* * *

До утра было еще далеко. Стрелка часов застыла на тридцати семи минутах четвертого и никак не хотела двигаться. Надо заснуть: завтра он должен быть свежим и бодрым. Никому не интересно, что он уже которую ночь не может избавиться от этого тягостного сна. Серый пустой берег океана, холодный ветер и ведущая в никуда дорога… Он шел и шел по берегу, а вокруг не было ни огня, ни души, ни пристани. Пустота и справа и слева. Он знал, что это сон, и пытался вынырнуть из мрака и одиночества, но это ему не удавалось. Дорога все тянулась, а огромный океан все катил волны, и ветер дул в спину, и никто не спешил ему на помощь. Надо проснуться, приказал себе он и открыл глаза…

Надо заставить себя заснуть. Он перевернулся на другой бок и попытался вспомнить что-нибудь приятное и цветное. Но как только глаза закрылись, он опять услышал шум ветра и увидел нескончаемый пустой берег…

Он не хотел анализировать свой сон, потому что попытки понять, о чем сигнализирует ему сознание, ни к чему не приводили. Назавтра все повторится… Он знал, что только усилием воли заставляет себя не заглядывать в ту бездну, которая могла поглотить его уже много раз. Надо держаться за жизнь, за работу, за людей, а не возвращаться каждый раз в тот день, когда это началось…

Он встал с постели, выпил тепловатой воды, опять лег, долго вертелся, а потом перестал бороться с собой и начал вспоминать…

 

1

Вэл никак не мог отделаться от ощущения, что над его головой летают и противно жужжат мухи. Он на мгновение скосил глаза к потолку: конечно, никаких мух не было, да и не могло быть в стерильной операционной. Это просто навязчивая галлюцинация. Но сегодня он почему-то не мог взять себя в руки — мухи в его мозгу продолжали изводить его.

Керри, лучшая операционная сестра бригады, несколько раз осторожно вздохнула. За долгие годы она привыкла по движению глаз определять, что творится на ее территории. Доктор нервничал, а она ничем не могла ему помочь. До того как привезли этого мальчишку, он был собран и даже весел. Две первые операции прошли под обычные довольно циничные замечания, к которым она тоже за много лет привыкла. Керри знала, что это единственный способ защитить себя и отгородиться хотя бы призрачно от боли, грязи и крови, которую они видели не только в этой стране, но и на любом другом континенте, где звучали выстрелы и взрывались противотанковые мины. Они спасали всех, кто мог дойти до госпиталя или кого привозили сюда с места боевых действий. Часто на соседних столах лежали те, кто несколько часов назад стрелял друг в друга. Но они не думали об этом, а резали, чистили раны, сшивали разорванные сосуды, пилили кости… Керри ни разу в жизни не пожалела, что выбрала этот путь. Если ты не можешь изменить мир, то попытайся помочь хотя бы кому-то…

Она еще раз взглянула на доктора: серые глаза сейчас были стальными и казались почти белыми, большой чистый лоб морщился, губы сжались в одну тонкую линию. Керри не могла видеть его лица под маской, но знала, что это именно так: когда он сильно нервничал, то рот его превращался в нитку, а когда шутил или был расслаблен, то его губы были очень даже ничего: нежные и даже чувственные.

Керри автоматически подавала инструменты, ни на минуту не задумываясь, что она делает. Движения были механическими, заученными, точными. Иногда ей казалось, что она даже во сне сможет работать в операционной. Работа давала ей то, чего лишена была ее обыденная жизнь. Страх, надежда, отчаяние, любовь… И каждый раз рождение новой жизни. И именно она была отчасти матерью нового человека, потому что ее руки привыкли совершать этот ритуал. Еще девочкой Керри запретила себе любые чувства, потому что в один день потеряла всех, кого любила она и кто любил ее. Выбор профессии медсестры был абсолютно умственным: она поклялась себе спасти хотя бы одну жизнь, если ей не удалось спасти свою семью. С годами она поняла, что Господь специально подтолкнул ее в спину, лишив всего, что она имела. Здесь в операционной она была на своем месте.

— Что-то не так, доктор? — одними губами произнесла она.

— Все идет по плану, — успокоил ее Вэл. — Меня просто достали мухи.

— Мухи?

— В голове, сестра, в голове. — Вэл попытался улыбнуться. Хорошо, что этого никто не видел, потому что из улыбки ничего не получилось. Так гримаса какая-то. Керри не поверила ему и правильно сделала. Умная, тонкая женщина. Хорошо, что она сегодня в операционной. Вроде как талисман…

— Все будет хорошо, доктор, — подбодрила его Керри. — Вы это уже сотню раз делали.

— Спасибо, Керри. — Вэл не заметил, что изменил традиции и назвал сестру по имени, но она действительно помогала ему сейчас больше, чем сама об этом знала.

Через полчаса больного увезли в палату. Операция прошла замечательно. Вэл был уверен в каждом своем движении. Он действительно сотню раз за последние два года латал осколочные ранения. Нет ничего отвратительнее противотанковых мин. Как правило, к ним попадали с такими ранениями обычные люди, которые не имели отношения к войне, и уже после того, как войска отходили на новые позиции.

