Уильям Мортенсен сидел в своем кабинете и посасывал трубку, которая давно потухла. Но он не замечал этого. Несколько последних дней он не находил себе места, пытаясь понять, что кроется за внезапной смертью его друга. Сегодняшнее оглашение завещания только утвердило его в мысли, что дело еще хуже, чем он мог предположить. Кому-то явно на руку была эта скоропостижная смерть. И он догадывался кому…

Однако у него не было ни доказательств, ни прямых оснований обращаться в полицию. Проблема состояла в том, что результаты вскрытия показали, что смерть произошла вследствие хронического заболевания сосудов. В этом случае катастрофа могла произойти в любой момент. Никто не сомневался, что все произошедшее можно квалифицировать как нелепость судьбы, когда достаточно молодой и сильный человек так внезапно уходит.

С этим можно было бы смириться, если бы не явная нелепость завещания.

Однако Уильям отдавал себе отчет в том, что он не имеет никакого права требовать возбуждения уголовного дела. Это может сделать только кто-нибудь из родственников. Или человек, обладающий достаточной информацией для подобного заявления. Такой информации не было, потому что не было фактов, а были только догадки, предположения и наблюдения.

Можно было поговорить об этом с Элизабет. Но Уильям видел, что она находится практически в невменяемом состоянии. Она сейчас не способна принимать решения. Ее сегодняшнее заявление насчет наследства явно показало, что она почти не ориентируется в ситуации. Кроме того, Уильям предполагал, что Элизабет может иметь отношение к тому, что случилось. Поэтому пока говорить с ней не только бесполезно, но и опасно…

Оставался только Ральф. Мортенсен видел, что мальчик потрясен последним решением отца. И дело тут не в наследстве. Генри очень переживал разрыв с сыном, долго не мог понять, что явилось истинной причиной его бегства из дому. Потом они помирились, но недоразумение так и осталось невыясненным. Однако Генри никогда не оставил бы своего единственного сына без гроша, он не сказал бы ему так явно, что вычеркнул его из своей жизни, что не любит его. Значит, кто-то очень постарался, чтобы это случилось.

Если это так, то есть только один человек, который может во всем этом разобраться. Это сам Ральф. Говорить надо с ним. Но говорить только тогда, когда он сам этого захочет. Когда его обида на отца уступит место разуму и он поймет, что надо искать правду.

Звонок Ральфа раздался в тот момент, когда у Уильяма созрело решение. Когда он положил трубку, договорившись о встрече, у него практически нарисовалась картина действий. Но ему нужна была помощь. И помочь мог только один человек — его любимая взбалмошная дочь.

* * *

Когда Шэрон внезапно возвратилась домой несколько месяцев назад, он был не просто рад. Он был безумно счастлив.

Все это россказни старых кумушек, что родители должны отпускать детей в жизнь, как отпускают по весне птиц из клеток. Это легко декларировать, но с этим трудно мириться. Уильям каждый раз наступал на собственное «я», когда молчал и сдерживался, видя очередное чудачество Шэрон. Ему не хотелось, чтобы она росла, становилась женщиной, чтобы жила своей ей жизнью, делала карьеру, выходила замуж…

Больше всего ему хотелось, чтобы его малышка всю жизнь ходила в хорошеньких маленьких платьицах с рюшечками, а по вечерам забиралась к нему на колени, протягивая очередную книжку.

Не было ничего лучше запаха ее головы, тонких рук и колючих ягодиц, которыми она могла провертеть дыру у него на коленях. Шэрон всегда была непоседа. Даже когда книга ей очень нравилась, она крутилась, не вынося одного, даже самого удобного положения. Он ворчал, что так невозможно читать, а она нетерпеливо дергала его за ухо, приказывая терпеть и продолжать.

Он готов был терпеть все на свете, лишь бы она была рядом. Уильям вдруг вспомнил, как не мог два дня ни есть, ни спать, когда гувернантка, потупив глаза, сообщила, что Шэрон не пойдет кататься на пони, потому что у нее недомогание. Уильям сразу испугался, потому что его чертенок Шэрон никогда не болела, а если вдруг заболевала, то проходило это очень тяжело. Но мисс Мэри хихикнула и, заговорщицки подмигнув, сообщила, что недомогание связано с тем, что девочка стала девушкой. Он почему-то быстро-быстро закивал, а потом заперся в своем кабинете и накачался виски. Ему было очень страшно. Его маленькая девочка, пахнущая молоком и карамелью, сегодня превратилась в женщину. Он никак не мог принять тот факт, что у нее когда-нибудь появится мужчина, который будет беззастенчиво трогать ее, спать с ней, беречь ее. Что же тогда останется ему?

