Я был младшим ребенком в семье. Родители мои работали в развлекательном парке и постоянно покупали пластинки для своих аттракционов, так что в доме у нас всегда было много разной музыки. А еще у папы был друг мсье Фурнье, который руководил фирмой грамзаписи CBS и в изобилии снабжал нашу семью дисками Earth Wind & Fire, Сантаны и Trust.

Когда мне было десять лет, я переоборудовал свою комнату в минидискотеку. Кровать и письменный стол были задвинуты в дальний угол, а посередине, в окружении рядов пластинок, расположился танцпол вместимостью от трех до четырех человек.

Моя дискотека была оснащена по последнему слову техники. У меня было все — от мигающего стробоскопа и разноцветных прожекторов до ламп общего света и вращающегося зеркального шара. Стоя за диджейским пультом, который мне сконструировал отец, и гордо взирая на пустой танцпол и нагромождение пластинок, кассет, проигрывателей, микрофонов, усилителей и проводов, я приводил в движение шар и направлял на него прожекторы — в ту же секунду тысячи микроскопических звездочек пускались в космический танец по стенам моей комнаты. Это был своеобразный ритуал, который я проделывал каждый вечер: иногда в сопровождении музыки, иногда в полной тишине.

Танцпол предназначался для торжественных случаев. Конечно, самым частым гостем на нем был его хозяин, то есть я, но, поскольку танцевать и одновременно менять пластинки — задача не из легких, да и к тому же настоящий диджей обязан знать, как люди реагируют на ту или иную песню, я принялся вербовать слушателей из числа обитателей нашего многоэтажного дома. Как правило, публика состояла из мамы и пары соседей, согласившихся составить ей компанию. Но чаще всего выступление приходилось отменять в связи с полной неявкой слушателей, и тогда я запирался в своей комнате и устраивал для воображаемой публики самое грандиозное шоу, на которое только был способен.

Мерцают огни, ревут динамики, и я — великий и ужасный Мистер DJ — колдую над своими вертушками. Время от времени я едва заметно улыбаюсь, предвкушая, как мои невидимые поклонники застонут от удовольствия, когда я заведу очередной гениальный диск. Этот фарс мог длиться часами. Иногда я все-таки выпрыгивал на танцпол, чтобы проверить, правильно ли отрегулирован звук, и, забыв о том, что я вообще-то директор клуба (между прочим, самого андеграундного во всем Буживале), принимался выделывать немыслимые движения, перенятые не то у Джеймса Брауна, не то у каких-нибудь рокабиллыциков. Заканчивались все мои вечеринки одинаково: в клуб врывалась семейная полиция с требованием прекратить затянувшееся бесчинство, и я, понурив голову, выключал музыку, зажигал тусклую настольную лампу и извинялся перед своими воображаемыми посетителями: "Мне очень жаль, но мы закрываемся. Это требование полиции. Всем спокойной ночи, приходите еще".

По большим праздникам двери моего клуба были открыты для всех желающих, независимо от возраста и убеждений. А во время семейных торжеств я принимал у себя невиртуальных посетителей — друзей и родственников, которые с удовольствием резвились и дурачились на моем сокрытом от посторонних взглядов танцполе.

Увлекаться музыкой я начал задолго до того, как пошел в школу.

К восьми годам я уже не мог довольствоваться тем, чтобы просто слушать пластинки, — мне хотелось делиться ими с окружающими, и я стал активно записывать кассетные сборники и раздаривать их друзьям. Наверное, уже тогда я был законченным меломаном. Когда мне было двенадцать лет, я каждую ночь на цыпочках пробирался в гостиную, где стоял музыкальный центр, надевал наушники и в кромешной тьме с благоговейным восторгом крутил ручку приемника, покачиваясь на волнах FM-диапазона. Моими портами назначения были Radio 7 и несколько других пиратских радиостанций, на которых попадались передачи о зарубежной, прежде всего американской, музыке, не выпускавшейся во Франции. Все это записывалось на чистые кассеты, а информация о песнях и исполнителях скрупулезно заносилась в специальный блокнот. Таким образом я удовлетворял свою страсть к негритянской музыке (соул, фанк, диско) и открывал для себя новые жанры, например синтезаторный рок.

Еще одним важным источником информации для меня была телепрограмма "Sex Machine" Филиппа Маневра и Жана-Пьера Дионне, которая выходила раз в месяц, по субботам, в рамках передачи "Дети рока". Благодаря "Sex Machine" я приобщался к музыке Принса и других представителей миннеаполисской фанк-галактики.

А когда на рынке появились первые плееры, я просто перестал снимать наушники.