Вэл был готов спокойно и профессионально относится к ранениям взрослых мужчин, которые не уставали вести войны по самым разным поводам. Но видеть маленькую ручку или развороченный женский живот было каждый раз невыносимо. Не помогало ничего: никакие самоуговоры, что на войне как на войне, никакое количество виски, которое он вливал в себя вечером после операций, ни число подобных историй, к которым, вероятно, можно привыкнуть…

А сегодняшний мальчишка его просто подкосил. Обычно он старался не смотреть на лицо оперируемого, но сегодня не удержался. Рана была нехорошая: почти вся стопа мальчишки была разворочена и предстояла долгая кропотливая работа. К этому за два года он привык и пока рассматривал снимки и мылся перед операцией, думал только о деле… Но, войдя в операционную, Вэл почему-то сразу увидел тощую ободранную коленку и перевел взгляд на лицо. Его как током ударило. Так не бывает… Не может этот эфиопский парнишка быть похожим на мальчика из Калифорнии. Но они были похожи как братья, только цвет кожи разный. Четыре часа, собирая куски костей и сшивая сосуды и сухожилия, он напрягал все силы, чтобы воспоминания не мешали ему спасти мальчишку. Потом появились мухи…

Хорошо, что рядом была Керри. Ее большое тело и твердый ровный голос были той подушкой безопасности, которая спасла его от аварии. Сейчас, пока он сидел, откинувшись в кресле и вытянув ноги, она раскладывала инструменты для следующей операции. У нее, похоже, никогда не кончается запас энергии. Минуту назад она заглянула к нему, чтобы проверить, готов ли он продолжать работать. Вэл усмехнулся и показал ей глазами, что все в полном порядке. Ему нужно чуть передохнуть и не позволить прошлому мешать. Сейчас он встанет и пойдет мыться, а пока… Пока прошлое накатило на него и в голове замелькали кадры, которые он мучительно стирал из своей памяти.

Вэл никому не рассказывал, почему он поменял работу в престижнейшем медицинском центре и работу кардиохирурга на службу в медицинской бригаде Красного Креста. Об этом знала только Лейла. Мысль о жене могла бы быть сейчас спасительной, но даже это не помогло. Он помнил только, как она уговаривала его не принимать поспешных решений.

Это была его первая самостоятельная операция. Среди учеников Берка Бриджеса, легендарного кардиохирурга, Вэл Слейтер считался первым и самым перспективным. С третьего курса университета он стоял рядом с учителем в операционной, а потом был допущен ассистировать. Никто не сомневался, что со временем он заменит профессора и добьется тех же высот в медицине, а может, и пойдет дальше. Вэл тоже был в этом уверен…

Накануне он проиграл всю операцию в уме, взвесил, проверил, предположил… Он знал, что его страхует сам Бриджес, который был рядом. Он сделал все правильно, операция прошла как по написанному сценарию, к нему нельзя было предъявить никаких претензий… Кроме тех, которые он предъявил к себе сам, когда два дня спустя тринадцатилетний Питер Смит умер.

Никто, даже гений медицины, не может спрогнозировать, как поведет себя человеческий организм, но Вэлу это оправдание было не нужно. Он хорошо помнил свое состояние после операции. Эйфория, сладкая усталость и непомерная гордость от того, что он такой великий. Он заново родил человека! Он позволил себе аплодировать! Он даже отметил это событие бокалом шампанского, которое теперь в рот не берет…

Вэл не стал никому ничего объяснять. Ровно через неделю он подал документы в Красный Крест и попросил, чтобы его отправили в самый сложный район планеты. Он не хотел никому ничего доказывать, просто пытался восстановить справедливость. Надо работать, а не пытаться срывать аплодисменты и готовить себя к карьере успешного, всеми почитаемого кардиохирурга, который будет спокойно жить под крылом знаменитого профессора и под приглядом умной преданной женщины.

Ни трезвые слова учителя, ни слезы Лейлы не помогли. Вэл должен был самому себе доказать, что имеет право называться врачом. Два года с того дня он мотается по миру со своей летучей бригадой и пока не собирается возвращаться. Он все время помнит надежду в глазах Питера в день операции и подкошенные колени его матери через два дня…

— Доктор, все готово, вас ждут, — позвала Керри, заглянув в комнату.

— Иду, — отозвался Вэл, отгоняя воспоминания. — Что у нас?

— Похоже, перитонит, — покачала головой сестра. — Девочка совсем молоденькая. Шестнадцать лет. Видимо, терпеливая. Упала без сознания, только после этого родственники всполошились.

— Анализы? — спросил Вэл.

Керри протянула ему историю болезни и пошла следом.

— Она беременна? — спросил Вэл не оглядываясь — он знал, что Керри предельно внимательна.

— Она замужем, — ответила Керри. — Муж молит сохранить ребенка.

Вэл давно привык и не к таким поворотам. В странах, где ему приходилось бывать, были свои обычаи, с которыми приходилось считаться.

— Посмотрим, — сам себе буркнул он, думая, что ему сегодня везет. Сначала этот мальчик, а теперь девочка, к тому беременная…

Лейла была на седьмом месяце. Она уговорила его завести ребенка, тайно надеясь, что это вернет его в Америку. Вэл не сильно сопротивлялся, потому что очень любил свою жену, тосковал по ней, а также, может, и потому, что епитимья, им самим на себя наложенная, должна была закончиться.

Он был достаточно спокоен по поводу ее состояния: беременность протекала без осложнений. К тому же рядом были ее родители. Если по поводу матери Лейлы он мог сомневаться, то отец никогда не даст единственную любимую дочь в обиду. К тому же жена работала в том самом медицинском центре, из которого сбежал он, и была окружена лучшими специалистами.

Лейла звонила раз в три дня, где бы он ни находился, и подробно докладывала ему о самочувствии. Все было в норме, но сегодня у него почему-то сжалось сердце, когда он подумал, что с ней может что-нибудь случиться, как с этой беременной девочкой.

Вэл вошел в операционную и опять невольно посмотрел на лицо пациентки. Господи, какая красавица, даже несмотря на то, что в лице ни кровинки! Бывают же такие!