Это был только первый сигнал, который заставил его принять неопровержимый факт того, что Шэрон уже больше не дитя, которое всецело принадлежит ему. У нее появилась тайна, которой она никогда не будет делиться с отцом.

Через два дня он взял себя в руки и перестал мучить себя тоской по потерянной маленькой Шэрон, заставляя принять ее в новом качестве.

Потом было много всего, и, когда она заявила, что собирается делать карьеру в столице, он только развел руками, показывая, что это ее право. На самом деле ее отъезд явился для Уильяма катастрофой.

Он вспомнил, как убеждал Генри в том, что решение Ральфа жить самостоятельно естественно и это не должно вызывать таких горячих эмоций. Говорить другому, что его ребенок свободен в своем выборе, легко. Но пережить это самому… Теперь настала очередь Генри ободрять друга, уверяя его в том, что Шэрон разумная и самостоятельная маленькая женщина. Кроме того, он не раз намекал, что Уильяму было бы гораздо легче пережить все это, если бы у него была жена, ну хотя бы женщина. Что он мог понимать?

Жена бросила его вместе с дочерью, когда Шэрон не исполнилось и пяти. В один прекрасный день она заявила, что ей безумно все надоело и она уезжает. На резонный вопрос мужа о том, что же теперь будет с ребенком, она пожала плечами и ответила, что ребенок будет там, где ему лучше, то есть с отцом. Как ни потрясен был Уильям, у него хватило сил потребовать от жены официального, заверенного всеми необходимыми подписями документа, что она никогда (никогда!) не будет искать встречи с дочерью и претендовать на какие-то права. Жена легко согласилась на такие условия и исчезла.

Шэрон пришлось сказать, что мама умерла. Она до сих пор не знает правды.

Именно из-за жены женщины Уильяма не интересовали. Он мог быть с ними мил и приветлив, но только до того момента, пока они не начинали свою вечную песню о любви до гроба. Где расположен этот гроб, он и так прекрасно знал.

Шэрон была единственной из всех, кому он позволял себя обманывать и обнадеживать, что она действительно любит его и принадлежит ему. Поэтому он смирился с тем, что она упорхнула, но с отчаянием ждал ее возвращения, совершенно не надеясь на это.

Когда же дочь, не предупредив его, возникла на пороге, он потерял дар речи от радости. И сделал все, чтобы она не улизнула опять. Чего ему стоило лавировать между своими желаниями и ее натурой, когда он изощренно обставлял ее работу на телевидении! Но он сделал это и был безумно рад, что ей не все удавалось. Если бы она быстро победила, ей опять стало бы скучно. Пока же она добивается цели, то можно быть уверенным, что ей это не надоест.

* * *

Уильям услышал звук подъехавшей машины и выглянул в окно. Это был микроавтобус, на котором несколько часов назад Шэрон уехала на съемки репортажа. Странно, она никогда среди дня не заезжала домой. Наверное, что-то случилось. Сердце отца моментально сжалось. Так было всегда, когда он был уверен, что с его девочкой произошло несчастье.

Шэрон легко выпорхнула из машины и направилась к дому. Уильям перевел дыхание: на этот раз все обошлось. Но что-то заставило ее вернуться домой. Уильям направился к лестнице, на ходу обдумывая, как договориться с Шэрон о помощи.

— Папа, как хорошо, что ты дома! — Шэрон клюнула его в щеку и побежала на кухню.

— Что-то случилось? — как можно спокойнее спросил Уильям.

— Ничего, — крикнула дочь, — просто очень хочется пить! А потом мне надо собраться с мыслями.

— Как твой репортаж? — осторожно спросил он, направляясь следом за ней.

— Отвратительно, — хмуро ответила Шэрон, залпом выпив стакан сока, — какой-то урод перевернул всю аппаратуру, и мне не удалось доснять материал.

— И что?

— Ничего. Буду делать из того, что есть, — пожала плечами Шэрон.

— Думаю, у тебя все получится.

— Конечно, получится, — согласилась дочь. — Дело-то не в этом…

— А в чем? — не понял Уильям.

