С чего начать? С самого раннего воспоминания? Я закрываю глаза, чувствую, как уши наполняет мерный гул, и переношусь на много лет назад, на вечеринку — самую прекрасную из всех вечеринок, на которых мне довелось побывать. На этой вечеринке играла пластинка, и, пока она играла, что-то в этом мире перевернулось. На следующий день по серому северному Манчестеру покатилась шоковая волна. Сначала трясло клубы и радиостанции. Потом с невиданной скоростью стал меняться весь городской пейзаж. Волна проникала в музыкальные магазины, пабы, места подпольных тусовок и продолжала неистовствовать даже тогда, когда город отходил ко сну. Укрыться от этой мощной и чувственной вибрации было невозможно.

С этой вечеринки я и начну свой рассказ.

Манчестер. Весна 1987 года. Я иду своим привычным вечерним маршрутом и оказываюсь на безлюдной Уитворт-стрит перед краснокирпичным зданием с потускневшим от проливных дождей и заводского дыма фасадом. За то время что я живу в Манчестере, я уже успел сродниться с этим зданием. С его узкой входной дверью, с вышибалами, охраняющими эту дверь, с крадущимися вдоль стен тенями наркодилеров и их жертв. Это Hagienda.

Захожу в огромный зал, работая локтями, продираюсь к бару, достаю из кармана традиционные два фунта, заказываю выпить и начинаю наблюдать за тем, как по клубу, утопая в лучах яркого света, перемещаются его посетители. В основном это студенты. Иногда попадаются какие-то подозрительные личности, но можно не беспокоиться: никто не посмеет омрачить беззаботное настроение, царящее в зале.

Сегодня за вертушками Майк Пикеринг (Mike Pickering), один из лучших диджеев города. Его сет вполне соответствует музыкальному эклектизму Манчестера: в нем чередуются латиноамериканские мотивы, фанк, хип-хоп и электро. Но вдруг из колонок начинают литься звуки, словно пришедшие из какой-то параллельной реальности, и в ту же секунду в воздухе что-то резко меняется. Как я узнаю позже, это "Love Can't Turn Around" Farley Jack Master Funk.

Это как удар под дых. Звук становится в два раза громче, голоса начинают звучать отрывисто, ритм тяжелеет. Наблюдаю за реакцией танцующих, которые в течение нескольких секунд пытаются подстроиться под незнакомый ритм и наконец пускаются в неистовый пляс. Динамики Haçienda изрыгают могучие басы, а я по-прежнему не могу поверить своим ушам. "Что это играет?! — кричу я. — Вот это я понимаю! Вот это жесткий саунд!" В конце концов я сам оказываюсь на танцполе, и мои крики вливаются в общий рев. Мои руки поднимаются вверх, волосы на голове встают дыбом, тело покрывается мурашками, ноги начинают ходить ходуном, а губы сами собой шевелятся, повторяя: "Love Can't Turn Around".

Окажись среди посетителей Haçienda сейсмологи, они наверняка зафиксировали бы тела танцующих содрогаются в такт безумному биту. Несмотря на устрашающее шипение, доносящееся из динамиков, мое тело так и тянется к ним. Все мое существо пытается слиться с этими гремящими басами, и вдруг. — провал — пустота. — конец пластинки.

Пикеринг выжидает несколько секунд, оценивая произведенный эффект. На зал, по-прежнему купающийся в оранжевом свете, опускается гробовое молчание.

Я не могу сдвинуться с места и только как одержимый бормочу: "Господи, что это было?!" Наконец мое терпение иссякает, и, взрывая оцепенелую тишину зала, я кричу: "Хочу еще!"

Но Майк Пикеринг непреклонен: сегодня мы больше не услышим "Love Can't Turn Around".

Пока я нетвердой походкой пробираюсь к выходу, мечтая освежиться под весенним дождем, в голове у меня крутится незамысловатая мелодия, а все тело содрогается от новой, непривычной вибрации. В мою жизнь только что ворвалась пламенная страсть:

ХАУС.

Теперь расскажу о том, как я очутился в Англии. Учеба никогда не была моим любимым занятием (ну нет у меня этой жилки), тем не менее, чтобы не нарушать древнюю традицию семейства Гарнье, я поступил в школу гостиничного бизнеса, по окончании которой был рекомендован во французское посольство в Лондоне на должность лакея. Сотни километров, отделявшие Лондон от парижского пригорода Буживаль, где жили мои родители, означали для меня абсолютную свободу. Кроме того, моя работа давала мне кое-какие привилегии, благодаря которым я в свои восемнадцать лет без труда проник в замкнутый мир лондонских частных вечеринок. Дело в том, что в отличие от большинства тусовщиков, приходивших на вечеринки с низкокачественным пойлом из ближайшего магазина, я неизменно приносил с собой бутылки "Дом Периньона", "позаимствованные" в посольских погребах. Слух обо мне разнесся по всему Лондону, и меня, а вместе со мной и моих друзей-французов, стали приглашать на все частные вечеринки, проходившие в городе.

Playlist Cassette

Mantronix

Ladies

Pet Shop Boys

Wes t End Girls

Trouble Funk

Pump me up

Beastie Boys

Hold it, now Hit it

Gwen Guthrie

An'i Nothing Goin’on but the Rent

Dead or Alive Job

Spin me round

Funkadelic

One Nation under a Groove

Aleem

Get Loose

Круг моих знакомых постоянно расширялся. Я вращался в среде, в которой основой всего и вся считалась музыка и заслужить всеобщее уважение можно было лишь доказав, что ты настоящий меломан. А быть меломаном означало записывать кассеты с собственными миксами и раздавать их друзьям. Я, за неимением соответствующего оборудования, тратил на это занятие уйму времени. Мои допотопные вертушки не позволяли мне даже регулировать скорость вращения, поэтому пластинки я сводил не по принципу интенсивности музыки, а по принципу постепенного нарастания темпа, с помощью пальца сглаживая слишком заметные перепады. На подготовку одного микса у меня уходило не меньше шести часов.

Безумная любовь к музыке сопровождала меня с самого детства, однако органичную среду она обрела именно в Лондоне, а точнее, в лондонской ночной жизни.

Я погрузился в удивительный мир — мир будоражащих воображение звуков, мир тайн и аномалий.