Playlist Cassette ado

Bon Rock and The Rythm Rebellion

Searching Rap

Unlimited Touch

I Heard Music in the Stree

Katmandu

The Break

Tom Browne

Fuckin' for Jamaica

Sinnamaon

Thanks to you

Shock

Let your Body Do the Talk

SKYY

Sky Zoo

Gino Soccio

Remember

Edith Nylon

Femmes sous cellophane

Taxi Girl

Cherchez le garçon

Soft Cell

Tained Love

Однажды я где-то вычитал, что известный диджей Янник Шевалье (Yannick Chevalier) открывает неподалеку от Парижа школу радио. Я загорелся идеей пойти учиться на радио-диджея, но мои родители ничего не хотели об этом слышать. И все же не считаться с моим желанием дарить людям музыку и танец они уже не могли и поэтому в качестве компромисса согласились купить мне вторую вертушку и микшерный пульт — таким образом у меня появился полный диджейский набор.

Когда мне было четырнадцать, мы с приятелем основали пиратскую радиостанцию под названием Radio Teenager (в те годы FM-частоты буквально кишели пиратскими станциями). Мы вещали четыре часа в неделю, по пятницам, из студии в городке Ле-Пек. Параллельно с этим мы отвечали за организацию всех вечеринок в нашем микрорайоне. А по субботам я втайне от родителей выбирался в Париж и наведывался в Champs Disques (единственный магазин, торговавший импортными пластинками), где и оседали все мои карманные деньги.

Я твердо знал, что хочу быть диджеем, хотя довольно смутно представлял себе, что за этим стоит. В моем понимании работа диджея сводилась к тому, чтобы легко и изящно крутить отборную музыку и таким образом заставлять людей танцевать и радоваться жизни. Все мои силы были брошены на освоение диджейской профессии. Я потратил сотни часов на то, чтобы научиться грамотно сводить пластинки, я записал сотни кассет со своими миксами и раздал их друзьям и друзьям друзей — и все это делалось в тайной надежде, что рано или поздно одна из этих кассет попадет в руки к нужному человеку, который поверит в меня и поможет мне начать профессиональную карьеру.

Это было двадцать с лишним лет назад, но до сих пор, когда я попадаю в клуб и наблюдаю за тем, как мерцают стробоскопы, как вращается зеркальный шар, проецируя на стены мириады звездочек, как земля дрожит от потока децибелов и как танцующие реагируют на малейшие изменения в музыке, меня охватывает глубокое волнение. Атмосфера дискотеки возвращает меня к одному из моих первых детских переживаний. Мне было семь или восемь лет. Мы всей семьей отдыхали на итальянском курорте Римини. Как-то вечером мой старший брат уговорил родителей отвезти его на дискотеку la Baia Imperial, которая находилась в нескольких километрах от города.

Мы подъехали ко входу, перед которым красовалось пестрое панно, сулившее посетителям "семь разных танцплощадок, семь разных атмосфер и бар на свежем воздухе". Даже не выходя из машины, можно было разглядеть, как внутри, в дискотеке, стробоскопы, прожекторы и зеркальный шар в синхронном движении озаряют ночь ослепительным светом, да так, что бледнеют звезды.

В ту секунду, когда мой брат вошел в дискотеку, на одной из открытых площадок прогремели первые аккорды "I Feel Love" Донны Саммер. С заднего сиденья родительской машины я внимал сладкому шепоту "чувствующей любовь" Донны и подпевал ей на своем птичьем английском. Мои вспотевшие от волнения руки опирались на дверцу машины, а голова и тело вывешивались наружу, изо всех сил пытаясь приблизиться к источнику этого небывалого счастья. В какой- то момент весь клуб, словно накрытый волшебной сетью, засиял в ореоле разноцветных огней. Это был шок! На следующий день я первым делом побежал в сувенирную лавку и накупил себе фирменных стикеров La Baïa Imperial с изображением Мэрилин Монро. Куда только я их потом не клеил: на мебель, на школьные тетрадки, на вертушки, на зеркала. Это раннее проявление фетишизма осталось единственным вещественным доказательством связи между моим "итальянским приключением" и решением стать диджеем.

Сегодня, много лет спустя, когда я ставлю нужную пластинку в нужный момент, когда я дарю публике все самое ценное, что у меня есть, и чувствую, как постепенно нахожу путь к ее сердцу, я говорю себе: "Вот оно, то самое ощущение, о котором я всегда мечтал". Потому что со временем я понял, что крутить хорошие пластинки — это только полдела и что настоящий диджей — это тот, кто каждый вечер заново отправляется на поиск Святого Грааля, который наделяет его магической способностью завораживать публику, изумлять ее неожиданным выбором музыкальных красок и будить в ней первобытную, но жизненно важную потребность в коллективном танце и крике.