— Дело, папочка, в том, что мне на пути постоянно попадаются эдакие лощеные папенькины сынки, которые мешают работать. И жить, — вздохнула Шэрон.

— Не думаю, что он сделал это нарочно, — покачал головой отец.

— Папа! — возмутилась Шэрон. — Я же не об этом. Я ждала этого репортажа столько времени. А тут этот…

— Золото мое, если бы все несчастья в жизни были такими, то жизнь была бы прекрасна, — улыбнулся отец.

— Па, не зли меня! — Шэрон грозно посмотрела на отца. — Мне сейчас не до шуток. Я заехала домой, чтобы собраться с силами, а не спорить. Не убеждай меня, пожалуйста, в том, что мои беды ничто по сравнению с мировыми проблемами. Вот у тебя же все всегда идет как по маслу. Тебе не понять, что некоторые бывают неудачниками.

— Не говори глупости! — Тон отца стал серьезным. — Во-первых, ты не неудачница. Ты умная и красивая. Хорошо образованная. Всегда добиваешься цели. Если, конечно, точно знаешь, чего хочешь. А что касается моей размеренной жизни, то, поверь, сейчас я поставлен в тупик и не знаю, что делать.

— Папа, — недоверчиво посмотрела на него дочь, — ты не бываешь в тупиках. Это не твоя область. Широкая столбовая дорога — это да.

— Бываю… — Отец вдруг вздохнул так горестно, что впервые и у дочери сжалось сердце от дурного предчувствия.

Шэрон так привыкла к тому, что в их жизни кульбиты позволяет себе только она. Сейчас она видела по лицу отца, что произошло что-то Действительно серьезное. И поняла, что он ищет у нее помощи.

— Папа, — Шэрон подошла к отцу и потерлась щекой о его плечо, — если я что-то смогу сделать…

— Не знаю, — Уильям коснулся губами ее макушки, — я пока сам не знаю, о чем тебя просить.

— Проси о чем хочешь, — твердо сказала Шэрон, поднимая голову и заглядывая ему в глаза, — я все сделаю.

Признаться, Уильям не ожидал, что она так быстро согласится. Хотя… она пока не представляет, о чем идет речь.

— Ты помнишь Ральфа? — достаточно небрежно спросил он.

— Ральфа? А кто это? — удивилась Шэрон.

— Ральф — сын Генри, — как можно спокойнее ответил отец. — Он старше тебя лет на десять. Но вы встречались несколько раз, когда были детьми.

— Что встречались, помню. Но его самого — нет.

— Это не так важно, — заметил Уильям. — Важно, что у него сейчас большие проблемы.

— Да, — протянула Шэрон и отошла к столу поставить стакан, — потерять отца… Мистер Грин был такой молодой и веселый человек…

— Ты не все знаешь, — медленно проговорил отец. — Потерять отца — это тяжело. Но потерять любовь отца, его доверие…

По лицу дочери Уильям видел, что она не понимает, о чем идет речь. Наверное, не время сейчас подробно объяснять ей все хитросплетения этой истории: Шэрон действительно забежала на минутку, к тому же расстроена собственными делами. Он поговорит с ней потом. А сейчас нужно, чтобы она поняла, что именно от нее требуется. И согласилась…

— Я расскажу тебе всю эту историю вечером, когда ты не будешь никуда бежать, — мягко проговорил отец. — А сейчас пообещай мне только одно.

— Папочка, — улыбнулась Шэрон, — все, что угодно. Я же сказала.

— Я прошу тебя познакомиться с Ральфом снова. Он очень достойный молодой человек. И сейчас находится в весьма трудном положении…

— Только-то? — засмеялась Шэрон. — Не самое большое одолжение с моей стороны.

— Ты недослушала, — остановил ее отец.

— Хорошо-хорошо. Прости.

— Я прошу тебя подружиться с ним. И поддержать его.

— Пап! — вздохнула Шэрон укоризненно. — То, о чем ты просишь, очень просто и очень сложно одновременно. Я могу с ним познакомиться вновь, как ты выразился. Но кто тебе сказал, что мы сможем подружиться? Мы оба взрослые люди, со своими тараканами… Поэтому о какой дружбе ты говоришь?

— Шэрон, — он покачал головой, — я все это понимаю. Но и ты пойми меня. Ты тактична и способна к состраданию. Я же знаю, что ты добрый человек. Здесь необходимо всего лишь элементарное внимание. И только. Я же не говорю о каких-то серьезных взаимоотношениях.

