Пролог

— Любому мало-мальски образованному человеку известно имя мифического царя Эдипа. Изложение истории его жизни можно найти в знаменитых трагедиях Софокла «Царь Эдип» и «Эдип в Колоне». Это позднейшее переложение мифа. Должен заметить, что это имя продолжает волновать художников и сейчас. Только каждое время ищет свою интерпретацию…

— Вы имеете в виду эдипов комплекс? — услышал лектор возглас одного из студентов.

— Это область психологии, — ответил он, улыбнувшись. — И очень ограниченный аспект толкования мифа. Если вас интересуют подробности, можете посетить лекции специалистов по творчеству Зигмунда Фрейда.

Я бы хотел обратить ваше внимание на другое. Речь в дальнейшем пойдет о формировании современных европейских норм социальных отношений… Но об этом чуть позже, а сейчас я изложу вам суть мифа.

Фиванскому царю Лаю предсказали смерть от руки своего сына. Тот решил обмануть судьбу и велел бросить ребенка, проколов ему булавкой сухожилия, в лесах горы Каферон. Мальчика нашли пастухи и отнесли его во дворец бездетного царя Полиба. Тот воспитал найденыша как родного сына.

Когда мальчик вырос, он отправился к Дельфийскому оракулу узнать о своем происхождении. Но тот, не выдавая тайны его рождения, дал прорицание о том, что молодому человеку суждено убить своего отца и жениться на матери.

Юноша, уверенный, что речь идет о его приемных родителях, оставшихся в Коринфе, решил не искушать судьбу и отправился искать счастья в дальние страны.

На перекрестке трех дорог он встретил колесницу богатого горожанина, который был настолько с ним груб, что Эдип не выдержал… Он убил дорожным посохом царя Фив (а это был именно он) и его слуг. Не зная о том, что первая часть предсказания свершилась, он продолжил путь в Фивы.

Город много лет страдал от владычества сказочного чудовища Сфинкса. Только тот, кто сможет отгадать загадку, станет освободителем города. Юноша легко отгадал загадку Сфинкса, и тот от горя кинулся со скалы в море. Город был освобожден. Восторженные горожане предложили Эдипу в награду стать их царем и жениться на овдовевшей царице Иокасте. Так исполнилась вторая часть предсказания — Эдип женился на своей матери.

А вот дальше начинается уже другая история. История расплаты Эдипа за невольно совершенные действия.

Через много лет он узнает о том, что женат на собственной матери и является убийцей отца. Иокаста не вынесла этого известия и повесилась. А Эдип… Есть несколько версий его смерти. Самая распространенная из них, что он сам выколол себе глаза и погиб от преследования эринний, богинь судьбы.

Хочу обратить ваше внимание на тот факт, что Эдип не ведал, что творил. И тем не менее был жестоко наказан.

Если в более ранних мифах человек не мог быть осужден за свои поступки (всему причиной был рок, судьба), то здесь впервые мы сталкиваемся с мыслью о личной ответственности.

— Но ведь он был ни в чем не виноват! — возмутился все тот же неугомонный студент.

— Вы уверены? — серьезно спросил преподаватель. — А разве действия, которые мы совершаем в жизни даже неосознанно, не ведут к определенным последствиям?..

 

1

Свежий ветер обдувал разгоряченную кожу лица и трепал волосы. Всегда прилизанная прическа была его визитной карточкой. Сейчас она совершенно не соответствовала его представлениям о хорошем тоне. К черту хороший тон! Сегодня он должен успеть. Он должен выжать из своей старушки все ее лошадиные силы, чтобы явиться хотя бы раз в жизни вовремя! Еще не хватало, чтобы он не успел на погребение своего единственного отца.

Ральф вдавил педаль газа почти до упора, но машина не могла ехать быстрее, чем ей было предписано. Отец несколько раз предлагал ему подарить новую машину, но он отшучивался, говоря, что слишком любит свою старушку и не хочет менять верную подругу на новую, красивую, но совершенно ему неизвестную пассию. В этой отговорке, конечно, содержался некий намек на принципиальные расхождения в мировоззрении отца и сына, но оба делали вид, что обсуждают исключительно машину. Отец не так часто пытался вернуть былые отношения, Ральф был ему за это несказанно благодарен. Они существовали в этом мире независимо и одиноко, любя друг друга, но не понимая и не прощая.

Наверное, даже между самыми умными и верными друзьями может встать женщина. Когда-то они с отцом очень дружили. Ральф поморщился от этой мысли как от зубной боли. Теперь ничего не изменить и ничего не вернуть назад. Поздно… В горле защипало, а в глазах появился сыпучий песок. Он тряхнул головой и пошире открыл глаза, чтобы видеть дорогу. Он не должен вспоминать и чувствовать. Ему всего лишь надо доехать и попытаться разобраться, что произошло.

* * *

Отцу два месяца назад исполнилось шестьдесят. Это не тот возраст, когда умирают так внезапно. Мистер Грин-старший мог любого положить на лопатки не только силой своего интеллекта и фантастической интуицией, но и в прямом смысле этого слова.

Генри Грин был чертовски силен и спортивен. Он никогда не болел и смеялся над жалобами ровесников, которые соблюдали диеты и ездили на оздоровительные курорты. Еще бы! У него просто не было этих проблем. Он мог есть все, что душе угодно, пить, сколько хочется, танцевать до утра, хохотать с молоденькими дочками деловых партнеров и заставлять их умолять его остановиться и не шутить больше, потому что они готовы умереть от смеха; он мог обливаться ледяной водой, выигрывать у молодых в теннис…

Господи, чего он только не мог!

Единственное, чего он не мог сделать — это умереть! Вот так — просто умереть! Вдруг! Не сказав Ральфу ни слова…

В конце концов, ведь я тоже его единственный сын, разозлился Ральф и опять мотнул головой. Он все еще не верил, что звонок мачехи не розыгрыш. Это было бы слишком даже для ее странной натуры. А предположить, что ей могла прийти мысль таким образом заманить его в отчий дом, было слишком дико.

Значит, все правда… И он увидит отца в строгом траурном костюме, с сомкнутыми губами, с закрытыми глазами, тихого и молчаливого. Он переступит порог родного дома через столько лет только для того, чтобы навсегда попрощаться с самим собой. С тем, каким он был или всегда хотел быть. Навсегда похоронить тайную мечту когда-нибудь сидеть напротив отца в своем любимом кресле в библиотеке, за которым он когда-то прятался от его справедливого гнева, и говорить с ним на какие-нибудь мужские темы… И чтобы слышался из соседней комнаты смех его детей и тихий голос жены. И чтобы видеть, как отец скрывает свою нежность к внукам и гордость невесткой. И как прячет он за иронической усмешкой желание сказать, что он всегда знал, что его сын настоящий ученый.

Всего этого никогда не будет. Ральф слишком был похож на собственного отца. Так же упрям и скрытен. Они уперлись в своем непонимании. Они просто никогда не смогли заговорить об этом. Потому что слишком любили одну и ту же женщину…

* * *

Как ни спешил Ральф, он все-таки решил заехать на заправку. Все равно по дороге. Он уже пересек черту города. До дома отца оставалось каких-то десять минут. Сейчас он проедет немного прямо, потом свернет у светофора направо, потом еще минут пять, и вот они — ажурные ворота, ведущие в райские кущи.

Ральф не мог отделаться от желания иронизировать по поводу богатства его семьи. Так было легче перенести то, что ему предстояло. Ирония по поводу его происхождения и золотой ложки, которую он держал во рту при рождении, была надежным щитом от боли, вызванной сообщением о внезапной кончине отца. Ральф хорошо представлял фальшивые скорбные лица, которые он увидит через несколько минут. Как же им хочется, чтобы скорее окончились все формальности, связанные с погребением, и началось священнодействие, называемое чтением завещания. Вожделенная мечта каждого прихлебателя в богатом доме состояла только в одном — быть упомянутым в завещании.

Мысль о том, что он теперь наследник империи отца, не вдохновляла Ральфа. Он давно решил для себя, что не нуждается ни в его деньгах, ни в ореоле его знаменитого имени. В университете он при всякой возможности подчеркивал, что не имеет к уважаемому семейству ни малейшего отношения.

Смешно сказать, но ему это удавалось. Он специально долго выбирал место работы, где наверняка не встретит никого из знакомых, которые могут раскрыть его маленькую тайну. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову, что отпрыск одного из богатейших людей страны может работать простым преподавателем древней истории и скромно жить на заработанные деньги.

Приятелей у него было немного, девушки долго не задерживались в его холостяцкой квартире, а всякие попытки познакомиться с его семьей приводили почти всегда к немедленному разрыву. Он не собирался делиться ни с кем своей историей, своей печалью и своей независимостью.

С того самого дня, когда он объявил отцу о том, что не собирается жить с ним под одной крышей, он перестал претендовать и на его помощь. Маленький принц превратился в нищего. Отец со свойственным ему оптимизмом надеялся, что сын одумается, то есть не сможет соизмерять свои привычные потребности с реальными возможностями молодого преподавателя.

Но мистер Грин ошибся. У Ральфа был такой же упрямый характер и достаточная доля юношеского анархизма. Он не хотел принять «нового» отца, не пожелал признавать естественную логику течения жизни. Если уж терять, то все, решил он и постарался не отступать от намеченной цели. Если его отец смог когда-то создать фантастическую финансовую империю, имея только хорошую голову и исключительную любовь ветреницы-фортуны, то и он сможет прожить свою собственную жизнь, посвященную поискам утраченных человечеством ценностей.

Ральф не просто любил древнюю историю, он жил в другом мире, в мире, где человек был прост, чист и наивен. А для того, чтобы оказываться в любимой обстановке, ему не нужны были миллиарды — вполне хватало воображения и книг.

* * *

Обо всем этом он думал, тупо глядя, как симпатичный юноша заправляет его старушку. Парень радостно улыбался, занимаясь немудреной работой, и Ральф вдруг почувствовал себя старым. Так можно улыбаться, когда впереди тебя ждет свидание с девушкой и утренняя трепка от отца, которому не нравятся ночные отлучки сына.

Ральфу уже никто не может сказать, что он не прав. Единственным человеком, которого он стал бы слушать, делая вид, что это ему совершенно безразлично, был только Грин-старший. Теперь он абсолютно свободен в своих поступках и совершенно одинок в этом мире. То, чего Ральф так долго добивался, случилось… Лучше бы не такой ценой…

Ральф повернул ключ зажигания и мягко тронулся, понимая, что время, отпущенное на воспоминания, кончилось. Сейчас он окажется в самой реальной реальности.

* * *

Кованые ажурные ворота были конечно же оснащены камерами наблюдения. Ральф нажал кнопку звонка и помахал рукой пустому глазу, приняв самый независимый вид. Пусть все, кто видит его, не думают, что он волнуется. А он испытывал ужас, потому что не переступал порог отчего дома уже пятнадцать лет. Он даже не представлял себе, что можно так бояться того, что увидит свое прошлое. Как во сне, усмехнулся Ральф, подруливая к центральному входу. Все то же и не то…

Дом показался ему нахмуренным и враждебным. Было впечатление, что внутри никого нет, хотя Ральф понимал, что за каждым его движением наблюдают. Он в который раз упрямо тряхнул головой и дотронулся до золоченой ручки массивной дубовой двери.

* * *

— Ральф, милый, как быстро ты добрался, — услышал он мелодичный голос и на минуту зажмурился.

Он уже начал забывать, какой у нее голос. Мягкий, обволакивающий, низкий… Волшебный голос. Так говорят в кино героини или небесные чаровницы, которые приходят во сне к юношам. Она знала власть своего голоса и умела ею пользоваться. Отец всегда соглашался с ней, когда она начинала так говорить. Когда-то Ральф, как спутники Одиссея, чуть не сошел с ума от этого голоса…

Ральф открыл глаза и постарался улыбнуться. Как же она хороша! Прошедшие годы не убавили, а прибавили ей красоты и шарма. Из просто красивой молодой женщины она превратилась в изысканную светскую львицу. Фигура перестала быть точеной и чуть угловатой, а налилась силой и томностью, грудь потяжелела, бедра стали чуть шире, а щиколотки, наоборот, стали изящней и тоньше. Шея мраморная, высокая, гордый подбородок, особый абрис скул… Как это называл отец? Голодные… Сливовые глаза, в которые не попадает свет из-за пушистых и длинных ресниц. Губы… Полноватые, прекрасного рисунка… Он помнил эти губы, помнил, как они чуть растягиваются в улыбке в правом уголке. Всегда только в правом… Волосы… Тяжелые, густые, цвета соломы… Она теперь убирает их в пучок. Огромный пучок, который мог бы надломить менее гордую шею.

Ральф увидел ее всю. До накрашенных розовым лаком пальчиков на ногах, которые были скрыты тонкими чулками и остроносыми туфельками… До ключиц, которые выступали под тонким кашемировым джемпером… До трепещущих ноздрей, которые как всегда уловили запах его волнения и его желания.

И он опять возненавидел себя. Как пятнадцать лет назад, когда увидел ее впервые и понял, что не хочет называть ее мачехой, потому что не хочет делить ее с отцом или с любым другим мужчиной… Он думал, что освободился от наваждения…

Черт подери, она всегда знала, что с ним происходит!

Она улыбнулась ласково и печально, вздохнула, как бы извиняясь за свою природу, и убрала протянутую руку.

— Как добрался, милый? — спросила она, нарушая повисшую плотную тишину.

— Хорошо, — чересчур резко ответил он. — Я хотел бы пройти.

Она повела плечами и отступила от двери, пропуская Ральфа в холл. Он сделал несколько шагов и остановился, потрясенный. Здесь совершенно ничего не изменилось: те же тяжелые кожаные кресла, фотографии на каминной полке, вазы с цветами, картины, портьеры, пушистый ковер, тяжелый длинный стол у дивана, раскрытые книги. Казалось, что он слышит громкий смех отца, который говорит с кем-то по телефону. Как будто еще не ушел отсюда…

Ральф повернулся и встретил ее виноватый взгляд. Она быстро опустила голову и опять повела плечами.

— Я не буду тебе мешать. — Ее голос был чуть надтреснутым. — Пойду к себе. Базиль проводит тебя в твою комнату. Прими душ, переоденься. Поговорим, когда захочешь.

— Думаю, нам есть о чем поговорить, — резко ответил Ральф. Он не собирался ее жалеть. В конце концов, это она виновата в том, что он не был здесь так долго и не провел с отцом эти годы. — Я готов выслушать все сейчас. Объяснения по телефону меня не слишком устроили. Что здесь произошло?

Она поправила свой тяжелый пучок. Ральф заметил, что рука ее дрожит. Потом направилась к креслу. Движения были медленными и неуверенными.

— Ты хочешь говорить сейчас? — спросила она, опускаясь в кресло.

— Да, — упрямо ответил он. — Я слишком долго ехал сюда, чтобы ждать.

— Я не могу добавить ничего, кроме того, что говорила по телефону.

— И тем не менее…

— Он был немного болен, — начала она неуверенно, — совсем чуть-чуть. Легкая простуда. Мы совершенно не волновались. Пару дней он не хотел признаваться, что чувствует себя неважно. Потом согласился остаться дома. Ты же знаешь, что для него это совершенно невозможно…

— Знаю, — нетерпеливо перебил ее Ральф, она говорила совсем не то. — При чем тут это?

— Потом он два дня провел в постели, — продолжала она, как бы не слыша замечания пасынка. — Я позвонила доктору. Он сказал, что это простуда, переутомление, выписал витамины, посоветовал просто отлежаться и провести неделю дома.

— И что?!

— В тот день он спал в саду. Я считала, что он идет на поправку. Но он не проснулся… — Последние слова она почти шептала.

— И все?! — поднял брови Ральф. — Это все, что ты можешь мне сказать?

— Все, — просто ответила она и укоризненно посмотрела на Ральфа. — Это все, что знаю я. Остальное сказали врачи. Окончательный диагноз — обширный инсульт…

— С какой стати? — спросил Ральф. — У него были проблемы с давлением?

— Нет… Никогда, — покачала она головой. — Ты же знаешь, что он никогда не жаловался на здоровье…

— Это-то меня и удивляет. — Он пытался скрыть раздражение, но ему это мало удавалось. — Отец был потрясающе здоровым человеком. Может быть, он что-то скрывал?

— Как можно скрыть что-то от женщины, которая спит с мужчиной каждую ночь рядом? — удивленно вскинула она голову.

Ральф понял, что лицо его заливает краска. Она так спокойно говорила о своей близости с отцом, что в нем зашевелилась ревность, с которой он боролся столько лет. Он даже не понимал сейчас, какого рода была эта ревность. Что ранит его больше? Ее любовь к отцу или любовь отца к ней, которая вытеснила сына из его сердца. Стоп! Он не для этого приехал сейчас. Есть проблема куда более важная…

— Значит, ты не замечала ничего особенного? — как можно более спокойно спросил он.

— Нет. Он был чем-то расстроен последнее время, но здоров. Небольшая простуда… Только и всего…

— Да… — протянул Ральф, — небольшая простуда.

— Ты можешь поговорить с доктором, — тихо сказала она. — Я сама ничего не понимаю.

— Поговорю, — кивнул Ральф, понимая, что требовать чего-то от женщины, которая потеряла мужа, сейчас бесполезно. По ее лицу было видно, что она подавлена.

У них не общее горе, а у каждого свое. И ему надо постараться не обвинять ее, а просто разобраться и принять факты. Отец был слишком жизнелюбив и вполне мог скрывать свои проблемы.

— Во сколько я должен быть готов? — спросил он, заканчивая разговор.

— Через два часа. Базиль пригласит тебя. Я не буду тебе мешать…

Ты мешала мне эти пятнадцать лет, хотелось крикнуть ему в это прекрасное лицо, ты погубила мое сердце, ты разлучила меня с отцом!.. Но он только криво улыбнулся, кивнул и отправился в свою комнату ждать свидания с последним родным человеком на этой земле.

— Лиз! — услышал Ральф голос, который меньше всего ожидал услышать в этом доме. Как, однако, далеко зашли их отношения, если брат отца позволяет себе называть ее так.

— Лиз, куда ты запропастилась? Я жду уже полчаса, — продолжал настаивать Хью Грин, младший брат почившего в бозе хозяина дома. — Ты не говорила, что уйдешь так надолго…

Ральф увидел сначала только носки его ботинок. Они лениво передвигались со ступеньки на ступеньку. Он, видимо, решил спуститься и проверить, чем занимается его прекрасная невестка. Ральф почувствовал, что волосы на его загривке встали дыбом. Он не любил Хью. Природу их специфических отношений с отцом он никогда не понимал до конца. Знал только одно: между ними что-то произошло очень много лет назад и это позволило его отцу отказать брату от дома.

У Хью был небольшой, но довольно доходный бизнес, который давал ему возможность жить безбедно. Однако отец никогда не предлагал брату принять участие в своем бизнесе или хотя бы занять место управляющего одной из компаний, который получал бы несравнимо больше одинокого предпринимателя и гораздо меньше рисковал.

Дядя был владельцем небольшого антикварного салона. Он умел находить выгодных клиентов и эксклюзивные вещицы, которые продавались за такие хорошие деньги, что комиссионных вполне хватало на содержание хорошего дома, дорогие костюмы и последние модели машин.

Ральф знал, что отец всегда с легким пренебрежением относился к делам брата, так как считал все это мышиной возней. Конечно, человеку, вокруг которого крутился весь мир, было смешно наблюдать за барахтаньем в мелкой и мутной воде, но отец никогда не распространялся на эту тему. Ему было достаточно того, что брат не висел у него на шее и не требовал денег.

Ральф никогда не любил своего дядю, более того — даже не считал его родственником. Он просто привык учитывать его наличие, и не больше. Они не виделись почти пятнадцать лет, и Ральф не сильно переживал по этому поводу. Как ни странно, он меньше всего ожидал увидеть его сегодня здесь. Хотя чему здесь удивляться? Стервятники всегда слетаются, чтобы полакомиться мертвечиной.

Ральф подумал так, и ему на мгновение стало стыдно. Какое он имеет право осуждать дядю? Они были родными братьями… Он ведь точно не знал, что между ними произошло. Похороны не тот момент, когда надо сводить счеты. Тем более когда это не твои счеты…

И тем не менее Ральфу было неприятно видеть Хью и слышать его интимный капризный голос, обращенный к мачехе. Почему-то мелькнула мысль, что он слишком удачно выбрал время, чтобы приехать в дом брата. Теперь ему никто не может помешать…

Чему помешать? — одернул себя Ральф. А кто тебе теперь может помешать? Ты-то зачем сюда приехал? Проститься с отцом? Получить его деньги? Опять оказаться рядом с Элизабет? До момента, пока он не увидел острые носки ботинок дяди, Ральф мог убеждать себя в том, что его больше всего интересует отец, но теперь в желудке его шевельнулся нехороший холодок. Чем он лучше всех остальных? Почему он явился только сейчас? Он ведь нужен был отцу, пока тот хотел его видеть. А сейчас? Он ведь тоже приехал поучаствовать в дележке… Благо есть что делить. Он поморщился от отвращения к самому себе и своим мыслям.

* * *

Ботинки замерли на середине лестницы, потом устремились вниз. Через секунду дядя сделал последний шаг к блудному племяннику, которого все-таки заметил. Или это мачеха сделала ему знак?

— Ральф, дорогой, — нараспев произнес он, — как давно мы не виделись! Дай мне обнять тебя!

Ральф видел фальшивый блеск водянистых голубых глаз и нерешительное движение рук, которые готовились превратиться в родственные объятия. Уклониться от ритуального лобызания было уже почти невозможно. Ему не хотелось огорчать отца, дух которого был над ними или с ними. Хотя, скорее всего, Грин-старший потешался сейчас над потугами двух взрослых мужчин сыграть в игру «дай я тебя расцелую, мой дорогой родственник». Отец умел и любил ставить других в щекотливое положение, испытывая мужчин на прочность, а женщин на нежность и доброту. Мало кто выдерживал…

— Ну, не отстраняйся, давай обнимемся, — предложил дядя, в голосе которого был скорее вопрос, чем предложение. — Такая потеря…

Ральф вдруг понял, что сейчас дядя попытается превратиться в младшего брата, которому придется вытирать слезы. Но он-то тут совершенно ни при чем. Скорее, это он, Ральф, младшенький. Хотелось бы ему позволить себе расслабиться.

* * *

Отец приучил его быть взрослым в тот самый день, когда они вдвоем стояли у постели умирающей матери. Ральфу было всего семь. Он давился слезами и захлебывался от тихих, но безудержных рыданий. Мать гладила его по руке и уговаривала не отчаиваться. А отец, долго наблюдавший эту трогательную картину, вдруг изменился в лице и поманил его пальцем, показывая головой на дверь. Ральф поплелся за ним, ожидая, что за дверями комнаты отец начнет заглядывать ему в глаза и уговаривать не плакать. Но мистер Грин поступил по-другому. Он поднял сына за шкирку и хорошенько потряс его. Слезы от такой неожиданности моментально высохли, а рыдания так и остались где-то глубоко в груди.

— Ты что себе позволяешь? — гневно спросил отец. — Ты что не понимаешь, как ей больно?

— Папочка… — попытался всхлипнуть Ральф.

— Запомни, женщина не должна видеть тебя слабым. Никогда! Ты мужчина, и у тебя есть единственное право — быть сильным.

— Я… — попытался опять пискнуть сын.

— Ты никогда не будешь ныть, если тебе больно. Женщине всегда в тысячу раз больнее. Тем более твоей матери. Она очень любит тебя, поэтому ей еще больнее. Лучше разжуй себе зубы, но никогда не показывай, как тебе плохо. Ты понял меня? — Отец заглянул ему в самые зрачки. Глаза его были ярко-черными.

Ральф испугался этого взгляда больше, чем слов, которые произносил отец. Он не слишком понимал их смысл. Только потом, лежа ночью под мягким теплым одеялом и пытаясь пожалеть себя, он вспомнил все, что говорил отец, и осознал…

Это был первый урок мужества. Женщина всегда права, и она не должна видеть твою слабость. Это он запомнил навсегда. Когда матери не стало и они остались вдвоем с отцом, никто из них не позволил себе ни одного лишнего слова и ни одного вздоха. Может быть, стоило поплакать однажды вместе, но Ральф упрямо исполнял наказ отца и старался быть сильным и взрослым.

Если бы они тогда пережили свое горе вместе, они смогли бы поговорить и решить проблему, связанную с Элизабет…

Никогда нельзя закрыть глаза и ждать, что все уладится само собой. То, что не решено, обязательно догонит тебя и потребует ответа.

* * *

— Прости, Хью, но я не вижу необходимости обниматься, — довольно грубо ответил племянник. — Думаю, мы оба понимаем, что это всего лишь дань глупой традиции.

Дядя укоризненно покачал головой, но отступил назад.

— Ты давно здесь? — продолжал Ральф в том же тоне. — Отец сам пригласил тебя?

— Да, представь себе, — ответил Хью, — он сам пригласил меня. У нас были кое-какие дела. К тому же могу констатировать, что со временем люди умнеют. Твой отец наконец признал, что был не совсем прав по отношению ко мне.

Теперь брат отца говорил развязно и довольно нагло, наблюдая за реакцией Ральфа. Он засунул руки в карманы брюк и плавно раскачивался с носка на пятку. Ральф спокойно смерил его с головы до ног и развернулся, чтобы уйти: разговаривать было не о чем. Пока он не поймет, что тут происходило в последнее время, ему все будут казаться убийцами. Надо держать себя в руках.

— Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — попытался остановить его Хью. Видимо, ему не хотелось чувствовать себя побежденным.

— Когда мне будет что сказать, — повернул голову Ральф, — я дам знать.

— Как хочешь… — пожал плечами Хью и повернулся к Элизабет, как бы ища поддержки.

Ральф заметил этот взгляд и с замиранием ждал, что сделает мачеха. Но Лиз сидела, вжавшись в кресло, она не слушала разговор мужчин, а думала о чем-то своем. Она даже не подняла головы. Это слегка успокоило Ральфа, и он отправился в свою комнату, чтобы прийти в себя после встречи с родственниками.

* * *

В голове Ральфа был совершенный сумбур. Что-то здесь было не так! Он никак не мог понять, почему отец решил возобновить с братом отношения. Неужели это старость? Или он действительно был очень болен и решил наладить отношения с семьей? Но почему тогда он не позвал его? Что-то здесь было не так…

Ральф был настолько выбит из колеи, что даже ничего не почувствовал, переступая порог комнаты… Впрочем, тут ничего не изменилось. Он мог с закрытыми глазами найти любимые книги и сказать, где лежит его старая бейсболка.

Элизабет ничего не тронула и здесь. Или отец запретил ей делать это? Интересно, он заходил сюда? Нет, скорее всего он не позволял себе этого. Трудно было представить, что отец нежно перебирает его вещи и по его щеке ползет слеза. Ральф до боли сжал зубы: спасительная злая ирония сегодня не сильно помогала…

* * *

Через полчаса Ральф вышел из ванны, с удовольствием чувствуя, как под жесткими струями расслабились мышцы. По спине и ногам сползали прохладные капли, но это тоже было приятным ощущением. Он остановился перед большим зеркалом и посмотрел на себя. Все в порядке: глаза не красные, лицо спокойное.

Когда-то он ненавидел это зеркало. Еще бы! Если каждый день вместо мускулистого спортивного парня оно показывало хорошенького толстенького ангелочка. А потом эти прыщи… Только в старших классах Ральф, который принципиально не изнурял себя в спортивном зале, а просиживал в библиотеке, мог спокойно посмотреться в зеркало. С него как-то сам собой слетел жир, лицо заострилось, грудь и руки обросли мускулами, а ноги стали стройными и достаточно длинными. Он сам не понимал, как произошла эта перемена, потому что не отдавал себе отчета в том, что дальние пешие прогулки по окрестностям города и ведение самостоятельных раскопок были самыми лучшими физическими упражнениями. А поскольку делал он это легко и с удовольствием, тело легко приняло удобную для этого форму. На него даже стали обращать внимание девушки, но он настолько привык находиться среди своих древних героев, что нынешние жители земли его как-то мало интересовали.

Девушек надо было водить в кафе, трястись на дискотеках, обсуждать эти жуткие фильмы… Это было скучно ему, а им было скучно с ним, потому что он ни о чем не хотел говорить, кроме своего Древнего Рима.

Римские парни! Они были совсем другими. Воины, мыслители, поэты. Нет, сегодняшние женщины не могли соответствовать их представлениям. А поскольку Ральф в глубине души считал себя настоящим римским парнем, то он с легким презрением смотрел на девочек из колледжа. Он вообще не любил женщин… До того момента, пока не появилась Элизабет.

* * *

Ральф подошел к окну и уперся лбом в стекло. Он так долго старался не думать о ней. Он не хотел ее видеть. Он убедил себя, что ненавидит ее. Она испортила его жизнь. Она разлучила его с отцом. Она…

Но он до удушья хотел ее. Сейчас. Тогда. Всегда.

Ральф зарычал и замотал головой, но воспоминания уже захватили его. Он вспомнил все. До мельчайших подробностей.

Элизабет появилась в их доме через несколько дней после его семнадцатилетия. В тот день отец небрежно заметил, что вечером они будут ужинать втроем: он хочет познакомить его с одной очень хорошей женщиной. Ральф тогда ухмыльнулся и пожал плечами. Подумаешь, событие! Отец уже много лет был один. Юноша был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что в жизни взрослого мужчины всегда есть женщины. Несмотря на то что отец был увлечен своими делами и проводил на работе почти все время, Ральф догадывался, что иногда он отсутствует дома по другим причинам. В такие дни отец приходил подобревший и не такой серьезный. Он довольно долго и весело разговаривал с сыном, подначивал его и пытался узнать о девчонках из школы. Ральф отшучивался и говорил, что еще не родилась женщина, которая сможет ему понравиться.

К заявлению отца о том, что с ними будет ужинать какая-то дама, он отнесся совершенно спокойно: это должно было когда-нибудь случиться. Пусть женится. Ральфу было даже весело. Это было какое-то новое событие в их спокойной и устоявшейся жизни. Скорее всего, это будет одна из тех милых пожилых женщин, с надеждой смотревших на его неувядающего красавца отца, который и в пятьдесят выглядел гораздо лучше своих молодых товарищей. Неужели какой-то вдовушке удалось уговорить его?

Ральф готовился к довольно скучному и чопорному ужину и вопросам о том, какой путь он выбрал в жизни. Его быстрый ум готовил убийственные ответы. Пусть привыкает.

Когда он увидел Элизабет, у него просто отвалилась челюсть. Во-первых, она была потрясающе молода. Он не дал бы ей и двадцати пяти. Это потом он выяснил, что ей уже исполнилось тридцать три. Высокая, стройная, с золотыми распущенными волосами, с восхитительной застенчивой улыбкой, она одним наклоном головы скрутила его в узел. Он понял, что задыхается. То, о чем он мечтал, что душной темной ночью заставляло его сбрасывать одеяло и стонать от невыносимой сладкой боли, стояло перед ним и протягивало руку. Женщина-желание, женщина-приманка, женщина-убийца…

Он еще не совсем понял, что произошло, но вдруг впервые увидел отца молодящимся стареющим мужчиной, напыщенным и самодовольным. Он уверенно держал руку на плече своей знакомой, всем своим видом показывая, что она принадлежит ему. Раньше отец себя так не вел! Ральф не отдавал себе отчета в том, что его просто топит черная нерассуждающая ревность, которая не различает никаких чувств, кроме единственного — желания обладать. И еще: убить каждого, кто посмеет этому препятствовать.

В тот день, когда Ральф встретился с Элизабет, он захотел, чтобы его отец исчез с лица земли.

* * *

Потом начался непрекращающийся кошмар. Они поженились очень быстро. Ральф понял, что устроенный ужин был всего лишь данью какой-то условности. Отцу надо было представить их друг другу, все уже было решено.

Каждый вечер Ральф мучительно ждал той минуты, когда отец ласково касался руки или колена Лиз и глазами показывал наверх. Она счастливо улыбалась, потом поднималась и небрежно посылала Ральфу воздушный поцелуй. Потом они невероятно медленно — улыбаясь, прикасаясь, перешептываясь — шли к лестнице.

Потом в ушах Ральфа долго звенел ее легкий смех и волшебный шепот. Даже когда они уже давно засыпали, он все еще слышал ее вздохи, ее хрипы, ее рыдания…

Да, он опускался до того, что крался как вор к их дверям и слушал, слушал…

Он постепенно сходил с ума. Единственным способом выжить было научиться ее ненавидеть. Он целыми днями придумывал ей недостатки, цеплялся к пустякам, грубил и нарывался на неприятности. А по ночам он молил Бога, чтобы отец испарился, а на его месте оказался бы он.

Элизабет всегда знала, что с ним происходит. Она смотрела на него ласково и печально, когда он вдруг сорвавшимся голосом доказывал ей, что она не имеет права трогать в этом доме вещи, потому что их покупала совсем другая женщина. Он опустился даже до того, чтобы использовать в борьбе с Элизабет имя матери. В этой войне все средства были хороши.

Лиз нежно улыбалась, наклоняла голову и говорила, что больше не будет этого делать. Потом трепала его по волосам и уходила. Это было самое ужасное. Он готов был грубить ей сутками, лишь бы она коснулась его волос. Он замирал в этот миг, вбирая нежность и прохладу ее пальцев и вдыхая чистый тонкий запах ее тела.

Он любил и ненавидел одновременно. Иногда ему казалось, что она нарочно издевается над ним. Дразнит его. Провоцирует. Возбуждает. А потом пересказывает это отцу, и они вместе смеются над ним в темноте спальни.

Через год Ральф понял, что или покончит с собой, или убьет отца. Мысль о том, чтобы сделать что-то, чтобы выгнать из дома Элизабет или убить ее, в голову просто не приходила. Можно было просто найти самый отдаленный университет и поступить учиться туда, чтобы сбежать из дому, но Ральфу этого было мало. Он должен был найти причину, по которой мог бы вообще никогда не бывать дома и не поддаваться искушению. Единственным способом, который он нашел, была ссора с отцом.