Чтобы добиться этого контакта с публикой, не обязательно быть прирожденным лидером. Достаточно быть открытым и готовым к неожиданным встречам. Диджея связывают с публикой довольно необычные отношения, строящиеся на доминировании, хоть и неявном. Диджей улавливает в воздухе энергию, рождающуюся из взаимодействия в замкнутом пространстве клуба двигающихся тел, музыки и освещения. Если соблюдены необходимые условия (на несколько часов отброшены социальные приличия; все до одного жаждут с головой окунуться в музыку), то в зале возникает алхимическая реакция и в атмосферу выплескивается уникальная гамма чувств. В результате в воздухе образуется электрический ток, сила и направление которого теперь зависят только от диджея. Музыка превращается в путешествие. В такие мгновения, когда на зал как будто нисходит благодать, поднять иглу с играющей пластинки — значит поразить насмерть пятьсот, тысячу, пятьдесят тысяч человек. И даже самый замечательный диск, если его поставить в неподходящий момент, способен мгновенно разорвать нить безупречно выстроенного музыкального повествования. Умение чувствовать публику и делиться с ней тем, что чувствуешь ты, — вот единственный секрет успеха диджея.

В конце июля 1988 года я покинул Манчестер и, нагруженный вертушками, мешками с одеждой и ящиками с пластинками, вернулся в Буживаль, в свою родную комнату, которая мало изменилась с тех пор, как я открыл в ней мини-дискотеку: со стен на меня по-прежнему взирали Дэвид Боуи и Мэрилин Монро; вертушки и зеркальный шар ждали меня на том самом месте, где я их когда-то оставил; и даже пластинки, как в добрые старые времена, стояли по стойке смирно в своих деревянных ящиках… Любимые пластинки моего детства: Барри Уайт, Earth Wind & Fire и даже Тед Ньюджент (что поделать — ошибки молодости). В воздухе витал свежий аромат только что законченной уборки.

Музыка превращается в путешествие. В такие мгновения, когда на зал как будто нисходит благодать — иглу с играющей пластинки — поднять значит поразить насмерть пятьсот, тысячу, пятьдесят человек.

Я принялся заново осваивать свои двадцать пять квадратных метров: прилег на кровать, которая вдруг показалась мне ужасно узкой, достал подшивки журналов, полистал старый номер Actuel и в конце концов встал за свой старенький диджейский пульт. Одно движение руки — и в моей комнате снова мерцают прожекторы и крутится зеркальный шар. Под потрескивание разогревающегося лампового усилителя я принялся рыться в залежах винила и извлек на свет божий макси-сингл, выпущенный в 1977 году диско-лейблом Casablanca. Это был "I Feel Love" Донны Саммер, спродюсированный Джорджио Мородером. Я вытащил пластинку из конверта, нежно протер ее рукавом и поместил на проигрыватель. Игла задрожала, дернулась и послушно легла на виниловую дорожку. Я повернул ручку усилителя до упора, и стены моей комнаты завибрировали от сочетания метрономного бита и чувственных диско-басов. Не успел я опомниться, как дьявольский грув "I Feel Love" вынес меня на танцпол, и те одиннадцать минут, что длился трек, я провел задрав руки вверх и вопя как ненормальный.

1 августа 1988 года я был зачислен в сводный полк Чада, расквартированный в парижском пригороде Монлери, где меня ждал курс начальной военной подготовки. То еще развлечение, скажу я вам. Единственным напоминанием о моей прошлой, гражданской жизни была коробка из-под обуви с двадцатью кассетами, которые я записал еще в Манчестере. Через полтора месяца мне крупно повезло: по протекции маминой подруги я получил место подавальщика в офицерской столовой в Версале и мог теперь каждый вечер после службы возвращаться домой. Таким образом, от духовной и интеллектуальной гибели я был спасен. И все же чувство несвободы и безысходности не покидало меня. Прошло несколько недель. Как-то раз в разговоре со своим унтер-офицером, вполне приятным и интеллигентным человеком, я упомянул о том, что у меня в Манчестере остался дом и мне нужны деньги на то, чтобы оплачивать счета. Унтер-офицер вошел в мое положение и распорядился, чтобы меня на платной основе назначили ответственным за музыкальное сопровождение офицерских вечеринок, проходивших в столовой.

Офицерские вечеринки представляли собой довольно забавное зрелище. В столовую набивалось двести с лишним человек. Они обильно потребляли алкоголь и то и дело требовали поставить какую-нибудь песню Милен Фармер. Но в какой-то момент все присутствующие в зале доходили до состояния, когда требовать что-либо просто не было сил, и тогда я под шумок убирал диски Фармер и ей подобных и доставал свои любимые пластинки. Наблюдать за тем, как высшие военные чины на би-боповый манер пляшут под "Can You Feel It?" Mr. Fingers или какую-нибудь вещь Royal House, было ужасно смешно. По иронии судьбы эти офицеры оказались в числе первых французов, услышавших хаус.