— Па, я тебе обещаю, что буду паинькой. Я буду вести с ним светские беседы, сочувственно вздыхать и гладить по голове взрослого человека. Ты этого хочешь? Ты же понимаешь, что это смешно. А потом, кто тебе сказал, что ему будет приятно такое назойливое внимание со стороны посторонней женщины?

— Шэрон, я прошу тебя… — взмолился отец. — Ты говоришь сейчас правильно, но холодно. Я прошу только о твоем участии. Ты умеешь быть необходимой. Ему сейчас нужен друг рядом. Желательно ровесник и женщина.

— Не обижайся, пап, я не очень доверяю мужчинам в последнее время. А чтобы быть сиделкой при взрослом здоровом человеке, надо иметь желание. Я же не хочу. Прости.

— Я не так часто тебя о чем-то прошу, — насупился отец. — Я не прошу больше того, что ты реально можешь сделать. Только одно — не будь с ним категорична. Он тебя не обижал.

— Хорошо, — согласилась Шэрон. — Я действительно обещала. К тому же он действительно еще не заслужил того, чтобы я его ненавидела. Постараюсь соответствовать твоим требованиям. А сейчас я побегу. Вечером поговорим. Ладно?

— Ладно, — вздохнул Уильям.

Шэрон быстро поцеловала его и убежала, а Уильям остался ждать Ральфа.

* * *

Увидев старенькую машину Ральфа, Уильям усмехнулся. Как же он похож на своего отца! Тот ради принципа готов был пойти на любые жертвы. Мальчишка крепко держится за идею скромной достаточности. Может быть, так и нужно?

В свои тридцать лет Уильям хотел разъезжать на самых красивых машинах и быть неотразимым. И если бы не Генри, ему никогда бы этого не удалось. Сейчас он может позволить себе что угодно, однако теперь его это очень мало трогает. Ни его эксклюзивный «линкольн», ни прекрасный ухоженный дом, ни бессчетное количество костюмов, ни безделушки не делают его счастливым. На что потрачена жизнь? Если ты не можешь сделать счастливыми и спокойными самых близких людей…

Уильям мельком взглянул на себя в зеркало. Высокий, сухой, элегантный. Ничего выглядит. Только щеки в последнее время совсем ввалились, и кожа стала сухой и тонкой, круги под глазами. Да… Надо убрать тоску из глаз, мальчику совершенно ни к чему видеть, что он страдает.

Ральф вошел в дом и широко распахнул руки. Уильям ответил тем же. Они обнялись. Долго стояли замерев, потом похлопали друг друга по спине, отводя глаза. У того и у другого навернулись слезы. Они никогда не были особенно близки, но общая утрата сделало то, что раньше было невозможно в силу разницы в возрасте и привычной иерархии отношений.

Ральф понял, что он обрел верного друга и советчика, а Уильям подумал, что было бы неплохо… Впрочем, что об этом думать… Это все игры судьбы.

— Рад тебя видеть, — прочистив горло, сказал Уильям. — Ты возмужал.

— А вы совершенно не изменились, мистер Мортенсен, — улыбнулся Ральф.

— Уильям… зови меня Уильямом, — покачал головой Мортенсен. — Не так уж много людей на свете, которых зачисляешь в свои. Ты свой. Из-за отца. А потом ты мне всегда нравился.

— Значит, вы не осуждали меня? — удивился Ральф. — Я думал, конфликт поколений распространяется на всех его представителей…

— Конфликт поколений придумали дураки и психологи, — ухмыльнулся Уильям. — Первые — потому что убоги, вторые — чтобы зарабатывать на этом деньги. Человек растет всю жизнь, а не только в подростковый период, значит, всегда меняется и, следовательно, конфликтует с миром. А обличие мира принимают те, кто на этот момент рядом: отец, жена, дети… Я всю жизнь делил людей по другому признаку — свой или чужой. А тогда я сказал Генри, что у тебя были причины так поступить. Только и всего.

— Да, — вздохнул Ральф, — причины были. Но это как раз область психологии. Душа и тело вошли в противоречие…

— Это было давно, — заметил Уильям, останавливая Ральфа. — Ты сделал то, что сделал. Как бы ни сложилась жизнь, человек должен иметь право отвечать за все сам. Ты ведь это знаешь?

— Теперь знаю. Поэтому и пришел.