Девушке ужа дали наркоз, можно было начинать. Он смотрел на тонкую узкую руку, которая безжизненно лежала на столе, и молил Бога, чтобы с его женой ничего не случилось. Ровно через неделю он будет дома. Просьба об отпуске была удовлетворена, хотя начальник отряда не хотел его отпускать. Вэл понимал, что он действительно нужен здесь, но и Лейле сейчас он тоже очень нужен. Пусть спокойно родит, а потом он подумает, что делать дальше.

— Как ее зовут? — спросил Вэл у Керри, хотя обычно этого не делал.

— Эстер, — тут же отозвалась сестра. — Красивая, правда?

— Ну, давай, красавица, помоги нам, — сказал Вэл и сделал аккуратный разрез на нежном животе.

Через два часа Эстер увезли в палату интенсивной терапии. Ее жизни ничто не угрожало: Вэл действительно был хорошим хирургом, но ребенка спасти не удалось. Девушка была слишком хрупкой, чтобы перенести все, что на нее свалилось. Во время операции Керри рассказала, что муж, который валялся в ногах и просил спасти ребенка, не пожелал вызвать вовремя доктора, к тому же заставил ее таскать тяжести. Вэл не удивлялся тому, что Керри всегда в курсе всех дел: для нее работа была единственным средоточием жизни. Она знала о больных все или почти все. Кто ей это рассказал? Впрочем, какая разница, главное, что эту красавицу ему удалось вытащить…

Вэл с удовольствием глотнул кофе, когда в дверь просунулась хорошенькая головка новенькой сестрички. Девушка открыла рот, потом закрыла, потом все-таки решила, что может позволить себе побеспокоить доктора.

— Мистер Слейтер, вам несколько раз звонила жена, — протараторила она. — Просила срочно с ней связаться.

Вэл чуть не опрокинул чашку. Ну что за день! Он только позволил себе расслабиться и сказать, что все почти хорошо…

— Она не сказала, что случилось? — спросил он как можно ровнее и спокойнее.

— Нет… — замялась сестричка, — но мне показалось, что она очень взволнованна…

— Сколько раз она звонила? — уточнил Вэл. Если это только впечатление сестры, то можно пока не волноваться.

— Три…

— Спасибо… — Вэл запнулся: от волнения, которое с новой силой накатило на него, он никак не мог вспомнить имя этой новенькой.

— Мэгги, меня зовут Мэгги, — догадалась подсказать девушка.

— Да, конечно. Спасибо, Мэгги, вы мне очень помогли, — ответил Вэл, выходя из комнаты.

Мэгги смотрела ему вслед и завидовала его жене. Доктора нельзя было назвать красавцем, но он был настоящим мужчиной, о котором мечтает каждая. К тому же Мэгги слышала, как о нем говорят врачи и больные. Иначе, как Богом, его здесь не называют. А внешне ничего особенного. Высокий, сухой, никаких особых мускулов. Лицо длинное, узкое, глаза небольшие, какие-то бесцветные, рот всегда плотно сжат. Волосы тоже серые, как и глаза, и очень коротко пострижены. Впрочем, в здешних широтах короткая стрижка — спасение, подумала Мэгги. Зато какие у него руки! Большие, крепкие, пальцы длинные, красивые… Если бы он иногда улыбался! За эту неделю она ни разу не видела, как он смеется. Наверное, из-за жены, подумала Мэгги. В бригаде не было тайн, и она уже знала, что жена доктора вот-вот должна родить. Мэгги еще минутку подумала и поспешила по своим делам. Она восхищалась всем, что с ней происходило в последнее время: ее выбрали из двадцати претенденток и она мечтала стать когда-нибудь такой же, как сестра Керри.

— Лейла, хорошая моя, что случилось? — Вэл даже поздороваться забыл, так он был напуган.

— Вэл, любовь моя, как хорошо, что ты позвонил! — Голос Лейлы был низкий и текучий как весенний мед. Вэл почувствовал озноб, который всегда пробирал его при звуках этого голоса. Как же он соскучился по ее телу, дыханию, шелковой коже…

— Ты не звонишь обычно во время операций, — отогнал он наваждение. — Что произошло?

— Прости, милый, но я совершенно извелась, — попыталась оправдываться Лейла. — Наверное, это из-за моего состояния…

— С тобой что-то не то? — нетерпеливо перебил ее Вэл.

— Со мной все в порядке, я же говорила, — быстро ответила Лейла, понимая, как он волнуется там, на другом берегу океана. — Соскучилась только…

— Ты не поэтому звонила, — не поверил Вэл. — Говори, у меня еще полно дел.

— Вэл, любимый, я знаю, что ты можешь мне ответить, но пообещай, что сделаешь то, о чем я попрошу.

— Лейла, я для тебя все сделаю, не томи…

— Господи, как же я хочу, чтобы ты поскорее был рядом, — не удержалась Лейла. — Мне так тебя не хватает.

— Потерпи, милая… — В эту минуту Вэл ненавидел себя за свое упрямство и желание делать то, что он считает нужным. Его жена, его девочка там одна. Ей ужасно страшно, а он… — Я буду ровно через неделю. Ты же знаешь…

— Именно об этом я хотела сказать… Вэл, мама во Франции, в клинике. Ей собираются делать операцию. Я говорила с ней, но она не называет диагноз. Я ужасно беспокоюсь…

— Чего ты хочешь? Мне связаться с Жаклин и узнать, что происходит? — Вэл изо всех сил старался быть спокойным. Он не хотел расстраивать жену, но свою тещу он терпеть не мог. — Ты думаешь, мне она больше скажет, чем тебе?

— Я знаю, что не скажет, — чуть не заплакала Лейла. — Поэтому прошу тебя, поезжай к ней. Я дам адрес клиники.

