Но эти бессвязные разговоры заняли немало времени — столько же времени, сколько отнимают пресловутые прения по вопросу порядка дня в Сан-Бенто: при всей своей нескончаемости они так и не затрагивают существа дела… а кабинет требует — голоса! голоса! — и на том дело кончается. Все разрешилось, ничего не решили.
В данном случае различие состояло в том, что на сей раз голосов требовал… народ; он редко ставит это требование, но когда ставит, добивается исполнения…
Наша émeute до сей поры терпеливо ждала, покуда должностные лица обсудят со всей добросовестностью и непредвзятостью касавшееся всех дело. Народ ждал, ждал и, не дождавшись решения, ощутил гнев.
— В Епископский дворец, в Епископский дворец! И пусть наш судья будет нам предводителем, оно и почетно для него, и входит в его обязанности.
— В Епископский дворец!..
— Пускай нам выдадут Аниньяс, и немедля.
— Немедля, без проволочек.
— И Перо Пса пускай выдадут, повесим его на смоковнице, на иудином дереве.
— Лучше на воротах палаты сбора податей!
— Ха-ха-ха!
— Метко сказано! И долой все подати и всех сборщиков!
— Не желаем больше платить ни подати, ни десятину.
— Не желаем.
— Не желаем больше платить.
— Ни гроша. Мы больше платить не будем — не желаем.
— А каноники пускай работают, коли есть хотят.
— А епископ пускай отправляется в Рим, может, святой отец даст ему отпущение грехов, потому как мы не желаем, чтоб он оставался здесь.
— Горожанам Порто по нраву епископы, что живут в страхе божием и в любви к своему народу.
— Пускай король даст нам другого епископа.
— Будь он даже чернокожий, как добрый дон Солейма, которого дон Афонсо Энрикес дал жителям Коимбры.
— Добрый епископ был этот черный, так говорят.
— Оно неплохо: епископ черный, зато месса белая.
— Ха-ха-ха!
— Этот-то белый, а мессу служит черную.
— Душа у него черная, у пса.
— Пес, а не епископ! И сам ты, и брат твой Перо Пес за все заплатите, что люд наш снес!
И медники вызванивали на медных поковках адский набатный звон. Гомон, гул голосов, неистовый и нестройный хохот, жутковатое веселье толпы, готовящейся к кровавому пиру… подспудное клокотанье грозного народного гнева — все это сливалось в устрашающие многозвучия, в адскую секвенцию, которую распевали не в лад голоса демонов… Dies irae, который зазвучит из преисподней накануне Страшного суда.
— Что сказать нам, что нам делать? — говорил, запинаясь, напуганный Мартин Родригес своему напарнику, который также носил гордое звание отца сенатора града Порто.
— Скажем, чтоб успокоились, чтоб подождали; что мы пойдем во дворец, а там видно будет… добьемся удовлетворения.
— Верно, верно, совет хорош и благоразумен.
— Почему бы вам не выйти к народу и не сказать это все, кум Жил Эанес, вы же самый красноречивый человек в общине?
— Мне, куманек?! Конечно, по справедливости мне подобало бы пользоваться среди бесшабашного этого люда почтением, ибо мои заслуги мои… Да нет, лучше вы идите, лучше вы, потому что я…
— Вы боитесь.
— Не в страхе дело, просто при этакой смуте…
Честный Мартин ухмыльнулся, подошел к окну и, обращаясь к добродетельным массам, стал разглагольствовать как человек, не знающий толком, что говорит он, кому и зачем. Он знал лишь одно — что льет из пустого в порожнее.
Наконец вдохновение осенило его: нагромоздил он гору витиеватостей, подобную той, с помощью коей премьер-министр отстаивает статьи бюджета, отлично зная, что все эти деньги уплывут, но не зная, в чей карман и на какие нужды; а затем наш достойный сановник сумел довести до сведения толпы, что собирается спуститься в нижний город за сведениями… в случае же необходимости отправится в Епископский дворец.
— В нижний город, в нижний город, да поживей! — закричала в ответ толпа.
И почтенные мужи сенаторы стали спускаться по лестнице, ведущей из дома Мартина Родригеса, с той же охотой и удовольствием, с коими стали бы подниматься по лестнице, ведущей на виселицу.