32

Услышав трагическую новость, Нин-цзун тотчас же распорядился отменить все протокольные мероприятия и вызвал ко двору императорских судей. Как только они явились, император направился в покои Кана в сопровождении свиты сановников, число которых могло соперничать разве что с количеством вооруженных охранников. С согласия императора, Цы тоже пошел вместе со всеми. Ступив на порог комнаты Кана, Толкователь трупов — как и все прочие — замер от ужаса. Перед ними, точно мешок, болталось грузное обнаженное тело Кана. Опухшим лицом он напоминал жирную жабу; сходство усугубляла его вялая плоть под бледной венозной кожей. Неподалеку от министра стоял огромный сундук, который, вероятно, использовали в качестве подставки. Нин-цзун тотчас же распорядился снять труп, однако судьи настаивали на предварительном осмотре. Цы получил дозволение находиться рядом с ними, поодаль. Пока судьи обсуждали внешний вид покойника, Толкователь трупов успел разглядеть в лучах света тонкий слой пыли на плиточном полу. Затем он осмотрел расположение мебели и наскоро зарисовал его в тетрадочке, которую всегда носил с собой. Когда юноше — последнему из экспертов — позволили осмотреть труп, Цы дрожал так, как будто имел дело с мертвым телом в первый раз.

Осмотр он начал с головы Кана, нелепо вывернутой влево. Единственный глаз министра был прикрыт, губы и полуоткрытый рот почернели, зубы впились в язык. Лицо повешенного посинело, в складках губ и на груди виднелись остатки пенистой слюны. Пальцы на ногах были чрезмерно загнуты вниз. Нижняя часть живота сделалась иссиня-черной. На ногах, толстых, словно трубы, под кожей были различимы маленькие пятнышки крови, какие бывают при лечении посредством прижиганий. На полу, под ногами, виднелись следы мочи и экскрементов.

Толкователь трупов попросил дозволения забраться на сундук. Как только дозволение было получено, Цы вспрыгнул на крышку и убедился, что веревка, толщиной в мизинец, сделана из переплетенных нитей конопли. Столь тонкая веревка, естественно, буквально впилась в горло под кадыком. На затылке Толкователь трупов заметил скользящий узел — определенно, не мертвый. Веревка опоясывала заднюю часть головы, оставив глубокий грязный шрам черного цвета, от уха до уха чуть ниже линии, где начинали расти волосы. К удивлению всех судей, юноша затребовал еще и стул и поставил его на сундук. Потом влез на этот стул и осмотрел балку, к которой была привязана веревка, с одинаковым интересом изучив и узел, и бревно. Спустившись, Цы безуспешно попытался сдвинуть сундук с места и на этом окончил свой осмотр.

Нин-цзун сразу же приказал снять тело Кана и повелел министру ритуалов начать подготовку к похоронам.

Двое караульных приподняли тяжелое тело, третий в это время освобождал веревку. Затем они опустили труп на пол, и Цы воспользовался этим моментом, чтобы проверить, порвана ли трахея. Судьи заглядывали ему через плечо, но не мешали. Пока Цы осматривал Кана, Бо обнаружил записку, оставленную на столике, рядом с аккуратно сложенной одеждой министра. Проглядев записку, он передал ее Нин-цзуну.

Император, почти беззвучно шевеля губами, торопливо прочел текст. И чем дальше он читал, тем сильнее у него дрожали руки; под конец он и вовсе не в силах был с ними совладать. Пальцы его вцепились в бумагу, комкая ее, будто она годилась лишь для мусорной корзины. Потом, все же вернув записку седому чиновнику, император опустил голову; печаль на его лице стремительно сменилась такой яростью, что присутствующим оставалось лишь отводить взгляды. Неожиданно для всех Нин-цзун отменил свой приказ — и распорядился, чтобы никто не выказывал никакой печали. Не будет официальных похорон, телом займется исключительно прислуга, Кан будет погребен на обычном кладбище без каких-либо почестей.

По комнате пронеслось изумленное бормотание, а Цы просто остолбенел. Пока вся свита топталась у дверей на выходе, Бо показал записку Цы. В ней, собственноручно написанной Каном, министр признавался во всех убийствах: он совершил их с единственной целью — оговорить Лазурный Ирис. Ноги у Цы подогнулись.

Толкователь трупов потерянно сидел на полу, не в силах поверить прочитанному. Министр наказаний признавал себя виновным в каждом из убийств. Все кончилось. Расследовать больше было нечего. Пустота. Наконец Бо помог ему подняться; только тогда к Толкователю трупов медленно стал возвращаться рассудок. Поднявшись на ноги, Цы первым делом вернул записку Кана седому чиновнику, и тот заверил юношу, что и почерк, и подпись — несомненно, самого министра наказаний. Цы кивнул в ответ. Он распростился с Бо и, шатаясь, вышел из дворца в сторону садов.

Он шел, ничему не веря и пытаясь понять, как ему теперь быть. В императорском дворце ему делать больше нечего. Притом что Кан был виновен и сам себя обвинил, — теперь Цы мог напомнить императору об обещанной ему должности и начать выгодную карьеру судьи. Мин выйдет на свободу, с Лазурного Ириса будут сняты все обвинения, Фэн защитит его от любых нападок со стороны Серой Хитрости, и все его мечты исполнятся. Вот только во время прогулки под ивами сердце юноши колотилось от страха: хотя до исполнения всех его желаний было рукой подать, Цы знал, что это всего лишь несбыточный сон. Он знал это потому, что был уверен: гибель Кана — вовсе не самоубийство, а еще одно преступление.

* * *

Цы шел в Павильон кувшинок забрать свои вещи. Он принял решение. Как только все уладится с освобождением Мина, Цы уйдет из дворца и навсегда позабудет об этом распроклятом деле. Юношу не волновало, что еще может приключиться с императором. Его заставили взяться за это расследование, его запугивали, мучили и шантажировали, его пытались убить, а Мина бросили в застенок… Чего еще можно от него требовать? Вот они получили искомого виновника, и тот сполна расплатился за свои козни. А если кто-то должен докапываться до истины — так пусть это будет один из тех престарелых судей, что заглядывали Толкователю трупов через плечо. Или — Серая Хитрость, когда вернется из путешествия. И если седой что-то выяснил в Фуцзяни, то ему придется искать своего напарника где-нибудь на краю света, потому что Цы уходит из Линьаня.

Вдалеке он различил фигурку Лазурного Ириса. Теперь уже никогда не узнать, виновна она или нет. Цы хотелось, чтобы — нет, и он горестно усмехнулся. Вообще-то, ему было все равно. Он совершил большую глупость, влюбившись в женщину, которая заранее была для него под запретом, и хуже того: Цы обманул доверие единственного человека, который вел себя с ним, как родной отец. И он проклял ночь, когда они с Ирис были близки. Воспоминания о ее поцелуях ничего уже не значили.

Цы подходил медленно, избегая взгляда Лазурного Ириса, — хотя он и знал, что взгляд этот пуст.

Юноша поднялся по маленькой лесенке при входе и вошел в павильон, не поздоровавшись с хозяйкой. Нюйши своими слепыми глазами провожала звук его шагов, словно каким-то образом знала, чьи это шаги. Цы принялся собирать вещи. Он уже сложил всю одежду, когда вдруг вспомнил про обломки спрятанной литейной формы и тотчас понял, что если ему нужно позабыть о расследовании, то лучше всего их уничтожить. Толкователь трупов достал гипсовый скипетр, спрятанный на полке, и положил его на постель. Потом нагнулся за остатками формы, которые спрятал в шкаф, но, к своему изумлению, ничего не обнаружил. Он проверил себя, вывалив на пол все содержимое шкафа, но только впустую потратил время. Ничего не было. Кто-то выкрал обломки. И тогда Цы сделалось по-настоящему страшно. Юноша осознавал, что раскрыть это дело было бы вовсе не просто; так или иначе, он намеревался следовать своему плану. Быть может, исчезновение формы было лучшим из того, что с ним случилось за последнее время. Коль скоро попытка его убить была вызвана этими кусками терракоты, то лучше бы его оставили наконец в покое — и это вполне могло случиться, если преступник уже заполучил их в свои руки.

Уложив вещи, он принялся рассматривать странный гипсовый цилиндр. Повертел в руках, изучая со всех сторон. Внешний вид его напоминал о сложной выработке с цветочными мотивами. А что касалось его внутренней конструкции, Толкователь трупов предположил, что она связана с цилиндрическим стержнем, который он так и не отыскал.

Цы замотал головой. Юноша не понимал, зачем ему теперь раздумывать о форме скипетра и о загадочной роли, которую он мог сыграть в этой истории. Он поднял этот кусок гипса, чтобы разбить его вдребезги, но вдруг остановился. Осторожно опустил руку и положил скипетр поверх одежды. Если уж его форма столь необычна, следует сохранить эту вещицу, о существовании которой, надо полагать, никто и не знал. Если Цы ее где-нибудь припрячет, она не только не принесет вреда, но когда-нибудь сможет оказаться и важной уликой.

Дело оставалось за малым: куда бы этот скипетр спрятать. Нужно какое-то место в доме, где он всегда будет под рукой, но где непосвященному его очень трудно будет найти.

Размышляя, как решить одновременно эти две непосильные задачи, юноша потер грудь и вдруг наткнулся на ключик, висевший у него на шее. Цы совсем про него забыл! Ключ, который Мин, опасаясь худшего, передал своему ученику, чтобы тот распорядился его заветными вещами. Теперь юноша вспомнил: предметы эти спрятаны в кабинете Мина, в секретной каморке. Вот куда Толкователь трупов решил отнести скипетр. Он спрятал гипсовую модель среди одежды, уложил вещи и покинул свое временное пристанище. В Большом зале возле дверей стояла Лазурный Ирис; тюлевое платье прельстительным тонким туманом окутывало ее фигуру, сводившую Цы с ума. Но он смотрел только на ее лицо. Заметив повлажневшие веки красавицы, Цы почувствовал укол боли в сердце. Проходя мимо, он готовился объяснить причины своего ухода — но не решился, лишь пристыженно пробормотал «прощай». А потом опустил голову и побрел от павильона в сторону академии. Юноша рассчитывал, что караульные не пустят его, и потому попросил Бо составить ему компанию. Чиновник поначалу наотрез отказался, но Цы сумел найти нужные слова: он объяснил напарнику, что если его работа во дворце и подошла к концу, то за внешней стеной об этом могут и не знать. А еще Цы добавил, что ему хочется подарить учителю Мину некую книгу, что хранится в академии, и если он отправится в одиночку, то по возвращении у него возникнут трудности. В конце концов Бо сдался. Они миновали ворота и вместе направились к зданию академии.

В академии Цы первым делом справился о Цуе, слуге Мина. Садовник, тотчас узнавший обоих вошедших, ненадолго отлучился, а потом вернулся в сопровождении мужчины среднего возраста, который долго вглядывался в незнакомцев из-под своих кустистых бровей. Но когда Цы предъявил ему ключ, недоверие на лице Цуя сменилось искренним беспокойством.

— А что же сам учитель?..

Цы покачал головой. Он признался слуге, что Мин все еще слаб, но скоро силы к нему вернутся, и что учитель поручил ему взять одну книгу из его библиотеки, дабы читать ему вслух до полного его выздоровления. Слуга кивнул и предложил свою помощь, он проводил Цы по указанному пути. Бо тем временем дожидался в саду.

Едва оказавшись в кабинете, Цуй подбежал к стеллажам и вытащил оттуда несколько книг в переплетах, потом показал одну в футляре из черного дерева, закрытом на защелку. Цы все ожидал, что прислужник уйдет, однако это явно не входило в его намерения.

Юноша сжал зубы. Такая неожиданная ситуация, заставлявшая его пересмотреть все свои планы, побуждала действовать стремительно, чтобы Цуй ничего не заподозрил. Толкователь трупов просунул ключ в засов и открыл дверцу, которая вела в крохотное помещение, заполненное до последнего уголка. Цы мысленно выругался: в эту клетушку никак не влезет предмет, который он собирался здесь спрятать. Он попытался хотя бы выиграть время, разглядывая роскошные переплеты из тайника, и тут заметил нечто, завладевшее его вниманием всецело. То была современная рукопись под названием «Инмин цзи» — «Записки о выявлении истины»; судя по почерку, она была написана самим академиком. Цы вытащил томик из тайника, резонно рассудив, что учитель вполне мог просить именно об этой книге. Но как переложить на ее место скипетр на глазах у Цуя?

— Что вы делаете? — изумился слуга.

Цы передал ему скипетр, а еще связку монет.

— Я жизненно нуждаюсь в вашей помощи. Пожалуйста, сделайте это ради Мина.

* * *

После смерти Кана Цы вернулся во дворец с единственной целью — добиться освобождения академика. Бо пошел вместе с ним, чтобы помочь Толкователю трупов справиться с трудностями, однако до обслуживающих Мина санитаров новости о гибели Кана еще не дошли, и все усилия спасателей пропали втуне. Оставшись с Мином наедине, Цы попытался его утешить. Состояние ног академика заметно улучшилось, щеки снова порозовели, так что Мин рассчитывал вскоре снова начать ходить — а там и вновь приступить к своим обязанностям. В ожидании выздоровления старику было все равно — возвращаться в академию или оставаться в этих «гостеприимных» апартаментах. Мин слабо улыбнулся в ответ на ободряющие слова ученика. Но когда Цы поведал учителю о самоубийстве Кана, лицо больного снова побледнело. В голосе Цы ему послышалось что-то такое, от чего академик насторожился.

— Что ты от меня скрываешь? — прямо спросил он.

Цы покосился на стражников. Похоже, они прислушивались к разговору. И юноша отрицательно покачал, головой.

— Ты уверен? — настаивал Мин.

Цы прибег к искуснейшей лжи; Мин успокоился. А вот самому Цы сделалось лишь хуже. Юноша ненавидел ложь, однако в последнее время он, кажется, превратился в злостнейшего из лгунов. Он врал Лазурному Ирису, врал судье Фэну, а теперь вот наврал еще и Мину. На прощание Цы пообещал учителю, что его вскоре вернут в академию. Вот только умолчал, чтобы еще больше не тревожить старца, о том, что взял книгу из его тайника.

Покинув Мина, Цы замотал головой. В такие минуты он не то что не был доволен собой — нет, он себя презирал. Куда бы он ни взглянул, перед ним вставал отец, и все, что Цы виделось в нем неприглядным, теперь относилось к нему самому. Отец оказался обманщиком, а теперь Цы сам обманывал налево и направо. Он превратился в существо без совести, способное ради достижения своих целей отвернуться от правды и с ясными глазами смотреть в другую сторону, не спрашивая, кто виновен, а кто прав. Пропали без толку мудрые уроки Фэна и честные наставления Мина. Юноша подумал о своей погибшей сестренке. Нет, она не могла бы им гордиться.

Призрак девочки вогнал его в тоску. Цы уселся прямо на землю, спрашивая себя, за каким дьяволом ему все это нужно, чего он добивается и в кого желает превратиться. Рассудок требовал позабыть обо всех этих душевных метаниях и воспользоваться шансом, который наверняка больше не представится, но что-то иное, необъяснимое, грызло ему сердце. То была медленная агония, которая, как он понимал, не даст ему покоя, пока он жив.

Цы со злостью пнул придорожный камень. Он даже не знал, сумеет ли позабыть о Лазурном Ирисе. Он все еще помнил тепло ее кожи и печаль ее взгляда. Да, он тосковал по ней. И вдруг словно молния полыхнула у него внутри: да как же он смел не попрощаться с этой женщиной по-человечески?.. Не раздумывая, Цы вскочил и торопливо зашагал к Павильону кувшинок; он даже не пытался понять, что им движет: влечение плоти или же последние остатки достоинства.

Юноша уже подходил к павильону, когда заметил поодаль судью Фэна. Приглядевшись внимательней, Цы понял, что судья руководит разгрузкой своего экипажа, а кругом суетятся с полдюжины слуг, нагруженных тюками и сумками. Завидев ученика, Фэн оставил свое занятие и, улыбаясь, пошел ему навстречу.

— Цы, ты здесь? Ирис мне сказала, ты нас покинул, но я постарался ее убедить, что такого быть не может. — И он горячо, вовсе не церемониальным движением, обнял юношу.

Цы никогда еще не доводилось обнимать человека, которого он предал. Слабые старческие руки ласково хлопали по его спине, а его тошнило от самого себя.

— Вы вернулись раньше намеченного, — ответил Цы, низко опустив голову. Он боялся, что Фэн по румянцу на щеках догадается о его постыдном поступке.

— Мне удалось быстро собрать новый караван. Ну пойдем же! Помоги мне донести все эти подарки. Что я тебе говорил, Ирис! — весело крикнул Фэн в сторону входа. — Цы вернулся!

Поворотившись с сумой на плече, Цы смотрел на нюйши, которая безмолвно возникла в дверном проеме. Юноша робко поздоровался, но она все так же молча ушла в дом.

За обедом Фэн интересовался всем, что произошло в его отсутствие. Судья подметил, что его супруга чем-то озабочена, и поинтересовался причиной, но женщина отнесла свое дурное настроение на счет плохого самочувствия и подложила всем еще по кусочку цыпленка в карамельном соусе. Потом Фэн спросил о событии, о котором судачил уже весь город.

— И что это ему в голову влезло? — изумлялся Фэн. — Я всегда говорил, что в Кане кроется нечто темное, но никогда не предполагал, что он способен на такое. Чем ты теперь займешься, Цы? Ты ведь работал на него…

— Думаю вернуться в академию.

— И каждый день питаться пересушенным рисом? Даже и не мечтай! Ты останешься здесь, с нами. Верно, Ирис?

Женщина ничего не ответила. Она повелела слугам убрать пустые тарелки и попросила прощения за внезапный приступ головной боли. Когда Лазурный Ирис поднялась, чтобы выйти из-за стола, Фэн хотел сопровождать супругу, однако женщина отказалась от помощи и в одиночестве удалилась к себе.

— Тебе придется ее извинить, — улыбнулся судья, усаживаясь на прежнее место. — Женщины временами ведут себя слишком странно. Что ж, ладно… У тебя еще будет время познакомиться с нею поближе.

Цы не смог проглотить кусок, что был у него во рту. Он выплюнул непрожеванное мясо в мисочку и поспешно встал из-за стола.

— Простите, я тоже неважно себя чувствую, — произнес юноша. — Устал.

* * *

Цы долго сидел взаперти в своей комнате; он опять был на распутье. Он пытался рассуждать здраво, но какие тут могли быть рассуждения, когда его душила ненависть к себе; ведь снаружи поджидал Фэн, сам предлагающий ему свой кров — ему, подлому волку в овечьей шкуре. Цы проклинал себя, повторяя, что Фэн такого отношения к себе не заслуживает. Может, следовало открыться перед судьей? Но ведь виноват окажется не только он сам; изменницей сразу окажется и Лазурный Ирис, а это и на самого Фэна навсегда ляжет бесчестьем. Цы был связан по рукам и ногам и с ужасом понимал, что, как бы он ни поступил, — все равно нанесет этому семейству непоправимый вред. А хуже всего была уверенность, что он этот вред уже нанес.

Солнце медленно тонуло за горизонтом; так же тонули во мраке и последние надежды Цы.

С покрасневшими глазами он поднялся с постели и вышел из своей комнаты, все же решившись переговорить с Фэном. Да, ему не описать судье того, что случилось между ним и его столь любимой женой; однако остальное он мог пересказать во всех подробностях. Судью он разыскал за чашкой чая в библиотеке, просторном зале с окнами, полными света. Фэн отдыхал; отдыхали и его аккуратно расставленные книги — воплощенная мудрость. Легкий ветерок наполнял комнату ароматом жасмина. Увидев Цы, Фэн улыбнулся и предложил гостю присесть.

— Тебе уже лучше? — спросил Фэн.

Цы вовсе не стало лучше, однако он принял чашку горячего чаю, которую Фэн предложил ему с обычной своей любезностью. Цы не знал, с чего начать. И потому начал просто: объявил, что Кан взял его на службу, единственно с тем, чтобы Цы шпионил за Лазурным Ирисом.

— За моей супругой? — Чашечка чая дрогнула в руках судьи.

Цы подтвердил, но добавил, что, соглашаясь присматривать за хозяйкой дома, он знать не знал, кто ее муж. А когда узнал, сразу отказался — но Кан шантажировал его, поставив под угрозу жизнь академика Мина.

Губы Фэна задрожали. Поначалу лицо его было исполнено недоумения, но стоило ему услышать, что подоплекой задания было подозрение Лазурного Ириса в причастности к серии ужасных убийств, оно побагровело от негодования.