Первым парижским клубом, в котором стали проходить эйсид-хаус-вечеринки, был Rex Club. Я знал Rex как заведение с устоявшейся рок-репутацией, но сам в нем прежде никогда не бывал. Французская хаусвечеринка в рок-клубе — это звучало вдвойне интригующе… Так что, как только у меня появилась такая возможность, я отправился на бульвар Пуасоньер в кинокомплекс le Rex, на территории которого и располагался одноименный клуб. Я спустился по лестнице, показавшейся мне бесконечной, прошел вдоль тускло освещенного бара и очутился в главном зале Rex. В зале царила кромешная тьма, которую нарушали лишь несколько дискотечных сканеров, выхватывавших из мрака фигуры официантов. Акустическая система клуба работала в рок-режиме: басов было мало, преобладал средний регистр. Я на ощупь пробрался на танцпол, полукругом раскинувшийся перед сценой с массивным багровым занавесом, и оказался под прицелом целой батареи стробоскопов. Вокруг меня, словно в замедленной съемке, извивались десятки танцующих тел. Справа от танцпола я обнаружил чилл-аут с альковами и бар, где можно было перевести дух после безумных плясок и спокойно поболтать вдали от рева музыки. На границе между этими двумя пространствами располагалась кабина диджея. Заглянув в нее, я вдруг понял, что по своей атмосфере Rex — это типичный английский клуб.

Пройдет пара лет, и Rex станет своего рода маяком, благодаря которому хаус и техно будут свободно путешествовать по ночному Парижу. Абсолютная преданность танцевальной культуре и любовь к риску — вот, пожалуй, главные достоинства этого уникального клуба, с которым неразрывно связана моя карьера и карьера десятков других диджеев и музыкантов. Но прежде, чем переходить к рассказу об этом периоде моей жизни, — пару слов об истории Rex.

Мозгом Rex был Кристиан Поле (Christian Paulet). Он пришел в клуб в 1984 году в качестве технического директора. На первых порах Rex представлял собой что-то вроде парижского аналога "Коттон-Клаб": со сцены звучал джаз эпохи биг-бэндов, музыканты были одеты по моде 30-х и играли, выстроившись в ряд. Однако концепция эта не вызывала восторга у французов, которые в тот момент все как один сходили с ума по альтернативному року, и, поразмыслив, промоутер Rex — компания Garance Productions — решил отказаться от уклона в ретро и стал три раза в неделю устраивать рок-концерты. Среди групп и исполнителей, прошедших через Rex, были такие будущие знаменитости, как Red Hot Chili Peppers, Les Rita Mitsouko (в Rex состоялся первый концерт в истории группы), Сюзанн Вега (Suzanne Vega), Tower of Power и Крис Айзек (Chris Isaak). Случались'здесь и такие важные события, как, например, after-show-вечеринка Принса. В результате за Rex закрепилась репутация одной из лучших рок-площадок столицы, и каждая заезжая рок-группа — если только ее не смущала ограниченная вместимость клуба (до четырехсот человек) — считала за честь выступить на его сцене.

Кристиан Поле быстро перерос должность технического директора, и стал наряду со своими прямыми обязанностями заниматься организацией концертов. В 1987 году кинокомплекс le Rex, являвшийся собственником здания, где находился клуб, ввел в свое расписание вечерние киносеансы, и оказалось, что саундчеки, проводившиеся в Rex в это же самое время, доставляют существенные неудобства кинозрителям. Компания Garance Productions, в тот момент поглощенная раскруткой своего нового приобретения — концертного зала "Элизе-Монмартр" на бульваре Роше-шуар, не горела желанием распутывать эту ситуацию и согласилась передать бразды правления Кристиану Поле. Первым делом Поле обошел лучших промоутеров Парижа, и, к его радости, все они с энтузиазмом восприняли предложение поработать в Rex. Вскоре, не отказываясь от имиджа рок-площадки, Rex стал потихоньку переходить к тематическим вечеринкам. Каждая вечеринка была посвящена определенному стилю: року, дабу, хип-хопу и так далее — и ориентировалась на определенную аудиторию, которая, как правило, не пересекалась с аудиторией остальных вечеринок.

Когда лондонские промоутеры Кевин и Барбара предложили Кристиану Поле запустить эйсид-хаус-вечеринку, Кристиан был вынужден признаться, что впервые слышит о таком стиле; но Кевин и Барбара производили серьезное впечатление и имели солидный промоутерский опыт, так что отказать им он не смог. Вечеринку назвали Jungle. Примечательно, что на флайере, выпущенном по случаю премьеры Jungle, Rex даже не упоминался — организаторы ограничились тем, что указали название вечеринки и адрес.

Вспоминает Кристиан Поле: "Это была сумасшедшая ночь. Мне кажется, ни с чем подобным французская публика прежде просто не сталкивалась. В зале царила очень странная и вместе с тем удивительно теплая атмосфера.

Люди, которые пришли на Jungle — а это были геи, журналисты, представители фэшн-индустрии и просто продвинутые юноши и девушки — уже были наслышаны об эйсид-хаусе, а кто-то даже успел съездить в Лондон на первые вечеринки Лета любви. В самой Франции клубная сцена на тот момент находилась в плачевном состоянии: старые идеи и концепции исчерпали в себя, и люди просто перестали ходить в клубы. И вот тут-то и возник эйсид-хаус: он словно зарядил людей свежей энергией и заставил их вернуться на танцпол. Я был очень доволен тем, как прошла первая Jungle, но то, что это веха в истории Rex, я тогда не осознал. Я просто отметил для себя, что в клубе появилась новая, прогрессивная публика, и решил, что хаус должен как можно чаще звучать в стенах Rex. Вот и все". Таким образом, весной 1988 года хаус получил свою первую прописку во французской столице.