Причину для ссоры найти было довольно трудно. Отец последний год был всегда весел, приветлив, смешлив. Он был влюблен и счастлив. И как любой человек, испытывающий настоящее чувство, был очень нетребователен к окружающим. Он спрашивал у Ральфа о делах в колледже, но как-то мимоходом. Он не пытался руководить им или давать советы. Впервые в жизни отец не настаивал на том, что сын должен стать одним из работников его империи, а потом войти в совет директоров, чтобы когда-нибудь продолжить дело. Он довольно спокойно отнесся к тому, что сын собирается посвятить себя изучению древних цивилизаций, Грин-старший только пожал плечами, сказав, что каждый выбирает свой путь.

Тогда Ральф придумал совершенную глупость, но это был единственный путь. Однажды за обедом он обнародовал свои революционные мысли. Он заявил, что ему претит роскошь и праздность, в которой они живут. Отец удивленно поднял брови: упрекать его в лености и праздности было просто смешно, а не только несправедливо. Ральф же продолжал разглагольствовать, обвиняя всех, у кого в кошельке есть денег чуть больше, чем это нужно для пропитания. Он подкреплял свои теории примерами из истории, цитатами из классиков, собственными наблюдениями. Отец сначала смеялся, считая, что сын шутит, но потом разозлился. Ральф подверг сомнению саму систему жизни Грина-старшего, который создал свое богатство сам и работал как каторжный всю свою жизнь. Ральф понял, что добился своего: отец был в бешенстве. Никому и никогда он не позволял говорить с собой в таком тоне и так уничижительно.

— Хорошо, юноша, — сказал он, еле сдерживая себя, чтобы не отвесить сыну хорошую затрещину, — если ты так уверен во всех этих глупостях, иди на все четыре стороны. Живи сам. Обходись без денег и привилегий. Учись. Зарабатывай. Только, однажды приняв решения, не меняй его. Иначе ты не мужчина. Я с сегодняшнего дня не дам тебе ни цента. Доказывай. Вперед!

— Ты не веришь, что я смогу без тебя обойтись? — развязно ответил Ральф. — Наивный… Я тебе могу пообещать больше: ты больше не увидишь меня в своем доме. Я буду жить сам.

— Вопросов нет! — почти закричал отец. Он никак не мог прийти в себя от заявлений и поведения сына. Его спокойный и ласковый ребенок за одну минуту превратился в наглого прыщавого подростка с вечной претензией на попрание основ мироздания, а он таких терпеть не мог. — Поднимайся и отправляйся прямо сейчас, вот в этих штанах и майке. Посмотрим, на что ты способен.

— У меня тоже нет к тебе вопросов. — Ральф отшвырнул от себя вилку и с грохотом отодвинул стул. — Премного благодарен. Первое мое самостоятельное решение вызвало такое негодование. Что же будет дальше? Адью, родители! — Он криво усмехнулся и, круто развернувшись, направился к дверям столовой.

— Ральф, не делай этого!

Он круто повернулся.

Элизабет умоляюще смотрела на него своими сливовыми глазами.

— Ты будешь очень-очень жалеть. Твой отец любит тебя. Очень любит. Но у всего есть предел… Ты был очень груб. Извинись и останься. Потом будет поздно.

Пока она произносила эту маленькую речь, мужчины, набычившись, смотрели друг на друга. Наверное, только в этот момент отец догадался об истинных причинах поступка сына. На какой-то момент лицо его разгладилось, а в глазах появилась знакомая лукавая искра. Ральф понял, что должен сделать последний ход и нанести непоправимый удар. Он плюнул под ноги мачехи, потом поднял глаза, в которых были пустота и ненависть.

— Кто ты такая, чтобы давать мне советы?! Я не просил тебя приходить в наш дом. Ты заняла место, которое тебе не принадлежит и никогда не принадлежало. Одно дело спать со смазливой девчонкой, но совсем другое — делать из нее жену и мать. Ты не годишься ни на ту роль, ни на другую. Твое место…

К счастью, звонкая пощечина отца не дала ему закончить мысль. Элизабет повисла на руке мужа, понимая, что в таком состоянии он просто-напросто покалечит сына.

— Милый, не слушай его! — молила она. — Он не ведает, что говорит. Он не то хотел сказать. Прости его, если ты любишь меня. Прости…

— Пошел вон! — прохрипел Грин-старший, стряхивая с себя Элизабет. — И не попадайся мне больше на глаза.

Ральф удовлетворенно хмыкнул и пошел прочь. Обратного пути уже не было. Его математический расчет оправдался. Отец мог стерпеть выпад против него лично, но то, что сын позволил себе коснуться женщины, кем бы она ни была…

Да, Ральф обеспечил себе бегство. Теперь он удалил от себя причину своего психоза, кошмара, бессонных липких ночей. Дальше должно было стать легче. А с отцом они потом разберутся.

* * *

Так и случилось. Отец сам приехал к нему на вручение диплома. Это случилось через пять лет. Они сделали вид, что отвратительной сцены за обедом никогда не было. Потом они изредка перезванивались или общались на нейтральной территории. Но отец ни разу не позвал его домой и ни разу не упомянул имени Элизабет. Ральф почти ничего не знал о жизни отца. Он не спрашивал, а отец не говорил. Видимо, все, что он хотел и мог сказать, так или иначе связывалось с женой. Говорить о чем-то наполовину ему не позволила бы гордость. Ральф впервые за эти годы вдруг подумал о том, что отец и Элизабет очень любили друг друга. Вот именно — любили…

Но тогда при чем тут Хью? И почему он так фамильярен?

 

2

Оглашение завещания должно было состояться через три четверти часа. К этому времени все заинтересованные стороны будут в сборе. Таковых было не так много: прямые наследники — Ральф и Элизабет; Хью Грин, который мог рассчитывать на некоторое снисхождение старшего брата, единственный компаньон Генри Грина — Уильям Мортенсен, который владел частью акций компании, и адвокат семьи — Кристофер Ферт.

Ральф совершенно спокойно ждал, когда начнется эта процедура. Он давно был знаком с решением отца. Когда тот сообщил ему около года назад, что поделил все свое состояние между сыном и Элизабет поровну, Ральф не был ни удивлен, ни расстроен. Он прекрасно понимал, что настоящего преемника у отца нет: ни он, ни мачеха не смогут управлять огромной империей.

У отца, который был всегда справедлив, оставался единственный выход — обеспечить будущее своих самых дорогих людей в равной степени на несколько жизней вперед, предоставляя им право решать свои проблемы самостоятельно. И тот и другой могли продолжить его дело или продать все движимое и недвижимое имущество и спокойно жить на проценты.

Грин-старший давно потерял надежду на то, что сын займет его место и будет руководить бизнесом, но в неординарной ситуации люди иногда ведут себя непредсказуемо. Отец, как всегда, оставил дверь открытой. Его сын мог попробовать стать предпринимателем.

Но умирать отец не собирался, это Ральф знал совершенно точно. Когда он сообщил сыну о том, что составил новое завещание, Ральф только пожал плечами и мрачно пошутил что-то насчет того, что не стоит искушать женщину. Отец иронично посмотрел на Ральфа, улыбнулся краем губ и сказал, что не собирается предоставлять Элизабет свободу, во всяком случае еще лет двадцать. Да и через двадцать лет, заметил он, у него еще останутся силы, чтобы женщина рядом с ним чувствовала себя счастливой. Ральф промолчал. Он в который раз почувствовал себя мальчишкой, который прислушивается к звукам, доносящимся из спальни взрослых.

Он понял, что невольно выдает себя. Ему не было никакого дела до того, как отец распорядится своим имуществом, просто мучительно хотелось услышать имя Элизабет. В который раз он понял, что никак не может прогнать ее из своих мыслей и из своего сердца.

Отец ничего не понял. Они старались обходить тему давнишнего разговора о привилегиях богатства и связанных с этим разногласиях. Видимо, Грин-старший был удивлен таким невниманием сына к вопросу наследства, но промолчал. Он всего лишь проинформировал Ральфа о своем решении.

Кто же знал, что все обернется таким вот образом…

* * *

В назначенный час все собрались в офисе адвоката. Тот сидел во главе большого стола, сосредоточенно перекладывая бумаги. Ральф и Элизабет сидели друг против друга. Рядом с Элизабет устроился дядя, а Уильям Мортенсен занял кресло рядом с сыном своего друга и компаньона.

Ральф так давно выбыл из этого круга, что не хотел и не знал, о чем говорить с самыми близкими людьми отца. Притворяться не хотелось, а элементарное чувство такта подсказывало, что единственный выход в данной ситуации — хранить спокойствие и быть равнодушно-вежливым. Он внимательно рассматривал свои руки, как будто мог найти в них что-то новое, и ждал начала…

* * *

Кристофер Ферт поднял голову от бумаг, обвел всех присутствующих внимательным и долгим взглядом, потом, коротко вздохнув, начал чтение завещания.

Когда он закончил, в кабинете повисла долгая пауза. Ральф поднял глаза от рук, от созерцания которых не отрывался последние десять минут, и увидел, что все настороженно смотрят на него. Смысл взглядов был предельно ясен: все ждали его слов. А что, собственно, он мог сказать, когда суть изложенного была предельно ясна: отец все свое состояние завещал жене, не оставив сыну ни цента и не упомянув его даже косвенно в последнем своем обращении к родным.

Ральф почувствовал, что у него коченеет тело, хотя в кабинете было тепло, если не сказать душно. Он был потрясен до глубины души. Дело не в деньгах. Однажды добровольно отказавшись от них, он никогда не рассчитывал на наступление других времен. К тому же ему вполне хватало того, что он зарабатывал. Но то, что отец почему-то порвал с ним отношения, убило его. Что могло произойти после последнего разговора? Что заставило отца так однозначно показать сыну, что он глубоко оскорблен?

Ральф смотрел на вопросительные лица и молчал. Язык отказывался произносить что-либо. Мысли застревали в голове, не успевая оформиться во фразы. Он понимал, что выглядит нелепо и его молчание каждый истолкует по-своему, но ничего не мог поделать. Он только пожал плечами и опустил голову. Он был раздавлен.

— Я… — как сквозь вату услышал он тихий голос Элизабет, — я хочу сказать… Ральф, посмотри на меня.

Ральф поднял голову и понял, что почти не различает ее лица: в глазах щипало от слез. Что она могла сказать, что объяснить?

— Ральф, это какое-то недоразумение… — Она говорила очень тихо, но каждое слово эхом отдавалось в густой тишине.

— По-моему, все предельно ясно, — не выдержал дядя и решил вмешаться. — Мы все слышали, как именно он распорядился своими деньгами. Все досталось тебе. Не так ли? — Хью обвел взглядом присутствующих, ища поддержки.

Ральф не понимал, почему дядя так доволен завещанием. Он ведь должен быть оскорблен тем, что брат ни словом не упомянул и о нем тоже. Хотя… Теперь он начинал догадываться, что значит развязный и интимный тон с Элизабет… Дядя надеется, что настоящим наследником будет он, если ему удастся жениться на вдове брата. Как отлично все складывается! Кстати, отец ничего не сказал о том, что он против того, чтобы его вдова выходила замуж.

Да, все вело к тому, что мачеха и дядя в сговоре. Ей достается все, а он должен всего лишь повести ее под венец. Все так просто… Вот и мотив…

— Перестань, Хью, — немного раздраженно остановила его Элизабет. — Я не об этом хотела говорить. Дайте мне закончить. Ральф, прошу тебя, выслушай мое предложение.

Ральф опять попытался сосредоточиться на ее красивом лице. Он с усилием сфокусировал взгляд. Боже, до чего она хороша! Темные круги под глазами не портили ее, а делали лицо более утонченным и трагичным. Лицо было нервным и очень бледным. Полные губы сжались и превратились почти в точку. Он знал этот ее жест: она всегда так делала, когда очень волновалась. Но ничто не могло обезобразить ее. Она и в отчаянии, и в слезах, которые делают некрасивой любую женщину, была хороша. Выражение ее глаз заставило Ральфа усомниться в своих умозаключениях: не может человек быть так лжив. Она должна торжествовать, что все так удачно сложилось и она теперь полноправная и единственная хозяйка всей империи. Если же она влюблена в дядю, то тем более в ее глазах должен быть совершенно другой блеск…

Нет, в ее глазах были боль и решимость.

— Слушаю тебя, — произнес Ральф через силу. — Что ты хочешь сказать?

— Я хочу предложить… — мягко начала она через минутную паузу, — и, пожалуйста, не отказывайся. Я знаю, отец одобрил бы меня. Я не могу понять, зачем ему потребовалось изменять завещание. Но, уверяю, он жалеет об этом. И только я могу исправить…

— Что исправить? — Ральф разозлился — она ничего не поняла! — Дело не в деньгах. Ты прекрасно это знаешь. Я не могу понять…

— Прости, Ральф, — прошептала она, и ее щеки чуть порозовели.

Ральф усмехнулся — все-таки отец не зря выбрал ее, она поразительно умна.

— И все-таки я закончу, — продолжила она. — Призываю вас всех в свидетели. — Она посмотрела каждому в глаза, заставляя склонить голову в знак согласия.

Адвокат и компаньон Генри Грина быстро и согласно кивнули.

Хью отвел глаза и сделал вид, что его это не касается. Но Элизабет долго и спокойно смотрела в его сторону. Он не выдержал, раздраженно пожал плечами, потом чуть заметно наклонил голову.

— Спасибо, — чуть улыбнулась Элизабет. — Я хочу, чтобы мои слова были зафиксированы, а потом надлежащим образом оформлены. Мистер Ферт, возьмите на себя этот труд.

Ферт еще раз кивнул и подвинул к себе чистый лист бумаги.

— Так вот, — удовлетворенно выдохнула Элизабет. — Я заявляю, что, находясь в здравом уме и твердой памяти, а также в присутствии двух свидетелей, отказываюсь от половины завещанного мне состояния в пользу моего пасынка. Я думаю, что имею на это право.

— Смею заметить, миссис Грин, — спокойно сказал адвокат, — что это не сиюминутная процедура. Вы можете это сделать только после того, как вступите в права наследования, а потом специалисты произведут необходимые расчеты по разделу имущества… Далее…

— Это детали, — спокойно остановила его Элизабет. — Не думаю, что Ральфа это интересует. Главное, чтобы мы решили этот вопрос сейчас же. Подготовьте все документы, я все подпишу…

— Но, Лиз, — опять попытался взять инициативу в свои руки Хью, — мистер Ферт прав. Сначала надо определить, что перейдет Ральфу, а что останется тебе… Потом оформить массу бумаг… Потом…

Элизабет, не дослушав, что же, собственно, будет потом, отвернулась от Хью и посмотрела на Ральфа. Ей было важно только то, что ответит он. И молила Бога, чтобы он согласился. Это то немногое, что она могла сделать для мальчика, чтобы как-то искупить свою невольную вину перед ним.

Ральф засмеялся. Сначала почти неслышно, потом в голос, а потом уже не мог остановиться и хохотал, не пытаясь остановить слезы, которые катились из его глаз.

Все с недоумением смотрели на него, испугавшись, что это начало нервного срыва.

— Бедный… бедный… — слышали они в промежутках между взрывами хохота, — так просчитаться…

Элизабет прикусила нижнюю губу и чуть не плакала: она ожидала какой угодно реакции, но совсем не такой…

Хью смотрел на племянника со смешанным чувством омерзения и страха.

Мистер Мортенсен, который так и не проронил ни слова за весь период трагифарса, положил на плечо Ральфа руку и крепко сжал его, пытаясь остановить истерику.

И только мистер Ферт сохранял полнейшее профессиональное спокойствие: по долгу службы он бывал и не в таких ситуациях. Адвокат, как священник или врач, всегда может оказаться в эпицентре весьма неординарных событий. Скоро истерика у обманутого сына пройдет, он успокоится, и работу можно будет закончить. Жалко только, что вдова так опрометчиво решила сделать заявление именно сегодня…

Никакой врач или вода Ральфу были не нужны. Его внезапный смех закончился так же мгновенно, как и начался. Он глубоко вздохнул, хрустнул сложенными пальцами, потом посмотрел на всех присутствующих довольно равнодушно. Боль стала тупой и отступила. Голова работала очень ясно. Он уже тоже был готов сделать заявление.

— Я признателен, Элизабет, за твое предложение, — глухо произнес он, — но ты тоже выслушай меня. Я отказываюсь.

— Но…

— Повторяю по слогам: от-ка-зы-ва-юсь! Понятно! Я не совсем понимаю, что произошло. Мы вернемся к этому разговору через неделю.

Элизабет не стала возражать. Ей не было дела до времени: все рано или поздно решится. Поэтому она спокойно пожала плечами, как бы говоря, что примет любое решение.

— У меня есть несколько дней отпуска, — продолжал между тем Ральф, — если ты не против, я хотел бы провести их здесь…

— Ральф…

— Спасибо, Элизабет, ты всегда была умна, — не мог сдержаться Ральф от вечной своей иронии. — Итак, неделя. Договорились. — Он встал из-за стола и быстро направился к дверям. По дороге к выходу у него в голове совершенно отчетливо сформировалась мысль о том, что смерть отца была очень кому-то выгодна. Оставалось выяснить кому…

Круг подозреваемых был достаточно узок. Если хочешь узнать причину, посмотри на последствия. Неделя нужна ему именно для этого. Он хотел разобраться в последствиях… Но, как это сделать, он не знал. Не задавать же им всем прямые вопросы. Обращаться в полицию ему тоже не хотелось: противно было думать, что чужие люди будут копаться в причинах его конфликта с отцом. Допрашивать Элизабет… Он не хотел думать, что она может иметь отношение ко всему этому. Но если не она, то кто? Ведь она была рядом практически безотлучно…

* * *

Ральф тряхнул головой уже в который раз за последние дни и решил, что единственно правильный путь должен прийти сам собой. Так бывало часто. Он иногда долго бился над каким-то научным вопросом, который не давал ему покоя. Искал в книгах, перерывал все возможные источники, но ответ не приходил. Тогда он бросал поиски и отдавался на волю свободного течения мысли. И в один прекрасный момент все вдруг становилось на свои места, и он представлял всю ситуацию так ясно, как будто увидел в кино.

Сейчас надо просто расслабиться и успокоиться. Ральф решил взять машину и отправиться на пляж. Сейчас там должно было быть пусто.

Шум волн, неяркое солнце, свежий песок — это именно то, что ему сейчас необходимо. Он будет смотреть на океан и ни о чем не думать. Пусть эмоции улягутся, тогда включится разум и он поймет, что надо делать.

* * *

Бог мой, сколько же лет он не был здесь?! Ральф оглядывался по сторонам: он узнавал и не узнавал место, где провел лучшие годы своего детства. Пляж не изменился. Разве могли измениться всего за пятнадцать лет солнце, которое уже перекатилось почти к кромке воды, океан, который так же продолжал вздыхать и тяжело гнать волны, песок, приятной прохладой обнимающий ноги?

Все то же. И не то… Атмосфера другая. И дело не в том, что на месте кабинок для переодевания появился новый яркий бар, а вдоль утеса огромные плакаты рекламы. Воздух стал другим: он насыщен воспоминаниями о других детях, подростках и взрослых. Ральфу никак не удавалось возвратить ощущение счастья, которое он всегда испытывал, когда приходил сюда.

Вон под тем зонтиком всегда играла девочка с рыжими кудряшками, которая ему так нравилась… А там, дальше, за баром, он впервые дрался с мальчишками, которые отобрали у него мяч. А под той пальмой мама раскладывала свое кресло…

В один миг слетели пласты времени. Он увидел и себя семилетнего, и мать, которая еще ходила с ним на пляж, и молодого подтянутого отца, с удовольствием предвкушавшего минуты отдыха и покоя. Он действительно все это увидел и понял, что наконец смог вернуться и почувствовать радость встречи и горечь утраты. Здесь, а не дома, он попрощается со своим детством…

Ральф подвернул брюки, снял туфли и носки и с удовольствием погрузил ноги в прохладный, чуть влажный песок. Он подошел к кромке воды и подставил лицо уходящим лучам солнца. В его душе сейчас был покой. Он взрослый и сильный человек, он сумеет…

* * *

Но его благостное состояние было беспардонно нарушено каким-то нарастающим гулом. Ральф вздохнул, открыл глаза и повернулся навстречу толпе, которая показалась из-за утеса. Их было достаточно много, и они специально шли сюда, где, как правило, отдыхали отпрыски отцов и основателей города. Не то чтобы территория была огорожена, но простые люди редко заходили сюда, как не заходили они в фешенебельные рестораны или казино. В Ральфе не было ни капли снобизма, но сейчас они раздражали его, потому что мешали своими криками. Он никак не мог понять, чему посвящена демонстрация и почему ее понадобилось проводить именно здесь и именно сейчас…

Через несколько минут все разъяснилось. Это были зеленые. Требования, которые они скандировали, были обычными и совершенно обоснованными. Они призывали всех срочно отбросить все дела и немедленно принять участие в акции протеста против загрязнения Мирового океана. Видимо, они намеревались пройти с такими призывами по всему побережью и это была лишь минутная остановка. Так что Ральфу оставалось только подождать, пока они проследуют мимо.

Но он глубоко заблуждался. В тот самый момент, когда руководители шествия убедились, что митинговать они могут только перед одним наблюдателем, и уже собирались двинуться дальше, произошло нечто непредвиденное. Со стороны города раздались оглушительные сигналы двух автомобилей, которые вылетели из-за утеса. Сигналили явно демонстрантам. Руководитель сделал знак, чтобы толпа остановилась, и стал ждать, как будут развиваться события. Готовится к бою, усмехнулся Ральф. Потасовка с властями всегда вызывает интерес к акциям протеста. Ну-ну…

Но, когда машины остановились, стало ясно, что это подъехала съемочная группа местного телевидения. Наверное, им сообщили, что идет демонстрация, и они догоняли ее, чтобы сделать репортаж.

Ральф чертыхнулся. О том, что его оставят в покое, теперь можно было только мечтать. И это в тот момент, когда он почти успокоился и настроился на нужную волну… Но упрямства ему было не занимать, да и терпения тоже. Такие репортажи снимают от силы десять минут. Сейчас быстренько сделают несколько кадров и уберутся отсюда, старался успокоить он себя. Ральф отошел подальше, сел на живописную корягу, отшлифованную морем и солнцем, и стал наблюдать за толпой митингующих и телевизионщиков.

Из одной машины стали вытаскивать какую-то аппаратуру, а из другой выскочила молоденькая девчонка и резво направилась к руководителю демонстрантов. Она почти подбежала к нему и стала горячо в чем-то его убеждать, показывая в сторону машин и в сторону заходящего солнца.

Не хватает света для картинки, догадался Ральф и цокнул языком. Процесс затягивался… Сейчас они начнут выставлять осветительные приборы, потом интервью… Да! Но он только поежился от налетевшего свежего ветерка и продолжал сидеть. В девчонке было столько энергии, что он невольно посочувствовал ей. Пусть работают, он не торопится. Он всегда уважал верность своему делу, поэтому стал внимательно рассматривать девушку, которая так горячо доказывала свою правоту.

Короткие кудрявые рыжие волосы, чуть курносый нос, наверное, можно увидеть веснушки, если подойти ближе, худенькая как подросток, хотя ей конечно же не девятнадцать. Одета смешно: коротенькие джинсы с какими-то картинками, коротенький розовый топ, легкая курточка с бахромой, розовенькие носочки и белые кроссовки. Школьница, ухмыльнулся он. Он любил подростков и своих студентов. В них было много жизни, уверенности, жадности к впечатлениям, радости. Разговор со студентами он никогда бы не променял на умные беседы со степенными учеными. В детях больше свежести и понимания. Они интуитивно схватывают то, до чего взрослые доходят путем вычислений и логики. Как это у них получается? И куда все пропадает, когда они взрослеют?

Ральф поймал себя на том, что рассуждает как старик, который ностальгирует по молодости, а ведь ему чуть больше тридцати. Он просто слишком давно стал взрослым.

А это девочка ничего. Моментально организовала съемку, построила всех в нужном ей порядке, а теперь непринужденно болтает с организаторами акции. Ральф не слышал слов, но даже издали было видно, что для нее это не проходная работа, а действительно интересная ситуация. Она искренне кивала головой и участливо разводила руками, совершенно не заботясь о том, как она будет выглядеть в кадре. Казалось, она совершенно не замечает камеры. Волосы растрепались, и она нетерпеливо убирает их за уши, потому что они мешают ей слушать разглагольствования организатора акции. Вот он-то очень даже видит камеру и старается как может…

Ральфу стало смешно. Девушка и этот напыщенный гусь как бы поменялись местами: она размахивает руками и возмущается, а он стоит как завороженный и величественно улыбается в глазок.

Ладно, пусть работают, решил Ральф, приду сюда завтра. Он отряхнул ноги, надел туфли и зашагал к своей машине. Она стояла рядом с подъехавшими машинами телевизионщиков, и Ральфу пришлось осторожно переступать какие-то шнуры, чтобы не задеть их и не сорвать съемки. Он уже почти открыл дверь своей старушки, как позади него что-то бухнуло и раздалась фраза, состоящая из одних ругательств. Потом бухнуло еще раз, еще… Он повернул голову и с ужасом увидел, что все три осветительных прибора лежат на песке, задрав ножки, и дымятся. Вся группа кинулась к ним, пытаясь понять, что произошло.

Но первым все понял Ральф… Виноват был он. Сосредоточившись на том, чтобы аккуратно открыть машину и бесшумно отбыть, он не заметил самый толстый шнур, который соединял осветительные приборы. Именно его он и подцепил ногой. Самый ближний прибор свалился первым, а потом началась цепная реакция…

Через несколько минут это поймут все. Уже поняли: ассистенты направлялись в его сторону. Съемка, естественно, была сорвана. Мало того, приборы тоже были загублены. Ральф вздохнул, проклял сегодняшний день и приготовился объясняться.

Он не боялся того, что ему придется заплатить, но ужасно жалко было девушку, работе которой он невольно помешал.

— Мистер, — грозно начал парень, который, судя по всему, был главным.

— Простите меня, — быстро перебил его Ральф, — это полностью моя вина. Я возмещу все убытки. Вот моя визитная карточка. Думаю, что мы все решим без проблем и без промедления. Мне очень жаль.

Парень внимательно читал имя этого странного человека, который даже не стал спорить, хотя мог бы перевернуть ситуацию и отвечать пришлось бы им. Когда он понял, чье имя он только что прочитал, лицо его даже засияло. Перед ним был сынок мистера Грина, который фактически являлся владельцем телекомпании. Значит, им сегодня невероятно повезло… Вот только эта девчонка… Она…

Он не успел додумать до конца, как услышал возмущенный голос Шэрон.

— Черт побери! Рон! Я тебя убью! — налетела она, не притормозив. — Ты будешь вечно глазеть на сиськи или займешься делом? В который раз ты срываешь репортаж? Или ты специально издеваешься надо мной?

— Прости, любовь моя, — торжествующе остановил ее Рон, — но в этот раз претензии не по адресу. Да и подходящих сисек здесь нет… Посмотреть не на что.

Шэрон отлично поняла, что он имеет в виду ее скромную фигуру, но ей было глубоко наплевать. Этот урод, которого ей навязали в редакции, не умеет ничего, кроме как говорить сальные комплименты всем бабам подряд и раздевать их своими противными масляными глазками.

— И кто же на этот раз виноват? Господь Бог? — язвительно спросила Шэрон.

— Ну, если ты считаешь, что этот господин похож на Господа Бога, тогда да. — Рон отступил на шаг, предоставляя возможность этой бесноватой рыжей девице вылить свой гнев на этого богатенького хлыща.

Шэрон перевела взгляд на Ральфа, потом набрала побольше воздуха и…

— Мисс, я очень сожалею, что помешал вам работать… — Он не дал ей начать.

— Ха, «помешал работать»! — Она задохнулась от возмущения. — Вы мало представляете, что вы на самом деле сделали!

— Нет, я хорошо представляю, что именно я сделал, — перебил ее Ральф: ему хотелось сказать ей, что он очень сожалеет и готов искупить свою вину.

— Кто вас просил вообще появляться на этом пляже, маячить здесь? Вам что, больше заняться нечем? — Ей было наплевать, что он там бормочет.

— Может быть, вы позволите мне закончить? — опять попытался остановить поток ее красноречия Ральф.

— И не подумаю! — взвилась девушка. — Я три дня… как последняя дура… А вы… Да как вы можете возражать мне?!

— Простите, — пожал плечами Ральф, который начал злиться. Девица оказалась задиристой и ужасно упрямой… — Я не совсем понимаю, что сделал три дня назад. Меня вообще не было в этом городе.

— Вот и отлично! И не надо было сюда приезжать! — Девушка сжала руки в кулаки.

Ральфу вдруг стало смешно. Он представил, как она бросается на него и начинает изо всех сил молотить его этими кулачками.

— Но я случайно… — улыбнулся он. — Повторяю, совершенно случайно… задел ваши провода и явился причиной срыва съемок, это просто недоразумение. Я готов искупить.

— Да что вы теперь сможете искупить… — Она вдруг обмякла и обреченно махнула рукой. — Ничего не поправить. Просто я всегда попадаю… Господи, зачем я вам все это объясняю. Лучше бы вы никогда не приходили сюда.

— Вот мои координаты, — миролюбиво проговорил Ральф и протянул ей визитку. — Если вы решите, чем я могу быть вам полезен, всегда к вашим услугам. А о возмещении убытков мы уже поговорили с этим господином.

Шэрон покрутила визитку в руках, не понимая, чем может быть ей полезна эта бумажка, потом бросила ее на песок, резко повернулась и пошла ко второй машине.

Ральф не обиделся, а скорее расстроился, что ничем не смог утешить девушку. Она была так трогательна и в своем гневе, и в своем отчаянии. В последний момент он заметил, что ее глаза вдруг покраснели, а когда она направлялась к машине, худенькие плечики вздрагивали. Он посмотрел на Рона. Тот довольно ухмыльнулся и покрутил пальцем у виска. Ральф холодно взглянул на него и, не прощаясь, сел в машину. Он найдет способ встретиться с этой девушкой и понять, что же произошло на самом деле. Она не могла так отчаянно расстроиться из-за рядового срыва съемок. В конце концов, пока он сидел на пляже, она довольно долго говорила с руководителем демонстрантов. Этого материала вполне могло хватить для небольшого репортажа в выпуске новостей. Здесь какая-то другая причина. Его неуклюжесть просто спровоцировала взрыв.

* * *

Сказать, что Шэрон была расстроена происшествием, — значит ничего не сказать. Она была в отчаянии. Нет, в ярости. До каких пор вот такие лощеные, уверенные в себе, благополучные молодчики будут портить ей жизнь?! Что ему понадобилось на пляже именно в тот момент, когда она делала свой репортаж? Сидел бы себе дома, потягивая коктейль, а не болтался бы по пустынному берегу океана.

Почему он должен был именно потягивать коктейль, Шэрон не знала, но отчего-то его лицо и манера держаться вызвали в ее воображении именно эту картину. Мягкие кресла, тяжелые шторы, отблески живого огня и запотевший высокий стакан…

Она ненавидела такой стиль, хотя выросла в весьма благополучном доме. Она сама могла бы проводить целые дни в праздности и неге, но ей до коликов в животе претила размеренность и стабильность. А тяжелые плотные шторы и глубокие бархатные кресла были из такой жизни.

Именно поэтому она почти шесть лет назад практически убежала из дому, от рассчитанной до мельчайших подробностей жизни.

Шэрон хотела всего в этой жизни добиться сама. Но ею руководили не честолюбивые мечты, а желание быть в гуще событий, чтобы каждый день был не похож на предыдущий. Ей даже не нравилось, что времена года на земле менялись с завидным постоянством. С самого детства ей хотелось, чтобы случилось что-нибудь непредвиденное: за летом наступила бы весна, а потом опять лето, потом зима… Чтобы вдруг однажды утром не взошло солнце. А комиссар полиции оказался бы самым что ни на есть отъявленным негодяем или серийным убийцей. Ей не хотелось, как всем нормальным девочкам, в определенное время выйти замуж, потому что так делали все. И влюбляться тоже совершенно не хотелось, это тоже было предсказано и скучно. Ужасно скучно!

Шэрон выбрала себе потрясающе увлекательную профессию: она всегда хотела быть адвокатом. Это было именно то, что ей нужно: каждый раз новые люди, новые обстоятельства дела, новые проблемы, которые с первого взгляда кажутся неразрешимыми. Девочкой она мечтала о том, как будет распутывать самые запутанные главы дел своих подзащитных и находить лазейки. Она так все хорошо придумала… Если бы не вылощенные хлысты, которыми кишит мир!

Ее так хорошо спланированная жизнь разрушилась в один день. Целых два года она была девочкой на побегушках. Но какой! Практически все дела, которые вел ее шеф, готовила она. Она рылась в документах, работала со свидетелями, готовила линию защиты. Ее красавцу-шефу достаточно было блеснуть красноречием в суде — и все заседатели были у его ног. Потом прослезившийся клиент долго благодарил его за искусно проделанную работу. А Шэрон получала легкий небрежный кивок в знак оценки ее заслуг. Она не обижалась, понимая, что такова цена за науку. Когда-то должен наступить день ее собственного триумфа. Не то чтобы она была тщеславна, но хотелось почувствовать полное удовлетворение от своей работы. Что скрывать, ей очень хотелось, чтобы к ее небольшой груди приникала голова благодарных родственников и о ее блестящей речи в суде пестрели бы заголовками все газеты, а обвинитель скрежетал бы зубами оттого, что ей удалось его обставить. Увлекательная работа, ничего не скажешь.