После первых благостных минут Ральф почувствовал растерянность. Он не знал, чем может помочь ему Уильям и какие вопросы следует задавать. А тот делал вид, что это всего лишь визит друга. Разговор получался несколько философский, и поэтому никакой.

— Выпьешь чего-нибудь? — предложил Уильям, направляясь в библиотеку. Там среди привычного молчания книг он и собирался выложить Ральфу свой план. Он видел, что мальчик нервничает, но не спешил начинать разговор.

— Пожалуй, да, — кивнул Ральф. — Если можно, виски. Хотя я практически не пью. Но сегодня такой длинный и такой сложный день…

Уильям незаметно усмехнулся: бедный малыш, он никак не может найти нужную фразу, чтобы начать обсуждение главной темы.

— А я вот вообще не пью, — заметил он, глядя на тяжелую янтарную жидкость. — Не любил никогда, а сейчас еще и доктора…

— А отец?

— Что отец? — Уильям сделал вид, что не понял вопроса.

— Отец позволял себе пить?

— Ты хочешь спросить, не запрещали ли ему это врачи?

— Ну да…

— Нет, — уверенно сказал Уильям, протягивая Ральфу стакан. — Он никогда не жаловался на нездоровье. Ты же знаешь, всегда веселый, молодой, спортивный… Молоденькие девчонки на него вешались.

— А как относилась к этому Элизабет? — спросил Ральф, пряча глаза.

Уильям уселся в кресло и вытянул ноги. Ему было уютно с мальчишкой, несмотря на то что разговор предстоял сложный.

— Ты хочешь спросить, какие у них были отношения?

Ральф кивнул, не поднимая головы. Он пригубил виски и понял, что это именно то, чего ему сегодня так не хватало. Жидкость скатилась по горлу, но не обожгла, а обдала все тело приятным теплом. Через пару глотков он совершенно расслабится, тогда все пойдет легче.

— Элизабет… — протянул Уильям. — Сложная женщина. Я до сих пор не знаю, как к ней относиться. Спокойная, мягкая, уступчивая, молчаливая. Очень красивая… Мы никогда с ней не сталкивались. Знаешь, я даже не ревновал его к счастливой семейной жизни. А они были счастливой парой.

— Всегда?

— Я не могу знать точно. Но Генри очень ее любил. Он всегда замирал, когда она приближалась. И глаза… По глазам мужчины всегда можно понять, как он на самом деле относится к женщине.

— А она?

— Любила ли она? — опять переспросил Уильям. — Думаю, да.

Ральф наконец поднял голову и внимательно посмотрел на Уильяма. Он говорил спокойно и уверенно. Сегодняшнее подозрение и подслушанный разговор вдруг представились ему нелепостью. Как хорошо, что он не поспешил выяснять отношения с Элизабет. Хорош бы он был! Уильям молчал, ожидая дальнейших вопросов. Он уже понял, что у мальчика есть своя версия произошедшего. Он не хотел ни давить, ни мешать. Пусть разберется сам.

— А почему вы так в этом уверены? — Вопрос прозвучал несколько грубо, потому что Ральф злился на себя и искал оправдания своим подозрениям.

— Как тебе это объяснить, — задумчиво проговорил Уильям. — Я привык доверять своим глазам…

— Но глаза иногда врут, — заметил Ральф.

— Ты не дослушал, — спокойно возразил Уильям. — И фактам. Ты же понимаешь, что мы с твоим отцом не смогли бы удержаться на плаву, если бы доверяли только своим чувствам. А реальность такова… Ты знаешь, как они познакомились?

— Нет, — пожал плечами Ральф. — Они никогда не рассказывали, а мне в голову не приходило спрашивать. Элизабет появилась в нашей жизни — и все. Отец просто поставил меня перед фактом.

Уильям с интересом посмотрел на молодого человека. То, что сказал Ральф, явилось для него неожиданностью. Даже не так. Не то, что он сказал, а как он это произнес. Интересно… Уильям никогда не предполагал, что в отношениях пасынка и мачехи были такие сложности. Ральф сейчас говорил как обиженный мальчик, мнения которого не спросили. Странно. Он привык считать, что брак Генри был одобрен всеми. Тут что-то не так. Значит, Ральф был против женитьбы отца? Тогда все еще запутаннее.

— Твой отец и не мог рассказать тебе эту историю. Она не для юноши. В те времена ты не понял бы, как это бывает. Я думаю, он простит меня, если я раскрою эту тайну.