В сентябре того же года примеру Rex последовал Palace — детище гениального визионера Фабриса Эмаэра (Fabrice Emaer). Для парижан Palace был больше, чем просто клубом. Это был символ культуры 80-х, с ее эпатажностью и отсутствием чувства меры, а также воплощение определенного нестандартного видения музыки, авангарда и ночной жизни. Всю первую половину десятилетия алый фасад Palace как магнит притягивал парижских полуночников. Насладиться уникальной атмосферой, которую создавал в своем клубе Эмаэр, приходили такие люди, как Энди Уорхол, Мик Джаггер, Дайана Росс, Дэвид Боуи, Игги Поп и Серж Генсбур. Кензо, Карл Лагерфельд и Ив Сен-Лоран устраивали здесь феерические дефиле и маскарады, на которые съезжался весь парижский бомонд; Ален Пакади публиковал отчеты о жизни Palace на страницах газеты "Либерасьон". Иногда в клубе появлялась знаменитая Грейс Джонс в окружении своей многочисленной свиты; а во время снобско-декадентских панк-вечеринок публика имела возможность лицезреть молодую гвардию французского рока в составе Taxi Girt Жакно (Jacno) и Патрика Эдлина (Patrick Eudeline).

Playlist New York classique

Double Ezposure

Ten Percent

War

Country City Country

Roy Ayers

Running away

Carl Bean

I was Born this way

The Salsoul Orchestra

Ohh I Love it

Loleatta Holloway

Love Sensation

Ecstasy Passion and Pain

Touch and Go

Barry White

My Sweet Summer Suite

История Palace неразрывно связана с именем Ги Куэваса (Guy Cuevas). Ги был одним из первых французских диджеев, побывавших в Нью-Йорке и досконально изучивших ночную жизнь этого города. Из Нью-Йорка, а точнее, из нью-йоркских клубов Loft и Paradise Garage Ги вывез'новый саунд, представлявший собой замысловатую смесь соула, фанка и диско (впоследствии этот саунд ляжет в основу стиля "гараж"). Своей любовью к этой музыке и вообще к прогрессивным музыкальным течениям Куэвас заражал всех, кто приходил в Palace. Диджейскую эстафету от Куэваса приняли Тьерри Бельфор (Thierry Belfort) и Дидье Дарт (Didier Dart), которым предстояло перебросить мостик из эры диско в эру хауса.

Но в 1988 году золотой век Palace был уже позади. Черная полоса в истории клуба началась с трагического события — смерти Фабриса Эмаэра. Парижская ночная жизнь утратила свой неповторимый блеск, а осиротевший клуб постепенно пришел в упадок. И, когда уже знакомые нам Кевин и Барбара запустили в нем свою вторую парижскую эйсид-хаус-вечеринку — Pyramid (в основу которой они положили концепцию своих же вечеринок в лондонском Heaven), о былом великолепии Palace напоминал разве что неподвластный времени дизайн.

На презентацию Pyramid я пришел с целой сумкой пластинок. Марк Мур не забыл своего обещания и в самом начале вечеринки пустил меня за вертушки. Публика — а большую ее часть, разумеется, составляли геи — приняла меня теплее, чем я ожидал. Мне даже не верилось, что эти люди еще несколько месяцев назад ничего не знали о хаусе. Надо сказать, что я находился в привилегированном положении: в отличие от большинства французских диджеев, только начинавших приобщаться к хаусу, я, благодаря своему длительному пребыванию в Англии, уже прекрасно разбирался во всех тонкостях этой музыки. Это, если угодно, было моим главным козырем, и Pyramid стала для меня возможностью пустить его в ход.

Playlist Pyramid

Inner City

Good Life

Kraze

The Party

The Minute Man

Bingo Bango

Ten City

That's the Way Love is

Hashim

Al Naafiysh

Playlist Jungle

Mantronix

King of the Beats

Ann Clarke

Our Darkness

Phase II

Reachin

Baby Ford

Oochy Koochy

Todd Terry

Bango

Когда я завершил свой сет, ко мне подошли Кевин и Барбара. Они попросили меня сыграть еще раз, в самом конце вечеринки, а заодно предложили мне стать ее резидентом. Я с радостью согласился, и на флайерах следующей Pyramid уже значилось мое имя (я решил отказаться от своего манчестерского псевдонима DJ Педро; кстати, в то время в диджейской среде было совсем не принято придумывать себе псевдонимы). А вскоре произошло еще одно приятное событие: обо мне написал журнал The Face. Так началась вторая глава моей диджейской карьеры.