Вэл чуть не выронил трубку. С ума сойти! Он не был дома уже восемь месяцев, он узнал о беременности жены из письма, он с ума сходит, ожидая встречи… И теперь он должен отложить ее из-за Жаклин и ее фокусов. В смертельную болезнь тещи он не очень-то верил. Как всегда напустила тумана.

— Лейла, уверяю тебя, с ней все в порядке, — попытался убедить он жену. — Дай мне телефоны клиники, я попробую связаться с врачами…

— Вэл, ты же знаешь, я никогда не давлю на тебя. Но сейчас, прости, я ничего не могу с собой поделать. Если ты не поедешь, мне придется лететь самой. Я не угрожаю, просто я это сделаю.

Вэл попытался взять себя в руки. Спорить бессмысленно. Он врач и представляет, какие сдвиги происходят с беременными женщинами. Его умница жена не явилась исключением.

— Солнце мое ненаглядное, — улыбнулся он, — я для тебя луну с неба готов достать… А ты говоришь Франция. Ладно, не волнуйся. Я потрачу на это два дня и привезу тебе полный отчет. Только дождись меня и не рожай никого, пока я буду прохлаждаться на Елисейских Полях.

— Ты шутишь, значит, все в порядке, — обрадовалась Лейла. — Я очень люблю тебя. Записывай, где ее искать.

— А уж как я тебя люблю, ты даже не представляешь, — засмеялся Вэл, радуясь, что его страхи были напрасными.

Неделю спустя Вэл сел на самолет, который летел в Париж, проклиная тот день, когда приличный парень Айман Массарани влюбился в хорошенькую француженку Жаклин. Лучше бы выбрал на роль матери Лейлы кого-нибудь другого…

Вэл поудобнее устроился в кресле и закрыл глаза. Ему не хотелось участвовать во всей этой полетной суете, улыбаться хорошеньким стюардессам, перебрасываться замечаниями с соседом, прислушиваться к ревущим моторам. Он хотел только одного — поскорее оказаться рядом с Лейлой. Как он смог прожить без нее эти два года, Вэл не представлял. Сейчас ему казалось, что она всегда существовала в его жизни, хотя когда они познакомились, ему было уже около четырнадцати…

В класс вошла новая девочка, и Вэл растерялся, потому что впервые в жизни у него перехватило дыхание и начался озноб. До этого момента он как будто не замечал, что человечество состоит из мужчин и женщин. То есть замечал, но не думал, что его может волновать сознание того, что на земле есть существа совершенно не похожие на него…

— Это наша новая ученица, Лейла Массарани, — торжественно представила новенькую учительница. — Она приехала к нам из Франции. Думаю, что мы все поможем ей освоиться на новом месте.

Ребята зашумели: девочки зашипели, оценивая ее одежду, а мальчишки захихикали и зацокали языками. Только Вэл никак не мог вдохнуть в легкие воздух. Она была необыкновенная. Длинные черные волосы, перехваченные бордовым обручем, большой белый лоб, большущие карие глаза с пушистыми ресницами, длинная шея, руки, ноги. Она была так не похожа на вечно кривляющихся девчонок из их класса… Лейла продолжала стоять у дверей спокойно и грациозно. Казалось, что взрослая, очень разумная девушка попала в компанию малышей. Маленький черный пиджак и юбка-шотландка, лакированные черные туфельки, белоснежная водолазка и элегантный кожаный портфельчик — Вэл не знал всему этому названия, но понимал, что их девчонки просто изойдут от зависти… Так изысканно в их школе никто не одевался.

Лейла даже не попыталась улыбнуться, чтобы завоевать симпатии, она просто ждала.

— Что же ты? — удивилась учительница. — Вон свободное место — проходи. Сегодня я тебя спрашивать не буду. Просто сиди и слушай.

Лейла наконец ожила: она слегка кивнула и улыбнулась краешком губ. Единственное свободное место находилось рядом с мальчиком, который почему-то, как только услышал слова учительницы, отгородился от свободного места сумкой и отвернулся к окну.

Вэл сам не понимал, почему он это сделал. Единственное, чего ему до судорог хотелось, — чтобы она оказалась рядом с ним. Но, когда учительница указала на место, которое пустовало второй месяц после отъезда его закадычного друга и считалось неприкосновенным, он инстинктивно выставил оборонительное заграждение. Никто не должен был понять, что ему эта девочка очень нравится…

Лейла спокойно подошла к его столу, сказала «привет» и опустилась на стул. Она же на голову выше меня, подумал Вэл и решил, что жизнь его кончена. Он никогда, никогда не сможет с ней заговорить… Впрочем, она, видимо, тоже не считала нужным с ним разговаривать. Она открыла свой портфель, вынула оттуда блестящий пенал, розовую тетрадь, потом аккуратно сложила руки на столе и подняла голову.

Так они просидели рядом три года. Конечно, за три года он смог перерасти Лейлу, и теперь она была на полголовы ниже, но так и не решился с ней заговорить по-настоящему. Его всегда начинал бить озноб, когда она вдруг поворачивала к нему голову и спрашивала о чем-то своим низким медовым голосом. Вэл отвечал односложно или просто тыкал в книгу, показывая, какое упражнение надо делать. Но это было нечасто: Лейла училась блестяще и всегда была внимательна на занятиях. А когда ему приходилось о чем-то просить ее, он страшно боялся, что его голос может сорваться, поэтому пытался обходиться жестами.

Для учеников одного класса, которые к тому же неизменно садились вместе, такое поведение можно было бы назвать странным, но почему-то никто их не трогал. Видимо со стороны было виднее. Все их одноклассники почему-то понимали, что у них какие-то свои тайные и непростые отношения.

