Когда волонтер из Академического корпуса шагает по улице Святой Анны и рука его касается лафета орудия, а глаза устремлены вверх, к окну, откуда улыбается ему конституционная красавица в праздничном бело-голубом уборе, в разгоряченном его мозгу мысли о воинских победах перемешиваются с мыслями о победах любовных, он думает о дамах, которым не устоять перед ним, и об отрядах мигелистов, которым задаст он жару, а всего более — об историях про все эти победы, которые будет он рассказывать вечером в трапезной монастыря братьев-сверчков, ныне превратившейся — о, нечестие! — в место кутежей и разгула щелкоперов-студентов, и ему едва ли приходит на ум, по каким легендарным местам он проходит, мимо каких почтенных памятников истории следует, какою захватывающей романтикой былых времен овеяны эти подмостки, на которые теперь, по прошествии стольких веков, вышел в свою очередь и он, новый лицедей в новой роли, ничуть не менее интересной.

Недостает тебе, и это правда, о благородная и историческая улица Святой Анны, недостает тебе твоей почтенной и благочестивой арки, драгоценного памятника набожности наших предков; она, бесспорно, убавляла достававшееся тебе количество света с небес «материальных», и без того скудное из-за того, что ты столь тесна, но зато сама по себе была источником света духовного, теплившегося в благословенной нише, посвященной преславной святой угоднице, в честь которой ты наименована.

Итак, ты рухнула, о арка святой Анны, разделив удел прочих благородных остатков старины, что рушатся по воле падкой на новшества черни, для которой родословные книги — всего лишь бредни, а почтенные геральдические знаки португальского герба — мертвый и забытый язык, презираемый нами в нашем невежестве, иероглифы фараоновых земель до открытия дамьетской надписи! Скудоумные сторонники реформ постановили, что немного больше света и немного меньше нечистот на улице, изначально столь темной и малоопрятной, предпочтительней, чем сохранность этого памятника, во всех отношениях почтенного.

Какое смятение охватило мне сердце, когда после долголетнего отсутствия я бродил по улице Святой Анны, одной из первых улиц, с которыми познакомился в детстве, и взгляд мой тщетно искал готические очертания этой арки, и огонек неугасимой лампадки, и восковые изображения чудес, висевшие вокруг нее, — все то, что приводило мне на память счастливые дни моего беззаботного детства! Детства, вслед за которым наступила не молодость, а пора зрелости, столь трудная, безрадостная, отрешенная; и старость, еще более преждевременная, уже подает мне весть сединой и морщинами!

Ах, улица Святой Анны, улица Святой Анны! Где она, твоя арка, и где он, твой праздник, когда сооружался помост с амвоном и клиросом, в сей импровизированной церкви гремела музыка, драл глотку священнослужитель и все твои жители наслаждались досугом!.. Сколько читалось молитв, сколько назначалось свиданий, сколько пилось и елось, и все отправлялись прямо в рай. Было бы так в наши дни!

И причиной, из-за коей было покончено и с богоугодным празднеством, и с любимой моей аркой, был пресловутый провал, который потерпел Жозе З.

Сообщим для удобопонятности нашего повествования, что Жозе З. был весьма любопытным и заметным лицом в наших краях, одной из знаменитостей — словечко сие, прямо переведенное с французского, в большом ходу в здешних кофейнях — сего достославного и неизменно верноподданного града. Известнейший капельмейстер, он верховодил праздниками в честь всех до единого святых, коим посвящены были церкви либо часовни города Порто и его окрестностей, не исключая и праздников трех соперничающих святых Иоаннов, а именно, святого Иоанна из храма в Седофейте, именовавшегося старым или республиканским, святого Иоанна «пестрого» из храма в Лапе, облюбованного конституционалистами, и святого Иоанна из храма в Бонфине, где собирались роялисты.

И то сказать, святой Иоанн, которому никак не отделаться от славы франкмасона… чего только не увидишь на этом свете.

Этот самый сеньор Жозе З. был мужчина весьма видный и обладал столь развитыми и выпуклыми формами пониже поясницы, что получил изысканную и бывшую весьма в ходу кличку на метонимический манер, когда целое именуется по части, и прозывался Жозе З. или Жозе такой-то; серьезный тон моего повествования не позволяет мне выразиться яснее.

Среди прочего заправлял он с незапамятных времен всей музыкальной частью, как хоровою так и инструментальной, на празднике святой Анны из часовни над аркой. Шел год 182…, наступил день святой угодницы, соорудили помост, певчие и музыканты вскарабкались на клирос, за окном часовни появились священнослужители, началась торжественная месса, взбирается на амвон капуцин, желторотый еще малый, приступает Жозе З. со своей шатией к непременному мотету, и тут все это сооружение, сляпанное на живую нитку, трещит по всем швам и — трах-тарарах — рушится наземь. Жозе З., державший в руке свернутые трубочкой ноты, — прямо тебе скипетр, жезл генерала Колшейи! — всей тяжестью той части своего тела, каковая дала ему прозвище, валится на контрабас, уже расплющившийся о камни мостовой.

Дека сего пузатого музыкального инструмента вдавилась внутрь, и звуки, исторгнутые из него столь жестоким способом, были ужасающими…

Очутился наш блаженный муж в таком состоянии и такой позиции, что все собравшиеся, едва оправившись от потрясения и всеобщего ужаса, разразились хохотом и насмешливыми возгласами. На том и кончился праздник, что избавило капуцина от необходимости драть горло и плести околесицу, а жителям улицы позволило сесть пораньше за обед.

Таким вот манером отслужили в последний раз службу в честь святой угодницы Анны из часовни в виде арки. И вскоре после того была разрушена сама арка — о чем не перестану я сожалеть вместе со всеми любителями и поклонниками древних арок и прочих сокровищ старины в том же роде.

Зловещее падение Жозе З. оказалось роковым, фатальным для благословенной арки.