Марк Мур выступил на презентации Pyramid и уехал обратно в Англию, а моим партнером стал другой английский диджей — Колин Фейвер (Colin Faver). Я отвечал за разогрев и "финал", Колин — за все остальное. Слух о новой классной вечеринке быстро разнесся по парижской гей-коммьюнити. С каждой неделей в Palace приходило все больше народа, и клуб постепенно поднимался из пепла. Теперь Париж уже мог похвастаться двумя полноценными хаус-вечеринками: по вторникам проходила Pyramid, а по пятницам — Jungle, к которой я тоже через какое-то время примкнул — в качестве резидента и напарника Колина Холсгроува (Colin Holsgrove).

Своей причастностью к вышеупомянутым вечеринкам я снискал расположение парижских геев, и дирекция Palace пригласила меня поиграть в паре с Дидье Дартом на дневной воскресной дискотеке Gay Tea Dance. Вообще-то с голубой тусовкой меня связывали давние отношения: когда я был подростком, я по выходным помогал старшему брату в его ресторане, и в качестве платы за мои услуги брат брал меня с собой в ночные походы по андеграундным гей-клубам. Так что участие в Gay Tea Dance означало для меня возвращение в ту самую среду, в которой когда-то начался мой "роман" с ночной жизнью.

Как только стрелка часов достигала цифры 3 и Gay Tea Dance объявлялась открытой, в Palace врывались две с половиной тысячи разгоряченных парней в облегающих футболках; одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: эти ребята настроены с пользой провести воскресный день. К тому моменту большинство геев уже были преданными поклонниками хауса (чего нельзя было сказать об остальной клубной публике), поэтому значительную часть своих сетов мы посвящали новым чикагским релизам, а также детройтским техно-хитам. Я обожал царившую на Gay Tea Dance атмосферу сладостной истерии и со временем научился ею управлять. Когда напряжение на танцполе достигало определенного уровня, я затевал игру в "хозяина и собаку", в которой публика своим поведением должна была заслужить припрятанную мною "кость", то есть какой-нибудь обалденный трек, а вместе с ним право "улететь" еще немного выше.

Playlist Gay Tea Dance

Joe Smooth

Promised Land

Ten City

Right back to you

Corporation of One

The Real Life

Sha-Lor

I'm in Love

Phortune

String Free

Следующее деловое предложение не заставило себя долго ждать, и теперь после окончания Gay Tea Dance я уже не возвращался домой, а мчался по вечернему Парижу в очередной клуб играть очередной сет. Четырнадцать часов почти непрерывного диджеинга — вот что представлял собой типичный воскресный день Лорана Гарнье.

Выхожу из Palace, иду по улице Фобур Монмартр, которая плавно переходит в Нотр-Дам де Лоррет, которая в свою очередь переходит в Фонтен, и попадаю на площадь Бланш, за которой начинается квартал Пигаль. Прохожу мимо кабаре "Мулен Руж" и останавливаюсь перед ярко освещенным белым фасадом, на котором черными буквами выведено название скрывающегося за ним заведения: La Locomotive. Сюда-то мне и нужно.

С Хильдой, арт-директором La Locomotive (сокращенно — Loco), я познакомился еще в Манчестере, на одной из последних вечеринок Zumbar. Когда я вернулся в Париж, Хильда устроила мне встречу со своим начальником Фредом Боллингом — колоритным бородачом с не слишком изысканными манерами. Встреча длилась недолго. Фред внимательно выслушал меня, а когда я закончил говорить, сухо произнес: "Значит, хочешь быть у нас диджеем? Да ради бога: приходи, приноси свою дебильную музыку, посмотрим, что у тебя получится".

Годом рождения La Locomotive принято считать 1960-й, когда актер Андре Пус открыл по соседству с "Мулен Руж", где он работал конферансье, небольшой молодежный клуб, куда посетители знаменитого кабаре могли "сдавать" на время представлений своих детей подросткового возраста. Но годы бежали, клуб менялся, и к середине 80-х от Loco Андре Пуса осталось одно название. Теперь это было гигантское трехэтажное заведение, кишащее панками, скинхедами и прочими агрессивно настроенными молодчиками. Клуб начинался с длинной барной стойки, пройдя мимо которой посетитель попадал на главный танцпол, по своему дизайну напоминавший арену. Здесь безраздельно господствовал танец пого. Случалось, что во время концертов на танцполе одновременно рубилось восемьсот с лишним человек. Диджейский пульт был установлен в центре зала, на некотором возвышении. Этажом ниже, в подвале, находился камерный зал, оформленный в индустриальном стиле (металлические трубы, медные щиты), а уже отсюда по потайной лестнице можно было подняться на верхний ярус, с которого открывался замечательный вид на танцпол.

Я до мельчайших подробностей помню свое первое, пробное выступление в Loco. Был будний день. Клуб, как обычно, кишел панками и рокерами всех мастей. Я начал свой сет с относительно нейтральных вещей, но потом постепенно перешел к эйсид-хаусу. Реакция публики меня обнадежила. Фреда Боллинга в зале не было — он встречал посетителей у дверей клуба, но я знал, что он может следить за тем, что происходит внутри, благодаря висевшей над главным входом колонке.