Так и не сказал бы он ей ни слова, если бы не тот роковой день, когда он спас ее в духе настоящей романтической истории… При всей своей замкнутости и молчаливом французском изяществе Лейла сумела подружиться с ребятами и всегда участвовала во всех вечеринках, массовых мероприятиях и прочих юношеских увеселениях. Девчонки простили ей инакость, потому что Лейла никогда никого не критиковала, не участвовала в вечных девчачьих кружках и кружочках, а была ровной и доброжелательной со всеми. Они доверяли ее вкусу и бегали советоваться по поводу макияжа, платьев и модных аксессуаров. Она умела одним штрихом сделать обычное платье нарядным, подобрать сумочку, красиво повязать шарф, выслушать откровенные излияния и никому ничего не передать… А мальчики, став почти мужчинами, глядя на нее, понимали, что дружеское общение с этой девочкой трудно заслужить и относились к ней по-рыцарски. К тому же она никогда не чванилась, а помогала тем, кому трудно было с учебой. Могла потратить несколько часов, чтобы помочь найти нужную литературу или объяснить не понятую на занятиях тему.

В тот день Вэл заглянул на вечеринку только потому, что голова его нуждалась в абсолютном покое и пустоте. Он хотел трепаться с ребятами о глупостях и рассматривать девчонок. Последние полгода Вэл практически не выходил из дому, потому что изо всех сил готовился к поступлению в университет. Он давно знал, что хочет быть врачом, более того кардиохирургом. Откуда к нему пришла эта мысль, он не понимал, но точно знал, что это единственное дело, которым ему нужно заниматься в жизни. Он пока никого не посвятил в свои планы, потому что не хотел огорчать родителей. Отец рассчитывал, что сын после окончания школы станет рядом с ним за прилавок магазина, который они с матерью любили едва ли не больше собственных детей. Во всяком случае, иногда Вэл ревновал родителей к их работе. Вэл понимал, что отцу, которому едва исполнилось пятьдесят, еще долго не нужны будут помощники, но родители мечтали, чтобы сын продолжил их дело. Когда-то они вложили в свой небольшой бизнес не только все сбережения, но и всю свою энергию и молодость. Это дало отдачу: их магазин стал не только доходным бизнесом, но и своеобразным клубом многих горожан. Для отца и матери это было и работой, и развлечением и компанией, в общем всей их жизнью. Но Вэла такая судьба не устраивала. Ему было скучно в тесном мирке маленького городка, где все знают друг друга по имени и ничего настоящего не происходит… Он хотел подвигов и свершений. Миссия спасителя, а именно так он представлял статус кардиохирурга, казалась ему вполне достойной его ума и талантов.

Но он ни с кем не мог поделиться своими мечтами. Отец не донимал его вопросами, чем он занимается, закрывшись в комнате, наивно полагая, что всякой ерундой. А Вэл притаскивал все новые статьи о достижениях медицины, тратил карманные деньги на покупку медицинских атласов и, пробираясь сквозь дебри непонятных терминов, получал ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что подбирает ключи к своей тайне. Если все будет складываться так, как он рассчитывал, то он сможет добиться приглашения от университета, на медицинском факультете которого преподает светило современной кардиохирургии…

Но даже самому отъявленному фанатику иногда нужен отдых, поэтому сегодня Вэл наслаждался громкой музыкой, глупыми шутками, смотрел на танцующих и потягивал пиво. Вообще-то он его не любил, но сейчас решил, что может себе позволить расслабиться…

По правде сказать, наблюдал он за одной Лейлой. Она была сегодня фантастической. Он ни разу не видел, как она танцует, поэтому не мог оторвать глаз от ее гибкого гладкого тела, от блеска глаз, точных и грациозных движений рук. Иногда они встречались взглядом, и девушка улыбалась ему маняще и весело. Она провоцировала его, и у Вэла кружилась голова, когда он представлял, что может танцевать с ней, трогать ее талию, касаться щекой ее горячей розовой щеки, шептать нежности в маленькое прелестное ушко с капелькой жемчуга… Он почувствовал, что земля завертелась у него под ногами, потом тело его сделалось легким и он полетел над землей, извиваясь в такт музыки, а Лейла плыла рядом с ним. Конечно, ничего этого наяву не происходило, он продолжал полусидеть на диване и потягивать пиво, однако мир вокруг изменился, даря ему неземные ощущения. В первый раз Вэл совершенно серьезно сказал себе, что ни одна другая девочка никогда не будет летать рядом с ним над землей, только она с глазами ласковой косули, с нежной гибкой шеей и медовым голосом…

Когда народ устал, все решили выйти на лужайку перед домом, чтобы подышать прохладным вечерним воздухом. Ребята курили, а девчонки никак не могли остановиться и прыгали как молодые козлята по лужайке. Лейла с подругой, взявшись за руки, кружились и верещали от счастья. Она раскрутились так сильно, что руки не выдержали, пальцы разжались и обе они покатились по траве… Все захохотали. Подруга Лейлы поднялась, тоже смеясь, и стала одергивать задравшуюся юбку…

И тут Вэл понял, что что-то случилось. Лейла как-то кособоко пыталась собрать свое тело. Он видел, что она никак не может подняться и ей совсем не смешно. Он первым подскочил к ней и схватил ее за плечи. Лицо Лейлы, всегда такое спокойное и милое, было перекошено от страха и боли.

— Что?! — закричал Вэл. — Тебе больно?

Она затрясла головой, и из ее глаз хлынули слезы.

— Да говори же! — взмолился Вэл. — Где больно? Покажи!

