коли так, то они, вполне вероятно, могут превращаться также и в бабочек.

Ее ответ, похоже, удовлетворил Мейри, и она снова заулыбалась.

— В таком случае, леди Джудит, нам следует хорошенько заботиться о гусеницах и бабочках, верно?

— Верно, — сказала Джудит, касаясь пальцами огненно-рыжего локона на голове девочки, чьи волосы были на ощупь гладкими, как шелк, и тонкими, как паутинка. Погладив Мейри по головке, она добавила: — Нам следует заботиться обо всех живых существах.

— Как ты думаешь, мой дядюшка Кеннет тоже стал бабочкой? — спросила Мейри, одарив леди Джудит невинным взглядом голубых глаз, в которых отражалось солнце.

— А что? И такое возможно, — как ни в чем не бывало ответила Джудит. Упоминание имени ее покойного мужа вызвало в ее душе всплеск противоречивых эмоций. Впрочем, воспоминания о Кеннете Линдсее у нее остались самые неопределенные. Ее беспокоило другое: пошел уже седьмой год, как она овдовела, но никто пока не попросил ее руки, и ее надежды завести новую семью становились все более призрачными. В свои двадцать шесть она стала вечной вдовицей, которую отвергла даже ее собственная семья. Если бы не любовь к крошке Мейри, неизвестно, как пережила бы она все эти годы вдали от родины и близких. Конечно, она с радостью вернулась бы в Англию, но ей дали понять, что ее возвращение в отчий дом нежелательно. А если бы вопреки воле родственников она все же уехала в Англию, ее владения в Шотландии в соответствии с брачным контрактом были бы конфискованы и она осталась бы без средств к существованию. Подул холодный ветер и принес с собой запах дыма; несколько прядок золотистых волос Джудит отделились от прически и коснулись ее щеки. Со стороны замка послышалось треньканье колокола, напомнившее Джудит, что ее ждут заботы по хозяйству. Она слишком долго нежилась на солнце у ручья и теперь с сожалением думала о том, что пора возвращаться под каменные своды замка, чьи стены вздымались к небу из мощного эскарпа на вершине холма. В это время дня укрепления и башни замка отбрасывали длинные тени, достававшие до крутого каменистого берега Кодорского ручья. По другую сторону ручья, на некотором от него удалении, шел высохший ров, опоясывавший возвышенность и заставлявший возможного неприятеля держаться в низине; последнее обстоятельство создавало у обитателей замка иллюзию безопасности. Джудит поднялась, отряхнула с юбки налипшие прошлогодние листья и сухую траву и лениво потянулась; возвращаться не хотелось, но к этому ее призывало чувство долга. Она должна была присматривать за прачками, стиравшими белье и одежду в больших чанах, установленных под росшим во внутреннем дворе замка огромным боярышником. Джудит всегда присутствовала при стирке, хотя в замке ее не слишком-то жаловали, все еще считали чужачкой и пришлой.

— Пойдем, Мейри, — сказала она, опускаясь на корточки перед своей маленькой племянницей и едва заметно улыбаясь: эта всепоглощающая забота о волосатой гусенице, которую демонстрировала малышка, устраняя с пути насекомого препятствия в виде сучков и веточек, позабавила бы кого угодно. Мейри отвлеклась от своего занятия, лишь когда Джудит положила ей на макушку свою теплую ладонь.

— Я не хочу возвращаться в замок, — сказала девочка, словно угадав мысли Джудит и подняв на нее глаза. — Мне нужно дождаться, когда у червячка вырастут крылышки.

— Детка, крылышки у бабочек растут долго. Кроме того, это процесс интимный, и бабочке наверняка не понравилось бы, если на нее в это время глазели.

— Надо же. — Мейри тяжело, как-то по-взрослому вздохнула и сокрушенно покачала головой, невольно копируя старую Эдит. — Значит, она хочет остаться в одиночестве? Но ведь когда ты одна — это так скучно.

— Верно. Но бывает, что побыть одной просто необходимо, — возразила Джудит. — Возможно, в следующий раз на месте гусеницы мы увидим прекрасную бабочку.

Малышка посмотрела на нее и улыбнулась в ответ.

— Надо же… Это будет настоящее чудо, правда?

— Да, Мейри, это будет чудесное зрелище. — Джудит намеренно говорила медленно, тщательно подбирая и выговаривая слова, тем самым ненавязчиво, исподволь настраивая девочку на то, чтобы она следила за своим произношением. В обязанности Джудит входило учить Мейри правильно говорить по-английски, но то обстоятельство, что за девочкой ухаживала шотландская нянька и что Мейри постоянно слушала разговоры слуг, чрезвычайно осложняло задачу. Английский был в замке не в чести — как, впрочем, и сами англичане и все английское. Эта враждебность явилась прямым следствием жестоких кровопролитных войн, которые на протяжении долгого времени вели между собой английский король Эдуард и шотландский король Роберт Брюс. Даже недавнее отречение Эдуарда II нисколько не уменьшило взаимной вражды между двумя народами.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — мрачно вещала старая Эдит. — Сынок ничуть не лучше папаши. Разве что вдвое моложе. Так что будет еще война — помяните мое слово!

После отречения Эдуарда прошло совсем немного времени, но Джудит начала склоняться к мысли, что Эдит права. Англия еще не отказалась от своих притязаний на Шотландию, хотя на словах англичане и признавали Роберта Брюса полноправным властителем этой страны. Конфликты и стычки продолжались. Участившиеся нападения англичан на шотландские торговые корабли, что являлось прямым нарушением статей Бишопторпского перемирия, разозлили короля Роберта Брюса и заставили принять ответные меры. В тот самый день, когда принц Уэльский взошел на английский престол под именем Эдуарда III, шотландцы атаковали замок Норхем, продемонстрировав тем самым своим южным соседям, что у них тоже есть зубы. Беспорядки в Ирландии, где на стороне повстанцев сражались шотландские волонтеры, ситуацию, разумеется, не улучшили. На горизонте собирались грозные тучи войны. Джудит закутала Мейри в темно-красный плед и легонько встряхнула за плечи. Девочка залилась веселым смехом. В следующую минуту внимание Джудит привлек топот лошадиных копыт, и она повернулась, чтобы взглянуть, что происходит в долине. Сначала Джудит решила, что это возвращаются из Инвернесса люди из клана Каддел, но потом поняла, что ошиблась. Дядья крошки Мейри уехали накануне вечером, и, хотя задерживаться не собирались, трудно было поверить, что им удалось так быстро управиться со всеми делами. Нет, это невозможно, подумала Джудит, глянув на солнце, — едва минул полдень, а путь до Инвернесса неблизкий. Приставив ко лбу ладошку, Джудит стала всматриваться в петлявшую внизу дорогу — полоску грязно-коричневой земли, полускрытую ветвями деревьев и росшим на обочине кустарником. Яркие плащи всадников то появлялись, то исчезали из виду, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять: это не цвета клана Каддел. Всадники быстро приближались, яростно пришпоривая лошадей, и эта бешеная скачка не могла не внушать тревоги.

— Пойдем, Мейри, — сказала Джудит, как могла спокойно, и взяла малышку за руку. — Надо поторапливаться, не то мистрис Эдит взгреет нас за опоздание.

— Подожди, леди Джудит! Ты чуть не наступила на бабочку-червячка. Мейри вырвала руку, чтобы перенести гусеницу в безопасное место. И тогда Джудит подхватила девочку на руки. Чувство тревоги все нарастало, поскольку теперь, когда всадники подъехали ближе, у Джудит не осталось никаких сомнений в том, что это чужаки. Кроме того, они так гнали коней, что уже одно это могло служить свидетельством их недобрых намерений. Мейри, не ожидавшая, что ее подхватят на руки, тихонько вскрикнула. Джудит не обратила на это внимания и, прижав девочку к груди, устремилась вверх по склону, путаясь в длинных юбках и ежесекундно рискуя споткнуться, упасть и скатиться вниз. Она хотела добежать до узкой железной дверцы в стене замка, всадник был бы не в состоянии проехать через нее, но до дверцы было еще далеко… Джудит мчалась изо всех сил, но крутизна подъема замедляла движение, тем более что она несла Мейри. Джудит тяжело дышала, на бегу потеряла туфлю, но даже не подумала ее подобрать. По-настоящему она испугалась в тот момент, когда почувствовала, что от топота множества лошадиных копыт стала содрогаться земля. Сколько же всего ехало по дороге всадников — шесть, может быть, семь? Этого она не знала. Зато знала другое: они приближались невероятно быстро. Она уже слышала, как у нее за спиной возбужденно храпели лошади, звенели поводья и как кричали, перекликаясь между собой и понукая животных, мужчины. А заветная дверь была еще так далеко… На самом деле до нее оставалось всего несколько ярдов, но они показались ей бесконечными. А всадники уже догоняли ее, окружали, перекрывая ей подход к двери. При этом они что-то кричали на гэльском наречии, ругались, хохотали. Джудит метнулась в сторону, стремясь укрыться в густом кустарнике на обочине. Мейри, обхватив ручонками ее шею, рыдала; женщина продолжала бежать, хотя знала, что их все равно схватят. Джудит отбросила в сторону шедшая на рысях большая лошадь. Сверху, с седла, протянулась сильная загорелая рука и схватила Мейри за плед. Джудит, однако, держала девочку крепко и от себя не отпускала.

— Отпусти девчонку! — проревел грубый голос по-гэль-ски. — Или, клянусь Богом, мы разорвем ее пополам!

Джудит увидела прямо у себя перед глазами поросшую рыжими волосами мускулистую длань, впившуюся толстыми пальцами в темно-красное одеяние Мейри, и изо всех сил укусила ее. Громкий крик боли на мгновение заглушил все другие звуки; в следующую секунду женщина ощутила сильнейший удар по голове, но сознания не потеряла, продолжая стискивать зубами руку разбойника и тянуть ее к себе — словно собака, у которой пытались отобрать кость. Во рту она чувствовала солоноватый привкус крови. Ужас и отчаяние овладели ею. Должно быть, со стороны все это выглядело чрезвычайно забавно, поскольку разбойники покатывались со смеху; но потом кто-то из всадников с волнением в голосе произнес:

— Возьмем с собой обеих, иначе нам конец! Кадделы наступают!

Среди конского ржания и топота, звяканья сбруи и всеобщего хаоса Джудит различила доносившиеся откуда-то со стороны приглушенные крики. Хотя Джудит не видела тех, кто кричал, она поняла, что им с Мейри на помощь спешат слуги Кадделов. Если бы ей хватило сил и она сумела бы хоть ненадолго задержать разбойников, Кадделы непременно настигли бы их. Мейри так сильно сжала ручонками шею Джудит, что ей стало трудно дышать и она ничего не видела, кроме лоснящегося бока лошади, голой ноги всадника и его руки, в которую она вцепилась зубами… Неожиданно мужчина резким движением вырвал руку и завопил от боли. Джудит, опасаясь, как бы он не схватил девочку, изо всех сил прижала ее к себе. Но тут на голову Джудит обрушился еще один тяжелый удар, из глаз у нее посыпались искры, мир вокруг завертелся, а земля стала уходить из-под ног. Секундой позже она услышала пронзительный вопль отчаяния и лишь в следующее мгновение сообразила, что это кричит она: разбойники — на этот раз в четыре руки — стали отнимать у нее Мейри, а у нес уже не было сил оказать им сопротивление… В следующий миг все вокруг окутала тьма.

 

Глава 2

— Надо было эту сучку убить!

Гортанная гэльская речь проникла в затуманенное сознание Джудит. Поморщившись от пульсирующей боли в голове, она приоткрыла глаза и увидела выхваченные тусклым лунным светом из темноты расплывчатые силуэты. Мужчина, чьи слова она услышала, как только пришла в себя, поливал из фляжки прозрачной жидкостью истерзанную зубами руку и постанывал от боли. Он сидел на пеньке, рядом с ним расположился на корточках другой разбойник, светловолосый, и хихикал.

— Она слишком красива, чтобы ее убивать, — заметил светловолосый. Когда парень чуть повернул голову, Джудит заметила, что он гораздо моложе, чем ей показалось. Он снова засмеялся, продемонстрировав ряд ослепительно белых зубов. — Кроме того, она здорово дралась, и ты не можешь этого не признать.

— Хороший ты сын, нечего сказать! Отцу больно, а ты гогочешь.

Голос у говорившего был недовольный, можно сказать, обиженный, что вызвало новый взрыв смеха у тех, кто его окружал. Ночной воздух был холодным и влажным. Видимо, недавно прошел дождь. Джудит пришла к такому выводу еще и потому, что у нее промокло платье и она в нем озябла. Выдохнув изо рта струйку пара и еще раз содрогнувшись всем телом, Джудит вдруг осознала, что Мейри находится рядом с ней и спит тяжелым, неспокойным сном смертельно усталого, измученного существа. Деревьев видно не было: непроницаемая бархатная тьма поглотила окружавший поляну лес. Близилась ночь; Джудит находилась без сознания довольно долго и теперь задавалась вопросом, как далеко их увезли от замка и удастся ли Кадделам их догнать. Мысли, приходившие ей на ум, были неутешительными, и ее охватил страх. Пытаясь хоть немного успокоиться, она несколько раз глубоко вздохнула. Поддаваться панике она просто не имела права. Приглушенные голоса собравшихся в центре поляны воинов вновь стали достигать ее сознания, которое к этому времени уже окончательно прояснилось. Похитители спорили, что с ней делать — бросить в лесу или забрать с собой. По-видимому, для них она собой ценности не представляла.

— Она умеет ладить с ребенком, — сказал светловолосый молодой парень и, ткнув большим пальцем через плечо, указал на Джудит. — Кроме того, у нас будет одним заложником больше. Чем плохо?

Мужчина постарше, с рыжими, тронутыми сединой волосами, негромко выругался и, баюкая, как ребенка, располосованную зубами Джудит руку, произнес:

— С ней неприятностей не оберешься, помяните мое слово.

— А лучше, если девчонка будет без конца реветь? — сказал со знанием дела один из похитителей. — У меня лично не хватит духу засунуть ей в рот кляп. Еще задохнется. Так что лучше взять женщину с собой. Главное, Господь на нашей стороне. Как можно иначе объяснить, что они оказались вне стен замка, будто нарочно ждали нас. Недаром говорят, что удача сопутствует отважным.

Наступило продолжительное молчание, наконец старший кивнул:

— Ладно, в таком случае берем бабу с собой. Но предупреждаю: если она попытается еще кого-нибудь искусать, я сам перережу ей глотку.

Никто с предводителем спорить не стал; Джудит инстинктивно впилась пальцами в подол своего зеленого шерстяного платья, и ее бросило в дрожь. Но теперь она тряслась от страха. Впрочем, от холода тоже. Ветер пронизывал ее насквозь. Хорошо еще, что ребенка накрыли пледом, подумала она и с нежностью посмотрела на спящую Мейри. Уже за одно это она готова была благодарить своих похитителей. Между тем воины продолжали разговаривать, разражаясь время от времени смехом. Они обсуждали детали успешного нападения на замок Каддел; Джудит уже не раз задавалась вопросом: что за люди осмелились средь бела дня вторгнуться в чужие земли и захватить их с Мейри в заложники? А главное — зачем им это нужно? Она замерла, когда светловолосый парень, который осмелился насмехаться над своим отцом, поднялся и направился к ней. Она не сумела как следует его рассмотреть; осталось только впечатление, что он высок, хорошо сложен и носит короткую, до колен, тунику, которая оставляет ноги обнаженными. Присев перед ней на корточки, он настойчиво, но не грубо потряс ее за плечо.

— Просыпайся, мистрис, — тихо сказал он, — и разбуди девочку. Нам пора отправляться в путь.

Джудит смело выдержала взгляд его светло-голубых глаз, в которых отражался лунный свет. Странное дело, она не испытывала к этому парню враждебности. Он даже был ей чем-то симпатичен. Сглотнув, чтобы избавиться от мерзкого привкуса страха во рту, она кивнула и сказала:

— Куда вы нас везете? Ведь девочка очень устала, кроме того, на холодном ветру она может простудиться и умереть.

Джудит поняла, что заговорила по-английски, лишь когда увидела, как парень в недоумении наморщил лоб.

— Ты говоришь по-гэльски? — спросил он, прежде чем она успела повторить свой вопрос на языке горцев.

Она кивнула:

— Да. Я спросила, куда вы нас везете. Кроме того, хотела предупредить, что Мейри измучена и так замерзла, что по пути может умереть.

Парень плотно сжал губы, мгновение подумал и дал исчерпывающий ответ:

— Мы не позволим ей умереть, мистрис. И тебя не тронем, если, конечно, ты не полезешь в драку или не станешь нам вредить. А едем мы в Лохвисайд, до которого, как известно, путь неблизкий.

У нее от изумления округлились глаза. Матерь Божья — Лохвисайд! Она знала, что этот край находится на расстоянии не менее двухсот миль от замка Каддел на западе Шотландии.

Присев, Джудит зябко повела плечами. Парень это заметил, ушел куда-то в темноту, но через минуту вернулся и принес с собой плед. Плед был старый: от него пахло дымом и еще чем-то не слишком приятным — чем именно, Джудит старалась не думать. Тем не менее, когда парень укутал ее этим пледом, она сразу согрелась.

Доброта, которую проявил по отношению к ней этот юный разбойник, позволила ей набраться мужества, чтобы задать ему еще один вопрос:

— Что вы собираетесь с нами сделать?

— Вам не причинят вреда, — ответил юноша и протянул ей руку. — Поднимайся, мистрис. Мы не можем больше ждать.

Против ожиданий в молодом человеке были мягкость и доброта. Поэтому она без лишних слов позволила ему помочь ей взобраться на лошадь, а потом приняла из его рук полусонную Мейри. Пока парень укутывал ей ножки пледом, девочка, прильнув к груди Джудит, снова стала дремать. До самого рассвета и все утро они мчались галопом, не останавливаясь ни на мгновение; это навело Джудит на мысль что похитители, возможно, опасаются преследования. Они проехали озеро Лох-Несс, и вскоре его загадочные подернутые туманной дымкой воды скрылись из виду. За озером начинался дикий горный край. Теперь они все время ехали вверх, забираясь все выше и выше — туда, где скалы еще были покрыты снегом, а воздух прозрачен, свеж и до того холоден, что от его студеного дыхания ломило зубы и леденели руки. От яркой голубизны неба резало глаза Под Джудит ритмично покачивалась лошадь; по мере того как кавалькада продвигалась вперед, мимо проносились деревья, перелески, покрытые зеленой травой склоны и высокие серые утесы, над которыми гигантским шатром вспухал голубой небосвод. Мейри по-прежнему теплым клубочком жалась к ее груди, когда из освещенного солнцем пространства они въехали в сумрачные глубины лежавшего в долине леса, куда почти не проникал свет и где воздух был напоен запахами сосновых иголок и смолы-живицы. Стук копыт приглушал толстый ковер нападавшей с деревьев пожелтевшей хвои, он покрывал лесную тропу, петлявшую среди огромных сосен, елей и пихт. Джудит поежилась, но не от холода, а оттого что вокруг было слишком уж тихо. Эту торжественную, почти храмовую тишину нарушало только чириканье птиц да натужное дыхание лошадей, находившихся в пути без отдыха уже много часов. Пока всадники ехали по лесу, все молчали; люди заговорили снова, лишь когда кавалькада выбралась из зарослей на залитую солнцем открытую местность. Здесь было куда теплее, чем в лесу, и люди и животные с удовольствием вдыхали прогретый солнцем воздух. Когда они на несколько минут остановились у подножия холма, чтобы подождать отставших, знакомый уже Джудит юноша повернулся к ней и с улыбкой бросил:

— Роб пророчил нам неудачу. Вот удивится, когда узнает, как легко нам удалось добиться своего.

Джудит изумленно выгнула бровь. Во-первых, она не знала, кто такой Роб, а во-вторых, если верить этому парню, их, похоже, никто не преследовал. Не может этого быть! Неужели дядья Мейри настолько трусливы, что готовы бросить наследницу рода на произвол судьбы? День уже начал клониться к вечеру, но никаких признаков приближавшейся погони заметно не было. Что ж, если Кадделы не подоспеют им на выручку, Джудит под покровом темноты попытается ускользнуть вместе с Мейри от похитителей. Но пока такой возможности ей ни разу не представилось, поскольку молодой человек, которого, как выяснилось, звали Дирмид, не спускал с нее глаз. Из обрывков разговора, долетавших до слуха Джудит, она поняла, что воин с рыжими волосами доводится отцом всем семерым сообщникам и что человек, ответственный за их с Мейри похищение, не кто иной, как граф Аргилл. Граф Аргилл жесток, насколько известно Джудит, и железной рукой держит в повиновении своих вассалов. Джудит приуныла: возможность побега теперь казалась ей весьма эфемерной. Слишком дикий здесь был край, слишком много вокруг охранников, а она — что греха таить? — слишком устала от этой бесконечной скачки. Когда солнце стало клониться к закату и на долину и окрестные холмы легли багряные и розовые отсветы, один из похитителей неожиданно громко выругался. Джудит с замирающим сердцем обернулась, чтобы узнать, что случилось.

Всадники! Неужели это дядья Мейри, которым удалось-таки их догнать? — подумала она и стала молиться:

— Господи, сделай так, чтобы это были Кадделы… Предводитель крикнул своим людям, чтобы не трусили, после чего те приникли к гривам и дали коням шпоры. Джудит тоже была вынуждена послать свою лошадь в галоп; началась бешеная гонка. Мимо с удвоенной скоростью замелькали деревья, в лицо Джудит тугой струей бил ветер.

Неожиданно всадники придержали коней: перед ними появились руины заброшенной фермы. Ни стен, ни крыши — один лишь заросший папоротником фундамент. Вокруг участка где находилась ферма, стеной стоял лес. Возглавлявший похитителей лэрд велел сыновьям спешиться, после чего повернулся к Джудит и ткнул в нее и Мейри толстым, с рыжими волосками пальцем.

— Стойте там, где стоите! — гаркнул он. — А ты, Дирмид, придержи их лошадь. У меня есть план, как перехитрить людей клана Каддел.

— Мы еще успеем от них уйти, — сказал кто-то из парней. — Ничего другого нам не остается: их слишком много, чтобы вступать с ними в бой. Засаду здесь не устроишь — укрытия подходящего нет, да и людей у нас маловато.

— А вдруг они нас догонят? Я не могу рисковать, — заявил лэрд. — Делайте, что я сказал, может, удастся их одолеть.

Джудит с бесстрастным видом наблюдала за тем, как сыновья лэрда волокут из развалин фермы ржавый котел на треножнике. Такой огромный, что в нем можно было сварить целиком свинью или барана. Вытащив котел на открытое место, парни перевернули его вверх дном, приложив немало усилий, и он остался лежать на траве, как издыхающий дракон с устремленными к небу железными лапами.

Переговорив с сыновьями, лэрд снова вскочил на коня и подъехал к Джудит.

— Теперь, женщина, мы с тобой поскачем вперед! — проревел он. — Веди себя разумно, выполняй все, что я прикажу. Иначе из нас троих живыми останутся двое — я и девчонка. — Он повернулся к Дирмиду и хрипло произнес: — Господь да пребудет с тобой, парень, и да ниспошлет Он тебе победу.

Дрогнувшим от волнения голосом Дирмид произнес:

— Если все пройдет удачно, встретимся в Лохви.

— Ясное дело, — проворчал отец. — Этот Аргилл требует от меня невозможного. — И, повернувшись к остальным сыновьям, он добавил: — Кеннет… и вы, парни… Помните, главное — не подставлять неприятелю спину.

Дирмид передал лэрду поводья лошади Джудит. Парнишка храбрился, но чувствовалось, что он сильно напуган.

— Тебе не надо здесь оставаться, — быстро проговорила Джудит, обращаясь к Дирмиду. — Уезжай, не рискуй зря жизнью.

Слова Джудит разгневали лэрда, который метнул в ее сторону яростный взгляд. Парнишку же, судя по всему, слова женщины удивили.

— Да благословит тебя Бог, леди, за твою доброту, — сказал он, — но я не могу покинуть поле боя. Зато могу дать тебе совет: когда приедете в Лохви, держи язык за зубами. Там болтливых и своенравных женщин не любят.

— Говорят же тебе, придержи язык! — прорычал лэрд, когда Джудит хотела что-то сказать, после чего с силой дернул поводья ее лошади, посылая ее вперед вместе со своей.

Джудит обернулась, чтобы взглянуть на прогалину. Семеро молодых людей окружили перевернутый чугунный котел, как если бы охраняли что-то чрезвычайно ценное. Джудит обратила внимание, что из-под нижнего края котла торчит кусок красного пледа, принадлежавшего Мейри. Поначалу это обстоятельство вызвало у нее недоумение, но потом она поняла, в чем дело. Это была уловка, рассчитанная на то, что люди клана Каддел, клюнув на приманку, затеют драку из-за котла, под которым ничего, кроме травы, грязи и старого пледа, не было. Такое, можно сказать, театральное действо должно было отвлечь внимание врага и дать возможность выиграть время. Тот, кто это затеял, не мог не понимать, что брошенные им на произвол судьбы люди будут перебиты. Это тщательно продуманное и просчитанное жертвоприношение заставило Джудит ужаснуться. «Но нет, такого не может быть, — подумала она, — я ошибаюсь. Ни один отец не станет жертвовать своими сыновьями ради двух паршивых заложников, если даже и захватил их, выполняя приказ своего сеньора». Тем не менее скакавший рядом с ней лэрд, похоже, был убежден, что поступает как должно. Они промчались по берегу глубокого озера и снова стали забирать в горы. У Джудит по спине побежали мурашки, когда она услышала шум, свидетельствовавший о том, что на лесной прогалине, которую они недавно покинули, разыгралось настоящее сражение. Над озерной гладью звенели мечи, раздавались хриплые крики сражавшихся и ржание боевых коней. Водная поверхность выступала как своеобразный резонатор, усилитель звука, и казалось, что бой кипит на расстоянии каких-нибудь нескольких ярдов, а не миль, которые отделяли их от развалин фермы. Джудит посмотрела на лэрда. Он ехал впереди, обогнав ее на корпус лошади. Сидел он по-прежнему прямо, но Джудит слышала, как он что-то бормочет себе под нос, и поняла, что он молится.

 

Глава 3

Преодолевая боль, Роб поднимался по узкой винтовой лестнице на вершину башни. Прошла неделя с тех пор, как отец и братья покинули замок, но никаких вестей о них пока не было. Как только Роб осознал, что в состоянии двигаться, ему захотелось подняться на башню и окинуть взглядом окрестности. Свалившая его с ног лихорадка, если верить Фергалу. должна была доконать его в течение суток. Но не доконала, хотя и заставила несколько дней метаться на постели в бреду. Поднявшись на самый верх, Роб похромал к зубцам парапета. Опершись о холодную, гладкую поверхность каменного ограждения, устремил взор поверх крон вечнозеленых деревьев и лежавших в низине болот и стал обозревать горизонт. Поднялся ветер, который принес с собой запах горевшего торфа; упругие струи воздуха раздували полы шерстяного пледа, который Роб набросил на плечи, прежде чем подняться на башню. Чирикали, перелетая с дерева на дерево птицы, но помимо пернатых, вокруг не было ни одного живого существа, не говоря уже о людях. Роб негромко выругался. Какие же они глупцы. Особенно отец, недобро подумал он о своих родственниках. Ну стоило ли рисковать жизнью и свободой ради такого кровопийцы, как Аргилл? И сам он такой же глупец. Потому что и ему не чужда была прежде мысль о том, что человек чести должен безоговорочно исполнять все распоряжения своего сеньора. Все — если даже в них крылось бесчестье! Одну руку Роб сжал в кулак, а другой машинально провел по краю парапета. Скальный камень, из которого вырезали в старину этот массивный зубец, был так же холоден, темен и мрачен, как и настроение Роба. Ему следовало любой ценой остановить своих родичей. И плевать на эту самую честь, столь примитивно и однозначно толкуемую его отцом и тем же Аргиллом, у которого, с какой стороны ни посмотри, вообще нет чести. Вот дьявол! Негодяй хорошо изучил своих вассалов и знал, что Кэмпбеллы из Лохви ему не откажут. Кроме того, Роб знал, что Ангус Кэмпбелл, соглашаясь исполнять распоряжения графа, руководствовался не столько понятиями о чести, сколько традицией. Уже много лет вожди клана Кэмпбелл приносили присягу на верность своему сеньору, а Ангус не относился к числу тех, кто мог бы поставить под сомнение эту укоренившуюся в сознании людей традицию. Ангус был лэрдом и поступал так, как поступали до него все лэрды Лохвисайда.

Ибо такова была традиция. Роб снова крепко выругался. Между тем ветер усилился и завыл, мечась среди стен и башен замка, как злой дух. Роб отвел рукой с лица спутанные ветром волосы и, прищурившись, снова всмотрелся в темную стену леса и кромку болот, словно надеясь одним усилием воли заставить свое семейство вернуться домой. Как только его родичи снова окажутся в стенах замка, Роб пойдет к Кеннету и попытается воззвать к его разуму. Ибо Кеннет как старший сын в роде должен со временем принять на себя обязанности вождя клана Кэмпбелл, а также решить, стоит ли Кэмпбеллам и впредь следовать некоторым устаревшим традициям. Кеннет отнюдь не глуп, а также отлично знает, чего стоит Аргилл, его обещания и рассуждения о чести. Горный край Лохви принадлежал клану Кэмпбеллов с незапамятных времен, воспетых бардами. В одной из их баллад, которые обычно распевали у костра, рассказывалось, что Кэмпбеллы пришли в Лохвисайд сразу же после того, как там обосновался первый граф Аргилл, чьего имени, впрочем, никто не знал — даже седые барды. Зато было известно, что Кэмпбеллы ценой большой крови отвоевали эти земли у клана Макгрегор. Междоусобные войны продолжались и по сей день, затихая лишь на короткое время, когда возникала необходимость совместного выступления против англичан. Угон скота и нападения на замки, как и связанные с такими набегами человеческие жертвы, были в этих краях явлением обычным.

Роб слушал эти баллады чуть ли не с самого рождения и затвердил как «Отче наш» сведения о том, что старшему сыну из рода Кэмпбелл еще в зыбке дают пососать рукоять меча. Его самого сия чаша миновала, зато Кеннету приходилось сосать рукоять отцовского меча — особенно когда он изводил домашних своими пронзительными воплями. Как бы то ни было, старший сын считался наследником родового имени, чести и всех сопряженных с этим высоким положением обязанностей, но Роб никогда не завидовал Кеннету. Он предпочитал идти собственным путем, и ему это неплохо удавалось, хотя люди из замка Лохви пророчили ему всяческие беды. «Монашек» — так отец как-то раз назвал Роба. В этом прозвище крылась насмешка, которая, конечно же, не осталась им незамеченной, хотя в то время он предпочел сделать вид, что ничего не понял. Впрочем, в том, что отец над ним насмехался, не было ничего удивительного. Из восьми сыновей Ангуса один только Роб имел склонность к наукам, что обитатели Лохви считали для благородного человека совершенно излишним. Между тем Роб старательно обучался грамоте, письму и другим хитрым наукам и оставил эти занятия не по своей воле. Он мечтал поступить в университет города Глазго, но эта мечта так и осталась мечтой, поскольку между Англией и Шотландией вспыхнула война и Робу пришлось идти сражаться. Война с Англией стоила ему дорого. Помимо выпавших на его долю неизбежных в военное время испытаний, ему пришлось также вынести и тяготы трехлетнего заточения в английской тюрьме. Это было трудное время, когда каждый день, проведенный в застенке, мог стоить ему жизни. Если бы не Джеймс Дуглас, он, возможно, все еще находился бы в плену у англичан. Аргилл его предал, а Черный Дуглас выкупил. Вернувшись домой, он ни словом не обмолвился отцу о причинах своего пленения. Это было частное дело — его и Аргилла, с которым он собирался поквитаться, как только представится малейшая возможность. Не только взволнованный, но и раздосадованный всеми этими не слишком приятными воспоминаниями, Роб еще раз сердито обозрел окрестности, а потом стал мерить шагами прямоугольную смотровую площадку башни. Рассчитывать на хорошее бессмысленно, думал он, слишком много времени прошло. Если бы все было так, как планировал Ангус, они бы давно уже вернулись. Тревога Роба росла с каждым днем, приобретая все более зловещий смысл.

— Поедешь их искать, парень?

Вопрос отвлек Роба от размышлений, и он обернулся.

На верхней ступени лестницы стоял Фергал. Его худое, с запавшими глазницами и острыми чертами лицо напоминало лезвие боевого топора. Ветер развевал складки его сине-зеленого шерстяного пледа и теребил седую бороду. Поднявшись на смотровую площадку, он облокотился о парапет и окинул зорким взглядом окружавшие Лохви леса и болота. Мелькнул знакомый силуэт полуслепой от старости гончей, проскользнувшей на площадку вслед за Фергалом. Она нашла Роба по запаху.

— Возможно, впрочем, в этом больше нет нужды, — сказал Фергал, прежде чем Роб успел вставить хоть слово. — Вытянув вперед костлявую руку, он указал на что-то и добавил: — Всадники — видишь?

Роб быстро повернулся в указанном направлении и чуть не застонал от боли: рана все еще давала о себе знать. Подавшись всем телом вперед и перегнувшись через парапет, он стал всматриваться в темное пятно, мелькавшее среди стволов столетних сосен и пихт. В скором времени выяснилось, что по лесу ехали две лошади, причем одна, судя по всему, несла на себе двойное бремя. Они двигались по узкой, петлявшей среди зарослей и болот тропинке. Роб дождался, когда всадники выехали из леса и скрылись в подлеске, и стал ждать появления остальных. Из леса, однако, больше никто не выехал. Стоявший у Роба за спиной Фергал с шумом втянул в себя воздух.

— Только две лошади, — пробормотал старый слуга.

— Появятся и другие.

Фергал промолчал, но от его молчания кровь стыла в жилах. Роб стал спускаться по вышербленным ступеням в большой замковый зал, старик поплелся за ним. Вскоре к ним присоединилась старая гончая, ходившая за Робом по пятам. Когда Роб вошел в зал, под его сапогами захрустел устилавший пол засохший камыш. В зале царил полумрак; древние стены, закопченные балки, поддерживавшие высокий потолок, и погасший камин, где, словно горящий глаз циклопа, рдел один-единственный уголек, нагоняли тоску. У камина Роб остановился, его мрачный вид напугал развалившегося на деревянной лавке слугу, который сразу же вскочил на ноги, толкнув локтем своего приятеля, дремавшего рядом. Тот спросонок захлопал глазами, узнал Роба и тоже вскочил. Потом они оба, пробормотав в свое оправдание нечто невразумительное, приступили к исполнению своих обязанностей, проявив при этом несвойственную им прыть. Когда они стали сметать в угол грязный камыш, во все стороны полетела пыль, мякина, труха и прочая дрянь.

— Вот мерзавцы, — проворчал Фергал. — Оставил их ненадолго, так они спать завалились. Ну ничего, приехал хозяин, теперь им придется пошевеливаться.

Когда Роб вышел во двор, там слонялись не то два, не то три человека. Припадая на больную ногу и загребая сапогами грязь, Роб подошел к воротам и, услышав громовой крик отца: «Отворяй!» — отодвинул засов, распахнул массивные деревянные створки, после чего навалился всем телом на рукоятку лебедки подъемного моста. Заскрежетали шестеренки, зазвенели, выползая из своих гнезд, цепи. Как только мост опустился, Ангус Кэмпбелл промчался по нему на своем жеребце и нырнул в арку ворот. Потом простучала копытами по деревянному настилу моста вторая лошадь, которой правил стройный светловолосый всадник, закутанный в плед с цветами клана Кэмпбелл и маленькой девочкой на руках. Неожиданно Роб понял, что перед ним не Дирмид и не Дункан. В замок Лохви с ребенком на руках въехала женщина. Одарив женщину любопытным взглядом, Роб повернулся к отцу. Ангус Кэмпбелл остановил своего взмыленного коня и соскочил на землю. Плечи у него сутулились, голова уныло клонилась вниз, рыжие с проседью волосы были влажными от пота и липли к затылку, руки слегка подрагивали. Избегая смотреть сыну в глаза, Ангус торопливо повернулся к Фергалу и хриплым голосом произнес:

— Фергал, отведи женщину и ребенка в главную башню и там запри. И прикажи, чтобы их хорошо охраняли.

Роб бросился к лэрду; он не мог больше молчать.

— Где парни, отец? Где твои сыновья? Не глядя на сына, Ангус пробурчал:

— Они помогли мне выиграть время и уйти с заложниками от погони.

— Значит, они едут за тобой?

Ответом было молчание. У Роба перехватило горло и сдавило грудь. На мгновение он лишился дара речи. Его язык и губы никак не могли облечь в слова вопрос, к которому взывали его чувства и разум. У него все еще оставалась слабая надежда, что братьев захватили в плен и отдадут за выкуп.

Роб с шумом втянул в себя воздух, у которого был горький привкус утраты. Потом его взгляд переместился на женщину, державшую на руках маленькую девочку. Женщина тоже на него посмотрела, и в ее зеленых глазах промелькнул отблеск какого-то чувства, подозрительно напоминавшего жалость. Этот отблеск убил в нем всякую надежду, зато развязал язык.

— Пусть тебя дьявол проглотит, старый дурень, — негромко сказал он отцу, который при этих словах зло блеснул глазами и расправил плечи. — Твои жадность и гордыня сгубили всех. Но неужели жизнь этого ребенка стоит жизни моих братьев? А граф Аргилл с его непомерным самомнением? Думаешь, он стоит Дирмида или Дункана? Черта с два! Он такое же дерьмо, как и ты…

— Придержи свой грязный язык! — прорычал Ангус. — Я сделал то, что должен был сделать. И твои братья тоже. Будь ты мужчиной, поехал бы с нами, а не прятался за этими стенами, как трусливый пес!

Фергал подался вперед и хотел уже было вступить в разговор, но Роб взмахом руки заставил его замолчать, после чего, обратившись к отцу, с горечью и презрением бросил:

— Думай обо мне что хочешь. Твое мнение отныне ничего для меня не значит.

— И никогда не значило. — Ангус опустил глаза и стал сосредоточенно разглядывать мозоли у себя на ладонях. — Господь свидетель, уж лучше бы ты…

Роб договорил за него:

— «Уж лучше бы ты погиб вместо них»? Ты это хотел сказать? Что ж, с этим я спорить не стану. Действительно, так было бы лучше для всех.

— Если бы ты поехал с нами, все могло кончиться по-другому! — в запальчивости крикнул Ангус, подняв голову.