— Ах, проклятый выродок! Да если бы он не покончил с собой, я сам бы расправился с ним вот этими руками! — воскликнул он, поднимаясь из-за стола.

Цы прикусил губу. Потом посмотрел Фэну прямо в глаза:

— Возможно, вы были бы и правы. Да только Кан не покончил с собой.

На лице Фэна снова отобразилось крайнее изумление. Судья вполне поверил дворцовым слухам о предсмертной записке, в которой министр наказаний сознавался в своей виновности. Цы подтвердил: записка и впрямь существовала, он ее читал, и, если верить Бо, она и впрямь была написана министром наказаний.

— Тогда на что же ты намекаешь?

Цы попросил учителя сесть. Наступил момент открыть ему всю правду, а потом вместе отправиться к императору. Толкователь трупов принялся рассказывать Фэну обо всем, что выяснил во время осмотра.

— Веревка из конопли. Тонкая, но крепкая. На таких свиней подвешивают…

— То, что и нужно, — пробормотал судья.

— Вот именно. Вечером я говорил с Каном, и, заверяю вас, его поведение никак не выдавало человека, настроенного на самоубийство. У Кана были далеко идущие планы.

— Люди склонны менять свои намерения. Быть может, ночью им овладело раскаяние. Или тоска… Он повесился, и довольно споро.

— И в сумерках отправился искать такую вот веревку? Да если бы и впрямь действовал импульсивно, то схватил бы первое, что подвернулось под руку. В его комнате находились шнурки для штор, перевязки для халатов, широкие шелковые платки, простыни, которые можно было скрутить, просто пояса… Но, по-видимому, в момент внезапного отчаяния все, что пришло Кану в голову, — это отправиться на поиски веревки.

— Ну да, или потребовать, чтобы ее принесли. Я не понимаю твоей подозрительности. К тому же есть записка, которую ты читал своими глазами. И в ней говорится о самоубийстве.

— Не совсем так. В записке Кан признает, что виновен, но ни разу не упоминает о желании покончить с жизнью.

— Не знаю… Все это как-то неубедительно. Ты не можешь явиться к императору с одними только предположениями.

— Это можно бы назвать и предположением, если бы не другие обстоятельства из тех, что очевидней некуда, — возразил юноша. — Во-первых, одежда Кана, аккуратнейшим образом сложенная и лежавшая на столике.

— Это ничего не доказывает, — покачал головой Фэн. — Тебе не хуже меня известно, что очень многие самоубийцы раздеваются перед повешением. И если одежда аккуратно сложена, это свидетельствует лишь о крайнем их прилежании, с которым они делают все свои последние дела.

— Действительно, Кан был человек аккуратный, приверженец порядка. Вот почему мне и кажется странным, что одежда, сложенная на столике, была свернута совсем иначе, нежели вся остальная, что я видел в его гардеробе.

— Понимаю: ты хочешь сказать, что это не Кан ее складывал.

Цы молча поклонился.

— Остроумно, да только это ошибка новичка. — Фэн, словно всего лишь принимал экзамен, вновь покачал головой. — Если бы речь шла о какой-нибудь бедной семье, твой вывод был бы верен, однако уверяю, что во дворце никто сам не складывает свою одежду — это дело слуг. Твое наблюдение доказывает только, что Кан сложил одежду не так, как это делает его прислуга.

Цы был поражен. Он почувствовал себя тупицей; оставалось радоваться лишь тому, что поправил его не кто-нибудь, а давний его учитель. Но он вовсе не был обескуражен. Нестыковка с одеждой была из самых незначительных, оставались еще два важных соображения.

— Прошу простить за высокомерие. Я не утверждаю, что прав во всем… — Рассыпавшись в извинениях, Цы продолжил свою мысль: — Но тогда ответьте мне: при чем здесь сундук?

— Сундук? Не понимаю.

— В качестве подставки Кан использовал сундук. Как представляется, он подтащил его под центральную балку, взобрался на крышку и спрыгнул вниз.

— И что же здесь необычного?

— Самая малость. — Цы выдержал паузу. — Этот сундук доверху набит книгами. Я попробовал сдвинуть его с места, но не смог. Для этого потребовалась помощь другого мужчины.

Фэн наморщил лоб:

— Да точно ли он столько весил?

— Намного больше Кана. Зачем было волочить такую тяжесть, когда в комнате полно стульев?

— Не знаю. Кан был человек очень массивный. Может, он побоялся, что сиденье окажется слишком хрупким для его веса?

— Не боялся повеситься, но боялся упасть со стула?

Фэн насупился.

— Как бы то ни было, и это еще не все, — продолжал Цы. — Вернемся к веревке, на которой был повешен министр. Она новая. Конопля была нетронутой, будто веревку только что свили. Однако был сношенный участок — как раз за петлей, перехлестнутой через балку.

— Ты имеешь в виду свободный конец?

— Именно, дальше узла. Потертость длиной примерно в два локтя. И, как ни странно, то же расстояние отделяло пятки погибшего от пола.

— Не понимаю, к чему ты клонишь.

— Если бы он повесился сам, то вначале привязал бы веревку к балке, затем просунул голову в скользящую петлю и в конце концов спрыгнул бы с сундука.

— Да, так все и должно было происходить.

— Но в таком случае на конце не было бы никаких потертостей, а нам известно, что случилось иначе. — Цы поднялся и живо принялся показывать, как все происходило. — По-моему, перед повешением Кан был уже без сознания. Возможно, его чем-то опоили. Два человека, а то и больше, взгромоздили его на сундук. Затем просунули голову Кана в петлю, перекинули конец веревки через балку и потянули, чтобы подвесить тело. Когда веревка терлась о балку, на ней уже висел тяжелый Кан, поэтому повреждения оказались столь заметны. Причем длина поврежденного участка ровно такая, на сколько Кана подняли над полом.

— Очень интересно, — заключил Фэн так увлеченно, будто они с учеником решали чисто умозрительную задачу. — А с чего ты взял, что перед повешением Кан находился без сознания?

— Из-за одного убедительного обстоятельства: его трахея не порвалась. А это немыслимо для мужчины с таким весом и с узлом под кадыком, если он падает со значительной высоты.

— Кан мог не спрыгнуть, а медленно сползти.

— Ну, может быть… Однако если мы согласимся, что речь идет об убийстве, Кан — будь он в сознании — оказал бы сопротивление. Однако на теле покойного нет никаких царапин, синяков или иных следов борьбы. Это наводит на мысль об отравлении, однако, несомненно, сердце Кана билось в момент повешения. Живая реакция кожи на шее, прокушенный язык, почернение губ суть неопровержимые доказательства. Остается лишь одна возможность: министра напичкали дурманом.

— Не обязательно так. Его могли и заставить силой…

— Сомневаюсь. Как бы ни страшна была угроза, когда веревка сдавила ему шею и тело провисло, он должен был бы — пусть инстинктивно — начать биться за освобождение.

— Возможно, у него руки были связаны.

— Я не нашел следов на запястьях. Зато я обнаружил приметы, явно подтверждающие мои предположения. — Цы подхватил с полки пыльный томик, повернул его корешком вверх и перехлестнул его шнурком. — Смотрите! — Юноша с силой дернул за шнурок. И показал корешок Фэну. — След от шнурка на пыли тонкий и отчетливый. А теперь посмотрите на это. — Цы потянул шнурок по корешку, подергивая его в стороны. Примечаете разницу? — Цы указал на размытый широкий след. — Так вот, когда я поднялся к балке с привязанной к ней веревкой, я увидел на пыли отпечаток, идентичный первому. Чистый, без всяких следов раскачивания.

— Все это поистине удивительно! Но почему ты не рассказал обо всем императору? — спросил Фэн.

— У меня не было полной уверенности, — соврал Цы. — Я хотел вначале переговорить обо всем с вами.

— Ну, насколько я понимаю, места для сомнений нет. Единственная странность здесь — это записка с самообвинением.

— Напротив, учитель. Все складывается. Кан принимает у себя двух мужчин, которых он знает, которым доверяет. Внезапно они начинают ему угрожать, чтобы министр сознался в совершении всех убийств. Кан, испугавшись за свою жизнь, повинуется и пишет свою записку. Однако в ней он не упоминает о самоубийстве — поскольку злоумышленники не хотят, чтобы Кан чересчур всполошился и ответил на насилие насилием. Как только признание подписано, министру, якобы заботясь о том, чтобы он успокоился, предлагают выпить стакан воды. Воды с каким-то дурманом — чтобы не было шума и сопротивления. Когда Кан теряет сознание, его раздевают, подтаскивают к центру комнаты тяжелый сундук и завязывают на потолочной балке узел из новой веревки — убийцы позаботились, чтобы она была достаточно тонкой, такую легче прятать под одеждой. Затем бесчувственное тело Кана волокут к сундуку, сажают на крышку и просовывают его голову в петлю. Вдвоем поднимают тело и вешают, все еще живого — чтобы тело его вело себя как при подлинном самоубийстве. Затем аккуратно складывают его одежду и уходят.

Фэн смотрел на Цы, раскрыв рот; он и не думал, что со временем его бывший ученик превратится в следователя, которому нет равных.

— Мы срочно должны доложить обо всем императору!

Цы не разделял энтузиазма учителя. Он заметил, что его открытия могут снова навлечь подозрения на Лазурный Ирис.

— Вспомните то дело с окровавленным серпом и мухами! — Голос юноши дрогнул. — Я помог обнаружить преступника, но при этом лишился брата.

— Клянусь всеми бессмертными, Цы! Забудь ты о том деле. Твой брат ведь сам признал свою вину в убийстве односельчанина. Ты сделал то, что и должен был сделать. К тому же это я нашел серп, а не ты, так что перестань казнить себя. А что касается моей жены — можешь не волноваться. Я, можно сказать, накоротке с императором и сумею его убедить. — Фэн поднялся из-за стола. — Кстати сказать, совсем из головы вылетело: сегодня утром я видел во дворце нового судью, который так тебя тревожил… Как там его — Серая Хитрость, кажется?

Цы задрожал всем телом. В суматохе последних событий он совсем позабыл о своем сопернике.

— И снова не волнуйся, — успокоил его Фэн. — Сегодня уже поздно, но завтра, с утра пораньше, мы будем говорить с императором. Расскажем о твоих открытиях и проясним твою ситуацию. Уж не знаю, что там выяснил Серая Хитрость, но заверяю тебя: у него не будет ни малейшей возможности возвыситься за твой счет.

Цы поблагодарил судью. И все-таки идея сопровождать его к императору юношу не вдохновляла.

— Прошу на меня не обижаться, но разговор непременно коснется Лазурного Ириса. А это дела личные, при которых я не должен присутствовать, — оправдывался Цы.

Фэн принял правоту юноши. Однако он запретил ему и думать о переезде.

— Я не могу позволить тебе вернуться в академию, — негодовал Фэн. — Ты будешь жить с нами в Павильоне кувшинок, пока с тебя не будут сняты все подозрения.

И Цы не смог отказать учителю.

За легким ужином разговор шел о пустяках, что никак не могло унять тревогу Цы. Несмотря на все усилия, ему не удавалось справиться с волнением и с угрызениями совести при виде Лазурного Ириса и оживленного, дружелюбного, ни о чем не подозревающего Фэна. Машинально пережевывая пищу, он гадал, кто мог убить Кана. Толкователь трупов подумал и о нюйши; стал бы судья Фэн так слепо ее защищать, если бы знал обо всем коварстве ее натуры.

Прежде чем лечь спать, Цы полистал «Инмин цзи» — рукопись о судебных процессах, которую взял из библиотеки Мина. В ней были собраны самые запутанные дела, разбиравшиеся за последнюю сотню лет. Все это очень интересовало юношу, однако глаза его уже не различали иероглифов. Цы отложил книгу и лег в постель. Но сон не приходил. Цы думал о Лазурном Ирисе.

Они увиделись уже утром: женщина вновь вошла в его комнату без стука. Положив к изножью постели штаны и куртку, она молча дождалась, пока юноша не проснется. Цы удивился, зачем она принесла с собой одежду, но хозяйка упредила его вопрос:

— Тебе ведь нужна чистая смена одежды?

Цы смолчал. Эта женщина так манила его к себе, что он боялся соприкоснуться с ней даже словами. Но, видя, что Лазурный Ирис не собирается уходить, юноша был принужден ответить:

— Что тебе нужно?

— Твоя грязная одежда. Прачка дожидается.

Цы отдал свои вещи; женщина сказала, что будет ждать его в столовой.

Когда юноша вышел к завтраку, прислуга уже успела наполнить стол плошками с дымящимся рисом, булочками с зеленью, салатом из кислой капусты… Цы удивился, не увидев Фэна, однако Лазурный Ирис объяснила, что судья встал пораньше и отправился во дворец. Цы понимал, зачем он туда пошел. Юноша выпил только чашку чая. Утренний свет резал ему глаза. Цы украдкой взглянул на Лазурный Ирис. Пора было уходить.

Цы решил навестить Мина. Попрощавшись с женой судьи, он направился в тюремную больницу, но на полпути его остановили несколько солдат. Цы спросил, в чем дело, но один из них ударил юношу по лицу. Потекла кровь. В следующее мгновение все остальные тоже набросились на Цы и исколотили его до полусмерти. Утомившись от побоев, они связали Толкователя трупов по рукам и ногам и куда-то поволокли. Последний палочный удар лишил юношу сознания, поэтому он не услышал, как страж порядка объявляет, что Цы арестован за подготовку покушения на императора.

 

33

Цы очнулся в сумеречном подвале, в окружении десятков узников, заросших грязью. Юноша плохо соображал, что происходит, но понял: один из этих людей роется в его одежде с таким видом, как будто нашел сокровища. Цы сбросил оборванца с себя, как таракана, и попробовал приподняться. Что-то липкое мешало ему как следует открыть глаза. Когда Цы провел рукой по волосам, ладонь его сделалась красной. Оборванец, пытавшийся обокрасть юношу, неожиданно снова накинулся на Цы, но невесть откуда взявшийся стражник поднял его за ворот и отшвырнул прочь. Через секунду он ухватил Цы за грудки и отвесил ему такой удар, что несчастный снова повалился на пол.

— Подымайся! — приказал стражник.

Рядом с ним возник другой исполин, истинный страж порядка: дубинка в руке, ненависть на лице.

— Тебе сказано, подымайся! — рявкнул верзила и обрушил на лежащего свою дубинку.

Цы повиновался безропотно — не из-за боли, которой не чувствовал, но потому, что не понимал происходящего. Чтобы не упасть, он оперся о стену, недоумевая, почему его посадили в тюрьму и почему все так и норовят его избить. Он хотел спросить об этом, но, едва он открыл рот, исполин ткнул ему в живот концом дубинки. Цы согнулся пополам, хватая ртом воздух.

— А говорить будешь, когда тебя спросят! — прибавил его мучитель.

Цы смотрел на него сквозь кровавую пелену. Он почти не мог дышать. Но все еще ждал, что ему объяснят, почему с ним обращаются, как с собакой.

— Говори, кто тебе помогал?

— В чем помогал? — Рот Цы был полон крови.

Новый удар пришелся прямо в лицо, по скуле. У Цы подогнулись колени. Следующий удар снова сбил его с ног.

— Выбор за тобой: ты можешь все рассказать сейчас и сохранить зубы в целости — или подождать, пока мы их повыбиваем, а потом питаться кашкой до самой казни.

— Я не знаю, о чем вы говорите! Спросите у Кана — ведь я работаю на него! — в затмении отвечал Толкователь трупов.

— На мертвеца, значит, работаешь? — От мощного пинка кровь хлестнула изо рта Цы фонтаном, и, погружаясь в темноту, он успел лишь услышать: — Сам у него спросишь, когда доберешься до преисподней!

* * *

Когда Цы снова пришел в себя, то почувствовал, что кто-то осторожно отирает кровь с его головы. Проморгавшись, Толкователь трупов узнал седого Бо.

— Что… Что со мной творится? — прошептал юноша.

Вместо ответа Бо оттащил беспомощного узника к дальней стене камеры, подальше от любопытных. Там чиновник пристально посмотрел на Толкователя трупов:

— Как это «что творится»? Клянусь Великим Буддой, Цы! При дворе только о тебе теперь и говорят. Тебя обвиняют в убийстве Кана!

Цы смотрел осоловело, не понимая смысла сказанного. Чиновник влажным платком отер ему кровь со лба и дал напиться. Цы пил с жадностью.

— Меня… меня избили, — пожаловался Цы.

— Об этом ты мог бы и не сообщать. Странно, что тебя вообще не убили. Насколько я знаю, сегодня утром судья по имени Серая Хитрость осматривал тело Кана и заключил, что смерть его не была самоубийством, — рассказывал Бо. — Вместе с ним явился какой-то прорицатель, который утверждает, что ты убил стража порядка. Серая Хитрость выступил твоим обвинителем. Приказ о твоем аресте отдал сам император.

— Но это же смешно! Вы должны вытащить меня отсюда. Фэн знает, что я…

— Тише! Нас могут услышать.

— Спросите Фэна, — зашептал Толкователь трупов. — Он подтвердит, что я никого не убивал.

Бо переменился в лице.

— Так ты говорил с судьей Фэном? И что ты ему рассказал?

— Что рассказал? Разумеется, правду: что Кана опоили дурманом, потом повесили и подбросили его повинное письмо. — Цы в отчаянии обхватил голову руками.

— И это все? Про склад ты ему не рассказывал?

— Про склад? Опять не понимаю. При чем тут склад?

— Отвечай! Рассказывал или нет?

— Да. Нет. Не помню, клянусь всеми демонами.

— Проклятье, Цы. Если ты будешь так упираться, я ничем не смогу тебе помочь. Ты должен рассказать мне обо всем, что тебе удалось выяснить.

— Да я же и так вам все рассказываю.

— О Великий Будда! Хватит молоть чепуху! — Бо швырнул стакан на пол, осколки полетели во все стороны. Седой чиновник прикусил губу и умолк. Он пристально смотрел в лицо юноши. — Прости. — Бо попытался снова отереть кровь с его лица, но Цы отстранился. — Послушай, я должен знать — причастен ты или нет. Скажи мне…

— Да чего вы от меня добиваетесь?! — не выдержал Цы. — Хотите, чтобы я признался, что повесил его? Клянусь душами всех моих предков, эти стражники все равно укокошат меня, не важно, виновен я или нет.

— Ну как хочешь. Охрана! — позвал Бо.

В тот же миг двое стражников открыли дверь камеры и выпустили седого чиновника наружу.

Цы лежал, скорчившись, в воняющем гнилью углу — точно побитая собака. Он не понимал, что случилось. И думать ему было трудно. Юноша постепенно впадал в оцепенение, рассудок погружался во тьму.

На какое-то время немного очнувшись, он обнаружил, что у него украли куртку. Он осмотрелся, но не увидел ее ни на одном из сокамерников — и решил не утруждать себя поисками. Определенно, этим людям хорошая одежда нужнее, чем ему; он лишь забился в самый темный угол, стыдясь своих шрамов. Вскоре к нему подошел один из узников и предложил одеяло; Цы его принял. Он уже собирался укрыться, но вовремя поднял голову и увидел старика, покрытого чесоткой; одеяло пришлось вернуть. Когда старик наклонился, чтобы подобрать свою вещь, Цы разглядел на его лице толчею мелких шрамов, показавшихся Цы смутно знакомыми. Толкователь трупов изумленно поднялся, чтобы проверить догадку; старик в испуге попятился назад. Цы, забыв о недавней слабости, объяснил, что хочет только посмотреть на необычные шрамы, и показал чесоточному свои, убеждая, что не причинит ему никакого вреда. Старик подошел поближе; Цы изумленно вгляделся в его лицо: та же форма шрамов, тот же размер… Точь-в-точь как у молодого работника, с которого рисовали портрет! Толкователь трупов, торопясь, стал допытываться, откуда эти шрамы взялись, но старик испуганно повел глазами по сторонам и снова попятился. Цы быстро разулся и предложил взамен свою обувь. В первый момент старик просто не понял, о чем идет речь, но потом протянул дрожащие руки и рывком выхватил башмаки у Цы. И тут же взялся примерять обновку. Но Цы повторил свой вопрос.

— Это случилось в новогоднюю ночь, — наконец ответил старик. — Я залез в богатый дом за едой, подсветил себе среди ящиков, вот тут и взорвалось.

— Что значит «взорвалось»?

Старик оглядел юношу с ног до головы:

— Штаны.

— Чего?

— Штаны свои отдавай! Скидывай!

И Цы подчинился. Он успел стянуть штаны только до щиколоток, когда старик рванул их на себя. Толкователь трупов остался голым.