За два года, проведенные в Лондоне, я обошел десятки модных клубов и десятки клубов, вышедших из моды; побывал на импровизированных квартирных вечеринках, которые неизменно заканчивались развеселым крушением стен и мебели; послушал несчетное количество саундсистем — хороших и не очень, игравших, как правило, в заброшенных ангарах, где прямо на земле были свалены горы звуковой аппаратуры. Мои блуждания по городу каждый вечер приводили меня как в новые места, так и в места, уже успевшие стать для меня вторым или третьим домом. Вскоре у меня выработался свой собственный вечерне-ночной маршрут.

Что касается дневных часов, то их я проводил в новоампирных интерьерах, среди обитых шелком кресел, золотых светильников и монументальных застекленных дверей с тяжелой бархатной драпировкой. В этой умиротворяющей обстановке я исправно выполнял обязанности "придворного" лакея, заключавшиеся в том, чтобы прислуживать послу с той секунды, когда он вставал с постели, до той секунды, когда он обратно в нее ложился. Кроме того, я привлекался к проведению всевозможных приемов и банкетов, на которых мне случалось обслуживать английскую королеву, президента Миттерана и леди Ди. Как только посол отправлялся спать, я созванивался со своими приятелями, разбросанными по всему городу, и договаривался о встрече. Пропустив пару стаканчиков, мы принимались обсуждать программу дальнейших действий. Обычно рассматривались следующие варианты: Twist'n'shout в Camden Palace — ретро-вечеринки, на которых звучал rare groove 60-х; поход в Heaven — место сбора самых безбашенных клабберов — или в Hippodrome — гигантский клуб, куда весь Лондон ходил слушать Divine; вечеринки Taboo эксцентрика Ли Бауэри (Leigh Bowery), на которых хорошим тоном считалось вместо брюк надевать рубашку; и, наконец, вечеринки Playground. И это не считая бесчисленных warehouse parties — подпольных вечеринок, проходивших на заброшенных пригородных складах.

Но вся эта череда праздников была лишь прелюдией к главной — пятничной — вечеринке.

В течение всей рабочей недели в воздухе витал дух предыдущей пятницы, навевая приятные воспоминания и вызывая неудержимое желание вновь очутиться в объятиях этой дивной ночи, живущей по своим священным законам.

Но вот пятница наконец наступала, и мы всей компанией отправлялись в мекку английской клубной культуры — Mud Club на Тоттнем-Корт-роуд, заправлял которым истинный денди по имени Филип Сэллон (Philip Sallon). О том, чтобы пропустить хоть одну вечеринку в Mud, не могло быть и речи. Если семейный долг звал меня на выходные во Францию, я все равно шел в Mud и в субботу заявлялся к родителям изрядно помятый после бессонной ночи. За два года, что я провел в Лондоне, не произошло ничего, что бы заставило меня в пятницу вечером свернуть с проторенной дороги, ведущей на Тоттнем-Корт-роуд.

Playlist Mod Club

Nina Simone

My Baby dont Саге

Liquid Liquid

Cavern

Straff

Set U off

B52’s

Planet Claire

John Carpenter

The End

Jackie Wilson

Reet Petite

George Clinton

Do Fries Go with that Shake

Macattack

The Art of Drums

Trouble Funk

Drop the Bomb

Однако, чтобы пойти потанцевать в Mud, одного желания было недостаточно. Для успешного прохождения фейс-контроля нужно было выглядеть по-настоящему экстравагантно, причем это правило распространялось на всех без исключения. Такая политика уже проводилась в некоторых других клубах, и было доказано, что некоторая "недоступность" придает вечеринкам ореол таинственности. Достаточно вспомнить знаменитые вечеринки Фабриса Эмаэра (Fabrice Emaer) в парижском Palace с их "входом только для экстравагантных личностей". В Mud, как и в Palace, экстравагантность в одежде считалась носителем определенного настроения и потому удостаивалась не меньшего внимания, чем интерьер, музыка и тема вечеринки. Наградой для прошедших фейс-контроль было право внести свой вклад в магическую атмосферу Mud и насладиться подобранной с безупречным вкусом музыкой.

В пятницу, ближе к вечеру, вся наша тусовка, состоявшая из французских студентов, коренных лондонцев и перебравшихся в столицу провинциалов, собиралась на квартире в Южном Кенсингтоне. Выпив и дождавшись первых признаков опьянения, мы принимались помогать друг другу в выборе прикида на грядущий вечер. Смешные юбки, пестрые рубашки, сережки для мальчиков и прически-ирокезы для девочек — в ход шло все, что выглядело декадентски, но (как нам казалось) не слишком пошло, экстравагантно, но не нарочито эпатажно.

И вот, успешно пройдя фейс-контроль, мы оказывались в священных стенах Mud. Когда-то здесь находился театр. Теперь же место партера занимал просторный танцпол, окруженный металлическими колоннами, на которых висели динамики, а оба бельэтажа превратились в уютные залы, куда посетители поднимались, чтобы спокойно посидеть, выпить или продолжить танцевать.

А еще с бельэтажей было удобнее всего наблюдать за царившим на танцполе смешением жанров. Типичные представители лондонской клубной культуры благодушно танцевали бок о бок с матерыми сайкобилыциками в клетчатых рубашках, замызганных джинсах и с гигантскими чубами на голове (авторами этого имиджа считались участники культовой сайкобилли-группы King Kurt). Псевдопанки (панк к тому моменту уже умер, но черные куртки, значки "No Future" и взъерошенные волосы еще не утратили своей актуальности) с вызывающим видом бродили по залу, то и дело натыкаясь на именитых фотографов, новоиспеченных звезд современного искусства, фотомоделей, профессиональных тунеядцев и прочих представителей модной тусовки. Конечно, в Mud ходили в первую очередь ради музыки, которая в нем играла. Но таким дьявольски притягательным его, пожалуй, делало сочетание вседозволенности, разрушительного безумия и наркотиков.

Именно здесь я впервые в жизни стал следить за "творчеством" конкретного диджея — Марка Мура (Mark Moore). В Mud диджей считался ключевой фигурой вечеринки, и поэтому к нему предъявлялись очень высокие требования. Он должен был обладать хорошим чутьем, смелостью, а также известной музыкальной эрудицией. Руководство Mud не приветствовало проходную и чисто развлекательную музыку, и если диджей доказывал, что разделяет этот подход, ему предоставлялась полная свобода действий.

Когда я ходил в Mud, Марк Мур уже был заметным персонажем на лондонской клубной сцене. А через несколько месяцев сингл "Theme from S'Xpress" его группы S'Xpress угодил на первые строчки хит-парадов, и Марк прославился на всю Европу.