Она спокойно терпела до того дня, пока шеф не объявил ей, что он доверяет своей помощнице принять клиента и вести собственное дело. Она чуть не скакала на одной ножке… Глупая! Можно было догадаться, что к хорошему быстро привыкают…

В тот день, когда вся подготовительная работа была проделана, дорогой шеф взял в руки увесистую папку, потрепал ее по щеке и сказал, что она умница как всегда. Шэрон сначала не поняла, даже слегка покраснела от удовольствия. Через пару минут она пришла в ярость. Шеф решил, что, пожалуй, ей еще рано самостоятельно выступать в суде и что будет лучше, если он сделает это сам. Тем более что дело получило такую огласку и привлекло внимание прессы…

Нет, она не стала спорить, потому что в один миг ей стало невыносимо скучно. Она поняла, что тратит свою жизнь на череду повторяющихся действий. Она ждет, надеется, работает как сумасшедшая, а он приходит и забирает. Как день и ночь, как времена года…

Спорить? Доказывать? Просить? Она видела только один выход — надо что-то менять. Можно было поменять шефа. Или открыть свое дело. Но она вдруг поняла, что ей больше вообще не хочется этим заниматься. Слишком долго она ждала. А пока длилось это ожидание, она бегала по кругу. По тому же кругу, от которого так хотела убежать. Каждое новое дело будет похоже на предыдущее. И так будет всегда. Скорее всего, она просто неправильно придумала свою жизнь и выбрала не ту мечту.

И тогда Шэрон решила, что нужно поменять жизнь. А поскольку она не знала, что теперь должно стать ее мечтой, то решила погостить у отца и позволить судьбе самой немного пораспоряжаться ее временем. Иногда стоит расслабиться и не пытаться что-то решать, тогда в голову приходят удивительные мысли.

Поэтому Шэрон и оказалась здесь. В городе, с которым она рассталась из-за того, что здесь было все предрешено и невыносимо скучно. Когда она вернулась домой, то поняла, что в жизни должны быть приятные тихие минуты, когда не надо никуда нестись. В этом тоже есть своя прелесть…

Отец встретил ее с неподражаемой сдержанностью, и если бы она иногда не ловила на себе его ласковый и грустный взгляд, то решила бы, что он совершенно не любит ее и не интересуется ее проблемами.

Так было всегда. Они жили вдвоем с отцом целую вечность и никогда не досаждали друг другу лишними словами и лишними чувствами.

Он сдержанно спрашивал ее о делах в школе, она быстро что-то отвечала и бежала дальше, туда, где было весело. А папа… Папа был и будет всегда. Сдержанный, спокойный, молчаливый. Маму она совершенно не помнила. Да и не хотела помнить. Это было больно. Она умерла, когда Шэрон не исполнилось еще и пяти лет. Может быть, если бы отец говорил о ней или вспоминал что-то, но он никогда даже имени ее не произносил. И фотографию убрал куда-то очень далеко. Шэрон и не пыталась ее найти. Ей не нужна была память и боль. А в жизни было так много интересного!

Счастье от тихого и однообразного течения жизни продолжалось неделю. Потом Шэрон забеспокоилась. Ее деятельная натура требовала развития и продолжения. Но здесь совершенно нечего было развивать. В ту минуту, когда она уже собиралась бежать по своему обыкновению, отец мимоходом сказал, что главный редактор отдела новостей на местном телевидении ищет репортера.

Шэрон остановилась на полпути, замерла, а потом поняла, что судьба не теряла даром времени, и решила все-таки кое-что предложить девушке, которая так терпеливо и так долго ждала.

Она подсела к отцу, который спокойно допивал утренний кофе, и стала аккуратно выведывать, что требуется от кандидата на эту должность. Отец долго и обстоятельно объяснял, что этой профессии учатся, что нужен опыт работы, что телевидение очень специфическая вещь. Но чем больше он говорил о том, что это практически невозможно, тем больше Шэрон хотелось заняться именно этой работой. Быть в гуще событий, общаться с разными людьми, быть там, где происходит что-то потрясающее… А потом телевидение — это то, чего она совершенно не знает. Не об этом ли можно мечтать?

Отец видел, как дочь сгорает от нетерпения, и приводил невообразимое количество аргументов против того, что это занятие может ей подойти. Как же хорошо он, оказывается, ее знает. Расчет был абсолютно точным. Через пятнадцать минут Шэрон до беспамятства захотелось получить эту должность. Ей даже не жалко было лет, потраченных на изучение юриспруденции. В конце концов, никакое знание лишним не бывает, а то, что она работала в суде, даст ей возможность делать блестящие криминальные репортажи!

Когда она прямо заявила об этом отцу, он только пожал плечами и сказал, что, к сожалению, ничем не сможет ей помочь. Если ей так интересно убедиться в том, что ее ни за что не возьмут, то пусть позвонит по этому номеру. Он положил на стол визитную карточку главного редактора и заметил, что он очень тяжелый человек.

Шэрон еле дождалась, когда отец уйдет на службу, и кинулась к телефону. Применив все свое обаяние, она смогла добиться аудиенции у главного редактора, и через два дня была принята на работу с испытательным сроком. Только через пару недель Шэрон догадалась о хитрых маневрах отца, который очень не хотел, чтобы дочь опять сорвалась из дому в поисках неизвестной мечты. Как ей не пришло в голову, что он фактически был владельцем телекомпании, потому что владел частью акций «Грин инкорпорейшн»? А создателем местной студии телевидения как раз и была «Грин инкорпорейшн». Игрушка мистера Грина. Он мог покупать центральные каналы, но довольствовался только местной студией, потому что ему нравилось что-то делать из простых человеческих побуждений. Его родной город мог гордиться своим телевидением — оно было интересным и очень профессиональным.

Шэрон поняла это почти сразу. Здесь действительно умели и хотели работать. Только гордость и въедливость помогли ей в первые месяцы не сойти с ума от сознания собственной никчемности. Она ничего не знала и ничего не умела. По взглядам коллег она быстро поняла, что они относятся к ее попыткам, как к игре в куклы маленькой капризной девочки, которая решила попробовать новую игрушку.

Никакие ее прошлые знания не помогали. Она часами просиживала в монтажной, заглядывала через плечо в листки редакторов, моталась на чужие репортажи, пока не столько мозгами, сколько руками, ногами, ушами не почувствовала кухню телевидения. Она даже не решалась попросить доверить ей собственный репортаж, потому что понимала, что люди просто истратят свое время на ее очередной каприз. Но время шло, и накануне главный редактор, который все это время приглядывался к дочке босса, вызвал ее и дал задание.

И что?! И ничего… Материала, конечно, хватит. Они сняли довольно много. Но дело-то не в этом. Она первый раз делала дело, которое ей действительно по-настоящему нравилось. Она так хорошо все придумала. А он не дал ей довести все до конца. Сбил как гаубица самолет.

Она чуть не расплакалась, когда он протянул ей визитку. Нашел чем утешить…

Шэрон оглянулась и поняла, что все в машине молчат. Такого никогда не бывало. Обычно все болтали, обсуждая съемку. Или говорили о том, как лучше смонтировать репортаж и каким номером вставить его в блок новостей. Ей стало стыдно. Вместо того чтобы поблагодарить группу, она позволяет себе холить свою дурацкую обиду. Она повела плечами, чтобы размять затекшие мышцы, и растянула губы в улыбке. Ничего, он еще пожалеет, что родился на свет, пообещала себе Шэрон и забыла о неприятном незнакомце.

* * *

Ральф вошел в дом и услышал возбужденные голоса Элизабет и дяди. В другой момент он спокойно бы поднялся к себе и не стал бы прислушиваться, но не сейчас.

Дядя, который появился здесь так внезапно, должен был уехать после похорон и оглашения завещания, однако, по-видимому, не собирался этого делать. Более того, по его тону Ральф понял, что тот в чем-то горячо убеждает мачеху. Ее ответов он почти не слышал: она говорила очень тихо и как-то вяло. Ральф, стараясь не шуметь, подошел поближе к дверям гостиной и замер. Отсюда он мог все отлично слышать, а они не подозревали, что кто-то может быть посвящен в их спор.

— Я устал тебе повторять, что все нужно сделать как можно быстрее, — раздраженно говорил Хью. — Каждый день прибавляет новые сложности. Неужели это непонятно?

— Я не вижу, зачем нужно торопиться, — медленно и тихо ответила Лиз. — Пойми, сейчас это будет выглядеть вызывающе…

— А через месяц это будет выглядеть вполне уместно? Ты это хочешь сказать? — зло засмеялся он.

— И через месяц это нельзя делать, ты прав, — согласилась Лиз. — Я думаю…

— Надо же, ты еще и думаешь, — почти прошипел Хью. — Здесь надо не думать, а действовать. И немедленно. Этого никогда никто не одобрит. Чего ты ждешь? Чтобы Ральф благословил тебя? Тебе так важно знать его мнение?

— Напрасно ты так, — вяло возразила Элизабет, — Ральф тут совершенно ни при чем. Мне не нужно спрашивать ни у кого разрешения. Просто я сама не уверена.

— Ты сведешь меня с ума. — Ральф слышал, что Хью еле сдерживается, чтобы не кричать. — Вчера ты была уверена. Два месяца назад ты была уверена. Более того, ты сама заварила всю эту кашу. Ты убедила меня в том, что только так и надо делать. А теперь, когда все готово, ты делаешь вид, что это была не твоя идея.

— Хью, — голос Элизабет был надтреснутым и тусклым, — я ни от чего не отказываюсь. Мы обсудили это давным-давно. И от своего решения я не отступлю. Просто я прошу дать мне время. Поверь, мне сейчас действительно очень тяжело.

— Я не собираюсь тебя утешать, дорогая моя, — язвительно заметил дядя. — Слишком поздно, не правда ли? Если ты ищешь родственную душу, можешь пригласить сюда твоего пасынка. Хотя, думаю, после всего, что сегодня произошло, он не захочет вытирать тебе слезы. Тебе не кажется, что вся эта история как-то дурно пахнет?

— Прости, Хью, — в голосе Элизабет зазвенели слезы, но она вдруг как-то встрепенулась, — ты не имеешь права так говорить со мной. Для меня это такой же шок, как и для всех. Думаю, тебе это хорошо известно. Мне бы очень хотелось знать, что произошло… — Голос Элизабет оборвался, и повисла тишина.

Ральф слышал, как дядя несколько раз прошелся по комнате, потом налил что-то в стакан, после чего сел в кресло.

— Хорошо, Лиз, — услышал он через некоторое время. — Я даю тебе два дня. Ты слышишь меня? Ровно два дня. После этого я буду действовать так, как считаю нужным. Прости, но обессиленная женщина не партнер. У тебя есть время. Думай.

Элизабет промолчала, а Хью через несколько секунд вышел из гостиной. Он был раздосадован, потому что так ничего и не добился. Ральф видел это по его затылку и напряженной спине, когда он поднимался по лестнице. Хью не заметил бы племянника, даже если бы тот стоял прямо перед ним, до того он был погружен в свои мысли.

* * *

Первым побуждением Ральфа было войти в гостиную и просто посмотреть на мачеху. Подслушанный разговор практически не оставил сомнений, что они оба преступники. Как хорошо все придумано! Классический сюжет. Вовремя умерший старый муж, молодая красивая жена, которая получает все наследство, и мужчина, который женится на ней и делит с ней горе утраты и унаследованное состояние. Все просто и до боли пошло.

Но что-то не складывается. Женщину начинают мучить сомнения. Если на нее надавить, то, пожалуй, муки совести заставят ее начать каяться. Да, здесь надо действовать незамедлительно… Конечно, у дяди есть все основания дать ей всего лишь два дня. Пока она не решила, что их действия слишком очевидны. К тому же появилась проблема. Это он, Ральф, который заявил, что ему потребуется неделя, чтобы во всем разобраться.

Если он сейчас войдет к Элизабет и скажет, что слышал разговор, то она не сможет отпереться…

Но Ральф остановил себя. Каким же он будет выглядеть идиотом, если они говорили о чем-то другом. Обвинить человека в преднамеренном убийстве не так-то легко. Для этого нужны основания. А у него их просто нет. О чем они говорили? Что имел в виду дядя? А если Элизабет просто не захочет с ним разговаривать? А если он их спугнет своими вопросами?

У Ральфа разболелась голова, потому что сотня противоречивых эмоций бушевала в его душе. Он хотел быть спокойным и рассудительным, но это было невозможно, потому что его мучила обида на отца и глухая любовь-ненависть к мачехе.

Он совершенно запутался, ибо понял, что ему очень хочется в смерти отца винить Элизабет. Тогда все бы стало на свои места. Можно было продолжать убеждать себя в том, что его мучительные отношения с отцом и побег из дому — дело рук расчетливой подлой твари. Но что-то не давало ему возможности так думать. Это был самый простой путь объяснить все тяжелое и необъяснимое в его жизни.

Нет, решил Ральф, он не будет говорить с Элизабет до тех пор, пока не сможет судить обо всем объективно, то есть пока не соберет все факты, пока не будет знать, что происходило в доме последние два месяца.

Но он совершенно не понимал, с чего начать. К счастью, Ральф обладал способностью абстрагироваться, когда дело касалось научных изысканий. Он мог часами просиживать в библиотеке в поисках ответов на вопросы. Для него было делом чести найти правильное решение, а не притягивать факты, подтверждающие его теоретические выкладки. Иногда на это уходили долгие месяцы. Но удовольствие, которое он испытывал, когда все ложилось в стройную систему доказательств, было настоящим. В любом исследовании не могло быть предсказанного решения. Только последовательная и кропотливая работа могла привести к результату. Конечно, в науке существует понятие озарения, но оно приходит только тогда, когда факты, как стеклышки в калейдоскопе, сами складывались в прихотливый узор. И вот тогда можно с полным правом закричать: «Эврика!». Сколько раз он убеждался в этом, так почему же сейчас он пытается перевернуть все с ног на голову? Говоря сегодня о неделе, он как раз имел в виду, что ему необходимо все тщательно проверить и взвесить. Так что сейчас надо заставить свое сердце молчать и включить разум. А для этого надо собирать факты.

Единственным человеком, с которым он хотел и мог говорить, был старый и верный друг его отца и компаньон — Уильям Мортенсен. Сколько Ральф себя помнил, мистер Мортенсен был рядом с отцом. Он всегда находился как бы в тени. Но отец никогда не скрывал, что Уильям не только его деловой партнер, но и человек, в порядочность которого он верит безоговорочно. Внешне их отношения были сдержанными: они не смешивали жизнь и работу, не дружили семьями, не просиживали вечерами, обсуждая подробности личной жизни. Но Ральф знал — и отец это часто повторял, — что в критической ситуации положиться можно только на Уильяма.

Ральф решил, что не стоит откладывать разговор, и отправился к телефону, чтобы договориться с Уильямом о встрече. Когда мистер Мортенсен поднял трубку и Ральф услышал его приветствие, ему стало абсолютно ясно, что это верный шаг: Уильям ждал этого звонка. Они договорились о встрече, и Ральф отправился переодеться. Его утомил черный костюм, захотелось надеть простые джинсы и мягкий свитер. К тому же в таком виде будет легче вести почти семейный разговор.

 

3

Уильям Мортенсен сидел в своем кабинете и посасывал трубку, которая давно потухла. Но он не замечал этого. Несколько последних дней он не находил себе места, пытаясь понять, что кроется за внезапной смертью его друга. Сегодняшнее оглашение завещания только утвердило его в мысли, что дело еще хуже, чем он мог предположить. Кому-то явно на руку была эта скоропостижная смерть. И он догадывался кому…

Однако у него не было ни доказательств, ни прямых оснований обращаться в полицию. Проблема состояла в том, что результаты вскрытия показали, что смерть произошла вследствие хронического заболевания сосудов. В этом случае катастрофа могла произойти в любой момент. Никто не сомневался, что все произошедшее можно квалифицировать как нелепость судьбы, когда достаточно молодой и сильный человек так внезапно уходит.

С этим можно было бы смириться, если бы не явная нелепость завещания.

Однако Уильям отдавал себе отчет в том, что он не имеет никакого права требовать возбуждения уголовного дела. Это может сделать только кто-нибудь из родственников. Или человек, обладающий достаточной информацией для подобного заявления. Такой информации не было, потому что не было фактов, а были только догадки, предположения и наблюдения.

Можно было поговорить об этом с Элизабет. Но Уильям видел, что она находится практически в невменяемом состоянии. Она сейчас не способна принимать решения. Ее сегодняшнее заявление насчет наследства явно показало, что она почти не ориентируется в ситуации. Кроме того, Уильям предполагал, что Элизабет может иметь отношение к тому, что случилось. Поэтому пока говорить с ней не только бесполезно, но и опасно…

Оставался только Ральф. Мортенсен видел, что мальчик потрясен последним решением отца. И дело тут не в наследстве. Генри очень переживал разрыв с сыном, долго не мог понять, что явилось истинной причиной его бегства из дому. Потом они помирились, но недоразумение так и осталось невыясненным. Однако Генри никогда не оставил бы своего единственного сына без гроша, он не сказал бы ему так явно, что вычеркнул его из своей жизни, что не любит его. Значит, кто-то очень постарался, чтобы это случилось.

Если это так, то есть только один человек, который может во всем этом разобраться. Это сам Ральф. Говорить надо с ним. Но говорить только тогда, когда он сам этого захочет. Когда его обида на отца уступит место разуму и он поймет, что надо искать правду.

Звонок Ральфа раздался в тот момент, когда у Уильяма созрело решение. Когда он положил трубку, договорившись о встрече, у него практически нарисовалась картина действий. Но ему нужна была помощь. И помочь мог только один человек — его любимая взбалмошная дочь.

* * *

Когда Шэрон внезапно возвратилась домой несколько месяцев назад, он был не просто рад. Он был безумно счастлив.

Все это россказни старых кумушек, что родители должны отпускать детей в жизнь, как отпускают по весне птиц из клеток. Это легко декларировать, но с этим трудно мириться. Уильям каждый раз наступал на собственное «я», когда молчал и сдерживался, видя очередное чудачество Шэрон. Ему не хотелось, чтобы она росла, становилась женщиной, чтобы жила своей ей жизнью, делала карьеру, выходила замуж…

Больше всего ему хотелось, чтобы его малышка всю жизнь ходила в хорошеньких маленьких платьицах с рюшечками, а по вечерам забиралась к нему на колени, протягивая очередную книжку.

Не было ничего лучше запаха ее головы, тонких рук и колючих ягодиц, которыми она могла провертеть дыру у него на коленях. Шэрон всегда была непоседа. Даже когда книга ей очень нравилась, она крутилась, не вынося одного, даже самого удобного положения. Он ворчал, что так невозможно читать, а она нетерпеливо дергала его за ухо, приказывая терпеть и продолжать.

Он готов был терпеть все на свете, лишь бы она была рядом. Уильям вдруг вспомнил, как не мог два дня ни есть, ни спать, когда гувернантка, потупив глаза, сообщила, что Шэрон не пойдет кататься на пони, потому что у нее недомогание. Уильям сразу испугался, потому что его чертенок Шэрон никогда не болела, а если вдруг заболевала, то проходило это очень тяжело. Но мисс Мэри хихикнула и, заговорщицки подмигнув, сообщила, что недомогание связано с тем, что девочка стала девушкой. Он почему-то быстро-быстро закивал, а потом заперся в своем кабинете и накачался виски. Ему было очень страшно. Его маленькая девочка, пахнущая молоком и карамелью, сегодня превратилась в женщину. Он никак не мог принять тот факт, что у нее когда-нибудь появится мужчина, который будет беззастенчиво трогать ее, спать с ней, беречь ее. Что же тогда останется ему?

Это был только первый сигнал, который заставил его принять неопровержимый факт того, что Шэрон уже больше не дитя, которое всецело принадлежит ему. У нее появилась тайна, которой она никогда не будет делиться с отцом.

Через два дня он взял себя в руки и перестал мучить себя тоской по потерянной маленькой Шэрон, заставляя принять ее в новом качестве.

Потом было много всего, и, когда она заявила, что собирается делать карьеру в столице, он только развел руками, показывая, что это ее право. На самом деле ее отъезд явился для Уильяма катастрофой.

Он вспомнил, как убеждал Генри в том, что решение Ральфа жить самостоятельно естественно и это не должно вызывать таких горячих эмоций. Говорить другому, что его ребенок свободен в своем выборе, легко. Но пережить это самому… Теперь настала очередь Генри ободрять друга, уверяя его в том, что Шэрон разумная и самостоятельная маленькая женщина. Кроме того, он не раз намекал, что Уильяму было бы гораздо легче пережить все это, если бы у него была жена, ну хотя бы женщина. Что он мог понимать?

Жена бросила его вместе с дочерью, когда Шэрон не исполнилось и пяти. В один прекрасный день она заявила, что ей безумно все надоело и она уезжает. На резонный вопрос мужа о том, что же теперь будет с ребенком, она пожала плечами и ответила, что ребенок будет там, где ему лучше, то есть с отцом. Как ни потрясен был Уильям, у него хватило сил потребовать от жены официального, заверенного всеми необходимыми подписями документа, что она никогда (никогда!) не будет искать встречи с дочерью и претендовать на какие-то права. Жена легко согласилась на такие условия и исчезла.

Шэрон пришлось сказать, что мама умерла. Она до сих пор не знает правды.

Именно из-за жены женщины Уильяма не интересовали. Он мог быть с ними мил и приветлив, но только до того момента, пока они не начинали свою вечную песню о любви до гроба. Где расположен этот гроб, он и так прекрасно знал.

Шэрон была единственной из всех, кому он позволял себя обманывать и обнадеживать, что она действительно любит его и принадлежит ему. Поэтому он смирился с тем, что она упорхнула, но с отчаянием ждал ее возвращения, совершенно не надеясь на это.

Когда же дочь, не предупредив его, возникла на пороге, он потерял дар речи от радости. И сделал все, чтобы она не улизнула опять. Чего ему стоило лавировать между своими желаниями и ее натурой, когда он изощренно обставлял ее работу на телевидении! Но он сделал это и был безумно рад, что ей не все удавалось. Если бы она быстро победила, ей опять стало бы скучно. Пока же она добивается цели, то можно быть уверенным, что ей это не надоест.

* * *

Уильям услышал звук подъехавшей машины и выглянул в окно. Это был микроавтобус, на котором несколько часов назад Шэрон уехала на съемки репортажа. Странно, она никогда среди дня не заезжала домой. Наверное, что-то случилось. Сердце отца моментально сжалось. Так было всегда, когда он был уверен, что с его девочкой произошло несчастье.

Шэрон легко выпорхнула из машины и направилась к дому. Уильям перевел дыхание: на этот раз все обошлось. Но что-то заставило ее вернуться домой. Уильям направился к лестнице, на ходу обдумывая, как договориться с Шэрон о помощи.

— Папа, как хорошо, что ты дома! — Шэрон клюнула его в щеку и побежала на кухню.

— Что-то случилось? — как можно спокойнее спросил Уильям.

— Ничего, — крикнула дочь, — просто очень хочется пить! А потом мне надо собраться с мыслями.

— Как твой репортаж? — осторожно спросил он, направляясь следом за ней.

— Отвратительно, — хмуро ответила Шэрон, залпом выпив стакан сока, — какой-то урод перевернул всю аппаратуру, и мне не удалось доснять материал.

— И что?

— Ничего. Буду делать из того, что есть, — пожала плечами Шэрон.

— Думаю, у тебя все получится.

— Конечно, получится, — согласилась дочь. — Дело-то не в этом…

— А в чем? — не понял Уильям.

— Дело, папочка, в том, что мне на пути постоянно попадаются эдакие лощеные папенькины сынки, которые мешают работать. И жить, — вздохнула Шэрон.

— Не думаю, что он сделал это нарочно, — покачал головой отец.

— Папа! — возмутилась Шэрон. — Я же не об этом. Я ждала этого репортажа столько времени. А тут этот…

— Золото мое, если бы все несчастья в жизни были такими, то жизнь была бы прекрасна, — улыбнулся отец.

— Па, не зли меня! — Шэрон грозно посмотрела на отца. — Мне сейчас не до шуток. Я заехала домой, чтобы собраться с силами, а не спорить. Не убеждай меня, пожалуйста, в том, что мои беды ничто по сравнению с мировыми проблемами. Вот у тебя же все всегда идет как по маслу. Тебе не понять, что некоторые бывают неудачниками.

— Не говори глупости! — Тон отца стал серьезным. — Во-первых, ты не неудачница. Ты умная и красивая. Хорошо образованная. Всегда добиваешься цели. Если, конечно, точно знаешь, чего хочешь. А что касается моей размеренной жизни, то, поверь, сейчас я поставлен в тупик и не знаю, что делать.

— Папа, — недоверчиво посмотрела на него дочь, — ты не бываешь в тупиках. Это не твоя область. Широкая столбовая дорога — это да.

— Бываю… — Отец вдруг вздохнул так горестно, что впервые и у дочери сжалось сердце от дурного предчувствия.

Шэрон так привыкла к тому, что в их жизни кульбиты позволяет себе только она. Сейчас она видела по лицу отца, что произошло что-то Действительно серьезное. И поняла, что он ищет у нее помощи.

— Папа, — Шэрон подошла к отцу и потерлась щекой о его плечо, — если я что-то смогу сделать…

— Не знаю, — Уильям коснулся губами ее макушки, — я пока сам не знаю, о чем тебя просить.

— Проси о чем хочешь, — твердо сказала Шэрон, поднимая голову и заглядывая ему в глаза, — я все сделаю.

Признаться, Уильям не ожидал, что она так быстро согласится. Хотя… она пока не представляет, о чем идет речь.

— Ты помнишь Ральфа? — достаточно небрежно спросил он.

— Ральфа? А кто это? — удивилась Шэрон.

— Ральф — сын Генри, — как можно спокойнее ответил отец. — Он старше тебя лет на десять. Но вы встречались несколько раз, когда были детьми.

— Что встречались, помню. Но его самого — нет.

— Это не так важно, — заметил Уильям. — Важно, что у него сейчас большие проблемы.

— Да, — протянула Шэрон и отошла к столу поставить стакан, — потерять отца… Мистер Грин был такой молодой и веселый человек…

— Ты не все знаешь, — медленно проговорил отец. — Потерять отца — это тяжело. Но потерять любовь отца, его доверие…

По лицу дочери Уильям видел, что она не понимает, о чем идет речь. Наверное, не время сейчас подробно объяснять ей все хитросплетения этой истории: Шэрон действительно забежала на минутку, к тому же расстроена собственными делами. Он поговорит с ней потом. А сейчас нужно, чтобы она поняла, что именно от нее требуется. И согласилась…

— Я расскажу тебе всю эту историю вечером, когда ты не будешь никуда бежать, — мягко проговорил отец. — А сейчас пообещай мне только одно.

— Папочка, — улыбнулась Шэрон, — все, что угодно. Я же сказала.

— Я прошу тебя познакомиться с Ральфом снова. Он очень достойный молодой человек. И сейчас находится в весьма трудном положении…

— Только-то? — засмеялась Шэрон. — Не самое большое одолжение с моей стороны.

— Ты недослушала, — остановил ее отец.

— Хорошо-хорошо. Прости.

— Я прошу тебя подружиться с ним. И поддержать его.

— Пап! — вздохнула Шэрон укоризненно. — То, о чем ты просишь, очень просто и очень сложно одновременно. Я могу с ним познакомиться вновь, как ты выразился. Но кто тебе сказал, что мы сможем подружиться? Мы оба взрослые люди, со своими тараканами… Поэтому о какой дружбе ты говоришь?

— Шэрон, — он покачал головой, — я все это понимаю. Но и ты пойми меня. Ты тактична и способна к состраданию. Я же знаю, что ты добрый человек. Здесь необходимо всего лишь элементарное внимание. И только. Я же не говорю о каких-то серьезных взаимоотношениях.

— Па, я тебе обещаю, что буду паинькой. Я буду вести с ним светские беседы, сочувственно вздыхать и гладить по голове взрослого человека. Ты этого хочешь? Ты же понимаешь, что это смешно. А потом, кто тебе сказал, что ему будет приятно такое назойливое внимание со стороны посторонней женщины?

— Шэрон, я прошу тебя… — взмолился отец. — Ты говоришь сейчас правильно, но холодно. Я прошу только о твоем участии. Ты умеешь быть необходимой. Ему сейчас нужен друг рядом. Желательно ровесник и женщина.

— Не обижайся, пап, я не очень доверяю мужчинам в последнее время. А чтобы быть сиделкой при взрослом здоровом человеке, надо иметь желание. Я же не хочу. Прости.

— Я не так часто тебя о чем-то прошу, — насупился отец. — Я не прошу больше того, что ты реально можешь сделать. Только одно — не будь с ним категорична. Он тебя не обижал.

— Хорошо, — согласилась Шэрон. — Я действительно обещала. К тому же он действительно еще не заслужил того, чтобы я его ненавидела. Постараюсь соответствовать твоим требованиям. А сейчас я побегу. Вечером поговорим. Ладно?

— Ладно, — вздохнул Уильям.

Шэрон быстро поцеловала его и убежала, а Уильям остался ждать Ральфа.

* * *

Увидев старенькую машину Ральфа, Уильям усмехнулся. Как же он похож на своего отца! Тот ради принципа готов был пойти на любые жертвы. Мальчишка крепко держится за идею скромной достаточности. Может быть, так и нужно?

В свои тридцать лет Уильям хотел разъезжать на самых красивых машинах и быть неотразимым. И если бы не Генри, ему никогда бы этого не удалось. Сейчас он может позволить себе что угодно, однако теперь его это очень мало трогает. Ни его эксклюзивный «линкольн», ни прекрасный ухоженный дом, ни бессчетное количество костюмов, ни безделушки не делают его счастливым. На что потрачена жизнь? Если ты не можешь сделать счастливыми и спокойными самых близких людей…

Уильям мельком взглянул на себя в зеркало. Высокий, сухой, элегантный. Ничего выглядит. Только щеки в последнее время совсем ввалились, и кожа стала сухой и тонкой, круги под глазами. Да… Надо убрать тоску из глаз, мальчику совершенно ни к чему видеть, что он страдает.

Ральф вошел в дом и широко распахнул руки. Уильям ответил тем же. Они обнялись. Долго стояли замерев, потом похлопали друг друга по спине, отводя глаза. У того и у другого навернулись слезы. Они никогда не были особенно близки, но общая утрата сделало то, что раньше было невозможно в силу разницы в возрасте и привычной иерархии отношений.

Ральф понял, что он обрел верного друга и советчика, а Уильям подумал, что было бы неплохо… Впрочем, что об этом думать… Это все игры судьбы.

— Рад тебя видеть, — прочистив горло, сказал Уильям. — Ты возмужал.

— А вы совершенно не изменились, мистер Мортенсен, — улыбнулся Ральф.

— Уильям… зови меня Уильямом, — покачал головой Мортенсен. — Не так уж много людей на свете, которых зачисляешь в свои. Ты свой. Из-за отца. А потом ты мне всегда нравился.

— Значит, вы не осуждали меня? — удивился Ральф. — Я думал, конфликт поколений распространяется на всех его представителей…

— Конфликт поколений придумали дураки и психологи, — ухмыльнулся Уильям. — Первые — потому что убоги, вторые — чтобы зарабатывать на этом деньги. Человек растет всю жизнь, а не только в подростковый период, значит, всегда меняется и, следовательно, конфликтует с миром. А обличие мира принимают те, кто на этот момент рядом: отец, жена, дети… Я всю жизнь делил людей по другому признаку — свой или чужой. А тогда я сказал Генри, что у тебя были причины так поступить. Только и всего.

— Да, — вздохнул Ральф, — причины были. Но это как раз область психологии. Душа и тело вошли в противоречие…

— Это было давно, — заметил Уильям, останавливая Ральфа. — Ты сделал то, что сделал. Как бы ни сложилась жизнь, человек должен иметь право отвечать за все сам. Ты ведь это знаешь?

— Теперь знаю. Поэтому и пришел.

После первых благостных минут Ральф почувствовал растерянность. Он не знал, чем может помочь ему Уильям и какие вопросы следует задавать. А тот делал вид, что это всего лишь визит друга. Разговор получался несколько философский, и поэтому никакой.

— Выпьешь чего-нибудь? — предложил Уильям, направляясь в библиотеку. Там среди привычного молчания книг он и собирался выложить Ральфу свой план. Он видел, что мальчик нервничает, но не спешил начинать разговор.

— Пожалуй, да, — кивнул Ральф. — Если можно, виски. Хотя я практически не пью. Но сегодня такой длинный и такой сложный день…

Уильям незаметно усмехнулся: бедный малыш, он никак не может найти нужную фразу, чтобы начать обсуждение главной темы.

— А я вот вообще не пью, — заметил он, глядя на тяжелую янтарную жидкость. — Не любил никогда, а сейчас еще и доктора…

— А отец?

— Что отец? — Уильям сделал вид, что не понял вопроса.

— Отец позволял себе пить?

— Ты хочешь спросить, не запрещали ли ему это врачи?

— Ну да…

— Нет, — уверенно сказал Уильям, протягивая Ральфу стакан. — Он никогда не жаловался на нездоровье. Ты же знаешь, всегда веселый, молодой, спортивный… Молоденькие девчонки на него вешались.

— А как относилась к этому Элизабет? — спросил Ральф, пряча глаза.

Уильям уселся в кресло и вытянул ноги. Ему было уютно с мальчишкой, несмотря на то что разговор предстоял сложный.

— Ты хочешь спросить, какие у них были отношения?

Ральф кивнул, не поднимая головы. Он пригубил виски и понял, что это именно то, чего ему сегодня так не хватало. Жидкость скатилась по горлу, но не обожгла, а обдала все тело приятным теплом. Через пару глотков он совершенно расслабится, тогда все пойдет легче.

— Элизабет… — протянул Уильям. — Сложная женщина. Я до сих пор не знаю, как к ней относиться. Спокойная, мягкая, уступчивая, молчаливая. Очень красивая… Мы никогда с ней не сталкивались. Знаешь, я даже не ревновал его к счастливой семейной жизни. А они были счастливой парой.

— Всегда?

— Я не могу знать точно. Но Генри очень ее любил. Он всегда замирал, когда она приближалась. И глаза… По глазам мужчины всегда можно понять, как он на самом деле относится к женщине.

— А она?

— Любила ли она? — опять переспросил Уильям. — Думаю, да.