— В ящиках лежали праздничные петарды, — сообщил грабитель, продевая ногу в штанину. — Эти дураки хранили их прямо на кухне. Я поднес свечку, и тут все взлетело на воздух. Я чуть глаз не лишился.

Цы был ошарашен услышанным. Так, значит, вот в чем дело… Он уже собирался спросить, не видел ли его знакомец кого-нибудь с такими же отметинами, но тут в камеру вошли уже знакомые ему двое стражников. Старик бросился прочь от Цы, как от зачумленного. Цы забился в угол.

— Подымайся! — приказали ему.

Юноша повиновался. Заметив, что он голый, верзила своей дубинкой поддел с пола одеяло и сунул ему под нос:

— Прикройся и пошли.

Юноша, едва держась на ногах, заковылял вслед за тюремщиками по коридору, темному, как туннель в подземных копях. Так они дошли до прогнившей деревянной двери. Когда первый стражник негромко постучал, Цы решил, что его час близок. Он подумал даже: а не напасть ли на тюремщиков и не попытаться ли устроить отчаянный побег? Вот только сил на такое безрассудство не было. Цы, вздохнув, подумал, что теперь ему уже все равно; однако, когда раздался скрежет петель, сердце его все-таки сжалось. Массивная дверь натужно отворилась, и юношу ослепил поток света. А когда глаза его привыкли к яркому блеску, он разглядел на пороге силуэт Фэна. Цы что-то прошептал, колени его подогнулись. Фэн не позволил юноше упасть. Он скинул с него грязное одеяло и укрыл своей курткой. А потом прикрикнул на тюремщиков: помогайте!

— Треклятые ублюдки! — Судья обнял своего ученика. — Что они с тобой сделали, мальчик?

Фэн поставил свою подпись и печать на охранном документе, согласно которому принимал всю ответственность за преступника на себя. Затем с помощью монгольского слуги усадил юношу в свою повозку, еще раз обругал стражников, и вот они пустились в обратный путь к Павильону кувшинок. В павильоне судья распорядился, чтобы юношу отвели в его собственную спальню. Цы умолял оставить его в прежней комнате, однако Фэн сказал, что здесь ему будет удобнее, и не стал слушать возражений. Юношу уложили на постель Фэна и прикрыли простыней. Вскоре явился и врач-иглоукалыватель. Судья и врач стянули с Цы куртку, а потом, позвав на помощь слугу, протерли его тело от грязи и промыли его раны. Цы не издал ни стона. Врач ощупал его ребра, послушал дыхание, осмотрел рану на голове. И, не колеблясь, прописал молодому человеку постельный режим на два дня.

— Ему крупно повезло, — услышал Цы. — Серьезных повреждений нет. По крайней мере, ничего такого, чего не восстановит отдых и заботливый уход.

Когда врач удалился, Фэн опустил шторы, приглушая яркий свет, и сел рядом с постелью. Он озабоченно качал головой:

— Мерзавцы, мерзавцы! Прости, что я так долго не приходил, мальчик. Утром мне пришлось отправиться по делам, а когда я запросил аудиенции у императора, оказалось, что судья по имени Серая Хитрость меня уже опередил. Его величество объявил мне, что, по данным нового осмотра, который предпринял Серая Хитрость, Кан не покончил с собой, а был убит. Судя по всему, этот юноша крепко тебя ненавидит: он обвинял тебя с таким пылом, что убедил самого императора. Как мне рассказали, с ним вместе был какой-то блохастый предсказатель, и он вменил тебе в вину убийство стража порядка.

— Но ведь… Ведь это я все и выяснил!

— Именно поэтому я сумел добиться твоего освобождения. Я поклялся императору, что еще вчера ты рассказал мне о своих открытиях. Я упомянул о сундуке, о следах на веревке, о содержании повинного письма… Я говорил обо всем, и тем не менее мне стоило большого труда убедить Нин-цзуна. Пришлось поставить на карту мое слово и мою честь, чтобы выпросить у него временное постановление, согласно которому ты переходишь под мою опеку. Моя личная гарантия в обмен на ультиматум. Завтра состоится суд.

— Суд? Так, значит, император вам не верит?

— Я не хочу тебя обманывать. — Судья склонил голову. — Серая Хитрость готов поменять небо и землю местами, лишь бы тебя обвинить. Узнав, что император обещал тебе высокий пост, если ты справишься с расследованием, он заявил, что смерть Кана — это для тебя простейший способ получить искомое. Все выгоды достаются именно тебе.

— Клевета! Вам прекрасно известно, что…

— Проблема не в том, что известно мне! — Фэн не дал ученику договорить. — Проблема состоит в том, чему поверят они, и доподлинно известно лишь одно: у нас нет доказательств, подтверждающих твою невиновность. Печатка, которую тебе выдали, позволяла тебе проникать в любые помещения дворца, включая и то крыло, где располагались личные апартаменты Кана. И найдется немало свидетелей ваших жарких споров; один из них — это сам император.

— Ну да. А еще я обезглавил несколько человек, с которыми даже не был знаком, и вырезал каждому по дырке в легком, а еще…

— Повторяю тебе: проблема не в этом! На завтрашнем суде смерть этих бедняг никого не заинтересует. Будет разбираться дело об убийстве министра наказаний, или, иными словами, тебя обвинят в заговоре против императора. И пока мы не докажем обратного, убийцей — что бы ты об этом ни думал — остаешься ты.

Цы понимал, что должен рассказать Фэну все, что знает сам, но голова его пошла кругом, и все улики, которые он так кропотливо собирал, тоже закрутились, словно мельничное колесо. К тому же тетрадь с записями, как и остальные его вещи, осталась в академии под присмотром слуги Мина. И Толкователь трупов попросил Фэна о коротком отдыхе. Когда Цы остался в одиночестве, он прикрыл глаза, в ушах у него звенело, в висках колотилась кровь. Ему было страшно. Не так уж давно Цы видел, чем закончились мучения его брата, и он не хотел для себя подобного конца. По счастью, прежде чем воспоминания окончательно истерзали юношу, усталость взяла свое и он погрузился в глубокий сон.

Его разбудили голоса, доносившиеся откуда-то снаружи. Цы не знал, сколько времени прошло. Когда он поднялся с постели, вся комната пустилась в пляс, однако Цы сумел уцепиться за изголовье ложа и, шатаясь, побрел к окну. Толкователь трупов уже почти достиг цели, но споткнулся и упал на пол, так что глаза его оказались как раз на уровне подоконника. Цы хотел подняться, но странное зрелище привлекло его внимание: прячась в густой листве, две склоненные фигуры вели тихий спор, время от времени поглядывая по сторонам, точно боясь быть обнаруженными. Толкователь трупов осторожно приподнялся, чтобы приглядеться. Когда это ему удалось, сердце юноши замерло: в кустах прятались Лазурный Ирис и Бо.

Когда разговор их закончился, Цы вернулся в постель. Слов он расслышать не сумел, но каждый из собеседников в чем-то обвинял другого. Цы глубоко задышал, пытаясь найти выход из мышеловки, в которую угодил. Снаружи больше ничего не происходило. Теперь он мог довериться только Фэну. Через несколько минут юноша услышал осторожный стук в дверь. Когда он сказал: «Войдите», в спальню проскользнула Лазурный Ирис.

— Как ты себя чувствуешь? — вежливо и отчужденно спросила она.

Цы оглядел женщину с ног до головы; она стояла спокойно, словно перед посторонним, кому никогда не дарила свои ласки. Она медленно подошла к краю кровати и поставила поднос с чашкой чая.

— Все в порядке, — ответил Цы ей в тон, а потом спросил, знакома ли Ирис с Бо.

Услышав вопрос, женщина пролила чай. Цы постарался стереть жидкость, капавшую с подноса.

— Извини. — Лазурный Ирис бросилась помогать. — Со слепыми всегда так.

Она сказала, что с Бо не знакома. Цы знал, что Лазурный Ирис лжет, но решил не настаивать, не желая раньше времени проговориться о том, что видел их вместе. Ему требовалось хоть какое-то преимущество, которым он мог бы воспользоваться в удобный момент.

— У нас не было случая поговорить с той самой ночи, — произнес юноша.

— О чем это ты?

— Я о ночи, когда мы были вместе. У тебя плохая память или ты просто потеряла мужчинам счет?

Лазурный Ирис хотела дать ему пощечину, но Цы перехватил ее руку.

— Пусти меня! — выкрикнула она. — Пусти, не то я позову мужа.

Цы разжал руку как раз в тот момент, когда на пороге появился Фэн. И юноша, и женщина тяжело дышали. Лазурный Ирис отстранилась.

— Я пролила чай, — объяснила она.

Фэн не придал этому событию значения; сам подобрав чашку, он проводил супругу до дверей. Запер за ней и бросился к Цы. Судья был рад, что застал его бодрствующим и что юноша выглядит лучше, чем поутру. Но тревога не покидала его: время летело слишком быстро, и не обнаруживалось ни единого обстоятельства, на котором можно было бы построить защиту.

— Тебе известно, что наша юридическая система не допускает присутствия адвокатов. Тебе придется защищаться самому, как и любому другому преступнику, и у нас остается только этот вечер, чтобы выработать стратегию защиты.

Цы все это знал. Выражение покорности на его лице служило Фэну самым красноречивым из ответов. Толкователь трупов подумал, не рассказать ли судье о встрече Бо и Лазурного Ириса, однако заключил, что это мало чему поможет — разве только окончательно докажет неверность супруги судьи. Если он собирается разубедить императора, ему потребуются более веские доказательства. Но какие? Фэн как будто прочитал мысли своего ученика.

— Попытайся успокоиться. Теперь ты должен быть как озеро в бурю: поверхность бурлит, но в глубинах царит тишина.

Цы посмотрел в спокойные глаза Фэна, затуманенные старостью. В повлажневших уголках его глаз жили мир и понимание. Цы смежил веки, пытаясь обрести столь нужное ему сейчас хладнокровие. Он нырял в глубины своего сознания, пока не пришел к уверенности, что было бы ошибкой сосредоточить усилия исключительно на расследовании убийства Кана. Все смерти были результатом действий одного и того же преступника, поэтому ключ следовало искать именно в их связи: смерть евнуха, смерть старика с разъеденными солью руками, смерть молодого человека с портрета, смерть торговца бронзой. И связь эта, без сомнения, была намного глубже, чем аромат духов или отверстие в груди.

Вдруг все в комнате померкло, погрузилось в темноту. И тогда перед глазами Толкователя трупов, словно мрачные гости, возникли лица мертвецов.

Вначале Цы увидел Нежного Дельфина, склонившегося над своими счетными книгами, посвященными соляной торговле; подобной работой и его, Цы, батюшка занимался на службе у Фэна. Он записывал поступления, излишки, распределение и расходы. И все время что-нибудь да не совпадало. Потом батюшка все пересчитывал, и прибыль из-за этого уменьшалась.

Затем возник мужчина с поврежденными руками, разъеденными солью. Цы вообразил, как он погружает руки в снежно-белую массу. И все-таки под его ногтями обнаружились частички черного угля. Тогда Цы вообразил, как этот человек работает с обеими субстанциями. Умело их перемешивает. С аккуратностью алхимика-даоса.

Потом появился молодой человек с портрета. Тот самый, чей рисунок ран совпадал с ранами вора, покалеченного взрывом.

В конце концов и он растворился, уступая место кичливому хозяину литейной. Тому, чья мастерская сгорела в ночь его убийства, оставив после себя в качестве наследства загадочный скипетр. Бронзовый скипетр… причем — полый…

В голове юноши полыхнула молния.

Наконец-то он все увидел ясно! Наконец-то обнаружил связь между убийствами: соль, уголь, вывоз за границу, взрыв… Все это были составные части одного целого, столь же редкостного, сколь и губительного.

Сердце юноши рвалось из груди, когда он попытался объяснить свое открытие Фэну.

— Да разве вы не видите! — в возбуждении кричал Цы. — Ключ ко всем преступлениям — не в способе убийства и не в аромате духов, духами лишь заглушали истинный запах их ран. Убийца калечил трупы жертв не для того, чтобы не опознали их личность, но чтобы нельзя было опознать их занятия. Как раз их занятия и привели к смерти!

Фэн с изумлением воззрился на ученика, который вскочил с постели и принялся одеваться; судья посоветовал ему вернуться на ложе и объяснить свое открытие.

— Порох! Ключ к убийствам — это порох! — выкрикнул Цы.

— Порох? — удивился Фэн. — При чем тут этот порошок, годящийся лишь на то, чтобы отмечать конец года?

— Как я мог быть настолько туп и слеп? — запальчиво выкрикнул Цы. Затем посмотрел на Фэна, счастливый от того, что может поделиться с ним своим открытием. И тут уж он попросил судью сесть и выслушать. — Во время моего пребывания в академии мне посчастливилось ознакомиться с трактатом под названием «Уцзин цзунъяо», «Основные сведения из канонов военного искусства», — единственным в своем роде сводом знаний по военной технике, — объяснял он. — Мин рекомендовал его мне, чтобы я увидел ужасные раны, которые во время битв наносят друг другу бойцы. Вам знакома эта книга?

— Нет, я о ней даже не слыхал. Вообще-то, я не думаю, что она так уж распространена. Ты ведь знаешь, наш народ ненавидит оружие почти так же, как и армию.

— Именно. Мин сам предупредил меня о ее редкости. По его словам, северосунский император Жэнь-цзун заказал трактат двум университетским профессорам: одного звали Цзэн Гун-лян, другого — Дин Ду. Копия, хранящаяся в академии, — одна из немногих, которые вышли за пределы круга военачальников, для которых книга и предназначалась. И больше того. Академик заверил меня, что из-за ее опасного содержания распространение этой книги было приостановлено императором.

— И вправду любопытно. Но какое отношение имеет этот трактат к нашим убийствам?

— Быть может, и никакого, однако одна из глав был посвящена использованию пороха в военных целях.

— Ты имеешь в виду ракеты?

— Не совсем. В конце концов, ракеты остаются чем-то вроде обычных стрел, пусть и могут летать сами по себе. Они бьют дальше, но проигрывают в точности попадания. Нет. Я имею в виду оружие гораздо более смертоносное. Оружие, губительное для человека. — Глаза юноши расширились, как будто он видел новые смертоносные приспособления прямо перед собой. — По-видимому, артиллеристы Жэнь-цзуна придумали, как использовать взрывчатую силу пороха, заменив древние бамбуковые пушки на бронзовые, а кожаные снаряды с картечью и нечистотами — на другие, из прочного камня, способные проломить и самые крепкие стены. А его алхимики-даосы обнаружили, что, увеличивая количество этого нитрата, можно производить взрывы все большей мощности.

— Хорошо. Но я не могу взять в толк…

— Будь у меня в руках книга, я изъяснился бы точнее, — вздохнул Цы. — Я помню, что речь шла о трех типах пороха, в зависимости от применения: зажигательный, взрывной и толкательный, в каждом своя пропорция серы, угля и селитры. Ну да ладно, все это сейчас не имеет значения.

— С этим потом, я и так совсем запутался. Тебе, может, уже все ясно, но я не понимаю связи между порохом и убийствами.

— Не понимаете? — Лицо юноши перекосилось от возбуждения. — Скипетр — вовсе не скипетр. Это нечто удивительное. Это маленькая пушка!

— Скипетр — это пушка? — изумился Фэн.

— В мастерской торговца бронзой я нашел литейную форму из странной терракоты. Я сумел кое-как восстановить ее, сделал пробную отливку из гипса и получил нечто вроде жезла в руке привередливого монарха. — Юноша посмотрел вдаль, точно надеясь там увидеть ответ на все еще остававшиеся вопросы. — Да. Теперь все сходится: невероятные сквозные раны на трупах, странные округлые шрамы — следы пробных выстрелов и взрывов… Смертоносное орудие. Оружие, не существовавшее доселе. Его можно взять в кулак, можно спрятать под одеждой, чтобы безнаказанно убивать издалека.

— Но ты уверен в своих словах? — Фэн не мог скрыть удивления. — Это объяснило бы все факты. И главное: если мы представим эту литейную форму на суде, то сразу докажем, что тебя обвиняют без всяких оснований.

— Ее у меня нет, — сокрушенно вздохнул Цы. — Я спрятал ее в комнате, но кто-то ее украл.

— Здесь? В моем доме? — воскликнул судья.

Цы кивнул. Фэн нахмурился.

— К счастью, у меня сохранился образец. Гипсовая модель переносной пушки, о которой я говорил. Быть может, она окажется полезной.

Фэн согласился с учеником. Собственно, это был последний шанс. Цы попросил кисть и бумагу.

— А где она?

— В академии. Ее стережет слуга Мина по имени Цуй. — Цы снял с шеи ключ и протянул Фэну. — Я напишу записку, чтобы он допустил вас до тайника и позволил взять модель.

Фэн кивнул, а потом сказал, что наведается, пока Цы пишет, во дворец узнать последние новости; вернувшись, он заберет записку и отправится в академию за уликой. На прощание он взял с Цы обещание хоть немного прилечь и расслабиться.

Когда Фэн ушел, Цы вздохнул так глубоко, будто освободился наконец от петли на шее.

* * *

Написав записку, Толкователь трупов честно попытался расслабиться, но у него ничего не вышло. Юношу не оставляли мысли о Лазурном Ирисе. После ее тайной встречи с Бо Толкователя трупов грызло подозрение: если седой чиновник и Ирис в сговоре, тогда, быть может, именно она украла литейную форму, а Бо как раз и был сообщником, столь необходимым для совершения всех этих преступлений?

Сердце снова принялось колотиться. Хотя у него еще оставалась гипсовая модель, тревога в душе нарастала, а время будто остановилось или пошло по кругу, тогда как опасность приближалась. В ожидании прихода Фэна Цы попросил служанку принести ему «Инмин цзи», книгу о судебных процессах, которую Толкователь трупов позаимствовал в библиотеке Мина. Поскольку закон обязывал его защищаться самому, Цы подумал, что такое чтение даст ему лучшее представление о тактике дворцовых судей, не говоря уже о том, что сейчас любые юридические познания могли сослужить ему добрую службу. Заполучив фолиант в руки, Толкователь трупов с жадностью принялся его листать. Он пропустил главы, в которых шла речь о наказании чиновников-мздоимцев, и сосредоточился на судебных разбирательствах. Мин переписал в свою книжицу самые интересные случаи, имеющие отношение к каждому из аспектов юриспруденции: споры о наследстве, разводы, попустительство на экзаменах, коммерческие сделки и межевые разногласия занимали первые две трети фолианта; но последняя треть была посвящена делам, выделявшимся либо особой жестокостью преступления, либо редкостной проницательностью судьи. Толкователь трупов поудобнее уселся на бамбуковой кровати и начал читать именно этот раздел. Мин с точностью хирурга отобразил каждый этап процесса, начиная с описания преступления, переходя к разбору доноса, к увещеваниям судьи, ко второму допросу, к пытке, к решению суда, к приговору, к апелляциям и, наконец, к казни. Все случаи, имевшие отношение к торговле оружием, — так же как покушения на императора или на людей из его свиты — карались смертью. Это обстоятельство совсем не успокоило юношу.

Он пролистывал список дел, когда одно из них заставило его остановиться. Прекрасной каллиграфией там было выписано: «Я повествую о расследовании, проведенном досточтимым судьей Фэном касательно обезглавливания крестьянина на рисовом поле и о его поразительном открытии, совершенном посредством наблюдения за мухами, обсевшими один из серпов. Происшедшее имело место в третьей луне седьмого месяца, на третьем с конца году правления императора Сяо-цзуна».

Цы перечитал дату второй раз, чтобы убедиться, что здесь нет никакой ошибки. По телу его пробежала оторопь.

Цы продолжал читать, не веря написанному. В главке рассказывалось о том, как судья Фэн, недавно получивший этот пост, обрел всеобщее признание за то, что обнаружил преступника среди десятков подозреваемых. Для этого он распорядился выложить все серпы на солнце. Фэн воспользовался обрезком гнилого мяса, чтобы привлечь мух, и когда над серпами собрался мушиный рой, он убрал один из них, и мухи полетели к единственному серпу, на котором сохранились остатки крови.

Цы закрыл книгу и отложил подальше, как будто в ней затаились черти. Руки его дрожали от страха. Сяо-цзун был дедушкой нынешнего императора. На третьем с конца году его правления Фэну должно было быть что-то около тридцати лет. А случай, подробно описанный в этой книге, случился на памяти Цы, в его родной деревне! Все повторилось до последней детали, и это привело к смерти брата, а Фэн выступал как обвинитель. На несколько мгновений перед глазами Цы все поплыло.