— И опять ты прав! Поскольку я бы не допустил, чтобы ты принес в жертву моих братьев, стараясь угодить этому проклятому Аргиллу.

Ангус выбросил вперед кулак размером с детскую голову, вложив в удар всю свою силу и вес. Роб увернулся, но так неловко, что из-за жгучей боли в ноге едва не потерял равновесие. Зато Ангус, промахнувшись, не удержался на ногах и рухнул посреди двора в грязь. Фергал, желая помочь хозяину подняться, протянул ему руку, но Ангус ладонью отшвырнул ее в сторону и встал на колени, упершись руками в бедра. Головы он так и не поднял и на сына не посмотрел. Тягостное зрелище стоявшего на коленях отца поразило Роба до глубины души, но он не смог заставить себя к нему подойти, Воцарилась мертвая тишина. Стоявшие во дворе слуги и женщина-заложница с ребенком на руках молча созерцали унижение могущественного барона. Даже лошади — и те замерли на месте. Роб видел, как голова лэрда склонилась к груди, а его могучие плечи стали содрогаться от сдерживаемых рыданий. Роба обуял страх: лэрд за всю свою жизнь не пролил ни единой слезы, ни разу не проявил собственной слабости. Тем более при слугах да еще заложниках. Роб медленно опустился перед отцом на колени. Теперь он находился так близко от Ангуса, что чувствовал его дыхание. Но не нашел слов, чтобы утешить его или ободрить. Его обуревали самые противоречивые чувства — гнев, скорбь, душевная боль, жалость. Они душили его, надрывали грудь, и он не в силах был исторгнуть из своих уст ни единого звука. Ангус поднял наконец на сына покрасневшие глаза, в которых блестели непросохшие слезы и проступала печаль. А потом он заговорил — несвязно, едва слышно, прерывающимся от волнения голосом:

— Я ничем не мог им помочь, Робби. Господь свидетель, Кадделов было слишком много. Мы увидели, как они выезжают из-за поворота, и поняли, что они обязательно нас настигнут… Я сделал то, что был должен, и знал о том, что происходило у меня за спиной. Водная гладь отлично переносит звуки, и я слышал боевые клики, звон мечей и предсмертные стоны твоих братьев… Ты был прав, когда сказал, что это я их убил. Я и вправду погубил их всех — да будет Божья Матерь им заступницей перед Господом…

Ангус зарыдал и закрыл лицо своей широкой грубой ладонью. Роб хорошо помнил эту поросшую рыжими полосками могучую длань, которая в детстве частенько вздымалась в воздух, опускаясь затем на ягодицы провинившегося чада; но если ребенок вел себя хорошо, эта же рука могла ласково взъерошить его волосы. А сколько раз эта рука обрушивала тяжелый меч на вражьи головы? Робу очень хотелось простить отца, отыскать в душе слова утешения, но в груди не было ничего, кроме злобы, безысходности и боли. Овладевшее молодым человеком отчаяние не замедлило сказаться на его неокрепшем здоровье. В глазах у него потемнело, предметы утратили былую четкость очертаний, и сознание стало медленно от него ускользать. Роб предпринимал отчаянные усилия, чтобы не поддаться начинавшемуся у него новому приступу лихорадки и не впасть в беспамятство; возможно, справиться с этим в одиночку ему бы не удалось, но тут он услышал хриплый, исполненный глубокого чувства голос, который проникал в его угасавшее сознание, настраивая на жизнь и заставляя функционировать в привычном ритме. Обращенные к Робу слова на гэльском языке имели акцент, который можно было безошибочно определить как английский. Роб прислушался.

— …Они сами избрали свой путь, — проговорила светловолосая заложница. — И если погибли, то пошли на смерть по собственной воле. Я свидетельствую, никто их к этому не принуждал.

Роберт прищурился, чтобы лучше ее видеть. Она по-прежнему сидела на лошади — небольшом лохматом шотландском пони, — прижимая к груди маленькую рыжеволосую девочку. Взгляд зеленых глаз всадницы, на который сразу же напоролся Роб, был прямым, открытым и излучал сочувствие. Роб, пораженный тем, что ему выказывает сочувствие заложница, которая усилиями его отца и братьев была отторгнута от родной семьи, решил присмотреться к ней повнимательнее. Она выглядела утомленной; одного башмака у нее не было, чулки изорвались. Волосы от долгой скачки разметались по плечам, на щеке виднелись потеки грязи. Однако Роб не мог не заметить, что она прехорошенькая. Волосы у нее были цвета пшеницы и переливались, как шелк, нависая над горделиво изогнутыми арками бровей; губы алые, чувственные, нос прямой, как у римской патрицианки. Что и говорить, она была очаровательна. Роб не помнил, как снова оказался на ногах; он продолжал рассматривать женщину, но теперь уже стоя. Маленькая девочка, которую она держала на руках, опасливо выглядывала из складок пледа. Ее рыжие кудряшки были яркими, как пламя. Она с ужасом смотрела на Роба своими невинными голубыми глазами. Роб даже попятился. Он не привык, чтобы малыши смотрели на него, словно на пугало. Даже в войнах с англичанами, где жестокость считалась нормой, он ни разу не обидел дитя и, уж конечно, не поднял на него руку. Тем не менее эта маленькая девочка взирала на него с таким недетским предчувствием беды, что он от стыда чуть сквозь землю не провалился. Потом он снова переключил внимание на женщину. Ее взгляд не выражал осуждения — одну только мрачную покорность судьбе, но это тоже выбивало его из колеи, как и страх в глазах девочки. Непонятно только, почему они на него так смотрят? Ведь эта женщина и маленькая девочка, которую она прижимает к груди, заложницы. А как известно, заложников, особенно знатных и богатых, убивают редко. Он по крайней мере им вреда не причинит. И другим не позволит. Он отвел от женщины глаза и отвернулся — от всех: от нее, от ребенка, от отца… Его охватило чувство безысходности и беспомощности — ведь он не сумел защитить тех, кого любил. А раз так, разве в силах он защитить заложниц? Впрочем, что бы он сейчас ни делал, что бы ни предпринимал, смерть уже сняла свою жатву. И опять в выигрыше оказался Аргилл. Роб направился в жилые постройки замка. Так же уныло, повесив голову, вслед за ним побрела старая гончая. После ухода Роба во дворе ничего не изменилось. Только ветер задул еще сильнее, завывая, играя краями сине-зеленых пледов и теребя лошадиные попоны. Собравшимися во дворе овладела тоска. Джудит еще крепче прижала к себе Мейри, поплотнее закутав ее пледом. Хотя девочка не сказала ей ни слова, Джудит не могла отделаться от ощущения, что ребенок мысленно взывает к ней о помощи. Какое-то время Джудит питала надежду, что в замке они будут в безопасности, а сын лэрда, если случится что-нибудь непредвиденное, придет им на помощь. Она видела в его глазах боль, слышала, как он осуждал отца за смерть братьев, и полагала, что он способен на сочувствие. Но после того как он неожиданно удалился, ее надежда растаяла, словно предрассветный туман, и она поняла, что надеяться отныне может только на себя и что на доброе обращение им с девочкой рассчитывать не приходится. Только сейчас она осознала, где находится. Это был печально известный замок Кэмпбеллов из Лохви, чей разбойничий клан отличался слепой преданностью графу Аргиллу. Путем несложных умозаключений Джудит пришла к выводу, что их похитителя зовут сэр Ангус и что недаром его прозвали Рыжий Дьявол. Что же касается того парня, которого Ангус называл Робби, то это Роберт Кэмпбелл, личность тоже в своем роде легендарная. Поговаривали, будто прежде он прозывался Дьявольское Отродье, но потом за свои подвиги был возведен на поле боя в рыцарское достоинство и получил куда более благозвучное имя и титул лэрда Гленлиона. Впрочем, каким бы благозвучным имя Гленлион ни было, оно переводилось с гэльского как «лев долины», а это означало, что они с Мейри попали в логово хищников. Ничего хуже и вообразить себе невозможно. Замок Лохви представлял собой мощную крепость, выстроенную на скалистом мысе, вдававшемся в воды озера Аве меж двух высоких гор: Бен-Крухан и Пасс-Брандер. Главная башня четырехугольной формы бьша сложена из скального камня в четыре этажа и своей зубчатой вершиной, казалось, упиралась в небо. Пробитые в стенах башни окошки-бойницы походили на маленькие припухшие глазки злого великана. Замок опоясывали высокие каменные стены с воротной башней, где находились массивные дубовые ворота и подъемный мост. С обеих башен открывался вид на болота, за которыми стеной стоял лес. До леса была примерно миля, таким образом, всякий, кто, миновав подлесок, выезжал или выходил из леса, оказывался на открытой местности и неминуемо был бы замечен с наблюдательной площадки главной башни, а чуть позже — и с башни воротной. Обессилевшая от усталости, страха и терзавшей ее неопределенности, Джудит следила равнодушным взглядом за тем, как лэрд, поднявшись на ноги, разговаривал со своим доверенным слугой — пожилым человеком с узким лицом и запавшими глазами. Управляющий смотрел на лэрда неласково, но последний, сделав вид, будто не замечает этого, спокойным голосом повторил сделанное им прежде распоряжение: — Фергал, отведи заложников в главную башню. А потом пошли гонца к Аргиллу. Пусть поставит графа в известность, что мы выполнили его поручение, хотя… хм… и дорогой ценой. Два последних слова лэрд произнес хриплым шепотом, напоминавшим скрип старой оконной створки. Джудит прикрыла глаза и подумала, что лэрд Лохви, несмотря на всю его злобу и кровожадность, перед лицом постигшей его утраты все же заслуживает сострадания. Потом она вспомнила светловолосого паренька по имени Дирмид — такого веселого, полного жизни, доброжелательного, и прочла молитву за упокой его души и души его братьев, павших вместе с ним в бою. Затем она помолилась за малютку Мейри, чья судьба находилась в руках лэрда. Стоило ей подумать о том, что со временем их с Мейри отдадут графу Аргиллу, как по телу у нее побежали мурашки. Граф Аргилл пострашнее старого лэрда, и Джудит понимала, что необходимо каким-то образом ускользнуть от своих похитителей до того, как ужасный граф затребует их с Мейри к себе.

 

Глава 4

Роб сидел в большом зале замка и смотрел на плясавшие в зеве очага алые и оранжевые языки пламени. В зале за исключением двух-трех слуг никого не было. Длинные столы и дубовые скамьи стояли вдоль стен, где метались неясные тени и отблески пламени. В зале стоял застарелый запах пищи и подгоревшего рыбьего жира, которым заправляли светильники. К этому запаху обитатели замка, включая Роба, давно привыкли и просто не замечали его. Роб перевел взгляд на виски, плескавшееся на дне серебряного стаканчика. Он осушил уже пять таких стаканчиков, но виски не облегчило снедавшей его душевной боли и не избавило от охватившей все его существо леденящей пустоты. Прошло уже семь дней с тех пор, как тела его братьев перевезли с поля боя в замок. Самые тяжелые семь дней и ночей в его жизни. Он помнил, как стенали и рыдали женщины, когда телеги с мертвыми телами въехали во двор. Мрачное это было время. А потом похороны. Они все время стояли перед его мысленным взором. И ни виски, ни пьяный беспробудный сон не способны были стереть их из памяти. Сначала на фамильное кладбище в составе похоронной процессии прибыли заплаканные вдовы и сироты, потом привезли гробы. Под доносившийся из часовни заунывный погребальный звон пришел священник со святыми дарами и прочел заупокойную молитву. Стоявшие вокруг люди из клана Кэмпбелл раздавали милостыню и жертвовали на церковь, чтобы клирики чаще молились за спасение душ убиенных братьев… В общем, ритуал знакомый, но всегда печальный и тягостный. В очаге треснуло прогоревшее полено и, рассыпая вокруг себя искры, распалось на части, превратившись в кучу полыхающих угольев. Роб открыл глаза и снова посмотрел на огонь. Но он видел перед собой не угли и пламя, а сильных молодых людей, которые, оставив всех тех, кто их любил, отошли в вечность и покоились ныне под резными каменными надгробиями. Он даже различал их лица в огненных языках. Вот Дирмид, вот Дункан — самые младшие, самые любимые… Он слышал их смех. А потом увидел Кеннета… Роб с такой силой сжал серебряный стаканчик, что погнулись края. Скорбь все не отпускала. Смерть в этих краях — дело обычное, но Роб и помыслить не мог, что она заберет всех его братьев сразу, превратив замок в склеп и заставив слуг красться вдоль стен с таким видом, как если бы они боялись разбудить мертвецов. Похоже, впрочем, они боялись не только мертвецов. Роб неоднократно ловил краем глаза их настороженные взгляды, которые они бросали в его сторону, будто ожидая от него вспышки ярости или, хуже того, побоев. Напрасно; он мог бы во всеуслышание заявить, что все они в полной безопасности и что никаких чувств, кроме скорби, он не испытывает. Внутри у него была ледяная пустыня, и иногда им овладевало странное ощущение, будто он тоже умер и встретился на том свете с братьями. Его внимание привлек жалобный вой, и он по привычке протянул руку, чтобы потрепать по ушам старую гончую — единственную живую тварь, которая по-настоящему была к нему привязана. Старый пес давно не охотился, так как бегать, как прежде, уже не мог, хотя храбрости и преданности ему было не занимать. Поскольку Цезарь почти все время проводил у очага, Робу, чтобы затравить оленя или дикого вепря, приходилось брать с собой на охоту других собак — посильнее и помоложе. Роб подумал, что в последнее время он, как и Цезарь, тоже стал засиживаться у очага, хотя не был ни стар, ни немощен. Наклонив серебряный стаканчик с виски, Роб задумчиво следил за тем, как ароматная золотистая жидкость переливалась через край. Вот его лекарство — целебный бальзам, он помогает пережить день и забыться сном ночью. Впрочем, Роб хорошо знал, что виски приносит лишь временное облегчение, а то и вовсе не приносит. Между тем жизнь в Лохви продолжалась, и как бы ни было Робу тоскливо и одиноко, он знал, что рано или поздно ему предстоит взвалить на плечи ее бремя и брести дальше. Кстати, продолжалась жизнь и в его поместье Гленлион, которое он покинул, чтобы попытаться отговорить отца и братьев от задуманного ими рискованного предприятия. Впрочем, бешеная скачка среди ночи с кровоточащей раной в бедре тоже была авантюрой: опасной, поскольку рана едва его не доконала и, того хуже, бессмысленной, так как преуспеть в своей миссии ему не удалось. Поместье Гленлион Роб получил в награду за участие в битве при Саттон-Бэнке, когда английский король Эдуард II потерял большую государственную печать, а его рыцари бежали с поля боя подобно зайцам, преследуемым гончими. Тогда шотландцам удалось захватить в плен графа Ричмонда и великого коннетабля Франции сьера Анри де Сюлли. Победа была полная, и король Роберт Брюс торжествовал. Вот тогда-то опьяненный успехом и вином Брюс проявил невиданную щедрость, сделав Роба владетелем Гленлиона — длинной узкой полоски земли, имевшей местами в поперечнике не более двадцати футов. Теперь дом Роба был там, хотя надо признать, что жить в своем новом доме ему почти не доводилось. Три года он провел в английской тюрьме, оказавшись по собственной глупости в заложниках. Так что судьба заложника была ему знакома не понаслышке. Роб мысленно перенесся к маленькой наследнице знатного рода и женщине, которая ее опекала. Он не видел их с того самого дня, когда отец привез их в замок. Аргилл прислал с гонцом послание, в котором просил Ангуса держать заложниц у себя до тех пор, пока ему не будет угодно перевезти их в свой замок. Будь он проклят, этот Аргилл! Зная, какой ценой достались Кэмпбеллам заложницы, он даже не позаботился убрать у них из-под носа это живое свидетельство понесенной ими утраты. Насколько Роб знал, Аргилл собирался выдать девочку замуж за своего сына, что позволило бы ему со временем претендовать на владения клана Каддел. Но девочке всего пять, и пройдут годы, прежде чем ее можно будет повести к венцу. Ну а пока… Похоже, пока она будет жить со своей нянькой в замке Лохви. А эта нянька — вдова Кеннета Линдсея. По словам Фергала, вдова Линдсей, защищая свою питомицу, дралась как десять злых волков. Потому-то ее и прихватили вместе с девочкой. Во-первых, чтобы не тратить зря время, отрывая их друг от друга, ну а во-вторых… во-вторых, потому что должен же кто-то ухаживать за ребенком. Роб готов был держать пари, что эта мысль пришла в голову одному из его братьев, что и неудивительно, поскольку Ангус вряд ли до этого додумался бы. А между тем это имело смысл. И уход за ребенком тут не главное. Помимо всего прочего, вдову можно было обменять на одного из военнопленных или добиться в обмен на ее освобождение каких-нибудь уступок со стороны клана Каддел. Наконец, за нее можно было потребовать выкуп. Роб знал, что послание с такого рода предложениями уже составлено, а переговоры с кланом Каддел должны начаться в ближайшее время. Если Кадделы согласятся на переговоры, подумал Роб, то, вполне возможно, вдовушка скоро обретет свободу. Старая Мэгги клялась, что видела, как вдовушка разгуливала по комнате кругами, причем двигалась она, если верить старой Мэгги, все время забирая влево, то есть обратно движению солнца. А это, как известно, дурной знак. Более того, старая Мэгги утверждала, что так — по кругу, да еще справа налево — разгуливают только те, кто занимается черной магией и волхвованием. Фергал с ходу отверг подобное предположение, заявив, что у вдовы слишком светлые для ведьмы волосы. Между старой Мэгги и Фергалом разгорелся спор. Роб был тому свидетелем, хотя молчал и в разговор не вмешивался. Мэгги и Фергал готовы спорить по любому, даже самому пустячному поводу, тем более когда речь идет о колдовстве и черной магии. И они наскакивали друг на друга, как собаки, которые не поделили кость. Вытянув ноги к огню, Роб наблюдал за тем, как буйное прежде пламя постепенно теряло силу и угасало. Что ж, ведьма эта женщина или нет, но ей удалось разбудить в его душе целый сонм самых противоречивых чувств, главными из которых были антипатия и любопытство. Он хорошо помнил, как изящно она поворачивала голову и как смотрела на него своими зелеными кошачьими глазами, в которых проступало какое-то сильное чувство: то ли осуждение, то ли надежда — он не мог точно сказать. Глотнув еще виски, Роб посмотрел на почти опустевший стаканчик и скривил рот в горькой усмешке. «Напрасно я не поехал с ними…» Этот уже хорошо знакомый рефрен снова прозвучал у него в мозгу и повторялся снова и снова — с каждым разом все громче. Казалось, в голове у него забили в набат. Роб поморщился, как от зубной боли, и, пытаясь прогнать наваждение, сказал себе, что ничего хорошего из этого не вышло бы — еще одна смерть, вот и все. Он знал об этом, Фергал знал об этом, и только Ангус Кэмпбелл упорно отказывался это признать. С тех пор как старый лэрд вернулся с заложниками в замок, он стал похож на взбесившегося быка — по поводу и без повода набрасывался с руганью или с кулаками на всякого, кто имел несчастье встретиться ему на пути. Когда же он смотрел на Роба, его взгляд, казалось, начинал дымиться от эмоций — столько упреков, укоризны и горьких слов за ним скрывалось. Хотя он больше ни разу не высказал своих обвинений вслух, они проступали в каждом его взгляде, в каждом движении. Гленлион должен был поехать вместе с ними. И хотя здравый смысл и разумные речи Фергала, казалось бы, должны были убедить его в обратном, Роб, как ни странно, соглашался с отцом. В голове у Роба поселилась пульсирующая боль, которую невозможно было ни изгнать, ни облегчить. Даже виски не помогало — сколько ни пей.

— Опять собираешься надраться до беспамятства?

Роб хотел сказать в ответ что-нибудь резкое, оскорбительное, но подняв глаза и увидев Фергала, который смотрел на него с отеческой заботой, передумал.

— Да, собираюсь, — просто сказал он и поднял стаканчик. — Твое здоровье!

— Какое тут здоровье, одна головная боль, — проворчал Фергал. — Что-то я прежде не замечал у тебя склонности к пьянству.

— Видимо, пришло время ей появиться.

— Я всегда думал, что пьяницы — это трусы, они боятся смотреть в лицо жизни. Ты тоже стал таким?

— Теперь, насколько я понимаю, меня все считают трусом.

— Ничего подобного ни от кого не слышал.

— Кто не дурак, тот знает, что, когда и кому говорить. — Роб отсалютовал Фергалу пустым стаканчиком и добавил: — Один только лэрд не знает, потому без обиняков и высказал свое мнение.

Фергал умолк. Лицо у него стало непроницаемым. Когда же он заговорил снова, голос у него звучал спокойно и ровно:

— Прибыл гонец от Кадделов. Сказал, что если девочка останется у нас, то о выкупе вдовы Линдсей не может быть и речи.

— Ничего удивительного. Неужели отец думал, что Кадделы согласятся на переговоры? — Роб поставил стаканчик на подлокотник кресла. — Удивительно другое: как это они до сих пор на нас не напали и не отбили свою наследницу?

Фергал пожал плечами.

— Аргилл получил высочайшее соизволение распоряжаться рукой девочки по своему усмотрению. Такова королевская воля, и Кадделы об этом знают.

— Они также осведомлены о том, что их земли значат для Лргилла куда больше, нежели право распоряжаться рукой их наследницы.

— Если бы Аргилл утверждал обратное, я бы очень удивился, ибо человек грешен. Но я пришел к тебе вовсе не для того, чтобы обсуждать несовершенства человеческой породы. Я хочу, чтобы ты поговорил с саксонкой и выяснил, есть ли в клане Каддел люди, готовые внести за нее выкуп

— Но почему я? — удивленно выгнул бровь Роб. — Потому, У тебя это получится куда лучше.

— Мне это не по чину. Ты — будущий лэрд Лохви, и вести переговоры с врагами — твоя прямая обязанность.

Роб замер.

«Ты — будущий лэрд Лохви». Эти слова эхом отозвались У него в ушах.

— Еще неизвестно, стану ли я после отца лэрдом Лохви, — сказал он наконец, резко поднявшись из кресла. — Насколько тебе известно, я — лэрд Гленлиона. Кроме того, отец имеет полное право назвать в качестве своего преемника любого родственника по мужской линии. Не забывай, у Кеннета остались сыновья…

— ~ Нет, парень, — возразил Фергал. — Ангус назовет тебя. Так что следующим лэрдом Лохви будешь ты.

Роб повернулся к старику и посмотрел на него в упор.

— Мне не нужен Лохви. И ты об этом знаешь!

— Да, знаю, но это не избавляет тебя от обязанностей перед кланом. В настоящий момент ты единственный оставшийся в живых сын лэрда Лохви и должен поступать в соответствии со своим положением. От тебя зависят человеческие жизни, парень.

«От тебя зависят человеческие жизни, парень». Эти слова Роб ненавидел всей душой. Их не раз использовали, чтобы им манипулировать. К примеру, послали его воевать с англичанами, заставили убивать и разрушать. На войне редко вспоминают о человечности и гуманности. И Роб вернулся совершенно другим человеком.

— Ладно, я с ней поговорю, — сказал он, жестом дав понять Цезарю, чтобы оставался на месте, поскольку пес стал подниматься со своего коврика с намерением последовать за хозяином. Прежде чем направиться к винтовой лестнице, Роб сказал: — Сомневаюсь, что она выложит необходимые сведения. По опыту знаю, женщины редко до конца осознают нависшую над ними опасность.

— Не забывай, старая Мэгги считает ее ведьмой, — как бы вскользь заметил Фергал.

— Боишься, что она меня заколдует? Или же полагаешь, что она очень уж умна? Навряд ли. Ни разу не встречал умной женщины, хотя готов признать, что женщины способны воздействовать на мужчин с помощью различных уловок. Но это всего лишь хитрость. Магия тут ни при чем. С этими словами Роб стал подниматься по лестнице, перешагивая через две ступеньки. В нишах стояли масляные лампы, в них рдели крохотные язычки пламени, его отсветы метались по стенам, перемежаясь с колеблющимися тенями. Миссия, которую Фергал поручил Робу, была тому не по душе. Слишком мало времени минуло со дня смерти его братьев, чтобы смотреть в глаза женщине, за которую они отдали свои жизни. Поднимаясь по лестнице, Роб мысленно проклинал и маленькую наследницу, и ее светловолосую няньку, хотя понимал, что несправедлив к ним. Заложниц держали в комнате, находившейся на третьем этаже башни, в самом конце длинного темного коридора. У входа горел смоляной факел, рассыпая вокруг искры. Рывком сняв ключ с гвоздя, Роб повернул ключ в замке и нетерпеливо толкнул дверь ногой. Комната, в которой содержались заложницы, была невелика и поражала скудостью меблировки: кровать, прикрытая выцветшим от времени тканым пологом, небольшой стол и деревянный стул. За шторой в алькове — тесное помещение с принадлежностями для умывания. Одно-единственное узкое оконце напоминало бойницу и выходило в замковый двор. Несмотря на убогую обстановку, комната имела чрезвычайно опрятный и ухоженный вид. В жаровне ярко полыхало пламя; чувствовался едкий запах дыма, который не успевал выходить в окно. Вдова стояла около висевшего на стене металлического щита, служившего зеркалом, и причесывалась. Зеленое шерстяное платье английского покроя, плотно облегавшее фигуру, не имело ничего общего с полотняными одеяниями шотландских женщин. Хотя местами платье было порвано, а на подоле виднелись следы подсохшей грязи, Роб не мог не заметить, что оно сшито из материи отличной выработки и, должно быть, обошлось ей недешево. Услышав, что в комнату кто-то вошел, вдова обернулась и молча посмотрела на Роба. На лице у нее в эту минуту не отразилось ни удивления, ни замешательства — будто она его ждала. Она выглядела значительно моложе, чем в тот день, когда Ангус привез ее в замок, но в зеленых кошачьих глазах по-прежнему была настороженность. Спокойствие, которое демонстрировала женщина, показалось Робу оскорбительным, и он, желая вывести ее из себя, громко хлопнул дверью.

— Ты разбудишь ребенка, сэр, — сказала она, не теряя присутствия духа.

Робу ее ответ не понравился. От женщины, которая, пусть даже невольно, стала виновницей смерти его братьев, он ожидал другой реакции: испуга, вскрика, истерики, даже сопротивления — короче, чего угодно, но только не этих будничных слов, произнесенных спокойно и с достоинством. Прислонившись к двери, Роб еще раз окинул взглядом комнату и сквозь щель в пологе увидел голову девочки. Малышка спала глубоким сном, рассыпав по подушке ярко-рыжие кудри.

— Не так-то просто ее разбудить, — заметил Роб. Поскольку ответа не последовало, он, оттолкнувшись от двери, прошел в комнату и, оказавшись в непосредственной близости от пленницы, заметил, как затрепетали у нее ноздри — точь-в-точь как у почуявшего опасность оленя. Потом увидел, как сильно она сжала щетку для волос, даже костяшки пальцев побелели, и выставила ее перед собой, словно щит. Отреагировала. Наконец-то. Что ж, это вполне естественно, подумал Роб и улыбнулся.

— Ты должна написать своим друзьям из клана Каддел и попросить, чтобы тебя выкупили.

С минуту она молча на него смотрела; потом, изобразив на губах подобие улыбки, отрицательно покачала головой.

— Это невозможно.

— Так ведь для твоего же блага! — взревел Роб, выйдя из себя. — Неужели ты настолько глупа, что полагаешь, будто нам нравится жить с тобой под одной крышей?

— Неужели ты настолько глуп, что полагаешь, будто Кадделы пожертвуют хотя бы одной золотой монетой, чтобы выкупить совершенно ненужного им человека? Да будет тебе известно, что после смерти мужа Кадделам я стала не нужна, и среди них нет никого, кто заплатил бы за меня хотя бы медный фартинг. Надеюсь, ты знаешь, кто я такая?

— Конечно, знаю. Ты — леди Линдсей, вдова Кеннета Линдсея, племянника Йена Каддела.

— Совершенно верно. Но, потеряв мужа, я потеряла для Кадделов всякую ценность. Моему отцу я тоже не нужна, он отказался предоставить в мое распоряжение даже жалкую ферму, чтобы мне было где жить в том случае, если бы я вернулась на родину. И с тех пор я у Кадделов словно камень на шее. Только малютка Мейри питает ко мне теплые чувства.

Все это было сказано спокойным голосом, без жалоб и упреков в чей-либо адрес. Простая констатация фактов — не более.

Выслушав женщину, Роб нахмурился.

— Быть может, тебя выкупит кто-нибудь из твоей собственной семьи?

— Разве что из соображений семейной чести? Впрочем, вдовая дочь, к тому же бездетная, без всяких средств к существованию, — обуза даже для самых близких людей.

В какой-то миг Роб уловил в ее голосе горечь, однако она тут же бесследно исчезла.

— Тебе все же придется попросить у отца денег, — стоял на своем Роб.

— Не стану я ничего ни у кого просить, — ответила женщина и, помолчав, негромко добавила: — Не хочу унижаться.

— Но отдаешь ли ты себе отчет в том, гордая леди, что твоя судьба отныне может стать весьма неопределенной?

— Она и была такой — задолго до того, как люди из вашего клана выкрали меня и Мейри из замка Каддел. И не тешь себя понапрасну надеждой, что, если ты пошлешь письмо моему отцу, расписав в самых мрачных тонах мое нынешнее положение, он раскошелится. Мой папаша не из тех, кого можно взять на жалость или испуг.

— Ты, как я понял, вся в папашу, — произнес Роб, размышляя над перспективами дальнейшего пребывания вдовы Линдсей в замке Лохви. Было ясно, что такую женщину принудить к чему-либо или застращать очень непросто.

— Судьба редко бывала ко мне благосклонна, поэтому я поступала не сообразно своим желаниям, а так, как должно.

— Так ты напишешь письмо или нет? С минуту подумав, она тихо ответила: — Нет.

— Нет? — Роб подступал к ней все ближе, используя свой рост и телесную мощь как своеобразное средство устрашения. — Ты не в том положении, чтобы мне перечить.

Щетка для волос, которую она сжимала в руке, задрожала, но взгляд остался прямым и твердым.

— У меня нет другого выхода, сэр.

— Ты рискнешь своей свободой из-за какой-то прихоти?

— Это не прихоть. — Он подошел к ней вплотную. Их разделял какой-то дюйм. Она с шумом втянула в себя воздух, но не отступила ни на шаг. — Мейри я не оставлю.

— Мейри? Девчонку, что ли? Мы ей дурного не желаем.

— Ну разумеется. Вы хотите ей только добра. Именно по этой причине вы выкрали ее из отчего дома, верно?

Роб нахмурился.

— Ирония здесь неуместна.

— А твои глупые рассуждения — тем более.

— Глупые?!

— Какие же еще? Неужели ты и впрямь думаешь, что я могу оставить ребенка на попечение таких жестоких и грубых людей, как ты? Ведь Мейри для вас прежде всего товар, который вы хотите повыгоднее продать. Нет, я не брошу ее, не лишу своей помощи и участия!

— Она здесь в безопасности, — процедил Роб сквозь зубы.

— Считалось, что в замке Каддел она тоже в безопасности, тем не менее мы оказались здесь. Твои братья тоже считали, что они в безопасности, но их печальная судьба всем известна. И если твой отец не сумел сберечь даже свою плоть и кровь, сможет ли он защитить чужого ребенка?

Напоминание о братьях ожгло его как огнем. Но он вынужден был признать, что в ее словах много правды. Тем не менее напряжение все росло.

— Миледи ступила на опасную почву, — заявил Роб.

— Я привыкла ходить по зыбучим пескам, сэр. Но я не настолько глупа, чтобы строить на них дом.

— Не понимаю, о чем ты.

— Я не привыкла верить пустым обещаниям. Мужчины дают клятвы лишь для того, чтобы их нарушать. Они много разглагольствуют о чести, но этими разглагольствованиями чаще всего прикрывают ложь. У меня нет никаких оснований доверять тебе, сэр.

— Я не сказал тебе ни слова лжи.

— Еще одна ложь.

Выпитое виски и вызывающее поведение заложницы привели Роба в бешенство.

— Когда же я солгал тебе в первый раз?

— Когда сказал, что Мейри в безопасности. Как известно, заложникам всегда грозит опасность. А Мейри — заложница.

— Ты не вправе распоряжаться судьбой заложников. Я тоже. Могу сказать одно: коль скоро девочка попала к нам, у нас она и останется. А вот твоя судьба пока не решена.

— Я — единственный человек, которого Мейри знает в этом мрачном замке. Ведь она совсем еще дитя. Я готова на все, только бы нас не разлучали.

— Так ли это?

— Да. — Она запрокинула голову и сурово сжала губы. — Но я не стану писать никаких писем.

Настало время указать ей ее место. Пусть знает, что она целиком в его власти.

— Ты говорила о том, чего не станешь делать. Остается выяснить, на что ты готова, чтобы остаться с ребенком.

Он явно насмехался над ней, хотел показать, что в этих стенах любые ее требования ничего не стоят. Однако она восприняла его слова совершенно серьезно.

— Я готова на все, чего бы от меня ни потребовали.

— Неужели на все? — Роб удивленно выгнул бровь. Нет, эта леди отнюдь не умна, коль скоро выдает такие авансы. Он ухмыльнулся. — Как ты понимаешь, леди Линдсей, эти твои слова можно толковать по-разному.

— Толкуй, как тебе заблагорассудится.

Роб перестал улыбаться и внимательно посмотрел на женщину. От нее исходил тонкий аромат, которого он прежде не замечал. Он находился от нее так близко, что рассмотрел золотистые вкрапления в радужной оболочке ее изумрудных глаз. Завороженный кошачьим взглядом этой женщины, Роб сам не заметил, как протянул к ней руку и коснулся ее золотистых, цвета пшеничных колосьев волос, которые оказались мягче, нежели он ожидал. Сжав золотистую прядку в кулаке, он медленно опустил руку. Шелковистые волосы заскользили у него в ладони; это нежное прикосновение ласкало кожу и зажигало огонь в крови. Она молча смотрела на него снизу вверх. Видно было, что ее снедало беспокойство, об этом свидетельствовало частое биение пульса у нее на шее. Полыхавшее в жаровне пламя бросало неяркие отсветы на ее черты, окрашивая в золотистые и алые тона высокие скулы, горделивые арки бровей и мраморный, без единой морщинки лоб. Глядя на ее выступающие скулы и несколько запавшие щеки, Роб подумал, что светловолосая леди из замка Каддел не только глуповата, но еще и костлява. Когда он положил руки на ее хрупкие плечи, она попыталась было запротестовать, но Роб, желая подавить протест в зародыше, бросил:

— Ну вот, ты уже готова стенать и жаловаться на судьбу, а между тем я только хочу проверить искренность твоих намерений.

Роб приподнял ее лицо, прикоснулся губами к ее трепещущим губам. Поцелуй опалил его, а копившееся у него внутри возбуждение стало нарастать и требовать выхода. Как хорошо она пахнет, подумал он, как нагретая солнцем весенняя луговая трава… Робу показалось, что вдова тоже возбуждена. По ее телу пробежала дрожь. Но когда он, обхватив женщину за плечи, попытался привлечь ее к себе, она инстинктивно уперлась ему в грудь кулачками, словно опасаясь, что он может сокрушить ее оборону и низвергнуть в пучины сладострастия. Но это продолжалось всего мгновение. Неожиданно, будто что-то для себя решив, она опустила руки, перестала сопротивляться и стала на удивление покорной, мягкой и податливой. Охватившее Роба возбуждение все росло; одновременно нарастало напряжение, возникшее внизу живота. Черт бы побрал эту ее нарочитую покорность, подумал Роб, вглядываясь в ее черты. Страсть, которая, как казалось Робу, завладела всем ее существом, неожиданно отступила. Женщина опустила опушенные длинными каштановыми ресницами веки, и дыхание ее выровнялось, будто она унеслась мыслями в далекую заоблачную страну, где нет ни пламенных страстей, ни греховных мыслей, ни снедавших душу печалей. Роб знал, что ему, пока он еще не потерял над собой контроль, следует выпустить женщину из объятий. Однако его сознание, вернее, та его часть, которая ведала мужским началом, подхлестнутым немалым количеством выпитого виски, всячески этому противилось. И неудивительно: Роб в течение многих недель — да что там недель, месяцев! — спал один, обрекая себя на воздержание. Поэтому противостоять искушению, представшему перед ним в образе покорной зеленоглазой красавицы, готовой уступить по первому его требованию, было непросто.

— Открой глаза, миледи, — попросил он женщину. Она подчинилась.

Он надеялся, что, напоровшись на ее равнодушный взгляд, сможет перебороть себя, овладеть своими эмоциями. Ничуть не бывало: в глазах у нее он увидел смущение и неуверенность, которые еще больше распалили его. И он снова приник губами к ее губам. Этот поцелуй оказался куда более продолжительным и страстным, чем первый, и недвусмысленно свидетельствовал о его намерениях. Он давил губами на ее губы до тех пор, пока они не раздвинулись, впуская его язык. На вкус ее рот был сладким, как греческое вино или варенные в меду фрукты, но в этой сладости крылась угроза. Для мужчины, который слишком долго обходился без женщины, эти ароматные, источавшие сладость уста могли стать настоящей ловушкой. Роб подумал, что проверка на искренность, которую он устроил своей пленнице, явилась скорее проверкой на прочность его собственной воли и выдержки. Вдова Линдсей не оказывала ему сопротивления, не отвергала его ухаживаний, в то же время не поощряя их.

— Ты не держишь своего слова, — холодно сказал он, хотя от тесного общения с пленницей его бросило в жар. — В любви мне требуется твое деятельное участие, а не покорность.

Она, уже овладев собой, ответила ему прозрачным, отстраненным взглядом.

— Я готова уступить твоим домогательствам, но испытать чувства, которых у меня нет, не в состоянии.

— Думаешь, для меня так важны твои чувства или, не приведи Господи, заверения в любви? — спросил он, криво усмехнувшись. — Ничего подобного. Я просто хочу, чтобы женщина, которая согласилась предоставить мне для услады на определенных условиях свое тело, проявляла чуть больше пыла. Ох, чуть не забыл: я ведь еще не видел твоего тела! Так что раздевайся, леди, покажи товар лицом.