Ральф наконец поднял голову и внимательно посмотрел на Уильяма. Он говорил спокойно и уверенно. Сегодняшнее подозрение и подслушанный разговор вдруг представились ему нелепостью. Как хорошо, что он не поспешил выяснять отношения с Элизабет. Хорош бы он был! Уильям молчал, ожидая дальнейших вопросов. Он уже понял, что у мальчика есть своя версия произошедшего. Он не хотел ни давить, ни мешать. Пусть разберется сам.

— А почему вы так в этом уверены? — Вопрос прозвучал несколько грубо, потому что Ральф злился на себя и искал оправдания своим подозрениям.

— Как тебе это объяснить, — задумчиво проговорил Уильям. — Я привык доверять своим глазам…

— Но глаза иногда врут, — заметил Ральф.

— Ты не дослушал, — спокойно возразил Уильям. — И фактам. Ты же понимаешь, что мы с твоим отцом не смогли бы удержаться на плаву, если бы доверяли только своим чувствам. А реальность такова… Ты знаешь, как они познакомились?

— Нет, — пожал плечами Ральф. — Они никогда не рассказывали, а мне в голову не приходило спрашивать. Элизабет появилась в нашей жизни — и все. Отец просто поставил меня перед фактом.

Уильям с интересом посмотрел на молодого человека. То, что сказал Ральф, явилось для него неожиданностью. Даже не так. Не то, что он сказал, а как он это произнес. Интересно… Уильям никогда не предполагал, что в отношениях пасынка и мачехи были такие сложности. Ральф сейчас говорил как обиженный мальчик, мнения которого не спросили. Странно. Он привык считать, что брак Генри был одобрен всеми. Тут что-то не так. Значит, Ральф был против женитьбы отца? Тогда все еще запутаннее.

— Твой отец и не мог рассказать тебе эту историю. Она не для юноши. В те времена ты не понял бы, как это бывает. Я думаю, он простит меня, если я раскрою эту тайну.

Ральф сжался: ему не хотелось знать подробности интимной жизни отца. Он давно научился не думать и не анализировать это. Иначе бы ему пришлось анализировать себя. А здесь он был бессилен, так как необъективен. Но без некоторых подробностей он никогда не разберется в том, что произошло.

— Тогда слушай. И ты поймешь, что их связывала действительно любовь, потому что так бывает только в кино. — Уильям встал, прошелся по комнате, потом подошел к окну. Он говорил монотонно, не делая никаких акцентов и предоставляя Ральфу возможность самому оценивать ситуацию. — Мы были с Генри в Париже. Интересы компании требовали, чтобы мы начали осваивать европейский рынок. Поэтому мы приложили массу усилий, чтобы попасть на одну из самых престижных выставок. Сам понимаешь, многое в бизнесе решают контакты. Неделю мы работали с утра до ночи. И сделали все, чтобы добиться подписания нескольких соглашений об открытии представительства своей компании в Европе. В последний вечер, довольные и расслабленные, мы пошли поглазеть на ночную жизнь Парижа. Богатые, молодые, свободные, удачливые…

Мы шатались по городу, как студенты. Здесь, в Париже, можно было себе позволить быть просто человеком, мужчиной. Знаешь, как принцы крови, которые путешествуют инкогнито. Конечно, в нас не было фирменной французской элегантности и некоторой развязности, но женщины поглядывали на нас с удовольствием. Можно было взять любую. Но одно дело наслаждаться их молодыми телами и зовущими взглядами, ловить удовольствие от возможности, и совсем другое — закончить день свободы в какой-то чужой постели. Мы пили, перекидывались шутками, шатались по каким-то сомнительным барам, болтали со случайными знакомыми. Скорее всего, через пару часов мы бы возвратились в гостиницу, а потом с удовольствием вспоминали бы этот вечер. Но в одном из шумных баров мы встретили компанию, в которой была Элизабет.

Знаешь, такой маленький непрезентабельный бар. Окурки на полу, дым, бармен в несвежем фартуке, плохо протертые стаканы… Мы выпили по бокалу вина и собирались уходить. И тут Генри застыл. Я повернул голову, посмотрел в ту сторону, куда уставился он, и понял, что мы отсюда долго не уйдем.

В дальнем углу сидела довольно шумная компания. Странная компания. Как тебе сказать… богема. Длинные волосы, какие-то высокие сапоги, пальто вместо пиджаков, утонченные и пьяные лица. Они уже изрядно выпили и очень громко о чем-то спорили. Там были одни мужчины. И Элизабет. Цветок в куче мусора. Рядом с ней сидел, видимо, самый главный. Он правил бал. Несмотря на то что разговор был явно беспорядочный, чувствовалось, что он может заставить их всех замолчать.

Элизабет была с ним. Он иногда по-хозяйски клал руку на ее плечо. Она молчала, не шевелилась. Было видно, что ее тяготит эта компания, но она не могла перечить мужчине, с которым пришла.

Я понимал, что Генри зацепило очень сильно. Он не просто хотел эту женщину на ночь, он хотел ее навсегда. Я напрягся. В гостинице нас ждали билеты и собранные чемоданы. До отъезда оставалось несколько часов. Мне не хотелось задерживаться в этом городе еще на сутки или больше. Но, зная Генри, я понимал, что это не блажь. Он услышал голос судьбы.

Прости, что я говорю так патетично. Именно поэтому он, наверное, никогда никому и не рассказывал эту историю. Все выглядело бы слишком мифологично: рок, судьба, предназначение…

Я тронул его за рукав. Но он только поднес палец к губам и отвел мою руку. И тут Элизабет тоже увидела его. Она не изменила положения тела, не вздрогнула, не вздохнула, просто повернула голову на его призыв. И тоже замерла.

Не поверишь, я вдруг увидел яркую дугу, по которой текли их взгляды. Ничего не было: ни пьяных друзей, ни развязного бармена, ни окурков под ногами. Была только эта дорога друг к другу.

Сколько это продолжалось, я не знаю. Потом она спокойно убрала со своего плеча руку своего ухажера, поднялась, взяла сумочку и как будто стряхнула с себя всю прошлую жизнь. Спокойно подошла к твоему отцу и протянула ему руку. Они оба молчали. А я стоял рядом как дурак, понимая, что они просто никого и ничего не видят.

Генри взял ее за руку и повел к выходу. Они двигались так, будто родились вместе, как сиамские близнецы.

Ее кавалер дернулся вслед за ней, но тоже остановился. Слишком очевидно было, что она не будет выяснять с ним отношения. Так уходят навсегда. Ей было легче умереть, чем выпустить руку Генри.

Мы молчали всю дорогу до гостиницы. А когда подошли к номеру, Генри посмотрел на меня и еще раз приложил палец к губам. Потом мы прилетели сюда и они поженились.

Вот и вся история. Знаешь, если бы мне об этом рассказали, я бы отнесся скептически к женщине, которая вот так спокойно меняет одного мужчину на другого. Но я видел все собственными глазами. Она тоже услышала свою судьбу.

А ты спрашиваешь, любила ли она его. Они были частью друг друга. Всегда. Ты понял меня?

Ральф еле смог перевести дыхание. Он был потрясен. Ему в голову не могло прийти, что такое бывает не в книжках. Наконец он начал понимать, что заставило его так мучительно желать эту женщину. Он попал в водоворот настоящей страсти. Он чувствовал всего лишь отблеск их любви и даже с этим не мог справиться. Что же было внутри этих отношений? Элизабет никогда не совращала его, но никогда и не скрывала своей сущности настоящей женщины. Она всецело принадлежала отцу, каждым движением, каждым вздохом, каждым подрагиванием ресниц. Он просто хлебнул чужого вина!

Мальчишка! Если бы он мог тогда понимать это. Да он и сейчас этого до конца не понимает. Он не знает, что такое любовь…

— Значит, она не могла… — убежденно проговорил Ральф.

— Не могла убить его? — уточнил Уильям. — Не могла. Я не знаю, как она будет жить без него.

— А кто тогда? — Ральф смог теперь спокойно сформулировать тот вопрос, ради которого пришел.

— Вот об этом я и хотел побеседовать, — кивнул Уильям. — Я не буду говорить тебе о своих предположениях. Это только домыслы. В этой истории надо разбираться. Можно обратиться в полицию, но это можешь сделать только ты. Или Элизабет.

— Она не будет, — покачал головой Ральф, — слишком потрясена. Да и я не буду. Не хочу, чтобы набежали газетчики. Пусть все остается как есть.

— Ты не хочешь ничего понять? — Уильям был потрясен: он совершенно не этого ожидал от сына Генри.

— Очень хочу, — спокойно ответил Ральф. Он встал и аккуратно поставил на стол стакан, который все это время сжимал в руках. То, что рассказал Уильям, освобождало его от чудовищного подозрения и примиряло с самим собой. Ему больше не надо было ненавидеть себя и Элизабет. Можно было мыслить предметно и спокойно. — Я постараюсь разобраться в этом сам, — твердо сказал он, — а вы мне поможете.

— Я хотел предложить тебе то же самое, — кивнул Уильям. — Думаю, ты сделаешь правильные выводы. А потом мы решим, как его поймать.

Он протянул руку, чтобы скрепить рукопожатием договор, но Ральф почему-то медлил. Он мрачно посмотрел на протянутую руку и тряхнул головой. Оставался самый главный и страшный вопрос. И он его задал:

— Но почему отец?..

— А с чего ты взял, что это он? — развел руками Уильям.

Мужчины посмотрели друг на друга и одновременно кивнули. Хочешь знать причины, посмотри на последствия… Все досталось Элизабет — следовательно виновна она. А если допустить, что это не так, то…

— Давай сделаем вот что, — теперь Уильям мог спокойно изложить свой план, — я найду повод собрать всех у себя. Просто понаблюдай. Расслабься и дай своему воображению свободу. Ты все поймешь сам.

— Но как вы сможете это сделать? — не понял Ральф. — Ведь эта компания собралась вместе сегодня впервые.

— Это мои проблемы, — успокоил его Уильям. — Увидишь, они все здесь будут. Преступника всегда тянет на место преступления — классика детективного жанра. Но давай договоримся, что я тоже в числе подозреваемых.

— Не понял…

— Никто не должен ничего понять раньше времени. И вообще, сделай вид, что твое сегодняшнее заявление всего лишь эмоции.

— Да, пожалуй, так и надо, — согласился Ральф. — Спасибо, Уильям. Я у вас в долгу. Вы дали мне надежду на то, что я не проклят собственным отцом.

— Иди, мой дорогой, — сказал Уильям, пожимая протянутую руку. — Когда все будет готово, я позвоню.

 

4

Шэрон стояла перед раскрытым платяным шкафом и с ненавистью смотрела на разноцветные тряпки. Кто, интересно, решил, что на вечеринку положено являться в чем-то невесомом и элегантном? Этого добра было у нее в избытке, потому что в Нью-Йорке она была участницей бурной светской жизни.

Шеф никогда не упускал случая потащить ее куда-нибудь, где могли встретиться нужные люди. Она была умным и красивым атрибутом его преуспевания.

Он никогда не заботился о том, чтобы ей было весело или интересно, но внимательно следил, чтобы она вовремя говорила нужные вещи и улыбалась ослепительной улыбкой.

Она легко и непринужденно освобождала его от назойливых собеседников, беря на себя все их занудство. Была готова подсказать ему нужную фразу или подать бокал вина. Служанка-секретарша-партнер-красивая женщина… Все, что угодно.

Она играла именно ту роль, которая была необходима в определенных обстоятельствах. Иногда она чувствовала себя его тростью, или портфелем, или носовым платком. Кем угодно, только не человеком, у которого есть свое мнение, свои чувства и своя жизнь. А забывал он о ней легко и быстро, когда в ней отпадала необходимость.

Иногда он мог часами упражняться перед ней в красноречии, а она должна была терпеливо и восхищенно выслушивать его довольно банальные замечания о судьбах мира. Иногда он требовал, чтобы она разделила с ним его тоску, и тогда она заботливо вытирала ему слезы. Иногда он покрикивал на нее из-за плохо сваренного кофе. И это при том, что в их офисе была секретарь, которая вполне могла бы сама варить ему кофе. Просто ему нужно было, чтобы под рукой был кто-то, на ком он мог оттачивать углы своей непростой натуры. Для всех остальных он был душка и лапушка. И она все это терпела…

Сейчас Шэрон не понимала, как она могла так долго мириться с этим. Но ведь мирилась! И даже иногда получала от этого удовольствие. Впрочем, зачем себя обманывать, достаточно долго получала. Пока не пришел тот день, и она не посмотрела на все другими глазами. Она могла бы понять себя, если бы была влюблена в него, но об этом не было и речи. Она служила Делу, Мечте, Судьбе. А ее шеф был воплощением ее чаяний. Надо же было быть такой дурой!

Теперь она ненавидела все, что хотя бы отдаленно напоминало ее общение с шефом. Вечеринки и красивые платья были из той жизни, поэтому вызывали у нее приступы тошноты.

Но она не могла подвести отца, который возлагал на предстоящий вечер какие-то надежды. Утром он еще раз попросил ее быть очаровательной хозяйкой дома и постараться произвести на всех хорошее впечатление. Как будто она всегда производит плохое!

Признаться, ее тяготила не сама по себе эта затея, а обещание, данное отцу по поводу Ральфа. Ей совершенно не хотелось с ним «знакомиться заново», тем более становиться для него душевным другом. Уильям рассказал ей, что его отец странным образом поменял завещание и мальчик чувствует себя преданным. Но ей-то какое до этого дело?! Он взрослый человек, может и сам разобраться со своими обидами и проблемами.

К тому же она кривила душой, когда сказала отцу, что не помнит, кто такой Ральф. Очень даже хорошо помнит. Они действительно встречались два раза, но ей хватило.

* * *

Сколько ему тогда было? Ей где-то шесть, значит, ему шестнадцать… Толстый противный прыщавый подросток. Она хотела всего лишь поиграть с ним, а он отмахивался от нее как от назойливой мухи. Книжку, видите ли, читал. Всем своим видом показывал, что он взрослый, а она какая-то козявка. Отец тогда сказал, чтобы она поиграла с ним. И она всего лишь сделала одолжение. А он посмотрел на нее с таким скучным выражением на круглом лице, что она сразу поняла, что никогда не будет больше играть с мальчишками.

Вообще-то ей было ужасно обидно, но она уверила себя, что это все потому, что она его ненавидит.

Напрасно некоторые считают, что детские обиды забываются. Она вот не забыла.

Интересно, какой он сейчас стал? Такой же пухлый и скучный? Тогда ей придется потрудиться, чтобы быть милой.

Шэрон зажмурилась, протянула к платьям руку и решила положиться на судьбу. Когда она приоткрыла глаза, то увидела, что держит в руках розовое платье из тонкого трикотажа. Отлично! Именно то, что нужно, ехидно подумала Шэрон.

Она очень любила это платье. Куплено оно было в пику шефу, который всегда очень придирчиво осматривал ее перед выходом в свет.

Очень откровенный наряд! Тонкая ткань практически не оставляла ничего воображению — обтянуто было все. И надевать белье под него было невозможно. Так было еще хуже. Кроме того, на животе и спине были глубокие вырезы.

Шеф, когда увидел его, крякнул и осторожно заметил, что оно скорее подходит девушке с улицы, а не дипломированному юристу. Шэрон невинно потупилась и сказала, что оно ей ужасно, ну просто ужасно, нравится, и если можно, то сегодня она пойдет именно в нем. Шеф долго раздумывал, потом милостиво разрешил, пообещав, что на сегодня сделает вид, будто они незнакомы. Это была маленькая месть за то, что он никогда не видел в ней женщины. Ей это было не очень нужно, но совесть-то надо иметь. Она не рабочий стол, в конце концов!

Почему и за что она решила мстить Ральфу, было понятно. Он тоже не захотел видеть в ней женщину. Шэрон самой стало смешно. Ладно, не женщину — человека. Он не хотел увидеть в ней человека! Пусть теперь смотрит на женщину.

Потом на мгновение она засомневалась. Наверное, это не очень хорошо, все-таки он только что потерял отца. Но Шэрон одернула себя. Ведь я не на погребальную церемонию собираюсь, а на вечеринку. К тому же в собственном доме.

Приняв решение, она никогда не отступала. Сегодня она будет обольстительна и нежна. Пусть покусает локти. А если он уродлив? Будет жалко расточать очарование, если он ей совсем не понравится…

Папу она не шокирует, он привык к ее выходкам, а на других наплевать. Она никого из них не знает и знать не желает.

* * *

Первыми прибыли Элизабет и Хью. Шэрон стояла рядом с отцом, на губах ее играла приготовленная заученная улыбка. Она готова была сыграть свою роль как можно убедительнее. Но в тот момент, когда Элизабет перешагнула порог дома, кто-то внутри девушки жалобно заскулил. Она поняла, что зеленеет от зависти. Перед ней была женщина, которая не смущалась своей женственности, а несла ее как знамя.

Черное очень простое платье, узенькие лаковые лодочки, нитка жемчуга… На другой такой наряд выглядел бы скучным. Но здесь!.. Высокая мраморная шея, точеные лодыжки, изящные тонкие руки, темные трагические глаза, чуть оттянутый улыбкой уголок нежных губ. Платье было всего лишь рамкой для прекрасной картины. Рядом с такой меркнут любые проверенные красавицы.

Шэрон поняла это в одно мгновение и затосковала. Если уж она видит все это, то что же должны чувствовать бедные мужчины! Ради такой можно убить! Она вспомнила свои сегодняшние гордые мысли о том, как она будет соблазнительна. И ей стало еще хуже. Соперничать с Элизабет невозможно. На Шэрон просто никто не обратит внимания.

Элизабет протянула руку Уильяму, тот, грациозно склонившись, поцеловал ее очень почтительно. Потом повернулась к Шэрон.

— Здравствуйте, Шэрон, — чуть улыбнулась Элизабет и тоже протянула руку. Рука была теплой и твердой, что Шэрон приятно удивило: у таких изнеженных дам ручка должна быть невесомой и вялой.

— Здравствуйте, Элизабет, — ответила она, — примите мои соболезнования. Мистер Грин был удивительным человеком. Жаль, что мне не пришлось с ним много общаться. Но папа часто рассказывал об их приключениях.

— Спасибо, Шэрон, — кивнула Элизабет и повернулась к Уильяму. — Это ваше лучшее произведение, мистер Мортенсен.

Польщенный отец порозовел и предложил Элизабет следовать за ним.

Хью Грин, почти не глядя, тоже пожал девушке руку, не сочтя нужным что-либо говорить. Всем своим видом он давал понять, что единственный человек, который его интересует, это его невестка. Шэрон не сильно расстроилась, мистер Грин ей не понравился. От него веяло ледяным ветром и плохо скрываемым высокомерием.

Отец увел пришедших в библиотеку, а Шэрон осталась в холле ожидать адвоката Ферта и Ральфа. Не очень-то веселое занятие ждать гостей, с которыми не знаешь о чем говорить. К тому же она очень волновалась перед встречей с Ральфом. Теперь ей казалось, что она выглядит смешной маленькой девчонкой, которая вырядилась в мамино платье, и он опять будет скучать с ней.

Мистер Ферт явился через пару минут. Строгий деловой костюм, безликий галстук, серая невыразительная физиономия. Он мазнул по Шэрон взглядом, и ее живот покрылся мурашками. Не хотелось бы с ним встретиться на плохо освещенной улице или еще где-нибудь. Крыса, мерзкая толстая крыса, с голым грязно-розовым хвостом. Почему ей в голову пришла такая ассоциация, Шэрон не понимала. Ферт был строен и элегантен. Но его рука, липкая и влажная, и этот взгляд… Шэрон не удержалась, улыбка сползла с ее лица, и она кинулась за помощью.

— Папа, — громче, чем было нужно, позвала она, — иди скорее сюда. Мистер Ферт пришел.

Отец появился мгновенно, что-то в голосе дочери было такое, что он испугался.

— Здравствуйте, мистер Ферт, — приветствовал он гостя, осторожно оттесняя от него дочь и закрывая ее. — Очень рад, что вы нашли время посетить нас. Я предложил Элизабет и Хью аперитив. Не хотите присоединиться?

— С удовольствием, — ответил Ферт. Его голос тоже показался Шэрон липким. — У вас очень красивая дочь. Чем вы занимаетесь?

Шэрон поняла, что ей не отвертеться от разговора. Но отец, видя ее состояние, опять пришел на помощь.

— Шэрон работала в адвокатской конторе, так что вы коллеги, — ответил он, обнимая дочь. — Но сейчас она пытается заниматься телевидением. Сегодняшняя вечеринка, собственно, в ее честь. Вчера прошел в новостях ее первый репортаж.

— О, такой поворот судьбы. — Ферт был удивлен. — Вы не жалеете, что оставили карьеру адвоката?

— Нисколько, — резко ответила Шэрон. — Думаю, что каждый имеет право на выбор. Не так ли?

— Простите, я не хотел вас обидеть, — улыбнулся Ферт ее горячности. — Мы не слишком близко знакомы, я понимаю.

— Думаю, у вас будет время познакомиться поближе, — вмешался отец. — У нас впереди целый вечер. Все в сборе. Только Ральф задерживается…

— Идите, папа, — Шэрон хотелось поскорее избавиться от Ферта, — я подожду Ральфа, и мы присоединимся к вам.

Мужчины отправились в библиотеку, а Шэрон опять осталась одна. Она мерила шагами холл и никак не могла унять внутреннюю дрожь. То, что отец использовал ее для того, чтобы собрать дома всех этих людей, ее мало волновало. Она не совсем понимала, зачем это ему нужно. Шэрон нисколько не сомневалась, что отец, не жаждет общаться ни с Грином, ни с Фертом. Но он пригласил их. Значит, дело в Ральфе. Отец собрал их для того, чтобы он посмотрел на них в обычной обстановке. Когда она сложила все это вместе, то поняла, что судьба опять ей подбрасывает интересное приключение. Здесь есть какая-то интрига… Хорошо бы узнать какая…

Она подошла к окну и стала смотреть на дорогу, обдумывая ситуацию и поджидая Ральфа. И тут она с удивлением обнаружила, что к их дому направляется тот наглец с пляжа. Сегодня он выглядел по-другому. Светлые брюки, песочного цвета пуловер и бордовая рубашка с расстегнутым воротом. В таком виде он был приятнее, но Шэрон возмутило то, что он посмел прийти к ней. Значит, выследил и узнал, где она живет. И по какому праву он собирается появиться здесь?

Не дожидаясь, когда он позвонит в дверь, она сама вышла ему навстречу.

Ральф целый день обдумывал линию своего поведения на предстоящей вечеринке. Кроме того, надо было решить, как одеться. Уильям нашел не самый удачный повод собрать их всех вместе. Он объявил всем, что будут праздновать первый репортаж его дочери на телевидении. Ральф знал, что это предлог, но правила этикета требовали определенной одежды. Если бы это был праздник по поводу вручения премии или день рождения, то он знал бы, как поступить. Смокинг, бабочка… А такое неопределенное событие поставило его в тупик. Он как мальчишка перемерил все, что привез с собой. Хотелось быть свободным, но в то же время не поставить себя в дурацкое положение. Комфортнее всего он бы чувствовал себя в кроссовках и джинсах, но это было невозможно. Элизабет будет элегантна и аристократична, про Хью и говорить нечего — тот всегда одевается одинаково: белые костюмы, лакированные туфли, яркие шейные платки.

Потом Ральф понял, что просто тянет время. Он быстро оделся в нейтральном стиле, подходящем для домашних посиделок в загородном доме. В конце концов, никаких указаний на этот счет не было.

* * *

Он уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей к дверям, когда дверь распахнулась и на пороге появилось очаровательное создание в чем-то восхитительно розовом. Тоненькая невысокая девушка с аккуратно зачесанной головкой, слегка вздернутым носом и яркими аквамариновыми глазами. Платье обтягивало ее изящную, будто нарисованную фигурку. Дюймовочка, усмехнулся про себя Ральф, с удовольствием оглядывая ее прелести. Нет, это маленькая богиня Ника, решил он. Такая же летящая и целеустремленная. Когда он дошел до обнаженного пупка, то позволил себе улыбнуться. И такая же бесстрашная…

— Мало того что вы явились сюда без приглашения и нарушили владения частной собственности, так вы еще и улыбаетесь, — услышал он знакомый голос.

Только теперь он понял, где видел эти удивительные глаза и щеки с веснушками. Девушка-репортер, которой он помешал несколько дней назад. Она тоже приглашена в гости? Но Уильям сказал, что будут только свои. Значит… Не может быть! Почему-то он думал, что дочь Уильяма еще подросток. Сколько ей было, когда она приставала к нему с глупыми играми? Лет девять? А ему? Лет пятнадцать…

Перед ним стояла молодая очаровательная женщина, которая ему чрезвычайно нравилась. Эти несколько дней он вспоминал о происшествии на пляже и пообещал себе, что обязательно найдет ее. Надо же какой подарок! Если это Шэрон, то он невероятно рад. А она его не помнит. Ральф поднял на нее наивные непонимающие глаза.

— Простите, но я…

— Мистер… не помню вашего имени… я еще раз повторяю, что не собираюсь обсуждать с вами то досадное недоразумение. И была бы рада, если бы вы покинули этот дом и забыли сюда дорогу, — четко и уверенно проговорила Шэрон.

— Боюсь, что уже не смогу этого сделать. Я ведь не знал, что здесь обитает такое прекрасное создание. А теперь ноги сами будут приводить меня сюда. — Ральф понимал, что говорит вечные мужские банальности, рассчитанные на недалеких женщин, но ему хотелось, чтобы девушка не пряталась за светские манеры. Как только она узнает, кто он, все сразу изменится. — Ведь вы не можете мне запретить мечтать о вас?

— Слушайте, а вам не кажется, что вы позволяете себе лишнее? — Она чуть не задохнулась от возмущения. — Я ведь могу квалифицировать это как сексуальные домогательства.

— Очень хорошо, — согласился Ральф. — А если это и есть сексуальные домогательства? Я ведь не скрываю, что именно это привело меня сюда. Я так долго ждал…

— Ха, мне нравится! Вы ведете себя как… как… — Шэрон никак не могла подобрать нужного определения.

— Ну, квалифицируйте меня как-нибудь. — Ральф посмотрел на нее взглядом искусителя, поднялся на ступеньку и занес ногу на вторую. — Я готов на любой приговор…

— Не приближайтесь ко мне! — Защищаясь, Шэрон выкинула вперед руку.

— Никогда, мечта моя, если вы сами меня об этом не попросите. — Ральф снизил голос до интимного шепота.

— Так!.. Поскольку вы не понимаете нормальной человеческой речи, я вынуждена обратиться за помощью. — Шэрон повернулась к дверям. — Я сейчас же зову отца!

— Зовите, радость моя, — обреченно кивнул Ральф. — Может быть он посочувствует и пригласит меня в дом.

— Не думаю, — зло засмеялась Шэрон. — Скорее всего, папа вызовет полицию. Тогда узнаете, как приставать к незнакомым женщинам.

— Так давайте наконец познакомимся, — предложил Ральф. — Именно этого я и добиваюсь. Я дал вам свою визитку, но вы ее бросили… Может, сейчас вы захотите узнать, с кем имеете дело?

— Не сейчас и никогда! — упрямо заявила Шэрон. — Я зову отца…

— Ну что ж, зовите, пусть он нас рассудит.

— Я пошла, — сказала Шэрон, поворачиваясь к двери, — а у вас еще есть несколько секунд, чтобы сбежать. Воспользуйтесь моим великодушием.

— Никогда! — воскликнул Ральф и прижал руки к груди.

Шэрон усмехнулась и скрылась за дверью. Ральф остался один. Сейчас выйдет Уильям и положит конец спектаклю. Жалко. Давно он с таким удовольствием и легкостью не общался с женщинами. Они оба дурачились, но получали от этого огромное удовольствие. Наверное, так и должно быть между людьми. Отношения должны быть легкими. Ему редко это удавалось…

Через минуту дверь открылась, и Ральф увидел рассерженное лицо Уильяма, который шел защищать свое единственное богатство. Когда мужчины увидели друг друга, оба захохотали. Шэрон смотрела на них сначала с недоумением, а потом с гневом: до нее стала доходить правда.

— Да как вы могли?! — возмущенно воскликнула она и хотела было убежать в дом, но отец перехватил ее руку.

— Шэрон, я рад, что вы познакомились, — сказал он, обнимая ее одной рукой, а другую протягивая Ральфу. — Проходи. Все давно в сборе, ждем тебя.

— Папа! Как ты мог?! Неужели трудно было предупредить, — не могла успокоиться Шэрон.

— Милая, я предупредил, что придет Ральф. Разве не так? Он пришел. Ты его встретила. Все отлично.

— Папа, но я же не знала, что это он. Я-то видела того типа, который оборвал нам все кабели на пляже.

— Ну, за это он ответит по полной программе, — успокоил ее отец. — Мы ему выставим огромный счет. Согласен, Ральф?

— Я сразу сказал, что готов искупить свою вину, — пожал плечами Ральф. — Прости, Шэрон, еще раз. Я видел твой репортаж. По-моему, классно.

— А могло быть еще лучше, если бы не некоторые… — Шэрон закусила губу. Ей было ужасно обидно, что она так опростоволосилась. Единственное, что примиряло ее с действительностью, было то, что Ральф оказался очень даже ничего… — Ладно, — вздохнула Шэрон, — придется тебя простить. Пока. А все, что ты говорил здесь…

— Шэрон, клянусь, это чистая правда, — заверил ее Ральф, но в глазах его плясали чертики.

— Я не верю ни одному твоему слову, — покачала головой Шэрон. — Но ты еще об этом пожалеешь, уверяю тебя.

Они могли бы до бесконечности перебрасываться колкостями, но Уильям взял их за руки и повел в дом, где уже был накрыт стол. Вечер прошел в несколько странной обстановке. Все делали вид, что непринужденно общаются, но в воздухе витала настороженность. Гости понимали, что существует тема, которая интересует всех, но о которой нельзя говорить открыто.

Когда сели за стол, Ральф опять оказался рядом с Элизабет. По другую сторону от нее расположился Хью. Он всем своим видом показывал, что единственный имеет право ухаживать за ней. Ральф не делал никаких попыток перехватить инициативу. И когда Элизабет вдруг поворачивала на него голову с вопрошающим взглядом, он просто отводил глаза и делал вид, что занят едой или внимательно слушает, о чем говорят другие.

Ему пока нечего было ей сказать, а обмениваться ничего не значащими замечаниями не хотелось. Ее немой вопрос имел отношение к ее предложению. А еще — теперь Ральф это понимал совершенно отчетливо — она искала у него поддержку. Чего бы он не отдал за такой призыв несколько лет назад! Тогда бы он воспринял его как право действовать. Но теперь он понимал, что Элизабет хватается за него как за единственную соломинку, что ей просто необходима мужская рука и крепкое плечо рядом. Он не мог предложить ни того ни другого. Он никогда не сможет относиться к ней как к другу, а стать ее возлюбленным после того, что узнал от Уильяма, он никогда бы не посмел. Она всю жизнь будет искать в нем черты отца и мучиться от несовершенства копии.

Элизабет еще молода. Вряд ли она сможет прожить одна долгую жизнь. Кто-нибудь обязательно появится. Ральф видел, что дядя делает отчаянные попытки стать преемником отца, но у него вряд ли получится. Элизабет не отвечает ему, хотя ее пассивность может быть истолкована как согласие.

Интересно, что она ему пообещала? И почему он так настаивает, чтобы это произошло немедленно?

Элизабет весь вечер молчала. Иногда она улыбалась краешком рта и кивала, а временами возникало ощущение, что она не здесь.

Говорили о всякой чепухе. Первый бокал Уильям поднял за свою дочь, сказав, что надеется, что с ее помощью местное телевидение обставит центральные каналы. Все засмеялись и зааплодировали. Ральф видел, что Шэрон внутренне взвилась на такое несерьезное заявление отца, но потом, взяв себя в руки, расслабилась и ответила. Она грациозно поклонилась и заявила, что постарается не просто обставить центральные каналы, но сделает все, чтобы Америка смотрела только ее репортажи. Самое удивительное, что в ее ответе была только доля шутки. Ральф видел, как она работает, и понимал, что ее желание и энергия могут действительно перевернуть существующий порядок вещей. Такие девушки ему еще не встречались. Он завидовал ее молодости и абсолютной уверенности, что мир вертится вокруг нее.

Шэрон сидела напротив него рядом с мистером Фертом. Они оживленно болтали о чем-то. Шэрон иногда откидывала голову и смеялась открыто, а иногда утыкалась в тарелку и у нее мелко подрагивали плечи от смеха. Интересно, что он ей рассказывает такое веселое? — с неудовольствием думал Ральф. После их перепалки у дверей дома у него возникло чувство, что они как-то связаны, и ему была неприятна ее веселость и отстраненность…

Ральф чувствовал себя страшно одиноким. Поддерживающие взгляды Уильяма мало помогали. План, который казался таким разумным, рушился на глазах. Как ни пытался Ральф следить за «подозреваемыми», он ничего не мог понять. С Элизабет он почти разобрался. Хью был и так понятен: ждет не дождется, когда Элизабет бросится от отчаяния в его объятия.

Оставался адвокат Ферт, который фактически не имел к семье никакого отношения, кроме того что мог знать, почему отец изменил завещание. Но этот вопрос можно было задать ему и в конторе.

Ферт Ральфа раздражал. Мало того что он мимоходом отобрал у него девушку, он еще и вел себя как хозяин жизни. Ральф терпеть не мог такой тип людей. Они ни на кого не обращают внимания, заняты исключительно собой и смотрят на всех только как на материал для собственных дел.

Они не перекинулись и парой слов, но Ральф понял, что общаться с ним будет очень проблематично. Он станет оперировать законами, правилами и смотреть на Ральфа как на пустое место. К тому же кто такой Ральф теперь? Какой-то преподаватель, сын, лишенный наследства, человек, ищущий правду… Он Ферту просто неинтересен. Не его клиент…

Но Ральф попытался побороть раздражение и проанализировать ситуацию еще раз. Уильям пригласил сюда только тех, кто мог иметь непосредственное отношение к делу. Значит, Уильям подозревает кого-то из троих. Называть имени он не хочет, однако совершенно очевидно дал понять, что это не Элизабет. Более того, он намекнул, что ее использовали. Или попытаются использовать…

Значит, это Хью или Ферт. Но у Хью есть прямой мотив и доступ к богатой вдове. А Ферт лишь исполнитель воли отца. Он не имеет к Элизабет никакого отношения. Судя по всему, они едва знакомы. Ферт даже не пытается быть к ней поближе. Сидит себе спокойно с Шэрон и получает удовольствие.

