Утром они поднялись на гору, чтобы собрать побольше папоротника. Между вершин деревьев, покрывавших склон, блеснуло море. Дэнеш выпустил из рук охапку зелени, выпрямился. Спутники проследили за его взглядом.

— Корабль.

— Это не дау.

— Дау похож на чайку, скользящую по волнам.

— Когда она приподнимет острые крылья!

— Если бы у ящерицы были крылья…

— На нее был бы похож этот корабль. Дэнеш! Ты не знаешь, что это за корабль?

— Я сказал бы, — сказал Дэнеш, — что его паруса скорее напоминают плавники. А люди, стоящие на его палубе, напоминают воинов в блестящих доспехах. И луки у них очень даже не маленькие.

— И что же нам теперь делать? Поспешить навстречу или спрятаться?

— Спрятаться и поспешить навстречу.

Корабль, видно, неглубоко сидел в воде, потому что подошел близко к берегу, и с него прямо на песок были переброшены сходни. По сходням тут же сбежало — поспешно, но в строгом порядке — множество воинов в кожаных панцирях и шлемах с низкими нашейниками, вооруженных тяжелыми луками и длинными мечами. Они выстроились в три ряда полукругом, оцепив часть берега вокруг корабля, и замерли в неподвижности, и все так быстро, что Эртхиа едва не вслух восхитился их выучкой.

И эти воины, все как один, похожи были на Дэнеша. Не как братья — скорее, как дальние родственники, или еще как люди, рожденные в одном народе. Вот этим сходством они были похожи на Дэнеша и на тех из ашананшеди, кого приходилось видеть Эртхиа. И он сказал об этом Тахину, и Тахин согласился с ним.

— Если они все такие воины, как наш лазутчик, то будь при нас и оружие — ничем не помогло бы.

— Не лучше ли выйти к ним открыто и предложить мир?

— А что еще мы могли бы им предложить?

— Что скажешь, Дэнеш?

— Если мы с Тахином выйдем к ним, а ты посмотришь со стороны, чтобы ничего не случилось?

— И что я смогу сделать? Раньше, чем я успею перебить десятую часть их, они прирежут вас, как новорожденных ягнят на шкурки. Выходить — так всем.

— Ты думаешь, они все — такие, как ты?

— Такие, как я, строем не ходят. Но вон тот и тот, пожалуй… очень может быть. И начальник их мне не нравится.

Начальник их спускался неторопливо, спокойной рукой придерживая рукоять длинного меча, чтобы не цеплялся за сходни концом черных лакированных ножен. Под ноги он не глядел, озирая придирчиво передние ряды деревьев, выступающие к берегу, стремясь пронзить взглядом чащу.

Он был огромен и весь сверкал в лучах солнца, голова, широко опиравшаяся прямо на плечи, блистала нечеловечески грозным ликом, увенчанным золотыми рогами. И только окончательно опешив, Эртхиа углядел-таки, что огромны были покрывавшие его с головы до ног доспехи необыкновенной формы, сложенные наподобие рыбьей чешуи. Рогатый шлем расширялся к низу и ложился на плечи, а лицо закрывала маска.

— Ах и ах! — сказал Эртхиа, качая головой. В конце концов, удивительнее всего было, как легко и ловко двигался воин, нагруженный такой немалой тяжестью.

С берега прозвучали отрывистые команды, и воины из второго и третьего рядов, пройдя между передними, побежали к лесу, держа наготове кто стрелы, прилаженные на тетиву, кто обнаженные мечи.

— Найдут нас здесь, и конец. Выходим, — сказал Дэнеш, вынимая из-за пазухи дуу. — И вы пойте громче.

Эртхиа с Тахином переглянулись и грянули в два голоса:

Дэнеш закашлялся.

— восхитился Эртхиа.

— похвалил Тахин.

Эртхиа сильно хлопнул Дэнеша между лопаток. Тот отдышался, поднес к губам дуу и подхватил мотив.

— тут же провозгласил Эртхиа.

— вторил ему Тахин искуснейшим переливом.

Так они шли, воспевая во все горло, между деревьев к берегу, где воцарились тишина и неподвижность, и так они вышли: Дэнеш, затянутый в темно-серую, в грязных пятнах, кожу, Тахин в огненных шелках и Эртхиа, по бедрам обмотанный Дэнешевой рубашкой.

И пока они пели, никто не шелохнулся на берегу, только начальник переводил с одного на другого неласковый взгляд.

Однако никакая песня не поется бесконечно.

Дэнеш извлек из дуу еще несколько звуков, закругляя мелодию, и опустил флейту.

— А теперь — что? — вполголоса спросил Эртхиа.

— Молчи, — сквозь зубы велел Дэнеш.

И они стояли и молчали, окруженные воинами в кожаных панцирях, под нацеленными на них стрелами на тугих тетивах, щурясь от блеска поднятых мечей.

Резкий голос военачальника рявкнул еще раз, и воины расступились, давая ему дорогу, и он уверенным шагом подошел к трем незнакомцам, и следы его обуви глубоко вдавливались в песок.

Он что-то отрывисто спросил, обращаясь к Тахину. Тот покачал головой, не понимая, и покосился на лазутчика.

— Беда нам, шагата.

— Э? — удивился военачальник. — Шагата? — и впился глазами в Дэнеша.

Дэнеш шагнул вперед, пуще прежнего выпрямив стан, лицо его приняло выражение не менее надменное, чем у противника.