Это оскорбительное предложение лишь подтвердило все безрассудство вдовы Линдсей. Ни одна женщина благородного происхождения не согласилась бы на подобное предложение, и Роб не сомневался, что вдова пойдет на попятный. А это означало бы, что она, пытаясь добиться от него согласия на выдвинутые ею условия, раздавала обещания, повинуясь мгновенному импульсу, и серьезных намерений вступить с ним в близость не имела. Гримаса негодования исказила лицо вдовы. Она стояла, скрестив на груди руки и вздернув подбородок, и очень походила в эту минуту на христианскую мученицу, изображенную на церковной фреске. Сходство это, впрочем, было обманчивым. К немалому своему удивлению, Роб заметил в ее глазах мимолетный отблеск какого-то очень далекого от благочестия чувства и подумал, что он, возможно, в своих суждениях об этой женщине глубоко заблуждался. Однако в следующее мгновение, когда вдова резким движением забросила за плечи свои роскошные золотистые волосы и сделала шаг назад, все сразу встало на свои места. Поскольку для Роба этот шаг имел символическое значение, знаменовавшее отказ вдовы от данного ею слова, которое, вне всякого сомнения, вырвалось у нее в минуту отчаяния. Что ж, Роб готов был принять и отказ, хотя его тело все еще находилось во власти страстного неутоленного желания. Оставалось лишь благодарить судьбу за то, что он в этот день надел поверх обтягивающих штанов длинную тунику. Но неожиданно женщина стала расшнуровывать корсаж, продолжая смотреть на Роба все с тем же холодным отстраненным выражением. На долю секунды ее губы изогнулись в улыбке, и Роб понял, что заложница разгадала движения его души и готова удовлетворить его страсть. Когда платье упало к ногам женщины и она осталась в белоснежной, шитой золотой нитью льняной рубашке, которая больше открывала, чем скрывала, Роба бросило в жар, а владевшее им желание стало нестерпимым. Но он не отвел от нее глаз и весь отдался созерцанию проступавших сквозь тонкую материю выпуклостей ее груди, блистающих сливочных плеч и тонких, но округлых и сильных рук. Хотя ответ на брошенный Робом вызов был получен и сдача позиций прекрасной вдовы представлялась неминуемой, молодой человек не мог не заметить сквозившего в изумрудных глазах женщины презрения, когда она, обратившись к нему, спросила:

— Так ты этого хотел, сэр, я правильно тебя поняла?

 

Глава 5

Поднеся дрожащие пальцы к завязкам, которые стягивали рубашку на плечах, Джудит выжидающе посмотрела на Роба. У него в глазах полыхал мрачный огонь, и Джудит со страхом подумала, что, пытаясь оценить его человеческие качества, она, возможно, допустила ошибку. Уже не в первый раз она, давая оценку мужчине, обманывалась в его порядочности и выдавала желаемое за действительное. Впрочем, с тех пор как она совершила такого рода ошибку, прошло много лет, и опыта по части мужских несовершенств у нее прибавилось. Теперь внутренний голос, к которому она всегда прислушивалась, безошибочно определял, какому мужчине можно довериться, а какому — нет. Неяркий свет, лившийся из узкого окошка-бойницы, падал на стоявшего перед ней мужчину, позволяя ей хорошенько его рассмотреть. Лицо молодого человека дышало благородством и силой, черные волосы ниспадали на плечи. На упрямом подбородке виднелся застарелый шрам от удара мечом, нос был прямой, хорошо вылепленный. Несмотря на преобладавшую в его облике воинственность, во взгляде серых глаз, прикрытых тяжелыми веками с длинными черными ресницами, временами проступали человечность и доброта. В характере этого человека сочетались самые противоречивые черты, о худших из них Джудит старалась не думать. Пока Джудит ожидала его ответа, прошла, казалось, целая вечность. Нет нужды говорить, что все это время женщину терзали сомнения и посещали чрезвычайно неприятные мысли, которые метались в ее взбудораженном сознании подобно стае вспугнутых летучих мышей. Как все же ей поступить? Продолжать ли начатую игру в надежде затянуть время и добиться для себя и Мейри хотя бы временных льгот или же прекратить ее? Этот вопрос мучил ее еще и потому, что во внешности ее тюремщика не было ничего, что помогло бы ей прийти к правильному решению. Он ни словом, ни жестом не выдал обуревавших его чувств и казался мрачным, молчаливым и несокрушимым, как скала. Разумеется, она не могла не заметить, что он испытывал сильное желание обладать ею. Это проявлялось прежде всего в его взгляде, горевшем от вожделения. Кроме того, его тело, гармоничное, как хорошо выкованный клинок, едва заметно вибрировало от напряжения. Накануне она видела из окна, как он, облаченный в одни только короткие обтягивающие штаны, упражнялся в фехтовании во дворе замка. Припадая на раненую ногу, он полосовал мечом набитое соломой чучело, то наступая на него в этом своеобразном военном танце, то, совершив пируэт, отступая. Из-за раны он двигался чуть неуклюже, но все равно был на удивление грациозен. Джудит тогда еще подумала, что перед ней грозный воин, который, хотя и красив как бог, смертельно опасен для своих недругов. Впрочем, от этого человека и сейчас исходила угроза, хотя меча он при себе не имел, а мускулистый торс был скрыт под складками длинного, похожего на монашеское, одеяния. Между тем молодой воин, обозрев ее прелести, впился в ее лицо пронизывающим взором, который заставил ее замереть на месте.

— Не срамись, женщина, — произнес он после минутного молчания. Скрежещущий звук его голоса пробрал ее до костей.

Но в следующую минуту, когда его слова достигли ее сознания, у нее от облегчения задрожали колени.

— Значит, только покорность с моей стороны тебя не устраивает? Я правильно тебя поняла, сэр?

— Покорность в постели — нет, — сказал Роб.

Джудит обратила внимание, что в зависимости от перемены его настроения у него менялся цвет глаз — от светлосерого, серебристого, когда он отдавал дань тихой печали, до темного, почти черного, когда им овладевали мрачные мысли. Теперь его глаза напоминали грозовое небо, готовое разразиться громом и молниями. Джудит опустила голову и стыдливо прикрыла руками грудь. Не то чтобы она его стеснялась — совсем нет, просто она решила, что не стоит испытывать терпение сына лэрда.

— Тебе, миледи, меня не обмануть.

Она снова посмотрела на молодого воина. Его слова ничего хорошего не предвещали.

— Объясни, что ты имеешь в виду, сэр.

— Ты сама знаешь что. Все это, — он наклонился и подобрал с пола ее платье, — только игра, которую ты затеяла. Ты выдала себя тем, что слишком легко отступилась от своего первоначального намерения. Запомни, я не юнец и обвести меня вокруг пальца непросто.

Она упрямо вздернула подбородок.

— Кое-кто из мужчин очень даже не прочь так обманываться.

— Я не «кое-кто», а Роберт Кэмпбелл Гленлион, и играть с тобой в дамские игры не собираюсь. Так что прикройся, леди, пока я не взял того, что ты мне предложила, но, как выяснилось, вовсе не хотела отдавать.

Щеки у Джудит вспыхнули. Выхватив у Роберта платье, она торопливо надела его. Ей было стыдно, но не потому, что сын лэрда смотрел, как она, путаясь в застежках, натягивала на себя платье, а потому, что он разгадал ее притворство, лишив многих надежд.

— У меня нет оружия, — сухо сказала Джудит, пытаясь скрыть смущение. — Вот и приходится прибегать к женским уловкам.

— Это я уже заметил.

— Но я предпочитаю честные отношения, однако правду никто не желает слушать.

— Я тебя выслушал. И вот тебе мой ответ — прямой и честный. Напиши письмо, кому сочтешь нужным, если не умеешь писать, за тебя напишут другие, ты лишь приложишь к посланию свою печать. Запомни: от заточения в башне замка Лохви тебя может спасти только выкуп.

Она одернула платье, затянула на корсаже шнуровку и сказала:

— Мой ответ будет столь же честным, как твой. По доброй воле Мейри я не оставлю. Никаких писем писать не буду, подписывать или прилагать свою печать к посланиям, написанным от моего имени, тоже не собираюсь.

— Но это тупик!

Она подняла на него глаза.

— Похоже, что так.

— Каковы же твои условия?

Она с удивлением на него посмотрела; он ответил ей честным и прямым взглядом. При этом, правда, у него слегка подрагивали уголки губ, и она поняла, что он с трудом сдерживает смех.

— Да нет у меня никаких условий.

— Но ведь мы ведем переговоры, верно? А это значит, что военные действия временно прекращены и мы пытаемся достичь приемлемого для обеих сторон соглашения. Итак, назови свои условия.

От злости у нее перехватило дыхание, и когда она снова заговорила, голос у нее звучал сдавленно:

— Условие у меня то же, что и прежде: отвезите Мейри в замок Каддел. Тогда я напишу письмо. Одну я ее здесь не оставлю.

— Не обольщайся на этот счет, — сказал он, вскинув бровь. — Очень скоро тебе придется изменить свое мнение.

С этими словами он вышел из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что висевший на стене щит едва не слетел с крючка. Как только он ушел, Джудит ощутила сильнейшую слабость в ногах и, чтобы не упасть, была вынуждена опереться о стол. Переведя дух, она подумала, что с ее стороны было настоящим безумием провоцировать молодого лэрда. Тем более что она пока не определила, представляет он для нее опасность или нет. В тот день, когда ее привезли в замок, он показался ей человеком весьма опасным. Кричал, падал на колени в грязь, короче говоря, вел себя как дикарь. Сегодня он тоже вел себя не лучшим образом, хотя… хотя и не взял того, что она ему, пусть и неискренне, предложила. Если разобраться, не так уж она и рисковала. Пожелай он ею овладеть, непременно осуществил бы свое намерение — она не смогла бы ему помешать. Ведь она — заложница, и этим все сказано. Никаких прав у нее нет. Ну почти никаких. Кроме того, она одинока, жила в чужой стране. За семь лет, проведенных в Шотландии, эта страна так и не стала для нее родиной. Она очень скучала по Англии — по ее полям, дубравам и зеленым лугам. С грустью вспоминала поместье отца, где родилась и провела детство с сестрой и четырьмя братьями. Ее сестра Джиллиан вышла замуж за барона из Уэльса и уехала из отчего дома, а двое ее братьев погибли на войне, которую вели между собой король Эдуард и Роберт Брюс. Эта же война дала ее отцу власть, новые земли и новый титул. Во время короткого перемирия, подписанного в декабре 1319 года, Джудит была просватана за Кеннета Линдсея. Это сватовство и последовавший вскоре брак являлись частью придуманного пограничными баронами плана, позволявшего им претендовать на шотландские земли. К примеру, замок и деревеньки, составлявшие приданое Джудит, находились в Англии неподалеку от Йорка, в то время как полученное ею от мужа в качестве свадебного подарка поместье располагалось в графстве Марч — то есть на шотландской территории. Перемирие продлилось с перерывами до 1323 года, и, хотя переговоры в 1324 году в Йорке, как это уже не раз бывало, зашли в тупик, военные действия не возобновлялись. Это было относительно спокойное время, которым Джудит собиралась воспользоваться, чтобы перебраться в Англию, поскольку Кеннет к тому времени уже умер. Но тут ее постигло разочарование, поскольку отец отказался предоставить в ее распоряжение даже самый ничтожный земельный надел с домиком, где она могла бы жить после возвращения на родину. С тех пор она, никому не нужная, обитала как бы на ничейной земле между двумя враждебными лагерями, не принадлежа ни к одному из них. Только малышка Мейри любила ее. Джудит мельком глянула в сторону кровати, на которой спала девочка. Еще один ребенок, подумала она, которого в будущем обменяют на земли или тюки с шерстью — как в свое время поступили с ней. Со дня своей свадьбы Джудит не могла избавиться от мысли, что домашние ее предали. Но поскольку изменить свое прошлое было не в ее силах, она решила сделать все, чтобы облегчить существование девочки, которой, похоже, суждено стать разменной монетой в борьбе двух могущественных кланов. Так же как Джудит в ее возрасте, Мейри готова была отдать все на свете за доброе слово, любовь и ласку. Именно это Джудит и собиралась дать племяннице. Ребенок не виноват, что родился в мире, где правят жестокость и хаос. Подойдя к окну, Джудит скрестила на груди руки и стала смотреть на открывшийся ее взгляду замковый двор у подножия башни. Здешняя жизнь была такой же, как и в замке Каддел, да и жизнь в Англии немногим от нее отличалась. У каждого свои заботы и обязанности: рубить дрова, носить воду, кормить лошадей и собак, а в случае необходимости обнажать мечи, защищая честь своего лэрда. Говорят, лень и безделье изобрел дьявол. Джудит в это верила, поскольку знала по собственному опыту, какие греховные, даже безумные мысли овладевают теми, кому нечего делать. Джудит ничем не занималась, только присматривала за девочкой. Оттого-то ей и приходили в голову различные планы — один невероятнее другого. К примеру, она всерьез стала задумываться о том, как, прихватив с собой Мейри, сбежать из ставшего ей ненавистным замка Лохви — этого мрачного логова, где под ногами вечно хлюпала грязь, а над головой нависало свинцовое небо. Но еще больше, чем грязь, туман и дожди, ее раздражали местные жители — взять хотя бы женщину, которая приносила им с Мейри пишу. Сухопарую, на удивление мрачную особу, вздорную, к тому же страдавшую косоглазием. Когда с подносом в руках она входила в их комнату, на ее морщинистом лице появлялось презрение. Но за этим презрением крылся страх. Причину его Джудит не могла понять, пока не стала расхаживать по комнате кругами, по привычке совершая циркуляцию справа налево, то есть обратно ходу солнца. И тут заметила, как служанка торопливо перекрестила свою впалую грудь. Теперь наконец Джудит поняла, почему эта женщина ее боится. Суеверие существовало повсеместно, в Англии в том числе, но только в Шотландии люди пребывали в убеждении, что их жизнь зависит от благорасположения или недоброжелательства колдунов и ведьм. Так что слыть ведьмой в этой стране бьшо рискованно. С другой стороны, подобная репутация могла оградить от чрезмерного любопытства и даже проявлений враждебности со стороны простонародья. Так, служанка, увидев, как Джудит ходит по комнате кругами, стала вести себя с ней не столь вызывающе и перестала бормотать проклятия и ругательства в ее адрес. Поставив поднос с пищей на стол, она сразу же уходила. На запястье у нее Джудит заметила отгонявший злых духов амулет, которого прежде не было. Глядя в окно на замковый двор, Джудит подумала, что владеет сильнодействующим средством, которое могла бы использовать в своих интересах. В том, разумеется, случае, если бы ей хватило духу к нему прибегнуть, поскольку это было сопряжено с очень большим риском.

 

Глава 6

В большом замковом зале, освещенном неровным светом факелов и полыхавшего в очаге пламени, расставляли скамьи и накрывали столы к вечерней трапезе. Ужин в Лохви проходил без всяких церемоний — не то что в королевском дворце или в замках могущественных графов. Горячую пищу приносили из кухни в котлах и горшках, расставляя их на столах по числу едоков, которые брали еду руками и накладывали себе на тарелки сколько душа пожелает. Ангус сидел спиной к очагу и вежливо кивал, поддакивая гостю, рассуждавшему об особенностях охоты на дикого вепря. Расположившийся на противоположном конце стола Роб уныло созерцал стоявшее перед ним деревянное блюдо с мясом и вареным турнепсом; к еде так и не притронулся, даже овсяные лепешки, которые он очень любил, на сей раз оставили его равнодушным. Зато сидевшие рядом с ним пожаловаться на отсутствие аппетита не могли: они слаженно работали челюстями, переговаривались, отпускали казавшиеся им остроумными шутки, и сами же над ними смеялись. Хотя говорили они громко, Роб интереса к их болтовне не проявлял и пребывал в апатии — до тех пор, пока его внимание не привлекла реплика, показавшаяся ему любопытной. Подняв голову и слегка прищурившись, он одарил говорившего пытливым взором и стал прислушиваться.

— С тех пор как Рыжий Граф, зять нашего короля, отошел в мир иной, порядка в Ирландии нет, и Брюс решил этим воспользоваться. Как видно, он тоже не прочь половить рыбку в мутной ирландской водичке. Меня лично это не удивляет: при первой же возможности насолить англичанам наш король тут как тут, — сказал сэр Дэвид, облизал блестевшие от жира губы и добавил: — Брюс выгонит этого проклятого Мандевилла из Ирландии — помяни мое слово!

Ангус кивнул:

— Похоже на то. Ты-то сам воевать собираешься?

— Только не в Ирландии. — Сэр Дэвид посмотрел на Роба. — Прошел слушок, будто королева и Мортимер собирают войска, хотя официально перемирие продолжается. Если королева Изабелла не пожалеет денег, то под знамена регента сбегутся наемники со всей Европы.

Сэр Дэвид все это говорил Ангусу, но поглядывал при этом на Роба, из чего можно было заключить, что новость предназначалась также и для ушей сына лэрда. Поскольку голос у рыцаря был громкий, сидевшие за столом замолчали, невольно прислушиваясь к его словам. Роб, однако, ничего не сказал и, склонившись над тарелкой, стал лениво ковырять ножом уже остывшее мясо, давая тем самым понять, что комментария с его стороны не последует. Но это отнюдь не означало, что он не ухватил сути сказанного. Он отлично понял сэра Дэвида, как и все остальные, собравшиеся в зале. Сэр Дэвид попытался донести до сознания слушателей мысль о том, что королева Изабелла и ее любовник Роджер Мортимер, действуя в интересах молодого короля Англии, решили прощупать оборону шотландцев, чтобы выяснить, насколько прочно положение Роберта Брюса. Что ж, подумал Роб, пусть прощупывают. Шотландцы, без сомнения, поддержат Брюса, хотя и устали от бесконечных войн, и нынешнее перемирие для них — истинное благо.

— Аргилл делает ставку на графа Росса, — продолжал сэр Дэвид, вновь переводя разговор на положение в Ирландии. — Поэтому в Ольстере сейчас воюет много добровольцев из подвластных ему кланов. А ты, Ангус, будешь сражаться вместе с ними?

— Я — вассал Аргилла. Кроме того, присягал на верность Роберту Брюсу и обязан выполнить свой долг, — быстро произнес Рыжий Дьявол Лохви, словно заготовил ответ заранее.

Наступила напряженная тишина. Роб между тем продолжал с отсутствующим видом исследовать взглядом лежавшие на тарелке чрезмерно жирную баранину и вялый, безвкусный турнепс. Опять на кухне не слава Богу, подумал молодой человек, поддевая ножом кусочек мяса и принимаясь его жевать. Разве стали бы в противном случае подавать на стол такую дрянь — да еще при госте? Что ж, коль скоро Ангусу на это наплевать, придется, видно, попросить Фергала навести на кухне порядок и нанять приличного повара…

Неожиданно Роб осознал, что к нему обращаются, поднял глаза и напоролся на полыхавший гневом взгляд Ангуса. Сэр Дэвид тоже не слишком любезно посматривал на него.

— Сэр Дэвид уже во второй раз спрашивает тебя, будешь ли ты сражаться?! — проревел Ангус, донельзя раздосадованный равнодушием сына к проблемам войны, которое тот демонстрировал на протяжении всего вечера.

— Только не на стороне Аргилла, — ответил Роб, спокойно встретив гневный взгляд отца. — Вот если меня позовет Черный Дуглас — дело другое, под его знамена я встану.

Это было истинное оскорбление для всех сторонников войны и союзников Аргилла, которое, впрочем, Роб облек в такую форму, что придраться к нему было трудно. Сэр Дэвид сразу это осознал, поэтому, не сказав больше ни слова, мрачно кивнул в знак того, что принимает слова Гленлиона к сведению. Роб, не желая продолжать начатый разговор, поднялся из-за стола, извинился перед гостем и покинул зал. Во дворе из-за позднего времени было пустынно и тихо. Лишь завывал ветер да перекликались на стене часовые. Дружина сэра Дэвида стояла лагерем на болотах, и вместе с ним в замок проехали лишь несколько воинов. Роб, однако, не мог не отметить, что сэр Дэвид, отправляясь в гости к своему старому другу Ангусу Кэмпбеллу, взял с собой слишком много людей. Возможно, прямо из Лохви он собирался отбыть в стан Аргилла. Роб подозревал, что сэр Дэвид появился не для пустой болтовни, он хотел выяснить, чью сторону примут Кэмпбеллы, когда начнется война. Далеко не все шотландцы стояли за Роберта Брюса. Некоторые по причине родственных связей и смешанных браков поддерживали англичан. Запертая в башне англичанка в свое время тоже была замужем за шотландцем, а ее отец, прозывавшийся ныне графом Уэйкфилдом, являлся одним из тех могущественных английских баронов, которые имели тесные связи и с шотландской стороной. По этой причине политику он проводил двойственную, переходил из лагеря в лагерь и потому особым доверием сторон не пользовался. Роб, во всяком случае, доверять бы ему не стал. И очень сомневался, что граф согласится заплатить за дочь выкуп. Так что желание леди Линдсей посвятить себя заботам о наследнице клана Каддел вполне могло осуществиться, поскольку, судя по всему, ей еще долго. предстояло жить в замке Лохви. По крайней мере до тех пор, пока не удастся уговорить прижимистого папашу выложить за нее денежки. Такая вероятность, конечно, существовала, но Роб не очень-то на это надеялся. Порыв холодного ветра принес с собой запах стойла и мокрой овечьей шерсти. Роб поежился и повернулся к двери, которая вела в жилые покои замка. При этом скользнул взглядом по узкому оконцу башни, за ним жила вдова со своей воспитанницей. Из окна струился неяркий свет — вдова, видимо, забыла или не захотела закрыть ставни. Робу даже удалось различить за окном неясную тень: женщина, похоже, спать еще не собиралась. Интересно, подумал Роб, что она сейчас делает? Молится или, быть может, ходит кругами, придумывая очередную каверзу, чтобы позлить своих тюремщиков? Роб не сомневался, что она настоящая мастерица по части женских уловок, одну из них она уже успела опробовать на нем и едва не добилась успеха. Роб по-прежнему испытывал к ней вожделение, хотя рациональная часть его существа восставала против сближения с этой хитрой особой. И неудивительно: в то время как он, пылая страстью, уже готовился повалить ее на пол, она оставалась холодна как лед и наверняка прикидывала в уме, как обставить все таким образом, чтобы добиться осуществления своих планов. В результате у Роба осталось ощущение, что его выставили круглым дураком. Неожиданно его внимание привлекли громкие голоса, доносившиеся из-за приоткрытой двери замкового зернохранилища. Фергал и старая Мэгги спорили. Роб прислушался и по прошествии короткого времени пришел к выводу, что они, как бывало уже не раз, обсуждают пленницу. Старая Мэгги излагала свои доводы пронзительным голосом, временами срываясь на визг. Фергал говорил отрывисто, басом — будто лаял. Роб подошел поближе.

— В сотый раз тебе заявляю, — кричала Мэгги, — дураку ясно, что эта баба — ведьма! А ты этого никак не поймешь.

— Она — «сассенах», то есть саксонка. А у саксонок, как известно, бывают разные причуды. Кроме того, у ведьм вид мрачный и зловещий, чего не скажешь о даме, сидящей в башне.

Робу этот разговор показался любопытным, и он, прислонившись к стене, стал слушать дальше.

— Ты, Фергал из Кеншира, глубоко ошибаешься, если думаешь, что она не пользуется черной магией. Я уже говорила тебе, что она ходит кругами и все время забирает влево. А еще она любит смотреть на свое отражение в щите, хотя там ни черта не видно. Ну скажи, с каких это пор у саксонок завелась привычка смотреться в щит? Но она не просто смотрит — колдует, ясное дело, порчу наводит. Недаром у нас корова на заднюю ногу охромела!

— Нет у нее зеркала — вот она и смотрится в щит. А ты, вместо того чтобы за саксонкой подглядывать, лучше бы за своим внучком присматривала. Корова-то, поди, оттого и охромела, что этот плут натравил на нее свою дворняжку, а та возьми — да и тяпни ее за ногу.

— Ты Тома не трогай — он хороший мальчик! А что до дворняжки, то она саксонку небось не тяпнет — побоится. — Мэгги фыркнула и презрительно скривила губы. — Потому как всякая животина ведьму за милю чует. Один только ты, Фергал, ничего знать не хочешь. Но ты еще об этом пожалеешь — помяни мое слово!

Аргументы Мэгги вызвали у Фергала сильнейшее раздражение. Он тоже повысил голос и в запальчивости крикнул:

— Ну как, скажи на милость, она может навести порчу или сглаз, если сидит взаперти?!

Мэгги ткнула пальцем в сторону главной башни, где в окошке у вдовы горел свет.

— Ей из окна виден двор. И ворота.

На минуту установилось молчание. Потом Фергал устало вздохнул и сказал:

— Хорошо, что ты предлагаешь? Есть какое-нибудь средство уберечься от ее колдовских чар?

— Надо сжечь ветку рябины и натереть пеплом окошко снаружи. Тогда колдовские чары потеряют силу. Что сказано в старинном предании? Закрой окна, которые выходят на юг, север и запад. А через окно, которое выходит на восток, злая сила ни влететь, ни вылететь не может. — Старая Мэгги так взволновалась, что ее даже дрожь пробрала. — Слушай меня, Фергал: подул черный ветер и принес с собой горе! Надо эту бабу из замка прогнать. Ты скажи об этом лэрду. Он небось и не знает, какое зло привез с собой в замок.

— Еще как знает! Ведь он потерял семерых сыновей, — негромко произнес Фергал, — в том числе и своего преемника.

— Я всегда говорила, что Кеннету не суждено унаследовать титул лэрда Лохви. Другое дело — Роб. Он у нас в сорочке родился. Единственный из восьми сыновей лэрда остался в живых. Что это, как не Божье знамение? Так что следующим лэрдом будет он.

Роб уже слышал пророчества старой Мэгги на свой счет, поэтому ее слова нисколько его не удивили. Распахнув дверь, он вошел в зернохранилище и встал у порога — так, чтобы на него падал свет от факелов.

— Пока что наш лэрд — Ангус Лохви, — жестко сказал он, а когда старая Мэгги, вздрогнув от неожиданности, посмотрела в его сторону, добавил: — Что же касается леди, которую держат у нас под замком, то она не ведьма, а обыкновенная заложница. Тем не менее, пока ее не выкупят, обращаться с ней надо хорошо — как с гостьей.

Лицо Мэгги сморщилось от негодования, как печеное яблоко. Она хотела было возразить, но он взглядом велел ей молчать. Фергал, однако, решил, что запрет к нему не относится, и вставил несколько слов:

— Жены и дети твоих покойных братьев придерживаются на этот счет другого мнения и вряд ли будут относиться к англичанке как к гостье. Эта женщина нравится им не больше, чем нашей милашке Мэгги.

— Как ты сказал? Милашка? — Старая Мэгги поднесла к носу Фергала жилистый кулак. — Только попробуй еще раз так меня назвать — мигом проглотишь свои зубы!

Роб не обратил внимания на выходку Мэгги. Он думал, что в словах Фергала много правды. И что давнее пророчество Мэгги относительно того, кто станет новым лэрдом Лохви, стало причиной постоянной неприязни, которую испытывал по отношению к нему Кеннет. Последний, впрочем, никогда и словом не обмолвился об этом Робу — да и с какой стати? Ведь по закону титул переходит к старшему сыну.

Но после смерти братьев наследником родового титула и земель стал Роб.

Потерев небритый подбородок, Фергал спросил:

— Что же все-таки собирается делать с этой женщиной Ангус? Останется она у нас или нет?

— Пока за нее не заплатят выкуп, она будет жить здесь. Или у вас есть другое предложение? — Мэгги забормотала себе под нос что-то невразумительное. Роб вопросительно посмотрел на нее. — Ты хочешь что-то сказать, Мэгги? Тогда говори, если, конечно, у тебя есть что сказать.

Задыхаясь от ярости, старуха выпалила:

— Надо проверить: ведьма она или нет! Зашей ее в мешок, Роб, и швырни в озеро. Если всплывет — значит, ведьма. И тогда мы сожжем ее на костре.

— А если не ведьма? Пусть утонет? — с сарказмом осведомился Роб. — Испытание смертью — штука серьезная, и прежде чем к нему прибегнуть, нужно основательно взвесить все «за» и «против». Ну а пока такое решение не принято, я прошу оставить англичанку в покое и во всех смертных грехах не винить. Предупреждаю, если услышу что-нибудь дурное в ее адрес, сильно рассержусь.

Он просверлил Мэгги таким грозным взглядом, что старуха невольно сделала шаг назад. Потом, скривив губы, она плаксивым голосом произнесла:

— Хорошо, я больше не скажу о ней ни слова. Но близко подходить не буду — чтобы не сглазила!

— Это дело твое. Но в помощи ей не отказывай. Наследница Кадделов пробудет у нас долго, и очень может быть, что ее нянькой станет именно вдова Линдсей.

— Еще неизвестно, что скажет на это лэрд, — прищурившись, заметила Мэгги.

— Разве не ты напророчила, что следующим лэрдом Лохви буду я? — холодно произнес Роб. — Так что прошу вас обоих иметь это в виду.

Старая Мэгги плотно сжала губы и не проронила больше ни слова. Роб повернулся на каблуках и направился прочь от хранилища, раздумывая над тем, что ждет его семейство в будущем. Он не сомневался, что если Ангус и впредь будет участвовать во всех военных авантюрах графа Аргилла, то вряд ли на этом свете задержится. Не говоря уже о том, что после злосчастного налета на замок Каддел он сильно опустился и стал беспробудно пить, делая перерывы, лишь когда принимал гостей. Роб понимал, почему отец ищет утешения в постоянных возлияниях, но не мог его не осуждать. Не смея ни в чем отказать Аргиллу, Ангус послал своих сыновей на верную смерть, а теперь винил во всем Роба. Господь свидетель, если бы Роб смог предотвратить беду, непременно сделал бы это. Думать сейчас о вдове Робу было неприятно. Ведь эта женщина и опекаемый ею ребенок стали невольными виновницами гибели его братьев. Эта мысль не давала ему покоя. Притеснять вдову он, разумеется, не станет. Но и потакать ей не собирается.

 

Глава 7

Джудит, аккуратно ставя ноги на выщербленные временем каменные ступени, спускалась по винтовой лестнице в большой зал. Она почувствовала некоторое облегчение, когда получила относительную свободу и могла передвигаться в пределах замка. Теперь ей приходилось исполнять обычную женскую работу — чесать шерсть, штопать поношенную одежду. Она по-прежнему заботилась о Мейри, не забывая прибирать комнату в восточной части башни, которую Кэмпбеллы предоставили в ее распоряжение. Новая комната хотя и не была просторнее прежней, но отличалась относительным комфортом. Теперь в их с Мейри распоряжении имелись двуспальная кровать и довольно большой очаг, дававший куда больше тепла, нежели обыкновенная жаровня. Все это время Гленлион старательно ее избегал, и если она, войдя в одну дверь, встречала его в зале или в каком-нибудь другом замковом помещении, он тут же выходил в другую. С одной стороны, это вполне устраивало ее, с другой — вызывало некоторую досаду. В самом деле, почему он ее игнорирует? В конце концов, она не виновата в том, что живет с ним в одном замке, а в гибели его братьев — тем более. Ведь истинным виновником случившейся трагедии был его отец, и сомневаться в этом было бы просто глупо. Но что бы там ни думал Роб, она особенно его не опасалась. Гораздо хуже, что к мысли о ее виновности стал склоняться старый лэрд. Оба раза, когда она и Мейри случайно сталкивались с Ангусом в большом зале, он с такой злобой на нее смотрел, что она в страхе прижимала ребенка к себе. От лэрда сильно пахло виски, а вид у него был зловещий и мрачный. Кэмпбелл-старший так ни разу с ней и не заговорил, но его отношение к ней было написано у него на лице и приводило ее в ужас. Выйдя в зал и обнаружив, что старого лэрда там нет, она испытала немалое облегчение. В надежде, что встречаться с Ангусом ей сегодня уже не придется, она прошла на кухню, где надеялась раздобыть для Мейри какой-нибудь еды, которая больше подходила бы для ребенка, нежели вареная баранина и турнепс. Был апрель, но Джудит полагала, что раннюю зелень найти в кладовке все-таки можно. Подхватив на руку путавшийся под ногами чрезмерно длинный подол полотняного платья, именовавшегося у шотландцев лейне, она оправила на себе и брейд — вязаную шерстяную накидку неопределенного цвета, тяжелую, грубую, но теплую. Признаться, это одеяние было неважной заменой ее английскому платью, но оно так изорвалось, что носить его, не привлекая к себе всеобщего внимания, было невозможно. По этой причине Джудит пришлось надеть выданные ей жалкие обноски, делавшие ее похожей на горничную. Джудит не нравилось, как одевались шотландские женщины, и даже то время, которое ей пришлось провести в Шотландии, она носила английские платья. Они были изящны, удобны и напоминали ей о доме. Но теперь, оказавшись в замке Лохви — еще более гнусной дыре, чем замок Каддел, — ей трудно было отделаться от ощущения, что мысли о родине, которые поддерживали ее все эти годы, постепенно стали ее оставлять. Джудит подумала, что Мейри для нее — истинное благословение, ведь если бы ей не о ком было заботиться, она, вполне вероятно, давно бы сошла с ума. На кухне было темновато: свет исходил лишь от затухавшего очага и одного-единственного закопченного факела, который давно следовало почистить. На потемневшем от времени длинном деревянном столе и таких же полках стояли засаленные котлы и горшки с остатками пищи. На каменном полу рядом с горсткой рассыпанного кем-то по небрежности овса лежало несколько вывалившихся из корзины вялых корнеплодов турнепса. В углу, раскинувшись на мешках с овсом, спала неряшливо одетая девушка-судомойка. Лейне у нее задралось чуть ли не до середины бедер, являя миру некрасивые, бледные ноги. Посудомойка похрапывала — это был единственный звук, нарушавший тишину кухни. Джудит, привыкшая к уюту английских кухонь, а также к чистоте и порядку, царивших на кухне замка Каддел, ужаснулась. Ужас, однако, сменился у нее отвращением, когда лежавшая на мешках девица громко всхрапнула, словно застоявшаяся в стойле лошадь. Джудит подошла к судомойке и потыкала ее в бок носком башмака.

— Поднимайся, — скомандовала она. — Выбрось остатки еды в помойку и хорошенько вычисти горшки и котлы. Или ты думаешь, что твой господин будет доедать объедки? Вставай же, тебе говорят!

Девица зевнула, протерла глаза кулаком, после чего, сонно моргая, уставилась на Джудит.

— Да кто ты такая, чтобы мне приказывать? — хриплым голосом осведомилась она по-гэльски.

— Да кем бы ни была… Ясно же, что тебе надо доказывать, коль скоро кухня у тебя хуже свинарника. Кстати, где твоя хозяйка?

Девица наконец узнала Джудит, и глаза у нее округлились от страха.

— Померла, — ответила она после минутного размышления, осеняя себя крестным знамением.

Джудит сердито поджала губы. Было очевидно, что обслуживавшая их с Мейри глупая старуха успела уже растрезвонить по всему замку о якобы имевшихся у нее наклонностях к колдовству и волхвованию. Что ж, подумала Джудит, в таком случае надо использовать это в своих интересах.

Джудит шагнула вперед и, мешая английские слова с французскими, быстро проговорила:

— Ах ты, неряха. Да если бы я могла тебя сглазить или наложить на тебя заклятие, непременно бы это сделала!

Со стороны ее торопливое бормотание и впрямь можно было принять за заклинание, особенно если учесть, что судомойка никакого языка, кроме гэльского, не знала. Темные глаза судомойки округлились от ужаса. Она сделала попытку подняться с мешков, на которых лежала — да так неуклюже, что задела плечом дощатые полки с кухонной посудой. В результате сверху свалился оловянный горшок, и его дурно пахнувшее содержимое вылилось судомойке на голову. Она взвизгнула и собралась было разразиться слезами, но Джудит движением руки остановила ее.

— Делай, как тебе велено, не то тебе упадет на голову что-нибудь похуже, — сказала она по-гэльски, втайне радуясь, что уловка, к которой она прибегла, сработала, а случайно упавший горшок довершил дело. Теперь она нисколько не сомневалась, что девица не станет ей больше перечить.

— Прежде всего приведи себя в порядок, — распорядилась Джудит. — А потом нагрей воды и вымой горшки, посуду и полы. Песок здесь есть и щетки из конского волоса — тоже. Будешь драить полы до тех пор, пока они не заблестят.

Девица приступила к уборке помещения с такой энергией, что Джудит оставалось только удивляться. Пока судомойка чистила горшки и котелки, сама она прошлась по кухне, проверяя содержимое корзин, коробов и ларей, служивших для хранения продовольствия. Она надеялась, что на кухне, помимо набивших оскомину засохших овсяных лепешек, турнепса и баранины, можно обнаружить хоть какие-нибудь свежие овощи.

— Что ты здесь делаешь, миледи? — звучным глубоким голосом спросил заглянувший на кухню Гленлион.

Джудит, которая в эту минуту копалась в мешке с чечевицей, вздрогнула от неожиданности и так резко распрямилась, что стукнулась затылком о находившуюся у нее за спиной тяжелую дубовую полку.

Пока она, покраснев как маков цвет, потирала ладонью затылок, Гленлион продолжал с удивлением ее рассматривать.

— Пытаюсь отыскать здесь что-нибудь съедобное, — запинаясь, произнесла Джудит, изо всех сил стараясь сохранить достоинство.

— Ты считаешь, что наш стол настолько ужасен?

— Не знаю, как тебе, но мне вашу пищу есть что-то не хочется. Ты только посмотри. — Она указала на грязные столы и полки, заставленные закопченными, засаленными котлами и чайниками. — Такое впечатление, что здесь живут свиньи.

Словно в подтверждение ее слов неподалеку от двери пронзительно заверещал поросенок, после чего послышался отрывистый собачий лай.

— Ничего подобного, — спокойно сказал Роб. — Цезарь держит свиней в строгости и на кухню не пропускает.

— Цезарь?

— Это мой гончий пес. Он уже состарился и ни на что иное не годен. Но в свое время он славно загонял оленей и был этим знаменит.

— Это что — некая аллегория, из которой я должна извлечь для себя урок? — с вызовом спросила она. Роб едва заметно улыбнулся.

— Попробуй — раз уж обнаружила в моих словах аллегорию.

76

Джудит озадаченно на него посмотрела, мимоходом отметив про себя, что, хотя лицо у Роба по-прежнему оставалось печальным, его черты разгладились и былой жесткости в них уже нет. Казалось, он примирился со случившимся, приняв его как удар судьбы, спорить с которой бессмысленно.

— Я вижу, миледи, ты стала носить нашу национальную одежду, — заметил Роб, и Джудит подумала, что пока исследовала взглядом его лицо, он, в свою очередь, не сводил с нее глаз.

— Стала, хотя и без удовольствия. К примеру, эта накидка для меня тяжеловата. — Она поиграла складками брейда, который облегал ее плечи и застегивался на груди брошью. И накидка, и полотняное платье с красной вышивкой у шеи были ей слишком длинны и хвостом тащились по полу.