Где-то в середине сета я завел кислотную версию песенки Мори Канте (Могу Kante) "Yeke Yeke", которая тогда как раз находилась в Тор 50. Надо сказать, что в те годы ставить в Loco что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее африканскую музыку, было, мягко говоря, рискованно: это могло не понравиться скинам, а скины, как известно, церемониться не любят. Так что не успели прозвучать первые аккорды "Yeke Yeke", как ко мне с криком "Тебе что, жить надоело?!" подлетел разъяренный Фред. "Да ты посмотри на танцпол. Они же все поглощены танцем. Им больше ничего не надо", — возразил я. И действительно, в зале не наблюдалось никаких признаков недовольства.

Так я стал резидентом Loco. По будним дням я ставил мешанину из рока и хауса, а по воскресеньям получал в свое распоряжение подвальный зал клуба (за что отдельное спасибо Хильде) и мог с чистой совестью крутить эйсид-хаус и ничего кроме эйсид-хауса.

Хильда была большой поклонницей манчестерской клубной сцены, поэтому темой первой полноценной хаус-вечеринки, прошедшей в Loco, стал Манчестер. Вечеринка состоялась 25 января 1989 года. Специально по этому случаю из Англии приехали Грэм Парк, Джон Да Силва (John Da Silva) и Майк Пикеринг, до этого никогда не выступавшие во французской столице. Но и я не остался не у дел: Хильда назначила меня ответственным за подвальный зал. На манчестерскую вечеринку в La Locomotive пришла непривычная для него голубая и неагрессивная публика, прежде благоразумно обходившая это небезопасное место стороной. Так начался новый период в истории клуба.

Playlist H 3 O

Humanoid

Stakker Humanoid

D Shake

Technotrance

KLF

What Time is Love

Bam Bam

Where's your Child

Lil' Louis

French Kiss

Одним из резидентов Loco был диджей Эрик Рюг (Eric Rug) — не последний человек в парижской клубной тусовке и вообще довольно необычная личность. Перед тем как оказаться в Loco, он какое-то время жил в Берлине, а потом диджействовал в радикальном парижском панк-клубе Rose Bonbon. Эрик был ходячей музыкальной энциклопедией: он как свои пять пальцев знал мировую рок-сцену, а когда в Париже появились первые чикагские пластинки, сразу же стал большим знатоком хауса. Мне часто случалось играть вместе с Эриком. Мы подружились, и через какое-то время наша дружба вылилась в вечеринку под названием Н30, которая по нашим расчетам должна была в корне изменить имидж Loco. Обязанности между нами распределялись следующим образом: я отвечал за хаус и техно, а Эрик — за нью-бит (нью-битом называлось бельгийское техно с элементами индастриала). Фреду наша концепция понравилась, и он "подарил" нам вечер среды.

"French Kiss" в переводе с английского — "французский поцелуй". Так называлась композиция чикагского диджея и продюсера Лила Луиса (Lit' Louis).

Это был один из первых образцов минималистского хауса и, пожалуй, самая первая пластинка, в которой во всей полноте проявились и инновационность, и трансцендентность хаус-музыки.

"French Kiss" напоминал неопознанный летающий объект, чудесным образом залетевший в хит-парад и не желавший его покидать. Трек длился одиннадцать минут. Примерно к середине темп начинал замедляться, и через какое-то время музыка уступала место сладострастным женским стонам; дав девушке вдоволь настонаться, музыка медленно и со скрипом, словно несмазанный механизм, пускалась в обратный путь, постепенно ускорялась и под конец достигала своего первоначального темпа. Это была маленькая революция.

"French Kiss" прогремел на всю Европу и породил целую волну имитаций. Ремиксы, кавер-версии и просто вариации на тему "Французского поцелуя" заполонили собой клубы и пластиночные магазины. Мне запомнились две версии. Первая была примечательна тем, что женские стоны в ней были заменены на мужские; вторая — тем, что была спродюсирована французскими музыкантами и попала в хит-парад почти одновременно с оригиналом. "French Kiss" был, вне всякого сомнения, главным хитом сезона. Каждый раз когда диджей заводил его (а это могло быть и пять, и шесть раз за одну вечеринку), публика визжала от восторга.

Для нас с Эриком вечеринка Н3О была островком свободы и возможностью дать выход своей творческой энергии. Если публика слишком вяло реагировала на какой-нибудь нежно любимый нами трек, мы хватали микрофон и принимались ее поддразнивать. В Англии для этих целей существовал МС, то есть мастер церемонии, задача которого как раз заключалась в том, чтобы своей болтовней заводить публику. Во Франции ничего подобного не было, так что свои вылазки к микрофону мы расценивали как эдакий французский ответ англичанам.