Очнувшись, он вновь схватил книгу и перечитал рассказ. Он ничего не перепутал. Ошибки не было. Как же он мог оказаться таким наивным? Как поддался столь ужасному обману? Обвинение его брата не являлось ни случайным открытием, ни следствием проницательности Фэна. Наоборот, так случилось потому, что кто-то все заранее подстроил. Кто-то, воспользовавшийся уже проверенным методом. И этот «кто-то» мог быть только Фэном.

Но почему?

Решив, что судья до сих пор во дворце, юноша вышел из спальни, полный решимости поговорить с Фэном. Однако, когда Толкователь трупов добрался до выхода, слуга преградил ему путь. Цы смотрел на его лицо, на черты иной расы. Это был тот самый монгол, который сопровождал Фэна во время его приезда в деревню. Приветствовать знакомца Цы не стал. Он попытался обойти монгола; слуга не пустил.

— Хозяин велел тебе оставаться дома, — объявил он угрожающе.

Цы вгляделся в неприветливое лицо. Он едва не бросился в драку, но гора мускулов под цветастой рубашкой выглядела непробиваемой, поэтому он отступил на несколько шагов назад, и слуга препроводил его обратно.

Оставшись один, Цы подошел к окну с намерением выпрыгнуть. Но окно выходило на пруд, за которым стояли на посту двое караульных. Юноша нахмурился. В его теперешнем состоянии он сумел бы убежать, только если бы у него выросли крылья. Цы в отчаянии огляделся по сторонам. Помимо кровати, на которой он отдыхал, и письменного стола, на котором лежала записка для Цуя, комната Фэна представляла собой книжный склад и полки, заполненные юридическими трактатами. Но в одном из углов Толкователь трупов обнаружил подборку рукописей, целиком посвященных соли. Цы был удивлен. Он знал, что Фэн отказался от судейской карьеры, дабы сосредоточиться на административной работе в соляной монополии, но столь обширная коллекция выходила за рамки чисто профессионального интереса. Повинуясь мгновенному импульсу, Цы просмотрел названия нескольких томов. Большинство из них относилось к добыче, обработке и торговле белым минералом; некоторые описывали соль как приправу, консервант для пищи или лекарство. И только один томик зеленого цвета отличался от всех других. Увидев название, Толкователь трупов не поверил себе. Это была копия «Уцзин цзунъяо», книги о военном искусстве, про которую он упоминал в разговоре с Фэном, судья же притворился, что такой не знает. Потом Цы пробежался пальцами по идеальной линии корешков; пальцы скользили, не встречая препятствий, пока не наткнулись на чуть выдвинутый корешок. Похоже, Фэн недавно доставал эту книгу и по какой-то неясной причине вернул ее на место без обычной своей аккуратности; как ни странно, названия на переплете не было. Толкователь трупов вытащил книгу и раскрыл ее.

От первых же иероглифов кровь застыла у него в жилах. Текст был просто описанием сделок по покупке и продаже соли, но Цы узнавал его, как будто он сам начертал все знаки: те же линии, тот же наклон. А в конце каждого счета — слишком знакомые имя и подпись. Это был почерк батюшки. Цы принялся лихорадочно листать дальше.

Все счета были составлены довольно давно. Получалось так, что это была точная копия бумаг евнуха, которые он изучал в архиве Министерства финансов. Нечто вроде параллельной бухгалтерии, без каких-либо отличий. Цы закрыл книгу и осмотрел края страниц. Страницы плотно прилегали одна к другой — за исключением двух мест, где книгу явно открывали чаще. Цы просунул ноготь и открыл книгу на второй отметке, — оказалось, речь здесь идет о неразберихе, которую он отметил еще в архиве Нежного Дельфина.

Цы зажмурился так, что подумал, что глаза его вот-вот лопнут. Он снова перечел записи, ничего не понимая. Голова раскалывалась.

Внезапно юношу насторожил какой-то шум снаружи. Он мгновенно захлопнул книгу и поспешил вернуть ее на место, но разгулявшиеся нервы подвели: бухгалтерская книга упала на пол. Цы все же успел ее подобрать, когда услышал, что открывается дверь в спальню. Дыхание его пресеклось. Он все-таки ухитрился поставить книгу на место до того, как раздались шаги. Вошел Фэн с подносом фруктов в руках. Цы заметил, что впопыхах он выровнял книгу с другими — а надо было сохранить выступ. В мгновение ока он вытащил книгу чуть вперед, прежде чем занятый подносом Фэн поднял на него глаза. И тогда Цы с ужасом заметил, что один листок выпал и теперь лежит на полу у его ног. Он запихнул листок под книжный шкаф. Фэн поздоровался и поставил поднос на кровать.

— Во дворце ничего нового. Ты написал письмо?

— Нет еще, — солгал Цы.

Бросившись к столу, он спрятал в рукаве готовую записку и принялся писать другую. Фэн заметил, как дрожит его ученик.

— Что-то случилось?

— Волнуюсь. Суд все-таки, — снова солгал Цы.

Он закончил писать и передал записку судье.

— Поешь фруктов, это для здоровья. А я пойду заберу нашу бесценную улику.

— Спасибо, учитель. Непременно поем.

Фэн уже уходил, но у дверей неожиданно остановился:

— С тобой точно все в порядке?

— Да, вполне, — заверил юноша.

Фэн открыл было дверь и вновь что-то его остановило. Судья нахмурился и подошел к тому стеллажу, у которого застиг юношу. Толкователь трупов заметил, что, несмотря на все его старания, краешек оторванного листа все равно бросался в глаза.

Он подумал, что Фэн заметил торчащий из-под шкафа уголок бумажного листа. Но судью заботило иное; он извлек книгу, которую только что изучал Цы, приоткрыл и убедился, что она стоит вверх ногами. Нахмурившись, он перевернул книгу и поставил среди других на место так, что она выступала на палец. Потом распрощался и ушел.

Убедившись, что Фэн действительно ушел, Цы схватил листок. Это оказалась не оторвавшаяся страница, а письмо, которое судья, видимо, хранил внутри книги. Время его написания, судя по дате, приходилось на пребывание семьи Цы в деревне; отправителем же оказался батюшка. Дрожа, Цы развернул письмо и принялся читать.

Уважаемый Фэн!

Ваш недостойный слуга

Хотя еще не истек мой траур, я хочу Вас известить о моем желании незамедлительно продолжить службу у Вас. Как я и писал в предыдущих посланиях, мой сын Цы горит желанием продолжить учебу в Университете Линьаня, и я разделяю его мечты.

Ради Вашей и моей чести я не могу ни взять на себя позор за деяние, которого не совершал, ни оставаться в этой деревне, пока Вы в Линьане вынуждены мириться со слухами о моей так называемой злонамеренности. Клевета, обвиняющая меня во взяточничестве, не прекратится сама собой. Я невиновен и желаю это доказать. По счастью, у меня есть копии документов, из которых видны неправильности в Ваших счетах, поэтому отмести обвинения мне будет несложно.

Вам совершенно не обязательно приезжать в деревню. Если, как Вы утверждаете, Вы противитесь моему возвращению, чтобы меня защитить, то умоляю Вас позволить мне вернуться в Линьань с доказательствами в руках и подтвердить мою невиновность.

Цы стоял, как громом пораженный.

Да что же это происходит?

Из этого письма неоспоримо следовало: батюшка неповинен в тех преступлениях, что ему вменялись. Однако же, когда Цы признался судье, что в университете ему отказали в сертификате пригодности из-за недостойного поведения его отца, Фэн подтвердил виновность его родителя.

Цы глубоко вздохнул и постарался припомнить все события, происшедшие в деревне во время присутствия Фэна. Если батюшка твердо решил вернуться в Линьань, то почему же тогда он переменил свое решение? Сколь ужасному давлению он подвергся, чтобы в течение одной ночи позволить лишить себя чести и взять на себя преступление, которого не совершал? И зачем Фэн поехал в деревню, хотя батюшка определенно просил его этого не делать? И за что судья обвинил братца Лу?

Цы проклинал себя за то, что отказался от своего отца. Человек, давший ему жизнь, сражался со своей судьбой до последнего вздоха, а сын отплатил ему недоверием и стыдом. Это он, а не батюшка являлся настоящим пятном в семье. Цы завыл от боли.

Кровь бросилась ему в лицо. От боли и ярости он на несколько мгновений просто ослеп, стало нечем дышать. Хотелось просто крушить все, что попадется под руку.

Цы долго приходил в себя. Когда в голове прояснилось, Толкователь трупов попытался ответить себе на простой вопрос: какую же роль играет во всем этом запутанном лабиринте событий Фэн? Однако ответа не было; во всяком случае, не было такого ответа, который позволил бы отбросить внезапно возникшее недоверие. Фэну, человеку, которого он воображал своим отцом, теперь нельзя было доверять!

Толкователь трупов поднялся и спрятал письмо под куртку, рядом с сердцем. Потом он сжал зубы и постарался действовать планомерно.

Первое, что он сделал, — это обыскал каждый уголок комнаты. Стараясь возвращать все точно на свои места, Цы вынимал книги в поисках новых откровений, оглядывал пустые места на полках, приподнимал картины и искал под коврами — но уже не нашел ничего значимого. В конце концов юноша направился к рабочему столу судьи. Верхний ящик содержал только письменные принадлежности, несколько печатей и чистую бумагу — ничто не привлекло внимания Толкователя трупов, за исключением мешочка с черным порошком, который по запаху напоминал порох. Средний ящик был заперт на ключ. Цы попробовал взломать замок, но не сумел. В какую-то минуту он хотел просто вырвать ящик, но решил не оставлять столь явных следов, поэтому просто вновь вытащил верхний и запустил руку в щель, проверяя, не сообщается ли тот со средним. Но оказалось, что между ними — деревянная перегородка. Цы вернулся к постели и взял нож для фруктов. Затем осторожно просунул руку в щель и принялся расщеплять перегородку параллельно дну, чтобы проделать в ней брешь и добраться до среднего ящика через эту дыру. Брешь постепенно расширялась по всей длине ящика. Цы налег посильнее, торопясь. И вот наконец он запустил руку в заветный ящик до самого плеча — и вслепую нащупал пальцами какие-то разрозненные обломки. В отчаянии Цы рванул на себя тяжелый стол, чтобы сдвинуть содержимое ящика; кости и мышцы его затрещали от усилия. Его пальцы, словно когти хищника, уткнулись в непонятную добычу. Толкователь трупов ухватил, сколько смог, и обрушил стол назад. Вставив верхний ящик на место, Цы вернулся к своей постели, боясь даже взглянуть на то, что у него в руках. Дыхание юноши стало прерывистым. Он медленно раскрыл ладонь и окаменел. Это были остатки литейной формы из зеленой терракоты, той, что исчезла из его комнаты, а среди них — это особенно поразило Цы — лежал каменный шарик, покрытый запекшейся кровью.

* * *

Цы попытался вернуть все предметы в комнате на их места — так, будто их не колыхал даже ветерок. Потом, с осторожностью грабителя, скользнул в свою комнату, унося улики и книгу о судах — он все спрятал под одеждой. Оказавшись в спальне, Цы уселся на бамбуковую кровать, чтобы еще раз оценить свои находки.

Остатки литейной формы не дали его размышлениям ничего нового. Но, разглядывая каменный шарик, Цы обратил внимание, что он местами покрыт мелкой деревянной трухой. Более подробный осмотр показал, что шарик был ущерблен, будто ударился когда-то в нечто твердое и от него откололась малая часть. Сердце Цы снова тревожно забилось. Он кинулся к своим вещам и нашел осколок, который извлек из раны алхимика. Цы взял его дрожащими руками и поднес к окровавленному шарику. Когда он соединил их, его пробила дрожь. Вместе они составляли идеальную сферу. На краткое мгновение Толкователь трупов задумался о том, как раскрыть перед императором подлинное лицо Фэна, но сразу понял: шансов у него нет. Ведь он имел дело не с обыкновенным преступником. Фэн проявил себя как опытный манипулятор, способный на ложь, притворство и даже, возможно, на хладнокровное убийство. Да еще, как будто и этого было мало, Цы сам, как последний глупец, рассказал Фэну все, что обнаружил. Если Цы хочет снять с него личину, понадобится помощь. Вот только где ее искать?

Цы был на грани отчаянья.

Он не знал, какую роль играла Лазурный Ирис во всей этой истории, но в данный момент надежда была лишь на нее.

Он нашел женщину в гостиной. Ирис сидела в кресле и гладила персикового кота. Она просто отдыхала, устремив безмятежный взгляд в ей одной видимую даль. Услышав шаги, слепая сразу поняла, кто идет. Она опустила животное на пол и посмотрела в ту сторону, откуда, по ее мнению, должен был появиться Цы. Взгляд ее отрешенных глаз притягивал больше, чем когда бы то ни было.

— Можно мне присесть? — спросил Цы.

Ирис протянула руку, указывая на стоящий перед нею диван.

— Тебе уже лучше? — спросила она с явным равнодушием. — Фэн сказал, тебе пришлось туго.

Цы вздернул левую бровь. Он легко нашел бы куда более подходящие слова для описания того, что с ним вытворяли в тюрьме. Но он лишь ответил, что быстро приходит в себя.

— И все-таки есть дело, которое заботит меня больше, чем мои кости; возможно, оно озаботит и тебя, — дерзко бросил юноша.

— Ну, рассказывай, — ответила она. Лицо ее оставалось спокойным и бесчувственным.

— Этим утром я видел, как в саду вы что-то обсуждали с Бо, а прежде ты говорила, будто вы незнакомы, — сказал он сухо. — Думаю, у тебя были очень веские причины, чтобы лгать.

Женщина ответила, как и подобает женщине.

— Так ты теперь не только шпион, но и образец честности! — закричала Лазурный Ирис. — Да как у тебя язык поворачивается? Сам-то ты лгал не переставая!

Цы потерял дар речи.

Однако, несомненно, если он хотел довериться Ирис, то начал совсем неудачно.

Переведя дыхание, он извинился за свою дерзость, и попробовал взять иной тон.

— Как тебя это ни изумит, моя жизнь сейчас в твоих руках. Ты должна мне признаться, о чем говорила с Бо.

— Скажи-ка мне, Цы, с чего мне тебе помогать? Ты врал о своей профессии. Ты врал о своем задании. Бо тебя обвиняет, а ты…

— Бо?

— Ну, пусть не совсем. — Она не договорила.

— Да что вообще происходит? Клянусь Великим Буддой, Ирис! На кону сейчас моя жизнь!

Услышав эти слова, Ирис побледнела.

— Бо… Бо мне сказал…

— Что он тебе сказал? — Цы встряхнул женщину за плечи и почувствовал, как она дрожит. Словно испуганная девочка.

— Он сказал, что подозревает Фэна. — Лазурный Ирис закрыла лицо руками и разрыдалась.

Цы отпустил ее. Для него этот ответ, возможно, сулил какую-то надежду; но все равно, услышав такое, Толкователь трупов, не знал, что делать. Он сел рядом с Лазурным Ирисом и попытался ее обнять; она отстранилась.

— Что ты знаешь о хороших людях? — тихо спросила она и уставилась на него покрасневшими от слез слепыми глазами. — Может, это ты меня подобрал, когда все от меня отвернулись? Может, это ты в течение многих лет потакал всем моим прихотям? Нет. Ты лишь насладился мною однажды и теперь считаешь себя вправе говорить мне, что я должна делать и чего не должна. Как и все, все эти! Тебя раздевают, тебя целуют или позорят — это ведь одно и то же, а потом про тебя забывают или требуют от тебя подчинения, будто ты собачонка, которую можно то ударить, то приласкать. Нет, ты не знаешь Фэна! Он обо мне заботился. Он не мог совершить столь ужасных вещей, о которых мне рассказывал Бо! — Лазурный Ирис снова разрыдалась.

Цы смотрел на нее с печалью. Он мог представить себе ее страдания, потому что сходную боль испытывал он сам.

— Фэн не такой, как ты думаешь, и не такой, как он сам о себе говорит. Не только мне угрожает опасность. Если ты мне не поможешь, вскоре под угрозой окажешься и ты сама.

— Чтобы я тебе помогала? Да ты вообще понимаешь, с кем ты говоришь? Очнись, Цы! Я ведь слепая! Проклятая и одинокая слепая проститутка. — Лазурный Ирис вскинула на него глаза, и в них было одно лишь отчаяние. Словно ощутив его взгляд, она отвернулась.

— Выслушай меня! Я прошу только об одном: чтобы утром ты явилась в суд для дачи показаний. Чтобы ты была законной свидетельницей и не испугалась рассказать правду.

— Так. И только об этом? — Лазурный Ирис горько улыбнулась. — Как просто говорить о смелости, когда у тебя есть молодость, чтобы бороться, и два глаза, чтобы все видеть! Ты понимаешь, кто я такая? Ответ — никто. Без Фэна я никто.

— Сколько бы ты ни отворачивалась, правда всегда будет правдой.

— А что такое — правда? Какая правда? Твоя? А мне дорога моя правда. Та, которая меня спасла. Ты хочешь сказать, мой супруг совершал ошибки? Да кто же не совершает ошибок? Быть может, ты, Цы?

— Проклятье, Ирис! Мы говорим не об ошибках! Об убийствах!

Они спорили будто на разных языках. Он, определенно, ее не убедил. Прикусив губу, он согласился с правотой этой женщины. Потом Цы поднялся, готовый уйти из этого дома. Но на пороге все-таки обернулся.

— Я не могу тебя принудить, — произнес Толкователь трупов. — Ты можешь прийти в суд или можешь сдать меня Фэну, но, что бы ты ни сказала и что бы ни сделала, правды не изменить. Фэн — преступник. Только так и никак иначе. И его преступления раньше или позже затронут и тебя, если только ты не примешь его сторону. Да и то вряд ли он оставит тебя потом в живых.

Он уже шел в свою комнату, когда налетел в коридоре на Серую Хитрость.

— Знаешь что, Цы? — улыбнулся тот. — Фэн знает бесконечно много способов умерщвления. И уж не сомневайся, он изберет самый мучительный, когда ему придется убивать тебя.

 

34

Цы не спал всю ночь и к рассвету успел возненавидеть и себя, и Фэна. Когда первые лучи солнца озарили занавески, Толкователь трупов попытался сосредоточиться. Он намеревался сделать все возможное, дабы вывести Фэна на чистую воду, но то, что ему самому казалось очевидным, императору могло показаться лишь набором пустых фраз.

Когда настало время отправляться в суд, юноше пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы соблюсти приличия и не выказать тех чувств, которые он питал теперь к судье. Фэн ожидал у дверей, одетый в старинный наряд судьи; на голове — шапочка с загнутыми полями, на лице — любезная улыбка, которая сегодня казалась Цы невыносимо слащавой и фальшивой. Он через силу приветствовал судью, неважный свой вид списав на бессонницу. Фэн как будто поверил. А снаружи уже стояли императорские стражники, чтобы сопроводить их в зал, где будет разбираться дело. Посмотрев на их вооружение, Толкователь трупов проверил, хорошо ли спрятано его собственное: книга о судах, письмо батюшки, мешочек с порохом и маленький окровавленный шарик, который он достал из ящика Фэна. А проверив, оглянулся в надежде увидеть Лазурный Ирис.

Не увидел.

Они шагали прочь от Павильона кувшинок, а нюйши даже не вышла попрощаться. Всю дорогу Цы старался не смотреть на Фэна. Толкователь трупов глядел только себе под ноги, поскольку понимал: если судья еще раз улыбнется, он набросится на него и вырвет сердце.

Когда они оказались в зале слушаний, Фэн занял свое место рядом с судьями Высшего суда. Рядом с ними Цы увидел Серую Хитрость; с лица его не сходила самодовольная улыбка победителя. Юноше велели пасть ниц в ожидании императора. Наконец удар гонга возвестил о появлении Нин-цзуна с его многочисленной свитой, которую возглавляли теперь министр церемоний и новый министр наказаний. Цы ждал, не меняя позы.

Старик в шапочке, натянутой до самых ушей, с подкрученными усиками, вышел вперед, чтобы представить Цы императору Поднебесной и огласить все обвинения. Он подождал, пока император усядется и даст ему дозволение начать. В качестве старейшего вельможи двора досточтимого и уважаемого императора Нин-цзуна, Сына Неба и Повелителя Земли, тринадцатого императора эпохи Сун, старик объявил, что сегодня, в восьмой день гранатовой луны, в первый год эры Цзядин и в девятнадцатый с начала этого мудрого и досточтимого правления, Цы Сун обвиняется в убийстве имперского министра Кана Чжоу — каковое, бесспорно, означает измену государству и заговор против государя.

Старец сделал небольшую паузу.