— По крайней мере у тебя сейчас два башмака, — сказал он, ткнув пальцем в ее обувку.

— Ну в том, что я потеряла туфлю, моей вины нет. Если бы не это злосчастное нападение, я сидела бы преспокойно в замке Каддел и была бы одета и обута, как картинка.

— Уж если люди из клана Каддел не захотели платить за тебя выкуп, сомнительно, чтобы они швыряли деньги на твои наряды.

Напоминание о плачевном положении, в котором она оказалась, разозлило Джудит, и она, стиснув зубы, с шумом втянула в себя воздух.

Словно не замечая ее гнева, Роб сказал:

— Похоже, ты основательно напугала Катриону. Не понимаю только, зачем тебе это понадобилось.

— Кто-то же должен был ее напугать. Она у вас такая ленивица. Когда я пришла на кухню, она, вместо того чтобы работать, преспокойно дрыхла на мешках с овсом. Между тем кухня нуждается в генеральной уборке. Мне страшно подумать, что я ела пищу из этих грязных котлов. Хотелось бы знать, кто следит у вас за хозяйством? Где хозяйка замка или на худой конец кастелян?

Сложив на груди руки, Роб оперся спиной о большой кухонный стол, который Катриона в эту минуту драила щеткой, и окинул взглядом кухню. Потом он вновь переключил внимание на Джудит и смотрел на нее так долго и пристально, что женщина стала подумывать, уж не вымазалась ли она, чего доброго, в грязи. Неожиданно Роб ухмыльнулся.

— Замок Лохви далеко не так велик и богат, чтобы мы позволили себе содержать еще и кастеляна. Не сомневаюсь, однако, что в замке Каддел кастелян имелся. Нет? Ну у твоего папаши-графа он точно есть. Училась же ты у кого-то командовать и наводить порядок, верно? А раз так, почему бы тебе не взять на себя часть обязанностей Мэгги и Катрионы? Ты, конечно, заложница, но вполне можешь применить свои таланты, вместо того чтобы сидеть сложа руки. Я готов предоставить тебе возможность поработать на кухне, чтобы ты устроила здесь все по своему усмотрению. Со временем, возможно, ты и отработаешь свой выкуп, ведь, насколько я понимаю, никто вносить за тебя деньги не собирается.

— Странно, что такое предложение мне делаешь ты. Я-то думала, что лэрдом Лохви является твой отец.

— Все верно. Но лэрд не имеет желания заниматься подобными пустяками. Работа на кухне — дело сугубо женское.

Джудит вспылила. Она подобрала с заплеванного пола гнилой турнепс и сунула его Робу чуть ли не под нос.

— Сугубо женское, говоришь? Да ничего подобного! Неужели тебе, сыну лэрда, не противно есть гнилые овощи? Если это так, то угощайся! Прошлогоднего турнепса здесь сколько угодно. Но лично я предпочитаю свежую пищу. Я долго жила в Шотландии и знаю, что при желании найти в этом крае хорошие продукты нетрудно. Между тем ваша кладовая почти пуста, хотя денег, чтобы прикупить свежего мяса и овощей, достаточно.

Они разговаривали по-английски; Джудит краем глаза заметила, что Катриона прекратила уборку и, приоткрыв рот, стала прислушиваться к их разговору. Они вели его на повышенных тонах, привлекая внимание и других обитателей замка. Они с любопытством заглядывали в кухонную дверь. Это насторожило Роба.

Нахмурившись и сверкнув газами, он сказал:

— Уж не затеяла ли ты эту перепалку только для того, чтобы выставить меня перед людьми дураком? В таком случае советую тебе, пока не поздно, прикусить язычок.

В его словах крылась угроза, и Джудит решила поумерить свой пыл.

Понизив голос, она произнесла:

— Извини меня, сэр. Я не знала, что говорить правду — значит выставить тебя дураком.

Наступило молчание, и Джудит поняла, что зашла слишком далеко в своих высказываниях. По спине у нее пробежал холодок, а под солнечным сплетением появилось неприятное ощущение пустоты. Ей не следовало затевать этот разговор. Ведь ее могли наказать за дерзость, посадив под замок на хлеб и воду, что, без сомнения, отразилось бы не лучшим образом и на Мейри. Сын лэрда прав: надо прикусить язычок.

И тут молодой лэрд хохотнул; этот вырвавшийся из его уст смешок, короткий и отрывистый, эхом прокатился по кухне и, похоже, озадачил молодого человека ничуть не меньше, чем Джудит. Джудит, не зная, что за этим последует, подавленно молчала. Роб, справившись с неожиданно овладевшим им весельем, покачал головой и сухо сказал:

— Ты, миледи, слишком много себе позволяешь. Но в твоих словах есть рациональное зерно. Я и сам стал подумывать о том, что на кухне пора навести порядок. И пришел к убеждению, что никто лучше тебя с этой задачей не справится. Так что работай на совесть. Мы все от этого только выиграем.

Когда он, прихрамывая, вышел из кухни, Джудит, проводив его задумчивым взглядом, решила, что молодой лэрд далеко не так прост, как ей поначалу казалось. Не первый раз он удивил ее, и она не сомневалась, что не последний. Он был непредсказуем. Настроение у него то и дело менялось. И это ее тревожило. Сэр Дьявольское Отродье был совсем не таким, каким она его себе представляла, наслушавшись сплетен о нем.

 

Глава 8

Все последующие дни Джудит была очень занята. Вставала с восходом, бежала на утреннюю мессу в замковую часовню, прослушав ее, неслась на кухню и с головой уходила в работу. Она занималась благоустройством помещения, готовила еду, мыла посуду, стирала и раздавала прислуге указания, развив при этом такую бурную деятельность, что Эдит и остальные служанки из замка Каддел, если бы узнали об этом, наверняка разинули бы от изумления рты. Джудит удивляло, что вдовы павших в бою сыновей лэрда Лохви никакого участия в работе по поддержанию в замке порядка не принимали, в то время как в замке Каддел этим в основном занимались женщины. Следует, однако, заметить, что вдовы с детьми жили не в замке Лохви, а в собственных небольших укрепленных поместьях или фермерских домиках по соседству. В течение последней недели только одна вдова навестила замок Лохви. Это была женщина с глубоко запавшими глазами и темными волосами, которая приехала в замок в сопровождении двух своих отпрысков. Увидев Мейри, женщина остановилась как вкопанная и в упор посмотрела на девочку. Джудит ее взгляд не понравился, и она инстинктивно прижала малышку к себе. Мейри между тем нисколько не испугалась. Ее внимание привлек худощавый мальчик, стоявший рядом с женщиной, который во вес глаза смотрел на девочку.

— Это наследница клана Каддел? — спросила женщина на нижнешотландском наречии, продолжая разглядывать Мейри. Джудит кивнула. Женщина, сверкнув глазами, коснулась рыжих кудряшек малышки. — Какая хорошенькая, а повергла нас всех в печаль.

— Печально то, что ее насильно увезли из отчего дома, — негромко сказала Джудит и, спохватившись, добавила: — Впрочем, я разделяю вашу печаль.

— Понятно… — пробормотала женщина, устремив влажный от слез взор на Джудит. — Я — Сара. Вдова Кеннета — старшего сына и наследника лэрда Лохви. Он был храбрым и верным, мой Кеннет, из него вышел бы хороший лэрд, но теперь… — Она помолчала и снова заговорила — уже более уверенно. — Теперь наследство отойдет Гленлиону, а этот мальчик, сын Кеннета, останется ни с чем. Ну и пусть. Пропади он пропадом, этот замок Лохви. Проклятое место.

— А я так не думаю, — сказал сероглазый сын Кеннета. — И мой отец никогда не называл Лохви проклятым местом.

— Много ты понимаешь, — одернула сына мать, после чего повернулась к Джудит. — Прощай, леди. Я уезжаю.

Вдова Кеннета взяла сына за руку и повела к стоявшей у ворот повозке. Джудит проводила ее печальным взглядом и подумала, что в этом мире слишком много горя, вдов и сирот. Не говоря уже о том, что вокруг полно врагов и недоброжелателей, которые только и ждут, когда ты сделаешь неверный шаг, чтобы нанести тебе удар в спину. Кое-кого из своих недоброжелателей Джудит знала. В замке Лохви, к примеру, ее врагом была старая Мэгги, которая терпеть ее не могла, но всячески это скрывала. Старалась держаться от нее подальше, без конца бормотала себе под нос гэльские проклятия и замолкала, лишь когда появлялся Роберт Кэмпбелл. Роберт Кэмпбелл Гленлион по-прежнему оставался для Джудит загадкой. Он относился к ней все так же отчужден но, хотя, как она замечала, часто останавливал на ней свой взгляд. Но стоило ей поднять на него глаза, как он тотчас же уходил. Казалось, ему было вполне достаточно на нее просто смотреть. Что он и делал, как только предоставлялась такая возможность, когда, например, в большом зале собиралось за ужином все население замка. И это Джудит нервировало. Но еще хуже было то, что сама она, не отдавая себе подчас в том отчета, постоянно пыталась отыскать его взглядом. Что же с ней происходит? Как она может после случившегося выказывать интерес к этому сэру Дьявольское Отродье? Непредсказуемому и отчаянному? Недаром он получил такое прозвище, в этом Джудит не раз убеждалась.

— Леди Джудит, можно я поиграю с Томом? — тихонько спросила Мейри, заглядывая в распахнутые ворота хлева, где мальчонка лет десяти орудовал вилами.

Джудит уже не раз видела, как он работал в овчарне и в свинарнике. Женщина знала, что это внук старой Мэгги, но неприязни к этому жизнерадостному, улыбчивому мальчугану не испытывала.

— Можно, — после минутного размышления сказала Джудит. — Только не уходи далеко. И как только я тебя позову, возвращайся.

Круглое личико Мейри просветлело.

— Обязательно, леди Джудит. Обещаю.

Том вышел из хлева, и они вместе с Мейри побежали к большому стогу сена, находившемуся в противоположном конце двора.

— Не боишься, что столь тесное общение со скотником повредит юной наследнице?

Джудит резко обернулась и увидела Гленлиона. Прислонившись к колодцу и изогнув бровь, он насмешливо улыбался ей.

— Повредит не больше, чем общение со мной тебе, — отрезала Джудит.

— В таком случае все куда хуже, чем я думал.

— Без сомнения. — При Гленлионе она чувствовала себя несколько скованно, однако виду не подала и даже улыбнулась, хоть и через силу. — Уже одно то, что ты стоишь со мной рядом, может отразиться на тебе не лучшим образом. Вдруг я напущу на тебя порчу или, что еще хуже, превращу в турнепс?

— Догадываюсь, откуда ветер дует. И в этой связи хочу заметить, что предсказания Мэгги редко сбываются.

— Правда? — Джудит прицепила к крюку деревянное ведро и опустила его в колодец. — Тем не менее местные жители относятся к ее пророчествам с полным доверием.

— Местные жители просто не хотят ее злить, потому что всегда есть шанс, что хотя бы одно из се пророчеств сбудется. Крестьяне рисковать не любят.

Джудит набрала в ведро воды и стала тянуть его вверх.

— А ты, Гленлион? Ты любишь рисковать?

Роб отобрал у нее веревку и стал сам вытаскивать ведро. Джудит видела, как под тонкой туникой у него на спине играли мышцы.

— Я иду на риск, когда это необходимо, миледи.

— Если верить старой Мэгги — я ведьма. И ты, разговаривая со мной, рискуешь.

В глазах у Роба заискрились смешинки.

— Странная ты ведьма. Вместо того чтобы наколдовать себе ведро воды, идешь к колодцу.

— Я тебя заколдовала. Обрати внимание — с ведром к колодцу пришла я, а вытаскиваешь его ты.

Роб, расплескивая воду, поставил ведро на край колодца и потом посмотрел на Джудит. Теперь взгляд у него был абсолютно серьезный.

— Тебе здесь не место, леди Линдсей.

— Готова с тобой согласиться. Освободи нас.

— Положим, я вас освобожу. А дальше что?

На мгновение у Джудит появилась надежда, что Роб и впрямь отпустит их с Мейри. Но в следующую минуту он отрицательно покачал головой, и сердце у нее упало.

— Ты же знаешь, что это невозможно. Девчонка должна остаться в замке. Но ты… Ты можешь идти на все четыре стороны. — Роб ткнул пальцем в ворота хлева. — Или ты хочешь до скончания своих дней разгребать навоз?

Джудит разочарованно вздохнула.

— Нет, не хочу. Но как я могу оставить Мейри? Кто будет ее здесь любить?

— Любить… — озадаченно протянул Роб и присвистнул. — О какой любви ты толкуешь? Ведь она совсем еще ребенок. Впрочем, я ничего против любви не имею. Любовь, конечно, вещь хорошая, но обойтись без нее можно.

— Скажи об этом своему лэрду. Он спивается и умирает прямо у тебя на глазах, потому что потерял своих сыновей.

Стрела попала в цель. Роб плотно сжал губы, и глаза у него потемнели.

— Ты слишком много себе позволяешь, миледи.

— Это правда. Но мне нечего терять.

— А потерять жизнь ты, к примеру, не боишься?

— Ты путаешь жизнь с выживанием. — Джудит жестом обвела замковый двор. — Разве я здесь живу? Я просто влачу жалкое существование пленницы. А это, как ты понимаешь, не одно и то же.

Наступило молчание. Роб остановил на ней странный, неподвижный взгляд, в нем не было ни враждебности, ни подозрительности — только задумчивость. Но догадаться, о чем он думал, Джудит не могла. Под порывом ветра Джудит поежилась и поплотнее запахнула накидку. Отовсюду доносились знакомые звуки — жизнь в замке продолжалась. Они мало отличались от звуков, которые она слышала в замке Каддел или в замке Уэйкфилд, где провела детство и чувствовала себя в полной безопасности. Тогда она жила в полном смысле этого слова, окруженная заботой и любовью. Но как давно это было! С той поры, казалось, прошла целая вечность. Теперь же она влачила свои дни в замке Лохви, единственной отрадой была Мейри. Она любила девочку не только потому, что та нуждалась в ее заботе. В первую очередь это необходимо было самой Джудит. Ибо жизнь без любви лишена всякого смысла…

— В каких заповедных краях ты странствуешь, леди Линдсей?

Он говорил по-английски с заметным шотландским акцентом, который, однако, не был столь грубым, как у многих шотландцев из тех, кого она знала, и ее слуха не оскорблял. Джудит посмотрела на Роба с легкой элегической грустью во взгляде.

— Я была дома, сэр. Мысленно, конечно, — вырвалось у нее. На мгновение Джудит показалось, что в серых глазах Роба мелькнули сочувствие и понимание. — В это время года Англия особенно прекрасна.

— Я знаю, мне рассказывали. Кстати, где находится Уэйкфилд?

— Пониже Уэрдейла, неподалеку от реки Тиз. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что хочу узнать, далеко ли это. И теперь вижу, что до замка твоего отца путь не столь уж и дальний. Если хочешь, можешь поехать туда на праздник майского шеста.

— Сомневаюсь, чтобы это было возможно. Праздник майского шеста справляют целых две недели.

— Неделю, если мне не изменяет память. — Он наклонился к ней так близко, что она почувствовала исходивший от него волнующий запах чистого мужского тела, лосиной кожи и свежего белья. Хоть он и старался от нее отделаться, побыстрее ее куда-нибудь сплавить, чего нельзя было не заметить, многое в нем привлекало Джудит.

Он легонько коснулся ее волос, которые она, отправляясь на работу, заплела в косу.

— Может показаться, что я хочу от тебя избавиться. В определенном смысле так оно и есть. Но только потому, что замок Лохви — не самое подходящее для тебя убежище. Ты здесь словно кровная кобылица среди серых овец.

Высвободив легким движением головы косу из его руки, она сказала:

— Похоже, сэр, на этом свете для меня вообще нет подходящего убежища. В замке Каддел меня не больно-то жаловали. Да и в замке Уэйкфилд меня вряд ли ждет теплый прием. Ты уж прости меня, сэр, что обременяю тебя своим присутствием, но обстоятельства сложились так, что ехать мне из Лохви, в общем, некуда.

Она отвернулась от него, сожалея в душе, что позволила ему узнать о себе слишком много, и взялась за ручку ведра.

— Дай я понесу. — Несмотря на робкую попытку сопротивления с ее стороны, он отобрал у нее ведро и легко, словно пушинку, поднял его в воздух. — Насколько я понимаю, его надо отнести на кухню?

И он направился в сторону кухонной двери. Он, хотя и прихрамывал, шел так быстро, что Джудит едва поспевала за ним. Черт бы его побрал, рассердилась Джудит, ну зачем он всколыхнул в ней воспоминания, казалось, давно уже похороненные в ее памяти? Когда они пришли на кухню, Джудит встала так, чтобы их с Робом разделял огромный кухонный стол — надо сказать, на удивление выскобленный и вымытый. С некоторых пор на кухне стало гораздо чище и уютнее. В очаге весело пылал огонь, в его отблесках надраенные Катрионой оловянные котелки сверкали, как серебряные. Теперь они висели каждый на своем крючке, а кухонная утварь из чугуна и железа не валялась где попало, а стояла — отлично вычищенная — в полном порядке на дубовых полках вместе с деревянными и глиняными блюдами и тарелками. Даже неряха Катриона выглядела на редкость опрятно. На ней были новые башмаки, а чисто выстиранное полотняное платье, туго стянутое в талии поясом, не мешало, как прежде, работе. На затылке у нее красовался аккуратный пучок, выбившиеся из него шаловливые прядки общей картины не портили. Гленлион обвел кухню удивленным взглядом.

— Где я? Неужели в кухне замка Лохви? За какие-то два дня здесь все изменилось до неузнаваемости.

Это была простая любезность, не более того, но его слова вызвали у Джудит раздражение.

— Ты бы и сам без труда навел здесь порядок, сэр, если бы тебе только хватило смелости взяться за столь непривычное дело.

Роб резко, со стуком поставил ведро с водой у очага и спросил:

— На чем ты оттачиваешь свой язычок, леди Линдсей? На точильном круге?

— На людских глупостях, — бросила Джудит, но тут же пожалела о своих словах. Молодой лэрд вел себя вполне достойно, и выводить его из себя подобными ядовитыми замечаниями не было никакой необходимости. Ах, если бы она могла ему верить! Но как можно довериться человеку, который дал ей понять, что не прочь отослать ее из замка Лохви, а стало быть, разлучить с Мейри? В то же время она никак не могла забыть, что из-за его поцелуев едва не потеряла голову. Такой страсти она ни разу в жизни не испытала.

— Ты снова пытаешься мне дерзить? Хочу заметить, это небезопасно. — Он положил руку ей на плечо. Прикосновение было тяжелым и в очередной раз напомнило ей, в каком бесправном положении она оказалась.

Страх охватил ее, но она вида не подала. Отступила на шаг, чтобы стряхнуть со своего плеча его руку, и небрежно пожала плечами.

— Ты мне угрожаешь, сэр?

— Нет. Я редко кому-либо угрожаю. По-моему, это бессмысленно. Предпочитаю действовать, а не тратить попусту слова.

Это было серьезное предупреждение, и Джудит испугалась по-настоящему. По спине побежали мурашки, к горлу подступил комок. Она не проронила больше ни слова и ждала, что будет дальше. Он шагнул вперед, словно снова хотел дотронуться до нее но вдруг остановился, повернулся и направился к выходу. Джудит в недоумении посмотрела ему вслед и тут услышала донесшийся снаружи собачий лай и жалобный детский плач.

— Мейри!

Она бросилась к выходу вслед за Робом, но тот намного ее опередил; когда она находилась посреди кухни, он уже выходил наружу. Джудит выскочила во двор и увидела старую гончую, которая лаяла на кого-то, находившегося в хлеву. Мейри с исказившимся от ужаса личиком жалась к колесу стоявшей во дворе телеги.

— Собака взбесилась! — крикнула Джудит Робу, который уже подбегал к хлеву.

В следующий момент Джудит поняла, что ошиблась. Мейри и ее приятель Том испугались вовсе не гончей, а разбушевавшегося огромного кабана, который, вырвавшись из хлева, напал на ребятишек. Грозный, покрытый клочковатой шерстью зверь так и норовил полоснуть Мейри своими желтыми клыками. Том старался разжать пальцы, которыми Мейри цеплялась за спицы на колесе телеги, и увести ее в безопасное место, но у него ничего не получалось. Приподняв подол своего лейне, Джудит помчалась через двор, разбрызгивая башмаками жидкую грязь. Ей казалось, что ноги у нее налились свинцом, что она движется слишком медленно и не успеет прийти Мейри на помощь. Ей хотелось закричать, привлечь внимание девочки, показать ей, что подмога близка, но от ужаса у нее перехватило горло, и она не могла издать ни звука. Она отчетливо слышала, как лаяла собака на огороженном кольями пространстве перед хлевом и как испуганно плакала девочка. Гончая рванулась вперед, пытаясь схватить кабана за задние ноги, но ей удалось только разок его цапнуть; потом кабан, извернувшись, в свою очередь, напал на собаку, и ей едва удалось уклониться от его грозных кривых клыков. Теперь Цезарь бегал вокруг зверя кругами, отвлекая его внимание от жавшихся к телеге детей. Том первым осознал, что на какое-то время они с Мейри в безопасности, и воспользовался этим: оторвал наконец руки девочки от колеса и помог ей забраться в телегу. Дети перевалились через ее борт и скрылись из виду, пару раз дрыгнув в воздухе голыми ногами. Но для тех, кто оставался в загоне перед хлевом, угроза не исчезла. Скотники стали перелезать через ограждение в надежде укрыться от зверя за каменными стенами замковых построек. Между тем кабан, перед которым остался только один противник — старый Цезарь, бросился на него, стараясь вспороть ему клыками живот. Джудит, сообразив, что дети вне опасности, прислонилась спиной к стене зернохранилища: у нее вдруг как-то сразу ослабли ноги и она не могла сделать больше ни шагу. Так уж вышло, что в загон вошел лишь один Гленлион. Меча у него с собой не было, и он вооружился тяжелым колом, который только что вырвал из ограды. «Господи, помоги собаке задержать зверя, пока Гленлион не изготовился к бою», — молилась Джудит. Собаке, однако, сдержать зверя было трудно. В последнем броске кабану удалось полоснуть Цезаря клыком по ребрам, и запах крови еще больше его распалил. Он снова ринулся в атаку и вонзил клыки Цезарю в ногу. От сильнейшего удара собака кубарем покатилась по земле; кабан пригнул голову, готовясь подцепить Цезаря клыками за живот и перебросить через себя. Но в этот момент в схватку вступил Гленлион. Размахнувшись, он треснул дубовым колом зверя по голове. Удар пришелся точно промеж глаз. Кабан вздрогнул, замер на месте и обвел маленькими красными глазками загон, словно задаваясь вопросом, откуда вдруг свалилась на него такая напасть. В следующую минуту он увидел Гленлиона, свирепо хрюкнул и, оставив Цезаря в покое, повернулся к Робу. Гленлион сделал шаг назад, схватил кол обеими руками и нанес зверю страшный боковой удар, целясь ему в лоб. К большому удивлению Джудит, лапы у зверя подогнулись, и он словно подкошенный рухнул на землю. Звонкий хлопок от удара дубиной и звук от падения тяжелого тела прозвучали почти одновременно. Гленлион отшвырнул кол, опустился рядом со зверем на колени и, выхватив из-за пояса шотландский кинжал, в мгновение ока перерезал кабану горло. Когда он вытащил кинжал из туши, с него закапала кровь, и Гленлион, чтобы не испачкаться, вытер клинок о шкуру зверя. В этот момент в загон ворвались с полдюжины вооруженных вилами и топорами работников. Поднявшись с колен, Гленлион одарил их неласковым холодным взглядом, словно обвиняя в трусости и бездействии.

— С тем, кто допустил в хлев это чудовище, я потом поговорю, — хрипло сказал он, — ну а пока мне необходимо осмотреть то единственное живое существо, у которого хватило мужества ему противостоять.

С этими словами Роб направился к Цезарю, который успел уже подняться на ноги и, вывалив изо рта длинный розовый язык, тяжело дышал, раздувая бока и дрожа всем телом. Когда хозяин присел рядом с ним на корточки, пес тихонько заскулил, как бы жалуясь на полученные им в бою раны.

— Мой старый, добрый пес, — проговорил Роб, ласково гладя собаку по голове. — Ты, как всегда, исполнил свой долг до конца, а это редкость даже среди людей.

Услышав эти слова, Джудит вышла из охватившего ее ступора и, оттолкнувшись от стены амбара, подошла к молодому лэрду и его собаке.

— Я знаю, как врачевать раны, — сказала она, и Гленлион медленно повернул голову в ее сторону. — Моя мать отлично разбиралась в лечебных бальзамах и травах, и я переняла у нее это знание. Раны у собаки поверхностные, а значит, неопасные. Тем не менее, чтобы они не воспалились, их нужно побыстрее обработать.

С минуту поразмышляв, Роб кивнул.

— Я очень люблю это животное, и если тебе, леди Линдсей, удастся его вылечить, буду безмерно благодарен.

— На мою помощь может рассчитывать всякое живое существо, которое отважилось рискнуть жизнью, чтобы защитить Мейри. Так что вели отнести животное на кухню, сэр. А я пока подберу нужные травы.

Исследуя кухню, Джудит обнаружила в коробах и в кладовках корзиночки и глиняные горшочки со всевозможными лечебными травами, оставшимися от прежних времен. Нынче ими никто не пользовался: жаждавшие исцеления от ран и болезней ходили в деревню к старой Мэгги. Гленлион собственноручно отнес Цезаря на кухню, прижимая его к груди как ребенка. За ним последовали Мейри и Том, прихватив с собой пучки соломы, чтобы поудобнее устроить раненую собаку около очага. Для начала Джудит, намочив в старом вине чистую тряпочку, промыла собаке раны, потом приложила к ним примочки из целебных трав, облегчавших боль и снимавших жар и воспаление. Занимаясь врачеванием, Джудит объясняла, что делает.

— Это алзина, — говорила она, приготовляя густой зеленый настой из сушеной травы. — Снимает воспаление, заживляет раны. — Собака вела себя тихо, словно понимала, что все делается ради ее блага. Бинтуя псу раны, Джудит обратилась к Гленлиону за помощью: — Возьми эту полоску льна, сэр, и держи, понемногу отпуская, пока я буду прибинтовывать примочки.

Гленлион сделал все, как сказала Джудит. При этом лицо у него болезненно морщилось, будто это его лечили, а не собаку. Джудит действовала ловко и споро: она не раз помогала матери врачевать раны Уэйкфилдов, когда те возвращались с поля боя, и преуспела в этом.

— Скажи, пес выживет? — спросил Роб, когда собака после всех манипуляций задремала. Джудит подняла на него глаза и поразилась, увидев в его взгляде не только озабоченность, но глубокую печаль и тревогу. Помолчав, Роб добавил: — Мне тоже приходилось иметь дело с ранами, но у людей,

— Думаю, Цезарь еще поживет. Он крепкий парень. Такой же, как и его хозяин, — ответила она.

На губах Гленлиона появилась благодарная улыбка. Несомненно, он понял и оценил по достоинству ее стремление облегчить его душевную боль.

— Он заслуживает заботы и ухода. Не то что его хозяин. — Прежде чем Джудит успела что-то сказать, он поднялся с корточек и спокойным, лишенным каких-либо эмоций голосом произнес: — Делай все, что сочтешь нужным, но вылечи его. Никто не сравнится с этим псом в смелости и отваге.

Джудит тоже поднялась и стала вытирать руки.

— Это не совсем так, сэр. Ведь убил кабана и спас детей ты.

— Никого не пришлось бы спасать, если бы не преступная беспечность и трусость тех, кто работал в хлеву.

— Значит ли это, что ты собираешься наказать своих слуг за то, что они испугались? — с удивлением спросила она.

— Нет. Я собираюсь наказать мужчин из своего клана за то, что они пренебрегли своим долгом. Ведь именно это едва не привело к смерти двух ни в чем не повинных детей и старой заслуженной гончей. Я не потерплю подобного пренебрежения своими обязанностями ни со стороны своих людей, ни со стороны людей лэрда Лохви.

— Ты суровый и бескомпромиссный, сэр Роберт Кэмпбелл Гленлион.

Он посмотрел на нее в упор. Игравшие у него на лице легкие, розовые отсветы пламени придавали его чертам обманчивую, несвойственную им мягкость. Но твердая линия рта говорила о жесткости и непреклонности его характера.

— Да, когда это необходимо.

Эти слова прозвучали для нее как предупреждение.

 

Глава 9

Сидя в кресле спиной к очагу, Ангус поднес к губам очередной стаканчик виски. Рядом суетился старый Фергал, старавшийся изо всех сил ободрить и ублажить хозяина.

— Тебе необходимо поесть, — сказал Фергал, ставя перед хозяином блюдо жареной свинины с зеленым горошком. — Попробуй — это вкусно.

Ангус не обращал на него внимания, устремив взгляд в пространство. Сидевший в тени на противоположном конце стола Роб время от времени поглядывал на отца сквозь опущенные ресницы, небрежно поигрывая тростью, которой пользовался, когда из-за погоды рана в ноге снова давала о себе знать. Все утро он выслушивал жалобы крестьян и арендаторов — иными словами, исполнял обязанности отца, которые тот по причине беспробудного пьянства был не в состояния выполнять.

— Если это и впрямь вкусно, — пробормотал наконец Ангус, проводя рукой по рыжим с сединой волосам, — значит, старая Мэгги померла. Она никогда не была хорошей кухаркой.

— Напротив, она здравствует, — с улыбкой возразил Фергал, радуясь, что хозяин вышел из ступора. — Но ты все-таки поешь. Клянусь, тебе понравится.

Ангус пододвинул к себе блюдо со свининой и погрузил пальцы в густую, сдобренную специями подливку. Прожевав кусок мяса, заев его горошком и бросив в рот кусочек пресной лепешки, которую предварительно обмакнул в соус, Ангус удивленно приподнял свои рыжие кустистые брови.

— Кабанятина, зеленый горошек, свежий хлеб… Похоже, старая карга сегодня славно потрудилась.

Фергал подождал, пока Ангус не съест все до крошки, и сказал:

— Старая Мэгги теперь на кухню и носа не кажет. Для всех нас это истинное благословение.

— Пожалуй, что так, — покачал головой Ангус, вытирая жирные губы ладонью. — Но кто в таком случае ее заменил?

Роб, зная, что Фергал сейчас выдаст его маленький секрет, невольно напрягся.

— Пленная саксонка. Гленлион назначил ее на кухне главной.

— Гленлион? — Ангус поднял голову и неласково посмотрел на Роба своими покрасневшими от пьянства и недосыпа глазами. — Он что, стал уже лэрдом Лохви? Почему мне никто не сказал о переменах на кухне?

Роб поднялся с места и вышел из тени.

— У Гленлиона не было бы необходимости входить в хозяйственные дела, если бы ими занимался лэрд Лохви.

Эти слова разозлили Ангуса еще больше.

— Так это правда? Ты распоряжаешься здесь как полноправный хозяин? Тело твоего старшего брата еще не остыло в земле, а ты уже примеряешь его сапоги…

Гнев пронзил Роба подобно удару клинка. Подойдя к отцу, он оперся кулаками о столешницу и посмотрел на него в упор.

— Не смей перекладывать вину за смерть братьев на меня! Предупреждаю, подобных обвинений в свой адрес я больше не потерплю.

— Надо же — он не потерпит! — взревел Ангус, отталкивая Фергала и поднимаясь из-за стола. — Да кто ты такой? Господь свидетель, у тебя здесь нет никаких прав!

— Значит, ты готов доверить заботу о замке кому-нибудь из слуг? Отлично. Пусть теперь Фергал выслушивает жалобы крестьян и занимается кухней. Я же с радостью уеду отсюда в Гленлион.

— Езжай — и чтоб тебя черти взяли!

Послышался отдаленный раскат грома. Надвигалась гроза. Будто природа решила внести свою лепту в семейную бурю, готовую вот-вот разразиться.

В этот момент в большой зал замка вошла вдова Линдсей. Увидев се, Ангус всем телом повернулся в ее сторону. В этот момент он был подобен раненому быку, которому все равно на кого нападать.

— Ах ты, чертова ведьма! Что ты шныряешь здесь, как ручная лиса?

Он бросился к ней, размахивая кулаками, но она словно прикипела к месту и не отступила ни на шаг. Роб, прежде чем поспешить ей на выручку, не мог не отметить, что держалась она на редкость отважно.

Ангус подбежал к вдове первый. Схватив ее за складки шерстяной накидки у горла, он с такой силой дернул ее вверх, что у Джудит едва ноги не отделились от пола.

— Мне не следовало брать тебя с собой. Уж лучше бы я сразу перерезал тебе глотку — до того, как ты успела навредить нам своим колдовством…

— Не надо лукавить — нынешнее положение тебя вполне устраивает, — пробормотала она, безуспешно пытаясь оторвать его руки от накидки. — Если бы ты и впрямь перерезал мне горло, тебе некого было бы винить в гибели сыновей, кроме себя самого. А теперь у тебя под рукой есть люди, на которых ты всегда можешь переложить свою вину.

Ангус замахнулся на нее кулаком, но подоспевший Роб перехватил его руку и сжал словно тисками.

— Ты не смеешь поднимать руку на эту женщину, — негромко сказал он. — Она заложница и находится здесь не по своей воле. Оставь ее в покое.

Ангус отпустил вдову и набросился на Роба.

— Ты не смеешь мне указывать, что я должен и чего не должен. Замок мой, и заложница тоже…

— Замок, быть может, и твой, но заложница принадлежит не тебе, а Аргиллу, — наставительно произнес Роб и, изогнув бровь, не без сарказма добавил: — Или ты забыл, что милейший граф обязал тебя заботиться о ней и о ребенке?

— Аргилл велел мне поступить с ней так, как всегда поступают в таких случаях — то есть освободить за выкуп.

— Интересно, сколько тебе за нее заплатят, если ты ее искалечишь?

Пока отец с сыном переругивались, вдова Линдсей, которая за все это время так и не сдвинулась с места, смотрела на них округлившимися от ужаса глазами. Роб вдруг подумал, что в шотландском одеянии она выглядит не слишком презентабельно. Не такое платье ей пристало. Ей следовало бы одеваться в шелка и бархат и носить дорогие украшения,

Роб перевел взгляд на Ангуса, который стоял перед ним, положив руки на бедра, и не сводил с него напряженного, полыхавшего гневом взгляда. Роб обратил внимание, что туника у него покрыта пятнами, а ноги — голые и грязные.

Ни штанов, ни сапог, подумал Роб. Невероятно! На мгновение ему даже стало жаль, что отец пал так низко. Похоже, попытка возложить вину за смерть сыновей на других не принесла ему облегчения.

Ангус сделал шаг вперед и, сжав кулаки, спросил:

— Ты что же — готов взбунтоваться против родного отца и принять ее сторону?

— Я на стороне справедливости.

Ангус криво усмехнулся и поднял голову, чтобы посмотреть в лицо своему среднему сыну, который был выше его на полголовы.

— Врешь! Ты на стороне саксонки.

Роб видел, как упрямо выпятил челюсть Ангус, и понял, что взывать к его разуму бесполезно.

— Повторяю, ты не должен ее обижать. С заложницей надо обращаться хорошо, и не важно, кто она — саксонка или жительница гор.

Роб произнес это, отчеканивая каждое слово, в упор глядя на Ангуса — пусть отец поймет, что Роб ни на шаг не отступит от своих позиций. И Ангус понял. В углах рта у него пролегли две жесткие складки, а глаза стали узкими, как прорези в забрале шлема. Роб хорошо знал, чем все это кончится. Отец не терпел, когда ему перечили, и наказывал строптивца ударом тяжелого кулака. Так было всегда — с тех самых пор, когда Роб, став подростком, начал проявлять характер. Ангус ударил сына в подбородок; Роб даже не сделал попытки пригнуться, и его отбросило на шаг назад. Из глаз у него посыпались искры, и он не заметил, как отец нанес ему второй удар — только почувствовал на губах солоноватый привкус крови. Ему показалось, что на него обрушилась каменная плита и зал перед ним закружился. Однако ему удалось сохранить равновесие, и он продолжал стоять перед Ангусом в полный рост, широко расставив для устойчивости ноги. Как через мутное стекло Роб видел маячившего за спиной у отца старого Фергала, а чуть в стороне от него — вдову Линдсей. Она побелела как полотно, а руки прижимала к губам — видимо, сдерживая крик. Роб позволил ударить себя и в третий раз, после чего помотал головой, чтобы избавиться от головокружения и застилавшей глаза пелены.

— Хватит, — негромко произнес он, заметив, что отец разжал кулаки.

Ярость постепенно оставляла Ангуса, глаза его слегка просветлели.

— Что ж, хватит так хватит, — пробурчал он. Вытер разбитые в кровь костяшки пальцев о полу туники, повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из зала.

Робу очень хотелось присесть, чтобы перевести дух: голова у него шла кругом, а колени подгибались от слабости. Но он, зная, что на него смотрят Фергал и вдова, пересек зал, старательно впечатывая в каменные плиты подошвы своих сапог, и даже ни разу не покачнулся. Под его сапогами потрескивал чистый сухой камыш, который слуги рассыпали по полу по распоряжению вдовы Линдсей. Кем бы ни была эта женщина в действительности — ведьмой или феей, спорить с тем, что хозяйка она замечательная, не приходилось.

По шороху платья у него за спиной он понял, что вдова Линдсей последовала за ним.

— Прошу тебя, сэр, позволь мне осмотреть и промыть твои раны.

— В этом нет необходимости.

Это не было простым упрямством, причина отказа крылась в чем-то другом.

— Ты пострадал из-за меня. Предоставь же мне возможность тебя полечить.

Слегка поморщившись от боли в бедре, он повернулся к ней и, блеснув глазами, произнес:

— Я пострадал из-за того, что так было угодно мне — ну и лэрду, конечно. У него на душе раны, которые никому не видны. Если боль, которую он мне причинил, способна облегчить его страдания, то я готов ее вытерпеть. Это мой долг — долг вассала и сына. А раны я в состоянии вылечить сам.

Она со скептическим видом выгнула бровь.

— Не уверена, что ты сможешь врачевать свои раны. К примеру, рана в бедре, которую ты получил с месяц назад, должна была уже зажить, а между тем ты все еще хромаешь. И я ничуть не удивлюсь, если она загноится.

— Спорить не стану. Она заживает довольно медленно.

— Она вообще не заживает. Я тебе больше скажу — от нее исходит запах гнили, это чувствуется даже на расстоянии. Боюсь, как бы тебе не пришлось распрощаться с ногой.