Но вернемся в Mud. По пятницам Марк Мур обычно играл с диджеем Джеем Стронгменом (Jay Strongman), и весь Mud боготворил эту гениальную парочку. Они заводили фанк, соул, рокабилли, а также модную в тот год музыку gogo, пришедшую из Вашингтона.

Gogo иногда сравнивали с хип-хопом, но в отличие от последнего в нем не было ни рэперов, ни диджеев, и по звучанию он больше всего напоминал духовой оркестр, играющий убойный фанк.

Неотъемлемым компонентом любой gogo-вещи был незамысловатый жизнеутверждающий клич в духе "Put your hands up in the air, do it like you just don't care".

Именно в Mud я первый раз в жизни попробовал амфетамины и протанцевал шесть часов кряду, чувствуя, как все тело содрогается от приливов счастья.

Именно в Mud я научился ценить качество музыкальной подборки, и диджей из одушевленного музыкального автомата превратился для меня в дарителя ценнейших откровений. Я понял, что он одновременно и дирижер, задающий направление, и музыкант, пытающийся слиться с танцующей толпой. Что каждый раз он рассказывает нам историю, смысл которой рождается не из слов, а из постепенного развития ритма и переплетения мелодий. Что ничто так не важно для него, как почувствовать публику и установить с ней доверительные отношения. Смелость "мадовских" резидентов и та потрясающая щедрость, с которой они предлагали нам лучшие пластинки из своей коллекции, превращала их вечеринки в настоящие курсы клубного диджеинга. С каждой пятницей я становился чуть более искушенным.

То что я хочу связать свою жизнь с музыкой, я понял ещё в детстве. Сотни купленных на последние карманные деньги и заслушанных "до дыр" пластинок; сотни розданных друзьям и знакомым кассетных сборников домашнего изготовления — все работало на эту цель. Но только в Mud желание стать диджеем созрело во мне окончательно.

Именно здесь я понял, что хочу играть для публики, хочу видеть, как свет обволакивает тела танцующих, чувствовать, как в воздухе что-то плавно меняется, и знать, что вот-вот произойдет полное обновление и тогда раздастся взрыв радости, вызвать который — не прибегая к резким контрастам — способна только М У З Ы К А.

В 1986 году я бросил работу лакея. От тех двух лет, что я провел в посольстве, в моей памяти сохранилось ощущение полнейшего, ничем не омрачаемого счастья. Посол замечательно относился ко мне, и я чувствовал себя совершенно свободным человеком, о чем большинство моих ровесников, работающих за границей, могли только мечтать. Но потом моего любимого посла перевели в другое место, а его преемник оказался таким строгим и занудным, что я сразу бросился паковать чемоданы.

У моей девушки была сестра, которая держала в Манчестере собственный ресторан и постоянно нуждалась в официантах. Поскольку в Лондоне нас больше ничто не удерживало, мы побросали во взятый напрокат фургон все наше скромное имущество, состоявшее из пластинок, шмоток и незатейливой мебели, и взяли курс на север. Через четыре часа мы уже въезжали в Манчестер. Мои первые впечатления от города были скорее отрицательными. Все, что я видел, действовало на меня угнетающе: серое небо, серые улицы, уродливые кирпичные постройки, заброшенные заводские кварталы… Да уж, индустриальная эпоха оставила Манчестеру незавидное наследство. Казалось, что город погружен в болото грусти и мизантропии. Но стоило мне познакомиться с его обитателями, как все эти неприятные впечатления мгновенно улетучились. Манчестерцы оказались людьми с врожденным чувством товарищества и гостеприимства и с замечательной способностью радоваться жизни, невзирая на внешние обстоятельства. Надо сказать, что среди их вечных соперников-лондонцев такое жизнелюбие и такая доброжелательность встречались нечасто.

Я подыскал себе дом — типовой пригородный коттедж, из тех, что в огромных количествах встречаются на севере Англии, — разместил в нем свою коллекцию винила и отправился изучать манчестерскую музыкальную жизнь.

Первое, что бросалось в глаза по сравнению с Лондоном, — это культ поп-музыки. Студенты все как один ходили в футболках The Smiths, New Order, A Certain Ratio и других групп, олицетворявших величие манчестерской поп-сцены. Еще поражала демократичность этого города. Никакой элиты: все, включая музыкантов, ходили в одни и те же клубы, принимали одни и те же наркотики и пили пиво в одних и тех же пабах. Распитие пива, как правило, сопровождалось жаркими спорами о футболе, переходящими в мордобой. Намахавшись кулаками, враждующие стороны в знак примирения угощали друг друга пивом и отправлялись веселиться дальше.

Но самое удивительное происходило ночью: весь город как будто озарялся ярким сиянием, и исходило это сияние от громоздкого неприветливого здания, расположенного в одном из самых уродливых кварталов города. Я думаю, вы уже поняли, что речь идет о клубе Hacienda.

Factory Records

Hagienda распахнула свои двери 21 мая 1982 года. Инициатором этого события был директор лейбла Factory (на нем, среди прочих, записывались Joy Division, New Order и Happy Mondays), по совместительству ведущий новостной программы на частном телеканале Granada TV и просто яркий светский персонаж — Тони Уилсон.

На мысль открыть клуб Уилсона навели его подопечные из New Order — группы, возникшей на руинах Joy Division. Ребята съездили в Америку на запись своего сингла "Confusion" и, вернувшись, принялись нахвалить нью-йоркские клубы. Наслушавшись их восторженных рассказов, Уилсон пришел к выводу, что Манчестеру просто необходимо место наподобие нью-йоркского Sound Factory, то есть клуб, в котором грандиозный масштаб и высокая пропускная способность сочетались бы с д'энс-эстетикой. Начинание Тони поддержали менеджер группы New Order Роб Греттон и культурный деятель местного значения Бернард Мэннинг.

Помещение для нового клуба Уилсон сотоварищи нашли на Уитворт-Стрит-Уэст — безлюдной улице на выезде из центра, имевшей репутацию рассадника заразы и вообще довольно стремного места. В ту пору Уитворт-стрит представляла собой вереницу заброшенных ангаров, в которых томились списанные железнодорожные вагоны. Выбор Уилсона пал на дом под номером 51, в прошлой жизни — демонстрационный павильон фирмы по продаже яхт. Это было мрачное серое здание, издалека походившее на многоуровневую парковку и по своим объемам способное потягаться с лучшими нью-йоркскими клубами.