Но, с другой стороны, он здесь… Если бы его это совершенно не касалось, то вряд ли такой человек стал бы тратить время на светские приемы. С Шэрон он познакомился только что, значит, причина его визита не в ней.

А в ком? И тут Ральф понял, что Ферт мог прийти сюда для того, чтобы рассмотреть его, Ральфа. И если это предположение верное, то… То Ферт очень даже при чем.

Ральф потер переносицу. Все запутывалось еще больше, а он не знал, за что зацепиться.

* * *

Шэрон чувствовала, что она раздваивается. Мистер Ферт, который занял место рядом с ней, так резво стал навязывать ей свое общество, что в первую минуту она слегка растерялась. То впечатление, которое он на нее произвел, не предполагало бодрого и легкого общения. Однако через некоторое время она расслабилась и даже начала получать удовольствие от его непринужденной болтовни.

Он рассказывал какие-то комические случаи из своей практики, не называя имен, и она сначала тихонько хихикала, потом, уже не стесняясь, смеялась над его хлесткими шаржами. Надо отдать ему должное, он обладал способностью одним штрихом нарисовать портрет и выявить абсурдность ситуации. Потом они заговорили о ее знакомых в Нью-Йорке. Выяснилось, что он хорошо знает многих и дает общим знакомым едкие и абсолютно убийственные характеристики.

Ее шефа Ферт тоже знал. Как ни старалась Шэрон говорить о нем спокойно и отстраненно, умный собеседник понял те проблемы, которые заставили девушку поменять профессию. Ферт сочувственно покивал, а потом заметил, что ее красавец шеф всегда славился тем, что собирал вокруг себя не помощников, а слуг.

К концу ужина Ферт уже не казался Шэрон неприятным.

К тому же она видела мрачный взгляд Ральфа, обращенный на них, и получала неизъяснимое удовольствие. Ее месть удалась. Пусть не думает, что он единственный представляет интерес. Надо же, чуть ли не в любви признавался, а теперь даже не пытается помешать Ферту ухаживать за ней. Ей до ужаса хотелось показать Ральфу язык, и она пожалела, что уже не маленькая девочка и положение обязывает.

* * *

После ужина Уильям пригласил всех в картинную галерею, которую любовно собирал с тех самых пор, когда смог позволить себе это невинное развлечение. Здесь было что показать! Шэрон знала историю каждого приобретения и понимала гордость отца. Он собирал только современные полотна, но никогда не ошибался. Тот, у кого он покупал очередную картину, буквально через несколько месяцев становился знаменитым.

Иногда Шэрон думала, что папа таким странным образом заполняет пустоту, которая осталась у него в душе после смерти жены. Она видела, что отец относится к своим картинам довольно чувственно. Он ценил их не за имя автора или цену, которую они со временем приобрели, а за красоту. Шэрон знала, что отец иногда разговаривает с ними. Однажды она явилась невольной свидетельницей такого монолога и смутилась: уж очень это напоминало любовное свидание. Она не стала ничего спрашивать, решив, что у любого человека могут быть свои странности. Главное, что отец ни разу не попытался навязать ей чужую женщину.

Нелегко, наверное, было Ральфу. В шестнадцать лет назвать матерью молодую красивую женщину. Шэрон видела, что он старается не общаться с мачехой, и женское чутье ей подсказало, что тут не все чисто…

Поэтому она продолжала болтать с Фертом, с удовольствием опираясь на его руку.

— Шэрон, — нагнулся почти к самому ее уху Ферт, — пообещайте мне, что однажды поужинаете со мной.

— Мистер Ферт, — невинно захлопала она ресницами, — это слишком серьезное предложение. Я должна хорошенько подумать, посоветоваться с папой.

Ферт улыбнулся одними глазами и оценил игру.

— Хорошо, — серьезно ответил он, — я буду ждать вашего решения. И, если позволите, поговорю с вашим отцом сам.

— Нет-нет, что вы, — потупила голову Шэрон, — для него это будет такой неожиданностью. Мне нужно месяца два, вы не против?

— Я буду ждать вас вечность, — в тон ей выспренно ответил Ферт.

Сегодня все практически признаются мне в любви, вздохнула Шэрон. На самом деле она отвыкла от каких-либо отношений с мужчинами. И честно говоря, стеснялась. Поэтому делала вид, что играет. Ей не хотелось продолжать с Фертом знакомство. Одно дело весело перемывать косточки знакомым, сидя за столом у себя дома, и совсем другое — куда-то пойти с ним специально. Это уже будет свидание. Она поежилась, вспоминая свое первое впечатление. И искоса внимательно стала рассматривать его, пытаясь понять, что ее так напрягло.

Довольно высокий, стройный. Темные волнистые волосы. Серые глаза, крупный нос. Губы… Вот что было у него неприятным. Какие-то размытые, плохо очерченные. Они извивались, когда он говорил, как две змеи, и складывались в брезгливую гримасу. И подбородок… слишком маленький для такого крупного лица, какой-то женственный. А еще Шэрон поняла, что, когда он говорит какие-то веселые вещи, он не смеется. То есть смеется, но глаза его в этот момент как будто ощупывают всех. Ей опять стало неприятно, и она пожалела, что выбрала его в качестве мести Ральфу.

* * *

Шэрон подумала о Ральфе и оглянулась, чтобы найти его. Но Ральфа не было. Наверное, отстал и рассматривает какую-нибудь картину в другой комнате, подумала она, извинилась перед Фертом и отправилась искать гостя. Она ведь обещала отцу, что обязательно будет с ним мила. Но Ральфа не было и в соседней комнате. Шэрон вернулась в столовую, потом зашла в гостиную и библиотеку. Так и есть. Он ушел не прощаясь. Видимо, ему совсем худо. Шэрон обругала себя и пошла к входной двери. Она надеялась, если он не далеко не ушел, догнать и вернуть его.

Она увидела его удаляющуюся спину. К счастью, он почему-то был без машины, иначе она не смогла бы его догнать.

— Ральф! — крикнула Шэрон, спускаясь со ступенек.

Услышав ее призыв, он остановился, повернулся к ней, но не двинулся с места. Шэрон на минуту застыла: она не ожидала, что он будет столь невежливым. Потом решительно пошла к нему. Глупости и условности, сказала себе Шэрон. Если уж она побежала за ним, то заставит его поговорить с ней.

Ральф спокойно смотрел на приближающуюся девушку. На улице было прохладно, и он пожалел, что ушел, не сказав ни слова. Ей было холодно, а у него нет ни пиджака, ни машины, чтобы защитить ее от ветра.

— Прости, Шэрон, — сказал он, снимая пуловер и накидывая ей на плечи. — Я заставил тебя выйти на улицу.

Шэрон была удивлена мягкостью его тона и поступком, но виду не подала. Он вел себя, как старший брат, заботливый и снисходительный к глупости младших. Жалко, что он не собирается устраивать ей сцену ревности…

— Что-то случилось, Ральф? — спросила она, закутываясь в его мягкий и большой пуловер. — Мы чем-то обидели тебя?

— Шэрон, о чем ты говоришь? — покачал он головой. — Мне очень спокойно и уютно в вашем доме. Но я не мог больше выносить эту компанию. Слишком все фальшиво. Все делают вид, что им безумно интересно друг с другом.

— Прости, Ральф, но я не понимаю, о чем ты говоришь, — пожала плечами Шэрон. — Вы с отцом задумали что-то, о чем мне неизвестно. Или ты расскажешь мне все, или я не знаю, как мне поступать дальше…

— Шэрон, я не хочу втягивать тебя в эту историю, — вздохнул Ральф. — Это мои проблемы. Я сам не знаю, что делать дальше. Уильям считал, что сегодняшняя встреча что-то изменит, но я понимаю, что ничего не стало яснее.

— Ты можешь объяснить по-человечески? — разозлилась Шэрон. — Я ничего не понимаю. Вы с отцом ведете себя как мальчишки. Уж если вы решили, что я причастна к этой истории, то, может, соизволите посвятить меня в детали?

— Шэрон, что ты хочешь знать? — спросил Ральф.

— Все!

— Уильям и я уверены, что смерти моего отца кто-то очень сильно хотел, — сказал Ральф, понимая, что она не оставит его в покое. — Мы пытаемся выяснить кто. Вот, собственно, и все…

— А зачем вы сегодня собрали всех?

— Неужели непонятно? — удивился Ральф. — Уильям хотел, чтобы я мог познакомиться со всеми в неформальной обстановке.

— И только? — удивилась Шэрон. — Неужели для этого стоило придумывать такую сложную комбинацию?

— Я понимаю, что это все выглядит достаточно нелепо, но, честно говоря, просто не знаю, что делать.

В голосе Ральфа было столько безысходности, что у Шэрон сжалось сердце. Этот взрослый мужчина был растерян. Она не ожидала, что ей станет жаль его и она в один миг забудет свои детские обиды. Он выжидательно смотрел на нее, и у нее не было другого выхода.

— Давай сделаем так, — предложила Шэрон. — Ты сейчас пойдешь домой. Я придумаю, что сказать всем. А завтра мы встретимся и спокойно все обсудим. У меня есть кое-какой опыт… Я, конечно, не следователь, но не сомневаюсь, что с головой у меня все в порядке. За ночь я что-нибудь придумаю. Хорошо?

— Хорошо, — рассеянно кивнул Ральф, который после сегодняшнего вечера не очень-то верил в успех задуманного.

— Ты не веришь, что это возможно распутать, — вздохнула Шэрон.

Ральф внимательно посмотрел на нее. Поразительно, но она совершенно точно сформулировала его мысль. Такого еще не бывало… Он ведь ничего не сказал. Он решил, что не будет ее разочаровывать.

— Я очень благодарен тебе, Шэрон, — улыбнулся он. — Если ты найдешь время заняться моими делами, то я буду очень тебе признателен.

— Ральф, — покачала головой она, — давай не будем делать вид, что мы просто вежливо общаемся. У тебя проблемы, я хочу тебе помочь. Искренне хочу. Почему ты мне не веришь?

— Нет, я верю. Просто, может, тебе гораздо интереснее общаться с мистером Фертом, а не помогать мне… — Ральф не мог удержаться и не намекнуть на их оживленное общение за столом.

— Ральф, не разочаровывай меня, — вспыхнула Шэрон. — Да, мы очень мило беседовали с мистером Фертом. И что? Я же не говорю, что все мужчины как сумасшедшие не могут отвести глаз от Элизабет.

— А при чем тут Элизабет? — теперь вспыхнул Ральф.

— Ни при чем, — хмыкнула Шэрон, плотнее закутываясь в пуловер Ральфа. — Только если ты хотел намекнуть на то, что мистер Ферт флиртовал со мной, то ты ошибаешься. Он делал все, чтобы твоя мачеха обратила внимание на него.

Ральф внимательно посмотрел на Шэрон. А девчонка обладает наблюдательностью. Ему тоже показалось, что ухаживания Ферта за Шэрон были слишком нарочитыми.

— А что ты еще заметила? — спросил он.

— А ты не обидишься?

— Нет.

— Тебе она тоже небезразлична…

— С чего ты взяла?

— Когда мужчина так специально избегает общения с женщиной, можно с уверенностью сказать, что она ему интересна.

— Если ты посвящена в мою историю, то должна знать, что я уехал из дому почти десять лет назад, когда отец женился. По логике вещей, я должен ее ненавидеть, — заметил Ральф.

— Я не знаю деталей, — согласилась Шэрон. — Я говорю только о том, что вижу собственными глазами. И поверь, у меня есть кое-какой опыт анализа человеческого поведения…

Ральф молчал. Что он мог ответить? Никто и никогда так близко не подбирался к этой проблеме. Шэрон вычислила его за один вечер. Здесь было два пути: или по-прежнему отпираться, или рассказать ей все. В первом случае можно будет продолжать флирт, во втором — перейти на уровень дружеских отношений.

Ральфу не хотелось врать Шэрон. Если она настоящая женщина, она поймет. Пусть лучше знает все. Он хотел, чтобы она ему доверяла, а доверие рождается только через такие вот признания.

— Ты права, Шэрон, — вздохнул он. — У меня очень сложное отношение к Элизабет. Я уехал из-за нее.

— Из-за нее? Или из-за себя? — Она не дала ему укрыться за ничего не значащей фразой.

— Ты хочешь знать все? — спросил Ральф и внимательно посмотрел на нее.

— Хочу, — вскинула она голову и спокойно встретила его взгляд. — Но ты можешь не говорить, я и так все поняла…

— Тебе не кажется…

— Мне ничего не кажется, — быстро перебила его Шэрон. — Я хочу помочь тебе, только и всего. Или мы доверяем друг другу, или нет.

— Ладно, Шэрон, — согласился Ральф. — Я очень благодарен тебе за предложение помочь. Если ты считаешь, что я должен все рассказать, я расскажу, но не сейчас. — Он замолчал.

Шэрон не торопила его. Оба понимали, что разговор слишком серьезный. Чтобы продолжать его на бегу.

— Холодно, иди в дом, — после долгой паузы тихо и ласково сказал Ральф. — Я позвоню завтра, мы встретимся и решим, что делать дальше.

— Хорошо, я буду ждать, — согласилась Шэрон. — Во сколько ты позвонишь?

— А когда ты будешь свободна?

— Для тебя в любое время, — пожала плечами она. — Звони с утра. Я что-нибудь придумаю. — Она повернулась и сделала несколько шагов к дому, потом остановилась, сняла пуловер и протянула Ральфу.

Он покачал головой, махнул рукой и быстро зашагал прочь.

* * *

Шэрон посмотрела на его спину и с тоской подумала, что ей придется вернуться в дом и продолжать забавлять компанию. После полупризнания Ральфа ей совершенно не хотелось общаться с Элизабет, Он не ревновала, но ей было ужасно грустно. Если он влюблен в свою мачеху, то рассчитывать на что-либо, кроме братских отношений, не приходится… Глупость какая, одернула себя Шэрон, о каких других отношениях она мечтает, если несколько часов назад она придумывала планы его уничтожения? Но он мне нравится, очень нравится, вздохнула Шэрон.

Как бы то ни было, она обещала ему помочь. И она сделает это.

 

5

Ральф ждал Шэрон в небольшом кафе недалеко от ее работы. Посетителей в этот час было мало, и Ральф с удовольствием наблюдал за неспешными движениями бармена, который протирал бокалы и наводил порядок на стойке. За дальним столиком в углу сидела юная пара, держась за руки. Они были так увлечены друг другом, что не замечали ничего вокруг. Ральф мысленно пожелал им счастья. Почему-то в последнее время его умиляли влюбленные и их безграничная вера в то, что так будет вечно. Он чувствовал себя старым ленивым котом, который спокойно наблюдает, как перед его носом возятся в пыли воробьи. Наивные, они думают, что в такой солнечный день их не поджидают опасности…

Ральф посмотрел на часы и кивнул бармену, чтобы тот подошел. Времени было достаточно, чтобы выпить еще одну чашку кофе. Когда придет Шэрон, он закажет что-нибудь посущественнее.

Ральф любил это кафе. Когда-то они приходили сюда большой компанией. По вечерам здесь было не протолкнуться. Он на минуту закрыл глаза и вспомнил, как они отмечали здесь победу в футбольном матче. Вот те три стола они сдвинули, заказали море пива и хохотали как сумасшедшие… Каждая фраза вызывала взрыв смеха. В конце вечера Питер, капитан команды, провозгласил тост за непобедимую и лучшую команду на всем побережье и пожелал всем, чтобы они никогда не расставались. Все с гиканьем поддержали это предложение.

Тогда казалось, что это так просто. Интересно, где сейчас легендарная команда? Он не видел никого из них все эти годы. И ничего не знал об их жизни. Наверное, многие здесь. Хорошо бы встретиться, вспомнить…

Ральф поймал себя на мысли, что ему до ужаса захотелось вернуться в юность. И понял, что это желание возникло не потому, что он сидит сейчас в знакомом старом баре, а потому, что через несколько минут сюда придет Шэрон. Рядом с этой девушкой ему хотелось быть на десять лет моложе.

В эту минуту двери бара распахнулись и появилась Шэрон. Сегодня она опять была похожа на ту девушку, которую Ральф встретил на пляже. Белые обтягивающие джинсы, кроссовки, ярко-красная блузка, маленький пиджак и сумка с блестками. Свежая, стремительная, юная… Ральф радостно помахал ей рукой. Она заметила его и направилась к столику. Ральф смотрел на нее и думал, что эта девочка не умеет передвигаться, как обычные люди, потому что над ней не властно земное притяжение. Она летела, неслась как маленький вихрь. А потом приземлилась за его столом напротив.

В золотых кудряшках запутались лучи солнца, аквамариновые глаза улыбались, и чудесно, совсем по-детски, светились веснушки. Хорошо бы так сидеть, смотреть на нее и ни о чем серьезном не говорить, подумал Ральф.

— Привет, Ральф, — сказала Шэрон и строго посмотрела на него. — Почему ты так улыбаешься? Я странно выгляжу?

— Привет, Шэрон, — ответил Ральф и наклонился к ней через стол. — Ты чудесно выглядишь. Поэтому и улыбаюсь.

— То есть вчера я тебе не очень понравилась? — поддела она его. — Ты был строг и сдержан.

— Ты вчера тоже была строгая маленькая хозяйка аристократического дома. А сегодня похожа на одну из моих студенток. Знаешь, они такие смешные…

— Значит, я смешная?

— Нет, ты чудесная, — засмеялся Ральф. — Как женщины умеют извлекать из наших слов совершенно другой смысл?

— А как мужчины не умеют понимать самое простое? — в тон ему протянула Шэрон. — Мы произошли от разных обезьян. Это же очевидно…

— Но ведь иногда мы умеем договариваться? — с надеждой спросил Ральф.

— Это зависит от того, насколько такой договор нужен женщине, — ответила Шэрон и улыбнулась. — Я тебе могу рассказать огромное количество женских тайн. Только скажи зачем? Ты решил обольстить какую-нибудь женщину?

— Чисто научный интерес, — серьезно ответил Ральф, и теперь они засмеялись вместе.

Они могли бы так болтать бесконечно, подумал Ральф и удивился этому. Ни одна девушка в его жизни не вызывала в нем одновременно столько противоречивых желаний. Ему хотелось подтрунивать над Шэрон и защищать ее, руководить и доверяться, бродить с ней по кромке воды, завернув брюки, и восхищаться ее точными замечаниями по поводу жизни. Он видел, что в этой хорошенькой головке гораздо больше ума и зрелых наблюдений, чем в серьезных головах ученых дам. С ней было смешно, легко и интересно. А еще ему хотелось погладить ее по щеке и почувствовать, какая у нее кожа…

Но это были несколько вольные мысли. Вчера он почти признался, что влюблен в Элизабет… Ни одна женщина не простит любви к другой. Он не может начать ухаживать за ней, пока не разберется в своих чувствах.

— Ты завтракала? — спросил Ральф и протянул ей меню.

— Нет, — покачала головой Шэрон. — Терпеть не могу завтракать рано утром. У меня возникает ощущение, что я насилую собственный организм. Ему еще хочется спать, а я должна заставлять его что-то там переваривать. Стакан сока и кофе. Не могу заставить себя съесть хотя бы бутерброд. Зато часам к двенадцати я голодная как зверь. А сейчас, если ты заметил, именно двенадцать…

— То есть тебя надо срочно накормить, иначе я рискую…

— Нет, тебя я есть не буду, — пообещала Шэрон. — А вот салат, сандвич с тунцом, яблочный пирог и кофе мне вполне подойдут.

— Шэрон, — засмеялся опять Ральф, — какое счастье, что ты не считаешь калорий. Ты не представляешь, какой это ужас, когда приглашаешь девушку на ужин, а она, вместо того чтобы наслаждаться жизнью, начинает выискивать в меню низкокалорийные блюда. После этого как-то уже не хочется ничего больше.

— Ты просто выбирал не тех девушек, — серьезно ответила Шэрон. — Хотя, по правде сказать, это еще один маленький женский секрет. Женщины все это выделывают с единственной целью…

— Какой же?

— Показать, что они неземные существа. Понимаешь, когда женщина предпочитает вместо свиной отбивной вареную капусту, в этом есть что-то от эльфа, который питается лунным светом. Потом, наедине с собой, можно позволить себе коробку пирожных со сливочным кремом. Но мужчине об этом знать совсем ни к чему.

— Девушка, — погрозил Ральф пальцем, — вы не очень-то жалуете своих сестер.

— Да нет, — махнула рукой Шэрон. — Я их люблю. Именно за подобные глупости. Но сама предпочитаю не делать этого. Скучно и смешно.

— А как же впечатление, которое ты должна производить на мужчин? — лукаво спросил Ральф. На самом деле ему очень хотелось узнать о ее личной жизни.

— Ну, во-первых, к сожалению, я еще не встречала мужчину, на которого мне хотелось бы производить впечатление, — начала перечислять Шэрон, — во-вторых, это может привести к обратному результату, если мужчина умен, а в-третьих, я предпочитаю, чтобы на меня производили впечатление.

— Да, — вздохнул Ральф, — шансов нам ты практически не оставила.

— Не знаю, — уже серьезно сказала Шэрон, — но я не люблю эти вечные игры между мужчинами и женщинами. По-моему, когда людям хорошо вместе, никакого впечатления производить не нужно. Ведь и так все понятно. Ты-то есть будешь?

— Конечно, я ждал тебя, — ответил Ральф и кивнул официанту. — Я буду то же, что и ты. Только без яблочного пирога.

— Тоже маленькие мужские хитрости? — засмеялась Шэрон, когда Ральф сделал заказ. — Яблочный пирог — это несолидно?

— Знаешь, не люблю сладкое. Понимаю, что лишаю себя гастрономических радостей, но не люблю.

Они продолжали болтать в том же духе, пока ждали заказ, и потом, когда с удовольствием поглощали пищу. Здесь действительно очень вкусно готовили, и Шэрон зажмуривалась от удовольствия, отправляя в рот очередной кусок. Говорить о деле, ради которого они встретились, никто не спешил. Хотелось чуть-чуть продлить удовольствие от солнечного дня и свободной легкой беседы.

Когда же с завтраком было покончено и им принесли кофе, Шэрон посерьезнела, вздохнула и принялась излагать свои соображения.

— Давай будем исходить из тех фактов, которые нам известны, — сказала она.

Ральф кивнул. Хотя эти факты он знал и вчера, это не продвинуло его ни на шаг.

— Первое, — начала она, — есть измененное завещание.

Ральф опять кивнул и продолжал молчать.

— Значит, надо выяснить, почему твой отец изменил его. Ведь это не могло произойти без веских причин.

— Но никто не говорит или не хочет говорить о том, что произошло, — возразил Ральф. — Я пытался выяснить.

— Кто может знать об этом?

— Элизабет. Но для нее, похоже, это тоже явилось полной неожиданностью. Отец тебе, наверное, говорил, что она сделала заявление…

— Давай пока не будем трогать Элизабет, — предложила Шэрон. — Кто еще?

— Самый разумный путь спросить об этом у Ферта, — пожал плечами Ральф. — Он составлял оба. И отец мог сказать что-то такое…

— Это так, — согласилась Шэрон, — но, если он промолчал, значит, ему это неизвестно или он не хочет говорить. Так?

— Так, — вздохнул Ральф. — Остается дядя, который появился в доме за две недели до… И который очень странно ведет себя. У меня даже возникло предположение, что они в сговоре с мачехой.

Шэрон молча вертела в руках салфетку. Все это она проанализировала еще вчера. И поняла: единственное, за что можно зацепиться, — это то молчаливое соглашение всех участников ничего не рассказывать о последних событиях в доме отца Ральфа. Опыт подсказывал ей, что молчание всегда несет в себе угрозу или скрывает тайну.

— Итак, мы не можем заставить их говорить, — подытожила она. — Даже отец молчит. Значит, будем искать других свидетелей.

— Кого? — удивился Ральф. — Кто может быть посвящен в тайны семьи?

— Люди, которые всегда рядом, — спокойно ответила Шэрон. — Наши слуги знают о нас гораздо больше, чем мы можем предположить. Кто живет в вашем доме?

— Я как-то не подумал об этом, — удивился Ральф, — а ведь они действительно могли что-то слышать или видеть. Но почему они тоже молчат?

— Во-первых, их никто не спрашивал, — задумчиво сказала Шэрон. — Официальная версия для всех — естественная смерть. Следствия никто не вел… В полицию ты обращаться не собираешься.

— Хорошо, а почему ты думаешь, что они что-то скажут нам? — не понимал ее плана Ральф.

— Если начать задавать прямые вопросы, то могут не сказать, — согласилась Шэрон. — То есть они могут не знать, о чем говорить. А потом в хороших домах существует некий закон, который предусматривает молчание слуг…

— И что ты предлагаешь?

— Мой план может ничего не дать, — вздохнула Шэрон. — Или, наоборот, дело раскроется. — Она замолчала и пристально посмотрела на Ральфа. Ей было важно, чтобы он поддержал ее. — Теперь слушай внимательно. Я хочу предложить своему шефу сделать серию зарисовок о нашем городе. Знаешь, такие срезы общества… Город экономок, город садовников, город барменов, город адвокатов… И так далее. Это может получиться очень интересно. Ведь каждый в душе хочет увидеть себя на экране.

— И что это даст? — не понял Ральф.

— Иногда в непринужденной беседе или в необычной остановке люди рассказывают удивительные вещи. Нам сейчас надо найти какую-то зацепку…

— Ты думаешь, получится? — с сомнением покачал головой Ральф.

— Ничего более умного я предложить не могу, — обиделась Шэрон. — Есть более быстрый и простой путь — обратиться в полицию.

— Это исключено, — возразил Ральф.

— Тогда доверься мне. Если не получим результатов, попробуем что-нибудь еще.

— Ну что ж, ты права, это лучше чем ничего. Давай пробовать. Что я должен делать?

— Пока ничего. Я буду показывать тебе материал, а потом вместе подумаем. Может быть, какое-то слово или фраза…

— Хорошо. Тогда я жду твою съемочную группу дома. Позвони Элизабет. Она хозяйка, и нужно, чтобы она дала разрешение на съемки.

— Естественно, — кивнула Шэрон. — К тому же мне нужно договориться об этом с шефом.

Ральф с огорчением понял, что их встреча закончилась.

— Спасибо за ланч, Ральф, — сказала Шэрон, поднимаясь и протягивая руку. — Давно не ела так вкусно.

— Пока, Шэрон, — ответил Ральф, пожимая ее нежную ладонь. — Жду звонка.

Она полетела к выходу, а Ральф смотрел ей вслед со смешанным чувством. Ему не хотелось вместе с ней заниматься расследованием, потому что он не слишком поверил в ее затею. С другой стороны, это давало возможность быть рядом с ней какое-то время. Он вдруг ясно понял, что не хочет покидать этот город без Шэрон.

Эта мысль была так внезапна и очевидна, что Ральф запаниковал. Кто сказал, что она захочет того же самого. А вдруг у нее есть парень? Или он совершенно ей не нравится? Хотя он видел, что она получает удовольствие от общения с ним. Натянутость вчерашнего общения исчезла, они говорили спокойно и свободно. А потом, эти ее слова «я давно не ела так вкусно». Это ведь можно принять и на его счет…

Ральф поморщился. Он гадает как мальчишка, нравится он девушке или нет, вместо того чтобы заниматься делом, ради которого он здесь.

Но он никак не мог отделаться от радостного и свежего впечатления от встречи с Шэрон. Она по-настоящему волнует его. Только в этом чувстве нет привычной тяжести неутоленного желания. Ему не хотелось обладания, как в случае с Элизабет или другими женщинами. Чувство было чистым и романтичным. Ему хотелось взять ее на руки и носить, носить… Интересно, что она о нем думает?

* * *

Шэрон медленно брела к своему офису. Она почти бегом добежала до угла, потом притормозила и пошла очень медленно, потому что ей надо было подумать.

За тот час, который они провели с Ральфом в баре, она испытала столько разнообразных чувств, что ее это совершенно обессилило. Когда вчера они договаривались о встрече, она представления не имела, что ею руководит не только азарт раскрутить эту непростую историю.

Вчера все было понятно: она по просьбе отца взялась помочь сыну его друга. Но после сегодняшней встречи Шэрон поняла, что, даже если бы он отказался от ее предложения, искала повод встретиться с ним. Сначала она привычно подтрунивала над мужчиной, но потом поняла, что ловит каждое его слово, каждый взгляд, поворот головы, движение губ. Она беззастенчиво любовалась им. Ей доставляло почти чувственное удовольствие наблюдать, как он ест. Он делал это так изящно и красиво! Обычно манера мужчин есть ее раздражала. Они куда-то торопились и вели себя, как неандертальцы, которые набрасываются на кусок мамонта. Каждое же движение Ральфа было эстетично…

А потом они стали на какой-то момент так близки, как бывают люди, прошедшие вместе долгую трудную дорогу. Она понимала, что он не слишком верит в ее затею, но он позволил ей быть самостоятельной и не стал смеяться. Она говорила с ним так, как, наверное, говорят с любимыми мужьями: рассудительно, спокойно и ласково…

Боже, что она наделала! Ведь ее последняя фраза «я давно так вкусно не ела» равнозначна признанию. Это было почти то же самое, если просто сказать «давай так завтракать каждый день». Что он о ней подумает? Что она не вполне нормальная. Сначала набрасывается на него и почти выгоняет из дома, а потом так сразу заявляет, что он ей ужасно нравится. Что теперь делать?..

Если бы Шэрон могла поколотить себя, она бы это сделала. Глупая девчонка! Мужчине нельзя сразу говорить об этом. Такая правда ставит их в тупик. Еще подумает, что она навязывается ему.

Но ей до боли, до судорог хотелось быть с ним, слушать его, смотреть на него. И завтракать с ним каждый день…

А он любит другую. Теперь она понимала это со всей очевидностью. Ее вчерашнее подозрение стало уверенностью. Он весь сжимается, когда она произносит имя его мачехи. Видимо, поэтому он и сбежал из дому. Или между ними что-то произошло?

Шэрон не хотела больше об этом думать, потому что это было невыносимо. У нее есть шанс, и она сделает все, чтобы он понял, что кроме Элизабет есть и другие женщины.

Как это бывало всегда, Шэрон распрямилась, приняв решение, и уже уверенно и быстро зашагала к своему шефу. Теперь нужно убедить его, чтобы он позволил ей сделать серию передач.

Убедить шефа, что ее проект интересен и будет пользоваться популярностью, оказалось довольно просто. Шэрон даже слегка этому удивилась. Когда она поймала его в коридоре и, прижав к стене, стала скороговоркой излагать свой план, он только кивал. Потом на минуту задумался и пригласил ее в свой кабинет.

— А теперь по порядку, — сказал шеф, усаживаясь в глубокое кресло. — И не торопись.

Шэрон перевела дух, устроилась на краешке стула и повторила все, что выпалила ему одним махом, но теперь уже членораздельно.

— Я хочу снять серию передач о людях нашего города.

— Это я уже понял. В чем оригинальность проекта?

— Понимаете, — опять заторопилась Шэрон, — мы все привыкли к тому, что телеэкран — это место знаменитостей. То есть людей, которые чем-то уже прославились. Но они так часто появляются в эфире, что это рано или поздно становится скучно. Мне кажется, людям стоит посмотреть вокруг себя и увидеть, что каждая жизнь интересна. Кто бы ты ни был, твоя судьба и твои проблемы могут вызывать сочувствие и стать определенным опытом.

— Согласен, — кивнул шеф.

— Представляете, в нашем городе существует масса городов, потому что есть очень разные люди и профессии. Город школьников, город медсестер, город садовников, барменов, адвокатов. Каждый в силу своих способностей делает нашу жизнь лучше. И каждый видит проблемы города по-своему. Пусть они сами расскажут о себе. Представляете, сколько нового мы можем узнать о привычных вещах, которые происходят каждый день, а мы не замечаем их… И у каждого есть свои маленькие тайны, а может быть, идеальные предложения преобразования жизни, политические воззрения…

— Это будет ток-шоу? — уточнил шеф.

— В том-то и дело, что нет, — заволновалась Шэрон. — Этот жанр хорош и интересен. Но он тоже слишком очевиден и просчитан. Пусть это будут зарисовки о судьбах, о людях, их комментарии, впечатления. В кадре должен быть сам человек и его жизнь. Думаю, это может быть очень интересно. А потом, вы представьте, что это будет значить для человека, когда его услышат соседи, коллеги по цеху, власти города. Вокруг этого можно строить политику…

— Все это так, — опять согласился шеф. — Но хватит ли у тебя опыта? Несколько репортажей в новостях и серия передач — это разные вещи.

— Но ведь можно попробовать! — взмолилась Шэрон. — Давайте, я попробую сделать хотя бы одну. Если это будет ужасно, я никогда больше не буду ничего предлагать.

— Ладно, я готов рискнуть, — кивнул шеф. — Что для этого нужно?

— Камеру и оператора. И ваше добро… — Шэрон чуть не заплясала от радости.

— Добро есть. Камеру и оператора получишь завтра. А сегодня подумай, как ты будешь это делать, и накидай сценарий. Говорят, это помогает.

Шэрон засмеялась. Она поняла, что шеф шутит. Но в его шутке была истина: ей предстояло многое сегодня сделать, чтобы все получилось. И первое, надо договориться с Элизабет.