— В соответствии с нормами нашего уложения о наказаниях обвиняемому предоставляется право на защиту, каковую невозможно передать никакому иному лицу; он не может быть казнен без попытки оправдаться.

Цы лежал, простершись перед императором и судьями, слушал молча и прикидывал свои возможности. Закончив речь, старец передал слово Серой Хитрости; седой должным образом приветствовал императора и, получив дозволение начать, выложил, не торопясь, на стол несколько документов. Затем он напыщенно приветствовал собравшихся и принялся перечислять улики, неопровержимо, на его взгляд, свидетельствовавшие о виновности Толкователя трупов.

— Прежде чем я остановлюсь на каждой из них подробнее, я набросаю вам правдивый портрет этого шарлатана. — Седовласый наградил Цы осуждающим взглядом. — Мне, к сожалению, выпало быть его соучеником в Академии Мина. Там он многократно выказывал неуважение к правилам и законам. Поэтому он был осужден собранием профессоров и оказался на грани исключения — спасло его только ледяное равнодушие профессоров и необъяснимое покровительство со стороны нашего странного директора. Это повторялось не раз и не два.

В душе Цы проклинал седовласого, который старался загодя поставить в ложное положение любого, кто отважился бы встать на защиту Цы; но пока ему оставалось лишь молчать — слова ему сейчас все равно бы не дали.

— То, что в глазах людей равнодушных и малосведущих могло бы показаться просто предосудительным поведением, на самом деле было проявлением заносчивости, гневливости и ненависти к законопослушным людям, которые подсудимый прячет в своей душе. Профессора, желавшие изгнать его, вспомнили и о его недостойном происхождении; и здесь можно вновь говорить лишь о необъяснимом милосердии совета академии. Этого негодяя все же приняли на учебу, хоть и под самые строгие гарантии. Каким образом Цы отплатил за великодушие, вы уже знаете. Мин дал ему обучение и пропитание, а Цы, как хищный зверь, только и ждал, как бы вонзить свои злые зубы в руку своего благодетеля. — Серая Хитрость помрачнел. — Я желаю показать всем, кто меня слушает, истинный характер этого человека. Он состоит лишь из мерзости и себялюбия. Подсудимый с помощью дьявольской хитрости и бесстыдного шарлатанства обманул министра Кана и даже ввел в заблуждение императора: первого он убедил в раскрытии загадочных убийств, а у его величества выклянчил обещание высокой судейской должности.

Нервы Цы были уже на пределе. Если Серая Хитрость будет злословить и дальше, все, кто его слушает, окажутся слишком предвзятыми, и тогда уж, что бы ни говорил Цы, — ему не победить. К счастью, его противник (а у Серой Хитрости было еще много чего сказать) слишком увлекся театральными эффектами и сделал паузу столь долгую, что судейский пристав решил, будто судья передает слово обвиняемому. Не поднимая головы, уставившись в пол, Цы заговорил:

— Ваше величество… — и запнулся, ожидая дозволения продолжать. Император, чуть кивнув, разрешил. — Ваше величество, — повторил Цы. — Серая Хитрость лишь твердит общие слова, никоим образом не связанные с предъявленными мне обвинениями. В этом зале мне не вменяются в вину ни события из моего академического прошлого, ни происхождение моих познаний о мертвых телах. Здесь обсуждается, виновен я или нет в убийстве министра Кана. Могу сказать: что бы ни плел здесь Серая Хитрость, я никогда не лелеял плана возвыситься за счет Кана, не лгал, не разыгрывал трюков, чтобы заставить людей поступать выгодным для себя образом. А кому желательно так думать — пусть вспомнят, что я был взят под стражу солдатами его величества и отведен во дворец в тот самый момент, когда собирался навсегда покинуть Линьань. Ваше величество, вы находились во дворце в день, когда меня пригласили, а точнее, вынудили принять участие в расследовании ряда убийств, о существовании которых мне ничего не было известно. И вот у меня возникает вопрос: почему же муж столь мудрый, как министр Кан, и сам император, Сын Неба, обратили свое внимание на такое ничтожество, как я? Почему при наличии всех этих судей за все расплачивается бедный студент, в общем-то и не готовый выступать на столь почтенном собрании?

Цы стоял на коленях, касаясь лбом земли, и ни единым словом пока не намекнул на то, каков план его защиты. Как и Серая Хитрость, юноша не собирался сразу выкладывать все доводы. Он тоже владел искусством полемики и прекрасно понимал: следует придерживать аргументы. И сеять семена сомнения во всех, кто слушает, — чтобы сами слушатели могли делать выводы. С каменным лицом император отвернулся. Глаза его были неподвижны, высшее положение в иерархии ставило Нин-цзуна по ту сторону добра и зла. Легким движением руки повелитель вернул слово Серой Хитрости.

Юный судья перечел свои записи.

— Ваше величество! — Седовласый склонился в положенном поклоне. — Теперь я перехожу к самому важному. — Он усмехнулся и переложил один лист бумаги на стопку других листов. — В моих заметках значится, что перед самым убийством Кана, точнее, в тот день, когда министр осматривал Нежного Дельфина, юноша потрясал ножом в присутствии самого Кана. Цы даже не задумался о последствиях. Он просто схватил нож и нанес мертвому евнуху бессмысленный удар.

— Это было мертвое тело, — заметил Цы достаточно громко, чтобы быть услышанным.

— Именно так. Мертвое тело. Но столь же неприкосновенное, сколь и при жизни. Или вы позабыли принципы конфуцианцев, движущие нашими поступками? — Серая Хитрость возвысил голос. — Но нет! Конечно же, он ни о чем не забыл. Напротив! Он обладает потрясающей памятью. Он помнит все запреты и все-таки их преступает. Он прекрасно знает, что душа убитого пребывает в теле до самых похорон. А кто отважился на такой поступок, тот способен и на убийство императорского министра.

Серая Хитрость будто теснил Цы к бездне с двумя раскачивающимися над нею мостами: один из них — смерть, другой — погибель.

— Я не способен на убийство, — сквозь зубы произнес Цы.

— Никогда? Отменно! — рассмеялся Серая Хитрость. — Тогда я прошу у вашего величества, чтобы мой свидетель опроверг это показание.

Император разрешительно шевельнул бровью.

Двое стражников ввели в зал сморщенного седого человечка. Тот шагал неторопливо, всем своим видом давая понять, что роскошные его одежды взяты напрокат ради одного только случая. Вот он склонил голову, но Цы уже узнал прорицателя Сюя, человека, вместе с которым он работал на кладбище Линьаня.

Серая Хитрость усадил человечка рядом с собой, зачитал его имя и повторил обещание Сюя говорить только правду. А потом уставился на Цы. Прорицатель хотел сделать то же, но страх не позволил ему поднять взгляд.

— До того как мы услышим признание, — продолжал Серая Хитрость, — я должен, чтобы вы могли постичь истинную сущность обвиняемого, пересказать предыдущие события. Это, несомненно, подведет нас к семейным делам подсудимого. Два года назад обвиняемый Цы, следуя примеру своего осужденного брата Лу, украл у богатого землевладельца триста тысяч и вместе с малолетней сестрой тут же сорвался в бега, не ведая, что за ним уже бросился в погоню страж порядка по имени Гао. Мне не известны подробности этой долгой погони, однако, несмотря на величину похищенной суммы, подсудимый и его сестра очень быстро впали в нищету. И тогда один человек, бедный, но великодушный, — седой указал на прорицателя, — снизошел к их горестям и предложил юноше работу могильщика на Линьаньском кладбище.

По словам Сюя, вскоре на кладбище появился Гао — и спрашивал он про Цы. Сюй, ничего не знавший о проделках своего помощника, укрыл его. Как и всегда, юноша ответил ему черной неблагодарностью: бросил своего спасителя в беде и исчез. Через несколько месяцев Сюй взялся за ум и принял решение помочь правосудию. Зная, что Цы нашел пристанище в Академии Мина, прорицатель сообщил об этом Гао. Однако стражу порядка так и не удалось покончить с преступником — Цы снова его опередил.

Тут Серая Хитрость неожиданно передал слово прорицателю. Человечек пал перед императором ниц, потом поднял голову.

— Все произошло именно так, как рассказал этот досточтимейший из судей. — Сюй покосился на Серую Хитрость. — Страж порядка попросил меня проводить его в академию, поскольку не знал, где она, и заверил, что схватит Цы, пусть даже с риском для жизни. Я отвечал, что в такие дела не вяжусь, да страж меня убедил в конце концов. И вот за ночь до его гибели я отвел его в академию. Я, вообще-то, не собирался бродить там вокруг да около, но вскоре заметил, как Цы и Гао вместе вышли из ворот и двинулись к каналу. Я видел у Гао в руках кувшин — он что-то пил. Вначале их разговор шел довольно мирно, но вскоре завязался жаркий спор, и тогда Цы вдруг что-то такое сделал руками возле головы Гао, спихнул его в воду и был таков. Я побежал за помощью, но успел только увидеть, как несчастный исчезает под водой.

В лицо юноши впились сотни осуждающих глаз, послышался ропот негодования. Цы прикинул, как бы понадежнее опровергнуть показания Сюя.

— С дозволения вашего величества я мог бы доказать, что обвиняющий меня прорицатель не только клевещет на меня, но и пытается обмануть Сына Неба. — Цы надеялся, что эти слова наверняка заинтригуют императора.

Судебный пристав воззрился на владыку в ожидании. Цы все рассчитал правильно: Нин-цзун был взят за живое.

— Пусть говорит, — тихо и невозмутимо велел он.

Цы уткнулся головой в пол и исподлобья бросил взгляд на Серую Хитрость.

— Но мне нужен еще один человек. Мне нужен свидетель, профессор Мин.

* * *

Перерыв позволил Толкователю трупов насладиться эфемерным успехом. Ему не только удалось заронить сомнения в душе императора — теперь он сможет воспользоваться и показаниями, и мудрыми советами Мина; а самое главное — перейти ко второй части своего плана, непременно предусматривавшей разговор с Бо. Сейчас, с Фэном во главе стола, с недужным Мином и без помощи Лазурного Ириса, вся надежда его была на седого чиновника. Он уже давно заметил Бо в боковом зале, поэтому, когда стражники повели юношу через этот зал, Цы сумел приблизиться к Бо и взмолиться о помощи. Тот удивился, но кивнул и пошел вслед за стражниками в маленькую комнатку, где у Цы наконец появилась возможность поделиться с чиновником своими подозрениями. Поначалу тот колебался, но когда Цы открыл ему все свои аргументы, Бо гарантировал юноше свою поддержку. Потом за Цы явились два стражника, чтобы отвести его обратно в зал, и Бо исчез.

Когда Толкователя трупов вновь поставили перед императором, академик Мин уже полулежал в больничном кресле. На лице старца до сих пор сохранилось удивленное выражение, будто он не понимал, кого здесь судят и отчего он оказался перед императором, поэтому Цы кратко объяснил Мину суть дела. Мин изумился еще больше. Юноша убедился, что ноги его выздоравливают, и вздохнул с облегчением. Когда закончился перерыв, Цы, вновь простершись на полу между двумя караульными, обратился к императору:

— Ваше величество. — Цы подождал, пока Нин-цзун обратит на него внимание. — Как вам хорошо известно, вот уже много лет почтенный профессор Мин руководит академией, которая носит его имя, учреждением столь почтенным, что в престижности оно может состязаться с самим университетом. Вообще-то, в ней учился и Серая Хитрость, хотя ему и понадобилось шесть лет для получения степени, которую другие получают за два.

Нин-цзун нахмурился: оказалось, что обвинитель, о высокой компетентности которого ему столько понарассказывали, вовсе не столь блестящ. Цы втайне порадовался.

— Человек, подобный Мину, заслуживает всяческого вашего доверия, — продолжал Толкователь трупов, не поднимая головы. — Это человек чести, который своей искренностью и своим трудом способствовал росту мудрости среди подданных императора. Человек, в котором невозможно сомневаться.

— Задавайте вопросы, — потребовал судебный пристав.

— Прошу простить, — с готовностью извинился Цы. — Достопочтенный Мин, помните ли вы тот день, когда мы, ваши ученики, осматривали в префектуре Линьаня тело утопленника?

— Да, разумеется. Это было необычное дело. За его успешное раскрытие Серая Хитрость получил место при дворе. Все это случилось за два дня до больших экзаменов.

— Могли ли студенты покидать академию за неделю до экзаменов?

— Это строжайшим образом запрещено. На самом деле, если под влиянием непреодолимых обстоятельств какому-нибудь студенту требуется покинуть здание, о его уходе делает отметку привратник, а мы знаем, что этого не было.

— Понятно. Расскажите, пожалуйста, как ученики готовятся к экзаменам конца триместра.

— И это просто. В последнюю неделю ученики проводят дни в библиотеке, а по ночам готовятся до самой зари в своих спальнях.

— Вспомните, пожалуйста, когда я поступил в академию, у меня был сосед по спальне?

— Да. Как и у любого другого ученика, — отвечал Мин.

— Получается, что, помимо регистрационной книги, о моих возможных отлучках перед убийством мог бы судить и мой сосед?

— Конечно, он мог бы об этом свидетельствовать.

— А не могли бы вы пересказать историю с кражей, которая имела место уже после осмотра трупа?

— С кражей? Ах да! Ты имеешь в виду похищение твоего отчета. Что ж, это был весьма неприятный эпизод. — Мин взглянул на императора. — Цы подготовил подробный отчет о смерти Гао, в котором утверждал, что речь идет об убийстве. Этот отчет был украден и выдан за свой собственный его товарищем по комнате; цель — гарантировать себе должность при дворцовом суде.

— И последний вопрос, достопочтенный Мин. Помните ли вы имя моего соседа по комнате?

— Ну конечно, Цы. Твоим соседом был Серая Хитрость.

* * *

Серая Хитрость скомкал свои записи и изрыгнул ругательство, которое, впрочем, мало кто расслышал в общем шуме. Фэн шепнул ему что-то на ухо, а потом передал какую-то записку. Молодой судья кивнул и попросил разрешить ему приступить к допросу академика. Император позволил.

— Уважаемый учитель, — сладко начал Серая Хитрость, — уверены ли вы, что сообщили суду правду?

— Ну да, разумеется! — Этот вопрос удивил Мина.

— Значит, вы видели, как я похищаю отчет?

— Нет, но…

— Не видели. Тогда ответьте: считаете ли вы себя человеком чести?

— Да.

— Искренним? Правдивым?

— К чему все это? — Мин покосился на Цы. — Конечно да.

— Порочным? — спросил Серая Хитрость совсем другим голосом.

Мин склонил голову и замолчал.

— Разве вам не ясен вопрос? — настаивал Серая Хитрость. — Или мне повторить его еще раз?

— Нет, — еле слышно ответил Мин.

— Что означает ваше «нет»? Вы не считаете себя человеком порочным или не желаете, чтобы я повторил вопрос?

— Я вовсе не порочный, — ответил Мин уже увереннее.

— Нет? Ну что же… — Седой перечел записку Фэна. — Тогда чем вы объясните ваше чрезмерное влечение к мужчинам? Верно ли, что три года назад юноша по имени Ляо Сань жаловался на вас за приставания?

— Это была наглая ложь! — защищался академик. — Мальчик пытался шантажировать меня, чтобы я выставил ему хороший балл, а когда я отказался…

— Но ведь вас застали вместе, обнаженными, — перебил Серая Хитрость.

— Я повторяю, что все это клевета! Стояло лето, и я спал в своей комнате. А он вошел без разрешения и тотчас же разделся.

— Ну понятно… Здесь же сказано, что два года назад вас видели в компании известного извращенца, причем вы платили ему на входе в гостиницу, которая пользуется недоброй славой. Как представляется, после этого случая ваш собственный совет предложил вам отказаться от руководства академией.

— Проклятье! Тот, кого вы именуете извращенцем, — это был мой племянник, а встретились мы там, где он проживал. Семья попросила меня передать ему деньги, я так и сделал. В академии все поняли меня правильно.

— Клевета… шантаж… несправедливость… — покачал головой Серая Хитрость. — Годы прошли, а вы так и не сменили своей позиции. Скажите, Мин, вы женаты?

— Нет… Вам это известно.

— И у вас никогда ничего не было ни с одной женщиной?

Мин склонил голову. Губы его тихонько дрожали.

— Я… это не моя вина… я только… — бормотал Мин.

— Но вы привлекаете к себе других мужчин.

— Да никогда…

— Я пытаюсь в вас разобраться, Мин. — Серая Хитрость покинул свое кресло и положил руку академику на плечо. — Ну так если это не порок, то как бы вы определили это ваше качество? Любовь?

— Да, любовь, — ответил академик дрожащим голосом. — Да разве любить — это преступление?

— Быть может, это любовь безоговорочная, не требующая ничего взамен, верно?

— Да, так оно и есть. — Глаза Мина болезненно расширились, взгляд ушел в никуда.

— И ради такой вот любви вы пошли бы на что угодно?

— На что угодно, — подтвердил Мин.

— Спасибо, Мин. Это все, — закончил Серая Хитрость.

Мин, так и не придя в себя, кивнул седой головой.

Цы смотрел на своего учителя, сломленного горем, и сожалел, что выбрал его в свидетели. А вот лицо Серой Хитрости было исполнено живейшего внимания. Два стражника уже собирались отправить академика обратно в тюремную больницу, но тут Серая Хитрость заглянул ему в глаза и задал свой последний вопрос:

— И напоследок, Мин. — Седой выдержал долгую паузу. — Вы влюблены в Цы?

Мин замотал головой, словно не понимая вопроса. А потом повернул к Цы исполненный печали взгляд.

— Вы любите Цы?

— Да, — ответил он.

* * *

Оставалось лишь с горечью признать, что противник воспользовался этой подлой стратегией успешно. Не найдя лучших аргументов, не имея, что возразить по существу, он, раздув отвращение, вызванное к свидетелю его гомосексуальными пристрастиями, поставил под сомнение саму правдивость его показаний — тем, что вырвал у Мина публичное признание в любви к подозреваемому.

Вздохнув поглубже, Цы решил взять свое на допросе Сюя, но Серая Хитрость воспротивился этой идее столь эмоционально, будто под угрозу была поставлена его собственная жизнь.

— Ваше величество! — вскричал он. — Обвиняемый в грош не ставит вашу проницательность. Ведь очевидно, что признание Мина уже показало, чего стоят те способы, с помощью которых пытается спасти свою подлую жизнь этот изменник и убийца. Прорицатель уже заверил, что собственными глазами видел, как Цы убил стражника, и с вашего разрешения покинул зал слушаний.

Цы на собственной коже ощутил все таланты Серой Хитрости — таланты подлеца. Вместо того чтобы апеллировать к рассудку императора, седовласый играл на его гордости и отвлекал от мыслей о деле. Получилось так, что Толкователь трупов насмехался над Сыном Неба. И хотя нехитрая игра самого седовласого была, по мнению Цы, шита белыми нитками и очевидна любому, Нин-цзун действительно отказался выслушать его возражения. Цы упал духом, но сдаваться не собирался.

— Тогда, — юноша снова отважился подать голос, — я попросил бы разрешения опросить людей, обнаруживших труп стражника.

Нин-цзун обсудил это предложение с ближайшими советниками. Никого специально призывать не надо было: Серая Хитрость успел уже вызвать двух чистильщиков, вытащивших мертвого Гао из канала. После того как оба работника назвали себя и указали, из каких семей происходят, Цы спросил:

— Как я понял, ваша работа состоит в осмотре каналов? Это верно?

— Так оно и есть, — хором ответили они.

— А в чем именно состоит ваша работа? Я имею в виду — вы бредете вдоль воды? Время от времени?

— Каждый день мы патрулируем берега, проверяем чистоту воды в канале, в прудах и притоках. Мы работаем в южной части города, наша граница — это Рыбный рынок, волнорез и стена, — ответил более пожилой.

— И как долго вы занимаетесь этой работой?

— Я — лет тридцать, мой товарищ — всего с десяток.

— Отлично. Значит, опыта вам не занимать. Уверен, вы прекрасно справляетесь со своей работой, — посуровел Цы. — А теперь скажите: вы могли бы с точностью установить место и обстоятельства обнаружения трупа стража?

— Я его видел, — вставил слово тот, что помоложе. — Он плыл, как дохлая рыба, по одному из боковых каналов, совсем рядом с рынком.

— В южной части города?

— Да, конечно. Мой напарник все правильно рассказал.

— А в каком направлении течет вода в каналах и протоках?

— С юга на север. Как и сама река Чжэшуй.

— Итак, исходя из опыта тридцати лет работы, считаете ли вы возможным, чтобы мертвое тело, сброшенное в воду на севере, поплыло против течения и оказалось на юге?