Он уже знал, что у людей бывает болевой шок и часто больной не может объяснить, что с ним случилось. Похоже, что с Лейлой сейчас было что-то вроде этого. Он судорожно стал ощупывать ее ноги, ребра, голову…

И вдруг увидел, что она протягивает ему правую руку, которую поддерживает левой. По руке широкой лентой стекала кровь. Весь подол был уже пропитан кровью. Видимо, рана была серьезная и глубокая. Лицо девушки теряло краски. Это уже был не просто болевой шок, а реакция на потерю крови. Через несколько минут она может потерять сознание! — пронеслось в голове Вэла. Жгут, нужен жгут! Простая веревка, лента, ремень… Черт! Ремня на нем не было, ленты в волосах у Лейлы тоже. Вэл рванул к ребятам, которые в один миг протрезвели и замерли, никто не успел произнести ни слова.

— Быстро! Пояс, ленту, что-нибудь! — скомандовал Вэл. — Быстро!

Через секунду оторопь прошла и ребята принялись осматривать себя в поисках требуемого. Наконец одна из девчонок протянула довольно длинную шелковую ленту.

— Звоните в больницу! — приказал Вэл и кинулся к Лейле.

Она старалась изо всех сил, но глаза ее почти закатились.

— Потерпи, Лейла, сейчас я помогу.

— Вэл… — Она даже попыталась улыбнуться.

— Сейчас приедет бригада, они все сделают: продезинфицируют рану, наложат повязку, отвезут в больницу, сделают уколы…

— Откуда ты все это знаешь? — шепотом спросила Лейла. — Нас ведь этому никто не учил.

— Я потом тебе все расскажу, — пообещал он, неловко накладывая жгут. — Молчи пока, потом будет куча времени.

— Неужели ты будешь когда-нибудь со мной разговаривать? — прошептала Лейла и потеряла сознание.

Какое счастье, что он хотя бы что-то понимал в медицине. Если бы его не оказалось на той злополучной вечернике, она могла бы погибнуть от потери крови, пока ждали «скорую». Вэл до сих пор, когда вспоминал эту историю, благодарил Бога, что именно медициной ему так хотелось заниматься, а не рисованием или еще чем-нибудь. Но, с другой стороны, он отлично понимал, что, не окажись он в роли спасителя, у него никогда не нашлось бы смелости подружиться с Лейлой.

Когда приехали врачи, он сам донес ее до машины. Кто-то похлопал его по плечу и сказал, что теперь как честный человек он просто обязан жениться на спасенной девушке. Вэл зло отмахнулся и, когда машина отъехала, не прощаясь ни с кем, пошел домой. Он проплакал как мальчишка всю дорогу: ужас от того, что он мог потерять ее, страх не успеть, его неуклюжесть и беспомощность должны были найти выход. Вэл размазывал слезы по щекам и только дома увидел, что весь в крови. В ее крови…

К счастью, родители допоздна были в магазине и ему не пришлось объяснять, что произошло. Он сам отстирал майку, вымылся, потом заперся в своей комнате, чтобы проверить по книгам, все ли он сделал правильно. И только, когда убедился в том, что все его действия был грамотными, рухнул в кровать.

Лейла позвонила сама через неделю, за которую он извелся и похудел. Он знал, что ей сделали операцию. Знал, что все нормально. Но знал, что до выздоровления еще очень далеко: осколок стекла, который неизвестно как оказался в траве, перерезал ей не только вены, но и сухожилия.

— Здравствуй, Вэл, — услышал он ее спокойный голос и чуть не выронил трубку.

— Ты откуда звонишь? — спросил он, прочистив горло.

— Из дому, — ответила она, как будто они разговаривали так каждый день. — Ты придешь ко мне?

— Почему из дому?! — возмутился Вэл. — Как они могли тебя отпустить?!

— Меня отпустили сегодня утром, когда сделали все анализы. Сказали, что я вполне могу полежать и дома.

Он хотел спросить, что с рукой, но вопрос застрял у него в горле. Пусть она сама скажет ему.

— Ты не ответил, — мягко напомнила ему Лейла. — Ты придешь? Я одна дома. И очень хочу видеть тебя.

— Конечно, приду, — выдохнул Вэл. — Я всегда буду рядом с тобой. — Он сам не представлял, что может когда-нибудь сказать ей подобное, но слова вырвались и вернуть их было нельзя.

Это было их первое объяснение в любви. Потом было много слов — нежных, глупых, романтических, — но эти были самые главные.

Она сама открыла ему дверь. И через мгновение он уже обнимал ее, как мог раньше обнять только во сне. Она была именно такая, какой представлялась: тоненькая, гибкая душистая. Когда он поднял ее лицо и посмотрел в глаза, то увидел, что по лицу рекой текут слезы. Она плакала беззвучно, не всхлипывая и не вздрагивая.

— Лейла, что ты? — испугался он. — Все же хорошо… Тебя отпустили, значит, они не боятся.

— Все хорошо, — кивнула она. — Но я теперь никогда не смогу быть кем хочу.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Вэл осторожно повернул ее и подтолкнул к дивану. — Успокойся, пожалуйста, и объясни. Что сказали тебе врачи?

— Они сказали, что все в порядке, — всхлипнула Лейла. — Но я и сама все знаю. Понимаешь, сухожилия, правая рука. Я смогу ее разработать, если все сложится удачно… Но я никогда не смогу владеть ею по-настоящему хорошо.

— Глупая, ты же не собираешься быть художником, — неуклюже попытался успокоить ее Вэл.

— Художником — нет, — грустно улыбнулась Лейла. — Я мечтала быть нейрохирургом…

Вэл онемел от удивления. Вот это да! Кто бы мог подумать! Вот это девчонка!