* * *

Элизабет слышала, как открылась входная дверь. Она с трудом оторвалась от портрета Генри. Если это будет продолжаться дальше, она постепенно сойдет с ума. Надо признать, что его больше нет, и попытаться жить. И никто, никто не может ей помочь. Она не могла ни с кем говорить о своих чувствах: слишком долго она делила их с единственным человеком. Если бы Ральф не был так категорично настроен против нее, то, наверное, только с ним она могла бы вспоминать. Но с Ральфом все так же сложно, как и много лет назад. Он так и не простил ее… Хотя в чем она виновата? Только в том, что она очень любила Генри. И он ее. У них почти не осталось чувств на мальчика. Она никогда не смогла бы стать ему настоящей матерью, но быть другом — возможно. Элизабет отчетливо сознавала, что он видит в ней прежде всего женщину. Это немного смешило ее. До того момента, пока он не поссорился из-за нее с отцом. Она прекрасно поняла тогда, от чего бежит Ральф, но объяснить это Генри не решилась. Ее догадка могла бы сделать их настоящими соперниками. Элизабет тогда промолчала, но всегда чувствовала свою вину за разрыв их отношений. Теперь надо сделать все, чтобы Ральф не считал себя обделенным ни любовью отца, ни его деньгами. Она сделает все, как решила. Ральфу надо дать время остыть. Потом они поговорят… Она постарается найти нужные слова. Давно пора сломать лед. Ральф — единственный человек, который связывает ее с Генри.

— Элизабет, — услышала она голос Ральфа и вздрогнула. — Ты дома?

— Да, Ральф.

— Одна?

— Одна. Хью ушел куда-то по делам. Выпьешь чего-нибудь? — спросила она, поднимаясь ему навстречу.

— Спасибо, — мотнул головой Ральф. — Я только что из бара. Дневную норму кофе я уже выпил.

— Тогда не знаю, что тебе предложить, — печально проговорила Элизабет. — Может быть, просто посидишь со мной?

В ее голосе было столько неуверенности, что Ральф обругал себя за то, что позволял себе грубости. Он шагнул к ней навстречу и протянул руку. Она удивилась, но не отпрянула, а тоже сделала шаг навстречу. Ральф взял ее тонкую кисть и осторожно поднес к губам. Привычный ток желания пробежал по его жилам, дыхание стало тяжелым. Если он сейчас же не возьмет себя в руки, то набросится на нее. Это будет крахом…

Элизабет не шевелилась. Она тоже чувствовала его желание, но ей всего лишь было жаль его.

— Ты встречался с Шэрон? — спросила она тихо и осторожно. — Я права?

Имя Шэрон моментально вернуло ему силы и прояснило голову. Какое счастье, что он встретил эту девушку! Она настоящее противоядие. Ральф отступил назад, отпустил руку Элизабет, и, когда ответил, голос его был почти нейтрален:

— Да, мы завтракали вместе.

— По-моему, она удивительная, — заметила Элизабет. — Сила, энергия и наивность. Такое сочетание сейчас редко встретишь.

— Да, я согласен, — кивнул Ральф. — Она все время заставляет меня улыбаться.

— А ты знаешь, что не со всяким человеком можно смеяться? — спросила Элизабет, которая вздохнула с облегчением, поняв, что страшный момент миновал. — Мы с твоим отцом много смеялись…

— Элизабет, давай поговорим с тобой. — Ральф сел в глубокое кресло отца и указал мачехе на противоположное.

— Я хотела тебя просить об этом. Мне тоже необходимо с тобой поговорить. И посоветоваться, — спокойно ответила Элизабет.

Ральф понял, что она искала повод, чтобы сказать это. Хорошо, что так все получилось. Теперь ни у нее, ни у него нет шансов избежать объяснения. Лучше выяснить все прямо сейчас.

— Тебе нужен именно мой совет? — Он сделал вид, что удивлен.

— Ральф, а кто теперь старший мужчина в доме? — Элизабет чуть подалась вперед. — Только ты можешь мне подсказать, как выбраться из довольно щекотливой ситуации.

Ральф в очередной раз поразился тому, сколько в ней настоящей женщины. Она совершенно обезоружила его. Теперь он горы свернет, но сделает все, что она попросит. И не потому, что так и не разучился желать ее, а потому, что она одинока и беззащитна. Он видел: в ее просьбе не было расчета, она действительно нуждается в помощи.

— Элизабет, — он тоже немного наклонился вперед, — я ценю твое отношение ко мне и готов помочь, если пойму, как это сделать.

— Это касается… Хью… — сказала она и замолчала.

— Хью? — Он опять сделал вид, что удивился.

— Не обманывай меня, Ральф, — нахмурилась Элизабет. — Не пытайся сказать, что не видишь, как он вьется около меня. И я понимаю, что это выглядит по меньшей мере неприлично. Ты мог подумать…

— Именно это я и подумал, — пожал плечами Ральф.

— Это-то и есть самое отвратительное, — еще больше нахмурилась Элизабет. — Я имела неосторожность дать ему одно обещание… Я не имела на это права, но тогда в моей жизни было все так стабильно, был Генри, который мог помочь в любой ситуации. А теперь, когда его нет, я совершенно растеряна и не знаю, что предпринять.

Ральф видел, что она очень нервничает и никак не может перейти к сути дела.

— Давай договоримся, что ты говоришь спокойно и перестаешь бояться. Что бы ты ни сказала, я обещаю тебе помощь.

Элизабет кивнула и опустила голову. Она молчала довольно долго, собираясь с силами. Потом подняла на Ральфа глаза, наполненные тоской.

— Он шантажирует меня, — наконец произнесла она.

Ральф настолько не ожидал такого, признания, что вскочил и заходил по комнате. А если это то, о чем говорил Уильям? Если здесь кроется разгадка? Неужели у нее были тайны? Красивая женщина и столько лет замужем… От всего можно устать… Его душу опять начали разъедать сомнения и подозрения.

Элизабет молчала. Она видела, какое впечатление произвело ее признание. Если он так отреагировал на начало, то что ее ждет дальше?

— Говори, Элизабет! — Он выжидательно и требовательно смотрел на нее.

— Я никогда не обманывала Генри. Поверь, это было невозможно при наших отношениях. Но так получилось, что у меня было что скрывать…

— Ты можешь говорить более внятно? — Ральф злился, потому что ничего не понимал.

— Несколько раз я уезжала из дому под разными предлогами, — с трудом проговорила Элизабет. — Я просто не могла сказать ему правду. Думала, что когда все выясню, то расскажу ему. А потом получила по почте фотографии, где я запечатлена с разными мужчинами. Понимаешь, если собрать все это вместе, то получается, что я изменяла ему достаточно регулярно и с разными мужчинами.

— А этого не было?

— Ральф, — Элизабет укоризненно покачала головой, — я не стала бы об этом говорить, если бы это была правда. Но я была потрясена этими фотографиями так же сильно, как мог быть потрясен Генри.

— Они у тебя?

— В том-то и дело, что нет. — Элизабет чуть не плакала. — Я изорвала их в клочья. Потом я поняла, что сделала неправильно. Мне надо было прийти к Генри и показать их ему. Но тогда я была бы вынуждена объяснить ему правду о том, куда и почему я ездила.

Она хотела продолжить, но Ральф жестом остановил ее.

— Хорошо, — сказал он, — фотографий нет. Насколько я понимаю, отец их так и не увидел. Если бы он был уверен в твоей измене, то завещание звучало бы по-другому…

— Он не увидел их, — кивнула Элизабет, вытирая скатившуюся слезу, — потому что я пообещала заплатить Хью за пленку.

— А откуда она у него?

— Два месяца назад Хью приехал в город и явился к нам. Как они ладили с твоим отцом, ты и сам прекрасно знаешь. Генри его на дух не переносил. Кстати, я так и не знаю почему. Так вот. Он явился ко мне и сказал, что у него есть пленка, которая изобличает меня как грязную и расчетливую дрянь. Я испугалась. Если бы я сама пришла к Генри, все можно было объяснить и исправить, но я понимала, что Хью преподнесет это в самом отвратительном виде. У меня не было выбора — я пообещала, что заплачу ему за молчание.

— И?..

— И до сих пор не заплатила. Сначала я не знала, как попросить деньги у Генри. Он назвал очень большую сумму. Потом Генри умер. Больше никого не могут волновать эти фотографии…

— Кроме комиссара полиции? Не так ли? — подсказал Ральф.

Элизабет быстро и мелко закивала. Она больше не могла сдерживать слезы.

— Он сказал, что дает мне два дня… — всхлипывала она, — а потом отправит их в полицию. Представляешь, что будет твориться вокруг имени Генри? Как его обольют грязью?

— Его обольют грязью, а тебя посадят в тюрьму, — задумчиво подвел итог Ральф. — И тогда мы с Хью сможем оспорить завещание…

— Об этом я не думала. — Элизабет вскинула голову. — Мне было невыносимо думать, что сделают с нашей семьей, с нашей любовью… — И она опять разрыдалась.

Ральф почувствовал себя старым и уставшим. Он подошел к Элизабет и погладил ее по голове. Она заплакала еще горче.

— Перестань, прошу тебя, — просил Ральф, продолжая гладить ее по голове. — Давай лучше думать. Надо попытаться понять, что происходило на самом деле.

— Ты веришь мне? — Элизабет подняла на него глаза и с надеждой ждала ответа.

— Да, я тебе верю. — Ральф старался говорить убедительно. — Мне далеко не все ясно, но я хочу, чтобы мы вместе разобрались во всем. Тут какая-то сложная комбинация. И Хью участвует в ней…

Элизабет постепенно успокаивалась. Спокойствие и уверенность Ральфа передались и ей. Наконец рядом с ней опять мужчина, на которого можно надеяться. Она не сказала ему только одно…

— Элизабет, — мягко, но твердо попросил Ральф, — иди к себе. Приведи лицо в порядок. Хью не должен ни о чем догадаться. Тяни, сколько можешь. И дай мне немного времени. Теперь я знаю, где искать.

— Хорошо, Ральф. — Элизабет через силу растянула уголок рта. — Я буду тебя слушаться.

— Иди к себе, — повторил он. — Дай мне время.

* * *

Звонок Шэрон раздался через двадцать минут. Элизабет была уже в порядке, она сама подошла к телефону. Голос ее был глух, но тверд. Ральф слышал, как они договаривались о съемках, но решил не вмешиваться.

Элизабет положила трубку и оглянулась на него.

— Я не должна была давать разрешение? — спросила она.

— Ты все сделала правильно, — улыбнулся Ральф. — Пусть все идет, как будто мы с тобой не разговаривали. Съемки дадут нам еще немного времени. Не думаю, что Хью намеревается отослать снимки в полицию: он давно бы так сделал. Он хочет денег, причем законным путем. Если сюда явится полиция, то он… в лучшем случае останется ни с чем.

Элизабет поцеловала кончики пальцев и помахала Ральфу. В этом ее жесте Ральф не увидел ничего, кроме признания его мужской власти, силы и… ответственности.

Она отдалась ему всей душой, и этого оказалось достаточно. Голодный зверь, который столько лет не давал ему жить, наконец был побежден.

 

6

Шэрон появилась на следующий день и наполнила дом суетой и жизнью. Она долго выбирала место съемок и остановилась на том, что удобнее всего снимать в саду. Утро было солнечным и безветренным, поэтому не было необходимости ставить дополнительный свет, а разговаривать среди цветов и деревьев было куда приятнее, чем в тихом мрачном доме.

Шэрон все правильно рассчитала. Экономка, садовник и дворецкий, с которыми она договорилась об интервью, согласились, что на воле разговор будет более свободным и непринужденным.

Но этот этап договора был самым простым. Перед тем как начать выбирать место для съемок, Шэрон битый час пыталась объяснить, чего она хочет. Она долго и увлеченно рассказывала о своем проекте, о том, что хочет показать всему городу, как много значит работа и жизнь каждого… Но Базиль, Мэри и Питер только пожимали плечами и с сомнением погладывали друг на друга. Никто не мог решиться встать перед объективом.

Ральф какое-то время наблюдал за мучениями Шэрон, потом решил, что ему надо удалиться и не мешать процессу. Шэрон обладала способностью убеждать в своей правоте. К тому же разрешение хозяев дома было получено. Рано утром Элизабет собрала их в холле и очень серьезно попросила, чтобы они помогли Шэрон (близкому другу их дома) сделать интересную передачу, и уверила, что полностью доверяет их такту. Все трое закивали в ответ, но, когда увидели приготовления, оробели.

Шэрон с благодарностью посмотрела на удаляющуюся спину Ральфа — ей было немного неловко в его присутствии — и снова ринулась в атаку. Ей понадобилось еще минут пятнадцать, пока Мэри не кивнула в ответ.

Шэрон перевела дух: она не предполагала, что это будет так трудно.

* * *

Мэри держалась так, будто проглотила палку. Она сидела на самом краешке широкой скамьи, сжав в руках носовой платок, и все время косилась на камеру.

Шэрон имела достаточный опыт разговоров с людьми, которые находились под следствием, и могла заставить их разговориться. Но та ситуация была простой, потому что они хотели от нее защиты. В данном же случае она была в затруднении. Как бы она ни расписывала прелести будущей передачи, у нее не было никакого опыта, чтобы заставить человека забыть про телекамеру и то, как он там выгладит. Тогда она пошла на хитрость.

— Мэри, — решительно сказала она, — сейчас я попрошу оператора выключить камеру и мы с вами просто поболтаем. А когда вы будете готовы, я позову его. Согласны?

— Да уж, — кивнула Мэри, опять покосившись на штатив, — лучше так. Никогда не думала, что это так страшно.

Шэрон подошла к оператору и шепнула ему, чтобы он погулял, но не отключал аппаратуру. Он кивнул, сделал вид, что что-то выключает, и попросил, чтобы они позвали его, когда будут готовы.

Мэри благодарно посмотрела на Шэрон и откинулась на спинку скамейки. Шэрон тоже уселась поудобнее и начала задавать вопросы.

— Мэри, у вас есть друзья?

Экономка совершенно не ожидала такого вопроса. Она улыбнулась и стала похожа на маленькую девочку, которую застали за проказами.

— Конечно, — зарделась она. — Я поддерживаю отношения с другими экономками из приличных домов. Когда у нас совпадают выходные, мы собираемся вместе в одном очень уютном кафе и делимся новостями.

— Обсуждаете наряды? — улыбнулась Шэрон.

— Нет, какие наряды?! — притворно возмутилась Мэри. — Мы все взрослые солидные женщины, а не какие-нибудь молодые глупышки, которым больше и говорить-то не о чем. Мы делимся опытом. Понимаете, не всем иногда везет с хозяевами… — Мэри запнулась и с опаской оглянулась на камеру, поняв, что сказала лишнее.

— Мэри, уверяю вас, этого никто и никогда не услышит, — улыбнулась Шэрон. — Говорите все, что взбредет в голову. Мы ведь хотим, чтобы вы почувствовали себя легко. Когда придет оператор и начнется съемка, мы будем строго следовать плану. А сейчас мне хочется понять, из чего состоит ваша повседневная жизнь и как вы отдыхаете. Какими секретами делитесь со своими приятельницами.

Шэрон не лукавила. Она не собиралась выпытывать жареные факты из жизни местной аристократии. Ее интересовал только этот дом. А в передаче она использует только то, что накидала вчера вечером в своем сценарии. Да и пленка, на которую сейчас пишется разговор, была ее личная. Она договорилась об этом с оператором и собиралась забрать ее после съемок.

— Ну что вы, милая, — чуть расслабилась Мэри после своей оплошности. — Я не собиралась ничего такого рассказывать. Но, знаете, как это бывает… Неопытная молодая хозяйка, или проблемы с подрастающими детьми, или довольно капризный старый хозяин… Вот тут и нужны свои приемы и секреты. Иногда от хорошо приготовленного ужина или красиво составленного букета зависит не только настроение в доме, но и судьба.

Шэрон искренне засмеялась. В выражении лица Мэри было столько уверенности, что создавалось впечатление, что она говорит о рецептах управления государством или его внешней политике.

— И вы можете рассказать такую историю? — искренне поинтересовалась она. — Неужели хороший обед может изменить судьбу?

— Еще бы! — воскликнула Мэри. — Заметьте, как в лучшую, так и в худшую сторону. Одна моя приятельница — не будем называть ее имени — помогала молодой хозяйке принимать значительного гостя. Тот давно потерял жену и присматривался к этой девушке. Ну, вы понимаете… Искал замену жене. Он был старым приятелем хозяина дома. Так вот. Юная леди должна была организовать прием. А ее матушка в это время находилась на лечении и ничем не могла помочь своей дочери. Что поставить на стол? Как встретить и чем развлечь? Какое платье надеть? Сами знаете, какой это сложный вопрос. Тем более, скажу по секрету, девушка давно и тайно была влюблена в этого господина. И догадывалась, с какой целью он наносит визит. Моя знакомая на нашей встрече поделилась с нами своими сомнениями. Ей ужасно хотелось, чтобы девочка вышла за него замуж. И надо вам сказать, мы ей очень помогли. Одна из нас бывала в доме того господина и прекрасно знала его вкусы. Более всего он ценил домашний уют и хорошую кухню. Она поделилась некоторыми рецептами. Только и всего. Старая истина про путь к сердцу мужчины оправдалась. После обеда, на котором гость с удовольствием поел и был восхищен сходством вкусов с возможной невестой, все и решилось. — Мэри с гордостью посмотрела на Шэрон. Мол, знай наших.

Шэрон спрятала улыбку, но потом не удержалась и слегка поддела Мэри.

— По-моему, это сказки, — с сомнением покачала она головой, — или один из известных сюжетов какой-нибудь мыльной оперы. Вы, наверное, любите их смотреть, когда есть время?

— Вот еще, — обиделась Мэри. — Буду я смотреть всякую чепуху. И сказок я не рассказываю. Если хотите узнать, правда ли это, то спросите у своей соседки, миссис Чарлз Сноу, как она вышла замуж. — Мэри победоносно посмотрела на Шэрон.

Шэрон поняла, что лед недоверия сломан.

— Я, конечно, не буду ее ни о чем спрашивать, я же пообещала не выдавать вас…

— Об этом можно и спросить, — милостиво разрешила Мэри, махнув рукой, — потому что эта история со счастливым концом. А вот другие истории бывают и не такие романтические.

— А страшную историю вы могли бы рассказать? — Шэрон даже привстала от любопытства.

— Страшную? — задумчиво протянула Мэри. — Нет, никакой страшной я не знаю.

— Ну вот… — Шэрон всем своим видом показала, что ужасно разочарована.

— Страшную — нет, а вот довольно странную — могу. — Амбициозность Мэри взяла верх над ее осторожностью. — Здесь уж действительно без имен.

— Естественно, — согласилась Шэрон и затрепетала от предвкушения.

— Мы ведь как ангелы-хранители в доме, — грустно вздохнула Мэри, опустив глаза в землю, — но есть ситуации, когда и мы не можем ничего сделать. И никакие советы не помогут…

— Что же такое странное случилось в одном из почтенных семейств? — подзадорила ее Шэрон.

— Представляете, отец узнал, что его молодая жена и сын — любовники! — проговорила Мэри, вытаращив глаза и понизив голос почти до шепота.

У Шэрон на минуту потемнело в глазах. Этого не может быть. Пусть это будет история про другой дом… Но она видела, видела сама, как Ральф боялся прикоснуться к Элизабет и как отчаянно ему неприятен дядя.

— Ну и что? — как можно равнодушнее спросила она. — В нашей жизни и не такое бывает. Никто от этого еще не умирал.

— Как сказать? — загадочно покачала головой Мэри.

— Мэри, — укорила ее Шэрон, — вы обещали, что это будет не страшная, а странная история.

— Я и говорю, что странная… Мы даже поссорились из-за этого с Базилем! — Сказав это, Мэри остолбенела, потом прижала ко рту платок и мелко затрясла головой.

— Вы нарушили тайну, — с тоской проговорила Шэрон, и у нее моментально разболелась голова. — Кто-то рассказал мистеру Грину, что его сын любовник Элизабет.

Отпираться было поздно и бесполезно. Мэри это поняла, поэтому только тяжело вздохнула и принялась крутить в руках скомканный платок.

Шэрон добилась того, из-за чего затеяла весь этот репортаж о жизни слуг, и можно было сворачивать работу…

Но она не могла обмануть ожидания Мэри. Та попала в катастрофическую ситуацию. После подобного заявления она не могла рассчитывать на приличную рекомендацию и найти работу в другом доме. Шэрон почувствовала себя страшно виноватой. Ведь это все затеяла она. Лучше бы здесь сидел комиссар полиции, тогда бы это квалифицировалось как свидетельское показание, а не как сплетня слуг о хозяевах. Надо как-то выбираться из щекотливой ситуации, в которую она загнала их обеих.

— Мэри, а вам легко работалось в этом доме? — спросила она, чтобы смягчить разговор. — Вы ладили с Элизабет? С мистером Грином.

— В этом-то все и дело, — еще раз вздохнула Мэри. — Мне они оба не просто нравились, а могу вам сказать, что такой приятной и счастливой пары я никогда не видела. Сын-то давно с ними не жил. Лет пятнадцать. Я пришла в дом, когда он уже уехал. Мы из-за этого с Базилем и поругались.

— Из-за чего? — не поняла Шэрон. — Из-за сына?

— Да нет, — удивилась ее непонятливости Мэри. — Из-за того разговора, который я случайно услышала. Вы не подумайте, что у меня есть привычка подслушивать то, что говорят хозяева, просто разговор был громким…

— То есть вы слышали, как кто-то рассказывал мистеру Грину про…

— Ну да. И не кто-то, а этот противный его брат. — Мэри говорила теперь, ничего не пытаясь скрыть. — Я так возмутилась, что он обливает грязью хозяйку, о которой ничего, кроме добрых слов, сказать нельзя, что пошла к Базилю… Ну и рассказала ему. И говорю, что пойду к хозяину, чтобы заступиться за хозяйку… А он накричал на меня. Сказал, чтобы я не лезла не в свое дело. Что у хозяина свои отношения с сыном. Что я только еще хуже сделаю. Представляешь, говорит, каково ему узнать, что его жена изменяет ему с собственным сыном?.. А по мне, лучше было пойти. Но не успела я…

— Так этот разговор был накануне смерти хозяина? — спросила Шэрон, которой после рассказа экономки стало практически все понятно…

— Нет, — покачала головой Мэри. — Это было недели за две. А может быть, и больше. Если надо, я вспомню.

Шэрон поняла, что у нее автоматически включились навыки разговора со свидетелями. Она говорила мало, лишь изредка задавая точные и короткие вопросы.

— Да, — продолжала Мэри. — Он был еще совершенно здоров. Потом приболел, но не сильно. Мы все были удивлены. Такая внезапная кончина… — Мэри всплакнула, потом громко высморкалась и вытерла слезы.

— То есть вы уверены, что ее оговорили? — уточнила Шэрон. — Почему?

— Что ж, я маленькая? Неужели не пойму, когда женщина любит, а когда так — одна видимость? Любила она его, сильно любила. Да и сейчас посмотрите, как убивается. И они с сыном почти не разговаривают. Если бы это было так, как тот говорил, все было бы совсем по-другому. Уж если к ней кто и набивается, то совсем не Ральф. Поверьте мне.

— Ладно, Мэри. — Шэрон тоже вздохнула. — Будем считать, что это очень грустная история. К тому же мистер Грин не поверил своему брату. Вы, наверное, знаете, что он все оставил жене. С неверными женами так не поступают.

— А вы поговорите с Базилем, он что-нибудь еще знает, — посоветовала Мэри.

Шэрон потрясла ее прозорливость. Значит, это не Шэрон, а Мэри использовала ее. Ее мучила эта тайна, но она не знала, кому рассказать о ней…

— Спасибо, я поговорю непременно, — ответила Шэрон и дотронулась до руки Мэри. — А теперь давайте позовем оператора, включим камеру, и я буду задавать совсем простые и невинные вопросы. Теперь ведь вы ничего не боитесь?

— Теперь ничего, — согласилась Мэри, — зовите.

Остаток работы прошел действительно гладко и быстро. Шэрон и Мэри сделали вид, что этого тяжелого разговора не было. Они весело и с удовольствием говорили о детстве Мэри, о секретах ее профессии, о радостях жизни и множестве других мелочей, из которых складывается судьба.

В конце интервью Шэрон могла с уверенностью сказать, что у нее действительно может получиться весьма интересная передача.

Да и с Ральфом было о чем теперь поговорить…

* * *

Ральф тоже не терял времени даром. Он заглянул в сад, увидел, что Шэрон занята, и решил действовать по своему плану. Надо было встретиться с адвокатом отца. Вполне может быть, что теперь он расскажет правду о завещании.

Мистер Ферт был настроен весьма благодушно. Он широко улыбнулся, протянул Ральфу руку и указал на глубокое кресло в дальнем конце кабинета. Потом попросил секретаршу принести кофе и устроился напротив. Всем своим видом он излучал желание помочь и всячески демонстрировал, что их беседа будет носить неформальный характер.

Ральф понимал, что в глазах адвоката он всего лишь мальчишка, несведущий в вопросах права. К тому же лишенный наследства отпрыск не может даже заплатить достойный гонорар специалисту такого уровня. Ральф все это учел, когда ехал сюда, но у него было признание Элизабет, и это давало какие-то шансы.

— Мистер Ферт, — начал он, тоже широко улыбаясь, — я понимаю, что отнимаю ваше время, но обстоятельства заставляют меня обратиться именно к вам.

— Всегда рад служить, — любезно ответил Ферт и замолчал, предоставляя посетителю изложить суть вопроса.

— Я не собираюсь оспаривать решение отца, — твердо сказал Ральф.

Ферт пожал плечами, показывая, что это его не касается.

— Но… — Ральф сделал вид, что не знает, с чего начать.

— Но какой-то вопрос ведь привел вас ко мне, — подсказал ему Ферт.

— Именно вопрос, — кивнул Ральф. — Я думаю, что была некая причина, по которой отец изменил свое решение.

— Для подобных поступков всегда есть причина, — согласился Ферт. — От плохого настроения до несварения желудка. Мы часто сами не знаем, что нами руководит. В моей практике бывали разные странные случаи. К сожалению, не могу вам рассказать.

Ральфу очень не понравилось, как разворачивается разговор: Ферт был спокоен, уверен и циничен. Он не собирался откровенничать, поэтому Ральф мог уйти из его кабинета ни с чем. Оставалось только одно… И он пошел ва-банк.

— Дело в том, что мне известна причина, — очень спокойно произнес он, отпивая глоток кофе.

— Вот как? — не удивился Ферт, но глаза его на минуту превратились в две злые щелочки. — Зачем же вам я? Если вы осведомлены о том, что побудило вашего отца отказать вам в наследстве, то…

— Мне неизвестны детали, — резко возразил Ральф. — Но думаю, что это существенно меняет ситуацию.

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите? — пожал плечами Ферт.

— Вы представляли интересы моего отца много лет, — уже спокойнее продолжил Ральф, — и хорошо знали его…

— Можно ли что-нибудь действительно знать о человеке? — Ферт смотрел на Ральфа пустыми глазами.

— Вы прекрасно понимаете, что это демагогия, — оборвал его Ральф. — Меня интересуют кое-какие вещи, и я задам вам несколько вопросов, а вы постарайтесь на них правдиво ответить. Только и всего.

— Мистер Грин, — засмеялся Ферт, — не считаете ли вы, что я обязан перед вами отчитываться? Вы не полицейский, я не на допросе… Да и там, уверяю вас, моя профессия защищает меня от того, чтобы раскрывать все тайны моих клиентов.

— Мистер Ферт, вы действительно не на допросе, — спокойно согласился Ральф и добавил: — Хотя, наверное, было бы легче, если бы этим занимался профессионал.

— Даже так? — опять ухмыльнулся Ферт. — И что, у вас есть основания заявлять в полицию?

Ральф видел, что не напугал его и такой поворот беседы ничего не даст, поэтому решил сменить тактику.

— Приношу свои извинения, — мягко сказал он и просительно посмотрел на Ферта. — Но я нахожусь в затруднительном положении и не знаю человека, который может мне помочь. Поэтому и пришел к вам.

Это сработало. Ферт улыбнулся змеиной улыбкой и откинулся в кресле.

— Ладно, задавайте ваши вопросы. Я постараюсь помочь вам, — милостиво согласился он.

— Отец в последнее время был чем-то расстроен?

— Учитывая, что он очень сдержанный человек, увидеть это было сложно, — задумчиво произнес Ферт, — но вы правы. Он был огорчен. Весьма огорчен. Но, как вы понимаете, я не мог спрашивать у него о его проблемах. Думаю, что это было связано с семьей.

— Почему вы так думаете?

— Я ведь обслуживал и его бизнес. Все проблемы корпорации мне хорошо известны. Там все шло как по маслу. Мелкие неурядицы, которые возникали, решать было просто. Он был гений бизнеса. Рабочие и служащие его боготворили, совет директоров уважал, а партнеры побаивались… Какие могли возникнуть у него серьезные проблемы? А вот дела домашние… Вы ведь не хуже меня посвящены в это?

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Ральф внимательно посмотрел в глаза Ферту. — С кем у отца были проблемы?

— Вы же в начале нашего разговора сказали, что вам известно, почему он поменял завещание. Так?

— И?

— Значит, вам известно, что между вами и вашим отцом были определенные трения, — рассудительно ответил Ферт. — А вы приходите ко мне и пытаетесь выяснить в чем дело. Это вы знаете, а не кто-то другой.

— Ладно, я действительно не понимаю, на что вы намекаете, — устало сказал Ральф. — И ни на шаг не продвинулся в своих поисках. Может, он получил какое-то известие?

— Может быть… — задумчиво ответил адвокат. — А не легче ли поискать поближе? Вы в последнее время не совершали опрометчивых поступков?

— Я не жил вместе с семьей пятнадцать лет, — пожал плечами Ральф. — Мы с отцом встречались иногда, иногда созванивались. И отношения у нас были достаточно стабильные и приятельские. Я не лез в его дела, он — в мои. Нас это вполне устраивало.

— Тогда не знаю, чем помочь, — развел руками Ферт. — Поймите, я не врач, а адвокат. Мы оба принимаем откровения, но несколько разного плана. Сходите к психоаналитику… Может быть, он поможет разобраться в ваших довольно запутанных отношениях с отцом.

— Скажите только, не получал ли отец какого-либо известия в последнее время? — сделал последнюю попытку Ральф.

Ферт ускользал как змея, выворачивался, но его ни в чем нельзя было уличить или заподозрить. Хотя Ральф нутром чувствовал, что он на правильном пути.

— Известие? — переспросил Ферт. — Вы имеете в виду что-либо, порочащее вас?

— Да… Или кого-нибудь из нашей семьи?

— Он не сообщал мне об этом. Хотя могу вам сказать, что он оставил у меня на хранение какие-то документы. Что это, я не знаю.

— Но ведь это могут быть важные документы? — схватился за информацию Ральф.

— Не могу ничего сказать. Распоряжений на этот счет мне дано не было. А обнародовать их я не имею права. Я могу передать архив только наследникам после соблюдения всех формальностей.

— Но ведь я…

— Что вы, Ральф? — вздохнул с большим сочувствием Ферт. — По завещанию, единственной наследницей всего является ваша мачеха. Ей я все и передам, когда придет время. Ждите. Хотя не думаю, что вас обрадуют эти документы…

— Почему вы так уверены, что это касается меня?

— А почему вы так в этом уверены? — вопросом на вопрос ответил Ферт. — Логика, дорогой Ральф, простая логика. Подумайте, и вы согласитесь со мной.

— Вы предлагаете ждать?

— У вас нет другого выхода.

— И Элизабет вы их тоже не отдадите? — уточнил на всякий случай Ральф.

Ферт отрицательно покачал головой. Потом встал, давая понять, что время встречи подошло к концу. Ральф молча кивнул и направился к дверям.

* * *

Он захлопнул дверь своей старушки, опустил голову на руль и долго сидел так, размышляя, что же делать дальше. Единственной полезной информацией, которую он получил от Ферта, была та, что у него хранятся какие-то документы отца. Но они могут касаться бизнеса. Ждать их получения, чтобы убедиться, что они не имеют никакого отношения к делу? С другой стороны, эти документы появились внезапно и недавно и почему-то хранятся не в домашнем сейфе, а в конторе адвоката. Значит, их не должна была видеть Элизабет. Тогда это то, что нужно. Вопрос только в том, как их извлечь на свет божий.

Советоваться с Элизабет бесполезно. Она только расстроится и испугается.

Шэрон! Шэрон… Вот кто ему сейчас нужен. Она знает законы и подскажет, как получить пакет.

Ральф подумал о девушке и обрадовался, что у него так быстро нашелся повод увидеть ее. Что бы ни происходило, он знал, что их встреча не случайна. Когда все выяснится (а теперь он в этом не сомневался), он обязательно скажет ей, что рыжие кудряшки и синие с зеленью глаза — самое лучшее, что он видел в последнее время. И пусть она думает о нем что угодно!

* * *

Шэрон в это время как раз и думала о нем. О ком же еще? Она думала о нем вот уже несколько дней и ловила себя на том, что все остальное просто перестало существовать. Он стал ее мечтой, ее желанием, ее наваждением. Она засыпала и просыпалась с его именем. Когда отец спрашивал, как дела у Ральфа, она вздрагивала и краснела, как будто у них были какие-то дела. Ей казалось, что именно о нем она мечтала всю жизнь, томилась, тосковала…

Лучше бы она никогда не встречала его!

Эта последняя мысль была сейчас самая яркая и самая ужасная.

Шэрон вернулась домой после съемок в доме Ральфа, тихонько прошмыгнула в ванную, чтобы не встретить отца, и заперлась там. Это было единственное место в доме, куда отец не посмеет даже постучать. А ей сейчас нужен хотя бы час полного одиночества, чтобы сообразить, как жить дальше.

Шэрон сбросила с себя одежду, наполнила ванну водой, насыпала туда ароматических солей и, погрузившись в воду, приготовилась думать. Обычно такой способ помогал. Облако ароматов обладало способностью приводить ее чувства и мысли в порядок. Иногда она так боролась с бессонницей, иногда, наоборот, вставала из ванны бодрая и полная сил. Все зависело от задачи, которую надо было решить. Сейчас она прибегла к испытанному средству, не совсем понимая, чего хочет — успокоиться или начать действовать.