— Такое невозможно. Есть, конечно, участки спокойной воды, но уж шлюзы-то всяко не позволили бы такому случиться.

— Невозможно? — не выдержал сам император.

Охранники молча переглядывались.

— Никак невозможно! — рявкнули мастера.

Теперь Цы обратился уже к самому императору:

— Ваше величество! Всем известно, что Академия Мина находится на самом севере Линьаня. Прорицатель Сюй утверждал, что я сбросил стража в ближайший к академии канал. Так не кажется ли вам важным узнать, почему солгал Сюй?

* * *

Серая Хитрость побледнел от гнева, когда стражники императора приволокли прорицателя к ногам Нин-цзуна. Пока его тащили по коридору, Сюй всех проклинал, но удар жезлом заставил его склониться перед императором. Прорицатель взвыл и сплюнул, с дикой яростью глядя на Толкователя трупов. Цы был невозмутим.

— Можете начинать, — произнес пристав.

Ко всеобщему удивлению, Цы обратился к Серой Хитрости:

— Теперь ты позабыл, что в ночь перед убийством мы спали в одной комнате, стало быть, уйти незамеченным, чтобы кого-то убить, я не мог. Но тебе не забыть об обстоятельствах гибели стражника. Они ведь фигурировали в отчете, который позволил тебе занять твой нынешний пост.

Серая Хитрость насупился, делая вид, что изучает свои материалы.

— Я все прекрасно помню, — с вызовом отчеканил он.

— И как же это было? По-видимому, это записано в твоем отчете. — Цы притворился, что сам не помнит ответа.

— Спица, прошедшая через ухо до самого мозга, — пробормотал Серая Хитрость.

— Железная спица?

— Да, так и было.

— Такая же? — Цы неожиданно потянулся к прорицателю и вытащил из его спутанных волосьев длинную иглу.

Члены трибунала замерли. Лицо Серой Хитрости, утратив обычный цвет, превратилось в гримасу ярости. А когда Цы взмахнул спицей перед лицом бывшего однокашника, тот, обуреваемый гневом, покинул зал слушаний. Толкователь трупов не терял ни мгновения. В присутствии судьи Фэна он обвинил прорицателя Сюя в убийстве старшего стражника Гао.

— Сюй заинтересовался вознаграждением, которое Гао предлагал за мою поимку. Страж, по-видимому, был человек осторожный, поэтому и не соглашался выдать вознаграждение авансом, требуя, чтобы прорицатель прежде сдал меня ему. Не знаю, решил Сюй, что его обманули, или они повздорили по иному поводу, но в конце концов Сюй убил Гао с целью грабежа, использовав свой привычный способ: металлическую иглу.

— Вранье! — визгливо крикнул Сюй, но тут же получил новый удар.

— Ты говоришь «вранье»? А вот свидетели утверждают, что труп обнаружен неподалеку от Рыбного рынка. То есть получается, как ни странно, что в нескольких шагах от баркаса, где ты живешь, — выпалил Цы. — А что касается денег за выкуп, то уверяю: если стражники вашего величества опросят хозяев местных харчевен и тамошних проституток, они подтвердят, что нищий Сюй в дни после убийства сорил деньгами.

Раздавленный всеми этими доводами, прорицатель мог только бормотать. Он был теперь похож на собаку, молящую о пощаде. Нин-цзун не изменился в лице. Он просто распорядился задержать преступника и прервать заседание до послеполуденного часа.

* * *

При возобновлении процесса Серая Хитрость всем своим видом показывал, что раненый тигр, пусть даже атакованный со спины, все еще способен растерзать своих врагов. Фэн с отсутствующим видом сидел рядом с ним — Цы воспринял это выражение как воплощение лицемерия. Когда в зал вошел император, все склонились в поклоне, — все, кроме появившейся за время перерыва женщины, в которой юноша признал Лазурный Ирис.

Получив дозволение говорить, Серая Хитрость вскочил:

— Божественный государь! Тот факт, что мерзостный прорицатель Сюй пытался обмануть наше доверие, вовсе не освобождает Цы от вполне обоснованных подозрений. Как раз наоборот: одно, но бесспорное обвинение в убийстве делает торжество справедливости еще более неотвратимым. — Седовласый прошел несколько шагов и остановился прямо перед Цы. — Очевидно, что обвиняемый сплел дьявольский план, намереваясь покончить с жизнью министра Кана, и что он его исполнил в точности, а затем попытался скрыть свое ужасное преступление, имитируя обычное самоубийство. Вот оно, истинное лицо этого юноши: друг извращенцев. Беглец от правосудия. И подельник убийц.

Нин-цзун с выразительностью мумии еле заметно опустил веки. Затем, как то и предписывалось правилами, он предоставил слово для защиты Толкователю трупов.

— Ваше величество, — поклонился юноша, — несмотря на все сказанное в моей первой речи, позволю себе еще раз подчеркнуть, что я никогда не стремился на службу к Кану и что именно досточтимый министр повелел мне оказать посильную помощь в расследовании преступлений, предшествовавших его смерти. А теперь я осмелюсь напомнить про обстоятельство, до дыр затертое во всевозможных учебниках по судебному праву: чтобы совершилось преступление, преступнику нужен мотив. И не важно, будет ли то месть, вспышка гнева, ненависть либо алчность. Однако в отсутствии мотива мы будем столь же беспомощны, как беспомощен ныне я перед ложным обвинением. И вот я спрашиваю: зачем мне нужно было убивать Кана? Все помнят, что в случае успеха расследования его величество обещал мне высокий судебный пост. Так скажите же мне, — Цы обернулся к Серой Хитрости, — станет ли голодный сбивать единственное яблоко в своем саду?

Серая Хитрость уже взял себя в руки. Лицо его было исполнено такой уверенности, что Цы занервничал. Седовласый взял слово.

— Прибереги свои глупые словесные игры для студентов и извращенцев — нас такими выкрутасами не запугаешь. Ты говоришь о мотивах? О мести, вспышке гнева, ненависти либо алчности. Что ж, давай это обсудим! — с вызовом воскликнул Серая Хитрость. — Из всего, что ты тут наговорил, истинно только одно: император обещал тебе высокий судебный пост, если ты укажешь автора всех этих преступлений. — Серая Хитрость помолчал. — И что же, ты указал это имя? Может быть, я просто что-то прослушал? — Седой улыбнулся. — Ты говорил о ненависти и мести, не упомянув, что именно эти чувства Кан возбудил в тебе, когда ломал твою волю, угрожая убить твоего любимого учителя. Ты говорил о вспышке гнева, позабыв, как несколько дней назад выглядел ты сам, пронзая ножом тело евнуха. И наконец, ты рассказал нам об алчности, не упомянув, что самоубийство министра вкупе с его весьма своевременной запиской открывало тебе дорогу к обещанной императором награде. Мне неведомо, что подумали прочие, однако, на мой вкус, твою горестную притчу о садовнике, сбивающем последнее яблоко, следовало бы заменить другой — о голодном, который так возжаждал мяса, что убил свою единственную корову, вместо того чтобы довольствоваться молоком, которое она дает. Но раз уж ты вспомнил о судебных трактатах, не вредно было бы напомнить еще об одном условии любого убийства. О возможности. Итак, ответь-ка нам, Цы: где ты находился в ночь гибели министра Кана?

Пульс и дыхание Цы словно побежали наперегонки. Непроизвольно он бросил быстрый взгляд туда, где по-прежнему стояла супруга Фэна. Юноша не смог от этого удержаться, поскольку в то самое время, когда убивали Кана, он лежал в постели с нею.

Без колебаний Цы заявил, что в указанную ночь он совершенно естественным образом спал, и спал один. Но этот ответ не устроил ни Серую Хитрость, ни императора. Толкователь трупов знал, что седой попробует обыграть его слова в своих целях, поэтому сам попросил слова, дабы перевести общее внимание на нечто совсем иное.

— В этих доводах столько же здравого смысла, сколько его у слонов, когда они в страхе давят друг друга. Ты берешь столь широко, что с легкостью мог бы обвинить половину сидящих в этом зале. Но разве тебя это смутит, если главное для тебя — добиться своей цели! Тебе не хуже моего известно, что очень многие Кана столько же ненавидели, сколько и боялись, и что здесь легко отыщется с десяток кандидатов в его убийцы с мотивами того же порядка. Но ответь-ка мне на совсем простой вопрос. — Толкователь трупов выдержал долгую паузу. — Какая идиотская причина заставила бы убийцу выдать себя с головой? Или еще проще: будь я убийцей, зачем бы я первым открыл императору, что самоубийство Кана на самом деле было убийством?

Цы довольно улыбнулся, понимая, что высказал решающий аргумент. Император, однако, вздернул левую бровь и посмотрел на юношу с презрением.

— Ты мне ничего не открыл, — произнес Нин-цзун. — Об убийстве министра мне доложил Серая Хитрость.

Цы обомлел, не в силах понять, по какой причине император отказывает ему в первенстве. Это же был фундамент его доказательств! Если его выбьют у Цы из-под ног, уже никто и ничто не спасет его. На его вопрос ответила легкая улыбка, невзначай скользнувшая по губам Фэна: Фэн вовсе не говорил с императором о его открытиях. Он передал их Серой Хитрости.

* * *

Перерыв в заседании дал юноше необходимую передышку, чтобы унять ненависть к Фэну и Серой Хитрости, которая буквально лишала его рассудка. Императору предстояли непременные вечерние церемонии, поэтому он перенес продолжение суда на утро.

В тюремном застенке Цы увидел Фэна. Судья ждал сгорбившись, сидя на единственном табурете посреди камеры. Он сделал караульному знак обождать за железной решеткой, пока он будет говорить со злоумышленником. На полу стояла миска с супом. Толкователь трупов с самого утра не проглотил ни крошки, но есть не хотелось и теперь. Караульный приковал Цы к стене и вышел из камеры.

— Держи, ты ведь голодный, — произнес Фэн, не поднимая взгляда, и переставил тарелку поближе к ногам юноши.

Цы пнул миску с такой силой, что суп заляпал торжественное облачение судьи. Фэн поспешно вскочил. Смахивая брызги, он смотрел на Цы горестным взглядом, словно отец на срыгнувшего новорожденного.

— Ты должен успокоиться, — произнес судья снисходительным голосом. — Я понимаю твое негодование, но мы и теперь можем уладить это дело. — Он снова сел перед Толкователем трупов. — Потому что вся эта история зашла слишком далеко.

Цы даже не смотрел в его сторону. Как мог он относиться к этому предателю, словно к отцу? Если бы не цепь, он собственными руками задушил бы судью.

— Я вижу, ты не хочешь говорить, — продолжал Фэн. — На твоем месте я поступал бы так же, да только сейчас не то время, чтобы быть идиотом и тешиться гордостью. Ты можешь и дальше молчать, дожидаясь, пока Серая Хитрость не порвет тебя на куски, — или выслушаешь мое предложение и спасешь свою шкуру.

Фэн велел караульному принести новую миску супа, но Цы взъярился еще пуще:

— Жри его сам, мерзкий ублюдок!

— Ага! Кажется, языка ты пока не лишился. Цы, выслушай меня, ради старика Конфуция! Ты много чего пока не понимаешь. Есть вещи, над которыми ты даже не задумывался. Весь этот судебный процесс затеян не ради тебя. Доверься мне, и я тебя вытащу. Кан мертв, и не все ли равно, был он убит или покончил с собой? Ты просто должен помалкивать. Я опозорю Серую Хитрость и этим спасу тебе жизнь.

— Что значит — затеян не ради меня? Да разве в тюрьму бросили кого-нибудь другого? Или ребра ломали вовсе не мне? Ты о таком доверии говоришь?

— Проклятье! Да я просто старался, чтобы дело отобрали у тебя и возложили ответственность за расследование на Серую Хитрость. Если бы он действовал по моей указке, все вышло бы намного проще, однако его зависть оказалась сильнее, и он обвинил тебя.

— Правда? Так почему же я вам все-таки не верю? Если бы вы и впрямь хотели мне помочь, это можно было сделать в Зале слушаний. Что вам стоило объявить, что именно я рассказал об убийстве Кана?

— Именно так бы я и сделал, если бы от этого была какая-то польза. Но получилось бы, что я говорю то одно, то другое, а это лишило бы меня доверия императора. Сейчас Нин-цзун мне доверяет. И нужно, чтобы так оно и продолжалось, если ты хочешь, чтобы я тебя спас.

— Так же, как спасли моего отца?

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду? — Лицо Фэна переменилось.

Вместо ответа Цы вытащил записку, найденную в книге Фэна, и бросил к ногам судьи:

— Узнаете почерк?

Фэн с удивлением поднял с пола листок. Прочитал — и руки его задрожали.

— Где… где ты это откопал? Ведь я… — Речь его перешла в бормотание.

— Вот почему вы запретили моему отцу возвращаться? Чтобы и дальше воровать партии соли? Поэтому вы и с евнухом разделались? Ведь Нежный Дельфин обнаружил те же нестыковки! — кричал Цы.

Фэн пятился назад, широко распахнув глаза, как будто бы увидел привидение.

— Да как ты смеешь, неблагодарный? И это после всего, что я для тебя сделал!

— Ты обманул моего отца! Ты всех нас обманул, а теперь осмеливаешься напоминать о благодарности? — Цы дернул за цепь, силясь освободиться.

— Твой отец? Да он бы должен был мне ноги целовать! — выкрикнул Фэн с искаженным лицом. — Я вытащил его из нищеты, а к тебе относился как к родному сыну!

— Не пачкай имя моего батюшки, иначе… — Цы снова тряхнул цепями; железо лязгнуло о стену.

— Да разве тебе не понятно? Я обучал и воспитывал тебя как приемного сына, ведь у меня никогда не было родного! — В глазах его сверкало безумие. — Я всегда тебя защищал. Я даже позволил тебе уцелеть при взрыве. Почему, как ты думаешь, умерли только они? Я мог бы дождаться твоего возвращения… — Судья протянул дрожащую руку, чтобы погладить юношу по лицу.

От последних признаний юношу будто разорвало надвое.

— Какого взрыва? Что ты имеешь в виду? — Цы отступил к стене, точно мир вокруг него стремительно рушился. — Что значит «умерли только они»? — Теперь Толкователь трупов извивался всем телом, пытаясь дотянуться до Фэна.

Фэн стоял совсем рядом, протянув руки, словно желая обнять ученика. Взгляд его подернулся пеленой.

— Сын мой, — всхлипнул он.

И тут Цы все же ухитрился схватить судью за край одеяния. Дернув Фэна к себе, он захлестнул его шею цепью и принялся душить. Фэн отчаянно барахтался, не понимая, что происходит, лицо его стремительно синело. На губах судьи выступила белесая пена — и тут на Цы сзади набросился караульный.

Последнее, что услышал юноша, теряя сознание, — это как Фэн кашляет и угрожает своему ученику страшнейшими из пыток.

 

35

Стражник про себя полагал, что молодого преступника перед казнью и в чувство-то приводить не стоит, — но, подчиняясь приказу начальника, все же выплеснул на окровавленное лицо юноши несколько ведер воды. Цы со стоном пытался разлепить заплывшие веки, но те не слушались. С трудом он различил, что над его избитым телом склоняется размытая фигура.

— Ты должен быть поосторожней, — услышал он голос Фэна. — Держи. Вытрись. — Судья протянул ему шелковый платок, но Цы его не принял.

Понемногу очертания становились все более ясными. Фэн сидел рядом с ним на корточках и разглядывал его, как агонизирующее насекомое, которое сам же и раздавил. Цы попробовал до него дотянуться, но цепи держали крепко.

— Извини, эти стражники такие грубые. Порою они просто не различают, где человек, а где животное. Но это их работа, и никто не вправе их за это упрекать. Хочешь воды?

И хотя вода эта отдавала ядом, Цы принял стакан, потому что внутри у него все горело.

— Знаешь, Цы, я должен признать, что всегда восхищался твоей проницательностью, однако теперь ты превзошел все мои ожидания, — продолжал Фэн. — И это очень жаль, поскольку — если ты только не передумаешь — твое же хитроумие приведет тебя прямиком на эшафот.

И судья улыбнулся с бесстыдством гиены.

— То же хитроумие, с помощью которого ты обвинил моего брата, мерзавец?

— Ах, так ты и об этом проведал? Ну что ж. Признайся как эксперт эксперту, это был замечательный ход. — Фэн говорил словно о партии в шашки. — Как только я устранил Шана, мне понадобился виновный, а твой братец был самой подходящей кандидатурой: три тысячи, которые нарочно проиграл ему один из моих людей; подмена нити шнурком Шана сразу после поимки Лу; снадобье, которым мы его опоили, чтобы не позволить ему защищаться на суде… А главное — серп, который мы у него похитили, а потом смочили кровью, чтобы невинная мошкара окончательно его изобличила…

Цы мало что понимал. Под черепом у него до сих пор гудело от немилосердных ударов.

— Как бы то ни было, я вижу, что привычка шарить по чужим книгам у тебя наследственная, — продолжал Фэн. — Твоему отцу заглянуть в мои счета показалось мало — он еще решил поделиться своими открытиями с беднягой Шаном. Вот почему от того пришлось избавиться… Это было только предупреждение, но твой отец ему не внял. Вечером перед взрывом я приходил, чтобы его переубедить, однако твой батюшка будто спятил. Он угрожал на меня донести. В конце концов я сделал то, что должен был сделать с самого начала. Мне нужна была копия документа, которым он мне угрожал, но он не соглашался мне ее отдать. Видишь сам — он просто не оставил мне выбора. Идея с пороховым взрывом, который объяснил бы все его раны, пришла мне в голову попозже — когда я услышал раскаты грома.

Цы окаменел. Вот, значит, отчего братец Лу взял его серп, не найдя своего! Поначалу Цы объяснял поведение брата иначе: любой убийца старается отделаться от орудия преступления.

— Ну хватит, Цы! — рявкнул Фэн. — Да неужели ж ты думал, что и впрямь какая-то случайная молния оборвала жизнь твоих родителей? О Великий Будда! Спустись с небес на землю!

Цы смотрел на судью уже не с ненавистью, а просто не в силах поверить в такое и желая убедиться, что услышанное — не более чем нелепый кошмар, который рассеется, стоит лишь проснуться. Но Фэн продолжал куражиться перед ним, впадая уже в полное неистовство.

— Твоя семья! — Судья плюнул на тюремный пол. — Да что они все сделали ради тебя? Твой братец-громила тебя избивал до потери сознания, а твой отец — слабак, не способный защитить своих дочерей и воспитать сыновей. И ты все еще оплакиваешь их потерю? Да ты должен был бы всечасно благодарить меня за то, что я убрал этот мусор с твоей дороги. — Фэн вскочил и принялся мерить камеру шагами. — Или ты позабыл, что именно я вытащил тебя из грязи, именно я дал тебе образование, сделал таким, каков ты есть? Неблагодарная тварь! — Судья почти рыдал. — В этой семье один только ты и был хорош. А теперь, когда ты вернулся, я думал, мы будем счастливы. Ты, я и моя жена Лазурный Ирис. — Когда судья Фэн произнес имя своей супруги, лицо его оттаяло, как по волшебству. — Из вас двоих я устроил бы себе семью… Чего еще и желать? Я тебя принял. Ты был для меня почти как сын…

Цы с изумлением взирал на эту вспышку безумия. Никакими ухищрениями, ни словом, ни делом он не сумел бы вернуть Фэну рассудок.

— Но мы еще можем вернуться к прежней жизни, — продолжал Фэн свой монолог. — Позабудь о прошлом! Со мной тебя ожидает будущее. Чего ты хочешь? Богатства? Будет тебе богатство. Познаний? Ну, тут я точно угадал. Ты всегда хотел выделиться своею ученостью. Будут у тебя и познания. Я сделаю так, что ты пройдешь экзамены и займешь лучшую из государственных должностей. Любую! Ты что, не понимаешь? Не понимаешь, как много я могу для тебя сделать? И знаешь, почему я тебе все это говорю? Потому что мы до сих пор можем вернуться к прежней жизни. Одна семья. Ты, я и Лазурный Ирис.

Цы смотрел на бывшего учителя с презрением. Действительно, совсем еще недавно он страстно желал занять пост судьи. Но теперь его единственной целью было вернуть честное имя отцу и разоблачить лживого убийцу.

— Прочь отсюда! — проревел Цы.

— Да что с тобой? — изумился Фэн. — Разве есть у тебя право меня презирать? Или ты думаешь, что способен меня разоблачить? Дело в этом? В этом? — Теперь судья смеялся. — Наивный мальчишка! Ты и вправду почитаешь меня за дурака, готового сначала открыть перед тобой свое сердце, а потом позволить себя погубить?