Ральф сжался: ему не хотелось знать подробности интимной жизни отца. Он давно научился не думать и не анализировать это. Иначе бы ему пришлось анализировать себя. А здесь он был бессилен, так как необъективен. Но без некоторых подробностей он никогда не разберется в том, что произошло.

— Тогда слушай. И ты поймешь, что их связывала действительно любовь, потому что так бывает только в кино. — Уильям встал, прошелся по комнате, потом подошел к окну. Он говорил монотонно, не делая никаких акцентов и предоставляя Ральфу возможность самому оценивать ситуацию. — Мы были с Генри в Париже. Интересы компании требовали, чтобы мы начали осваивать европейский рынок. Поэтому мы приложили массу усилий, чтобы попасть на одну из самых престижных выставок. Сам понимаешь, многое в бизнесе решают контакты. Неделю мы работали с утра до ночи. И сделали все, чтобы добиться подписания нескольких соглашений об открытии представительства своей компании в Европе. В последний вечер, довольные и расслабленные, мы пошли поглазеть на ночную жизнь Парижа. Богатые, молодые, свободные, удачливые…

Мы шатались по городу, как студенты. Здесь, в Париже, можно было себе позволить быть просто человеком, мужчиной. Знаешь, как принцы крови, которые путешествуют инкогнито. Конечно, в нас не было фирменной французской элегантности и некоторой развязности, но женщины поглядывали на нас с удовольствием. Можно было взять любую. Но одно дело наслаждаться их молодыми телами и зовущими взглядами, ловить удовольствие от возможности, и совсем другое — закончить день свободы в какой-то чужой постели. Мы пили, перекидывались шутками, шатались по каким-то сомнительным барам, болтали со случайными знакомыми. Скорее всего, через пару часов мы бы возвратились в гостиницу, а потом с удовольствием вспоминали бы этот вечер. Но в одном из шумных баров мы встретили компанию, в которой была Элизабет.

Знаешь, такой маленький непрезентабельный бар. Окурки на полу, дым, бармен в несвежем фартуке, плохо протертые стаканы… Мы выпили по бокалу вина и собирались уходить. И тут Генри застыл. Я повернул голову, посмотрел в ту сторону, куда уставился он, и понял, что мы отсюда долго не уйдем.

В дальнем углу сидела довольно шумная компания. Странная компания. Как тебе сказать… богема. Длинные волосы, какие-то высокие сапоги, пальто вместо пиджаков, утонченные и пьяные лица. Они уже изрядно выпили и очень громко о чем-то спорили. Там были одни мужчины. И Элизабет. Цветок в куче мусора. Рядом с ней сидел, видимо, самый главный. Он правил бал. Несмотря на то что разговор был явно беспорядочный, чувствовалось, что он может заставить их всех замолчать.

Элизабет была с ним. Он иногда по-хозяйски клал руку на ее плечо. Она молчала, не шевелилась. Было видно, что ее тяготит эта компания, но она не могла перечить мужчине, с которым пришла.

Я понимал, что Генри зацепило очень сильно. Он не просто хотел эту женщину на ночь, он хотел ее навсегда. Я напрягся. В гостинице нас ждали билеты и собранные чемоданы. До отъезда оставалось несколько часов. Мне не хотелось задерживаться в этом городе еще на сутки или больше. Но, зная Генри, я понимал, что это не блажь. Он услышал голос судьбы.

Прости, что я говорю так патетично. Именно поэтому он, наверное, никогда никому и не рассказывал эту историю. Все выглядело бы слишком мифологично: рок, судьба, предназначение…

Я тронул его за рукав. Но он только поднес палец к губам и отвел мою руку. И тут Элизабет тоже увидела его. Она не изменила положения тела, не вздрогнула, не вздохнула, просто повернула голову на его призыв. И тоже замерла.

Не поверишь, я вдруг увидел яркую дугу, по которой текли их взгляды. Ничего не было: ни пьяных друзей, ни развязного бармена, ни окурков под ногами. Была только эта дорога друг к другу.

Сколько это продолжалось, я не знаю. Потом она спокойно убрала со своего плеча руку своего ухажера, поднялась, взяла сумочку и как будто стряхнула с себя всю прошлую жизнь. Спокойно подошла к твоему отцу и протянула ему руку. Они оба молчали. А я стоял рядом как дурак, понимая, что они просто никого и ничего не видят.

Генри взял ее за руку и повел к выходу. Они двигались так, будто родились вместе, как сиамские близнецы.