Признание, которое случайно сделала экономка, убило ее. Тихоня Ральф и красавица Элизабет были любовниками. К такому повороту событий она не была готова даже в тот момент, когда говорила Ральфу, что заметила его интерес к мачехе. Но он ведь не стал отрицать, а пообещал рассказать ей все позже. Господи, надо же было родиться такой глупой и не понять все с самого начала! Она почти убедила себя, что нравится Ральфу. А он просто использовал ее.

Шэрон зажмурилась и вдруг отчетливо представила их вдвоем: Ральфа и Элизабет. Ее длинные тонкие пальцы гладят его волосы, а он целует ее выгнутую высокую шею. Она закрыла глаза и одной рукой осторожно, чтобы не помешать ему, вынимает заколки из волос. И вот уже ее волосы волной накрывают их лица. Тело мужчины вжимается в мягкое податливое тело женщины. Ноги переплетаются с ногами. Движения становятся ритмичными и порывистыми. Он входит и входит в нее…

Шэрон уже сама не понимала, чего больше в ее чувстве: любования красотой таинства любви или ненависти, что на ее месте не она, Шэрон. Ее тело томилось, а душу раздирала огромная темная ревность. Она была готова убить соперницу. Какое право имела эта стареющая особа присвоить себе Ральфа? Чем она смогла приворожить его? Своей женственностью и молчанием, взглядом из-под полуопущенных ресниц, голосом? Но ведь Шэрон тоже очень хорошенькая, к тому же она молодая и сможет любить его долго, очень долго…

Шэрон понимала, что мысли ее окончательно смешались и запутались. То, что она умудрилась влюбиться в мужчину, который принадлежат другой, это ее беда. Он ничего не обещал ей, не говорил, не давал никаких надежд. Она сама все придумала за те несколько встреч, которые у них были. Что из того, что он попросил у нее помощи и был очень ласков? Она даже тихонько застонала от боли и ненависти к своей богатой фантазии.

Она просто выбрала мужчину, который впервые ей по-настоящему понравился, и требовала от него соответствия.

Бежать, бежать! Сегодня же! На край света. Куда угодно, где нет людей и телефонов, где не работает почта, чтобы ее руки не потянулись к листу бумаги и не отправили ему жалобную просьбу хоть немножечко ее любить, хотя бы просто быть другом…

«Офелия, иди в монастырь», — вспомнила она. Бедная, бедная Офелия! Ее тоже свели с ума и утопили. Бедная Шэрон, ей захотелось нырнуть в воду и тоже утопиться.

Бедный, бедный мистер Грин, вдруг подумала Шэрон. Если я так мучаюсь и злюсь, что же должен был испытывать он, когда узнал о таком подлом двойном предательстве?

Эта мысль ее тут же отрезвила. Она села, посмотрела по сторонам, приходя в себя, и поняла, что еще не все потеряно…

Испытанный любимый процесс восстановления сил дал результат. И именно тот, которого так желала Шэрон. Она готова бороться. Но для этого нужен небольшой тайм-аут. Она не будет в ближайшее время встречаться с Ральфом. Ей нужно выяснить все до конца.

Сегодня она была так потрясена, что не стала говорить с Базилем и садовником Питером. А ведь они тоже могут что-то знать.

Может быть, Базиль был прав, когда говорил Мэри, чтобы та не распускала язык раньше времени…

Перед уходом Шэрон попросила у Элизабет разрешения вернуться завтра. Та только печально улыбнулась и кивнула. Базиль был настроен менее приветливо. Он сказал, что подумает, есть ли у него желание выставлять себя на всеобщее обозрение. Теперь, когда у Шэрон появилась надежда, она обязательно добьется, чтобы он поговорил с ней. И она не будет прятаться за камеру, она спросит его обо всем прямо!

Шэрон взглянула на часы и усмехнулась: прошел ровно час с того момента, когда она заперлась в ванной. Ее организм всегда сам знал, что нужно делать. Она не будет ничего планировать сегодня. Сейчас они мирно поужинают с отцом, потом она посмотрит какую-нибудь чепуху по телевизору, потом почитает и сладко заснет, а завтра отправится на поиски своего счастья. И она обязательно добудет его…

* * *

Отец ждал ее в библиотеке. Он не знал, в каком настроении будет его отчаянное дитя, и готовился к худшему. По его расчетам, дело, за которое взялись дети, почти не двигалось. Это должно раздражать Шэрон, которая всегда бежала впереди паровоза. Он мог ей все рассказать, но знал, что человек сам должен найти ответы. Иначе он всегда будет прятаться за чью-нибудь спину. Если она в дурном расположении духа, он не будет к ней приставать или успокаивать. Разочарование — это только шаг к победе.

Когда Шэрон появилась на пороге, Уильям был удивлен. Шэрон выглядела отдохнувшей и хитро улыбалась.

— Пап, хочешь, я угадаю, какая книга лежит у тебя на коленях? — спросила она, приближаясь.

Уильям быстро накрыл книгу руками, принимая игру. Дочь подошла, уселась на подлокотник и отвернулась.

— Можешь не закрывать, — сказала она. — Я не подсматриваю, потому что и так знаю.

— И что же я читаю?

— Как всегда одно и то же, — засмеялась Шэрон. — Своего любимого Фолкнера. Ты, папуля, эстет. Сейчас ничего, кроме комиксов, не читают. А ты как верная жена…

— Победила, — притворно вздохнул отец. — Что ты хочешь за это?

— Ни-че-го! — опять засмеялась дочь, целуя его в макушку. — Хочу поужинать с тобой, а потом поваляться и посмотреть телевизор. Если ты не против, мы будем язвительно обсуждать несовершенства телевидения и жизни.

— С удовольствием, — ответил отец, откладывая книгу. Потом не удержался и спросил: — У тебя все в порядке?

— Папа, ты же видишь, я в отличном настроении, — ответила Шэрон, поднимаясь с кресла. — Если захочешь, я потом тебе все-все расскажу, но не сейчас. Ладно? Сегодня у нас день безделья и пустых разговоров. Пойдем, очень есть хочется.

Уильям пошел за Шэрон, ругая себя за то, что у девочки нет рядом близкой женщины. Он видел, что ее томит какая-то боль, как бы она ни притворялась веселой и бодрой.

Если бы с ней была мать, то Шэрон могла бы поплакать у нее на плече или та дала бы ей дельный совет… Но, однажды дав себе слово не верить женщинам, он пожертвовал ради этого принципа и кое-каким комфортом. Теперь об этом уже поздно думать: Шэрон сама женщина. Только очень маленькая, очень самоуверенная и очень одинокая.

* * *

— Папа, почему ты так мало ешь? — спросила Шэрон, отправляя в рот последний кусок второй порции жаркого. — По-моему, так вкусно.

— Милая, ты забываешь, сколько мне лет, — невесело рассмеялся отец. — Мне совсем немного нужно.

— Но ты очень похудел в последнее время, — заметила Шэрон.

— Разве? Мне кажется, я в отличной форме, — не согласился Уильям. — Кроме того, доктора советуют воздерживаться.

— Папа, с каких это пор ты стал слушать советы докторов? Раньше ты их всех считал шарлатанами, — поддела его дочь.

— Детка, настает время, когда начинаешь себя беречь хотя бы для того, чтобы не доставлять хлопот близким.

— Если ты не будешь нормально питаться, то у меня начнутся хлопоты, — строго сказала Шэрон. — Ты мне нужен молодой и сильный.

— Да, действительно очень вкусно, — кивнул Уильям, с трудом проглатывая очередной кусок.

— А знаешь ли ты, что наша экономка посвящает все свое время тому, чтобы в нашем доме было уютно и комфортно? — вдруг спросила дочь.

— Вот как? — удивился Уильям. — Никогда об этом не задумывался. По-моему, она просто выполняет свою работу…

— Эх, папа, в этом-то все дело! Мы не замечаем людей, которые нас окружают, не видим их забот, не ценим того, что они делают для нас.

— Ты стала коммунисткой? — удивился отец.

— Нет, — засмеялась Шэрон. — Я еще не дошла до того, что все надо разделить поровну. Просто я сейчас делаю серию передач про людей нашего города, и сегодня экономка отца Ральфа рассказала мне много интересного.

Уильям замер. Значит, он был не прав. Дети оказались гораздо разумнее и изобретательнее.

— И что же она тебе рассказала? — спросил он с интересом.

— О! Ты все это увидишь, — заверила его Шэрон. — Наберись терпения. По-моему, может получиться интересный проект.

— Ты что-то скрываешь? — В голосе отца Шэрон услышала напряжение. Значит, он тоже что-то знает…

— Что ты, папа, — улыбнулась она. — Что может знать экономка, чего не знают все бульварные газеты. Мне действительно интересно делать новую передачу. Просто руки чешутся засесть за монтаж. Но я еще очень мало сняла. Завтра должен давать интервью Базиль. Значительный человек…

— Ну что ж, — не стал настаивать отец, — желаю тебе удачи!

Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы была рядом и счастлива, подумал он. Когда они до чего-нибудь докопаются, он им все расскажет. Пусть думают, что они могут перевернуть мир.

* * *

— Простите, мисс Мортенсен, — в столовую вошла Грейс, — вас к телефону.

— Кто?

— Мистер Ральф Грин.

— Хорошо, спасибо, — ответила Шэрон, допивая сок. — Грейс, все было очень вкусно. Спасибо.

Грейс зарделась от удовольствия, потом укоризненно посмотрела на тарелку хозяина.

— Грейс, мне тоже все понравилось, — сказал он, уловив ее взгляд, — но убери побыстрее, я больше не могу съесть ни кусочка. А Шэрон это расстраивает.

— Вам принести ваши пилюли? — спросила Грейс, понимающе помотав головой.

— Позже, я не хочу, чтобы Шэрон что-нибудь знала.

— Хорошо, я оставлю их в спальне.

Господи, как наивны дети! — подумал Уильям. Дочь рассказывает мне о том, как мы зависим от наших слуг. Единственный человек, кроме доктора, который знает, что происходит со мной, это Грейс. Ворчливая, некрасивая, сухая, она сейчас для него настоящая опора… Вот о ком надо делать передачу. У нее самой хлопот достаточно, но она никогда не забывает сказать ему доброе слово и подбодрить. А иногда и промолчать, если это ему нужно…

* * *

— Слушаю, Ральф.

— Шэрон, — голос Ральфа заставил ее сильнее стиснуть зубы, чтобы не отступить, — как же я рад тебя слышать!

— Что-то случилось, Ральф? — ровным голосом спросила она.

— Нет, — удивился он, — а почему ты спрашиваешь?

— Я подумала, что у тебя есть какая-то новая информация, поэтому ты так рад. Я права?

— И да и нет. — Голос Ральфа тоже стал ровным и спокойным. — Информация есть, поэтому я и звоню. Но я действительно очень рад тебя слышать. Просто рад. Это принимается?

— Принимается, — не стала углубляться в подробности Шэрон. — Так что у тебя?

— Мы можем встретиться и поговорить?

Сердце Шэрон подпрыгнуло, и она уже хотела согласиться, но обещание, которое она дала себе в ванной, заставило ее перевести дыхание и спокойно ответить:

— У меня сегодня другие планы. Если дело не терпит отлагательств, говори по телефону. Если нет, то мы можем встретиться через пару дней.

— Пару дней? — Ральф был явно озадачен и разочарован. — У тебя что-то случилось?

— Нет, Ральф, у меня все в порядке. Я занимаюсь нашими делами. Мне нужно время. Вот и все.

— Но я тоже хотел поговорить о наших делах… — Он никак не мог понять, почему она ему отказывает.

— Говори, Ральф, — нетерпеливо перебила его Шэрон, — мне еще надо подумать.

— Прости, я не знал, что мешаю тебе думать, — обиделся Ральф.

Душа Шэрон пела. Она понимала, что так ведут себя настоящие кокетки, которые хотят помучить мужчину, но останавливаться было поздно. К тому же Ральф был явно огорчен ее отказом, и она даже чуть подпрыгивала от радости. Ура, ура! У нее есть надежда!

— Хорошо, Шэрон. — Голос Ральфа стал серьезным и взрослым. — Я был сегодня у Ферта.

— И? Он что-нибудь рассказал? — напряглась Шэрон.

— Почти ничего. Час пустого разговора с формальными заверениями в вечном почтении. Но…

— Но что-то он сказал? Или дал наводку?..

— Да. Он сказал, что у него в офисе хранятся какие-то документы отца, которые он не покажет никому, а отдаст Элизабет, когда закончатся все формальности по ее вступлению в права наследования. Он прав?

— Формально да, — задумчиво сказала Шэрон.

— Но пообещай, что ты подумаешь, есть ли какие-нибудь юридические основания, чтобы получить их раньше. И мне, а не Элизабет.

— Дай я подумаю, — сказала Шэрон и замолчала.

Ральф терпеливо ждал. Он очень расстроился из-за того, что Шэрон занята и не может с ним встретиться. Он так рассчитывал на приятный вечер в ее обществе. Можно было погулять по парку и съездить на пляж… Как же давно он не позволял себе романтических приключений.

— Что на тебе надето? — спросил он, сам не ожидая того.

— Что? — удивилась Шэрон. — Ты о чем спрашиваешь?

— Прости, я хотел узнать, какая ты, когда тебя видят только домашние. В чем тебе комфортно?

Вопрос был настолько интимным, что Шэрон показалось, как краска заливает не только ее лицо, но и телефонную трубку, просачивается по проводам и ее вот-вот увидит Ральф. Голос его, когда он спрашивал, был такой сексуально-напряженный… Так, молчать! — приказала себе Шэрон. Тебе это только кажется.

— Ральф… — Она не ответила на последний вопрос. — Мне нужно посмотреть книги и справочники. Я не слишком хорошо знаю вопросы наследования. Но я поищу и завтра позвоню тебе. Ты когда будешь дома? — Она спросила это для того, чтобы рассчитать время и прийти на съемку в тот момент, когда его не будет.

— С утра, часов до одиннадцати, — сказал Ральф, на чем свет кляня себя за глупый вопрос. — Потом я хотел зайти в офис к твоему отцу. Мне есть о чем с ним поговорить. Так что или с утра, или после четырех. Идет?

— Отлично! — Шэрон обрадовалась тому, что у нее есть пять часов, чтобы организовать съемки у него дома. — Я позвоню после четырех, а с утра схожу в библиотеку. Пока, Ральф.

— Спокойной ночи, Шэрон, — грустно вздохнул он и повесил трубку.

 

7

Утром Шэрон первым делом позвонила мистеру Ферту. Она не собиралась выяснять тонкости юридических норм, ее мысль была более примитивна и конкретна. Надо заставить Ферта показать ей эти документы. А если не получится, то попытаться их увидеть каким-нибудь другим способом. Это, конечно, противозаконно, но она постарается устроить так, чтобы никто не пострадал. То, чего не может добиться мужчина, иногда легко удается женщине. К тому же Ферт сам намекал ей, что не против продолжить их знакомство.

— Доброе утро, мистер Ферт, — проворковала она нежным голосом. — Это Шэрон Мортенсен.

— Доброе утро, Шэрон, — ответил он. — Представьте, я сразу узнал ваш голос, хотя никогда не говорил с вами по телефону. Какому богу я должен сказать спасибо за этот звонок?

— Вы мне льстите, мистер Ферт, — очень кокетливо сказала она. — А у бога имя очень простое — телевидение.

— А, так вы по делу, — разочарованно протянул он. — Какая жалость, но я не даю интервью.

— Мистер Ферт, — взмолилась Шэрон, — не убивайте последнюю надежду. Я поклялась, что сумею договориться с вами. Ведь вы обещали мне, что я могу звонить вам по любому поводу.

— По любому личному поводу, — заметил он. — Например, назначить мне свидание.

— Вы, надеюсь, шутите, — возмутилась Шэрон.

— Конечно, шучу, — засмеялся Ферт, и Шэрон вспомнила его неприятные губы. — Говорите, в чем проблема. Попытаюсь что-нибудь посоветовать.

— Дело в том, что это почти личная просьба… — Шэрон замялась, но через несколько секунд продолжила: — Мне позволили сделать серию передач о людях нашего города. Знаете, такой проект «город в лицах». Мне хотелось бы рассказать о том, как видят наш город люди разных социальных слоев и разных профессий.

— Очень интересная идея, — промычал Ферт. — Могу посоветовать вам поговорить с…

— Нет-нет, мистер Ферт, пожалуйста, не называйте никаких имен, — перебила его Шэрон. — Мне будет очень трудно говорить с посторонним человеком, это ведь мой первый опыт. А потом, вы — лучший! — Шэрон знала, что мужчины все до единого неравнодушны к своей персоне и легко клюют на лесть. Но она не ожидала, что это сработает настолько быстро.

Ферт хмыкнул, и она почти увидела, как он с удовольствием посмотрел на себя в зеркало.

— Теперь вы мне льстите, Шэрон, — после паузы произнес он. — Но это приятно, черт подери!

— Значит, вы согласны? — В ее голосе было столько надежды, что Ферт решил быть великодушным.

— Смотря чего вы хотите…

— Я хочу просто поговорить с вами о жизни, о том, как вы пришли в профессию, что вас волнует, что вы любите есть по утрам…

— Что я люблю есть по утрам вы можете узнать и не таким изощренным способом, — ухмыльнулся Ферт. — Давайте позавтракаем вместе.

— Мистер Ферт, — строго и возмущенно одернула его Шэрон, — вы обещали…

— Тогда поужинаем, — согласился он. — В прошлую нашу встречу вы так и не ответили на мое предложение.

— Хорошо, я с удовольствием поужинаю с вами после съемок, — ответила Шэрон, понимая, что шантажирует его. Но, если она его интересует, он согласится.

— Шэрон, вы не оставляете мне выбора, — засмеялся Ферт. — Хорошо, приезжайте сегодня ко мне в офис, скажем после четырех. Там обсудим.

Шэрон перевела дух. Воистину, когда идешь правильной дорогой, боги начинают помогать. Пока все складывается просто отлично. Она успеет поговорить с Базилем и Питером, а потом отправится к Ферту. С Ральфом они сегодня не увидятся ни при каких раскладах. Все отлично! Как она будет извлекать материалы, Шэрон пока не знала, поэтому решила ориентироваться по ситуации.

Шэрон должна выглядеть сегодня элегантной и строгой. Ферта надо очаровать.

Пожалуй, элегантный серый костюм, туфли на высоких каблуках и легкомысленная прозрачная красная блузка. Если будет нужно, она всего лишь расстегнет пиджак и превратится в кокетливую девушку. Это с Ральфом можно быть самой собой, с грустью подумала она. Но отогнала эти крамольные мысли и пошла накладывать макияж. Я раскрашиваю лицо, как воин перед битвой, усмехнулась она, но, говорят, это помогает отогнать злых духов…

* * *

Элизабет встретила Шэрон в гостиной, и по ее глазам Шэрон поняла, что выглядит великолепно. От такой женщины даже немой комплимент приятен. Потом она вспомнила, что перед ней самый главный ее враг, и нахмурилась.

— Как продвигается работа, Шэрон? — спросила Элизабет.

— Спасибо, я постараюсь сегодня все закончить.

— Что вы, — улыбнулась Элизабет, — я очень рада, что вы здесь. Без Генри дом совсем пустой… Я совсем не знаю, что делать.

Шэрон вздрогнула. В голосе Элизабет было столько неподдельного страдания, что ей стало стыдно за свои подозрения. Элизабет и Ральф не могут так одинаково притворяться. Скорее всего, это домыслы Мэри…

Она не знала, что ответить Элизабет, поэтому только вздохнула и попросила пригласить Базиля.

Базиль явился через минуту и остановился на пороге, строгий и полный достоинства.

— Базиль, не напускай на себя строгость, пожалуйста, — попросила Элизабет. — Я вполне доверяю Шэрон, поэтому, будь добр, помоги ей.

— Я не отказываюсь, — сухо ответил Базиль. — Просто не хочу, чтобы надо мной потом смеялись.

— Базиль, я обещаю вам, что не вставлю в передачу ни одной фразы и ни одного кадра, который вам не понравится, — пообещала ему Шэрон, прижимая руки к груди. — И место съемок можете выбрать сами.

— Тогда прошу вас проследовать в мою комнату, — чопорно сказал Базиль, — мне там будет удобнее. Вас такой вариант устраивает?

— Конечно-конечно, — закивала Шэрон. — Куда нам пройти?

— Следуйте за мной, — повторил Базиль и поклонился Элизабет.

Женщины переглянулись и тихонько улыбнулись друг другу.

* * *

— Если вы позволите, я сначала посмотрю вашу комнату на предмет света, — произнесла Шэрон очень вежливо. — Скорее всего, придется послать за дополнительными приборами.

— Я, конечно, позволю, — так же почтительно ответил Базиль, — но, думаю, что они нам не понадобятся.

— Я не понимаю… — смутилась Шэрон.

— Давайте дойдем, а там поговорим, — предложил Базиль, заставив Шэрон нервничать. Она не понимала, что он задумал.

Базиль распахнул двери своей небольшой комнаты и пропустил Шэрон вперед. По сравнению с роскошью остальных комнат здесь царил спартанский стиль. Кровать, стол, стул, платяной шкаф — вот, собственно, и все, что находилось в комнате. Идеальная чистота и пустота. Если бы не шторы на окнах, можно было подумать, что Шэрон попала в казарму. Она удивленно оглянулась на Базиля.

— Да, — кивнул он. — Именно так я и живу. Ничего интересного, не правда ли?

— Да нет, — поспешила скрыть разочарование Шэрон, — каждый живет как ему удобно. Дело в том, что эта комната почти ничего не говорит о хозяине.

— Или говорит очень много, — многозначительно поправил ее Базиль. — Итак, я вас слушаю.

Шэрон растерялась. Здесь не было ни одной вещицы, с которой можно было бы начать разговор. А поведение дворецкого не предполагало легкой непринужденной беседы.

— Не надо так расстраиваться, — вдруг смягчился Базиль. — Садитесь вон туда, к столу. Я попрошу Мэри принести чаю, и мы поговорим. Ведь вы хотите именно поговорить, а не снимать меня?

Шэрон была потрясена. Этот небольшой величественный человек был гораздо умнее и тоньше, чем она думала, глядя на его напыщенную физиономию. Как часто мы оцениваем людей по первому впечатлению, не давая себе труда разобраться, с кем имеем дело… Особенно если это касается такой привычной вещи, как наша прислуга. В который раз Шэрон удивилась тому, что задуманный ею сериал — вещь чрезвычайно полезная и необходимая обществу.

— Вы не совсем правы, — попыталась увернуться от прямого ответа Шэрон.

— А знаете ли вы, что я помню вас совсем девочкой? — вдруг спросил Базиль, присаживаясь на краешек своей солдатской кровати и изящно закидывая ногу за ногу. — Вы всегда были настоящим чертенком… И никогда не умели лгать.

— Я не…

— Хорошо, не буду вас больше мучить. — Базиль хлопнул одной ладонью по другой, которая спокойно лежала на колене. — Я знаю, зачем вам понадобился весь этот маскарад. Вы с Ральфом пытаетесь разобраться в том, что произошло в доме в последние месяцы? Так?

И хотя он не настаивал, Шэрон поняла, что отпираться бессмысленно. Она виновато вздохнула и с надеждой посмотрела на него.

— Я расскажу вам все, что знаю, — весомо сказал он. — И отвечу на все вопросы, на которые смогу ответить.

— Спасибо вам, — выдохнула Шэрон. — Даже не знаю, с чего начать.

— Вас ведь интересует, что в действительности произошло с моим хозяином. — Базиль не спрашивал уже, а утверждал. — Хотел бы я сам это понять… Мистер Грин не был настолько болен. Для меня известие о его кончине было тяжелым ударом. И то, что его жена не обратилась в полицию, я считаю неправильным. Здесь должны работать профессионалы.

— Кстати о жене, — почти перебила его Шэрон. — Не было ли между ними…

— …Трений? Конфликтов? — уточнил Базиль и отрицательно замотал головой. — Никогда. Они были самой любящей парой, которую мне довелось когда-либо видеть.

— Что же тогда убило его?

— Вы настаиваете на том, что это была естественная смерть? — спросил Базиль.

— Я не знаю, но это официальная версия и диагноз врачей.

В голосе Шэрон было сомнение, которое не укрылось от Базиля, и он удовлетворенно цокнул.

— А почему вы думаете по-другому?

— Я ничего не думаю, — грустно ответил Базиль. — Просто не могу поверить, что полный сил мужчина уходит из жизни в одночасье. Он был из тех, кто может пережить любую беду.

— А у него случилась беда? — осторожно спросила Шэрон.

— Думаю, да… — кивнул Базиль. — Беда, которая дремала много лет…

— Вы можете мне об этом рассказать? — Шэрон говорила очень медленно и аккуратно, боясь спугнуть неосторожным словом или голосом откровенность Базиля.

— Я всегда опасался этого, но, видно, чему быть, того не миновать, — опять загадочно ответил он.

Шэрон решила зайти с другого конца.

— Скажите, а долго вы служите в этом доме?

— Долго? — улыбнулся Базиль. — Всегда. Я служил здесь с того момента, как мистер Генри купил его, Я прожил вместе с этим домом и хозяином всю жизнь. Я почти не бываю в этой комнате, не люблю выходные, не завожу знакомств.

В глазах Базиля Шэрон увидела такую же тоску, которую видела несколько минут назад в глазах Элизабет.

— Вы любили его?.. — тихо прошептала она.

— Любил. — В голосе старого слуги были слезы. — Мне даже рассказать об этом некому. У меня достаточно денег, чтобы купить свой собственный дом, но мне не хочется это делать. Я не знаю, зачем мне жить дальше.

— Но ведь у мистера Грина осталась жена, которой нужна ваша забота… Мне кажется, она совершенно беспомощна, — попыталась ободрить его Шэрон. — Сын…

— Сын? — Глаза Базиля вдруг блеснули настоящей грозой. — Что вы знаете о его сыне? Конечно, он вам нравится…

— Да, мне кажется, он очень достойный человек, — удивилась его тону Шэрон. В его словах было что-то очень личное. — Он когда-то обидел вас?

— При чем тут я? — возмутился Базиль. — Я говорю о мистере Генри. Он его обидел. Мальчишка!

— Ну сейчас-то он вполне взрослый и самостоятельный человек…

— Что вы говорите?! — взвился опять Базиль. — Вы просто ничего не знаете и не понимаете.

— Я очень хочу понять, — ласково произнесла Шэрон. — Но, честно говоря, действительно не понимаю. Он был капризным избалованным ребенком?

— Нет, он рос чудесным послушным мальчиком, — вздохнул Базиль. — Все началось, когда в доме появилась новая хозяйка. Вместо того чтобы радоваться тому, что его отец наконец обрел счастье, он…

— Что — он?..

— Он влюбился в свою мачеху, — выпалил дворецкий и опустил голову.

Шэрон застыла. Она услышала то, чего больше всего боялась услышать. Значит, все правда…

— А откуда вы это знаете? Разве он делился с вами своими переживаниями? — Она все еще надеялась.

— Зачем мне его признания? — тяжело вздохнул Базиль. — Я знаю этот дом как свои пять пальцев и всегда чувствую, что здесь происходит. Он почти сошел с ума. По ночам прокрадывался к их спальне и слушал. Как вам это нравится?

— Может быть, у него были другие мотивы? — спросила Шэрон и тоже тяжело вздохнула.

— Нет, — покачал головой Базиль. — Я видел его глаза. Так смотрит неутоленное желание. Я даже видел, что он начинает ненавидеть родного отца…

— Почему вы не сказали об этом хозяину?

— Что я должен был ему сказать? Что его сын помешался? — Голос Базиля сорвался на последней фразе, и он надолго замолчал.

Шэрон тоже молчала. Пусть говорит сам, она не будет подталкивать его. Это не конец истории, сейчас он должен рассказать о том, что слышала Мэри.

— Потом он уехал, — заговорил Базиль. — Это случилось через год. Уехал, оскорбив отца и пообещав никогда не переступать порог этого дома. Я слышал разговор в то утро. Но так было лучше. Мистер Генри нашел в себе силы простить его детскую глупость — через некоторое время они стали общаться. Но сюда он действительно никогда больше не приезжал. Кто бы мог подумать, что вся эта история повторится через столько лет…

— О чем вы говорите?

— Они стали любовниками, — зло ответил Базиль. — Это именно та беда, о которой я вам говорил. Маленький мерзавец не отступился от своего желания.

— А почему вы не осуждаете Элизабет? — удивилась Шэрон. — Ведь она могла противостоять этому?

— За что можно осуждать слабую женщину? — удивился Базиль. — Она была лишь орудием. Ральфу хотелось досадить отцу. Если бы он действительно любил ее, то никому и никогда не стало бы известно об их отношениях.

— То есть вы хотите сказать, что сын просто отомстил отцу и сделал так, чтобы все стало известно? — не поняла Шэрон.

— Именно! Знаете, кто доложил обо всем мистеру Грину?

— Нет, — ответила Шэрон, хотя точно это знала.

— Хью Грин — родной брат и дядя. Я слышал этот разговор своими ушами. Он назвал, где, когда и сколько раз они встречались. Думаю, они были в сговоре. Они хотели, чтобы мистер Грин погиб. Но, повторяю, он бы справился с этой бедой. Поэтому они его убили.

— Базиль, вы понимаете, что обвиняете людей только на основании собственных домыслов? — мягко возразила Шэрон. — Я работала адвокатом и могу сказать, что такие рассуждения в суде не принимаются.

— Я рассказал вам все, что мне известно, — обиделся Базиль. — Можете мне не верить. Но в доме нечисто.

— Базиль, а зачем было устраивать все это, если наследницей стала Элизабет? Ведь ни один из них не получил ни копейки.

— Не смешите меня, милая девушка! — зло улыбнулся Базиль. — Посмотрите, как они оба увиваются вокруг бедной женщины, разыгрывая, кому она достанется вместе с миллионами. Даже если они оба не получат ни копейки, то не сильно расстроятся. Главное, что они победили гиганта, которому всю жизнь завидовали.

У Базиля была своя версия произошедшего. Он мог оправдать любого, кто, по его мнению, любил хозяина, и обвинить тех, кто ему досаждал. Базиль нашел врага в лице Ральфа и Хью. Хорошо, что он еще не пошел в полицию с этим…

— Спасибо, Базиль, — сказала Шэрон, поднимаясь со стула, — вы мне очень помогли. Думаю, что съемку мы сегодня проводить не будем. Мы оба несколько не в форме. Но, если у вас будет настроение, мы сможем сделать это завтра или на следующей неделе. Договорились?

— Я сделал все, что мог, — устало ответил Базиль. — Дальше разбирайтесь сами.

Он ни слова не сказал о передаче. Шэрон не стала настаивать. Она не хотела бы еще раз встретиться с Базилем наедине. В его тоне, глазах была одержимость неуравновешенного человека. Его можно понять, он очень любил своего хозяина и совершенно не представляет, как ему жить дальше. Базиль готов обвинить весь мир за свою утрату.

Поэтому надо оставить эмоции и попытаться опираться только на факты. А факт был один — у Ральфа и Элизабет существовали тайные отношения. О разговоре Генри и Хью рассказали уже два человека. Кроме того, Базиль сказал, что мальчишкой Ральф был влюблен в Элизабет…

Остается только добыть документы, которые хранятся у адвоката, и картина будет почти полной. Шэрон уже знала, что это за документы.

* * *

Внизу ее ждала Элизабет. Шэрон собрала все свои силы, чтобы изобразить непринужденность.

— Как прошла беседа? — поинтересовалась Элизабет скорее из любезности, чем из действительного интереса.

— Спасибо, все было чудесно, — ответила Шэрон.

— Он настоящий хранитель нашего дома, — улыбнулась Элизабет. — Не знаю, что бы я без него сейчас делала.

Если бы ты знала, о чем он сейчас рассказал, то не улыбалась бы так равнодушно! — со злостью подумала Шэрон. Теперь эта женщина опять ей стала неприятна.

— Да, таких слуг надо беречь, — ответила она как можно спокойнее. — Снимать мы сегодня не будем. Пока достаточно первой беседы. Может быть, на следующей неделе. А сейчас мне надо бежать, назначена еще одна встреча.

— Желаю удачи! И всегда рада вас видеть, — сказала Элизабет и протянула ей руку.

Шэрон едва дотронулась до ее пальцев и вылетела на улицу. До встречи с Фертом оставалась еще пара часов. Какое счастье, что у нее есть время, чтобы прийти в себя!

Шэрон отпустила оператора до четырех, назвав ему адрес конторы Ферта, а сама отправилась в небольшое кафе, чтобы пообедать и спокойно подумать.

Мистер Ферт лично встретил Шэрон у дверей своего кабинета. Следом за ней шествовала целая бригада: двое осветителей, обвешанные аппаратурой, гример и оператор. Шэрон постаралась, чтобы все выглядело помпезно. Ферт был из тех, кому должны нравиться вихри вокруг его персоны. Шэрон почти час уговаривала шефа, чтобы он позволил ей взять на эту съемку побольше персонала, и оказалась права. Увидев процессию, Ферт расплылся в улыбке и сказал что-то насчет своей скромной персоны.

Пока группа готовила аппаратуру, Шэрон предложила поговорить некоторое время в уголочке. Ей надо было хорошо рассмотреть кабинет и понять, где Ферт хранит самые важные документы.

Все понятно, сейф стоял в углу около стола. Надо заставить его показать ей, где лежат ключи. Особого замка не было — видимо, Ферт не сомневается, что офис хорошо охраняется.

— Выпьете чего-нибудь? — спросил он, усаживаясь в кресло напротив Шэрон.

Виски, неразбавленное, подумала Шэрон, но вслух сказала:

— Если можно, зеленый чай. Весьма полезная вещь.

— Вы оригиналка, — усмехнулся Ферт, — но для такой приятной собеседницы все, что угодно. — Он позвонил секретарше, и через пять минут на столике стоял поднос с двумя чашками, чайником и печеньем.

— Спасибо, — улыбнулась Шэрон и пару раз хлопнула ресницами.

Она правильно оделась и накрасилась: Ферт не сводил с нее взгляда и был настроен весьма игриво.