— Твоего признания мне не нужно, — тихо произнес Цы.

— Значит, не нужно? И что же ты собираешься рассказать? Что это я убил Кана? Что я воровал соль? Что я убил твоих родителей? Клянусь всеми бессмертными, сынок, нужно быть полным дураком, чтобы думать, будто тебе кто-то поверит. Посмотри на себя: ты всего лишь приговоренный к смерти, ты отчаялся настолько, что готов на все, лишь бы избежать казни. А тюремщики подтвердят, что ты на меня покушался.

— У меня есть… доказательства… — Толкователь трупов еле шевелил языком.

— Ты в этом уверен? — Судья прошел в угол камеры и вытащил из сумки гипсовый слепок. — Не на это ли ты рассчитывал? — Фэн предъявил Толкователю трупов модель пушки, которую забрал из Академии Мина. — Ты думал — вот оно, твое спасение? — Судья поднял модель над головой и швырнул на пол, расколов на тысячу кусков.

Цы зажмурился, чтобы гипсовая крошка не попала в глаза. И долго потом не открывал. Он не хотел видеть Фэна. Он просто хотел его убить.

— Ну и что теперь? Станешь молить о пощаде? Как твои родители? О, они умоляли сохранить им жизнь!

Юноша напрягся так, что чуть не задушил себя железными цепями; Фэн наслаждался его отчаянием.

— Трогательная картина! — хохотал судья. — Неужели ты полагал, что перед тобой глупец, который позволит себя уничтожить? Я могу запытать тебя до смерти, и никто не придет к тебе на помощь.

— Так чего же ты ждешь? Давай! Начинай! Только это мне сейчас и нужно, — выговорил Цы.

— Ага, чтобы меня потом судили? — Фэн снова расхохотался. — Я чуть не забыл, с каким хитрецом имею дело… — И он покачал головой. — Охрана! — выкрикнул судья. Караульный, явившийся на зов, держал в одной руке бамбуковую палку, а в другой щипцы.

— Повторяю тебе: я не дурак. Видишь ли, бывает так, что обвиняемые лишаются языка и потом уже не могут выступить в свою защиту, — добавил Фэн, покидая камеру.

* * *

От первого удара Цы согнулся как раз настолько, чтобы второй пришелся ему по спине. Палач усмехнулся и закатал рукава. Цы пытался защищаться, прекрасно понимая при этом, что тюремщик честно отработает свои деньги. Толкователю трупов уже доводилось видеть подобное. Вначале палач будет его избивать, пока не надоест. Затем заставит подписать признание, а получив нужный документ, вырвет ногти, переломает пальцы и отрежет язык, чтобы гарантировать молчание обвиняемого на суде. Юноша подумал о своей семье и об ужасной смерти, которая ожидает его самого. То, что убитые окажутся неотомщенными, приводило его в отчаяние.

Следующие удары лишили его последних сил, а тряпка, которой ему заткнули рот, мешала дышать. Взгляд Цы уже туманился, но образы родителей выступали все более отчетливо. Когда придвинувшиеся вплотную призраки шепнули, что нужно бороться, он решил, что настала агония; это подтвердил и металлический привкус крови во рту. Цы чувствовал, что силы его покидают. Лучше было бы, наверное, умереть прямо сейчас, чтобы покончить с мучениями, но призрак батюшки заставлял его сопротивляться. От нового удара тело Цы провисло на железных цепях. Мускулы его напряглись. Он понял, что должен остановить пытку раньше, чем палач нанесет решающий удар.

Цы втянул носом жидкую смесь воздуха, пота и крови и, когда она достигла его легких, плюнул изо всех сил. Грязная тряпка вылетела у него изо рта: Цы наконец-то мог говорить.

— Я признаюсь, — просипел он.

Эти слова не избавили юношу от последнего яростного удара будто его неожиданное решение лишило палача законного нрава на развлечение. Удовлетворившись сделанным, тюремщик снял цепь, стягивавшую запястья юноши, и протянул ему документ о признании. Цы принял кисточку в дрожащие ладони и нацарапал нечто, напоминавшее подпись. И выронил кисть, оставив на бумаге след из крови и чернил. Палач с отвращением осмотрел испачканный листок.

— Сойдет, — решил он и передал документ другому тюремщику. А потом щелкнул щипцами. — Ну а теперь посмотрим на эти пальчики.

Цы не мог сопротивляться. Его обвисшие руки уже казались руками мертвеца. Палач ухватил его за правое запястье и поймал щипцами ноготь большого пальца. Сжал щипцы, с силой потянул и вырвал ноготь, но юноша даже не изменился в лице; палач явно оказался разочарован. Он ухватил щипцами второй ноготь, но вместо того, чтобы вырвать его с корнем, потянул наверх и переломил. Цы недовольно поморщился.

Палач, удивленный терпеливостью жертвы, покачал головой.

— Ну, раз ты не кричишь, стало быть, язык тебе не нужен. Вот мы тебя от него и избавим, — усмехнулся мучитель.

Цы напрягся. Цепи по-прежнему держали его, но дух отца заставлял действовать.

— А ты… тебе уже приходилось кому-то вырывать язык? — произнес Цы.

Палач поглядел на него поросячьими глазками:

— Теперь мы еще и разговариваем?

Цы постарался улыбнуться, но ему удалось только отхаркнуть кровавую слизь.

— Когда ты его вырвешь, ты одновременно оборвешь и мои вены. И тогда я изойду кровью, как свинья, и тебе уже не спасти мою жизнь. — Цы помолчал. — А знаешь, что случается с теми, кто убивает обвиняемого до приговора?

— Хватит болтать! — прикрикнул палач, но щипцы опустил. Он знал, что в таких случаях виновников смерти немедленно убивают.

— Неужели ты настолько туп, что не понимаешь? Почему, как ты думаешь, Фэн вышел из камеры? Он знает, что должно со мной случиться, и не захотел брать вину на себя.

— Я же сказал: заткнись! — Палач ударил пленника в живот, Цы перегнулся пополам.

— И где же все дворцовые врачи? — прохрипел Толкователь трупов. — Если ты послушаешься Фэна, я умру от потери крови. А потом он скажет… скажет, что не отдавал тебе никакого приказа. Скажет, что это все твое самоуправство, и тебе конец.

Палач засомневался: кажется, до него дошло наконец. Все, что просипел этот молокосос, было правдой. Его обвинят в том, что он не уберег свидетеля.

— Если я не подчинюсь, я… — Он вновь схватился за щипцы.

— А ну-ка, остановись! — прозвучал властный голос снаружи.

Цы и его палач одновременно повернули головы. За решеткой стоял Бо с двумя стражниками. Палачу приказали убираться.

Цы ничего не понимал. Он только почувствовал, что его поднимают и ставят на ноги. Бо достал флакончик с нюхательной солью — ею обычно приводят в чувство во время пыток — и поднес к самому носу страдальца.

— Пошли. Поторапливайся! Суд вот-вот начнется, — подгонял седой.

По дороге Бо рассказывал Толкователю трупов о результатах своих изысканий, но юноша его почти не слушал. Разум Цы теперь превратился в хищника, единственной целью которого была яремная вена на шее Фэна. Однако чем ближе они подходили к залу слушаний, тем внимательнее он слушал разъяснения чиновника. Перед входом Бо протер лицо узника и дал ему чистую одежду.

— Будь осторожен и старайся не допускать ошибок. Помни, что обвинить придворного — это то же самое, что обвинить самого Нин-цзуна, — предупредил седой.

Когда двое солдат вытолкнули Цы вперед, от удивленного возгласа не смог удержаться даже сам император. Лицо юноши превратилось в шмат избитой плоти, глаза едва выглядывали из щелочек среди синих опухолей. А вот лицо Фэна исказилось от страха. Бо занял место в нескольких шагах от Цы, не выпуская из рук большой кожаной сумки. Наконец император сделал знак прислужнику: тот ударил в гонг, следствие возобновилось.

Первым взял слово Фэн. На нем была его старая судейская мантия и особая шапочка, обозначавшая, что на сей раз судья на стороне обвинения. Зверь наконец решил выпустить когти. Цы взглянул на Бо; седой чиновник кивнул.

— Быть может, некоторым из вас приходилось чувствовать боль от предательства безупречного торгового партнера, который привел вас на грань разорения: или от измены любимой женщины, которая бросает вас ради более состоятельного поклонника; или от заведомо нечестного назначения вашего соперника на престижную должность, — работая на публику, принялся фиглярствовать Фэн. — Однако заверяю вас: ни одному из этих несчастий не сравниться с горечью и страданием, которые переполняют сейчас мое сердце… Этот человек, простершийся ныне перед императором в показном страхе и смирении, на деле является худшим из обманщиков, самым неблагодарным и лживым из человеческих существ. До вчерашнего дня я относился к обвиняемому, как к родному сыну, и предоставлял ему свой кров. Я обучал, кормил и защищал этого мальчика, словно щенка. На этого юношу я возлагал надежды несчастного отца, оставшегося без потомства. Однако сегодня, к неутешной моей скорби, я убедился, что под этой фальшивой шкурой ягненка таится самое подлое, растленное и смертоносное существо, которое даже трудно себе и вообразить… Как только мне открылась истина, я уже не мог таить свое разочарование. Я прерываю свое покровительство, я направляю против негодника весь мой гнев и поддерживаю обвинение Серой Хитрости. С болью в сердце мне пришлось пролить кровь юного обманщика, чтобы добиться от него признания в преступлениях. От того, кто — как я надеялся — унаследует и мою честь, и мое имущество, я услышал самые страшные слова, которые отец только может услышать от сына. — Фэн взял со стола признание Цы и предъявил его императору. — К счастью, дух удачи решил избавить нас от дальнейших потоков лжи: он сделал так, что обвиняемый в припадке ужаса откусил себе язык. Но это не может остановить мое стремление восстановить справедливость, которую это отвратительное создание поставило под угрозу своим бесчестным поведением.

Император внимательно прочел документ, в котором Цы брал на себя убийство Кана и объяснял свои мотивы. Затем, удивленно вскинув брови, Нин-цзун передал бумагу судебному приставу, хранившему у себя все признания и заявления. Затем он поднялся и направился к Цы с гримасой человека, нежданно вляпавшегося в нечистоты.

— Изучив документ с признанием и принимая во внимание, что обвиняемый не имеет возможности произнести защитительную речь, мне приходится сразу же огласить приговор…

— Это не моя подпись, — харкнув кровью, перебил императора Цы.

По залу пронесся вздох изумления. Фэн, дрожа, поднялся со своего места.

— Это не моя подпись! — слабо, но уверенно повторил Цы.

Фэн сделал шаг назад, как будто с ним заговорил призрак.

— Ваше величество! Обвиняемый уже во всем признался! — выкрикнул Фэн.

— Молчать! — прорычал Нин-цзун. И умолк сам, обдумывая и взвешивая решение. — Может быть, он и вправду подписал этот документ. А может, и нет. Но любой обвиняемый имеет право на слово для последней защиты. — Император снова сел и с суровым ликом предоставил слово Цы.

Толкователь трупов склонился в поклоне:

— Досточтимый государь… — Юноша страшно закашлялся.

Бо уже хотел броситься на помощь, но его остановил стражник. Отдышавшись, Толкователь трупов продолжил:

— Перед лицом всех присутствующих я должен сознаться в своей вине. В вине, которая пожирает меня изнутри. — По залу вновь разнесся шепоток. — Тщеславие… да, именно тщеславие ослепило меня, так что я превратился в невежду и глупца, не способного отличить истину от лжи. Моя глупость заставила меня связать свое сердце и все свои мечты с человеком, который, как никто другой, воплощает в себе ложь и лицемерие; с крокодилом, который сделал предательство сутью всей своей жизни, неся при этом смерть всем, кто его окружает. Когда-то я почитал этого человека своим отцом, но теперь я знаю, что он — преступник.

С этими ловами Цы посмотрел на Фэна.

— Попридержи язык! — пригрозил ему судебный пристав. — Все, что ты говоришь против императорского слуги, ты говоришь против императора!

— Я знаю. — Цы снова закашлялся. — И последствия мне тоже известны, — дерзко добавил он.

— Ваше величество! Да неужели вы собираетесь его слушать? — возопил Фэн. — Он будет лгать и клеветать, лишь бы спасти свою шкуру.

Император нахмурился:

— Фэн прав. Либо ты подтверждаешь свои обвинения фактами, либо я немедленно распоряжусь тебя казнить.

— Заверяю ваше величество, что более всего на свете я желаю доказывать и приводить факты. — Лицо Толкователя трупов исполнилось неистовой решимости. — Поэтому я докажу, что именно я, а не Серая Хитрость обнаружил, что смерть Кана не была самоубийством; что именно я рассказал об этом Фэну; что судья в нарушение своего обещания передал эти факты не вашему величеству, а Серой Хитрости.

— Я жду, — поторопил Нин-цзун.

— Тогда позвольте мне задать вопрос вашему величеству. — (Император, помедлив, кивнул.) — Предполагаю, что Серая Хитрость открыл вам подробности, которые подтолкнули его к столь неожиданному выводу.

— Это верно. Он открыл подробности.

— Детали, которые нигде более не обсуждались?

— Мое терпение уже на пределе!

— Тогда ответьте, ваше величество, откуда я тоже знаю эти подробности? Откуда бы мне знать, что Кана вынудили написать ложное признание, что его одурманили наркотиками, раздели и еще живого повесили два человека, сдвинувшие с места тяжелый сундук?

— Ну, это уж совсем глупо, — вмешался Фэн. — Он все это знает, потому что сам и готовил убийство.

— А я докажу, что нет! — Цы впился глазами в лицо Фэна, и стало видно, что судья напуган. — Досточтимый государь… — Толкователь трупов вновь обернулся к Нин-цзуну. — Сообщил ли вам Серая Хитрость интересную деталь о веревке? Упомянул ли он, что одурманенный Кан не шевелился, когда его вешали? Уточнил ли он, что след от веревки на пыльной потолочной балке был тонок, без всяких признаков раскачивания?

— Да. Так и было. Но я не вижу связи…

— Позвольте еще один, последний вопрос. Веревка все еще привязана к балке?

Нин-цзун переадресовал этот вопрос Серой Хитрости; седой ответил, что так и есть.

— В таком случае вы можете удостовериться, что Серая Хитрость лжет. На балке не осталось никакого следа. Он оказался стерт, когда я проверял, как движется веревка. Серая Хитрость определенно не мог видеть следа сам. Он знал о нем только из рассказа Фэна, а Фэну об этой детали сообщил я.

Нин-цзун кинул грозный взгляд в сторону обвинителей. Серая Хитрость опустил голову, но Фэн тотчас нашелся с ответом.

— Хороший ход, хотя и предсказуемый, — улыбнулся Фэн. — Даже самый недалекий человек сообразит, что при снятии трупа след на пыли неминуемо сотрется, клянусь бородой Конфуция, ваше величество!

Император пригладил коротенькие усики и снова принялся читать признание Цы. Процесс подходил к концу. Нин-цзун сделал писцу знак приготовиться и поднялся для оглашения приговора, но Цы его опередил.

— Умоляю, дайте мне последнюю возможность! Если мне не удастся вас убедить, то, обещаю, я сам проткну свое сердце.

Император колебался. Несколько мгновений на его лице читалась неуверенность. Но вот он сдвинул брови и взглядом поискал ответа у Бо. Седой чиновник кивнул.

— Последнюю — разрешаю. — Нин-цзун снова сел.

Цы отер рукавом пот со лба. Вот он, его последний шанс. Толкователь трупов обернулся к Бо, и седой передал юноше сумку, с которой не расставался все это время.

— Ваше величество. — Цы предъявил сумку императору. — Здесь, внутри, — доказательство, которое не только подтвердит мою невиновность, но и откроет завесу страшной махинации. Вся эта затея — следствие нездорового и безжалостного честолюбия; следствие того, что человеку, жаждущему крови, открылся новый жуткий способ проливать эту кровь. В моей сумке — оружие, самое смертоносное из всех, когда-либо придуманных людьми. Это пушка, но столь легкая, что не нуждается ни в каком лафете. Столь небольшая, что ее можно прятать и переносить под одеждой. И столь опасная, что из нее можно раз за разом убивать издалека, не рискуя промахнуться.

— Что еще за глупости? Теперь в ход пошла магия? — возмутился Фэн.

Вместо ответа Цы засунул руку в сумку и вытащил оттуда скипетр, сделанный из бронзы. При виде этого устройства Нин-цзун удивился, а Фэн побледнел.

— В руинах бронзовой мастерской я обнаружил глиняные обломки странной литейной формы. Стоило мне ее восстановить, ее выкрали из моей комнаты. К счастью, я из предосторожности успел сделать в этой форме отливку из гипса и спрятал ее в Академии Мина, — объяснил Цы. — Как только Фэн узнал о гипсовой модели, он предложил хранить ее у себя, и я по наивности согласился. Но все же я заподозрил обман прежде, чем передал Фэну разрешение забрать модель, и переменил записку: во втором варианте я уточнил, что прошу хранителя выдать судье гипсовую модель… но не ее бронзовый аналог, который заказал изготовить тоже. — Толкователь трупов взглянул сначала на судью, потом на императора. — Фэн уничтожил хрупкую отливку, которую почитал главной уликой, но не знал, что в академии хранился не только образец из гипса. Я заказал слуге Мина — за немалую, кстати, сумму, — отлить бронзовую модель, настоящую, точную копию первоначального оружия. — Цы осторожно поднял пушечку над головой. — И этот вариант, как видите, идеально совпадает с орудием убийства.

Император смотрел на ручную пушку без всякого интереса.

— Ну и как же это странное изделие связано с убийствами? — спросил он наконец.

— Это «изделие», как именует его ваше величество, и есть причина всех смертей. — С разрешения пристава Толкователь трупов передал пушечку Нин-цзуну, тот недоверчиво ее осмотрел. — С единственной целью собственного обогащения Фэн придумал и сконструировал этот подлый инструмент, страшное оружие, секрет которого он намеревался продать цзиньцам. Чтобы финансировать его производство, Фэн начал манипулировать доходами от торговли солью, — продолжал Цы. — Евнух Нежный Дельфин был добросовестным слугой вашего величества, проверявшим документацию соляной монополии. Когда он заметил, что Фэн ведет нечестную игру, судья сначала постарался его подкупить, а когда это не удалось, убрал с дороги.

— Клевета! — крикнул Фэн.

— Тишина в зале! — оборвал его пристав. — Продолжай, — обратился он к Цы.

— Нежный Дельфин не только обнаружил те же расхождения, что прежде него увидел мой батюшка. Евнух также выяснил, что не доставленный по назначению товар шел на приобретение «снежной» соли — дорогостоящего и сложного в изготовлении продукта, который в первую очередь используется для получения боевого пороха. К тому же Нежный Дельфин узнал о громадных выплатах трем людям, которые впоследствии и оказались умерщвлены: таинственному алхимику, мастеру бронзовых дел и литейщику из его мастерской. Выяснив это обстоятельство, честный евнух закрыл все счета, тем самым связав руки Фэну. — Юноша предъявил отчет, который передал ему Бо. — И все-таки Нежный Дельфин оказался не первой жертвой судьи Фэна: эта жуткая честь выпала на долю алхимика — даосского монаха по имени Ю, чьи пальцы, изъеденные солью, ногти, перепачканные углем, и небольшая татуировка «инь-ян» позволили мне установить род его занятий: изготовление пороха. Когда Фэн не смог больше выплачивать ему обещанные деньги, старый алхимик вышел из повиновения. Они спорили, Ю чем-то пригрозил Фэну, и тот выстрелил в него из нового оружия.