Нечто подобное уже приходило Робу в голову. Недаром он ходил к старой Мэгги, которая лечила ему рану, смазывая ее какой-то вонючей мазью и читая прогонявшие лихорадку заговоры.

— Ты Цезаря видел? — спросила Джудит и, когда Роб кивнул, улыбнулась. — Он уже бегает, хотя после его стычки с кабаном прошло совсем немного времени. Так что позволь мне тебя осмотреть. Ведь хуже не будет, верно?

— Господь свидетель, ты упрямая женщина.

— Да, так многие говорят. Итак, где прикажешь тебя осматривать — на кухне или в каком-нибудь более укромном месте?

— Мне бы не хотелось, чтобы мои раны осматривали вместе с тобой все остальные обитатели Лохви. Пойдем в светелку на третьем этаже. В это время дня она обычно пустует.

Не дожидаясь ее ответа, он направился к винтовой лестнице, которая вела в башню. Надвигалась гроза, небо затянули свинцовые тучи, и в лестничном колодце было бы совсем темно, если бы не тусклые масляные светильники в нишах. Раскаты грома слышались даже на лестнице. В воздухе чувствовалось гнетущее предгрозовое напряжение, которое могло в любой момент разрядиться молниями. Впрочем, это ощущение часто навещало Роба в стенах Лохви и от погоды не зависело. Да что Лохви! Ощущение близкой грозы витало в атмосфере Шотландии с тех пор, как горец Уильям Уоллис начал вооруженную борьбу с англичанами, и за последние тридцать лет ничуть не ослабло. Сколько Роб себя помнил, он и все, кто его окружал, жили в постоянном ожидании войны. Когда ему исполнилось шесть лет, родичи вручили ему маленький меч и стали обучать обращению с ним. Для Рыжего Дьявола Лохви было делом чести обучить своих сыновей военному делу. Этого требовали не только его личные амбиции — в хороших солдатах нуждалась его родная Шотландия. На войне раны получали часто, и к ним все привыкли. Так что опытному воину было бы стыдно придавать им слишком большое значение. Что же до кровотечения и боли — этих естественных последствий любого ранения, то считалось, что они просто недостойны внимания. По этой причине Робу и не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, как англичанка будет обрабатывать его раны. Если бы не страх потерять ногу, он никогда бы ей этого не позволил. В светелке имелись каменный очаг, стул и стол. Кроме того, там стояла большая кровать, а на полу лежали плетенные из соломы маты. Роб присел на неудобный колченогий стул, привычно поморщившись от боли в ране, нанесенной ему английским оружием в бою за крепость Норхем — в то самый день, когда в Лондоне состоялась коронация юного Эдуарда III. С тех пор уже прошло полтора месяца, но стоило ему только сделать резкое движение, как рана снов: открывалась. Леди Линдсей умеет врачевать раны — она это уже доказала, ухаживая за Цезарем, и Роб надеялся, что нога у него скоро станет как новенькая. Воины часто умирали от лихорадки, являвшейся следствием ранения, но еще чаще им отнимали пораженные гнойным воспалением конечности. Робу же, ясное дело, калекой быть не хотелось. Распахнулась дверь, и вошла леди Линдсей. В одной руке у нее была небольшая корзинка, в другой — рулон льняных бинтов. Улыбнувшись, она сказала:

— Это не займет много времени. Только тебе придется спустить штаны.

Прежде Гленлион вне зависимости от погоды носил только тунику. Обтягивающие штаны-тревсы стал поддевать, чтобы скрыть от взглядов окружающих свою рану. Пожав плечами, Роб поднялся со стула, развязал шнурки, стягивавшие на талии штаны, и спустил их до колен. Джудит подошла к столу, открыла корзинку и стала раскладывать на столе необходимые для врачевания принадлежности: бинты, пучки сухих трав, баночки с мазями и сосуды с настойками и бальзамами. Закончив работу, она еще раз окинула взглядом стол и удовлетворенно кивнула. Потом расстегнула брошь на груди, сняла толстую шерстяную накидку и, аккуратно ее свернув, положила в угол. Оставшись в одном полотняном лейне, она, чтобы это длинное одеяние не мешало ей двигаться, подтянула его вверх и заново перетянула в талии поясом.

— Дай свой кинжал, пожалуйста, — сказала она, протягивая руку. — Он наверняка заточен лучше, чем кухонные ножи.

Секунду поколебавшись, он вытащил, из ножен кинжал и вложил рукоять ей в ладонь. Рукоять кинжала была сделана из полированной кости с вырезанным на ней изображением чертополоха — знак того, что обладатель оружия находится на королевской службе.

Присев на корточки, она подсунула лезвие кинжала под повязку, стягивавшую рану на бедре, и ловко перерезала бинты. Но повязка присохла к ране и отваливаться не желала. Джудит подняла на него глаза.

— Присядь. Повязку, видимо, придется отмачивать. — Она посмотрела на холодный очаг. — Слуги даже не позаботились, чтобы в твоих покоях был огонь.

— Это не мои покои. Вернее, не только мои. Здесь у меня нет своей комнаты, — сердито произнес он. — Но если тебе нужно разжечь очаг, позови Фергала.

— Уж лучше я схожу за горячей водой на кухню. Так будет быстрее. А ты все-таки присядь. Ты такой бледный… Еще, не дай Бог, упадешь.

Роб ухмыльнулся, но сел.

— Твое распоряжение выполнено, миледи.

— Было бы хорошо, если бы все мои команды ты выполнял с таким же послушанием, — сказала она со смешком. — Вот тебе второе распоряжение: сиди и жди меня. И не пытайся отодрать бинты. Во-первых, сделаешь себе больно, а во-вторых, разбередишь рану.

Впрочем, Роб не имел ни малейшего намерения отдирать повязку. От нее исходил неприятный запах, и его едва не стошнило. Джудит вернулась через несколько минут и принесла не только таз с горячей водой, но еще кувшин с вином и кубок.

— Выпей. Это снимет неприятные ощущения, — сказала Джудит, наполняя кубок, — а я пока приготовлю все для отмачивания.

— Ты полагаешь, я настолько изнежен, что не в состоянии вытерпеть даже самую легкую боль? — спросил он с раздражением, ставя кубок на стол и даже не пригубив. — Но я давно уже не ребенок, миледи.

— Разумеется, нет, — ответила Джудит, высыпая немного сухой травы в таз с кипятком. — Не хочешь — не пей. Но помни, когда я начну работать, твое дело — сидеть тихо и резких движений не совершать.

Это было легче сказать, чем сделать. Когда поверх старых бинтов Джудит наложила смоченные горячей водой тряпки, Робу показалось, что ему в рану налили расплавленный металл. Чтобы отвлечься от пульсирующей боли в ноге, он стал наблюдать за тем, что делает Джудит.

Ее лоб пересекала едва заметная морщинка, а кожа была белой и нежной, как взбитые сливки. На щеках проступал нежный румянец, а губы были пухлые и алые. Длинные темные ресницы, оттеняя белизну щек, бросали на них легкую голубоватую тень. В отличие от большинства здешних женщин она не носила ни шапочки, ни чепчика, но заплетала волосы в косы, которые потом с большим искусством укладывала вокруг головы и стягивала бечевкой. В который уже раз он подумал, что шелковое платье и алмазная диадема подошли бы ей куда больше, нежели простое полотняное платье и шерстяная накидка, которые здесь носили жены небогатых арендаторов. Ему нравилось, как грациозно она поворачивала голову и как ловко и споро действовала своими длинными изящными пальцами.

— Сейчас будет больно, — пробормотала она и, прежде чем он успел как-то отреагировать на ее слова, одним быстрым движением сорвала старую повязку с его раны. Боль опалила его как огнем.

Роб подумал, что эта женщина вовсе не такая уж мягкая и нежная, как ему казалось, и одарил ее не слишком ласковым взглядом.

— Ты говорила, что повязку отдирать нельзя.

— Когда отмочишь, можно. Только не дергать. Нужно, чтобы рана вскрылась и вся дурная кровь из нее вышла. Выпей вина — и тебе сразу станет легче.

На этот раз он с ней спорить не стал. С новой силой задул ветер. Болтавшийся на петлях ставень с громким стуком соприкоснулся с оконной рамой. Гроза была уже совсем близко, и из нависавших над замком свинцовых туч вырвались огненные стрелы молний, а через мгновение грянул гром. Воздух был влажный, пахло мокрой землей и травой. Когда вдова обрабатывала его рану, Роб испытывал странное беспокойство. Боль напомнила Робу, как близко от его мужского естества прошло острие ранившего его копья. Пройди оно дюймом выше, и он, вполне возможно, перестал бы быть мужчиной. Все его чувства были напряжены до предела, чему в немалой степени способствовали осторожные прикосновения пальцев вдовы к ране и воспаленной коже вокруг нее, пряный запах трав, завывание ветра, вспышки молнии и отдаленный рокот грома за окном. Особенно возбуждение, не только нервное, но и чувственное, давало о себе знать, когда женщина, склоняясь над ним, открывала его взгляду свои золотистые волосы на затылке и белую шею. Отхлебнув вина, Роб попытался отвлечься от этого зрелища и перевести мысли на другое — на войну, к примеру, но ничего не получилось. Вдова Линдсей была слишком близко от него и слишком сильно волновала воображение. Поэтому он снова вернулся мыслями к тому вечеру, когда она, бесстыдно скинув с себя платье, пыталась его соблазнить. Интересно, что было бы, думал Роб, если бы он тогда ее взял? Продолжалась бы их связь или вдова, уступив раз, потом отвергла бы его? Больше всего Роба злило, что эта женщина, такая красивая, умная и утонченная, предлагала ему себя как заправская шлюха. Именно поэтому он и не овладел ею, хотя желал до безумия. Теперь он уже сомневался в том, что правильно поступил, поскольку его влекло к этой женщине с каждым днем все сильнее. Хлынул дождь, в комнате стало темно и сумрачно, хотя время только приближалось к полудню. Горевшая в стенной нише тусклая масляная лампочка угрожающе замигала, как бы давая понять, что горючее в ней подходит к концу и она скоро потухнет. Джудит подняла голову.

— Стало совсем темно. А мне нужен свет.

Не сводя с нее глаз, Роб проследил за тем, как она, поднявшись с колен, подошла к лампе, заправила ее рыбьим жиром и, перенеся на стол, зажгла фитилек. Сразу стало светлее и как-то просторнее. Огонек лампы так соблазнительно высветил ее волосы, что Роб с трудом поборол искушение коснуться золотистых прядей. Сжав в руке кубок, он снова глотнул вина. На этот раз как успокаивающее, а не обезболивающее средство. Но это ему не помогло. Несмотря на боль и проникавший в окно пронизывающий ветер, от прикосновений вдовы его бросило в жар, и он ощутил внизу живота напряжение. Без сомнения, он страстно ее желал, независимо от ее положения в замке, от того неоспоримого факта, что он являлся ее тюремщиком и в определенном смысле врагом. Теперь ни его, ни ее статус не имели для него никакого значения. Он помнил только, как смело она себя вела, отстаивая свое стремление остаться с ребенком и ухаживать за ним, и это еще больше распаляло его чувственность. Ему неожиданно пришло на ум, что он, бросив в зале вызов отцу, действовал вовсе не в своих интересах и не в интересах клана Кэмпбелл, как он пытался это всем доказать, а исключительно в интересах вдовы, и это открытие его поразило. В то же время, не отдавая себе в том отчета, он отстаивал и свои интересы, поскольку, обеспечив вдове безопасность и определенную свободу, получал возможность чаще ее видеть и с ней общаться…

— Приподними-ка ногу, сэр, — сказала Джудит и, наложив на рану смоченную лечебным настоем тряпочку, стала бинтовать ногу чистыми льняными бинтами. Закончив, подняла на него глаза и, вытирая куском полотна руки, с удовлетворением добавила: — Ну вот. Теперь заживление пойдет быстрее. Рана, как я и думала, загноилась, так что повязки придется менять каждый день. Если хочешь, я научу Фергала и повязки тебе менять будет он. Роб посмотрел на нее поверх края кубка.

— У него для такого дела руки не приспособлены, ну а кроме того, он слуга лэрда — а не мой.

— Правда? — удивилась она. — А мне казалось, он тебя очень любит.

— Любит. Но Ангуса больше. Фергал служит отцу с детских лет и предан ему как собака.

— Такая преданность в слугах по нынешним временам редкость.

— В Шотландии господа и слуги относятся друг к другу не так, как в Англии, — сказал Роб. Джудит улыбнулась; при этом у нее на щеке появилась очаровательная ямочка. Роб удивился, что только сейчас заметил ее.

— Ты чище и чаще говоришь по-английски, чем твой отец. И даже шотландский в твоих устах звучит иначе. — Она стала собирать со стола и укладывать в корзинку бинты, настои и травы. — Почему, интересно?

— Возможно, потому, что я провел в Англии больше времени.

Замечание Роба, без сомнения, вызвало у вдовы немалое любопытство.

— Надо же! Остается только догадываться, что ты там делал.

— Воевал, что же еще? Но далеко не все время. — Отхлебнув вина, Роб подумал, что из-за отсутствия штанов скрыть свою эрекцию ему вряд ли удастся. Туника так сильно натянулась у него между ног, что женщина не могла этого не заметить.

К тому времени, когда она уложила в корзинку лечебные принадлежности, у Роба от сильнейшего возбуждения ныло все тело. Он так сильно ее хотел, что поначалу не расслышал, что она ему сказала.

— У тебя вокруг рта запеклась кровь, сэр. Позволь, я ее сотру.

Наклонившись к Робу, вдова принялась осторожно про тирать смоченной в травяном настое тряпочкой ранки и ссадины, оставленные кулаком отца у него на подбородке и t углу рта. Она была так близко от него, что он чувствовал, исходивший от нее волнующий запах, напоминавший запал цветущего вереска. Роб от волнения смежил веки, но ее полный сочувствия голос продолжал звучать у него в ушах.

— Кровоподтеки будут видны еще несколько дней, но ранки и ссадины неглубоки и скоро заживут.

Роб открыл глаза и обнаружил, что лицо вдовы Л индеек находится от него на расстоянии каких-нибудь нескольких дюймов. Неожиданно он понял, что от избытка чувств не может произнести ни слова, и, чтобы не стиснуть ее в объятиях, сжал руки в кулаки. Он был не в состоянии думать, не понимал, о чем в эту минуту она говорила. Между тем она уже дважды задала ему интересующий ее вопрос.

Роб наконец понял, о чем она спрашивала.

— Что еще я делал в Англии? Ну… изучал язык, знакомился со страной и обычаями. Да мало ли что?

Почему, интересно знать, он не рассказал ей о том, что провел три года в английской тюрьме? И что совершал вместе со своими людьми налеты на английские деревни и села, предавая все огню и мечу?

— Не сомневаюсь, что ты проводил время в компании людей достойных, а не в грязных притонах, — заметила она,

— Да уж, таверны в Йорке — настоящий рассадник разврата, — попытался пошутить Роб, хотя ему было не до шуток.

— Король Эдуард думает иначе, — рассмеялась Джудит. — Тем не менее я готова с тобой согласиться, поскольку неплохо знаю Йорк и его окрестности.

Она неосознанным движением облизала полные губы. Это не укрылось от его взгляда; напряжение у него в паху стало нарастать и скоро сделалось нестерпимым. Впервые 0Н испытал такое сильное желание.

— А как насчет разврата, миледи? — Он устремил на нее немигающий взгляд своих серых, потемневших от необоримого чувства глаз. — Доводилось ли тебе ловить на себе жадные мужские взоры, исполненные страсти и вожделения?

Улыбка, появившаяся было у нее на губах, растаяла без следа.

— Я — вдова, сэр. И знаю, что мужчины могут подчас превращаться в настоящих скотов.

— Скотство и чувственность — разные вещи, леди Линдсей.

— У меня ничтожный опыт по этой части, сэр, — в смущении пробормотала вдова.

— Быть может, пришла пора этот опыт расширить? — осведомился Роб, не без удовольствия заметив, как запылали у нее щеки. Он приподнял ее лицо за подбородок, поражаясь тому, какая нежная у нее кожа.

— Похоже, — произнес он после минутной паузы, — я наконец дозрел до того, чтобы принять твое предложение.

— Предложение? Ты о чем?

Роб провел большим пальцем по ее выпуклой нижней губе.

— Помнится, ты предлагала мне сделку. Близость — в обмен на осуществление твоих желаний.

— И ты готов выполнить мои условия?

— Я готов согласиться на близость с тобой. Что же касается твоего освобождения и осуществления прочих твоих желаний, то тут я не властен. Если бы только я мог, дал бы тебе все, что ты просишь.

— Значит, тебе нечего предложить мне взамен? — Она смотрела на него строго и сосредоточенно, словно проверяя на прочность серьезность его намерений.

Ему захотелось ей солгать — предложить свободу без всякого выкупа, а заодно пообещать солнце, луну и звезды на небосводе — все, что угодно, хоть черта в ступе, тольк-бы она согласилась ему отдаться. Но слова лжи застряли него в горле, и из его уст не вырвалось ни единого звука. Как все-таки плохо, подумал Роб, что он так и не на учился лгать. Вот и теперь он сказал ей одну только правд;»

— Да, леди, нечего.

— И все-таки ты рассчитываешь, что я соглашусь н; близость с тобой?

— Нет, леди, не рассчитываю. Просто надеюсь.

 

Глава 10

Ровный, неумолчный стук достиг сознания Джудит; она наконец поняла, что это стучит ее собственное сердце и его биение отдается у нее в ушах. Любой ответ на предложение Роба, кроме отрицательного, сулил ей беду и крах всех ее планов. Тем не менее она испытывала странное искушение согласиться, отдаться на волю страсти, которая в ней копилась, усиливаясь с каждым его прикосновением. До сих пор она страсти не знала, только исполняла супружеский долг, когда жила с мужем, — и все. Но о том, что на свете существует страсть, Джудит слышала. Об этом рассказывали те, кому якобы посчастливилось ее испытать. Страсть и любовь воспевали также менестрели. Она всегда считала, что это выдумки, своего рода миф. Ведь если бы любовь и страсть действительно существовали, то почему, спрашивается, она до сих пор не встретила человека, который сумел бы пробудить в ней эти чувства? Много лет назад, когда она не была еще просватана за Кеннета Линдсея, она влюбилась, то есть считала, что влюбилась, в молодого оруженосца, как-то приехавшего со своим лордом в Уэйкфилд. Это был просто невинный флирт, заключавшийся в обмене взглядами и несмелыми, короткими прикосновениями во время танцев. Они даже ни разу не поцеловались. Вмешался ее отец, и по его приказу оруженосца отослали из замка прежде, чем об этом пареньке и Джудит пошли сплетни. Она не плакала, чувствовала только саднящую печаль в душе. Когда же умер Кеннет, она не почувствовала и этого. Этот устроенный ее родственниками брак, такой выгодный во всех отношениях, не принес ей счастья. Брачная ночь была напрочь лишена тепла и нежности и представляла собой некую совокупность торопливых, хаотических движений, по завершении которых обе стороны испытали немалое облегчение. Ее муж дал ясно понять, что супруга английского происхождения никаких чувств вызвать у него не может; она же поначалу так скучала по Англии и настолько ушла в собственные переживания, что никаких попыток излечить его от предвзятости по отношению к англичанам и ко всему английскому не предпринимала. Потом, правда, попыталась — но было поздно. Оба уже почувствовали себя заложниками этого брака. И вот теперь ей встретился еще один мужчина… Покрытый кровоподтеками и ранами отчаянный рубака, чьи прикосновения тем не менее были нежны и рождали у нее в душе чувства, которых она прежде не испытывала. Отдаться ему было бы, конечно, безумием, но разве не безумием было то, что творилось за окном, — этот ужасный шторм с громом, проливным дождем и молнией, который вполне мог сравниться с безумием, царившим у нее в душе. Его рука спустилась с ее подбородка и коснулась шеи; это будто бы случайное прикосновение заставило ее задрожать всем телом. Он почувствовал эту дрожь, и губы его тронула торжествующая улыбка.

— Соглашайся, леди, чего там…

Эти простые, казалось бы, слова сразу нашли отклик в ее сердце. Жившая у нее внутри некая первобытная сила готова была ответить на его призыв, хотя другая, рациональная часть ее существа всячески этому противилась. Не говоря уже о том, что близость с этим человеком противоречила всем установлениям церкви, которая грозила за прелюбодеяние муками ада. Совсем близко, чуть ли не над головой, раздался удар грома такой силы, что задрожали стены. Она испугалась что это, как не глас свыше, предупреждающий о неминуемом воздаянии за грехи?

Гленлион положил руку ей на грудь — его пальцы жгли даже сквозь грубую ткань платья. Джудит колебалась, боясь переступить дозволенную грань, и подсознательно тянула время.

— Я не могу… Это нехорошо.

— Да, — охотно согласился он, глядя на нее своими на удивление ясными и честными глазами, продолжая при этом ласкать ее грудь. — Это нехорошо.

— Я не… — начала было она, с шумом втягивая в себя воздух, но Роб, сдавив пальцами ее затвердевший сосок, который проступал сквозь платье, заставил ее замолчать. От этой ласки по всему ее телу побежали искры, а нижняя часть живота запылала, словно охваченная огнем. Потрясенная, она содрогнулась, а потом застыла подобно статуе, не имея сил ни говорить, ни двигаться.

Снова прогремел гром, сотрясая стены башни. По крыше неустанно барабанил дождь, а налетавшие через короткие промежутки времени порывы ветра заставляли метаться язычок пламени в масляной лампе. На стенах плясали огромные тени, похожие на злых демонов. Розовые отсветы пламени ложились на красивое лицо Гленлиона, продолжавшего улыбаться ей все той же торжествующей улыбкой, от которой ее бросало то в жар, то в холод. Не в силах дальше сопротивляться, она в любой момент могла упасть в его объятия, словно созревший плод. Джудит дышала часто, а когда он начал развязывать завязки, стягивавшие на плечах ее лейне, из груди у нее вырвался сдавленный стон. Стоило ему только распутать узелки, как просторное платье, соскользнув с плеч, упало бы к ее ногам. Он подцепил ее пальцами за подбородок, приподнял ее лицо так, чтобы было удобнее ее целовать, после чего приник губами к ее губам. Джудит почти с отчаянием ответила на его поцелуй. Она ничего не могла с собой поделать: клокотавшая у нее внутри страсть властно требовала выхода. Робу уже приходилось ее целовать, так что он, прижимаясь к ее устам, ступал на исследованную почву. Он был настойчив, но не груб. Надавив ей на плечи, он заставил ее опуститься на колени у него между ног; при этом платье соскользнуло с ее плеч, оставив их обнаженными. Он затягивал поцелуй, крепко держа ее за руки, чтобы она не сделала попытку оттолкнуть его или снова натянуть платье.

Думать ей было трудно; еще труднее устоять перед ним, особенно когда он просунул язык ей в рот и стал ласкать влажную изнанку ее губ. Эта любовная игра лишала ее остатка сил и не давала вдохнуть. Когда же он просунул руку ей под платье и обхватил ладонью выпуклую чашу ее груди, по телу ее словно разлилась кипящая лава. Никто никогда не прикасался к ней и не ласкал ее подобным образом — даже муж. Так что все это было для нее внове и, как следствие этого, чрезвычайно ее возбуждало и будоражило. Наконец он оторвался от ее губ, и она застонала. Отдышавшись и выгнув спину, она попыталась отпрянуть от него, но он крепко ее держал. Ей удалось лишь откинуться назад, и тут ее груди коснулись его крепких мышц. Тогда он стал жадно целовать ее горячую, нежную плоть. Перед глазами у нее все поплыло. Она не могла ни рассуждать, ни думать — только ощущать, отдаваясь на милость этих губ, которые разжигали в ней пламя, и это пламя в любую минуту могло поглотить ее всю без остатка. Она затрепетала в его объятиях. Ее тело жило словно само по себе, настоятельно взывая к его ласкам, готовое ответить на них. Он выпустил ее руки, и, чтобы не упасть, она вцепилась пальцами в его тунику. И тут услышала приглушенный вскрик, не сразу поняв, что вскрикнула она сама. Теперь они стояли у стола, но Джудит никак не могла вспомнить, когда он поднялся со стула и помог подняться ей. Их тела, соприкасаясь между собой, таяли от страсти, как две восковые свечи от огня. Джудит обезумела от желания, но когда он привлек ее к себе, почувствовала животом его эрекцию и отпрянула. Он снова сжал ее в объятиях и попытался увлечь к кровати, но, собрав остатки сил, она выпалила:

— Нет… Ты не должен так со мной поступать!

Будто не слыша ее слов, он бросил ее на постель, а сам лег на нее и снова поцеловал. И целовал до тех пор, пока она снова не стала мягкой и податливой. Страсть овладела ею, и она почти не слышала, как внутренний голос взывал к ее благоразумию. Ведь уступить ему означало предаться греховной страсти, за которую на том свете последовала бы расплата. Не говоря уже о том, что ласкавший ее черноволосый и сероглазый лэрд представлялся ей в эту минуту воплощением дьявола, ибо только дьявол или кто-то из его присных мог изобрести и воплотить в реальность столь изощренные ласки, так сильно будоражившие ее сознание и плоть. Но при всем том… При всем том желание близости с ним с каждой минутой возрастало…

— Сдавайся, худышка, — шептал он ей прямо в ухо, опаляя своим горячим дыханием. Она попыталась было оказать ему сопротивление, но он завел ей руки за спину, крепко сжал и стал покрывать горячими поцелуями ее шею и губы. Позиции вдовы трещали по всем швам, казалось, еще немного, и она уступит. В этот момент, словно предупреждение, прогрохотал гром, следом полыхнула молния, и в комнате стало светло, как в разгар летнего солнечного дня. Этот грохот и яркая вспышка света удержали ее от падения, и она снова стала вырываться из его объятий.

— Нет! — крикнула она в отчаянии, уклоняясь от его поцелуев. — Это… Это грех. Я не могу…

Он замер и прикрыл глаза — она видела, как ослепительно они сверкали в узком промежутке между веками, окаймленными длинными черными ресницами. На лице его появилось какое-то отстраненное выражение. С минуту помолчав, он сказал:

— Твои губы говорят одно, а тело — совсем другое. Так чему же верить?

Она молчала, не зная, что ответить, поскольку страсть ее все еще не отпускала. И не могла понять, чего боится больше: Гленлиона и его ласк или своей собственной необузданной чувственности, которая так неожиданно в ней пробудилась?..

— Я говорю правду… Да, правду, — произнесла она дрожащим голосом.

Видимо, он воспринял ее слабость и неуверенность как призыв действовать, поскольку, навалившись на нее всем телом, приблизил свой эрегированный член к ее промежности и, если бы оба не были одеты, наверняка вошел бы в нее.

Она лежала неподвижно, опасаясь дать ему повод снова действовать. Пауза затянулась.

Неожиданно Гленлион перекатился на бок, и его рассеченные в нескольких местах и припухшие от ударов отцовских кулаков губы искривились в презрительной улыбке.

— Значит, ты отказываешься дать мне то, что однажды обещала, миледи?

— Да, отказываюсь. — Она не отрицала того очевидного факта, что хотела ему отдаться, чтобы не расставаться с Мейри и облегчить немного жизнь и себе и ей, но теперь он собирался ее взять, ничего не предоставляя взамен. Она хотела ему это объяснить, однако не находила нужных слов и к тому же чувствовала себя виноватой. В самом деле, почему она не сказала ему об этом сразу, а втянулась в эту любовную игру?

— А ведь я все еще в силах взять то, что ты столь безрассудно изволила мне предложить, — произнес он, пытаясь скрыть за иронией постигшее его разочарование.

— Да, ты на это способен. Тем более здесь нет никого, кто мог бы тебя остановить.

Он присел на постели и задумчиво провел рукой по своим иссиня-черным волосам.

— Кто бы знал, женщина, как ты меня измучила, — хрипло произнес он, нахмурившись.

Она опустила глаза. Стыд обжег ей щеки. Что бы там она ни говорила, мысленно она давно уже сдала свои позиции, и кому, как не ей, было об этом знать.

Похоже, это обстоятельство не укрылось и от Гленлиона.

— Я не стану брать женщину, если она меня не хочет, — негромко сказал он, — хотя и не убежден, что ты не испытываешь ко мне влечения.

Всхлипнув, Джудит натянула на обнаженные плечи платье и, приподнявшись на локте, стараясь не смотреть на Роба, стала завязывать шнуровку. Неожиданно он стал ей помогать. К ужасу Джудит, на глазах у нее проступили слезы.

Он это заметил и коснулся ее мокрых ресниц кончиком пальца. Она почувствовала, что напряжение его ослабевает.

— Успокойся, леди. Теперь я знаю твой секрет, но не стану его никому раскрывать.

Она готовилась с негодованием все отрицать, но, посмотрев на Роба, передумала. Врать она не хотела, кроме того, у нее не было ни сил, ни желания ответить на блеснувший в его глазах вызов. Прошла минута, и комментировать слова Роба было поздно. Тем более что он уже поднимался с постели. Сидя на кровати и подтянув к груди колени, она наблюдала за ним, когда он шел к двери. Гром все еще грохотал, все так же сверкали за окном молнии и неумолчно барабанил по крыше дождь. Оправив у двери на себе одежду, он повернулся к ней и сказал:

— Настанут для нас и другие времена. Более благоприятные. Вот увидишь.

Его слова прозвучали как пророчество, и он свято в него верил. Мигнув на прощание, погасла лампа. Джудит вздрогнула, потянулась и поднялась с постели. Хотя шторм уже стихал и удалялся от замка, в комнате по-прежнему было темно и мрачно. Утихнет ли когда-нибудь шторм, который бушует у нее в груди? Она привела в порядок свою одежду и зачем-то еще раз переложила содержимое корзинки. Хотя мысли ее были далеки и от корзинки, и от ее содержимого. Она думала о мужчине, который уже во второй раз возвращал данное ею слово и отказывался от ее тела, хотя при желании мог бы им обладать. Ему удалось разбудить ее чувственность. Она находилась в плену уже более месяца, даже сумела добиться для себя в Лохви кое-каких послаблений, но чувствовала себя сейчас еще более зависимой, чем в начале своего заточения. Зависимой главным образом от желаний собственного тела. И от новых, неведомых ей прежде ощущений. Коридор, куда выходила дверь комнаты, был пуст, и в нем эхом отдавались ее шаги. Спустившись в большой зал, она обнаружила, что там, кроме кучки жавшихся к очагу слуг, тоже никого нет. Видимо, лэрд Лохви и молодой Гленлион отправились по своим делам. Их отсутствие явилось для нее истинным благословением: говорить и спорить ей не хотелось, тем более что покой ее был нарушен и ей хотелось разобраться в своих чувствах. Ее появление в зале не произвело на слуг никакого впечатления: казалось, они ее просто не замечали. И неудивительно — сидя у камелька, они потягивали эль и с воодушевлением болтали о всяких пустяках. Она сердито поджала губы. Нечего было и думать, что эти люди без напоминания с ее стороны догадаются выбросить мокрый камыш и настелить новый или вытереть с пола натекшую со двора воду. Она прошла на кухню, которая освещалась лишь полыхавшим в очаге пламенем. Рядом с очагом, с несчастным видом глядя в огонь, сидела Катриона.

— Что приуныла? Грозы испугалась? — обратилась Джудит к судомойке. — Успокойся. Она уже проходит. Кстати, где Мейри?

— Ушла с Томом и леди Сарой.

Джудит удивленно выгнула бровь. Непонятно, какие отношения могли связывать Мейри с Сарой — вдовой Кеннета Кэмпбелла.

— Куда? — резко спросила она, как всегда, беспокоясь за ребенка. — Если не ошибаюсь, это тебе было поручено за ней приглядывать?

— Ясное дело, мне. Но Мейри заигралась с детьми леди Сары, и я подумала, что не будет большого вреда, если она пойдет с ними.

— Что ж, — сказала после минутного размышления Джудит, — я вовсе не против, чтобы Мейри играла с другими детьми. Но почему ты не пошла с ней, а сидишь здесь у очага в одиночестве? Неужели бури испугалась?

— Я колдовства боюсь. Это не ты наколдовала бурю, миледи? — дрожащим голосом спросила Катриона, прикрывая лицо руками.

— Конечно, нет, — сказала Джудит. — Да и с какой стати мне было вызывать бурю?

— Чтобы доказать лэрду, что ты могущественней, чем он. Так, во всяком случае, сказала старая Мэгги.

— Что за глупости! — Джудит повернулась к Катрионе и, положив руки на бедра, хмуро посмотрела на девицу. — Уж если на то пошло, я прежде всего заколдовала бы твоего хозяина. Пугать простых людей мне ни к чему.

Поколебавшись, Катриона поднялась и продемонстрировала Джудит скатерть, где бахрома была завязана узелками. При этом руки ее дрожали.

— Старая Мэгги сказала, что это ты сделала. Завязанные особым образом узлы на постельном белье или на скатерти являлись знаком колдовства и волхвования, и Джудит сразу поняла, что это дело рук зловредной старухи.

— Эти узлы, Катриона, вязала не я.

— Уж и не знаю, кто это сделал, — проговорила девица, — но знаю точно, что если завязать три узелка, а потом бросить через левое плечо камень, то разразится буря.

— Вполне возможно. Но говорю тебе, это не я, — наставительно повторила Джудит. — Впрочем, хватит об этом. В большом зале надо убрать с пола мокрый камыш и настелить новый. Если тебе одной это не по силам, скажи слугам, чтобы помогли.

Джудит старалась загрузить себя ежедневной привычной работой, только бы не думать о Роберте Гленлионе и его ласках. Кажется, она начинала понимать, о чем пели в своих песнях менестрели.

 

Глава 11

Гроза закончилась, и в замковом дворике все стихло. Только чавкала под ногами жирная, похожая на трясину грязь, в которой вполне мог застрять ботинок.

— Липнет, как детское дерьмо к пеленке, — брезгливо бросил Фергал, колотя ногой о стену амбара, чтобы сбить с сапога грязь. — А ливень как лил! Поднимись вода еще на дюйм, и большой зал затопило бы.

— Это наверняка задержит мой отъезд, — произнес Роб, имея в виду ужасное состояние грунта в округе. — Сейчас на дорогах столько воды, что нужна лодка, а не лошадь.

— Обычная погодка для этого времени года. — Фергал еще раз потыкал носком сапога в стену, потом притопнул обеими ногами сразу. — Холодно и мокро. Бр-р!

— Насколько я знаю, повреждена крыша стойла. А еще повреждения есть?

— Нет. Если не считать ворот хлева. Но их не гроза поломала, а дикий кабан, которого ты убил.

— Понятно, — сказал Роб, оглядывая двор, где валялись сорванные бурей с крыш доски, клочки сена, ветки деревьев и прочий хлам, принесенный ветром. Несколько человек ходили по двору с носилками и лопатами, собирая мусор. — Сильная все-таки была буря, — добавил Роб больше для себя, чем для Фергала. Впрочем, буря в небольшой комнате на третьем этаже башни показалась ему гораздо сильнее той, что учинила природа.

— Очень сильная… — поддакнул Фергал и, прищурившись, посмотрел на Роба. — Надеюсь, леди справилась с твоими ранами?

— Вполне, — коротко ответил Роб, переведя разговор на другую тему. — И все-таки, какая бы ни была погода, я вернусь в Гленлион. Надо присмотреть и за своим поместьем.

Фергал задумчиво поскреб пальцами небритый подбородок.

— Если не ошибаюсь, ты оставил свои владения в надежных руках?

— В надежных, — ответил Роб. Он и в самом деле так считал. Саймон Маккаллум, его кузен и преданный друг, был хорошим управляющим. Роб послал ему гонца с известием о смерти братьев и попросил приглядеть за хозяйством.

Роб двинулся через двор к входу в большой зал, проклиная налипавшую на сапоги жидкую грязь. В зале вовсю шла работа: девушки, орудуя метлами, сгребали к стене промокший насквозь камыш. Чтобы глаза привыкли к полумраку, Роб остановился на минуту у входа. Хотя он не видел Джудит, внутренний голос тут же услужливо ему сообщил, что она находится в зале. Впрочем, внутренний голос здесь был ни при чем. Просто Роб знал, что она будет присматривать за уборкой. Во всяком случае, на это надеялся.

Джудит почувствовала присутствие Роба. Она подняла глаза и сразу же его увидела, хотя он стоял в тени. В это время в зале появился Фергал.

— Я же говорил тебе, что воды в зале будет хоть пруд пруди, — проворчал старик, указывая на служанок, подтиравших лужи и убиравших мокрый камыш. — А все потому, что дверь закрывается неплотно и из-под нее подтекает. Похоже, придется позвать плотника.

— Послушай, почему ты мне все это говоришь? — с раздражением бросил Роб. — К лэрду надо обращаться.

Он знал, что его слова наверняка обидят старого преданного слугу, но не сказать этого не мог. После стычки с лэрдом он решил ни во что не вмешиваться. Пусть о замке заботятся те, кто здесь живет. О том, что его вмешательство в здешние дела нежелательно, ему напомнил утром отец.

— Отныне лэрд Гленлиона будет заниматься только своими делами, — объяснил Роб, обратившись к Фергалу. — И ты прекрасно знаешь, по какой причине.

Говоря это, Роб не сводил глаз с Джудит. В ее золотистых волосах играли янтарные и розовые отсветы полыхавшего в очаге пламени. Она снова надела шерстяную накидку брейд, закрепив ее на груди дешевой брошью. Но эта грубая накидка уже не казалась Робу безобразной — возможно, по той причине, что облекала плечи и грудь Джудит, выгодно обрисовывая ее стройную фигуру. Пожирая Джудит глазами, Роб понял, что, если снова дотронется до нее, уже не сможет остановиться. Повернувшись на каблуках, он направился к винтовой лестнице, которая вела в башню. Теперь нога у него болела меньше, зато давали о себе знать напряжение и ноющая боль в паху. Надо поскорее отсюда уехать, думал Роб, перешагивая через две ступеньки. Не то он покроет позором и себя, и эту женщину. С заложницей нельзя обращаться как с рабыней. И перед отъездом об этом необходимо еще раз напомнить Ангусу. Завтра же, независимо от погоды, он покинет Лохви, чтобы оказаться подальше и от лэрда, и от леди. Не то он переругается со всеми, кого знал и любил с детства. Будь проклят день, когда Аргилл послал Рыжего Дьявола на поиски заложников! Странное дело, Робу подчас казалось, что он такой же заложник, как и вдова Линдсей, — заложник ее прекрасных глаз, лица, фигуры, страстного желания, вызванного ею, которое день ото дня росло. Эта женщина разожгла в нем такую бешеную страсть, что если он не уедет, то в один прекрасный день, забыв о долге и своих обязанностях, овладеет ею. И чтобы избежать неминуемого позора, ему лучше уехать.