— Мистер Ферт, — начала разговор Шэрон, но он перебил ее.

— Крис, — поправил он, — друзья зовут меня Крисом. Поскольку вы пообещали мне неформальную обстановку, называйте меня так.

— Хорошо, Крис, — спокойно согласилась Шэрон. — Можно мы просто поболтаем?

— Ни о чем другом я и не мечтал, — засмеялся он. — Но не забудьте, что наша приятная болтовня продолжится за ужином.

— Я никогда не забываю своих обещаний, — парировала Шэрон. — Итак… Почему вы стали адвокатом?

— Вопрос легкий. Престижная профессия, уважаемые люди, достойные клиенты, интересные дела. Разве этого мало, чтобы выбрать эту профессию? Ведь вы сами тоже хотели быть адвокатом?

— Давайте поговорим о вас, — мягко остановила его Шэрон. Она знала эту манеру некоторых мужчин переводить разговор на собеседника. Так можно выяснить о противнике все, а самому остаться в тени. — Вы говорите общеизвестные вещи, а я хочу понять, что привело вас к этому роду занятий.

— Деньги, — спокойно ответил Ферт и насмешливо посмотрел на нее.

— Так банально? — не смутилась она.

— Да. И ничего больше. Говорят, что человеком правят три вещи: жажда славы, жажда денег и жажда власти. Кажется, что это вещи взаимодополняющие. Но я так не думаю. Можно быть известным художником, но не иметь власти и денег, можно быть правителем, но не иметь славы, а человек, который имеет деньги, может это все купить.

— Разве все можно купить?

— Я не сказал — все, я говорил о славе и власти, — усмехнулся Ферт. — Попробуйте меня оспорить.

— Не буду, — засмеялась Шэрон. — Я знаю, что хороший адвокат сможет доказать, что черное — это белое.

— Я говорю правду. — Ферт смотрел ей прямо в глаза. — Мы же не перед камерой. Там я буду говорить все, что положено: о долгом и трудном выборе, о служении обществу, об интересах клиентов, об ответственности каждого за соблюдение законов. В общем, все то, что принято говорить в подобных случаях. Вы же этого от меня хотите?

— Ну… — замялась Шэрон. — А почему вы так откровенны со мной сейчас? Не боитесь, что произведете не то впечатление?

Ферт захохотал:

— Шэрон, мне хочется думать, что вы умная девушка. Я говорю искренне, потому что вы мне очень нравитесь. Должны же вы знать, с кем в действительности имеете дело. Я не хочу, чтобы вы потом разочаровались.

— Да, пожалуй вы правы, — кивнула Шэрон. — Лучше жить без иллюзий.

— А наша с вами профессия не оставляет никаких иллюзий. Мы же знаем всю подноготную. Неужели вам не приходилось сталкиваться с проходимцами, которые в глазах общества были образцом для подражания?

— Приходилось, — согласилась Шэрон, — но там я это знала с самого начала.

— Вот и обо мне все знаете с самого начала, — самодовольно улыбнулся Ферт. — Я могу быть удивительно нежным и романтичным, если вы того захотите. Мы — волки, которые борются за лучший и больший кусок.

Шэрон молчала. Она не предполагала, что милая разогревающая болтовня с Фертом обернется серьезным разговором. Она готовилась к комплиментам и кокетству, а он перевернул все и не оставил ей никакой защиты. Если она сейчас прямо скажет все, что думает по поводу его философии, то потом надо будет подняться и немедленно уйти. В ее планы это не входит.

— Крис, вы потрясающий человек, — сказала она, опустив ресницы. — Я не ожидала, что мы так быстро поймем друг друга. По-настоящему никто и никогда не говорит правды. Это утомляет. Я надеюсь, что у нас будет о чем поговорить за ужином.

Он хочет видеть в ней маленькую алчную стерву? Его возбуждают такие женщины? Что ж, она даст ему эту возможность…

— Вот видите, как хорошо, что мы выяснили все с самого начала, — откинулся в кресле Ферт. — А теперь ведите меня в свою камеру пыток, я постараюсь быть ангелом.

* * *

Съемки прошли без сучка и задоринки. Ферт был виртуозом демагогии. Он рассказал о поисках смысла жизни и о любви ко всем страждущим, об общественных отношениях, которые так несовершенны, о выборе, который нужно делать всегда только в сторону правды и справедливости.

Ничего более лживого и отвратительного Шэрон еще не видела. В тех местах, где в глазах Ферта начинала блестеть праведная или гневная слеза, ее по-настоящему мутило. Но она вытерпела все. Это была часть приобретенного на студии профессионализма. К тому же ей было необходимо, чтобы он поверил в ее игру и интерес к его персоне.

Когда эта часть интервью была отснята, Шэрон предложила отправиться домой к Ферту, чтобы сделать съемку в более непринужденной обстановке.

Он был готов на все. Вранье, что его не возбуждает слава, подумала Шэрон, собирая вещи. Он из кожи вон лезет, чтобы понравиться. Пусть перед ним пока только небольшая съемочная группа, по всему видно, что у него далеко идущие честолюбивые помыслы, а деньги — лишь средство…

— Боже! — воскликнула Шэрон, когда машина Ферта уже тронулась в направлении к дому.

— Что-то случилось? — спросил Ферт.

— Я такая растяпа, — ответила Шэрон кокетливо, — представьте, забыла у вас в кабинете самое главное — мой любимый микрофон.

— Неприятность какая, — недовольно проворчал Ферт, останавливая машину. — А без него мы никак не обойдемся?

— Что вы! — Шэрон с ужасом поглядела на него. — Как можно работать без микрофона?!

— Тогда давайте заедем на студию, возьмем другой, — предложил Ферт. — Дело в том, что я никогда не возвращаюсь.

— Крис, пожалуйста! — взмолилась Шэрон. — Это мой счастливый микрофон. Без него я ничего не смогу… — Она чуть не плакала.

Ферт поморщился — ему не хотелось вытирать ей слезы, — но не стал спорить. Он вышел из машины и направился к зданию офиса. Шэрон поняла, что сегодня не получит того, ради чего вынесла столько лжи и цинизма. Но боги любят ее: Ферт остановился и вернулся к машине.

— Вот вам ключи, — сказал он, протягивая ей связку. — Покажите их секретарше, и она вас пропустит. А я не буду изменять своим привычкам.

— Что вы… конечно… я сама… — залепетала Шэрон и поспешила выйти из машины, пока он не передумал.

* * *

Секретарша удивленно подняла брови, но быстро взяла себя в руки.

— Вас проводить? — только спросила она.

— Спасибо, я помню, где его забыла, — елейным голосом произнесла Шэрон и открыла дверь кабинета.

Ей понадобилась всего пара минут, чтобы открыть сейф и извлечь папку с документами, на которой стояло имя Генри Грина.

Спускаясь на лифте, Шэрон думала о том, что вернуть папку на место будет куда сложнее. Но не стала углубляться в эту проблему. Главное, что ее план сработал: документы у нее в руках. Еще пара часов — и она сможет сложить головоломку.

— Все благополучно? — спросил Ферт, заводя мотор.

— Да, он лежал на стуле, — засмеялась Шэрон, отдавая ключи. — Как я могла его забыть?! Это вы отвлекли меня…

Ферт настаивал на том, чтобы обещанный ужин состоялся сегодня же, но Шэрон опять удалось его перехитрить. Она объяснила, что должна отсмотреть материал и понять, что следует делать дальше. Поступиться любовью к самому себе Ферт не мог. Девушка никуда не денется, решил он, а телевизионная передача, тем более теперь, ему отнюдь не будет лишней. Поэтому они договорились созвониться и назначить ужин на другой день.

Шэрон уезжала из дома Ферта в состоянии полуобморока. Было впечатление, что этот человек умеет высасывать кровь. Ей хотелось поскорее добраться до дома, принять душ и выкинуть его из головы. К тому же сумку буквально жгла папка. Нет, сначала душ, решила Шэрон, иначе я просто умру.

* * *

У нее дрожали руки и зуб не попадал на зуб, когда она открыла папку. Лучше бы я ничего здесь не нашла, подумала Шэрон. Она цеплялась за последнюю надежду.

Обычный почтовый конверт лежал самым первым. На нем не было ни отметки почты, ни имени получателя, но она знала, кому адресовано письмо.

«Уважаемый мистер Грин! Не хотелось бы вас огорчать, но порочная связь вашей жены и сына является тайной только для вас»

Строчки плясали и разбегались в разные стороны. Шэрон помотала головой и вытерла слезы. Она должна дочитать до конца…

Дальше шло изложение фактов. Даты и номера рейсов самолетов, названия отелей и время встреч…

В конце была приписка.

«Если вас интересует более подробная информация, мы готовы ее предоставить». Под более подробной информацией подразумевались, видимо, фотографии. Но их не было ни в этом конверте, ни в папке.

Шэрон поблагодарила богов за то, что они не дали ей это увидеть… Она бы не вынесла.

* * *

Итак, мистер Генри Грин получает письмо от некоего доброжелателя. Здесь нет ничего, кроме указаний на то, что в определенные дни его жена отсутствовала. Это он знал. Но есть указание на то, что она встречалась с его сыном. Он должен был спросить у нее или начать расследование.

В этот момент появляется Хью, который говорит ему то же самое, приводя, видимо, неопровержимые доказательства. Мистер Грин не может перенести известия и умирает от обширного инсульта. Это так, но…

Почему он переделывает завещание и оставляет все своей неверной жене? Что-то не складывается… Все было бы понятно, если бы он лишил наследства обоих.

Тогда прав Базиль — мистер Грин не считал жену виновной или очень любил ее. Он оставил ей все, вычеркнув из завещания сына. Значит, он не собирался умирать, а хотел возвратить жену. Наверное, считал, что достаточно поговорить с ней. Тогда его убили. И это был Ральф…

Зачем Ральф впутал ее в это ужасное дело? К чему было затевать это сложное расследование? И почему ему было просто не обратиться в полицию? Значит, он виновен. А все это затеяно, чтобы отвести от себя подозрения.

Шэрон совершенно запуталась. Единственное, что она понимала с абсолютной очевидностью, что мужчина ее мечты оказался… Она даже не могла найти ему определение.

Бежать! Сегодня же! На край света! Она не хочет больше…

Слезы сами собой лились из ее глаз, когда она собирала вещи. Отец простит ее. Потом когда-нибудь она ему все объяснит… А теперь с ним лучше не встречаться.

В этот момент раздался стук в дверь. Шэрон замерла, потом быстро вытерла глаза, глубоко вздохнула и растянула рот в улыбке.

— Привет, папа! — сказала она, открывая дверь.

Отец моментально оценил ситуацию. Он прошел в комнату, сел в кресло и молча смотрел на дочь, которая продолжала собирать вещи. Молчание тянулось вечность. Когда все было упаковано, Уильям не выдержал:

— У тебя командировка?

— Нет, папа, я уезжаю.

— Что на этот раз? У тебя не сложились отношения на работе? — Уильям спрашивал, прекрасно зная, что это не так, но он хотел, чтобы раз в жизни дочь смогла посмотреть правде в глаза.

— Да знаешь, мне что-то стало скучно, — пожала плечами Шэрон, не глядя в его сторону. — Пойду искать по свету…

— Шэрон, ты опять убегаешь, не пытаясь решить проблему, — сказал Уильям с тоской. — Она будет гнаться за тобой. И ты все время будешь наступать на те же грабли.

— Папа, есть вещи, в которых не хочется разбираться! — закричала Шэрон. — Я просто хочу забыть! Забыть, понимаешь! Все забыть!

— Не кричи. Если мы начнем сейчас суетиться и кричать, мы просто не сможем услышать друг друга. Давай спокойно разберемся в том, что произошло.

— Я не могу и не хочу в этом спокойно разбираться, — ответила Шэрон, уже не пытаясь остановить слезы. — Первый раз — понимаешь, первый раз! — я встретила человека, который… А он… Если бы я знала… Но это невозможно… Лучше умереть прямо сейчас!

— Умереть, конечно, хороший выход, — спокойно согласился Уильям.

— Папа, ты издеваешься надо мной! — опять закричала Шэрон.

— Нет, — вдруг жестко ответил отец. — Я хочу, чтобы ты прекратила истерику и объяснила, что произошло. Как я понимаю, это связано с Ральфом?

— Ненавижу это имя, — опять заплакала Шэрон.

— Дурочка, — вздохнул отец, — если бы ты ненавидела его, тебе не было бы так больно. Ты влюблена…

— Да! Да! Я сделала глупость. Я позволила своему сердцу…

— Поверь мне, ты сделала правильный выбор, — засмеялся отец.

— Ты же не знаешь, папа, ты же совершенно ничего не знаешь! Он…

— Давай сделаем так. — Он встал и подошел к дочери. — Ты пойдешь умоешься, попьешь воды, а потом мне все расскажешь. Хорошо?

— Да что тут рассказывать! Он был любовником Элизабет! — выкрикнула Шэрон. — И я не знаю как, но он стал причиной смерти своего отца.

— Ты в этом совершенно уверена? — опять вздохнул Уильям.

Шэрон остановилась и внимательно посмотрела на отца. Его не удивило ее откровение. Он даже не изменился в лице. То есть он тоже это знал?!

— Я повторяю вопрос, — тихо и настойчиво проговорил отец. — Ты в этом уверена?

— Папа, я не могу не верить собственным глазам и ушам, — разозлилась Шэрон. — Три человека — три! — сказали мне об этом. Почему я не должна им верить?

— Потому что надо верить своему сердцу и человеку, которого любишь. — Голос отца был спокоен и печален. — Что значат слова, когда вопрос идет о жизни и смерти. Почему ты ничего не рассказала самому Ральфу, почему не задала вопросы ему?

— А что я должна была спрашивать? — с удивлением посмотрела на отца дочь. — Ты представляешь эту нелепость? Милый Ральф, ты действительно был любовником своей мачехи? Так? Или еще вариант. Ральф, зачем ты убил своего отца? Или еще… Ральф, зачем ты втянул меня в эту отвратительную историю? Об этом я должна была спросить твоего замечательного Ральфа.

— Успокойся, Шэрон. И постарайся услышать меня. Ральф был сегодня в моем офисе. Мы долго говорили. Насколько я понял, вы договорились заниматься этим делом вместе. Но ты почему-то бросила его. Видимо, в тот момент, когда засомневалась в нем. Не перебивай. Я слишком долго и хорошо знаю тебя.

— Спасибо, папа, — всхлипнула Шэрон. — Теперь ты мне не веришь.

— Я тебе верю, милая, и очень тебя люблю. — Уильям дотронулся до ее руки. — Ты смотришь на всю эту ситуацию так, как тебя заставили смотреть. Понимаешь, о чем я говорю?

— Не совсем, — мотнула головой Шэрон.

— Поскольку каждый из вас шел своим путем, вы получили разную информацию. Ты знаешь часть правды, но это может быть и неправда. И Ральф знает часть правды. Соедините все вместе, и тогда получится картинка. Вы собираете пазл на разных полях, вам не хватает картинок.

— А что такое знает Ральф и почему он не говорит об этом? — возмутилась Шэрон.

— Шэрон, я очень люблю тебя, но ты, к сожалению, женщина, — засмеялся отец. — Не обижайся. Я имею в виду вашу непоследовательность. Ведь это ты не захотела с ним встретиться. Решила, что будешь выяснять все сама. Он готов к встрече, а ты противишься. Тем более теперь, когда решила, что он сам во всем виновен.

Шэрон сложила руки на груди, чтобы привести в рабочее состояние мозги, и дала себе труд подумать. А ведь отец прав. Она решила все сама, без Ральфа. Они не видятся уже три дня по ее инициативе.

— И что ты предлагаешь? — спросила Шэрон.

— Во-первых, ты должна ему верить…

— Папа, но это так трудно после того, что я узнала, — покачала головой Шэрон.

— Если ты не сможешь сделать это, он разберется во всем сам, но ты потеряешь его. А ведь он нужен тебе.

Отец говорил жестко, но в его словах был смысл и справедливость. Шэрон вдруг испугалась, что уже потеряла Ральфа.

— И что дальше?

— Ты должна с ним встретиться и все рассказать, — ответил отец. — А потом вы вместе должны решить, как поступить.

— Да, все очень просто… — всхлипнула Шэрон.

— Сложно, девочка, я понимаю. — Уильям подошел к ней и притянул ее голову. Он нежно гладил ее шелковые рыжие кудри, и сердце его разрывалось от жалости к ней, к себе, к почти утраченной жизни… — Но, если ты любишь его, борись. Он настоящий человек. Поверь мне.

— Ладно, папа, — согласилась Шэрон, вытирая слезы. — Мне надо успокоиться.

— Он ждет твоего звонка, — напомнил ей Уильям. — Думаю, у тебя хватит смелости поговорить с ним.

— Пап, дай мне время! — взмолилась Шэрон.

— Я тебя не тороплю, — ответил Уильям и вышел из комнаты дочери, плотно закрыв за собой дверь.

* * *

Шэрон думала ровно полчаса. Страсти, которые бушевали в ее душе, улеглись, и она поняла, что позволила себе смешать чувство и дело. Как бы ни развернулись события, она не сможет спокойно жить, пока не узнает истину.

 

8

Через два дня в доме у мистера Грина Ральф принимал гостей. Он позвонил всем и сказал, что собирается уезжать, поэтому хотел бы попрощаться.

Перед ужином все собрались в библиотеке. Атмосфера была довольно непринужденная, как будто старые друзья собрались на обычную вечеринку.

— Господа, — Ральф вышел на середину комнаты, — прошу вашего внимания!

Никто не удивился. Видимо, Ральф собирается сделать заявление, о котором говорил. Гости поудобнее устроились в своих креслах.

— Пусть это выглядит дурным фарсом, но, боюсь, я должен предупредить вас, что никто не уйдет из этого дома, пока я не получу ответы на интересующие меня вопросы, — сказал он и обвел всех присутствующих взглядом. — Более того, я хочу, чтобы при нашем разговоре присутствовали слуги этого дома. Поэтому я позвал и их.

Все оставались спокойными, кроме Хью, который, скривив недовольную физиономию, спросил:

— А что, собственно, ты хочешь узнать? — резко спросил он и поднялся.

— Сядь, пожалуйста. Я же сказал, что задам каждому из вас несколько вопросов, только и всего, — спокойно ответил племянник. — Потерпи, скоро все станет ясно.

— Не люблю участвовать в идиотских спектаклях, — заметил Хью раздраженно.

— Боюсь, что организатор данного действа не я, — развел руками Ральф. — Итак, с кого начнем? — Он опять обвел всех присутствующих взглядом. Как бы он хотел, чтобы все это было дурным сном… Взять бы Шэрон и уехать куда глаза глядят, пусть разбираются сами, но он должен кое-кого защитить, а кое перед кем оправдаться. — А начнем мы с Элизабет…

Элизабет подняла на него глаза, потом кивнула.

— Элизабет, зачем сюда приехал Хью? — начал он.

— Я же рассказала тебе все, — ответила Элизабет медленно. — Ты хочешь, чтобы я повторила это при всех?

— Ты сказала, но не все, — заметил Ральф. — Но ты можешь сделать это сейчас, если хочешь освободиться.

— Ладно. — Элизабет кивнула, с ненавистью посмотрела на Хью и начала говорить монотонно и медленно: — Он шантажировал меня. Некоторое время назад я получила по почте фотографии, которые изобличали меня в измене Генри. Я расстроилась и испугалась, поэтому ничего не рассказала мужу. Я порвала фотографии. А потом позвонил Хью и сказал, что пленка у него и, если я не выплачу ему определенной суммы, он расскажет обо всем Генри.

— У тебя были такие деньги? — уточнил Ральф.

— Нет, я могла их взять только у мужа.

— Хью знал об этом?

— Конечно, знал, но его это не волновало. Он влез в какой-то большой долг, и ему было все равно. Тем более что мне было бы тяжело оправдаться…

— Элизабет, чего ты мне не сказала в прошлый раз? — Голос Ральфа был властным и настойчивым.

Элизабет затравленно смотрела на него и молчала. Он показал ей глазами, что она может это сделать.

— Я действительно обманула Генри, — медленно начала Элизабет. — Я придумывала разные предлоги, чтобы уезжать в другие города, а он верил мне…

— Почему ты делала это? — настаивал Ральф.

— Потому что ты звал меня, — почти шепотом произнесла Элизабет и с ужасом посмотрела на Ральфа.

Ральф не удивился, хотя по рядам прошел шорох, все были явно потрясены ее признанием.

— Хорошо, Элизабет, — кивнул Ральф. — Каким образом ты получала приглашения на встречи?

— Ты мне присылал письма, в которых просил быть в определенном месте.

— Ты верила этим письмам?

— Да, потому что там были указания на то, что знала только семья. Я не могла им не верить.

— Почему ты не рассказала об этом отцу?

— Ты просил не посвящать его, пока мы не разберемся в нашем старом конфликте. Я думала, что это будет радость для Генри.

— Бедная Элизабет! А теперь скажи, мы встречались с тобой когда-нибудь? На тех фотографиях был я?

— Нет, — удивилась Элизабет своей догадке. — В отеле меня ждала записка от тебя или мне передавали телефонный звонок, что у тебя неотложные дела…

— Почему ты сама не связывалась со мной? — удивился Ральф. — Это же было так просто.

— Потому что ты сам просил меня об этом, — прошептала Элизабет. — Господи, какая же я наивная!

— Подожди, Элизабет, не кори себя, — ласково сказал Ральф и улыбнулся. — Тот, кто это задумал, очень хорошо знал твой характер и то, что ты доверяешь мужчинам. Ведь тебя никто никогда не обманывал. Послушай, что теперь скажут другие.

Он повернулся к Мэри. Та сидела белая как снег и комкала в руке платочек.

— Мэри, — обратился к ней Ральф, — не бойся! Что бы ты ни сказала, ты ни в чем не виновата. Расскажи о том разговоре, который был между отцом и моим дядей.

Мэри изложила детали разговора. Ральф уже видел запись, но ему было нужно, чтобы это услышали другие.

— Спасибо, Мэри, — остановил ее оправдания за невольно подслушанный разговор Ральф. — Скажи только, ты слышала, что отвечал дяде мой отец? Как реагировал на все?

— Ой, — прижала к губам руку Мэри, — а ведь не слышала. Голос мистера Хью был громкий, а мистер Генри говорил очень тихо…

— Если вообще он что-то говорил, — заметил Ральф и повернулся к Базилю. — А вы, Базиль? Что слышали в тот день вы?

— То же, что и Мэри, — ответил Базиль с достоинством. — Когда она пришла ко мне советоваться, я сказал ей, чтобы не лезла не в свое дело. Это никого не касалось, кроме мистера Генри.

— И вас, Базиль, — улыбнулся Ральф. — Только вы всегда знали о нас правду.

— Знал! — с вызовом ответил Базиль. — И могу сейчас всем рассказать.

— О том, что я мальчишкой был влюблен в Элизабет? — уточнил Ральф.

Базиль сник. Если Ральф смог произнести это сам, то ценность его информации уже не была столь высока.

— Да, Элизабет, — повернулся Ральф к мачехе, — ты ведь знала об этом?

— Всегда…

— Прости меня… Я виноват во всем, что произошло… Если бы я мог знать, к чему это приведет…

— Ты не виноват, — покачала головой Элизабет и заплакала. — Ты был так юн…

Ральф подошел к мачехе, поцеловал ее руку, а она погладила его по голове. В комнате стояла гробовая тишина.

— Базиль, — Ральф опять повернулся к дворецкому, — а кто еще мог знать об этом?

Базиль заерзал, и лицо его покрылось пятнами. Он вдруг утратил все свое достоинство.

— Базиль, у тебя сейчас есть последняя возможность наказать убийцу твоего хозяина, — подтолкнул его Ральф.

Шэрон замерла. Если Базиль скажет сейчас правду, они выиграли. То есть все правильно рассчитали… Ну же!

— Он знал. — Базиль даже не повернулся в сторону Хью, только рукой показал. — Приезжал, вынюхивал… Однажды напоил меня и стал изливаться в своих чувствах к хозяйке. Ну я и брякнул, что не он один такой. Уж если даже сын спать не может. Но ведь действительно хороша…

Из угла, где сидел Хью, раздался какой-то сдавленный звук, но Ральф жестом остановил его.

— А теперь очередь Питера. — Он повернулся к огромному угрюмому садовнику, голоса которого никто до этого дня и не слышал. — Что ты видел необычного в тот день, когда умер хозяин?

— Я уже говорил вам, — нахмурился Питер. — Мне показалось странным, что он закапывает спящему что-то в ухо. Хозяин спал в саду, было тепло, он почти выздоровел. А тут он… Смотрю — крадется, оглядывается… Потом капнул что-то, пузырек в воду кинул и ушел. Я удивился, но не стану же я хозяев пытать…

— Питер, а почему вы об этом никому не рассказали?

— Не спрашивал никто, — угрюмо ответил садовник. — Сказали, что хозяин умер от сосудов. При чем тут капли?

— Спасибо, Питер, — вздохнул Ральф и посмотрел на дядю. — Что, дядя Хью, скажешь?

— Ничего не скажу! — раздраженно закричал Хью. — Тоже мне, следователь! Ты ничего не сможешь доказать! Подумаешь, шантаж! Докажи его. Слова слуг — глупости. Мало ли кто что слышал? Или кому что померещилось?

— Хью, — остановил его Ральф, — я знаю, что у тебя не хватило бы смелости и ума все это придумать. Скорее всего, ты попался на какой-то крупной афере и тебя заставили. Тебя использовали как марионетку. Поверь, что полиция — а теперь я имею основания обратиться туда — докажет твою виновность по всем статьям. И никто и ничто не спасет тебя. Будешь отбывать срок в вонючей тюрьме без своего антиквариата, красивых женщин, тонкого вина… А тот, кто тебя подставил, будет посмеиваться над тобой и пожинать плоды. Ты ведь знаешь, что так и будет… Хью выглядел как крыса, загнанная в угол. Элизабет с ненавистью смотрела на него. Сколько раз она просила мужа помириться с братом, сколько раз спасала его от неприятностей! Господи, как же можно так ошибаться?!

— А вот и врешь! — завизжал Хью. — Не буду я там сидеть. Меня все равно вытащат!

— Уже нет, — покачал головой Ральф. — Вы мечтали сделать виноватым меня. И если бы все получилось, как вы задумали…

— Но это не я! — закричал Хью. — Он сказал, что это совершенно безвредно. Что его только увезут в больницу и у меня будет несколько дней!

— Ну-ну, не надо так волноваться. — Ральф еле сдерживался, чтобы не задушить его. — Ты не думал, что тот препарат, который ты накапал отцу в ухо, может привести к моментальному расширению сосудов, которое вызовет обширный инсульт? Могу поверить… Но ведь кто-то надоумил тебя? Кто-то дал тебе эти капли?

— Она так долго не решалась… — Хью зло посмотрел на Элизабет, — нужно было не оставить ей выбора. Она должна была испугаться за здоровье ее драгоценного Генри.

— Кто? — не отступал Ральф. — Кто дал тебе пузырек?

— Он! — выкрикнул Хью. — Я ничего не знаю. Спрашивай у него. Это все он придумал. И шантаж. И завещание. Все он!

Мистер Ферт не изменил позы. Он лениво и спокойно посмотрел на присутствующих и развел руками.

— А вот это уже больное воображение мистера Хью. Мало ли что привидится в бреду? Я не переступал порога этого дома. У вас нет никаких доказательств.

— Доказательства есть, — вдруг проговорил Уильям, который, как и Шэрон, до этого момента хранил молчание. — Они вот в этой папке. Не было никакого нового завещания, мистер Ферт. И я знал об этом с самого начала. Почему-то Генри подозревал вас. Где-то вы оплошали. Он позвал меня, когда заболел, и попросил, чтобы я договорился о встрече с другим адвокатом: он действительно хотел изменить завещание. Но это касалось частностей. Ему хотелось добавить пункт о выделении денег на научные изыскания. Он любил своего сына и гордился им.

— Что вы говорите, — сделал удивленное лицо Ферт. — Почему же вы промолчали? Если вы знали все с самого начала, никто не мешал вам сделать заявление. Или это тоже ложь?

— Генри не собирался умирать, — спокойно ответил Уильям. — Но у меня не было никаких доказательств, что именно вы причастны к этому делу. То завещание, которое вы огласили, подлинное, но составлено оно пятнадцать лет назад. Вы всего лишь подделали дату. Не правда ли?

Шэрон и Ральф не сговариваясь открыли рты. Уильям знал все с самого начала. И вел свою игру.

— Но зачем, папа? — не выдержала Шэрон.

— Ральф должен был пройти весь путь сам, — вздохнув, ответил Уильям. — Если бы не смог, то не был бы достойным сыном. К тому же он так долго разбирался в своих чувствах. Пятнадцать лет… Считай, что я выполнял волю своего друга.

Ральф молчал. Он понимал, что Уильям заставил его пойти не самой легкой дорогой, но был ему благодарен.

— Вы задумали практически идеальное убийство, — продолжил Уильям, обращаясь к Ферту. — По вашему плану, даже если бы Элизабет обратилась в полицию, подозрение пало бы на нее и Ральфа. Вы для всех сделали их любовниками, убедив в этом слуг и подготовив достоверное письмо. Дело в том, что именно в эти дни Ральф останавливался в тех отелях, в которые вы заманивали Элизабет. Как вам только удалось сделать так, чтобы они ни разу не встретились? Если бы потребовали провести расследование и вскрытие, то единственным человеком, которому была бы выгодна смерть Генри, была бы Элизабет, которая находилась в преступной связи с сыном покойного.

— Интересно, а мне-то какой прок от чужих денег? — нагло спросил Ферт. — Я бы их никогда не получил.

— Отвечу, — не смутился Уильям. — Вам нужна была слабая безвольная женщина, которая обладала бы всеми правами. И грандиозный скандал в семье. Именно поэтому Хью так активно изображал страсть к Элизабет. Через некоторое время, чтобы избавиться от его домогательств, она отдала бы ему все. А получили бы все вы, уважаемый мистер Ферт. Так ведь?

— Так! — выкрикнул Хью. — Я должен был переводить деньги на те счета, которые он мне назовет. И он обещал мне, что все будет безопасно и законно.

— Видите ли, Хью мне очень много должен. У него не было другого выхода. Гениальная комбинация, не правда ли? — усмехнулся Ферт. — Только доказать все, что вы тут наговорили, невозможно. Я не получу ничего, но и в тюрьму не сяду. Туда пойдет мой друг Хью. А я буду продолжать обслуживать ваши интересы и зарабатывать свои честные.

— А вот тут вы ошибаетесь, — не выдержала Шэрон. — В следственном управлении разберутся.

— Это вы ошибаетесь, моя милая, — не сдавался Ферт. — Помните, что я говорил вам? Я верю только в деньги. Все продается и покупается. Исчезают улики, свидетели…

— Остановитесь, Ферт. Вы уже сказали достаточно, чтобы надолго упрятать вас в тюрьму. Не злите заседателей.

— Что-то я не вижу здесь присяжных, — опять развязно усмехнулся Ферт.

— Зато они прекрасно увидят вас, — усмехнулась Шэрон. — Вы забыли, что я снимаю серию передач? Камера всегда со мной и всегда работает. У меня получился великолепный криминальный репортаж.

— Мерзавка… — прошипел Ферт.

 

Эпилог

Ральф и Шэрон шли по кромке воды, сняв обувь. Свежий ветер трепал волосы, глубоко вздыхал океан, лунный свет ласкал лица.

Оба молчали. Душа Шэрон пела песню любви и победы. За эти полчаса молчания они успели сказать друг другу все, что нужно было сказать и в чем повиниться… Она знала, о чем думает в эту минуту Ральф, и не торопила его.

Они не касались друг друга, но в этой немоте и отстраненности было столько доверия и нежности, что Шэрон хотелось плакать от полноты чувств. Она готова была идти рядом с ним вечно…

Ральф остановился, протянул руку и осторожно повернул ее к себе. Она моментально ответила на его ласку, всем телом подавшись к нему, и подняла лицо. В ее глазах была любовь и надежда.

— Ты веришь мне? — одними губами спросил он.

Она молча кивнула.

— Навсегда?

— Навсегда. Прости меня, Ральф, — прошептала она.

— Что ты, милая моя, — удивился он. — Это я должен просить у тебя прощения. И я получу его.

— Не надо, Ральф, — попросила Шэрон. — Мне так хорошо, так спокойно, так просто с тобой. Никогда и никто не заставлял меня так страдать и радоваться одновременно. Я не забуду ни одной минуты.

— А когда ты перестала сомневаться? — не унимался Ральф.

— Когда ты при всех сказал, что был влюблен в нее мальчиком. Чтобы сказать это, надо было расстаться с этим чувством.

— Глупая, я просто сказал это вслух, — тихо засмеялся Ральф. — Любить и желать не одно и то же. Я только теперь это понимаю. Я не отдам тебя никому на свете. Но в моем чувстве только свет и радость.

— Не говори ничего, Ральф. Мне страшно! — Шэрон испугалась такой открытости слов. — Слова ничего не значат. Мне и так хорошо.

— Выслушай меня, — взмолился он. — Слова ничего не значат, но иногда они нужны. Я люблю тебя. С того самого момента, когда увидел тебя здесь, на пляже. Я понял, что жизнь без такой жизнерадостной и сильной женщины пуста. Мне стало обидно, что ты даже не заметила меня. А потом… как я обрадовался, что ты Шэрон!

— Я всегда была Шэрон, — не удержалась она. Она поняла, что он говорит о встрече в доме ее отца.

— Ты всегда была Шэрон, — кивнул он, легко касаясь губами ее гладкой щеки. — Просто Шэрон… А теперь ты моя Шэрон… Любимая Шэрон… Единственная Шэрон…

Они больше не могли сдерживаться. Его руки стали настойчивыми, а губы сладкими, кости размякли, и кровь отхлынула от головы и устремилась вниз.

Старик океан накинул на них одеяло мрака, а равнодушная луна отвернулась от непоседливых людей, которые никак не могут забыть о том, что ничто не вечно, и стремятся обрести бессмертие…