Цы вызывающе посмотрел на судью, потом продолжал:

— Ядро попало в грудь, сломало одно из ребер и вышло через спину, застряв в какой-то деревянной перегородке. Желая избавиться от всех улик, Фэн не только выковырял ядро, но вдобавок до неузнаваемости изуродовал отверстие в теле покойного. Он располосовал рану на груди так, что она стала казаться всего лишь следствием некоего мрачного ритуала… На следующий день пришел черед и мастера-литейщика — этого юношу мне удалось опознать по странным шрамам на лице. Это были следы, оставленные каким-то давним взрывом. Мотив убийства был сходный: невозможность расплатиться. Фэн нанес молодому работнику удар кинжалом в сердце, а затем расширил рану, чтобы она походила на воронку в теле алхимика и наводила на мысль о повторении ритуального убийства… Что касается Нежного Дельфина, здесь Фэн действовал иначе. Поскольку исчезновение евнуха неминуемо вызвало бы подозрения, Фэн для начала попробовал его подкупить. Зная о пристрастии евнуха к предметам старины, судья попытался купить его молчание, подарив ему древний каллиграфический список стихотворения, поистине бесценный. Поначалу Нежный Дельфин принял это сокровище, однако позже, узнав об истинных масштабах преступной деятельности Фэна, отказался его прикрывать. И тогда Фэн, хотя и понимая, что сильно рискует, но сознавая также, что донос чиновника Подворной палаты приведет к строжайшей проверке, зарезал евнуха и изуродовал тело, снова выкромсав в его груди уже знакомую нам воронку… А затем он лишил жизни владельца бронзовой литейной — человека, изготовившего оригинал ручной пушки, копия которой сейчас находится в ваших руках. Фэн убил его после торжественного приема, устроенного в честь посольства Цзинь, в ваших садах, что подтверждается пробой земли, которую я взял из-под ногтей покойника. Сначала Фэн заколол мастера, затем с чьей-то помощью спрятал в свой паланкин, обезглавил и оставил тело по другую сторону дворцовой стены… Итак, Фэн запланировал и реализовал убийство трех своих жертв, он отреза л им головы и уродовал лица, чтобы затруднить опознание, он выреза л им на груди странные раны, чтобы сымитировать деятельность какой-то преступной секты и навести следствие на ложный след.

Император долго молчал и озабоченно тер подбородок. Потом произнес:

— Так ты говоришь, это маленькое изделие таит в себе…

— Представьте себе, ваше величество, что оно есть у каждого солдата. Сколько крови прольется — и вообразить невозможно.

* * *

Когда император дал ответное слово Фэну, тот поднялся со своего места, заметно дрожа. Лицо его, побледневшее от гнева, казалось еще более страшным, чем оружие, в изобретении которого его обвиняли. Судья указал прямо на Цы.

— Ваше величество! Я требую, чтобы преступника покарали немедленно, — ведь его обвинения прямо направлены против вас! В стенах этого зала мне никогда не доводилось слышать столь неуважительных речей. Это поношение, какого не потерпел бы ни один из ваших предшественников на троне.

— Не тревожьте моих мертвецов и следите за собственными речами! — оборвал его Нин-цзун.

Из мертвенно-бледного лицо Фэна сделалось пунцовым.

— Ваше императорское величество! Этот наглец, именующий себя Толкователем трупов, на самом деле должен бы называться Извратителем истин. Он пытается обвинить человека, который служил вам со всей преданностью, он извращает и коверкает правду с единственной целью избежать наказания. На чем он основывает свои обвинения? Где его доказательства? Его слова — это потешные огни, столь же трескучие, как и воображаемый порох, о котором он тут распространяется. Да с чего ему вообще привиделся этот бред? Переносные пушки? Лично я не вижу здесь ничего, кроме бронзовой флейты. И чем же они стреляют? Рисовыми зернышками или косточками от слив? — гневно вопрошал он Толкователя трупов.

Император прикрыл глаза.

— Успокойтесь, Фэн. Если не брать в расчет того, что речь идет о вашей виновности, слова подозреваемого вовсе не лишены смысла, — заметил Нин-цзун. — И я задаюсь вопросом: ради чего — если не ради истины — он пытается вас обвинить?

— И вы еще спрашиваете? Из ненависти! — Голос Фэна чуть не сорвался на визг. — Я не собирался рассказывать об этом прилюдно, но когда-то давно отец Цы работал у меня. А ведь, как говорится, яблоко от яблони… Мне стало известно, что этот чиновник подчищает приходно-расходные книги в свою пользу, и я был вынужден его уволить. Из жалости к его сыну, которого я почитал за своего собственного, я скрыл провинность его родителя, но, когда подозреваемый узнал об этом деле, он потерял рассудок и теперь обвиняет меня во всех своих бедах!.. Что же касается описанных преступлений, тут для меня все очевидно: этих несчастных убил Кан, Цы не сумел раскрыть дело и, движимый болезненным самолюбием, разыграл самоубийство Кана, чтобы занять обещанную должность. Все очень просто. А то, что он нам тут наговорил, — не что иное, как плод его извращенного воображения.

— Что же, и ручную пушку я сам выдумал? — не выдержал Цы.

— Молчать! — приказал Нин-цзун.

Император поднялся, яростно сжимая смертоносный цилиндр. Пошептался с кем-то из своих советников. Подозвал Бо. Седой чиновник поспешно простерся перед троном. Нин-цзун повелел седому встать и сопроводить его в соседнюю комнату. Вскоре оба вернулись обратно в зал. Когда Бо подошел к Толкователю трупов, Цы заметил озабоченность на его лице.

— Он попросил меня с тобой поговорить.

Цы удивился, когда чиновник подхватил его под локоть и, с дозволения Нин-цзуна, повел в ту же самую комнату, из которой вернулся минуту назад. Закрыв дверь, Бо как-то сразу отвел взгляд и прикусил губу.

— Что случилось?

— Император тебе верит.

— Верит! — торжествующе воскликнул Цы. — Прекрасно! Наконец-то ублюдок Фэн получит по заслугам, а я… — Цы оборвал радостные выкрики, разглядев, что Бо вовсе не рад. — Да что у вас с лицом? Что еще стряслось? Вы только что объявили, что император мне верит…

— Так оно и есть. — Бо по-прежнему отводил взгляд.

— И что же? Он не верит в мою невиновность?

— Проклятье! Я же сказал — верит.

— Тогда будьте любезны объяснить, что происходит.

Цы ухватил чиновника за грудки. Бо, не сопротивляясь, болтался в руках Толкователя трупов, словно тряпичная кукла. Его безответность отрезвила Цы, и он разжал свои покрытые засохшей кровью пальцы.

— Простите… Я не… — Цы неловкими движениями расправил рубашку на груди того, кто единственный пока его не подвел.

Бо наконец-то поднял на него глаза.

— Император желает, чтобы ты признал, будто виновен, — еле слышно произнес седой.

— Что?

— Таково его желание. И мы ничего не можем с этим поделать.

— Но почему?.. Как может он такого желать? Почему я, а не Фэн? — непонимающе бормотал Цы.

— Если ты согласишься и подпишешь признание, император гарантирует тебе ссылку куда-нибудь вглубь страны, — неуверенно произнес Бо. — Он будет к тебе милостив. Тебя не станут ни клеймить, ни бить палками. Нин-цзун предоставит тебе сумму, достаточную на обустройство, и запишет на твое имя поместье, которое ты сможешь передать своим наследникам. Он также готов назначить тебе ежегодную ренту, и ты ни в чем не будешь нуждаться. Это очень щедрое предложение, — закончил Бо.

— А что будет с Фэном?

— Император заверил, что лично им займется.

— Но что все это означает? Вы с ним согласны? Так ведь? Вы тоже поддерживаете этот заговор? — Цы попятился, мотая головой.

— Пожалуйста, Цы, успокойся! Я лишь передаю тебе…

— Успокойся? Да разве вы сами не понимаете, о чем просите? Я лишился всего, чем обладал: моей семьи, моих мечтаний, моей чести… А теперь вы хотите, чтобы я отдал также и мое достоинство? — Цы подошел к чиновнику вплотную. — Нет, Бо! Я не собираюсь отказываться от последнего, что у меня осталось. Мне все равно, что со мной случится, но я не позволю, чтобы имя негодяя, убившего моего отца, оставалось незапятнанным, а все мое семейство погрузилось в пучину позора.

— Клянусь почтенным Конфуцием, Цы! Ты сам ничего не понимаешь. Это ведь никакая не просьба. Император не может допустить подобного скандала. Оправдай он тебя — он поставит под сомнение свою способность управляться с подчиненными. Среди его недоброжелателей и так уже поговаривают о слабости его характера. Шепчутся, что при дворе — нестроение и измена, и если император не в силах управлять своими слугами — как ему справиться с врагами? Нин-цзуну необходимо доказать, что он готов править империей с твердостью — именно такого правления требует угроза со стороны Цзинь. И он не может принять, что его министра убил его собственный судья.

— Так пусть он проявит твердость, восстановив справедливость! — выкрикнул Цы.

— Проклятье! Цы, если ты откажешься, император будет судить тебя без всякой жалости, так или иначе объявит виновным, и тогда ты почувствуешь на себе его гнев. Он тебя казнит или отправит в соляные копи, и ты закончишь свои дни заживо погребенным. Подумай о своем батюшке. Он желал бы для тебя лучшего будущего. Если ты подпишешь — получишь ренту, поместье, спокойную жизнь и уедешь подальше от столицы. Со временем ты будешь реабилитирован, и Нин-цзун позволит тебе занять место судьи. Чего больше и желать? Да и есть ли у тебя выбор? Если ты, выйдя из этой комнаты, примешься сопротивляться, тебя раздавят. Ты подписал признание, пускай это и была простая закорючка. Ты хорошо слушал обвинительную речь? Все твои доказательства — не больше чем предположения. У тебя нет ничего против Фэна. Одни лишь догадки…

Цы искал в глазах седого отражение своих собственных чувств, но ничего не находил.

— Признайся, — умолял его Бо. — Это не только лучшее — это единственное, что ты можешь сделать.

Цы почувствовал руку Бо на своем плече. Тяжесть ее была тяжестью искренности. Юноша подумал о своих мечтах. О своей учебе. О желании сделаться лучшим в мире судебным экспертом. Вспомнил, что и батюшка его мечтал о том же… И обреченно склонил голову. Бо победил.

* * *

Выйдя из комнаты, Цы медленно, но бесповоротно направился к трону. Он шел, опустив голову, тяжело переставляя ноги, будто уже закованные в колодки. Подойдя к императору, Толкователь трупов упал на колени и ударил головой в пол. Стоявший позади него Бо едва заметно кивнул Нин-цзуну. Увидев этот кивок, государь смягчился лицом и удовлетворенно сделал писцу знак приступить к написанию окончательного приговора. Как только Цы его подпишет, суд будет окончен.

Началось оглашение. Цы вменялось в вину убийство министра Кана, а все его обвинения в адрес судьи Фэна не принимались в расчет. Чиновник читал документ не торопясь, под пристальным взглядом императора. Закончив, он передал признание на подпись Цы. Толкователь трупов принял документ дрожащими руками. Чернила на бумаге еще не просохли, словно давая юноше возможность что-то переменить. Цы взял и кисточку, но не смог удержать ее в трясущихся пальцах; кисточка упала, прочертив черный след на идеально чистом красном ковре. Цы извинился за свою неловкость, подобрал кисть и на секунду задумался над признанием, которое не оставляло места для сомнений: единственным виновным признавался Цы, обвинения в адрес Фэна вообще не упоминались.

Цы снова вспомнил доводы Бо и спросил себя: действительно ли батюшка хотел бы для него именно такого поступка? Юноша смочил кисточку на чернильном камне. И принялся медленно выводить свое имя. Кисточка скользила по бумаге криво, словно ее сжимал в своих холодных пальцах мертвец, чьей рукой кто-то водил. Однако когда подошел черед проставить фамильный знак, рука перестала повиноваться Цы. Все изменилось в одно мгновение — достаточное для того, чтобы мимолетно вскинуть взгляд над бумагой и увидеть торжествующую улыбку Фэна. Перед глазами Цы возникли тела его родителей, изувеченные обломками, смертная мука, которую претерпел его брат, и агония Третьей. Цы не мог их предать. Не мог оставить их гибель неотмщенной. Он смотрел и смотрел на Фэна, и на лице судьи вновь проступило беспокойство. И тогда Цы смял документ, порвал его в клочья и опрокинул на ковер чернильный камень.

* * *

Гнев Нин-цзуна не заставил себя долго ждать. Он распорядился связать подозреваемого и наказать его десятью палочными ударами за непочтительность к суду. Император объявил, что сразу же после палочного наказания он продиктует свой вердикт. Но Цы потребовал последнего слова. Он знал, что такое право ему полагается и что император не отважится перед всем двором нарушить ритуальную церемонию, установившуюся много веков назад. Услышав просьбу Толкователя трупов, Нин-цзун скривился, но все-таки дал свое согласие.

— Пока не иссякнет клепсидра! — процедил он сквозь зубы и распорядился привести в действие гидравлический механизм, который будет отсчитывать время речи Толкователя трупов.

Цы вдохнул поглубже. Фэн смотрел на него с вызывающим видом, но на окаменевшем лице его проступал страх. Вода заструилась по трубкам.

— Ваше величество. Больше чем сто лет назад ваш почтенный прадед внял наветам, и дело кончилось казнью полководца Юэ Фэя, неповинного во вмененной ему измене; его отвага и верность Китаю сегодня являются примером и образцом для детей в каждой школе, в каждом классе. В наши дни тот подлый приговор до сих пор вспоминается как одно из самых позорных событий в славной истории империи. Юэ Фэй был казнен, и, хотя впоследствии ваш батюшка его и реабилитировал, вред, причиненный его семье, так и не был возмещен в достаточной мере. — Цы помолчал и отыскал взглядом Лазурный Ирис. — Я не претендую на то, чтобы равнять себя с нашим великим военачальником… И все-таки я осмеливаюсь просить вас о правосудии. У меня тоже есть отец, который был обесчещен клеветой. Вы требуете, чтобы я взвалил на наш род еще и убийства, в которых я не только неповинен, но еще и сделал все возможное, чтобы их раскрыть. И я могу доказать, что каждое мое слово — истинно.

— Ты заявляешь об этом с самого начала заседания. — Нин-цзун нетерпеливо посмотрел на клепсидру.

— Тогда позвольте мне продемонстрировать вам потрясающую мощь этого оружия. — Цы поднял связанные руки, прося их освободить. — Подумайте, что может случиться, если столь ужасное изобретение попадет в руки врагов. Подумайте об этом, подумайте о вверенной вам Небом стране.

Цы очень надеялся, что последние слова произведут на императора нужное впечатление.

Нин-цзун что-то пробормотал, взвешивая смертоносное изделие в руке. Посмотрел на своих советников. Затем снова обернулся к Цы.

— Развяжите его! — скомандовал он.

Караульный, развязавший руки юноше, загородил ему путь, едва заметив, что Цы хочет подойти к императору, однако Нин-цзун допустил и это. Покрытый потом и запекшейся кровью, Цы шел вперед, шатаясь, сердце его бешено колотилось. Перед троном он упал на колени. Затем приподнялся, насколько это было возможно, и протянул руку. Император вложил в нее бронзовый цилиндр.

Стоя перед своим государем, Цы вытащил из куртки округлый камушек и мешочек с черным порохом, который он похитил из стола в спальне Фэна.

— Я держу в своей руке тот самый снаряд, который оборвал жизнь алхимика. Вы можете убедиться: он теперь не совсем круглый — от его поверхности откололся небольшой кусок. Это произошло, когда снаряд ударился о позвонок алхимика; отломанный кусочек я тоже сумел отыскать — в теле покойного.

Не добавив больше ни слова, вспоминая прочитанное в трактатах по обыкновенной артиллерии, Цы засыпал порох в дуло, уплотнил его кончиком кисти для письма и вложил в дуло заряд. Потом оторвал полоску от своей куртки и скрутил ее наподобие фитиля — кончик фитиля он просунул в небольшое боковое отверстие. Удовлетворившись сделанным, Толкователь трупов вернул оружие Нин-цзуну.

— Вот и готово. Остается только запалить фитиль и прицелиться…

Теперь император смотрел на скипетрообразный цилиндр в своих руках как на чудо. В его маленьких глазках разгорался блеск.

— Государь! — не выдержал Фэн. — Сколько еще я должен выносить эту позорную сцену? Каждое слово, которое излетает из уст этого шарлатана, — это грязная ложь.

— Ложь? — Цы обернулся к судье. — Тогда объясните, каким образом остатки похищенной у меня терракотовой формы, боевой порох и этот окровавленный шарик оказались в потайном ящике вашего стола? — Толкователь трупов снова обернулся к императору. — Ведь именно там я все это обнаружил, и если вы пошлете своих людей в Павильон кувшинок, они отыщут и больше.

Фэн молчал под победительным взглядом Толкователя трупов. Он сжал зубы и медленно приблизился к трону.

— Ну, если ты нашел это все в моем кабинете, ты сам мог все туда и подложить.

Цы остолбенел. Он надеялся, что начисто растоптал судью своим последним аргументом, однако тот был полностью уверен в себе. Цы почувствовал дрожь в коленях. Юноша сглотнул слюну, силясь отыскать правильный ответ.

— Прекрасно. Тогда ответьте мне на другой вопрос, — наконец произнес Цы. — Министр Кан был убит на пятый день нынешней луны, когда, по вашим заверениям, вас не было в городе. А вот Бо установил, что один из караульных узнал вас, когда вы подходили к дворцу — вечером, накануне убийства. — (Бо кивнул в подтверждение этих слов.) — Итак, у вас имелся мотив, имелись средства и, как теперь выясняется, имелась и возможность.

— Это правда? — спросил Нин-цзун.

— Нет! Неправда! — прогудел Фэн яростно и гулко, словно вулкан перед самым извержением.

— И вы можете это подтвердить? — не отступался император.

— Разумеется, — гаркнул Фэн и бросил напряженный взгляд на Толкователя трупов. — Эту ночь я провел дома, вместе с супругой. Я до утра наслаждался ее обществом. Вы это хотели услышать?

Цы от изумления сделал шаг назад. Фэн лгал! Он знал, что это ложь, поскольку именно он провел ту ночь с Лазурным Ирисом.

Юноша еще не успел прийти в себя, когда судья перешел в наступление:

— А ты? Где находился ты в ночь убийства Кана?

Цы залился краской. Он поискал во взгляде Ириса какой-нибудь знак поддержки — веревку, за которую он мог бы уцепиться, падая в водоворот. В эту минуту он позабыл, что женщина слепа и не способна прочесть в его глазах призыв о помощи. Однако Лазурный Ирис оставалась невозмутимой и молчаливой, на ее отрешенном лице застыло выражение покорной супруги. Цы понял, что эта женщина никогда не выдаст Фэна и что он не вправе ее в том упрекать. Если она предаст Фэна и признается в своей неверности, то приговорит не только своего мужа, но и саму себя. И у Цы не было права разрушать ее жизнь.

— Мы ждем, — поторопил Нин-цзун. — Есть у тебя что-то добавить, прежде чем я оглашу решение?

Цы помолчал, не отрывая затравленного взгляда от внучки оклеветанного и казненного героя.

— Нет. — Он опустил голову.

Нин-цзун мрачно покачал головой.

— В таком случае я, император Нин-цзун, Сын Неба и повелитель Срединного Царства, объявляю доказанной виновность подозреваемого Сун Цы и приговариваю его…

— Он был со мной! — прозвучал твердый голос из задних рядов.

По залу разнесся единодушный возглас изумления; присутствующие оборачивались посмотреть, откуда раздался голос. Лазурный Ирис выглядела невозмутимо и неуязвимо, точно стоящая статуя.

— Я не спала со своим мужем, — спокойно объявила она. — В ночь, когда убили Кана, я делила ложе с Цы.

Фэн никак не мог поверить услышанному, а сотни голов уже поворачивались в его сторону, и кожа его покрывалась мертвенной бледностью. Судья тоже поднялся с места, он бормотал что-то неразборчивое, впившись взглядом в безмятежные глаза жены.

— Ты!.. Ты не можешь!.. — Фэн был явно не в себе. Он попытался выбежать из зала, но император приказал его задержать. — Отпустите! — завывал судья. — Проклятая шлюха! И это после всего, что я для тебя сделал!

Судья одним рывком освободился от своих пленителей и выхватил оружие из рук императора.

— Назад! — пригрозил Фэн. Прежде чем его снова успели схватить, он схватил один из горящих светильников и поджег фитиль. — Назад, я сказал! — зарычал судья и направил ствол на императора; солдаты расступились. — Ах ты, сукина дочь… — Он поднял руку и прицелился в свою жену. — Я дал тебе все… Я все делал ради тебя… — Фитиль неудержимо прогорал. — Как ты могла?

Соседи отшатнулись от Лазурного Ириса. Теперь Фэн держал оружие двумя руками. Цилиндр подрагивал, подрагивали и его веки. Дыхание судьи сделалось прерывистым. Огонек на фитиле подобрался почти к самому стволу. Фэн закричал. Внезапно он развернул свое оружие дулом себе в висок. Гулкий взрыв потряс весь зал, и судья мешком повалился в лужу собственной крови. Несколько стражников сразу же набросились на Фэна, но его труп с размозженной головой уже не мог ни повредить кому-то, ни убежать. Изумленный Нин-цзун поднялся с трона, лицо его было забрызгано кровью Фэна. Император распорядился освободить Цы и объявил, что процесс завершен.