Конечно, идея проводить хаус-вечеринку в панк-клубе была из разряда сумасшедших, и, как и следовало ожидать, часть наших сил уходила на то, чтобы защищать Н3О от вражеских нападок. Первые несколько месяцев обстановка на вечеринке была довольно напряженной. Наша явная ориентация на гей-тусовку не спугнула завсегдатаев клуба — панков и бритоголовых; в результате каждую среду в Loco образовывалась взрывоопасная смесь, и нам с Эриком приходилось думать еще и о том, как бы не допустить кровопролития. Во избежание неприятностей, мы даже перестали ставить группы, игравшие ледяной метрономный нью-бит (Front 242, Nitzer Ebb и им подобные), поскольку они пользовались популярностью среди скинхедов и могли вызвать у них слишком бурную реакцию.

Но границы между стилями постепенно размывались, и люди, еще недавно морщившиеся при упоминании о хаусе, начинали проявлять живой интерес к новым веяниям. Так, когда на наших вечеринках играла песня "Blue Monday" группы New Order, на танцполе можно было встретить не только геев и продвинутых клабберов, но и скинов, высоколобых интеллектуалов и простых рокеров.

К тому моменту в Париже уже существовала, хоть и в зачаточном состоянии, самостоятельная хаус-сцена, костяк которой составляли диджей Сирил Гордиджиани (Cyril Gordigiani), Оливье ле Кастор, (Olivier le Castor), Жером Пакман (Jérôme Pacman) и Гийом ла Тортю (Guillaume la Tortue). Вскоре появился и первый образец французского хауса — трек "How to do that", записанный кутюрье Жаном-Полем Готье и "экранизированный" клипмейкером Жаном-Батистом Мондино; правда, местная пресса увидела в нем всего лишь "милую диковинку".

Первые пластинки с французским хаусом выходили безо всякой раскрутки на принадлежавшем Маню Казана (Manu Casana) лейбле Rave Age. Импортом и дистрибуцией хаус-релизов занимался магазин Caramel. Журналистов, интересующихся хаусом, можно было пересчитать по пальцам одной руки (самыми влиятельными были Дидье Лестрад и Венсан Борель), все остальные представители масс-медиа считали танцевальную музыку побочным продуктом молодежной культуры и относились к ней с нескрываемым презрением.

Если разобраться, первые симптомы хаус-лихорадки были зафиксированы в Англии и во Франции практически одновременно. Однако по уровню воздействия на музыкальную жизнь страны французская хаус-культура безнадежно отставала от английской. Если английские поп- и рок-группы вовсю перенимали элементы хаус-эстетики и хаус-ритмики (взять хотя бы "Hallelujah" Happy Mondays или "Unbelievable" EMF), тем самым незаметно приобщая к хаус-культуре слушателей рок-радиостанций, то французские поп- и рок-деятели только брезгливо кривили рты и не желали иметь никакого отношения к этой "музыке для педиков", а многие склонялись к тому, что хаус и вовсе нельзя считать музыкой. Можете себе представить, каково было мне и моим единомышленникам: мы продвигали музыку, которую каждый кому не лень норовил смешать с грязью. И все же наши усилия нельзя было назвать бесплодными, потому что с каждым месяцем во Франции становилось чуть больше людей, которые ходили в клубы не ради флирта и общения, а ради музыки и танца.

За десять месяцев службы в армии я ни разу не взял отпуска или увольнительной, поэтому в июне 1989 года, то есть на два месяца раньше срока, я уже был на свободе. К тому времени я успел полностью забыть, что такое нормальный ночной сон.

Теперь у меня было одно-единственное желание: уехать из Франции и больше никогда в нее не возвращаться. Я попрощался с La Locomotive, Palace и Rex (кстати, англичане в тот момент как раз сворачивали свои хасус-вечеринки в Palace и Rex). 19 июня 1989 года я погрузил диски, вертушки и личные вещи в багажник своего "ниссана" и взял курс на Манчестер. Будущее виделось мне в радужных красках: впереди меня ждало место резидента на субботней вечеринке в Hacienda, работа в клубе Dry Bar (Пол Коне заблаговременно позаботился о моем трудоустройстве) и — самое главное — полная свобода.

В Англии начиналось второе Лето любви.

Г-н Лоран ГАРНЬЕ

Справка

Я, Фредерик БОЛЛИНГ, подтверждаю, что господин Лоран ГАРНЬЕ с СЕНТЯБРЯ 1988 г. по ИЮНЬ 1989 г. занимал должность ДИСК-ЖОКЕЯ в дискотеке La LOCOMOTIVE, расположенной по адресу: 90, бульвар де Клиши, 75018 Париж.

Господин Гарнье зарекомендовал себя как прекрасный работник с развитым чувством ответственности, креативным мышлением и прекрасными человеческими качествами.

Париж, 19 июня 1989

Он внес неоценимый вклад в развитие La Locomotive и способствовал укреплению репутации клуба. Я не сомневаюсь в том, что господин Гарнье будет так же радовать публику и руководство клуба, которому посчастливится взять его на работу, как он все это время радовал нас.