Он пришел и встал на скале над замком, почти невидимый, белый на белом снегу.

Издалека он увидел свет над Кав-Араваном и шел на этот свет.

Не скудный свет уже погашенных светильников, не свечение догоравших в очагах углей.

Пылал в ночи Кав-Араван, полный любви.

Утром собирались в дорогу.

— Куда ты теперь? — спросил Акамие брата.

— Знаешь сам. А ты?

— Я должен пойти в Аиберджит. Может быть, Сирин знает, что мне делать, и как спасти Хайр, и как избыть мою вину.

— Мало тебе, что я туда ходил — не много радости нашел.

— Мое царство погибло.

— А мое-то? Я туда пришел, и оно погибло.

— Но мое уже погибло, терять нечего.

— А он скажет: погибло, потому что ты незваным явился. И понимай, как хочешь. Выходит, явился, потому что погибло, а не явился бы — и нужды бы не было туда переться, — Эртхиа развел руки.

— Он так сказал тебе?

— Да.

— А в прошлый раз ты этого не смог рассказать — ничего о долине.

— И верно. К чему бы это? — насторожился Эртхиа. Оглядел потолок над собой, прислушался к нутру — ничего особенного, гибелью грозящего. — А видел я Сирина, — начал он осторожно, — облаченного в радугу, и был он с тобой — одно лицо, как будто он — твое отражение, вызволенное из зеркала. А?

И ничего не изменилось. Тогда Эртхиа топнул ногой:

— Ну, и где твои страшные кары? Вот, я раскрою твои секреты, расскажу о твоих тайнах, о мордах каменных твоих, о двойниках твоих!

— Не надо бы, Эртхиа, — зашептал Акамие, хватая его за плечо. — Только-только ведь вздохнули…

— Да пусть его, — усмехнулся Сирин. — Много не расскажет. Да и то, что расскажет — неправда.

Он был здесь, между ними, и Эртхиа видел его юным, серебряным, радужным, а Акамие — стариком в пыльном плаще, как всегда.

— Как же?! — возмутился Эртхиа. — Как — неправда? Я своими глазами видел и памяти не потерял.

— А кто еще сможет увидеть это твоими глазами? То, что ты видел — твое. И то, что слышал. От меня там ни слова, ни полсловечка.

— Отпираешься?

— Да нет, просто объясняю. Сам ведь ты тогда еще сказал: каждый раз храм — разный. Только не в храме дело. Понимаешь?

— Понимаю, — ответил за брата Акамие. — А я — что увидел бы? Что сказал бы себе твоими устами?

— А не боишься?

— Чего же еще мне теперь бояться?

— А тебе нечего терять?

— Есть, но Хайр — больше. Скажи мне о Хайре.

— Оставь эти мысли.

— Но в Хайре теперь война, потому что я был негодным царем и заплатил за жизнь одной улимской малышки покоем всего царством, а это неправильно.

— С каких пор ты так решил? Ну-ка, ну-ка. Негодным царем, говоришь? Не призвать ли нам сюда бесценного твоего ан-Реддиля, пусть бы напомнил, чего так желали, сильнее, чем пищи и вина, сильнее, чем желали жен своих, благородные всадники Хайра? Не войны ли желали они? Ну так они ее получили.

— Да, но…

— Что, разумнейший мой? Не согласен? Желали они чего-то иного? Мощеных дорог и тенистых садов? Оживленных рынков и собраний мужей мудрости? Ну же! Каковы были их желания столь тайные, что даже я о них ничего не знаю? В чем были страсть и жажда их? То-то.

— Но ведь…

— Нет, ты — тот царь, который был им нужен. Я, думаешь, зря тебя на этот престол возвел? Или полагаешь, что я ошибся? Бывает и со мной такое, да, ошибался я порой. Но только не в тебе.

— Но в Хайре война теперь!

— Все сначала? Чего ты не понял? Разве я стал косноязычен?

— Но война — в Хайре!

— А где же еще ей быть? Хотят воевать — пусть воюют.

— Но воюют мужчины, а женщины, а дети?

— Да почему же в угоду неукротимым хайардам должны страдать чужие жены и дети? Что у них, своих нет?

Эртхиа покрутил головой.

— Страшные вещи ты говоришь.

— Возразить хочешь? — улыбнулся ему Сирин. — Помолчи пока, не твой черед.

— Правда, страшные, — сказал Акамие. — Лучше бы я сумел избежать войны.