Оформление Hagienda было поручено дизайнеру Бену Келли, который остановился на индустриальном стиле, что шло вразрез с европейскими клубными стандартами тех лет. По краям зала возвышались объемные металлические столбы, выкрашенные в желтый и черный цвета. Правое крыло было отведено под сцену для живых выступлений; дальний угол зала — под бар. Узкая лестница в нескольких метрах от входа уводила посетителей наверх, в Gay Traitor Bar- крошечный зальчик, вмещавший от силы сорок человек. Но сердцем клуба и его главной достопримечательностью был, разумеется, танцпол. От оставшейся части зала его отделяли маленькие парковочные столбики. Во время вечеринок на танцпол обрушивались оглушительные потоки музыки, которую в Hacienda было принято врубать только на полную громкость. Музыку органично дополняло необычное освещение, считавшееся важной составляющей вечеринки и потому продумывавшееся с особой тщательностью. В общей сложности в Hacienda могло набиться около полутора тысяч человек.

В те годы Тони Уилсон и его друзья находились под влиянием идей ситуационистов, поэтому клуб был задуман как товарищество, объединяющее равноправных членов, и как естественное продолжение лейбла Factory, о чем свидетельствовала висевшая у входа табличка "FAC 51 THE HACIENDA", напоминавшая порядковый номер пластинки из каталога Factory. Ответственным за музыку (живые концерты и диджейские сеты), а заодно и за видео и освещение, был назначен диджей Майк Пикеринг. В клубе сразу стали действовать два железных правила: никаких микрофонов в диджейской кабине и никакого дресс-кода.

Несмотря на то что Factory не жалел сил на ее раскрутку, дела у Hacienda первое время шли не лучшим образом. За полтора года было зарегистрировано всего три аншлаговых вечера: два концерта New Order (в июне 1982-го и в январе 1983 года) и один концерт The Smiths (в ноябре 1983-го). Ситуация изменилась в 1985 году, когда руководство клуба начаЛЬ отдавать предпочтение альтернативной музыке и в расписании появились такие тематические мероприятия, как Goth Night (название говорит само за себя) и панк-вечеринка No Funk Night.

Но ажиотаж вокруг панка быстро спал, и хозяевам Hacienda, чтобы не прогореть, пришлось заняться выдумыванием новых концептуальных вечеринок, удовлетворяющих запросы самой разномастной публики. Так, по четвергам FAC 51 становился студенческим клубом: все напитки отпускались за полцены, и юные, преимущественно светлокожие посетители беззаботно танцевали под эклектичную музыкальную подборку от диджея Дэйва Хэслама (Dave Haslam), в которой встречались все стили в диапазоне от дэнс-музыки до рока. А по пятницам проходили знаменитые Nude Nights Майка Пикеринга и Мартина Прендергаста (Martin Prendergast), посвященные горячим черным ритмам. На этих вечеринках танцпол оккупировали ямайские эмигранты из кварталов Мосс-Сайд и Халм, с одинаковым энтузиазмом танцевавшие под "Paid in Full" Eric В. & Rakim, "Jump Back" Dhar Braxton, сальсу от El Gran Combo или даже "Get into the Groove" в живом исполнении Мадонны.

Поскольку у Hacienda не было достойных конкурентов не только в Манчестере, но и во всей северной Англии, каждый уважающий себя клаббер из этих краев считал своим долгом регулярно отмечаться на Уитворт-Стрит-Уэст. Справедливости ради надо сказать, что большинство интересовала не столько игра Хэслама или Пикеринга, сколько возможность "себя показать и людей посмотреть".

Но ровно в два часа владельцы клуба, подчиняясь требованиям сурового английского закона, объявляли праздник законченным и вежливо просили всех покинуть зал, после чего самые пронырливые и опытные клабберы прибивались к какой-нибудь квартирной тусовке или подпольной пригородной вечеринке, а все остальные послушно брели домой, тоскливо взирая на опущенные металлические шторы пабов.

Хаус добрался до Манчестера в начале 1987 года — через два года после своего появления на свет в черных гетто Чикаго. От своих "родителей" — диско и фанка — он отличался более жестким звуком и отсутствием (во всяком случае, на раннем этапе) четкой структуры.

Если в основе диско лежала песня, строившаяся по схеме куплет-припев /куплет-припев/длинный проигрыш/куплет-припев, то хаус был преимущественно инструментальной музыкой. К тому же он был напрочь лишен типичных для диско помпезных скрипок и хоров, так что, если разобраться, единственное, что в нем сохранилось от диско, — это характерный пульсирующий ритм.

В самых первых хаус-треках — тех, что в 1985 году сочиняли пионеры жанра Маршалл Джефферсон (Marshall Jefferson), Farley Jackmaster Funk и Ларри Херд (Larry Heard), — еще можно было найти вокальные вставочки или даже полноценный текст, посвященный традиционным диско-темам: любви, сексу и танцам. Но уже в следующих композициях вокал перестал нести смысловую нагрузку и превратился в чередование синкопированных голосовых шаблонов — иными словами, в еще одну инструментальную партию, которую можно редактировать, кромсать, искажать и повторять до бесконечности. А вскоре в чикагских гетто появился так называемый порно-хаус — более жесткая разновидность хаус-музыки, отличавшаяся бредовыми текстами непристойного содержания.

Playlist Chicago Bass

LNR

Works it to the Bone

Mister Fingers

Can you Feel it

Jungle Wonz

The Jungle

Marshall Jefferson

Move your Body

Steve Silk Hurley

Jack your Body

Adonis

No Way back

The House Master Boyz

House Nation

Liz Torres

Mama's Boy

В самом Чикаго хаус довольно долго оставался маргинальным явлением. Единственным хаус-местом в городе был гей-клуб Warehouse, в котором первую скрипку играл диджей и продюсер Фрэнки Наклс (Frankie Knuckles). Warehouse ориентировался в основном на цветную публику. С радио и распространением пластинок дела обстояли не лучше: хаус крутили только на независимых черных станциях, а хаус-лейблы представляли собой маленькие кустарные предприятия, полностью оторванные от системы широкой дистрибуции. Пределом мечтаний хаус-музыканта было услышать свой трек на какой-нибудь вечеринке в Warehouse, а о том, чтобы зарабатывать себе на жизнь сочинением музыки он даже не помышлял. При таком раскладе у хауса были все шансы навсегда застрять в негритянских гетто Чикаго, а у европейской молодежи — продолжить дрыгаться под жужжанье рок-гитар. Но, к счастью, жизнь распорядилась иначе.