— Ты? Нейрохирургом? — Он никак не мог поверить.

— А почему тебя это удивляет? — вскинула голову Лейла и слезы ее наконец остановились. — Я мечтаю быть врачом всю жизнь.

— Дело в том, что я тоже мечтаю быть врачом, — выдавил Вэл. — Только я хочу быть кардиохирургом.

Лейла вдруг улыбнулась и погладила ошеломленного Вэла по щеке.

— Значит, все отлично. Мы так и будем сидеть вместе. Только мне придется выбрать другую специализацию. Я боялась, что после школы нам придется расстаться.

— Лейла, — Вэл не мог поверить своим ушам, — неужели ты…

— Что я?

— Ну, я не знаю как сказать… — замялся Вэл.

— И говорить нечего, — пожала плечами Лейла. — Все знают, что мы с тобой когда-нибудь будем вместе. Я вот только все ждала, когда ты наконец вырастешь.

Вэл был ошеломлен. Он боялся лишний раз взглянуть на нее, у него начинало першить в горле, когда он обращался к ней с невинным вопросом, а она, оказывается, все давно решила…

— Ты хочешь сказать, что…

— Ну, решайся! — опять улыбнулась она.

Вэл замотал головой.

— Хорошо, — согласилась Лейла. — Скажу я. Я влюблена в тебя уже три года. С того самого момента, когда увидела, как ты закрылся от меня своей дурацкой сумкой.

— Я не закрывался, — возразил Вэл. — Все было не так.

— Именно закрывался, — засмеялась Лейла. — Да еще и к окну отвернулся, чтобы меня не видеть. Собственно говоря, я до сих пор не понимаю, почему ты не прогнал меня. Ровно через неделю мне под страшным секретом сообщили, что ты женоненавистник и целый выводок наших барышень тоскует от неразделенной любви к тебе.

— Ко мне? — не поверил Вэл. — Да ни одна девчонка ни разу даже в мою сторону не посмотрела. Ни одной записки…

— Какие записки, если ты никого не замечал, кроме учебников? Мне о тебе все доложили и сказали, чтобы я особо ни на что не рассчитывала.

— А ты рассчитывала? — подначил ее Вэл.

— Я терпеливо ждала, когда ты созреешь, — притворно вздохнула Лейла. — Поверить в то, что тебе совсем не нравятся девочки, я не могла.

Вэл был счастлив то ли от того, что она перестала плакать, то ли от того, что мог наконец поведать ей все, о чем не мог сказать, каждый день сидя с ней за одним столом.

— Я боялся на тебя смотреть, — признался он, — ты была такая красивая, такая чужая и спокойная. Мне же было всего пятнадцать…

— Знаешь, а я подумала, что ты самый умный мальчик, которого я когда-либо видела, — призналась Лейла.

— Ну вот, — Вэл сделал вид, что расстроился, — а я-то думал, что тебя поразила моя потрясающая мужская красота…

— Ты самый красивый и самый лучший в мире, — нежно сказала Лейла. — И если ты сейчас же не поцелуешь меня, я просто сойду с ума или решу, что ты привидение.

Вэл наклонился и осторожно притронулся к краешкам ее губ. Он не знал еще, что от этого можно умереть…

Господи! Как же он соскучился по ней! Вэл потянулся в кресле, подвигал затекшими от долгого сидения ногами и с удовольствием зевнул. Если все благополучно с Жаклин, то через три дня он будет целовать соблазнительные губы Лейлы столько, сколько ему захочется.

 

2

Вэл посмотрел на часы: до конца полета оставалось минут двадцать. В салоне было душно, народ занервничал, предвкушая посадку. Вэл и сам не слишком любил эти последние минуты полета, когда ожидание земли становится почти невыносимым, когда все начинают лихорадочно посматривать в иллюминаторы, говорить нарочито бодро, скрывая естественный страх, прислушиваться к работе двигателей и считать круги, который самолет совершил, заходя на посадку.

Вэл видел столько боли, крови и неоправданной молодой смерти, что давно научился относиться к катастрофам как истинный фаталист, но сегодня он почему-то тоже нервничал. Хотя скорее его настроение зависело не от результата полета, а от предстоящей встречи с матерью Лейлы.

Он отлично помнил их первую встречу и свое ощущение, что Жаклин похожа на заводную куклу. Такая же красивая, холодная и насквозь искусственная.

После первого же их объяснения Лейла решила, что должна познакомить его с родителями. Она уверила Вэла, что и родители мечтают с ним встретиться, поскольку желают выразить благодарность за спасение дочери. Вэл попытался увернуться от этой процедуры, но Лейла убедила его, что рано или поздно это все равно случится, поэтому и тянуть нечего. Она сказала, что в ближайшее воскресенье родители устраивают маленький праздник по поводу ее благополучного возвращения из больницы и очень хотели бы, чтобы с ними отметил это событие «виновник торжества». Последним аргументом было то, что отец Лейлы сам собрался звонить ему сегодня вечером. Хорошо, что Лейла сказала ему об этом. Хорош бы он был, если бы стал заикаться при разговоре с ее отцом.

Вэл и сам не понимал, почему так сопротивляется. Он был знаком с большинством семей своих одноклассников… Но он не был так долго влюблен ни в одну из них. К тому же семья Лейлы всегда казалась ему очень странной и не похожей на остальных жителей городка. Он долго не мог понять, что привело успешного коммерсанта и его жену-француженку в их маленький городок. Неужели во всей огромной стране не нашлось для них более подходящего места? Лейла со смехом объяснила это романтическим порывом своей матери. Когда муж сообщил ей, что в связи с бизнесом они должны переехать жить в Америку, то она просто с закрытыми глазами ткнула в карту и заявила, что будет жить только в этом месте. Отец не стал сопротивляться, он привык исполнять все капризы своей жены. Он смог устроить дела так, что у них появился прекрасный дом, дочь поступила в приличную школу, а жена… Жаклин проводила дома совсем немного времени: она с удовольствием путешествовала по стране и половину года проводила в родной и обожаемой Франции.