— Тебе нельзя оставлять ее здесь, Гленлион.

Роб повернулся и увидел Фергала. Кроме них двоих, в коридоре никого не было. На стенах полыхали в держателях факелы. Их желтый свет отражался в темных глазах старого слуги, придавая ему сходство с совой — крючконосой, большеглазой и мудрой.

— Когда я сюда приехал, при мне были моя лошадь и оружие. Только их я и намереваюсь отсюда забрать.

Фергал покачал головой и едва заметно усмехнулся.

— Как ты, вероятно, догадываешься, выкуп платить за нее не будут. Готов ли ты, зная это, оставить ее здесь в одиночестве, положившись на благоразумие нашего лэрда?

— У меня нет выбора. Без ребенка она не поедет, а лэрд Лохви девочку из своих когтей не выпустит.

— В таком случае остается одно — ждать.

Ждать — но чего? Что, собственно, Фергал имеет в виду? Очень просто — Фергал намекал на то, что Ангус Кэмпбелл, подсознательно желая кому-нибудь отомстить за гибель своих сыновей, вполне возможно, изберет в качестве объекта мести адову Линдсей. Вряд ли он ее убьет, но можно не сомневаться, что со временем, особенно после отъезда Роба, она будет подвергаться всяческим притеснениям с его стороны.

Роб тяжело вздохнул. Придется, видно, со всеми этими трудностями справляться ему самому. Роб, однако, подозревал, что его внимание может оказаться для вдовы не менее опасным, чем недоброжелательство лэрда.

— Да, придется подождать, — нехотя согласился он. — Пока вдову не выкупят, что весьма сомнительно, или пока лэрд сам не отпустит ее на волю.

— Подумай над этим как следует, парень. Хотя вдова попала сюда не по своей воле, ее присутствие всегда будет раздражать здешних обитателей — особенно лэрда. А лэрд не тот человек, чтобы долго с этим мириться.

Роб кивнул, соглашаясь с Фергалом. Он не хотел говорить слуге, что вдова, возможно, раздражает его куда больше, чем Ангуса. Только в другом смысле. Костры в честь праздника «майского шеста» предполагалось разжечь на склонах холмов у болот. Пастухи уже выкопали неподалеку от замка длинную подковообразную траншею и заготовили дрова, которых должно было хватить, чтобы поддерживать огонь на протяжении нескольких дней. Воды на земле все еще было много, и нога погружалась в нее чуть ли не по щиколотку; это обстоятельство, впрочем, хотя и создавало известное неудобство, вряд ли могло испортить настроение людям, которые готовились поплясать вокруг костров и майского шеста. Лэрд Лохви спустился из своих покоев и направился на скотный двор, чтобы лично проследить за тем, как чистят коров и расчесывают шерсть у овец. Глаза у него были ясными, как прежде, да и лицо разгладилось, хотя его черты все еще несли на себе отпечаток скорби.

Роб со стороны наблюдал за Ангусом. Он восхищался стойкостью отца, но его поступков не одобрял. По велению лэрда жизненное пространство вдовы Линд сей вновь было ограничено пределами ее с Мейри спальни и Роб не сомневался, что это одно из проявлений той само! мстительности, о которой говорил Фергал. Ангус, казалось готов был мстить вдове за самый факт ее существования Ничего не поделаешь, у всякого лэрда — свои слабости; кап ризы же такого мнительного и злопамятного человека, как Ангус Кэмпбелл, могли принимать весьма причудливые, подчас даже извращенные формы. Роб считал, что, оставшись в замке Лохви, поступил правильно. Ибо его отец весьма своеобразно толковал понятие справедливости. При всем том такие люди, как Ангус, будучи искусными воинами, являлись становым хребтом Шотландского королевства и не жалели своей крови, помогая королю Роберту Брюсу отстаивать свои права в войне с англичанами. Многие, однако, не преминули бы воспользоваться любым удобным случаем, чтобы лишить лэрда Лохви того высокого положения, которое он занимал среди Кэмпбеллов, Стычки между кланами не прекращались даже в разгар освободительной войны против англичан, поэтому нападение враждебных кланов можно было ожидать каждую минуту. Но если количество междоусобиц во время войны против общего врага резко сокращалось, то в мирное время сведение старых счетов учащалось.

— Нынче людей для охраны скота у нас не хватает, — сказал Фергал, невольно напомнив Робу о потере братьев. — Из вдов и сирот ни воинов, ни пастухов не сделаешь.

Они с Робом стояли на крепостной стене, обозревая окрестности.

— А между тем, — заметил Роб, — вероятность набегов велика, как никогда.

— Это точно, — кивнул слуга. — Хорошо, что у тебя есть Саймон, который охраняет твой скот.

— Охранять особенно нечего, — криво усмехнувшись, произнес Роб. — Король наградил меня землями и титулом, но средств для достойного поддержания рыцарского звания не предоставил. Так что если я захочу увеличить в Гленлионе поголовье скота, мне придется участвовать в набегах вместе с Макгрегорами.

Старый слуга хмыкнул.

— Между прочим, твоя мать была из Макгрегоров. И так же, как они, скора на расправу. Твоему отцу, во всяком случае, она никогда ничего не спускала — с первого же дня — и готова была сражаться с ним из-за всякой мелочи не на жизнь, а на смерть. Не могу сказать, чтобы Ангус вышел из этой затянувшейся домашней свары победителем.

Роб, которому трудно было себе представить, что его мать могла главенствовать над отцом, рассмеялся.

— Бедный Ангус. Он женился на матери, чтобы положить конец распре между кланами, а взамен, выходит, получил войну в стенах собственного замка.

— Иначе и быть не могло, — многозначительно произнес Фергал, почесав волосатую грудь. — Макгрегоры обид никому не прощают.

— Ты к чему клонишь? — поинтересовался Роб, небрежно облокотившись о зубец парапета. — Хочешь напомнить мне о наших старых клановых связях? Или взываешь к моему чувству долга по отношению к семье?

— Хочу, чтобы ты умел извлекать уроки из прошлого и делать выводы. Это поможет тебе преуспеть и в нынешние неспокойные времена.

— Ты, как всегда, прав. — Роб расправил плечи и снова глянул в ту сторону, где пастухи разводили костры. Сначала из траншей кругами поднимался дым, потом дрова занялись и запылали. Когда костры разгорелись, люди, исполняя старинный ритуал очищения, стали прогонять сквозь огонь и дым овец и крупный рогатый скот. После праздников животных обычно отгоняли на летние пастбища. Пастухам и воинам, сопровождавшим стадо, надлежало защитить его от любителей чужого добра. Только на этот раз сопровождающих явно не хватало. Ежегодный старинный ритуал призван внушать людям мысль о стабильности, но Роб, глядя на полыхавшие костры и вереницы проходивших между огнями животных, с горечью думал о том, что изменений к лучшему в этом мир почти не происходит.

— Вот мерзкие создания! Наверняка порождение дьявола, — проворчал Фергал, отмахиваясь от комаров, и, повернувшись к Робу, спросил: — Кстати, ты собираешься принять участие в празднике? — И, кивнув на собиравшихся у костров обитателей замка и местных арендаторов, добавил: — Аргилл прислал нам по этому случаю поздравления, а также довольно толстый кошелек. Лэрд собирается раздать деньга вдовам к сиротам.

Роба, однако, одолевали совсем другие, не праздничные мысли.

— Нет, в празднике я участвовать не буду, — произнес он и, прищурившись, посмотрел на старого слугу. — Скажи, Фергал, тебя что — приставили за мной следить? То-то я смотрю, ты ходишь за мной по пятам. Быть может, лэрд: опасается, что я обращусь к его вассалам и арендаторам ее страстной речью в защиту справедливости, и тебе велено меня от этого отговорить?

Фергал небрежно пожал плечами — мол, понимай как хочешь, отчего Роб еще больше помрачнел.

— Ты зря теряешь время. Говорю же тебе — совать нос в дела лэрда Лохви я больше не намерен. Пусть лэрд поступает, как ему заблагорассудится. Но я тоже буду поступать по собственному усмотрению. Когда придет время.

Наступило тягостное молчание. Поначалу, как казалось, Фергал хотел сказать что-то важное, но, видимо, передумал и махнул рукой.

— Делай как знаешь, Гленлион.

В этой реплике одновременно крылись и согласие с Робом, и неприятие того, о чем он говорил. О первом свидетельствовали слова Фергала, о втором — тот факт, что слуга назвал его Гленлионом, как бы отмежевавшись от него.

— В чем дело, Фергал? — негромко осведомился Роб. — Выкладывай, что у тебя на уме. Я же вижу, в последнее время тебя что-то гнетет.

Фергал упрямо выпятил челюсть, но так ничего и не сказал. Роб внимательно посмотрел на старика. Тот был чем-то сильно озабочен. Беспокойство крылось в легком дрожании его рук, в том, что он зачем-то принялся оправлять пояс, даже в том, как он смотрел на полыхавшие у болот костры. Похоже, никакого интереса они у него не вызывали, и он бросал на них взгляды только для того, чтобы не смотреть на Роба.

— Ладно, — кивнул Роб, — не буду больше мучить тебя вопросами. Захочешь — сам скажешь.

Фергал перевел взгляд на Роба, и некоторое время смотрел на него в упор, словно пытаясь определить, заслуживает ли тот доверия.

— Нечистая сила особенно активна накануне и во время праздника «майского шеста», — наконец произнес он. — Поговаривают, будто в последнее время у коров пропало молоко. Похоже, на животных действует заклятие, которое необходимо снять до того, как их отправят на летние пастбища.

Роб махнул рукой, давая понять, что сказки о колдовстве и волхвовании его не интересуют. Он знал жизнь и со всей ответственностью мог утверждать, что беды, которые приписывались действию различных заклятий, чаще всего являлись следствием человеческих деяний. Он видел власть во всех ее проявлениях, считал стремление к власти над другими людьми одним из неотъемлемых свойств порочной человеческой натуры и потому в могущество каких-то мифических, сверхъестественных существ не очень-то верил. Фергал доверительно положил руку на плечо Роба сказал:

— Сколько себя помню, всегда был предан лэрду душой телом. И всегда буду защищать его интересы. Поэтому не могу тебе не сказать об упорных слухах, которые ходят среди арендаторов и обитателей Лохви. — Фергал стиснул плечо Роба и, приблизив губы к его уху, прошептал: — Говорят будто злые силы хотят извести лэрда с помощью магии г волшебства.

Роб похолодел от ужаса.

— И в этом, конечно же, обвиняют леди Линдсей, — сказал он. Старик кивнул.

Роб посмотрел во двор на Ангуса Кэпмбелла. Тот, словно почувствовав на себе его взгляд, в свою очередь, посмотрел на стоявшего на стене сына. Глаза лэрда недобро сверкнули, и Роб понял, что у отца созрел в голове дьявольский план.

— Чтоб его черти взяли! — прошептал он и, добежав до лестницы, стал быстро спускаться. Фергал что-то кричал ему вслед, но Роб не слушал; охваченный яростью и забыв об осторожности, он продолжал бежать.

Ангус между тем забрался на подведенную ему лошадь и, ударив ее каблуками, послал вперед. Роб перехватил лэрда уже у самых ворот и остановил его коня, схватив его под уздцы.

— Ты бежишь от меня или, быть может, от страха перед собственными безумными деяниями? — вскричал он, поднимая глаза на лэрда. — Как можно обвинять других в том, в чем виноват только ты?

— Отпусти лошадь! — взревел Ангус. — Я, что ли, виноват в том, что у коров пропало молоко? Это все саксонская ведьма наколдовала.

— Ты сам знаешь, что это не так. — Роб вцепился в узду обеими руками, стараясь удержать нетерпеливо приплясывавшего на месте разъяренного жеребца, у которого глаза вылезли из орбит, а из оскаленного рта летела пена и с шумом вырывалось дыхание. — Все эти обвинения несправедливы.

— Этой женщине будет позволено доказать свою невиновность.

— И что же она должна для этого сделать? Позволить, чтобы ее зашили в мешок и швырнули в озеро? И утонуть, чтобы доказать, что она не ведьма — так, что ли?

Ангус удивленно на него посмотрел.

— Ты что же — хочешь пойти против закона? В законе ясно сказано, что подозреваемой в колдовстве женщине необходимо пройти испытание. — Пригнувшись в седле, он громким шепотом, напоминавшим отдаленный рокот грома, произнес: — Сразу топить ее никто не станет. Поначалу ее испытают каленым железом. Если она пройдет через это испытание, не издав ни звука, ее признают невиновной и отпустят.

Еще одно дьявольское испытание! У Роба перехватило горло.

— Я не позволю тебе издеваться над этой леди!

— Не позволишь? Но в этих стенах у тебя нет права голоса, Роберт Гленлион. Кроме того, ты говорил, что собираешься уехать к себе. Вот и поезжай с Богом.

— Да, я уеду отсюда. Господь свидетель, ты не тот человек, за которого я тебя принимал все эти годы. Неужели смерть сыновей тебя ничему не научила? Ведь если умрет девочка, которую опекает саксонка, это будет означать, что они погибли напрасно!

Рот Ангуса Кэмпбелла искривился в усмешке.

— Она не умрет. Мы будем о ней заботиться. По крайней мере до тех пор, пока она будет находиться в замке Лохви. Ну а теперь проваливай — не то я тебя растопчу!

Роб понял, что взывать к разуму Ангуса бессмысленно, и отошел в сторону. В следующую минуту жеребец лэрда бурей промчался мимо него и загремел подковами по деревянному настилу подъемного моста. Когда Ангус выехал из замка и поскакал в сторону ритуальных костров, к Робу подбежал старый Фергал.

— Ну, что ты теперь будешь делать, парень? — запыхавшись, спросил он. — В лэрда, как видно, вселился сам дьявол, и говорить с ним сейчас бесполезно. Когда граф Аргилл узнает, что одну из заложниц замучили, с ума сойдет от ярости.

— Где сейчас саксонка?

— Тебе не разрешат ее увидеть, сам знаешь. К ней наверняка приставили стражу.

— Меня интересует, где она: в башне или в подземелье? — Он пронзил Фергала яростным взглядом. — Где она? Отвечай!

Комната была даже меньше той, какую им с Мейри предоставили в самом начале. Джудит сидела на узкой койке и смотрела в окно, выходившее на озеро Аве. Кругом, насколько хватал глаз, простиралось водное пространство цвета полированной стали. Озеро окаймляли высокие, поросшие травой и кустарником скалы. Вдалеке виднелся похожий на кораблик небольшой островок. Сквозь туманную дымку проступали очертания двух высоких гор — Пасс-Брандер и Бен-Крухан, они, словно два великана, охраняли покой замка Лохви. Джудит снова стала бесправной пленницей. Ее бросили в каменный мешок и лишили всякого общения, к ней теперь не допускали даже Мейри. Она чувствовала себя самой несчастной женщиной на свете и едва сдерживала слезы. Но что проку в слезах? Никакого — она с давних пор знала об этом. Джудит не плакала, даже когда покидала Уэйкфилд, хотя чувствовала себя бесконечно одинокой и будущее рисовалось ей исключительно в мрачных тонах. Не плакала она, и выходя замуж за человека, который с самого начала дал ей понять, что она ему глубоко безразлична. Не лила слез, когда ее муж умер, а надежды вернуться в Англию обратились в прах. Даже когда Кэмпбеллы насильно увезли ее с Мейри из замка Каддел, Джудит не уронила ни единой слезинки. Но когда разразилась буря и Джудит осталась наедине с Гленлионом, она не сдержала слез. Стыд какой, подумала она в тот момент, почувствовав, что еще немного — и она сдастся на его милость. Только ночью, в постели, она поняла истинную причину своих слез. Оказывается, она ничуть не стыдилась прикосновений чувственного рта и нежных рук Гленлиона, но страдала от того, что многие дни ее молодости были безвозвратно потеряны — она не познала любви. Любви искренней, бескорыстной — мужу нужна была не она, а ее приданое. Джудит была бесконечно одинока. Ей так хотелось побеседовать с кем-нибудь на берегу реки или у очага, поделиться своими сокровенными мыслями. Даже здесь, в этом запущенном, холодном замке, населенном грубыми и тупыми людьми, она оказалась никому не нужной. Старуха служанка ее боялась, лэрд обвинял в гибели своих сыновей. А теперь ее обвинили еще и в колдовстве. Вообще-то она сама виновата. Нечего было напускать на себя таинственный вид и запугивать Мэгги. Старуха возненавидела ее и отомстила. Интересно, знает ли Гленлион о случившемся? Беспокоится ли о ней? Она следила за солнечным лучиком, игравшим на поверхности воды, и думала о Гленлионе. Он вступился за нее, не побоявшись отца. Но это было до того, как она очутилась в его объятиях, а потом отвергла. Неизвестно, придет ли он после этого ей на помощь. Когда они встретились в зале, он смотрел на нее так, что ей захотелось оказаться подальше и от замка Лохви, и от самой Шотландии. Казалось, он готов испепелить ее взглядом. Без сомнения, он ее презирал — за лживость и лицемерие. Господь свидетель, она сама все испортила — сначала ответила на его ласки, а потом оттолкнула. И теперь уже ничего нельзя изменить. Что будет с бедняжкой Мейри? Она осталась совсем одна — если не считать, конечно, Катрионы и Тома. Удивительно, до чего хорошо эти трое поладили между собой. Но судомойка и мальчик-скотник не слишком подходящая компания для наследницы знатного рода. С другой стороны, благодаря Тому и Катрионе девочка не чувствовала себя одинокой. Подул легкий бриз, принесший с собой запах водорослей и дыма. Люди из Лохви готовились к языческому празднику «майского дерева». Они будут танцевать, пить вино и эль, есть овсяные лепешки, а потом прольют на землю немного молока во имя лесного божества, которое должно обеспечить стадам хорошие пастбища, а при необходимости — надежное укрытие. Она сама помогала собирать в птичнике яйца для лепешек — пока старая Мэгги не возопила, что у коров пропало молоко. К несчастью, лэрд услышал вопли старухи, и это решило судьбу Джудит. Лэрд сразу же ухватился за выдвинутое старухой обвинение и приказал препроводить пленницу в эту превращенную в тюремную камеру комнату. Следы того, что здесь жили люди, еще виднелись. На полу валялись клочки шерсти, в углу лежала сломанная прялка. Отличная вещь. Кто, интересно, ею пользовался? Покойная супруга лэрда или какая-нибудь смешливая служанка? Ее внимание привлек приглушенный шум; она отвернулась от окна и взглянула на дверь — непреодолимую преграду из дубовых досок толщиной в добрых четыре дюйма. которая отделяла ее камеру от коридора. И в следующее мгновение узнала доносившийся из коридора голос — это был голос Гленлиона. Она уже стала подниматься на ноги, когда дверь распахнулась. Неосознанным движением она стиснула на груди руки, которые от охватившего ее волнения стали слегка подрагивать. Перед ней стоял Роберт Гленлион, а за его спи ной маячила сердитая физиономия стражника. — Тебе не причинили вреда, леди Линдсей?

Она покачала головой. Но говорить не могла и только во все глаза смотрела на Роба. Щеки у нее пылали, сердце билось так сильно, что его стук эхом отдавался у нее в ушах.

— У тебя кровоподтек? — Он двинулся вперед, оставив дверь нараспашку, и легонько коснулся ее щеки. Его рука была такой теплой и нежной, что Джудит захотелось стиснуть ее в ладонях и прижать к лицу.

Пока мысли лихорадочно проносились у нее в голове, Роб стоял перед ней, дожидаясь ответа. Она попыталась припомнить, откуда этот кровоподтек, ей это удалось, хотя и с большим трудом — удар обрушился на нее внезапно, после чего в голове помутилось…

— Не могу сказать точно… Должно быть, случайно ушиблась.

— Это он тебя ударил? Ответь мне, Бога ради…

— Ты сам говорил, что язык у меня как бритва. Поэтому, когда меня стали обвинять в колдовстве и наведении порчи на коров, я сказала, что только дурак может поверить в такую глупость.

В его глазах полыхнул мрачный огонь, а губы сжались в нитку.

— Больше он тебя не ударит, леди. Клянусь.

Она без колебаний поверила ему, хотя он еще ничем не заслужил ее доверия.

Она сжала его ладонь своими тонкими пальцами.

— Я верю тебе, Роберт Гленлион.

 

Глава 12

В зале было тихо; огонь в очаге догорал, свечи и светильники давно погасли, и зал освещал один-единственный факел. Слуги — из тех, что ночевали в зале, завернувшись в одеяла и пледы, — спали на соломенных матрасах вокруг очага. Роб двигался тихо, стараясь никого не разбудить. Правда, при звуке его шагов поднял голову его верный Цезарь. Но Роб это предвидел и, чтобы отвлечь его внимание, прихватил с собой кусок мяса. Пес бросился к мясу и стал с урчанием его пожирать, не обратив внимания на то, что Роб в знак прощания потрепал его по ушам. Хотя в зале огонь в лампах погас, лампы в настенных нишах в лестничном колодце еще едва теплились, но света практически не давали, так что Робу, чтобы выдерживать направление на винтовой лестнице, приходилось держаться рукой за холодную осклизлую стену. Роб намеревался увезти вдову Линдсей из замка до того, как отец успеет осуществить свой дьявольский план.

Роб понимал, что, устроив охоту на ведьм, лэрд хочет убить сразу двух зайцев: отомстить дерзкой леди и насолить непокорному сыну, который, являя собой пример непослушания, тем самым оказывал дурное влияние на вассалов и арендаторов Лохви. Роб решил, что не позволит отцу срывать злость на невинной женщине. Пока к лэрду не вернется здравый смысл, он будет прятать вдову в каком-нибудь безопасном месте подальше от замка. Как он и ожидал, каменную клетку, в которой содержалась вдова, охранял один-единственный стражник. Роб хорошо знал эту комнату, превращенную нынче в тюремную камеру. В прежние времена здесь любила сиживать мать Роба, она пряла пряжу и чинила одежду. Когда Роб был мальчиком, из этой комнаты частенько доносился женский смех: леди Кэмпбелл была женщина компанейская и обычно работала в окружении подруг, приезжавших к ней в замок погостить, или служанок, с которыми можно было перекинуться острым словцом. Роб часто вспоминал Эйлис Макгрегор, но с годами образ матери постепенно стерся из памяти. Зато он хорошо помнил сладкий запах лаванды, исходивший от ее одежды, и нежные прикосновения ее пальцев, когда она гладила его по щеке. Увы, Эйлис Макгрегор давно отошла в мир иной, как очень и очень многие из тех, кого Роб знал и любил. Лэрд Лохви похитил Эйлис у клана Макгрегор и, преследуя свои политические цели, в скором времени на ней женился. Как ни удивительно, Эйлис полюбила мужа — несмотря на его грубое обличье, ухватки и зычный, как труба, голос. В молодые годы в Ангусе было много привлекательного, но с годами обаяние постепенно исчезало. Но даже гневаясь на отца, Роб помнил, что Ангус когда-то был совсем другим человеком, и эти ностальгические воспоминания удерживали его от окончательного с ним разрыва. Стоя на верхней ступени лестницы, Роб временами выглядывал из лестничного проема, бросая взгляд в темный тоннель коридора. У двери камеры чадил факел, позволяя рассмотреть опиравшегося на копье клевавшего носом стражника. Стоявший у его ног кувшин, в каких обычно хранилось вино, ясно давал понять, каким образом он подкреплял свои силы во время дежурства. Роб знал о маленькой слабости грозного стража, и ему не составило большого труда подмешать в это укрепляющее питье настой сонной травы. Гораздо труднее было ждать, когда трава окажет действие. Главным врагом Роба сейчас было время. Кроме того, следовало подумать и о расхаживавших по стенам замка часовых. Роб очень надеялся, что они по случаю праздника выпили лишнего и, возможно, тоже дремлют на своих постах. Наконец-то! Стражник, за которым наблюдал Роб, выронил из рук копье, медленно осел на пол и захрапел. Роб, выскочив из своего укрытия, подбежал к стражу и снял висевший у него на поясе ключ от камеры. Он вставил его в замок, со скрежетом провернул, после чего ударом ноги распахнул дверь и вошел в комнату. Свет чадившего у двери факела позволял разглядеть узкую койку, на которой спала вдова Линдсей. Подойдя к койке, Роб некоторое время вслушивался в сонное дыхание женщины. Неожиданно до его слуха донесся странный приглушенный звук, не имевший к вдове никакого отношения; Роб прислушался и понял, что в камере, помимо Джудит, находится еще кто-то. Неужели старому лэрду пришло на ум лично охранять свою жертву? — с ужасом подумал Роб и осмотрелся. Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел в углу на соломенном матрасе спящую Мэгги. Разбуженная стуком каблуков о каменные плиты, она заворочалась, приподняла голову и стала подниматься со своего ложа. Нельзя было терять ни секунды. Прежде чем старуха успела закричать или сказать хоть слово, Роб нанес ей разящий удар кулаком под подбородок. Старуха рухнула на матрас как подкошенная, издав тихий, наподобие мышиного, писк. Роб быстро и ловко перетянул ей запястья ее же собственным ремешком и, стянув у нее с ноги шерстяной чулок, затолкал его ей в рот. Если все получится, как он задумал, ни его, ни вдовы не хватятся до самого утра, а это даст ему с Джудит возможность оторваться от преследования. Вернувшись к койке, на которой спала вдова, Роб потряс Джудит за плечо, одновременно закрывая ей рот ладонью на тот случай, если бы ей вздумалось закричать.

— Ни звука, — прошептал он ей на ухо, а когда вдова, осознав, что происходит, кивнула, убрал руку. — Нам надо поторапливаться, леди. Ты полностью одета?

— Нет, — прошептала она, присаживаясь на койке и прикрывая грудь краем пледа. Чтобы не смущать вдову, Роб, пока она приводила себя в порядок, выглянул в коридор. Вдова, накинув на плечи плед и зажав в руке башмаки, довольно скоро к нему присоединилась. О, эта женщина не растеряется ни при каких обстоятельствах, подумал он, ухмыляясь и беря ее за руку.

В башне имелась дверца, выводившая к озеру. Неподалеку виднелся поросший зеленой травкой прибрежный склон, но добраться до него можно было только на лодке. Когда Роб распахнул дверь, Джудит, увидев перед собой залитое лунным светом огромное водное пространство, замерла. Потом, справившись с удивлением, она с силой сжала руку Роба и прошептала:

— Мейри! Мы должны…

— Нет. Здесь она в безопасности. — Джудит попыталась было запротестовать, но Роб закрыл ей рот ладонью. — Твоя смерть, миледи, нисколько ей не поможет. Обвинение в колдовстве — не шутка. Даже если бы твой отец прислал сейчас за тебя выкуп, это вряд ли спасло бы тебя.

Она колебалась. Луна зашла за тучу, и он не видел ее лица, но угадал ее реакцию. Подул прохладный предрассветный бриз. Надо было поторапливаться.

— Ты должна бежать со мной. Останешься здесь — не доживешь и до вечера. Мне больно это говорить, но отец недвусмысленно дал понять, что не пожалеет усилий, чтобы тебя уничтожить.

— Но моя племянница… Мейри. Что станет с ней, если я убегу?

— Убежишь ты или умрешь, тебя все равно с ней не будет. Но если ты убежишь, то по крайней мере останешься в живых и сможешь принести ей пользу в будущем.

Подхватив Джудит на руки, Роб спустился к воде. Здесь женщина попыталась вырваться от него. Роб выругался, крепче сжал ее и мысленно дал себе слово, что, если она начнет брыкаться посреди озера, он швырнет ее в воду там, где поглубже, и пусть идет ко дну.

— Я не умею плавать, — вздрогнув, пролепетала Джудит, когда вода коснулась ее голых ног, и обхватила его за шею. Роб обрадовался: похоже, холодная ванна поумерила ее пыл и вернула к действительности.

— Тогда ты точно не ведьма, — сказал он с усмешкой, — и с успехом прошла бы уготованное тебе испытание. Одно плохо — после этого тебя все равно пришлось бы хоронить. Женщина может доказать, что она не ведьма, только пожертвовав собственной жизнью.

В ответ Джудит тяжело вздохнула, и Роб понял, что она только теперь осознала грозившую ей опасность. Войдя в воду по горло, Роб, поддерживая голову Джудит так, чтобы она могла дышать, поплыл к берегу. Из-за туч вышла луна, и Роб, мельком глянув на свою спутницу, подумал, что в эту минуту она очень походит на наяду или речную нимфу. Ее светлые волосы, озаренные лунным светом, приобрели голубовато-серебристый оттенок, а тащившийся за ней по поверхности воды подол полотняного платья казался прозрачным и тонким, словно сплетенный из паутины хитон. Джудит подумала, что с тех пор, как они вошли в воду, прошла целая вечность, и забеспокоилась.

— Не волнуйся, женщина, — сказал Роб. — Берег близко. Главное, что мы уже не в замке Лохви…

Наконец он почувствовал под ногами гальку, сделал еще несколько шагов и выбрался на берег. Осторожно поставив Джудит на ноги, Роб оглянулся. На фоне светлевшего неба черные башни и стены замка выглядели особенно зловеще. На стенах то появлялись, то пропадали огоньки — стража с факелами в руках делала обход. Оставалось только надеяться, что в сторону озера стражники не смотрели, сосредоточив все внимание на праздничных кострах — самые стойкие там все еще водили хороводы. Роб помог Джудит забраться вверх по склону. Когда они наткнулись на большой пышный куст боярышника, Роб плюхнулся на землю и потянул за собой Джудит, знаком показав ей, чтобы помалкивала. Некоторое время они сидели в полной тишине и напряженно прислушивались. До них не долетало ни единого звука, только шелест травы.

Когда обход закончился и стражники с факелами скрылись из виду, Роб поднялся и, увлекая за собой Джудит, направился в сторону болот. Опасность все еще существовала — их мог заметить какой-нибудь отбившийся от праздничной толпы подгулявший арендатор, но Роб считал это маловероятным. Близился рассвет, и жители в большинстве своем уже отправились на боковую. Двигаясь почти в полной темноте по болотам, Роб больше полагался не на зрение, а на слух, осязание и интуицию. Кроме того, он родился в этих местах и знал буквально все гати, тропки и проходы среди топей. Словом, он чувствовал себя на болотах довольно уверенно, чего нельзя было сказать о его прекрасной спутнице. Она то и дело принимала обыкновенную лужу за глубокую, наполненную ржавой водой яму или ров и высоко задирала платье, боясь испачкать подол. И когда, выбираясь из облаков, начинала тускло светить луна, Роб получал возможность созерцать ее маленькие, узкие ступни и стройные ноги и бедра. От этого зрелища его бросало в жар и он чувствовал внизу живота напряжение. Пройдя болото, они зашагали по твердой почве, углубляясь в заросли. По мере того как они удалялись от берега, попадавшиеся им на каждом шагу ивы стали сменяться соснами и дубками. В густом подлеске их вряд ли кто-нибудь разглядит, так что Роб по этому поводу перестал тревожиться. Его беспокоило другое — на месте ли лошади, которых ему удалось незаметно вывести из замка и спрятать в небольшой рощице на опушке леса. Рощица находилась примерно в сотне ярдов от тропинки, выводившей на Тиндрамский тракт. Ехать по тропинке, а тем более по тракту было рискованно, но только это и позволяло выиграть время. Лошади стояли там, где Роб их оставил. С облегчением вздохнув, он повернулся к Джудит, подхватил ее на руки и усадил на одну из лошадей — ту, что поменьше.

— Возьми, накинь на плечи, — произнес он, подавая ей шерстяную накидку, которую нес с собой. Но от мокрой накидки женщине стало еще холоднее. Тогда Роб достал из притороченной к седлу дорожной сумки плед и закутал им женщину. Она запротестовала, сказав, что он тоже промок насквозь и замерз.

Роб ее успокоил:

— Я захватил несколько пледов. Кроме того, мы скоро найдем местечко, где можно погреться у огня, поесть горячей пищи и обсушиться.

— С-скоро? — стуча зубами, спросила вдова. — Н-на-сколько я знаю, поместье Гленлион находится на расстоянии не менее тридцати лиг от замка Лохви.

— Ты, леди, меня недооцениваешь. Неужели ты думаешь, что между Лохви и Гленлионом нет дома, где бы меня приютили? У меня полно друзей и родичей, и они будут рады предоставить нам с тобой стол и кров. При этом даже не спросят, как мы оказалось в их краях, от кого скрываемся и почему у нас такой вид.

Гленлион не лукавил. Неподалеку лежали владения кланов Макгрегор и Макнэш. Часть родов поддерживала с Гленлионом дружеские отношения; имелись однако общины, настроенные по отношению к нему враждебно. Так что их с Джудит безопасность напрямую зависела от того, кто им встретится раньше — друзья Гленлиона или враги. Все темное время они ехали вдоль южного края долины Глен-Лохи и к рассвету добрались до Бен-Луи — высокой, окутанной мраком, поросшей лесом горы. Тиндрамский тракт лежал к северу, но ехать по нему следовало с большой осторожностью, стараясь по возможности избегать людных перекрестков. Роб не сомневался, что в замке Лохви уже обнаружили исчезновение вдовы и Рыжий Дьявол послал за ними погоню. А попасть в его лапы в планы Роба никак не входило. Они ехали все утро и весь день. На расстоянии лиги от Тиндрама находился Кирктон, где Роб рассчитывал остановиться на ночь. Роб оглянулся и посмотрел на свою спутницу. Она почти все время молчала, без возражений жевала сухие ячменные лепешки, которые он ей предлагал, и запивала эту скудную еду холодной водой из его фляжки. Джудит не жаловалась, но Роб чувствовал, что силы ее на пределе. Лицо у вдовы было бледное, под глазами залегли голубые тени. Она так сильно сжимала поводья, что побелели костяшки пальцев. За несколько часов скачки они останавливались только раз — по нужде. При этом вдова слезла и залезла на лошадь самостоятельно, отказавшись от его помощи. В ней были мужество и сила духа, которых он никак не ожидал.

— Недаром говорят, что англичане упрямы, — сказал Роб, решив ее поддразнить, и был вознагражден ее слабой улыбкой. — Ты, женщина, о ребенке не беспокойся, — добавил он через минуту, зная, о чем она думала всю дорогу, и сочувствуя ей. — Старая Мэгги хотя и не слишком привлекательная особа, но детей любит и о девочке будет заботиться.

Она внимательно на него посмотрела, словно пытаясь понять, правда это или он просто ее успокаивает. Судя по выражению его лица, он говорил правду.

— Вероятно, ты прав, — промолвила Джудит. — Я не замечала, чтобы она плохо обращалась с Томом, своим внуком. Чувствуется, что она его любит.

— Наш Том — проказник, каких мало. Боюсь, твоя Мейри хорошему у него не научится.

Джудит снова ему улыбнулась — куда теплее, чем прежде. И эта очаровательная улыбка поразила его в самое сердце. Что бы эта женщина ни говорила и ни делала, не оставляло Роба равнодушным. Он и не ожидал, что поездка с ней станет испытанием для его чувств. И это не могло его не смущать. Ближе к вечеру подул холодный ветер, который растрепал Джудит волосы и заставил ее поплотнее закутаться в плед. День близился к закату, и тени двух высоких гор — Бен-Луи и Бен-Озз, которые легли в долину, придали окружавшему их ландшафту более сумрачный, нежели утром, вид. Роб, приложив ладонь козырьком ко лбу, приподнялся на стременах, чтобы обозреть дорогу. В Кирктоне находились развалины древнего монастыря VII века, где в свое время хранились мощи святого Филлана. Роб был уверен, что уж там-то их искать никто не будет. Они добрались до Кирктона, когда уже совсем стемнело. В заброшенном аббатстве было тихо, как на кладбище. На месте обрушившихся стен росли ивы, еще сохранившиеся постройки были увиты плющом. Молодые люди решили укрыться в полуразрушенной часовне; пока Роб занимался лошадьми, Джудит, взяв кремень, кресало и немного сухого мха, разожгла костерок на том месте, где в незапамятные времена стояла каменная чаша со святой водой.

— Это святотатство, — посетовала Джудит, когда Роб вошел в часовню. — Надо было развести огонь в другом месте.

— Тогда костер был бы виден издалека, — резонно возразил Роб. — Нет, леди, это единственное место, где мы можем обогреться, не привлекая к себе внимания.

Она с минуту молчала, подбрасывая в огонь веточки и стебли сухой травы, потом спросила:

— Как думаешь, лэрд Лохви будет нас искать?

Роб молчал, напряженно размышляя над этим, казалось бы, таким простым вопросом. Признаться, он не столько опасался своего отца, сколько графа Аргилла. Если бы граф узнал о побеге заложницы, то, вне всякого сомнения, отрядил бы за ней погоню. А поскольку людей у него было гораздо больше, чем у Ангуса Кэмпбелла, это позволило бы ему вести поиск беглянки сразу в нескольких направлениях. Разумеется, в поисках будет принимать участие и лэрд Лохви, но он станет лишь орудием в руках зловредного графа. Роб с усмешкой подумал, что, если бы он назвал отца слепым исполнителем воли графа, тот наверняка почувствовал бы себя оскорбленным.

— Ты мне так и не ответил, — сказала Джудит зазвеневшим от волнения голосом.

— Лэрд Лохви просто обязан пуститься по нашему следу. Если не ради себя, то ради того человека, который организовал твое с Мейри похищение.

— Ты графа Аргилла имеешь в виду?

— Кого же еще? — Роб подбросил в огонь несколько сухих веток.

Она замолчала. Роб поднялся и отправился за своей дорожной сумкой. Бросив ее поближе к костру, сказал:

— Наш ужин наверняка будет не столь обильным, как в замке Каддел, но голод мы утолить сможем.

— Опять ячменные или овсяные лепешки? — разочарованно спросила Джудит.

— А чем плоха такая лепешка? — вопросом на вопрос ответил Роб, размешивая в глиняной плошке воду с овсяной мукой и доставая из сумки небольшую чугунную сковородку. — Это основное блюдо шотландского воина — горячее и сытное. Бывали времена, когда о такой еде мне приходилось только мечтать.

— Как-то не верится, что тебе приходилось голодать.

— Уверяю тебя, приходилось. Притом гораздо чаще, чем ты можешь себе представить. Ну вот, лепешки изжарились. Первая, самая лучшая — тебе. — С этими словами Роб снял со сковородки горячий овсяный блин и протянул своей спутнице.

Чтобы не обжечься, Джудит стала перекидывать лепешку с ладони на ладонь. Заметив, с каким серьезным видом она это делает, Роб ухмыльнулся. Жонглируя лепешкой, она, казалось, забыла обо всем на свете — даже о возможной погоне, а подобная передышка была ей совершенно необходима.