Ее кавалер дернулся вслед за ней, но тоже остановился. Слишком очевидно было, что она не будет выяснять с ним отношения. Так уходят навсегда. Ей было легче умереть, чем выпустить руку Генри.

Мы молчали всю дорогу до гостиницы. А когда подошли к номеру, Генри посмотрел на меня и еще раз приложил палец к губам. Потом мы прилетели сюда и они поженились.

Вот и вся история. Знаешь, если бы мне об этом рассказали, я бы отнесся скептически к женщине, которая вот так спокойно меняет одного мужчину на другого. Но я видел все собственными глазами. Она тоже услышала свою судьбу.

А ты спрашиваешь, любила ли она его. Они были частью друг друга. Всегда. Ты понял меня?

Ральф еле смог перевести дыхание. Он был потрясен. Ему в голову не могло прийти, что такое бывает не в книжках. Наконец он начал понимать, что заставило его так мучительно желать эту женщину. Он попал в водоворот настоящей страсти. Он чувствовал всего лишь отблеск их любви и даже с этим не мог справиться. Что же было внутри этих отношений? Элизабет никогда не совращала его, но никогда и не скрывала своей сущности настоящей женщины. Она всецело принадлежала отцу, каждым движением, каждым вздохом, каждым подрагиванием ресниц. Он просто хлебнул чужого вина!

Мальчишка! Если бы он мог тогда понимать это. Да он и сейчас этого до конца не понимает. Он не знает, что такое любовь…

— Значит, она не могла… — убежденно проговорил Ральф.

— Не могла убить его? — уточнил Уильям. — Не могла. Я не знаю, как она будет жить без него.

— А кто тогда? — Ральф смог теперь спокойно сформулировать тот вопрос, ради которого пришел.

— Вот об этом я и хотел побеседовать, — кивнул Уильям. — Я не буду говорить тебе о своих предположениях. Это только домыслы. В этой истории надо разбираться. Можно обратиться в полицию, но это можешь сделать только ты. Или Элизабет.

— Она не будет, — покачал головой Ральф, — слишком потрясена. Да и я не буду. Не хочу, чтобы набежали газетчики. Пусть все остается как есть.

— Ты не хочешь ничего понять? — Уильям был потрясен: он совершенно не этого ожидал от сына Генри.

— Очень хочу, — спокойно ответил Ральф. Он встал и аккуратно поставил на стол стакан, который все это время сжимал в руках. То, что рассказал Уильям, освобождало его от чудовищного подозрения и примиряло с самим собой. Ему больше не надо было ненавидеть себя и Элизабет. Можно было мыслить предметно и спокойно. — Я постараюсь разобраться в этом сам, — твердо сказал он, — а вы мне поможете.

— Я хотел предложить тебе то же самое, — кивнул Уильям. — Думаю, ты сделаешь правильные выводы. А потом мы решим, как его поймать.

Он протянул руку, чтобы скрепить рукопожатием договор, но Ральф почему-то медлил. Он мрачно посмотрел на протянутую руку и тряхнул головой. Оставался самый главный и страшный вопрос. И он его задал:

— Но почему отец?..

— А с чего ты взял, что это он? — развел руками Уильям.

Мужчины посмотрели друг на друга и одновременно кивнули. Хочешь знать причины, посмотри на последствия… Все досталось Элизабет — следовательно виновна она. А если допустить, что это не так, то…

— Давай сделаем вот что, — теперь Уильям мог спокойно изложить свой план, — я найду повод собрать всех у себя. Просто понаблюдай. Расслабься и дай своему воображению свободу. Ты все поймешь сам.

— Но как вы сможете это сделать? — не понял Ральф. — Ведь эта компания собралась вместе сегодня впервые.

— Это мои проблемы, — успокоил его Уильям. — Увидишь, они все здесь будут. Преступника всегда тянет на место преступления — классика детективного жанра. Но давай договоримся, что я тоже в числе подозреваемых.

— Не понял…

— Никто не должен ничего понять раньше времени. И вообще, сделай вид, что твое сегодняшнее заявление всего лишь эмоции.

— Да, пожалуй, так и надо, — согласился Ральф. — Спасибо, Уильям. Я у вас в долгу. Вы дали мне надежду на то, что я не проклят собственным отцом.

— Иди, мой дорогой, — сказал Уильям, пожимая протянутую руку. — Когда все будет готово, я позвоню.