Рассказывают, что своему выходу из подполья хаус обязан… англичанам. В Англию попали хаус-сборники лейблов Тгах и Dû International, и несколько манчестерских диджеев (в их числе знакомый нам Майк Пикеринг), впечатлившись, решили слетать в Чикаго и посмотреть, что же там на самом деле происходит. В Чикаго Пикерингу предложили сыграть в клубе Milk Bar, располагавшемся в северной, белой части города. Майк отыграл целый сет, состоявший исключительно из хаус-треков. На вопросы недоумевающей публики, пришедшей послушать английский синти-поп, Пикеринг невозмутимо отвечал: "Так это же ваша, чикагская музыка!" Вот так, если верить рассказам, после многих месяцев прозябания в бедных южных кварталах хаус наконец добрался до белой публики с благополучного севера.

В Манчестере, как и в Чикаго, хаус первое время оставался "музыкой черных". Единственной вечеринкой, где можно было послушать хаус-музыку, была упомянутая Nude Night Пикеринга. Горячие ямайские парни, облюбовавшие эту вечеринку, отрывались на танцполе, отплясывая танец под названием "джекинг" (jackin), который непосвященный наблюдатель скорее всего принял бы за разновидность чарльстона. Задача танцующего заключалась в том, чтобы, не отрывая ног от земли, заворачивать носки внутрь и при этом скрещивать колени с помощью размашистых движений бедрами. Джекинг считался занятием крутых парней. Здесь действовали те же правила, что и на хип-хоп-вечеринках: каждый пытался доказать, что он лучше остальных владеет техникой танца, и, если кто-то оказывался совсем уж не на высоте, его с позором изгоняли из круга танцующих.

Первое настоящее хаус-событие состоялось в Манчестере осенью 1987 года. Это была вечеринка, посвященная чикагскому лейблу Тгах, на котором в конце 80-х выходила добрая половина всех сколько-нибудь стоящих американских хаус-композиций (несколько лет спустя Тгах сильно подмочит собственную репутацию, отказавшись делиться с музыкантами заработанными в Европе роялти, что станет одной из причин кризиса чикагской хаус-сцены). Тысяче с лишним посетителей Hacienda, среди которых была лишь небольшая кучка бледнолицых, выпала честь первыми во всей Европе услышать сразу четырех корифеев чикагского хауса: Адониса (Adonis), Маршалла Джефферсона, Роберта Оуэнса (Robert Owens) и Лиз Торрес (Liz Torres). В 1987 году до живых хаус-вечеринок в сегодняшнем понимании было еще далеко: диджеи ограничивались тем, что запускали инструментальный трек и время от времени что-нибудь наговаривали или напевали поверх него. В тот вечер воздух в Hacienda был наэлектризован до предела. Зал буквально содрогался от неистовых телодвижений танцующих. Я помню, что сам всю ночь провел на танцполе, разучивая замысловатые джекинговые па.

Какое-то время спустя Манчестер посетил детройтский диджей Деррик Мэй (Derrick May) — один из родоначальников нового музыкального стиля техно, отличавшегося от хауса большей жесткостью и футу-ристичностью и одновременно большей меланхоличностью.

Выступление Деррика стало для меня настоящим откровением: я и не думал, что в одном человеке может быть столько энергии и изобретательности. Уже тогда Мэй считался виртуозом вертушек, а всего через несколько месяцев ему предстояло стать ключевой фигурой техно-движения и изменить расклад на мировой электронной сцене, благодаря, с одной стороны, своему лейблу Transmat, а с другой — своему синглу "Strings of Life". Манчестерское выступление Мэя прошло в крохотном клубе под названием Legends. На вечеринку пришла все та же ямайская публика, которая, как полагается, отплясывала джекинг и одновременно наблюдала за тем, как сам Деррик бодро скачет за своими вертушками.

Круг поклонников хауса постепенно ширился. Чтобы удовлетворить растущий спрос, два манчестерских музыкальных магазина, Spin In и Eastern Block, выписали из Америки двести наименований хаус-пластинок. Не прошло и пары недель, как эти диски уже крутились в нескольких городских клубах. На местном радио одна за другой появлялись передачи, посвященные чикагской музыке. Дошло до того, что один из лучших манчестерских радио-диджеев Сто Аллен (Stu Allen) нарушил считавшийся незыблемым формат своей передачи о хип-хопе и стал вовсю ставить хаус.

И пошло-поехало… Пластинки доставлялись из Чикаго целыми ящиками. Среди них были и такие, которые лейблы давно отчаялись кому-либо сплавить и которые так бы и доживали свой век в каком-нибудь пыльном чулане, если бы по Чикаго не пронесся слух о том, что "англичане, похоже, всерьез запали на хаус".

Вот так эта новая, очень искренняя и вместе с тем очень качественная музыка постепенно завоевывала себе место в истории.

Я стал постоянно бывать в Hacienda. На одной из вечеринок я познакомился с осветителем клуба — парнем по имени Дэни Джейкобе. Мы с Дэни подружились, и я принялся заваливать его кассетами со своими миксами в надежде, что хотя бы одна из них попадет в руки к арт-директору клуба Полу Консу (Paul Cons). Сам Коне не был большим знатоком музыки, зато он прекрасно знал всю клубную тусовку Манчестера и, соответственно, мог помочь в нее внедриться.

Поскольку надо было с чего-то начинать, я решил запустить собственную вечеринку. Я позвонил своему лондонскому приятелю Бобу — такому же сумасшедшему фанату музыки, как и я, — и попросил его на пару дней приехать в Манчестер, чтобы помочь мне организовать это мероприятие. Мы нашли в самом центре города небольшой паб под названием Swinging Sporran, владельцы которого любезно согласились пустить нас к себе при условии, что мы приведем им много новых клиентов. Все задумывалось как цикл вечеринок под названием Repent но первая вечеринка стала и последней. Мы отыграли свой сет перед практически пустым залом. И все же полным провалом эту затею назвать было нельзя, потому что среди наших немногочисленных слушателей были Дэни и… Пол Коне. Когда вечеринка закончилась, я сунул Дэни очередную кассету и проследил за тем, чтобы он передал ее Консу. А потом я уехал отдыхать и на целых две недели благополучно забыл обо всех этих перипетиях.