— Это было в твоих руках — досидел бы казнь тихо на своем месте, не лишал бы народ развлечения. Отделались бы скорым и успешным походом на Ассаниду, пограбили бы малость, глядишь, и успокоились бы на год-другой. А там бы и Джуддатара подрос. Вот тогда бы повеселились по-настоящему. А?

— И это правда. Значит, нельзя было по-другому?

— Тебе — нельзя было, потому я и поставил тебя царем в Хайре. И незачем коней трудить зря. Звали тебя в Аиберджит? Повадились к Судьбе в дом ломиться, как на соседскую свадьбу. Видишь, сам к тебе пришел. Доволен ли ты теперь?

Акамие поклонился.

— Спасибо за науку, господин.

— Это еще не наука. Наука твоему брату будет. Ну, что нахмурился? Задавай свой вопрос.

— Если все, что ты сказал Эртхиа — от него, то ведь и все, что ты сказал мне — от меня? И, значит, это я сам себя оправдываю, а на самом деле вина моя со мной?

— Но ты сам и не нашел за собой вины! И я не нахожу. Оставь наконец Хайр и мысли о нем. Служение твое — окончено. Отпускаю. Ты мечтал увидеть все восемь сторон света? Что ж, ты свободен, и спутник твой опытен и надежен. И больше у меня для тебя ни слова нет, а те слова, что остались — не мне скажешь, не от меня услышишь. Иди. Теперь, сейчас иди. Ни к чему тебе оставаться, я тут брата твоего бранить буду. И нечего обниматься, я его не задержу надолго, еще увидитесь. Собирайся пока в дорогу.

Акамие послушно выпустил руки Эртхиа, поклонился.

— А с тобой, выходит, больше не увижусь?

— Что главное ты должен был понять из нашего разговора? Отвечай, раз в ученики хотел.

Акамие подумал, повел зрачками кверху, книзу.

— Я всегда говорю с тобой, а ты со мной.

И Акамие пошел к Дэнешу, и спросил его, и Дэнеш сказал: что я не делал для тебя и чего не сделаю? Пойдем, куда хочешь, и где захочешь, там останемся. Но как остальные? Решилось и с остальными, потому что ашананшеди отпросились у Акамие в Ы, и Дэнеш с У Тхэ подробно рассказали им известные пути, и более всего советовали найти аттанского торгового человека Тарса Нурачи, которому известны пути и короче, и удобнее.

— Я пошел бы с тобой, — сказал ан-Реддиль, — но вот — пойми этих женщин! — жили в Аз-Захре, в покое и довольстве, и оставались порожни. А здесь… вот… искать мне надо дом для них и детей моих.

— Незачем искать тебе то, что есть у тебя! — возмутился Хойре. — Кав-Араван слишком велик для моей семьи, хватит места и тебе, и женам твоим, и детям, если, конечно, не зазорно для тебя поселиться в одном жилище с… со мной.

Ан-Реддиль от души хлопнул его по плечу:

— Вот вспомнил старую обиду! Придется мне теперь здесь остаться, чтобы ты не думал такого.

И Дэнеш сказал ашананшеди, чтобы до осени оставались в Кав-Араване, устроили в замке все для жизни, а потом — кто хочет, пусть остается насовсем, а кому охота — пусть идут в Ы, но вот он там был — и не остался, хотя за других решать не берется… а от спутников не откажется, если кто готов по-прежнему оберегать от всех превратностей жизни и пути того, кто вернул им свободу. Но тут же добавил: не более дюжины!

Когда Акамие ушел, Сирин обратился к Эртхиа.

— Ну что, собрал себе племя кочевое? Я тебя за этим посылал?

— По-твоему же выходит, что это я сам себя посылал.

— Ах, это ты понял. И что — большей не было у тебя заботы, как собрать великое кочевье? Ты искал средства вернуть себе больше, чем потерял. Ты нашел его?

— Что? — ответил Эртхиа, не скрывая усталости и досады. — Что я должен был найти?

— Не что, а кого. Тебе ведь сказали уже!

— Да ничего он толком не объяснил, Ткач этот твой. Погнал обратно вокруг всего мира. Ну, вот я здесь, вернулся. И что?

— И кто! Значит, говоришь, не отыскал. А дороги тебе осталось всего ничего. Ну да ладно. Ученик хоть нерадив, да удачлив. Может быть, и угадаешь ответ. Иди, ищи.

— Что? — в сердцах воскликнул Эртхиа.

— Кого, — терпеливо объяснил Сирин.

— Куда мне опять идти, куда ты меня посылаешь?

— Да разве я? Иди, куда хочешь.