— Шагата, — начал он, и это было единственным словом, которое спутники поняли из его короткой, но очень выразительной речи. В отличие от военачальника, который, похоже, понял все — и отвечал Дэнешу на том же языке, на котором Дэнеш с ним заговорил: на языке ашананшеди.

Результатом их переговоров было то, что друзей с почетом проводили на корабль (Тахину понадобилось все его самообладание) и поместили в каюте. Каюта была хоть и тесна, но по стенам висело оружие, и на полу лежали медвежьи и тигровые шкуры.

Тут же запахло паленой шерстью, и Тахин страдальчески сморщился.

— Ничего не могу поделать!

— Давай же, Дэнеш, — вскинулся Эртхиа, — объясни, что случилось, а то и впрямь не по себе…

Дэнеш еще раз оглядел каюту, покивал удовлетворенно и сообщил следующее:

— Все хорошо.

— Да что хорошо-то? — хлопнул себя по бедрам Эртхиа. — Говори, а то ведь гореть этому кораблю ярким пламенем, посмотри: стены лаком покрыты.

— Все очень хорошо. Ты царь?

— Я? — опешил Эртхиа. — Царь. Да. Правда, — согласился он, поправляя набедренную повязку. — А что?

— Я тоже царь.

— Ты?!

— Шагата — значит «царь». И ты, Тахин, тоже…

— А я-то почему? — спросил Тахин, тщетно пытаясь затоптать тлеющую шкуру под ногами.

— Дай я, — кинулся к нему Эртхиа. — А он-то почему?

— Ты ведь — последний из араванов, к тому же княжеского рода. Кто же, как не ты, может назваться царем араванов?

— Но их ведь уже нет, — осторожно напомнил Тахин.

— Кто здесь об этом знает?

Помолчали, раздумывая. Дэнеш продолжил:

— И видом мы очень разные, всякому видно, что принадлежим мы к разным народам. Поэтому, ан-Эртхабадр, твой слуга не нашел ничего лучше, чем сказать, что мы — трое царей, отправившиеся в путь с целью, нам одним ведомой, и потерпевшие в пути кораблекрушение, лишившее нас свиты, оружия, а некоторых и одежды.

— Ужас! — схватился за голову Эртхиа. — И он тебе… поверил?

— Еще бы! Ведь я говорил с ним на языке Ашанана.

— А он-то откуда его?…

— Дарна! — спохватился Тахин.

— Дарна? — замер Эртхиа. — Дарна! В сердце роза!

— Я сказал. Ее принесут. Доставят с почестями. А откуда он знает язык Ашанана, мне неизвестно пока. Всему свое время. Но кажется мне…

— Это земля Ашанана? — прошептал Эртхиа, и Дэнеш кивнул.

Спустя небольшое время принесли им воду, чтобы умыться, одежду, а после и еду. Вода была в больших кувшинах, белых, покрытых зеленовато-синим рисунком: какие-то усатые ящерицы на неуклюжих когтистых лапах извивались, тараща выпученные глаза. Эртхиа постучал ногтем по стенке кувшина, подвигал бровями, но ничего не сказал. Даже вопросительный взгляд Дэнеша оставил без ответа. Тахин умываться не стал и одежды не сменил. Впрочем, Дэнеш тоже отказался расстаться со своей одеждой, надел прямо поверх нее белую нижнюю безрукавку и широкие желтые штаны, едва доходившие до щиколоток, натянул сверху один на другой два вышитых халата и еще кафтан, прихватил их несколькими опоясками и нарядным поясом, — все как показал слуга, помогавший облачаться Эртхиа.

К еде, просто белому рису с множеством приправ и подливок в маленьких круглых чашечках, не подали воды для омовения пальцев, и их пришлось облизать с удвоенной тщательностью, но Эртхиа почти не обратил внимание на это недоразумение, поскольку наконец досыта наелся. И в Хайре, и в Аттане знали это зерно как привозное, употребляли в пищу редко, как чужеземное лакомство; приправы были странны и запахом, и на вкус, так что Эртхиа предпочел бы миску хорошего густого фула, горохового или даже бобового, с пряностями, и большую круглую лепешку с хрустящей, крошащейся смуглой корочкой и мякотью желтоватой, пористой и податливой… Но все же не ящерицы и не побеги, страшно сказать, папоротника! Так что он вылепливал пальцами комки риса и смело макал в приправы, перепробовав все, но так ни одной и не отдав предпочтения.

Дэнеш ел медленно, осторожно. Но его осторожность не была настороженной, а, скорее, почтительной. Он не был склонен выказывать удивление или любопытство. Но все же: есть то же самое, что ел, может быть, и Ашанан когда-то… Всем известна сдержанность ашананшеди. Но сами-то себя они никогда не называли бесчувственными. Дэнеш был растроган.

Им подали также и вино, подогретое, в пузатеньких сосудцах с носиками, и малюсенькие чарочки, из которых это вино пить. Запах от сосудцев шел одуряющий, резковатый, но приятный. В голову ударило сразу: то ли с отвычки, то ли еще от чего.

— Учтиво ли будет, — вяло обеспокоился Эртхиа, — если мы сейчас заснем?

— Вполне, — деловито кивнул Дэнеш.

— А нас не зарежут во сне? — усомнился не пивший вина Тахин.

— Это исключено.

— Однако, хозяева не разделили с нами трапезы… — задумался Эртхиа.

— Им, может быть, не до нас, и если обычаи гостеприимства здесь иные…

— Может быть, они дают нам время прийти в себя и предстать перед ними в должном виде?

— Может быть, — согласился Дэнеш. — Так или иначе, спите. Ночь — мое время.