Playlist Zembar

Salt-N-Pepa

My Music Sounds Nice

Syreeta

Can't Shake your Love

Torn Torn Club

Genius of Love

LL Cool J

Rock the Bells

Isaac Hayes

Shaft

Sterligh Void

It's Alright

Sweet Tee and Jazzy Joyce

It's me Beat

Когда я вернулся домой, мой автоответчик был забит сообщениями от Дэни. Сначала шли вежливые просьбы, в конце преобладала нецензурная брань, но лейтмотив всех сообщений был один и тот же: "Срочно перезвони мне!" Что я и сделал, и на следующий день у меня уже была назначена встреча с Полом Консом.

За те несколько минут, что длился наш разговор, Коне поведал мне, что Hacienda запускает новую вечеринку, ориентированную на прогрессивную и взыскательную публику; главными составляющими вечеринки будут хэппенинги — их проведение уже взяли на себя несколько актеров — и горячая, зажигательная музыка, для которой клубу срочно требуется новый диджей; помимо меня на эту должность претендуют еще четыре кандидата, так что работу получит тот, кто лучше всех справится с конкурсным заданием — записью микса. Я накупил шоколада и минеральной воды и на несколько дней заперся в своей спальне. Когда я из нее вышел, в руках у меня была 90-минутная кассета, разрывающаяся от горячих фанковых вибраций. Кассета была отправлена по назначению, и началось томительное ожидание. Наконец раздался телефонный звонок, и бодрый голос на другом конце провода произнес: "Привет, лягушатник. Это Пол Коне. Ну что, не передумал?"

Вечеринку назвали Zumbar и отвели под нее вечер среды. Мне был присвоен статус резидента, а заодно псевдоним в духе общей концепции мероприятия: DJ Педро. В паре со мной работал DJ Хосе. У Пола Конса была конкретная задача — завоевать самую модную публику города, поэтому на вечеринке должна была царить необычная декадентская атмосфера. Всем, кто 7 октября 1987 года пришел на премьеру Zumbar, наверняка запомнилась огромная бычья голова, болтавшаяся над танцполом и сверлившая танцующих глазами. При этом пожелания организаторов к музыкальной программе были скорее общими: ставить можно было практически все — от откровенного китча до чистого эксперимента — главное, не опускаться ниже установленного в клубе стандарта качества.

Можете себе представить, что для меня означало первое настоящее выступление, тем более в таком месте, как Hacienda. Сказать, что я перенервничал, — значит не сказать ничего. За всю ночь я ни разу не сомкнул глаз. Когда на следующий день я заявился в Hacienda, я был таким бледным и напуганным, что весь персонал клуба сразу бросился меня подбадривать. Отступать было некуда. Я, робея, зашел в диджейскую кабину и обнаружил в ней вертушки Technics MK2 SL1200, которые я раньше и вблизи-то никогда не видел. Более того, я даже не умел пользоваться питчем! Резкий приступ страха парализовал все мое тело: глаза отказывались отрываться от танцпола, а руки ни в какую не хотели браться за пластинки. Наконец я собрался с духом и — вперед! К моему удивлению, на смену паническому ужасу моментально пришла самая настоящая эйфория.

Когда вечеринка была в полном разгаре, я завел заранее припасенный хит — "Pump up the Volume" проекта M/A/R/R/S, состоявшего из Дэйва Доррела (Dave Dorrel), диджея Си-Джей Макинтоша (С. J. Mackintosh) и Мартина Янга (Martyn Young) из группы Colourbox. He могу не сказать пары слов об этой гениальной вещи, которая предвосхитила музыкальные мутации конца 80-х. Чего в ней только не было: и навязчивый хаус-ритм, и завораживающий поп-рефрен ("Brothers and sisters, pump up the volume, you're gonna git yours!"), и несметное количество сэмплов, прошедших через знаменитый Akai S1000 — одно из главных орудий труда хаус-продюсеров первого поколения. Тогда "Pump up the Volume" воспринимался как типичный образец английской клубной музыки, попсовой и танцевальной. Сегодня, оглядываясь назад, я понимаю, что это было гораздо больше, чем просто музыка для ног. M/A/R/R/S удалось собрать воедино лучшее из того, что звучало в английских клубах в конце 80-х. Только представьте себе: сэмплы из Офры Хазы, Criminal Element Orchestra ("Put the Needle to the Record"), Public Enemy ("You're gonna get yours") и Джеймса Брауна — и все это в одном треке. В сентябре 1987 года "Pump up the Volume" взлетел на первую строчку английских чартов. Это был один из тех редких треков, которые можно заводить по много раз за один вечер, не рискуя утомить публику.

Когда вечеринка закончилась, я, несмотря на пережитый стресс, чувствовал себя просто волшебно. Что касается Пола Конса, то для него это был стопроцентный успех. Правда, поскольку считалось, что все начинания Конса по определению обречены на триумф, никто не стал делать из этого сенсацию и тратить время на пустые похвалы.

Наверное, в эти месяцы и решилась моя дальнейшая судьба. Я окончательно "погряз" в музыке, а все прочие составляющие моей жизни отошли на второй план. Я расстался со своей девушкой, бросил работу у ее сестры и устроился в другой ресторан — в шестидесяти километрах от Манчестера. Я работал по пятнадцать часов в день пять дней в неделю, по средам крутил пластинки на Zumbar, а все остальное время просто где-то тусовался. Я уже не так сильно скучал по Mud — моим новым домом стала Hacienda.

В те годы нельзя было и помыслить о том, чтобы зарабатывать себе на хлеб диджеингом. Пожалуй, только три человека, точнее, не человека, а полубога — Майк Пикеринг, Дэйв Хэслам и Грэм Парк (Graham Park) — умудрялись жить исключительно за счет музыки; все остальные были вынуждены где-нибудь подрабатывать. Но это было всего лишь мелким неудобством, и на мою главную и единственную мечту — стать профессиональным диджеем — повлиять оно не могло. Пока что, несмотря на всю ответственность, с которой я подходил к проведению Zumbar, я оставался дилетантом. Но для себя я уже давно решил, что буду делать карьеру на диджейском поприще. Вечеринки следовали одна за другой, я постепенно набирался опыта, заводил новых друзей (иногда довольно условных, но что поделать: таковы правила игры); не прошло и нескольких месяцев, как я уже чувствовал себя своим в манчестерской музыкальной тусовке, да и вообще в Манчестере. Такое быстрое признание только придало мне уверенности в собственных силах.