— Итак, ты везешь меня в Гленлион, — наконец сказала она, расправившись с двумя лепешками и запив их водой из кожаной фляги.

— Это так.

— Думаешь, нас не станут там искать? — спросила она, протягивая к огню руки.

— Это не столь уж важно. Она нахмурила брови.

— Неужели Гленлион такая мощная крепость?

— Нет, леди. Жилые покои у меня размером с фермерский дом, а оборонительная стена еще недостроена. — Роб вытер сковородку куском лепешки, отправил его в рот, а сковородку снова засунул в сумку. — Кроме того, в большом зале у меня ночуют коровы. Уверен, Саймон именно там их поместил, поскольку скотного двора у меня пока тоже нет.

— А кто такой Саймон?

— Мой кузен. — Роб с минуту помолчал и продолжил: — И в общем-то мой управляющий. Он присматривает за моими владениями, если я в отлучке. Когда я уезжал из Гленлиона б последний раз, он всячески этому противился, говорил, что эта поездка никому пользы не принесет. И оказался прав.

Она завернулась в плед так, чтобы прикрыть не только плечи, но и голову, и сказала:

— Понимаю. Это когда ты уезжал в Лохви, чтобы попытаться отговорить своих родичей от нападения на замок Каддел.

— Именно. Ведь я чуть не погиб, а братьев так и не спас.

Над костром алыми мухами летали искры. Жар от костра горячил лицо, но не спасал от дувшего в спину холодного ночного ветра.

— Если бы ты тогда остался дома, — сказала она, заставив его снова поднять на нее глаза, — то меня, вполне возможно, уже не было бы в живых.

В определенном смысле она была права. Не будь в Лохви Роба, Ангус Кэмпбелл обязательно сорвал бы зло на ней. Но это дело прошлое, а думать надо о настоящем. С шумом выдохнув, Роб покачал головой и произнес:

— Ты, леди, лучше помолись о том, чтобы мы пережили завтрашний день и добрались до Гленлиона.

— Ну, завтрашний-то день я обязательно переживу, — улыбнулась вдова. — Как-никак я путешествую в сопровождении Дьявольского Отродья.

В ее устах слова Дьявольское Отродье прозвучали почти ласково. Он ухмыльнулся:

— Да, леди, иногда приходится путешествовать и в такой компании.

 

Глава 13

Во сне она слышала топот погони и в страхе открыла глаза. Присев, стала с ужасом вслушиваться в доносившийся до ее слуха низкий приглушенный рокот. Потом услышала голос Гленлиона:

— Ничего страшного. Приближается гроза — вот и все.

Джудит с облегчением вздохнула. Это был всего лишь сон. Она огляделась. На горизонте проступал черный силуэт горы Бен-Луи, напоминавший изготовившегося к прыжку дракона. Светила луна, заливая все вокруг тусклым рассеянным светом. Она видела руины аббатства и пасшихся неподалеку лошадей, на которых они с Робом приехали. Джудит снова опустилась на каменный пол и, поплотнее закутавшись в плед, подумала, не предложит ли ей Роб заняться с ним любовью, но этого не случилось. Он протянул ей еще один плед, велел ложиться спать и сказал, что разбудит, когда настанет ее очередь охранять место ночевки. Но он ее не разбудил. С того места, где она лежала, было видно, как начало светлеть на востоке небо. Скоро взойдет солнце. Неужели он всю ночь так и не сомкнул глаз? Оставалось лишь удивляться, что этот грозный воин рисковал жизнью и своим положением, чтобы спасти заложницу, о существовании которой он месяц назад и не подозревал. В том, что он спас ее от смерти, сомневаться не приходилось. Нетрудно себе представить, чем могло закончиться затевавшееся против нее лэрдом Лохви судилище. Ее бы подвергли страшным пыткам, а потом утопили или сожгли живьем. Ей следовало бы поблагодарить Роба, но он не принял бы обращенных к нему слов благодарности. Уж такой это был человек — терпеть не мог, когда его благодарили. Джудит по опыту знала, что в таких случаях он или хмурился, или превращал все в шутку. Интересно, подумала Джудит, понимает ли он, что у них одинаковые отношения с отцами? Ее отец дал ей ясно понять, что ценит свои земли гораздо больше дочери. И она, естественно, испытывала к нему чувство, близкое к ненависти. Видимо, Роб испытывал нечто подобное и по отношению к Ангусу, хотя чувство долга удерживало его от окончательного разрыва с ним. Сидевший у затухавшего костра Гленлион потер ладонью больную ногу, и Джудит подумала о его ране. С тех пор как она промыла ее и наложила на нее целебные повязки, прошла неделя, и, если ее лечение помогло, Роб уже не должен был испытывать боли при ходьбе. В отдалении снова пророкотал гром. Гленлион поднялся и пошел проведать лошадей. По тому, как ловко и бесшумно он двигался, нетрудно было заключить, что ее лечение оказалось вполне эффективным. По счастью, за годы, проведенные в замке Каддел, она не забыла преподанные ей матерью уроки врачевания. Джудит еще раз взглянула на небо и прислушалась к отдаленным раскатам грома. Пора вставать и, пока Роб занимается лошадьми, привести себя, насколько это возможно, в порядок. За исключением нескольких слов, которыми они перед побегом обменялись по поводу Мейри, они с Робом почти не разговаривали. Временами ей даже казалось, что он полностью ушел в себя и просто забыл о ее существовании. После того как он пытался овладеть ею, а она его отвергла, Джудит решила, что он ее возненавидел. Теперь, разумеется, она так не думала, но его чувства к ней оставались для Джудит загадкой. Поднявшись и аккуратно сложив пледы, Джудит вышла из развалин часовни и присела за росшими неподалеку кустиками. Когда Гленлион, вычистив и оседлав лошадей, вернулся к огню, Джудит уже успела замесить тесто и нажарить лепешек.

— Будет дождь, — сказала Джудит, чтобы объяснить ему причину развитой ею бурной деятельности.

— И то верно. Надо побыстрее уезжать.

Дождь пошел только после того, как они отъехали от Кирктона и выбрались на поросшую зеленой травой и голубыми колокольчиками равнину. Среди травы и луговых цветов то тут то там попадались огромные камни и гранитные глыбы. Можно было подумать, что их разбросала по полю могучая рука великана.

Когда они остановили лошадей под укрывшей их от дождя скалой, Роб сказал:

— Отсюда уже недалеко до Глен-Дохарт, где живут мои родственники. У них мы и заночуем.

— Кэмпбеллы, что ли?

Роб потер заросший черной щетиной подбородок и мрачно усмехнулся.

— Нет, Макгрегоры.

— Макгрегоры? — Джудит ушам своим не поверила. — Эти дикие, жестокие люди, которые, как говорят, не боятся ни Бога, ни дьявола и считаются злейшими врагами Кэмпбеллов, — твои родственники?

— Ты совершенно права, люди они и впрямь диковатые. А родственниками приходятся мне по матери. Они и в самом деле враги Кэмпбеллов, хотя, если разобраться, им ничего не стоит угнать стадо даже у своих так называемых союзников. Отец женился на Эйлис Макгрегор, чтобы прекратить или хотя бы ослабить вражду между нашими кланами. — Роб вытер рукой лицо, так как капли дождя залетали даже в их убежище под скалой. — Но мы поедем не к самим Макгрегорам, а к Макнэшам — родственному им клану, который обитает в Глен-Дохарт. Макнэши известны своим гостеприимством и оказывают его даже самым дальним своим родичам, но это, пожалуй, все, что можно сказать о них хорошего. В остальном они ничуть не лучше Макгрегоров. Кстати, король подарил мне Гленлион, поскольку считал, что никто, кроме меня, с Макгрегорами и Макнэшами не уживется.

Слова Роба напомнили Джудит о том, что в Шотландии между многими кланами существовали тесные, подчас родственные связи. Это-то и помогало им в случае необходимости объединяться для войны против общего врага — Англии. Странные это все-таки люди, подумала о шотландцах Джудит, зябко поводя плечами: ветер был холодный, а дождь все лил и лил как из ведра. Когда наконец ветер разогнал тучи и они выехали на проложенный в лесу тракт, выяснилось, что дорогу основательно размыло. Копыта скользили в грязи, лошади то и дело сбивались с шага, и ехать было неудобно. В лесу пахло мокрыми прошлогодними листьями, мхом и грибами. Неподалеку от тракта струилась чистая лесная протока, и путники остановились, чтобы наполнить фляжки свежей водой.

— Ближе к ночи, — сказал Роб, передавая полную фляжку сидевшей на лошади Джудит, — мы будем у друзей, где обсушимся и обогреемся.

На лице у Джудит появилось скептическое выражение. Роб рассмеялся и, прикоснувшись к ее прикрытой пледом руке, сказал:

— Не веришь? Но я говорю правду, и ты, леди Келпи, скоро в этом убедишься.

— Как ты меня назвал? Леди Келпи? — удивилась Джудит. — По-твоему, я выгляжу как злой водяной дух? Пусть так, но в отличие от легендарного Келпи людей я на глубину не заманиваю и уж тем более в пучине их не топлю.

— Неправда, — сказал Роб, обворожительно улыбаясь. — Я сам не раз тонул в изумрудной глубине твоих глаз.

Снова пошел дождь, правда, не такой сильный, как прежде. Дождевые струи поливали пледы, в которые кутались путники, и кроны выстроившихся вдоль дороги деревьев. Но Джудит уже не было так холодно и неуютно, как прежде. Ее согревало струившееся из глаз Роба тепло, которым он щедро ее оделял всякий раз, когда смотрел на нее. Временами ей казалось, что в его глазах сокрыто нечто большее, чем просто забота. Отчасти это подтверждал отпущенный им комплимент, который, как ей думалось, шел от сердца, ибо Роб нисколько не походил на придворных ловеласов, отпускавших комплименты просто в силу привычки. Но может быть, это ей только кажется? Она принимает желаемое за действительное? Но ни один мужчина не был к ней столь внимателен и заботлив, как Роб. И это, разумеется, не могло не вызвать у нее ответных чувств. Но что, если она в него влюбится, а он в нее — нет? Хуже ничего не придумаешь. Как Роб и предсказывал, Макнэши встретили их с распростертыми объятиями и сразу же пригласили в зал, где стол был заставлен кувшинами с элем, тарелками с жареным мясом, мисками с горячей овсяной кашей и прочей не слишком утонченной, но вкусной и сытной снедью.

— Я знал, что приедут гости, — сказал Дугалд Макнэш, лучась радостью. — Недаром петух три раза прокукарекал, а потом просунул голову в двери зала. — Дугалд широким жестом обвел ломившийся от яств стол. — Ешь и пей вволю, Гленлион, мой славный друг и союзник. И жена твоя пусть угощается.

Джудит вопросительно посмотрела на Роба, но тот не сказал, что Джудит ему не жена, а предложил ей руку и повел в зал. Он оказался значительно меньше зала в замке Лохви, но уютнее и теплее, потому что стены здесь были сложены из бревен, а не из камня. Из боковой двери вышла женщина, которая, увидев Джудит, заахала.

— Бедняжка! Ты мокрая, как речной лосось. Ну-ка пойдем со мной…

Джудит заколебалась было, но Роб ободряюще ей кивнул.

— Иди, не бойся. Кайла о тебе позаботится.

По темному коридору Кайла провела Джудит в небольшую, ярко освещенную комнату.

— Здесь потеплей, чем в зале, — сказала женщина и, указав гостье на полыхавший в углу очаг, добавила: — Так что грейся. А я пока подберу тебе что-нибудь из одежды. Ведь с тебя вода течет!

Джудит трясущимися от холода пальцами развязала узел, которым стянула на груди накидку, поскольку скреплявшая ее брошь потерялась. Когда накидка упала на пол, Джудит, оставшись в мокром полотняном платье, прилипшем к телу, подошла к очагу и протянула к огню озябшие руки. Ноги у нее тоже промокли, и больше всего на свете ей хотелось сейчас надеть теплые шерстяные чулки.

Кайла прошла к большому резному гардеробу и, открыв дверцу, стала перебирать висевшие в нем платья. Остановив свое внимание на одном из них, она заворковала:

— Думаю, это платье подойдет тебе как нельзя лучше. Оно принадлежало моей покойной леди — да пребудет ее душа с Богом! А моя леди, да будет тебе известно, и ростом и фигурой была почти такой же, как ты. Надо будет и накидку тебе подобрать соответствующую. Матерь Божья! Да у тебя и чулок-то нет. Ну ничего, мы и чулочки найдем. А вот и полотенце. Сейчас мы тебя вытрем…

Кайла оказалось чрезвычайно энергичной и хлопотливой женщиной; не переставая квохтать, она носилась вокруг гостьи, как наседка вокруг цыпленка. Не прошло и нескольких минут, как Джудит обтерли полотенцем и обрядили в сухое льняное платье. Оно ничуть не походило на то, что ей выдали в замке Лохви, — шафранового цвета, с изящной вышивкой на рукавах и вороте. Надев на Джудит платье, Кайла стянула его в талии пояском из полированных медных колец, накинула на плечи мягкую шерстяную накидку, которая скреплялась на груди красивой брошкой из оправленного в серебро полудрагоценного камня.

Достав из ларца щетку для волос и красную шелковую ленту, Кайла сказала:

— Алый цвет отпугивает ведьм и не дает свершиться злому заклятию.

Услышав такие речи, Джудит бросила подозрительный взгляд на служанку, но не заметила на добродушном лице женщины ничего, кроме искреннего желания ей услужить. Продолжительная езда верхом по плохой дороге утомила Джудит, поэтому она была вовсе не прочь, чтобы о ней позаботились. Присев на стул, она позволила служанке привести ее волосы в порядок. Та, расчесывая их и заплетая в косы, болтала без умолку.

— Приятно все-таки, что Гленлион посетил нас. А мы уж думали, что никогда больше его не увидим. Ведь он сидел в английской тюрьме, а оттуда не все возвращаются. Самое ужасное, что никто из близких родственников ему не помог — ни деньгами, ни вооруженной рукой…

— В тюрьме… — удивленно протянула Джудит, но Кайла перебила ее, продолжив свои разглагольствования.

— Гленлион — храбрый парень, а на поле боя, говорят, прямо отчаянный. Братьям было до него далеко… Но я тебе вот что скажу: это в нем кровь Макгрегоров говорит. Только Макгрегоры в битве уподобляются дикому зверю. Но Лохви, конечно, вряд ли с этим согласятся…

Джудит слушала служанку рассеянно, поглощенная мыслью о том, что Гленлион сидел в английской тюрьме. Она никогда об этом не слышала. И неожиданно осознала, что его судьба во многом схожа с ее собственной — ведь он тоже был заложником, за которого требовали выкуп. И именно поэтому понимал весь трагизм положения, в котором она оказалась.

Когда она вернулась в зал, Гленлион сидел за столом и потягивал из кружки эль. Стоило ей появиться, как он окинул оценивающим взглядом ее новый наряд, изящную прическу и алую ленточку в волосах.

— Костлявая какая-то у тебя леди, Гленлион, — с улыбкой заявил Макнэш. — Ей-богу, костлявая.

— Да, — сказал Гленлион, не сводя глаз с подходившей к столу Джудит. — Что есть, то есть.

Когда он приблизился к ней, чтобы за руку отвести к предназначавшемуся для нее месту, щеки ее от смущения зарделись. И она еще гуще покраснела, заметив восхищение в его взгляде. Впервые мужчина отдал должное ее красоте. Это вызвало у нее в душе целую бурю.

— Это — Дугалд Макнэш, — сказал Роб, представляя ей хозяина дома, — по прозвищу Дьявольский Дугалд.

— Это точно, — улыбаясь во весь рот, сказал Дугалд. — И я горжусь этим прозвищем.

Гленлион приблизил губы к ее уху и прерывающимся от сдерживаемого веселья голосом произнес:

— В Шотландии в большом ходу прозвища, так сказать, описательного характера. Взять хотя бы прозвище Длинный Уилл или Черный Доналд. Стоит взглянуть на тех, кто их носит — а они расположились на противоположном конце стола, — как сразу становится ясно, почему их так прозвали. Прозвища Пожиратель Кур и Кот-Лизун относятся к чертам характера. Их получили два достойных джентльмена, чьи настоящие имена давно уже забыты, а сидят они по левую руку от упомянутых мной выше Уилла и Доналда. По правую руку от них расположились славные парни, Трехпалый Дэви и Безносый Джорди, они пострадали в сражениях с врагами. Один лишился трех пальцев, другой потерял нос. Их прозвища говорят также о том, откуда они родом. В данном случае о Миддл-Марче, что рядом с рекой Туид. Это пограничная область, куда постоянно вторгаются англичане, там в жестоком бою легко лишиться не только носа или пальцев, но и головы.

Подобная классификация шотландских прозвищ показалась Джудит настолько забавной, что она едва не расхохоталась.

— Гленлион! — взревел Макнэш. — Что слышно о Саймоне Маккаллуме? Он по-прежнему крутит хвосты твоим коровам или уже сожрал их?

Эти слова были встречены взрывом смеха.

— У меня-то благодаря Саймону коровки все в целости-сохранности, — ответил Роб, — а вот коров, принадлежавших Макнэшам, насколько мне известно, недавно продали на рынке в Раннох-Муре.

По залу прокатился ропот. Макнэш, однако, не придал словам Роба особого значения. Небрежно пожав плечами, он бросил:

— Было дело. Дэви Маккаллум, чтоб его черти взяли, угнал у меня двадцать отличных буренок.

— И стены у тебя недостроены, — продолжал поддразнивать его Роб.

— У тебя тоже. Но я мечтаю построить такую же высокую башню, какую построил лэрд Лохви.

Джудит заметила, как при упоминании о лэрде у Роба на мгновение окаменело лицо. Но когда он заговорил, голос у него звучал спокойно:

— Лохви все еще занимается строительством. Сейчас, к примеру, возводит дамбу.

Макнэш почесал подбородок и глубокомысленно кивнул.

— Небось из камня строит. Торф при наводнении мигом размоет. Мне приходилось жить в торфяной хижине, так что я знаю. — Макнэш обвел взглядом свой обшитый досками зал. — Деревянная постройка много крепче. Хотя деревянная крепость настоящей осады не выдержит.

Пока мужчины разговаривали о способах ведения осады, стенобитных орудиях и прочих интересующих их вещах, Джудит пододвинула себе деревянную тарелку и стала накладывать на нее жареное мясо, овсянку и овощи. В животе у нее урчало от голода. И хотя еды на столе было много, о белом пшеничном хлебе оставалось только мечтать. В Шотландии его почти не выпекали; когда же на кухне шотландского замка появлялось немного пшеничной муки, из нее обычно пекли пресные лепешки. Как ни странно, в последний раз она лакомилась ими, когда находилась в заточении в замке Лохви. Утолив наконец голод, убаюканная гулом голосов в зале, Джудит стала клевать носом. Обстановка для этого была самая подходящая — тепло и сухо, в очаге потрескивают дрова. Правда, очаг сильно дымил, и Джудит, чтобы дым не ел глаза, смежила веки. Но они будто налились свинцом, и поднять их не было никакой возможности. Она задремала и привалилась спиной к Робу, чье сильное мускулистое тело оказалось на удивление удобной подпоркой. Стоило ей, однако, осознать, какую фамильярность она допустила, как глаза у нее распахнулись и она поспешила выпрямиться. Роб, казалось, ничего не заметил и продолжал горячо рассуждать о преимуществах катапульты перед тараном при штурме крепости. У Джудит же буквально слипались глаза. Она боролась со сном с того самого момента, как они с Робом приехали к Макнэшам, и похоже, проигрывала это сражение.

Напряжение последних дней оставило Джудит, ей было уютно, тепло и спокойно. Не нужно ни о чем думать, никого бояться, спасаться бегством от врагов. Поистине восхитительное состояние, подумала Джудит, прежде чем провалиться в сон. Роб почувствовал ее тепло, когда она привалилась к его плечу. И хотя она была легкой, как перышко, и он едва ощутил ее прикосновение, с этого момента Роб только и думал, что о тепле ее тела, о той детской доверчивости, с которой она к нему приникла, и о возникшей между ними вполне осязаемой близости. Стремясь переключить мысли на что-нибудь другое, он попытался было завести с Дугалдом Макнэшем разговор о способах кладки крепостных стен, но чуть позже, не выдержав искушения, обнял Джудит за талию и привлек к себе. Сонная, она не оказала ему ни малейшего сопротивления, напротив, стала мягкой и податливой, как разомлевшее во сне дитя. Эта вдова Линдсей — истинное наваждение, подумал Роб. Ему жилось бы куда проще, если бы она не была такой мягкой, податливой, красивой и душистой. Впрочем, разве он один это замечал? Уже не в первый раз он ловил краем глаза устремленные на вдову любопытные взоры сидевших за столом мужчин.

— Твоя леди, должно быть, находит нашу компанию утомительной, — произнес Макнэш, когда Роб, перехватив его взгляд, выжидающе на него посмотрел.

— Мы весь день провели в дороге.

— К сожалению, ни свободной комнаты, ни пуховой перины у нас не найдется. Но набитых соломой матрасов сколько угодно. Можете лечь в коридоре или в пустом стойле в конюшне.

Роб поднялся и потянул за собой Джудит. Она мгновенно пробудилась и, почувствовав на себе руку Роба, поторопилась высвободиться из его объятий.

— Похоже, я задремала за столом и, сама того не желая, проявила неуважение к хозяину дома, — сказала она по-гэльски, смущенно улыбаясь Макнэшу.

— Ничего страшного. Гленлион сказал, что вы долго были в пути и очень устали, — пробасил тот, поднявшись из-за стола. — Что же касается возможной погони, на которую он намекал, не волнуйся — Кэмпбеллы в Глен-Дохарт не ездят. Боятся, что мы угостим их кашей из стрел и копий. Если бы Гленлион не приходился нам родственником по матери, он вряд ли отважился бы заехать в наши края.

— Господь благословит тебя за доброту, сэр, — сказала Джудит.

— Не стоит благодарности, леди. Позволь пожелать тебе спокойной ночи. — Макнэш отсалютовал ей наполненной вином чашей. — Твое здоровье! Пусть твои дети будут такими же сильными, как Макнэши, и хитрыми, как Кэмпбеллы.

Тост вызвал оживление и хохот у собравшихся за столом. Роб лишь слегка скривил губы в холодной улыбке.

Вряд ли кто-нибудь в этом зале скоро забудет вдову Линдсей, подумал он. Хотя она говорит по-гэльски отлично, но с английским акцентом, и это обстоятельство непременно вызовет многочисленные пересуды среди Макнэшей и Макгрегоров. Макнэши и впрямь стали удивленно выгибать брови и подталкивать друг друга локтями, но высказывать свои догадки об английском акценте Джудит в присутствии Дугалда не решились. К тому же этого не позволяли законы гостеприимства. А их соблюдали свято. Выйдя из зала, Роб и Джудит пошли по коридору и остановились у углубления в стене, представлявшего собой подобие ниши или алькова. В этом алькове лежали сваленные в кучу соломенные матрасы, и именно здесь Роб решил расположиться на ночлег. Утром они встанут пораньше и снова двинутся в путь, поскольку до Гленлиона остается еще не менее дня езды.

— Где мне лечь? — спросила Джудит. Роб ткнул пальцем в соломенный тюфяк, который покрыл пледом.

— Здесь. Рядом со мной. Так безопаснее. Завернувшись в плед, Роб прилег рядом с Джудит. Она повернулась к нему спиной, подложив руку под щеку. Ее вдохи и выдохи отмеряли время подобно тому, как щелканье лота отмеряет пройденное кораблем расстояние. Горевшие в коридоре факелы стали гаснуть; через час все стихло. Не было слышно ни смеха, ни звона чаш. Сон объял родовое гнездо Макнэшей. Роб знал, что надо хоть немного поспать, прошлой ночью он почти не сомкнул глаз, но сон все не шел к нему. Трудно уснуть рядом с леди, если соблазнительный изгиб ее бедра находится от тебя на расстоянии каких-нибудь нескольких дюймов, а от ее волос, перевязанных красной ленточкой, исходит волнующий запах вереска. Вдова Линдсей заворочалась во сне и еще ближе придвинулась к Робу. На ее прекрасное лицо падал лунный свет. Роб хмыкнул: воистину эта женщина, ее тело — роскошная подушка, на которую было бы так приятно склонить голову. Одно плохо: в следующую секунду эта живая подушка обязательно из-под тебя выскользнет. Уж такая эта вдова норовистая и противоречивая. И такая на первый взгляд хрупкая… Глядя на нее, ни за что не подумаешь, что ей удавалось в течение какого-то времени противостоять объединенным усилиям нескольких мужчин, пытавшихся вырвать у нее из рук ее воспитанницу. У нее также хватило душевных и физических сил терпеть дикие вспышки гнева Рыжего Дьявола Лохви и целый день скакать верхом по пересеченной местности. Эта вдова была все равно что завернутый в шелк кусок стали. Она обладала могучей силой, о существовании которой Роб прежде и не подозревал. Роб исследовал взглядом ее черты — прямой, античный нос, горделивые арки бровей, изящный овал лица, голубоватая тень под глазами от длинных стрельчатых ресниц. Во сне у нее растрепались волосы. Выбилась одна золотистая прядка и коснулась щеки Роба. Он вдохнул ее запах, сжал в своей сильной ладони и уже через минуту спал сном праведника.

 

Глава 14

Яркие солнечные лучи играли на поверхности озера Лох — огромного сверкающего аквамарина, лежавшего между двумя высокими горами Бен-Лорз и Милл-Грег. Они гордо вздымали свои покрытые снегом вершины к небу и, казалось, задевали ими за облака. Воздух вокруг был чист и свеж; веявший над озером легкий прохладный бриз таил в себе обещание тепла недалекого уже лета. Подняв голову и распахнув плед, Джудит с удовольствием подставила лицо солнцу и свежему ветру. На ней были лейне и брейд, которые щедрая Кайла выдала ей взамен ее промокшей насквозь одежды и отказалась взять их обратно Джудит не могла не радоваться такому проявлению щедрости. Особенно она была благодарна Кайле за теплые шерстяные чулки и удобные кожаные башмаки, доходившие ей до щиколотки. Гленлион на этот раз не надел обтягивавших штанов «тревсов» и был в одной только короткой тунике и небрежно наброшенном на плечи пледе, являя собой идеальный образ гордого горного лэрда. Когда он поворачивался к ней и одаривал ее взглядом, ее сердце сладко замирало. Она восхищалась его длинными черными волосами, в которых вспыхивали золотистые искорки солнечных лучей, серыми глазами, отражавшими голубоватую поверхность озера, красиво очерченными губами, капризно изгибавшимися порой в ироничной улыбке. Проснувшись поутру, она обнаружила, что он сжимает в ладони прядку ее волос. И не могла сдержать удивления, когда поняла, что лежит у него в объятиях. Между их телами нельзя было просунуть и соломинку — так тесно они прижались друг к другу во сне. А еще Джудит выяснила, как сильно Роб ее хотел — не заметить его эрекцию было просто невозможно. Даже во сне его тело реагировало на нее. Джудит хорошо помнила последний тост Макнэша, и мысль о том, что она волею судеб может стать матерью детей Гленлиона, теперь не шла у нее из головы. Она так и не решилась спросить у Роба, зачем он везет ее в свое поместье. Из замка Лохви он увез ее, чтобы спасти от неминуемой смерти, но о дальнейших его намерениях Джудит не имела ни малейшего представления. Ни о сожительстве, ни тем более о браке он с ней ни разу не заговаривал, и Джудит оставалось лишь теряться в догадках. Неопределенность угнетала ее, хотя общество Роба ей было приятно. За время путешествия она обнаружила в нем немало положительных качеств, которых прежде не замечала. К тому же он разбудил в ней надежды, связанные с новым замужеством и созданием семьи, не покидавшие ее долгих семь лет вдовства, на которых она уже было поставила крест. Впрочем, в этом она не призналась бы даже на исповеди. Они ехали по берегу озера, то поднимаясь на поросший лесом холм, то спускаясь в заболоченную низину. Он сказал ей, что эту ночь они проведут в Гленлионе, до которого по его подсчетам оставалось не менее шести лиг, то есть еще день пути. По мере того как они удалялись от Лохви и приближались к землям, дарованным Робу королем Робертом Брюсом, опасность погони становилась почти нереальной. Тем не менее темпа скачки они не снижали, даже ели и пили в седле. Макнэши щедро снабдили их овсяными лепешками и соленой рыбой. Наступил май; дни стали длиннее, и даже на закате всадники хорошо различали дорогу. Когда они подъехали к каменному мосту через реку Лион, сооруженному еще во времена римского владычества, за которым начинались владения Роба, его жеребец радостно заржал в предчувствии скорой кормежки и долгожданного отдыха в родной конюшне и резко увеличил скорость.

— Видишь, как радуется конь? — рассмеялся Роб, жестом предлагая Джудит пришпорить свою лошадку. — Знает, что дом близко.

Когда они спустились с холма в поросшую ярко-зеленой травой долину, солнце стояло еще довольно высоко, и Джудит смогла без помех рассмотреть принадлежавшее лэрду Гленлиону поместье. Все было не так уж плохо, как она себе представляла, судя по пренебрежительным замечаниям Роба и Дугалда Макнэша относительно состояния его владений. Стены будущего замка уже достигали человеческого роста, а четырехугольная главная башня, или «пил», как ее называли в Шотландии, возвышалась над землей на уровне третьего этажа. Кругом лежали груды камня, а строительные леса и различные приспособления для поднятия материалов окружали постройки наподобие частокола. Хотя каменщиков и плотников Джудит не заметила, она не могла не признать, что поместье имеет вид самой настоящей строительной площадки, где работа идет полным ходом.

— А вот и Гленлион, — сказал Роб, обводя широким жестом недостроенные стены и башню, а также сложенные из бревен и кирпича-сырца хозяйственные постройки под соломенными крышами. — Предупреждаю сразу: ни экономки, ни женской прислуги у меня нет, так что в моих покоях не очень-то уютно.

Она пожала плечами:

— Мне ничего не нужно, кроме пылающего очага и чистой постели.

— Вообще-то, когда я в последний раз здесь ночевал, все это у меня, кажется, было.

Стук копыт эхом отдавался в недостроенных стенах, и когда они приблизились, из ворот четырехугольной башни, помахивая обнаженным мечом, вышел человек. Приложив к глазам ладонь, он присмотрелся к всадникам и расплылся в широкой улыбке.

— Гленлион вернулся! Живой! — радостно вскричал он.

— А ты что, Саймон, в этом сомневался?

— Сомневался, и ты отлично знаешь причину, — последовал ответ.

Продолговатые газельи глаза Саймона остановились на Джудит. Она, в свою очередь, тоже внимательно на него посмотрела. Саймон был симпатичным парнем с соломенного цвета волосами и честным, открытым взглядом.

— Ну-ка, Гленлион, скажи мне скорей, как зовут эту костлявую леди? — с ухмылкой осведомился он.

— Это леди Линдсей из замка Каддел. — Гленлион соскочил с коня, подошел к сидевшей на лошади Джудит и, обхватив ее за талию, словно пушинку, снял с седла. — А это, миледи, Саймон Маккаллум — известный грабитель и мой родственник.

Джудит заметила в глазах Маккаллума вопрос. Он, видимо, хотел знать, какое положение она будет занимать в Гленлионе. Джудит и сама задавалась подобным вопросом, но ответа на него тоже не знала.

Когда Роб поставил Джудит на землю, она едва не упала — до того у нее устали и затекли ноги. Гленлион поддержал ее, обняв за талию.

— Позволь же нам войти, Саймон, — сказал он. — Разве не видишь, что леди того и гляди в обморок грохнется.

— Ни в какой обморок я не грохнусь, — запротестовала было Джудит, но Роб не стал ее слушать и, вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул. Прибежал взлохмаченный конюх и схватил лошадей под уздцы. Роб же, крепко держа ее за талию, повел к входу в башню. Джудит заметила выстроенную у крепостной стены новенькую конюшню. Она была сложена из бревен, покрыта соломенной крышей и источала запах свежего дерева и опилок.

— А я думала, у горцев крыши кроют дерном, — протянула Джудит.

— Ну нет! — Роб расхохотался. Она почувствовала у себя на щеке его дыхание и вздрогнула. — Такую крышу могут объесть овцы. Они здесь приспособились лазать по скалам, так что забраться на крышу им не составит никакого труда. Скажи, ты можешь идти?

— Конечно. — Она сделала паузу. — Но все равно большое тебе спасибо за заботу.

Когда они вошли в башню, Джудит услышала веселое потрескивание дров в очаге и обрадовалась: опасаться холода здесь не приходилось. Зал в замке Роба был небольшой, но довольно уютный. У одной его стены стоял новенький деревянный стол, у другой — такие же новенькие скамейки, поставленные одна на другую. Свет проникал в помещение сквозь узкие, вытянутые в вертикаль окна; потолок поддерживали светлые, только что оструганные дубовые балки.

— Саймон ко всему прочему занимается здесь еще и строительством, — сказал Роб. — Правда, строит довольно медленно. Или я еще не все увидел?

— Какой же ты злой на язык, — вздохнул Саймон с обиженным видом, хотя на губах у него играла веселая улыбка. Повернувшись к Джудит, которая улыбнулась ему в ответ, он сказал: — Добро пожаловать в семью, леди Линдсей.

— Миледи, — сказал Гленлион, бросив на Саймона не слишком любезный взгляд, — наша гостья.

Саймон удивленно поднял светлые брови.

— Значит, она не твоя невеста, а твоя гостья? — удивился Саймон. — Что ж, кузен, меня это даже больше устраивает.

Гленлион перестал рассматривать дубовые балки и посмотрел на Саймона. В его глазах мелькнула угроза, и этого нельзя было не заметить.

— Хватит разыгрывать из себя галантного кавалера, Саймон.

Грозный взгляд Роба удивил Маккаллума еще больше. Однако он виду не подал и, беззаботно пожав плечами, сказал:

— Твои сверкающие глаза могут испугать детишек или овец, но я слеплен из куда более прочного материала.

— Она — заложница графа Аргилла, — сказал Роб, пытаясь хоть как-то объяснить свою резкость. Это известие чрезвычайно заинтересовало Саймона.

— Вот здорово, — сказал он. — Нашелся наконец храбрец, который утер нос этому чванливому индюку. — Маккаллум перевел взгляд на Джудит. — Значит, ты, леди, представляешь для Аргилла определенную ценность?

— В настоящий момент, — рявкнул Гленлион, — эта леди представляет определенную ценность для меня. Скажи, какие помещения у нас в приличном состоянии?

— До чего же ты суров… Ну да ладно, не буду больше испытывать твое терпение. Пока тебя не было, я закончил отделывать этот зал; на втором этаже почти все комнаты готовы. Что же до третьего, то стропила под потолок я еще не подвел, поэтому, когда идет дождь, там мокро. Но в сухую погоду можно расположиться и там. Соломы, во всяком случае, у нас сколько угодно…

— Не может быть! Ты сделал гораздо больше, чем я рассчитывал. Как тебе удалось?

— Очень просто: дал денег старшине каменщиков и до полусмерти напоил плотников, — расплылся в улыбке Саймон. — Ну и, само собой, заплатил им вдвое против обычного.

— Вдвое? Ты шутишь!

— Точно, шучу. — Саймон бросил взгляд на Джудит, которую этот разговор забавлял. — Потому как если ноль помножить на два, все равно получится ноль. Кстати, леди, ты умеешь готовить?

— Умею, и говорят, очень даже неплохо, — ответила Джудит. Саймон был грубоват и неотесан, но Джудит понравился.

— Хорошо-то как! Признаться, овсянка и овсяные лепешки уже стоят у меня поперек горла. Впрочем, бывали времена, когда я вообще голодал.

— Шотландец, который не любит овсянку? Вот уж чудо из чудес! — Джудит широко улыбнулась Саймону.

— Я отдавал ей должное на протяжении последних тридцати шести лет, но сейчас предпочитаю говядину.

— Это какую же говядину, интересно знать? — вступил в разговор Гленлион. — Уж не был ли ты часом среди тех парней, которые увели у Макнэшей стадо коров?

— Ты меня обижаешь, кузен. По-твоему, я настолько испорчен, что способен ограбить собственных родственников? Ну нет. Что же до коров, то это дар Джона Макдугала.

Гленлион с подозрением на него посмотрел.

— Дар, говоришь? Я поверю в это, лишь когда Макдугал подтвердит твои слова. Впрочем, не будем об этом. Наша гостья чуть жива от усталости. Я отведу ее в комнату, а потом мы с тобой продолжим разговор.

Ничего желаннее соломенного тюфячка для Джудит сейчас не было. Она готова была уснуть даже на каменном полу в зале. На второй этаж вела узкая лестница. Лестничный пролет освещался одним-единственным факелом, хотя ниши г стене для масляных ламп уже были готовы. Вокруг пахло недавно оструганным деревом и свежим строительным раствором. Рука у Гленлиона была теплая, а поступь — уверенная. Но он хранил молчание, и это ее угнетало. Желая нарушить затянувшуюся тишину, Джудит завела с Робом разговор на самую, казалось бы, актуальную для него тему.

— И много ты собираешься строить?

— Ты видела все, что я могу в настоящее время себе позволить. Замок будет, конечно, небольшой, но надеюсь, он сможет защитить его обитателей и от непогоды, и от злых людей.

— Злых людей? Ты что, опасаешься нападения?

— Постоянно.

В коридоре на втором этаже было темно, и Роб, извинившись, спустился в зал за лампой. Джудит осталась в одиночестве, раздумывая над тем, какое будущее ждет ее в этом новеньком замке, где вместе с запахами свежего дерева и раствора витали призраки надежды и невоплощенной в жизнь мечты. Возможно, впрочем, это лишь ее иллюзии. И мечта так и останется мечтой.

Роб вернулся с зажженной лампой, бросавшей на его лицо розовые отсветы.

— Кроватей здесь пока нет, но завтра я велю рабочим сколотить из досок какой-нибудь топчан, — сказал он и повел ее в комнату, где уже была навешена дубовая, с медными засовами и петлями дверь.

Джудит так и подмывало спросить о том, что он собирается с ней делать. Быть может, он хочет получить за нее выкуп и уже написал ее отцу письмо? Интересно, что бы он сказал, сообщи она ему, что не прочь остаться в Гленлионе навсегда?

— Саймон пошел за женщиной, которая поможет тебе здесь устроиться, — сказал Роб, пересекая комнату и ставя лампу рядом с очагом. — Она же принесет тебе поесть. Саймон не соврал насчет говядины, и жена одного из плотников уже готовит мясо.