До начала 1988 года большая часть белой публики имела смутное представление о хаусе и техно. Но зато, когда она наконец поняла, что к чему, началось такое— На Англию обрушилось настоящее пунами. Впрочем, помимо музыки у этого катаклизма был еще один источник: экстази.

Массовое увлечение экстази, начавшееся поздней весной 1988 года, совпало с появлением первого ответвления хаус-музыки — эйсид-хауса.

Отличить эйсид-хаус от просто хауса можно было по характерным кислотным басам, которые издавал синтезатор Roland TB303. В самых первых образцах жанра, таких, как "Acid Trax" DJ Пьера или "I've Lost Control" Sleazy D, еще попадался вокал, но вскоре от него отказались за ненадобностью.

За какие-то три недели эйсид-хаус покорил сердца всей североанглийской молодежи. Rare groove и соул вдруг зазвучали вяло и старомодно, и даже такие нетленные хиты, как "Cross the Tracks" Масео Паркера (Масео Parker), не первый год крутившиеся во всех клубах, ни с того ни с сего перестали радовать публику. Где-то в апреле-мае в музыкальных магазинах на Олдем-стрит появились эйсид-хаусные сборники, выпущенные лейблами Тгах и Gerkin Records, и сразу вслед за этим в Hacienda потянулись толпы представителей белого миддл-класса. От черных вечеринок с их танцами и ритуалами не осталось ни следа. Джекинг навсегда исчез с танцпола, на котором теперь, задрав руки вверх и истошно визжа, бесновались наглотавшиеся экстази белые подростки.

Под звуки эйсид-хауса Манчестер захлестнула новая мода, отличительными признаками которой были футболки со всевозможными надписями и просторные штаны и куртки. Этот стиль — явный потомок хипповой моды 60-х — получил название "scaLly" ("небрежный", "неряшливый"). Слово быстро вошло в широкий обиход и стало употребляться по отношению к манчестерской молодежи вообще: к ее образу жизни, музыке, которую она слушала, и так далее. Производство футболок с эффектными слоганами, вроде "Born in the North, Raised in the North, Die in the North" или "Jesus had long hair", было поставлено на поток (в Манчестере — текстильной столице Англии — сделать это было несложно). Манчестерская молодежь, основную массу которой составляли студенты пролетарского происхождения, восприняла эти футболки как возможность громко и вместе с тем с юмором заявить о себе на всю страну. А во время первого Лета любви стало ясно, что "говорящие" футболки — это не просто униформа, а знамя, под которым объединились миллионы молодых англичан. Другим обязательным предметом гардероба настоящего scally была панамка; а самые большие экстремалы таскали под мышкой надувные бананы и на вечеринках или футбольных матчах развлекались тем, что лупили ими друг друга.

Экстази ворвался в город, подобно урагану, сметающему все на своем пути, включая социальные барьеры и вековые стереотипы. Манчестер, с незапамятных времен считавшийся бандитским городом, вдруг стал напоминать пасторальную идиллию: каждый вечер в клубах города тысячи человек, находившиеся в полной гармонии с собой и с внешним миром, сливались в единое целое. Отголоски этого удивительного коллективного опыта до сих пор время от времени звучат в Манчестере, даря его жителям ощущение волшебства, единения и силы.

Появление экстази заметно обогатило молодежный сленг. Например, когда юный северянин хотел дать понять, что он находится под кайфом, он говорил: "I am cabbaged" или "I am sheded". Нередко можно было услышать и такое выражение: "Top one, nice one, get sorted". Но самым заметным социальным последствием моды на экстази стало неожиданно воцарившееся на футбольных матчах спокойствие: у наглотавшихся таблеток болельщиков напрочь пропадало желание бить друг другу морду, зато теперь их неудержимо тянуло обнять и расцеловать всех, кто попадется под руку.

Пока английская пресса искала причину этой метаморфозы, в бастионе новой молодежной культуры — клубе Hacienda — творились фантастические вещи. Клуб открывался в 21 час; к 22 часам на улице перед табличкой "Вход: до 23 часов — 1,5 фунта, после 23 часов — 2,5 фунта" собиралась очередь из тысячи с лишним человек; в 23 часа клуб уже трещал по швам; в 23.15 происходило массовое сбрасывание футболок, а ближе к полуночи на танцпол выпадали первые капли теплого соленого дождика.

Как и у всех английских клубов, у Hacienda были свои священные ритуалы. Например, в течение последних двадцати минут диджею разрешалось ставить только классические хиты. Обычно это была самая чудесная часть вечеринки: напряжение на танцполе ползло вверх и в какой-то момент достигало критической точки. Без пяти два диджей на несколько секунд вырубал музыку, возвещая таким образом о приближении конца и призывая публику высосать из оставшихся минут все что только можно. Мне кажется, что в это мгновение всех присутствующих в зале переполняло какое-то очень глубокое, почти религиозное чувство. Вся вечеринка словно служила прелюдией к этой последней — всегда одной и той же — композиции, предварявшейся несколькими секундами тишины. Это была "Someday" Си-Си Роджерса (Се Се Rogers). Как свидетель этого чуда я с полной ответственностью утверждаю, что, когда звучали первые ноты "Someday", каждый, кто находился на танцполе, испытывал ощущение, близкое к оргазму.

Но вот часовая стрелка достигала цифры 2, и музыка замолкала — на этот раз уже окончательно. Включался свет… Несколько сот человек продолжали в полной прострации стоять на танцполе, и у меня сердце обливалось кровью, когда из своей диджейской кабины я слышал жалобные стоны тех несчастных, кого беспощадные "два часа" застали врасплох.

Как ни парадоксально, именно жестокий "двухчасовой" закон стал катализатором легендарного всплеска английской ночной жизни.

Поскольку никто не собирался мириться с запретом тусоваться после двух, само собой напросилось альтернативное решение в виде так называемых warehouse parties — подпольных вечеринок, проводившихся на заброшенных складах.

На этих вечеринках звучала самая разная музыка: регги, хаус, электро, американский хип-хоп — и собирались самые разные люди: белые и цветные, продвинутые интеллектуалы и простые студенты, но всех их объединяло одно желание — веселиться до рассвета. А меньше чем через год главная идея warehouse-вечеринок, заключавшаяся в том, чтобы на несколько часов погружать не предназначенные для этого места в атмосферу анархии и веселья, была взята на вооружение организаторами первых английских рейвов. Но об этом чуть позже.

На юге Англии нашествие хауса прошло по несколько другому сценарию. В Лондоне, как и в Манчестере, имелись все предпосылки для быстрого формирования новой музыкальной культуры; тем не менее хаус довольно долго оставался в андеграунде и выплеснулся наружу только летом 1988 года. Не последнюю роль в популяризации хауса сыграл лондонский диджей и промоутер Ники Холлоуэй (Nicky Holloway), который еще в 1984 году начал вывозить английских подростков на Ибицу. В 1987 году (год, когда хаус уже вовсю выходил на Тгах Records и DJIntemational) сотни юных англичан вернулись с острова счастья с карманами, набитыми экстази, а Холлоуэй вместе с диджеями Дэнни Рэмплингом (Danny Rampling) и Полом Окенфольдом (Paul Oakenfold) провел несколько хаус-вечеринок в Waterman's Art Center рядом с аэропортом Хитроу. В том же году эта троица, по инициативе Рэмплинга, запустила вечеринку под названием Shoom, которая перевернула с ног на голову стандарты клубной культуры и стала первой ласточкой надвигающегося на город хаус-психоза. А в 1988-м в Лондоне появились новые промоутеры, а вместе с ними и новые хаус-вечеринки: Westworld, Delirium, Spectrum.

Важную лепту в формирование хаус-культуры внесли пиратские радиостанции, справедливо считавшиеся самым чувствительным барометром музыкальной ситуации и потому имевшие огромное влияние на клубную культуру. Особенно активно продвижением хауса занималась Kiss FM (станция, основанная в 1985 году диджеями Гордоном Маком и Норманом Джеем) в лице диджеев Джаджа Джулса (Judge Jules) и Пола "Trouble" Андерсона (Paul Anderson).

Playlist 6e Anniversaire Hacienda

T Coy

Carino

Bam Bam

Give it to me

Phuture

Acid Tracks

ESC

Moody

Moonfou

Shup up

Frankie Knuckles

Your Love

Итак, к 1988 году хаус прочно обосновался на английской земле. Во всех частях страны у него уже были свои клубы, свои диджеи, свои радиопередачи. Англия готовилась к первому Лету любви.

21 мая 1988 года, на заре Лета любви, Hacienda отпраздновала свое шестилетие. Приглашение выступить на праздничной вечеринке я воспринял как признание того, что после нескольких месяцев, проведенных за вертушками клуба, я стал полноправным членом "семьи". В честь юбилея на подступах к Hacienda был установлен гигантский поезд-призрак. А в полночь, во время сета Майка Пикеринга, прямо в зале прогремел фейерверк. После чего Пикеринга за диджейским пультом сменил Грэм Парк.

Грэм был одним из ведущих диджеев Hacienda, a также главным человеком на клубной сцене другого североанглийского города — Ноттингема. (Забегая вперед, скажу, что в 90-е годы Грэм войдет в число лучших английских диджеев.) Это был своеобразный персонаж, отличавшийся нетипичной для людей своей профессии внешностью (лысеющая голова, "интеллигентные" очки), безупречным вкусом и олимпийским спокойствием, которое позволяло ему без труда выкручиваться из самых щекотливых ситуаций. Мне, в частности, запомнился такой случай: Грэм очень эффектно свел два трека, а потом нечаянно поднял иглу с пластинки, которая только начинала играть. В зале повисла тишина. Грэм оглядел недоумевающую публику, как ни в чем не бывало опустил иглу обратно, сделал скретч, поднял руки вверх, и музыка понеслась дальше. Зал буквально взревел от радости и восхищения.

На шестилетии Hacienda Грэм сыграл сногсшибательный сет. Когда ровно в два часа музыка остановилась и в зале зажегся свет, прямо из недр земли (во всяком случае, так мне показалось) поднялся глухой стон: это тысяча впавших в транс человек оплакивали окончание вечеринки.

Но в один прекрасный день в ресторане, где я работал, раздался телефонный звонок, положивший конец моему беззаботному существованию. Звонила мама, чтобы сообщить, что я призван на военную службу и 1 августа должен быть в Париже. До этого я упорно игнорировал повестки, которые находил в своем почтовом ящике, но теперь было ясно, что мне не отвертеться. Я почувствовал, как моя жизнь летит под откос. Подумать только: я — солдат… Вот fuck!

Благополучно продержавшись в расписании Hacienda десять месяцев, в июЛе 1988 года Zumbar прекратила свое существование. На прощальную вечеринку в качестве почетных гостей были приглашены люди из культового журнала ID и диджей Марк Мур. Тот самый Марк Мур, виртуоз вертушек из Mud, мой первый кумир, человек, благодаря которому я открыл для себя целые пласты музыки. И вот мне выпала честь играть с ним на одной вечеринке… Выступление Мура стало событием городского масштаба. Дело было не столько в самом Муре и его мастерстве (в конце концов, манчестерцев было сложно чем-либо удивить), а в том, что в те годы приезд гостя из Лондона воспринимался как нечто из ряда вон выходящее — столичные диджей просто не ездили в Манчестер и все тут.

В самый разгар вечеринки Мур подошел ко мне и сказал, что через пару месяцев будет играть в парижском Palace: его пригласили в качестве почетного гостя на презентацию вечеринки Pyramid, которую запускает группа лондонских промоутеров. Я уже был готов к тому, чтобы попросить Марка включить мое имя в гест-лист, когда он произнес: "Приходи и приноси с собой свои пластинки".

Неделю спустя Пол Коне представил публике Hacienda свое новое детище: вечеринку Hot. Вечеринка прошла с оглушительным успехом — Лето любви было в полном разгаре, и Манчестер уже вовсю бился в хауслихорадке. Мне оставалась всего пара недель до отъезда во Францию, и я жадно впитывал наполняющие воздух вибрации в надежде, что они будут согревать меня, пока я буду тянуть солдатскую лямку. Вокруг происходило так много интересного и непривычного, что у меня даже не было времени на то, чтобы спокойно погоревать о своей несчастной доле. Не успел я опомниться, как — после третьей вечеринки Hot — уже прощался с друзьями и собирал чемоданы, последний раз вдыхая аромат счастья и единения, который долетал даже до моего сонного пригорода.

Решив, что мне надо как-то утешить самого себя, а кроме того, предчувствуя, что в армии деньги мне не пригодятся, я перед самым отъездом раскошелился на вертушки Technics MKII — мои первые серьезные вертушки! Когда в конце июля 1988 года я вернулся на родину, все мое богатство состояло из пары вертушек, коллекции винила, двадцати кассет с миксами да футболки Acid Trax.