— А где будешь спать ты? — спросила она и лишь в следующее мгновение поняла, что ее вопрос прозвучал несколько двусмысленно.

Он повернулся и внимательно на нее посмотрел.

— В зале.

Джудит подошла к сваленной у стены груде соломы. Поверх соломы было небрежно брошено грубое шерстяное одеяло. В изголовье этой импровизированной постели стоял пустой кувшин, еще хранивший запах вина. Окно в комнате было непривычно широкое, с массивным каменным подоконником. Оконный проем закрывался не деревянными, как у горцев, а сплошными железными ставнями.

— Я хочу вставить здесь стекло, — сказал Роб, подходя к стоявшей у окна Джудит. — Стекольщик скоро его привезет. Оно обошлось мне в кругленькую сумму, но я не жалею. Помнится, моя мать всегда мечтала о стекле в спальне, и я подумал, что было бы неплохо сделать все так, как она хотела.

— Значит, ей так и не довелось полюбоваться на окно со стеклом? — спросила Джудит, присаживаясь на подоконник.

— Ты же видела лэрда Лохви и не можешь не понимать, что ему это было не нужно. «Напрасная трата денег», — заявил он. И был по-своему прав, поскольку в замковом хозяйстве всегда существует множество дыр, которые срочно требуется заткнуть. К примеру, расплатиться с плотниками, кузнецами, каменщиками… Да мало ли какие траты могут возникнуть у владельца замка? — Роб с минуту помолчал и, невесело улыбнувшись, произнес: — Иногда я думаю, что зря связался со строительством замка. Куда проще было бы построить саманный или деревянный домик.

— Зато ты будешь гордиться своим замком.

— Верно, буду. Но огородившись каменными стенами я останусь совершенно без денег. Особенно если фермеры опоздают с арендной платой. — Роб потер рукой подбородок и снова одарил ее печальной улыбкой. — Но не хочу утомлять тебя своими расчетами. Ты и без того в полном изнеможении. Так что выспись как следует, и завтра жизнь снова заиграет для тебя всеми цветами радуги.

Она хотела, но так и не смогла ему сказать, что жизнь ее снова станет прекрасной, лишь когда определится ее будущее. Когда он ушел, она подумала, что если бы он решил потребовать за нее выкуп, то непременно сказал бы ей об этом. До сих пор у нее не было причин ему не доверять; он относится к ней заботливо и с уважением и вряд ли захочет ее отослать.

Через некоторое время после ухода Роба в комнату вошла женщина с подносом, на котором стояли тарелки с вареной говядиной и неизменной овсяной кашей. Женщина оказалась улыбчивой и словоохотливой, и они с Джудит разговорились.

— Еда уже немного остыла, миледи, — сказала она, — но все равно вкусная. Так что ты сможешь неплохо утолить голод. А в этом кувшине — молодой эль, и тебе будет чем прополоскать горло. Еще что-нибудь нужно?

— Нет, то есть да. Завтра я собираюсь прибрать в доме, и мне нужен платок, чтобы повязать голову. Это во-первых. Во-вторых — всех женщин, которые привычны к готовке и уборке, прошу завтра собраться на кухне с первыми лучами солнца.

С минуту поколебавшись, женщина кивнула.

— Как тебе будет угодно, миледи.

— Кстати, как твое имя и какое положение ты здесь занимаешь?

— Моего мужа зовут Шимкин. Он — лудильщик. А мое имя — Мораг.

— Что ж, Мораг, надеюсь, мы с тобой подружимся и общими усилиями приведем хозяйство лэрда в порядок.

— Как скажешь, миледи. Но… — Она сделала паузу и выпалила: — Но что сказать лэрду, если он поручит распоряжаться на кухне мне?

— Не поручит — если дело будет поставлено хорошо.

— Тысяча извинений, миледи, но мне сказали, что ты заложница Дьявольского Отродья, а значит, не имеешь здесь никаких прав.

На сердце у Джудит стало холодно и пусто. Тем не менее она спросила:

— Это лэрд тебе так сказал?

— Нет, миледи.

— Ну так вот, пока лэрд не запретит, распоряжаться на кухне буду я.

Когда Мораг вышла, Джудит погрузилась в невеселые размышления и к еде даже не притронулась. Стоявшая перед ней на подносе пища остыла. Недаром говорят, подумала Джудит, что ожидание беды во сто крат хуже самой беды. Когда огонек в лампе стал гореть совсем тускло и Джудит со всех сторон обступили гигантские тени, она приняла наконец решение. Что бы там ни было, завтра она обязательно спросит у Роба, как он намеревается с ней поступить — отослать в замок Каддел или оставить при себе.

 

Глава 15

При дневном свете Робу удалось рассмотреть те особенности в конструкции замка, которые он не заметил в сумерках. Прогулявшись по внутреннему дворику и проверив принесенную ему Саймоном расчетную книгу, Роб поднялся на башню и стал наблюдать за тем, как каменщики выкладывали из больших каменных блоков третий этаж. Стук молотков плотников, возводивших новые строительные леса, и звяканье мастерков, которыми каменщики наносили на каменные глыбы известковый раствор, сливались в его ушах в торжественный гимн созиданию.

— Камень в основном местный, — сказал Саймон, стоявший рядом с Робом. — Это позволяет значительно сократить затраты. Что же касается строителей, то старшина каменщиков получает четыре шиллинга в неделю, а подсобный рабочий — всего шесть пенсов.

— А как продвигается строительство наружных стен? — поинтересовался Роб. — Надеюсь, к концу августа они будут готовы?

— Обязательно. Там и работы-то осталось всего ничего, — ответил Саймон, нахмурившись. — Ты что, ожидаешь нападения?

— Разве нападения на замок такая редкость?

— Мирный договор вроде бы еще действует. Или у тебя другие сведения?

— Умер граф Ольстер, известный под прозвищем Рыжий Граф, и король уехал в Ирландию. В Англии, насколько я знаю, тоже неспокойно.

— Это все регент воду мутит.

— Несомненно. И стягивает к Йорку наемников. Но если Эдуард двинется на север, Брюс вернется в Шотландию и преградит ему путь.

— Что ты намерен делать в случае войны? — спросил Саймон.

— Если я понадоблюсь, мне дадут знать.

— А что будет с леди?

Роберт повернулся к Саймону и сказал:

— Леди будет находиться здесь до тех пор, пока я не решу, как с ней поступить.

— Ты вернешь ее Аргиллу?

Роб и сам не раз задавался этим вопросом. Хотя такой выход представлялся ему наиболее разумным, он не хотел вновь обрекать вдову Линдсей на тяжкие испытания. Так что по собственной воле он бы ее не отдал. Чтобы ее заполучить, графу Аргиллу пришлось бы явиться под стены Гленлиона во главе войска. Но Роб считал, что это маловероятно. У Аргилла много других, куда более важных забот.

— Или ты собираешься вернуть ее семье? — снова спросил Саймон, так и не дождавшись ответа на первый вопрос. — Уэйкфилд наверняка заплатит за нее хороший выкуп.

Роб тихонько выругался.

— Ты, Саймон, задаешь слишком много вопросов.

— А ты в последнее время слишком много ворчишь. — Опершись о строительные леса, Саймон укоризненно посмотрел на Роба. — Кстати, ты мне не рассказал, почему у тебя с Аргиллом так испортились отношения. Говорят, он тебя предал и ты попал в плен к англичанам. Но точно мне ничего не известно. Думаю, ожесточился ты неспроста.

— Вот именно. Неспроста… — Об этом Роб еще никогда никому не говорил. Поскольку человек, узнавший его тайну, разделил бы связанную с этой тайной опасность. Ар-гилл, безжалостный и упорный в достижении своей цели, желая уничтожить свидетельства своего предательства, был способен на любое злодейство. Но эти свидетельства, другими словами, улики преступления, находились в надежном месте, и предъявить их суду следовало, по мнению Роба, лишь когда для этого настанет подходящий момент.

Послышался громкий крик; Роб и Саймон одновременно повернулись на звук и увидели лежавшего на земле каменщика, который, вмуровывая в стену каменный блок, сорвался с лесов и едва не был раздавлен рухнувшим вслед за ним огромным камнем.

— Тысяча извинений, — бормотал он как заведенный, пытаясь подняться с земли. — Тысяча извинений…

— Отнесите его в тень, — сказал Роб его товарищам, — и налейте ему кружку эля.

Пока каменщика поили элем, старшина отдал указание своим помощникам вытесать новый блок взамен поврежденного. Саймон недовольно поджал губы: опять хозяйству убыток! Надо сказать, этот человек был опытным управляющим и строителем и служил еще Найджелу, брату короля Брюса. Но после того как сэр Найджел умер в английском плену, он перебрался в принадлежавший его кузену Гленлион — эту, как ему казалось, тихую гавань, откуда уже не придется уезжать. Порой он вспоминал добрым словом своего прежнего хозяина сэра Найджела и скорбел о его безвременной кончине. Роб отлично понимал Саймона, поскольку чувство утраты было хорошо знакомо и ему. За годы не прекращавшихся междоусобиц и войн с Англией он потерял множество друзей и родственников, не говоря уже о самой тяжелой для него утрате — гибели братьев. Между тем на горизонте собирались тучи новой войны. Королева Изабелла и ее фаворит лорд Мортимер, действуя от имени малолетнего короля Эдуарда III, снова стремились навязать Шотландии английское правление. Господь свидетель, Роб давно уже устал от войн, запаха крови и воплей погибавших на поле боя. Но войны следовали одна за другой почти без перерыва, и казалось, кровавой круговерти не будет конца. Чтобы не думать о грустном, Роб сосредоточил свои помыслы на вдове Линдсей, которая занимала теперь комнату на втором этаже башни. По странному совпадению, это была та самая комната, которую Роб в память о матери собирался застеклить. Бывшая заложница графа Аргилла, вдова, стала теперь заложницей Гленлиона, правда, весьма необычной. За заложников всегда стремились получить выкуп и побыстрее, но Роб никаких усилий в этом направлении не предпринимал, поскольку после внесения выкупа заложника следовало отпустить на все четыре стороны, а этого ему не хотелось. Поначалу — что греха таить? — он был не прочь получить за вдову кругленькую сумму, но теперь о деньгах и не помышлял. Когда он думал об этой женщине, перед его мысленным взором представали ее изумрудные глаза, чувственная улыбка и белое, пахнувшее вереском тело. После встречи с ней в уединенном покое замка Лохви во время грозы он окончательно утвердился в мысли, что вдова видит в нем не просто тюремщика, а еще и мужчину, не равнодушного к ее прелестям. Роб не раз давал ей это понять. Спускаясь по винтовой лестнице в главный зал, Роб размышлял над тем, совместимо ли чувство долга с теми чувствами, которые он испытывал к вдове. Конечно, похитив заложницу у лэрда Лохви и графа Аргилла, он поступил вопреки бытовавшим тогда правилам. Но это лишь на первый взгляд, ибо лэрд после смерти сыновей страшно ожесточился и мечтал о мщении, потеряв всякое представление о справедливости. Без сомнения, оставить вдову в его руках было все равно что обречь ее на верную смерть. Однако, привезя ее в Гленлион, он подверг смертельной опасности собственную жизнь. Конечно, в случае нападения Роб всегда мог позвать на помощь Макгрегоров, Маккаллумов и Макнэшей, но долго сопротивляться Аргиллу, приди тому в голову блажь вернуть себе заложницу, он бы не смог, поскольку воинов у графа было раз в двадцать больше. Не говоря уже о том, что Роб не очень-то был уверен в преданности своих новых вассалов, поскольку лэрдом стал недавно и заслужить уважение воинственных обитателей здешних мест еще не успел. Словом, Роб ни в чем не был сейчас уверен — за исключением того, что окончательно испортил отношения с отцом и могущественным графом Аргиллом, который при желании мог бы раздавить его, как муху. И самое поразительное, что сделал он это ради женщины, чего прежде никто от него не мог ожидать. Он был уверен, что рыцарские подвиги во имя прекрасной дамы выдумали менестрели, и ни разу не встречал женщины, способной подвигнуть мужчину на геройство и самоотречение. И тем не менее… И тем не менее он сам не заметил, как стал защитником, покровителем и в определенном смысле даже сообщником вдовы Линдсей. Но как это ни странно, никакой награды от нее до сих пор не получил — даже обычных слов благодарности не услышал. Вспоминая, как он увозил вдову из замка Лохви, Роб подчас дивился собственной опрометчивости. Ведь наверняка имелись другие способы спасти женщину. К примеру, он мог написать графу Аргаллу — даже королю, если уж на то пошло. Вряд ли в их намерения входило ссориться с воинственным графом Уэйкфилдом. Но вместо этого он привез вдову в Гленлион — недостроенный замок, который в случае нападения не выдержал бы не только осады, но и одного-единственного штурма. Не иначе как у него помутился рассудок. Кажется, она рассказывала, что скучает по Англии? Вот и отлично — пускай отправляется к своим английским родичам.

— Привет тебе, рыцарь, — проворковал у него за спиной нежный голос, который он с некоторых пор так часто слышал в своих снах. Смутившись, Роб повернулся и увидел, как в зал вплыла вдова Линдсей. На ней было перетянутое поясом в талии шафранового цвета льняное платье, на голове — простой крестьянский платок, скрывавший ее золотистые волосы.

— Там на столе кувшин с элем, — произнес Роб, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Она улыбнулась.

— Действительно, кувшин. И что интересно, стоит на том самом месте, куда я его утром поставила.

— Неужели? — Он не сдержал своей обаятельной улыбки. — Впрочем, чему тут удивляться? Ты ведь всегда была любительницей наводить порядок и возиться по хозяйству.

— В детстве меня учили, что безделье — источник греха. Мама говорила, что, прежде чем командовать слугами, настоящая леди должна научиться все делать собственными руками.

— Может, ты и сапоги умеешь чистить?

— Никогда не пробовала. Зато знаю, как варить гуталин. — Продолжая улыбаться, она прошла к очагу, огонь горел ровным, бездымным пламенем. — В домашнем хозяйстве множество секретов. К примеру, правильно растопить очаг — это целая наука. Но вот хорошая тяга — целиком на совести каменщика, складывавшего очаг. Если он не знает своего дела, очаг всегда будет дымить — как его ни растапливай.

Несмотря на улыбку и нарочитый, показной оптимизм, она ужасно волновалась. Это было видно по ее избыточной жестикуляции и по тому, как подрагивали у нее руки, когда она поправляла на голове платок. Роб был наблюдательным и сделал соответствующие выводы.

— Не беспокойся, я не отошлю тебя к Аргиллу, — сказал он.

Джудит замерла на месте.

— Правда, не отошлешь?

— Правда. Ведь от тебя немало пользы.

— Пользы? — переспросила она, округлив от удивления глаза.

— Ну да. Вряд ли в замке кто-нибудь знает, как варить гуталин или растапливать очаг на английский манер.

Он ожидал, что она улыбнется, но вместо этого щеки у нее вспыхнули, а на лице появилось какое-то странное выражение.

— И это все, что ты можешь обо мне сказать, лэрд Гленлион, — что от меня немало пользы?

В ее глазах полыхнул гнев, и Роб нахмурился.

— А что, по-твоему, я должен был сказать? Что решил отослать тебя к отцу?

— Решил, значит?

— Да, это мне не раз приходило в голову. Разве ты не хочешь домой? Помнится, ты именно об этом говорила мне в Лохви. Или уже передумала? Боже правый, да ты изменчива, как весенний ветер!

— Напротив, я отлично знаю, чего хочу. И очень постоянна в своих желаниях, — сказала она, подходя к Гленлиону и пронзая его взглядом, исполненным такой ярости, какой он, признаться, увидеть в ее глазах никак не ожидал. — Я хочу сейчас того же, что и семь лет назад. Роб отвел глаза и покачал головой.

— Я не обязан знать, чего ты хочешь, и ты не вправе требовать от меня исполнения своих желаний.

— Вот-вот, все так говорили. Мои желания никогда не принимались в расчет. Зато я обязана была исполнять требования других. Всю жизнь меня поучали — что я должна делать, что говорить, даже что я должна думать или чувствовать! Господь свидетель, до чего я устала быть игрушкой в руках тупых, безответственных мужчин! Похоже, я в тебе ошиблась, Роберт Гленлион. Ты увез меня из Лохви не для того, чтобы спасти, а из каких-то своих соображений, не имеющих ничего общего с моими желаниями.

Ее слова были до того несправедливы, что Роб от гнева не сразу нашелся, что сказать. А когда заговорил, Джудит невольно попятилась, такой разъяренный был у него вид.

— Это верно, леди. Ты и впрямь во мне ошиблась, если думала, что я готов выслушивать необоснованные обвинения.

— То есть как это «необоснованные»?

То, что она отступила на шаг, он принял за раскаяние. Но это было заблуждение. Потому что она снова ринулась в атаку.

— Разве кто-нибудь спрашивал меня о моих желаниях, увозя меня в замок Лохви? Да ничего подобного. А когда меня обвинили в колдовстве и бросили в каменный мешок из-за наветов какой-то старой дуры, разве кто-нибудь поинтересовался, что я обо всем этом думаю…

— Я тут совершенно ни при чем.

— Вот как? Но я что-то не припомню, чтобы ты спрашивал у меня, хочу ли я бежать из замка Лохви, оставив Мейри в одиночестве.

— Выходит, перспектива утонуть или сгореть на костре тебя больше устраивала? — спросил он, вздернув подбородок. — Извини, не знал. Но если ты предпочитаешь смерть моему обществу, скажи — и я отвезу тебя обратно.

Наступило молчание, наконец Джудит негромко произнесла:

— Я бы предпочла остаться с тобой, Роберт Гленлион. Ее откровенность поразила Роба словно удар грома, и некоторое время он стоял, не двигаясь, словно оцепенел. Потом до его слуха донеслось какое-то шушуканье, и он, повернувшись, увидел группку забредших на кухню в поисках эля рабочих, ставших невольными свидетелями его объяснения с Джудит. Желая выяснить все до конца, Роб схватил ее за руку и потащил к винтовой лестнице.

— Боже правый, да здесь, кажется, назревает скандал! — воскликнул Саймон, входя на кухню вслед за строителями.

— Нет, Саймон, никакого скандала, — проворчал Роб, увлекая Джудит за собой. — Просто нам с леди нужно кое-что обсудить наедине.

Пока он тащил ее вверх по лестнице, она всем своим видом старалась показать, что подобное неуважительное обращение с его стороны ничего, кроме презрения, не заслуживает. Но при этом она не произнесла ни слова, понимая, что взывать к его рассудку в данную минуту бессмысленно.

В коридоре второго этажа было холодно, пустынно и тихо — лишь потрескивали полыхавшие в железных держателях факелы. Однако в комнату, куда Роб ее привел, проникали солнечные лучи и долетал дувший с долины легкий бриз. При свете дня Джудит удалось рассмотреть вырезанных на облицовочных плитах очага львов и в испуге бегущих ланей — единственных свидетелей предстоявшего решительного объяснения Роба и Джудит. Здесь по крайней мере можно было уединиться — строительство шло полным ходом и народа в башне толклось предостаточно.

Когда они вошли в комнату, Роб отпустил ее руку — гнев и волнение в его душе стали постепенно стихать.

— Итак, леди Линдсей, объясни, что ты имела в виду.

Она упрямо вздернула подбородок.

— Я хотела сказать, что ты навязываешь мне свою волю, даже не поинтересовавшись моими желаниями.

— Нет, леди, ты говорила совсем другое.

Она густо покраснела и, избегая его взгляда, едва слышно прошептала:

— Я сказала, что предпочитаю остаться с тобой.

— Да, — негромко произнес он, — именно это ты и сказала. — Его затопило незнакомое ему прежде чувство, ничего общего не имеющее с вожделением, но способное породить в душе сумятицу. Роб услышал то, что хотел, но, к несчастью, не знал, что ответить.

Ему захотелось коснуться ее щеки, ощутить ее тепло, сорвать у нее с головы крестьянский платок, скрывавший волосы, и распустить их, чтобы они золотистым каскадом рассыпались у нее по плечам. Захотелось прижать ее к груди и до конца дней с ней не разлучаться. Жизнь тяжела, непредсказуема, полна насилия и жестокости; понимая все это, Роб тем острее осознавал, какой драгоценный дар преподнесла ему судьба в лице этой прекрасной и такой хрупкой на первый взгляд женщины. И он не мог этот дар отвергнуть. Он протянул ей руку, и, поколебавшись какую-то долю секунды, она вложила в нее свою узкую ладонь. Он медленно, почти торжественно поднес ее к губам и поцеловал. Она ощущала его дыхание, когда он скользнул губами по голубым жилкам под нежной белой кожей ее запястья. Исходивший от нее запах вереска пьянил его, наполняя невыразимым блаженством. Боясь спугнуть ее торопливым движением или чересчур резким жестом, Роб сдержал нахлынувшие на него эмоции и, приблизив губы к ее нежному ушку, прошептал:

— Ты пахнешь как горный вереск весной.

— Пару месяцев назад я положила несколько пучков вереска в свой сундук, чтобы… — начала было Джудит и замолчала, поскольку его губы отправились в путешествие вверх по ее руке. Дойдя до локтя, где начинался мешавший ему рукав, Роб остановился и поднял на Джудит глаза. — Чтобы защитить свою одежду от моли, — закончила Джудит фразу и тоже на него посмотрела. Сгорая от желания, Роб пожирал взглядом ее приоткрывшиеся от волнения алые губы, изумрудно-зеленые глаза и сливочную шею, где под нежной кожей пульсировала жилка. Он так сильно хотел ее, что титаническим усилием воли преодолел искушение взять ее прямо там, у стены, где они стояли. Приподняв ее лицо, он сказал, отчеканивая каждое слово:

— Если ты, леди, сейчас мне уступишь, то будешь скомпрометирована и твой отец откажется платить за тебя выкуп.

— А для тебя самое главное — выкуп? — прошептала Джудит.

— Ну уж нет. — Он снял у нее с головы платок и вытащил из прически шпильки, и волосы рассыпались у нее по плечам. — С меня достаточно того сокровища, которое я сейчас сжимаю в своих объятиях.

 

Глава 16

Слова Роба эхом отозвались у нее в ушах. Ни один мужчина не называл ее сокровищем. У нее перехватило дыхание и на какой-то миг, показавшийся ей вечностью, она утратила способность говорить. Простые, казалось бы, слова лэрда всколыхнули у нее в душе целую бурю самых противоречивых чувств.

По спине у Джудит побежали мурашки, когда он посмотрел на нее. Проникавший в комнату сквозь распахнутое окно солнечный свет отражался в его серых глазах.

— Не спеши с ответом, женщина, — нарушил он тягостное молчание. — Хорошенько подумай, то ли это, чего ты хочешь.

Она накрыла своей ладонью его сильную руку, которая лежала у нее на щеке. Ее бросило в жар, а дыхание стало прерывистым.

— Откуда мне знать? В верности ты мне не клялся, обетов никаких не давал. Кто знает, что у тебя на уме?

— Я спас тебя от неминуемой смерти. Неужели тебе этого мало?

Сердце у нее, казалось, остановилось.

— Мало. Мне нужно что-то определенное. — Почувствовав разочарование, она отвернулась. Неужели он промолчит, не выскажет ей своих чувств? Тогда она не сможет отдаться ему всем своим существом. Тело, быть может, отдаст, а душу и сердце — ни за что.

— Если для тебя так уж важно, миледи, — тихо, но взволнованно произнес он, — я готов дать тебе клятву, что буду защищать тебя от врагов, оберегать от всяческих неприятностей и достойно с тобой обращаться. Но уверяю тебя, твое семейство не обрадуется, если я возьму на себя более серьезные обязательства по отношению к тебе.

— Мое семейство меня не интересует. — Она снова перевела на него глаза и подумала, что это ставшее ей таким дорогим лицо является ей даже во сне.

Роб удивленно изогнул бровь.

— Может быть, тебе нужно церковное благословение? Но разве ты не знаешь, что папа римский особым эдиктом запретил католическим священникам совершать в Шотландии обряд венчания и даже отпевать мертвых?

— Мне не нужно ни родительского, ни церковного благословения. Я просто хочу знать, каковы твои чувства ко мне.

По выражению его лица Джудит поняла, что в душе у него происходит нешуточная борьба. Все понятно! Он желает ее, но любить не может, и именно это заставляет его держать рот на замке. Ах, до чего же она была глупа, надеясь, что найдет в сердце этого горного лэрда любовь!

— Послушай, миледи, я мало что могу тебе предложить. Все, что у меня есть, — это недостроенный замок да горстка арендаторов, чьи деньги позволяют мне кое-как сводить концы с концами. Я ничего не могу тебе обещать, кроме тяжелого, изматывающего труда и нескончаемых набегов и войн, которые в любой момент могут уничтожить даже тот скромный достаток, который со временем, возможно, у меня будет.

— Ты в самом деле считаешь, что я могу предпочесть твои земли данным тобой клятвам верности? — Она вопросительно на него посмотрела и медленно покачала головой. — Как же плохо ты меня знаешь. Кстати, у меня тоже есть земли — и в Англии, и в Шотландии, так что не твои владения привлекают меня, Гленлион. — Она положила руку ему на предплечье, почувствовав, как напряглись у него мышцы, и увидела собравшиеся у него на лбу морщины. Нет, он совершенно ее не понимает. — Земли, несомненно, представляют определенную ценность. Я хорошо это знаю. В свое время моя собственная ценность как раз и определялась стоимостью принадлежавших мне земель. Но совсем недавно я поняла, что на свете есть другие ценности и они для меня гораздо важнее.

— Легко рассуждать, когда владеешь землями, — с горечью произнес Роб. — Мне такое и в голову не приходило, потому что я бился за каждый клочок земли, за каждый пучок клевера.

— Тем не менее кое-что от благ земных ты все-таки урвал. К примеру, добыл с помощью своей храбрости и меча эту долину. Уверена, ты в силах удержать то, что с таким трудом приобрел.

Роб невесело рассмеялся.

— Интересно, что ты скажешь, когда я всего этого лишусь и нам придется жить в пещере и одеваться в шкуры?

Джудит понимала, что рискует, открывая ему свое сердце и не зная, какие мысли бродят у него в голове, но другого выхода не было.

— Я скажу, — прошептала она, — что, любя такого мужчину, как ты, считала бы себя богатейшей женщиной в мире.

Его серые глаза были полузакрыты и осенены ресницами, тем не менее она заметила, что в них полыхнул огонь. Взяв ее лицо в ладони, он, глядя ей в глаза, прошептал:

— До чего же ты смелая… — и, проведя губами по ее губам, добавил: — и до чего наивная… Не понимаешь, что отныне нам остается уповать лишь на Божью милость.

Он выпустил ее из объятий, отступил на шаг и с шумом втянул в себя воздух.

— Священника поблизости нет. Да если бы и был, не смог бы из-за папского запрета совершить обряд венчания. Но в соответствии с шотландским законом мы имеем право принести брачные обеты сами, без священника, имея в качестве свидетелей одного только Господа Бога и птах небесных. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она кивнула:

— Понимаю. Это называется союзом скрещенных рук или браком по взаимному согласию.

— Совершенно верно. — Он снова протянул к ней руку, коснулся пальцами ее нежной щеки и севшим от волнения голосом произнес: — И этот брак будет таким же нерушимым и прочным, как если бы мы дали брачные обеты в церкви перед лицом священника. Но чтобы этот брак нельзя было оспорить, необходимы два свидетеля. Кроме того, брак нужно подтвердить актом любви на брачном ложе.

Брак по согласию… Такого рода церемония в Шотландии была сопряжена с выплатой жениху определенной суммы — так называемых невестиных денег. Но ей нечего было ему дать, кроме собственного сердца.

Когда Роб заговорил снова, у него на губах появилась едва заметная улыбка.

— Я готов пройти с тобой через эту церемонию только для того, чтобы дать тебе возможность сказать «нет». Но предупреждаю: если ты скажешь «да», обязательно затащу тебя в постель, чтобы убедиться в искренности твоих слов.

Для окончательного решения ей понадобилось не больше секунды. Из того, что произошло дальше, у нее в памяти запечатлелись лишь несколько мгновений; все остальное словно затянуло туманной дымкой. Лэрд Гленлион крепко держал ее за руку и не сводил с нее глаз. Они стояли в главном зале замка перед ярко полыхавшим очагом; рядом с ними — приглашенные в качестве свидетелей Саймон Маккаллум и жена лудильщика Мораг. Лэрд Гленлион громким голосом произносил торжественные слова брачного обета:

— Я, Роберт Кэмпбелл, перед лицом Господа и в присутствии этих добрых людей беру в жены Джудит Линдсей. Этот брак заключается по обоюдному согласию сторон и в соответствии с законами Шотландии, что я, Роберт Кэмпбелл, подтверждаю своим рыцарским словом…

Джудит произносила слова брачного обета прерывающимся от волнения голосом. Пути назад не было: чтобы она потом не пошла на попятную и не отказалась от данного ею слова, Роб пригласил свидетелей, чье присутствие в случае брака по согласию было, в общем, необязательным. Когда все необходимые клятвы и обеты были даны, не привыкший к подобным торжественным церемониям Саймон с облегчением перевел дух, расплылся в улыбке и громким голосом потребовал, чтобы в зал принесли вина и пирогов. Мораг, напротив, внимала словам ритуала как завороженная, и в глазах у нее блестели слезы. Когда в зал повалил простой люд, дожидавшийся окончания церемонии на улице, Мораг подошла к Джудит.

— Ох, неладно это — играть свадьбу в мае. Уж больно примета плохая, — сказала она.

— Настоящую свадьбу мы справим в День всех святых, — сказал Роб. — То, что происходило сегодня, — скорее обручение, хотя и считается законным браком.

— Не считается. Пока вы с молодой женой не легли в постель, — со знанием дела заметила Мораг, даже не покраснев.

— Прежде чем наступит утро, брак получит необходимое подтверждение, — ответил Роб. Джудит, услышав его слова, вспыхнула словно маков цвет.

Когда они поднялись из-за стола, на улице уже сгустилась ночная тьма, но зал был по-прежнему ярко освещен факелами, а свадебное пиршество продолжалось. Поднявшись на второй этаж, они вошли в комнату, где горел очаг и одна-единственная масляная лампа. После того как Роб закрыл дверь, ими овладело странное смущение, и некоторое время они стояли посреди комнаты в полном молчании, не решаясь произнести ни слова. Роб не сводил с Джудит глаз, и сердце у нее замирало от волнения.

— А ты нарушил ритуал — не потребовал с меня «невестиных денег», — сказала наконец Джудит, чтобы прервать затянувшееся молчание.

Роб изогнул в насмешливой улыбке казавшиеся черными в полумраке комнаты губы.

— Не счел нужным. Будь они у тебя, я все равно бы их не взял.

— Неужели? — Она подошла к столу, где стоял кувшин с вином, и наполнила два кубка. Руки у нее при этом слегка дрожали. Надо же, подумала Джудит. С чего бы ей нервничать, если она давно уже не девственница? Она отлично помнила события своей первой брачной ночи, но полагала, что с Робом у них все будет по-другому. Потому что он разбудил в ней такие чувства и желания, каких она прежде не испытывала.

Она протянула ему кубок и сказала:

— И все-таки я должна подарить тебе хоть что-нибудь — взамен «невестиных денег».

— Кое-что ты мне сегодня подаришь, — сказал Роб, беря у Джудит кубок и коснувшись ее руки губами. — Обязательно.

Джудит бросило в жар, стало трудно дышать. Смешавшись, она поставила свой кубок на стол.

— Я хотела сказать…

— Я знаю, что ты хотела сказать, миледи.

Она смотрела, как он потягивал горячее, сдобренное специями вино, прислушиваясь одновременно к бешеному биению своего сердца, его стук не давал ей сосредоточиться.

Роб, сделав глоток, посмотрел на нее поверх края своего кубка.

— Все произошло так быстро, — сказала Джудит, разведя руками. — Я и опомниться не успела.

Роб кивнул:

— Да, быстро. Куда быстрее, чем я мог себе представить. — Он сделал паузу и снова глотнул вина. — Знаешь, мне еще не приходилось похищать невесту.

Она рассмеялась.

— Нисколько не сомневаюсь. Увозя меня из Лохви, ты и подумать не мог, что увозишь свою будущую жену.

— Напротив, — сказал он, сверля ее взглядом. — Такая мысль мне как раз в голову приходила.

В этот момент между ними что-то происходило, хотя они и не отдавали себе в этом отчета. Поставив кубок на каменную полку очага, Роб в два шага преодолел разделявшее их расстояние, и в следующее мгновение она уже оказалась у него в объятиях. Он нашел ее губы, и жар, который пробудил в ней его поцелуй, стал распространяться по ее телу со скоростью лесного пожара, вызванного ударом молнии. Когда, прижимаясь губами к ее губам, он запустил руку ей в волосы и стал перебирать пальцами тонкие золотистые прядки, она блаженно вздохнула. Джудит положила руки ему на грудь, чувствуя сквозь тонкую шерсть туники сильное биение его сердца. Его язык с силой раздвинул ей губы. Она втянула в себя его кончик, пахнувший вином и желанием; горячая пульсирующая пустота у нее между ног все увеличивалась, настоятельно требуя заполнения.

— Кстати, — пробормотал Роб, оторвавшись наконец от ее губ, — я проследил за тем, чтобы в эту комнату поставили приличную кровать.

— Я заметила. Кровать принесли почти сразу после того, как я проснулась. Я еще обратила внимание, что матрас на ней новый.

— Было бы глупо этим не воспользоваться…

Пока он расстегивал у нее на груди брошь, скреплявшую концы ее шерстяной накидки, и развязывал завязки платья, она, прикрыв глаза, хранила молчание, временами едва заметно содрогаясь от страсти. Перед свадьбой Мораг помогла ей принять ванну и вплела в ее свадебный венок полевые цветы с нежным ароматом. И теперь, после того как Роб ее раздел, на Джудит оставался только венок. Роб провел рукой по ее нежной шее, коснулся плеч и груди; охваченная желанием, Джудит едва держалась на ногах и, чтобы не упасть, схватилась за Роба. Кровать была задрапирована ярко-зеленым бархатным пологом, что придавало ей сходство со сплетенным из веток и травы шалашом. Голова у Джудит закружилась, ее бил озноб, безумное желание пульсировало в каждой клеточке ее тела и настоятельно требовало выхода. Раздвинув полог и подхватив женщину на руки, Роб уложил ее на новый, пахнувший сухим вереском матрас, после чего прилег с ней рядом, с силой прижав ее к себе, чтобы почувствовать каждый изгиб ее тела. Волоски у него на груди, животе и ногах щекотали кожу, и это еще сильнее возбуждало Джудит. От его ласк у нее останавливалось дыхание, а по телу волнами пробегала дрожь.

— Милый Гленлион… — произнесла она, прильнув к нему, изнемогая от страсти.

— Роб, — поправил он ее. — Называй меня именем, данным мне при крещении…

— Роб, — словно эхо повторила она, когда он втянул в рот ее сосок и пощекотал его языком. Весь мир, казалось, исчез, остались только двое — он и она. Их жаркие ласки и все возрастающее желание. Это было настоящее волшебство, ничего подобного Джудит еще не испытывала, хотя не была девственницей. Ей казалось, что они лежат на лазурном берегу моря, омываемые волнами. Джудит раскинула ноги и почувствовала, как ее лона коснулась крылом сказочная птица с ярким оперением. Нет, это не птица. Это Роб нежно пощекотал пальцами ее горячее лоно и в следующее мгновение вошел в нее. Она выгнулась ему навстречу и приняла в свои объятия. Они двигались в одном ритме, стремясь к финалу. Молодые, прекрасные, охваченные чувством, которое невозможно описать, только воспеть в стихах. Через секунду, показавшуюся им вечностью, они унеслись в небеса, увидели радугу и золотым дождем пролились на землю.

— Пьяная деревенщина, — сказал Роб, когда утром они проходили через зал, то и дело переступая через тела лежавших на полу в самых немыслимых позах людей.

Джудит рассмеялась.

— Даже Саймон храпит. — Она указала на управляющего, который валялся под столом, зажав в руке пустую бутылку.

— Ладно, пусть поспят. В конце концов, один день погоды не сделает, а работы еще много.

Во дворе было тихо; Роб оседлал и взнуздал двух лошадей: своего огромного вороного жеребца и небольшую кобылку для Джудит. Вскочив в седла, они выехали со двора через проем в стене, где в скором времени рабочие должны были построить ворота. Джудит опустила капюшон своего лейне на плечи, подставив восходящему солнцу лицо. Неспешной рысью они проехали по деревенской дороге, а потом затрусили по узкой тропе по направлению к озеру. Скалистый и обрывистый берег понижался только в одном месте; там землю уже распахали и засеяли ячменем. В центре распаханной полоски красовался похожий на монумент плоский камень, на расстоянии полета стрелы от него рос огромный раскидистый тис. Они остановились под его ветвями, дававшими густую тень. Воздух был напоен острыми пряными запахами. Роб сорвал с дерева зеленую пушистую веточку и стал обрывать с нее иголки. Конь, сообразив, что его хозяин никуда не торопится, пригнул голову к земле и захрустел сочной росистой травой.

— Говорят, под этим тисом родился Понтий Пилат, — сказал Роб, теребя в руках тисовую веточку. — Его мать была уроженкой этих мест, а отец — римским солдатом. В свое время в этих краях царили римляне. Они завоевали здесь множество земель и городов, а потом неожиданно исчезли.

Озадаченная его словами, Джудит кивнула:

— Да, так оно и было.

— А теперь Гленлион принадлежит мне. Это подарок короля Роберта Брюса, и я здесь полный хозяин. — Роб бросил тисовую веточку и посмотрел Джудит в глаза. — Так что удержать за собой эти земли для меня дело чести, и я не пожалею усилий.

— Ну уж в этом-то я не сомневаюсь. Ты дашь отпор всякому, кто покусится на твои владения.

Тронув коня, он подъехал к Джудит поближе и взял ее за подбородок. Потом низким, чуть хрипловатым голосом произнес:

— Это правда, миледи. Я буду защищать то, что принадлежит мне, до последнего вздоха.

Услышав в его голосе собственнические нотки, она напряглась, но тут же согласно кивнула.

— Значит, ты и меня будешь защищать, Гленлион. Ведь я принадлежу тебе.

Он пока не признался ей в любви, но дал клятву верности, и в данный момент ей этого было достаточно. Но в один прекрасный день он произнесет то, что она так жаждет услышать — заверения в любви. Он прикоснулся губами к ее губам — сначала легонько, потом сильнее, со все возрастающей страстью. Он и не догадывается, думала Джудит, как близок к тому, чтобы признаться ей в любви.