Лейла говорила о матери с оттенком грусти, но с восхищением. Вэл почувствовал, что ей не хватает материнской любви и заботы и она променяла бы часть любви отца на простые разговоры с матерью…

— Не бойся, ты им очень понравишься. — Она опять погладила его по щеке, и Вэл понял, что он будет всегда исполнять любое ее желание, если она будет так же кротко и просительно смотреть на него своими оленьими глазами.

Отец Лейлы действительно позвонил вечером того же дня. Он просто и сердечно поблагодарил Вэла и пригласил его на семейный ужин, сказав, что хочет лично познакомиться с человеком, о котором столько слышал от дочери. Вэл ответил, что обязательно придет и три дня прикидывал, как одеться и как себя вести. На это время он даже забыл о любимых книгах и научных статьях.

Родители Лейлы вместе встретили его у дверей. Вэл замер от восторга, когда увидел мать девушки. Это была настоящая изысканная красавица: тонкая, с прекрасной фигурой, очень элегантная, с классически правильными чертами лица. Он даже не мог точно сказать, что в ней так хорошо и чем ее лицо отличается от тысячи лиц, которые он видел, но она была как бы из другого измерения. Он поймал себя на том, что глупо улыбается и никак не может найти подходящие слова, чтобы высказать ей свое восхищение. Но Жаклин окинула его таким холодным и оценивающим взглядом, что все хорошие чувства были в момент заморожены. Вэл догадался, что мать разочарована выбором дочери и для нее его приглашение только дань формальной благодарности. Жаклин не стала задерживаться, заявив, что занята в столовой, и предоставив мужу самому разбираться с мальчиком.

Айман Массарани его не разочаровал. Во-первых, они были похожи с Лейлой как две капли воды: те же удлиненные глаза с пушистыми ресницами, большой лоб, форма носа, губ. Но отец был настоящим восточным мужчиной — большим и грузным, с характерным оливковым оттенком кожи и густыми курчавыми волосами, тронутыми сединой. А у Лейлы те же черты лица были тонкими и изящными, к тому же она была высокой и худенькой, а волосы покрывали ее голову как шелк. Лейла, к счастью, совершенно не была похожа на мать, она взяла у нее только отличную фигуру и неподражаемый французский шарм.

Отец Лейлы радушно улыбнулся Вэлу, протянул ему руку, а потом не удержался и на мгновение прижал мальчика к груди. Вэл смутился, но не стал отстраняться и сделал вид, что не заметил, как моментально заблестели глаза у этого взрослого и сильного мужчины.

Они уселись в большие кремовые кресла у маленького столика и начали вести светскую беседу, ожидая, когда женщины пригласят их к столу. Удивительное дело, даже с отцом Вэл никогда так легко себя не чувствовал. Они могли бы обменяться ничего не значащими замечаниями о погоде и школьных делах, но отец Лейлы так внимательно и заинтересованно спрашивал у Вэла о его жизни, увлечениях, семье, что тот расслабился и начал спокойно и искренне рассказывать о своей жизни. Он говорил с этим посторонним мужчиной о том, о чем никогда бы не решился говорить ни с кем другим, потому что видел в его умных проницательных глазах поддержку. За каких-то полчаса Вэл рассказал ему о своей самой главной тайне — о желании стать известным кардиохирургом. Когда Лейла пришла звать мужчин к столу, Вэл даже немного расстроился, потому что замечания и советы Аймана были тем вектором, которого ему так сейчас не хватало. Если бы собственные родители могли его так слушать и понимать…

За ужином Вэл пытался понять, почему мать Лейлы производит такое отталкивающее впечатление. Она действительно была невероятно красива: белые, будто присыпанные пудрой волосы кольцами обрамляли тонкое фарфоровое лицо с высокими скулами и чуть впалыми щеками, брови тонкие, но густые и темные, разлетались от переносицы аристократического ровного носа, губы не полные и не узкие, а правильной формы, глаза… Глаза были тоже прекрасны, но холодны. Они действительно были похожи на льдинки — такие же голубовато-зеленые и прозрачные. Если бы взгляд ее был озарен хоть каким-то чувством, но этого не было и в помине… Жесткость и расчет. Даже когда она смотрела на дочь, в глазах ее не было ни материнской ласки, ни сострадания, ни умиления. Как будто бы с Лейлой ничего не произошло. И вдруг Вэл понял, кого она ему напоминает. Статуя! Нет, скорее кукла из мрамора. В статуе есть какая-то мысль, чувство. А в этой женщине была только запрограммированная, сделанная красота. И при этом никакого сомнения, что она центр вселенной. Вэл однажды и навсегда определился в чувствах к будущей теще и за многие годы не сумел найти в этой женщине ничего, что смогло бы примирить его с ней.

В тот памятный вечер только ласковые, теплые глаза Лейлы и непринужденная беседа с ее отцом помогли Вэлу достойно перенести пытку этим семейным ужином. Впоследствии он старался не попадаться Жаклин на глаза, а уж если это случалось, ограничивался формальными словами и жестами. Лейла догадывалась, что Вэл не смог полюбить ее мать, хотя он никогда ей об этом не говорил. Она не пыталась их сблизить, зная свою мать, но сама любила ее безгранично и трепетно, все и всегда ей прощая.

Вэл подумал, что Жаклин нарочно устроила весь этот спектакль с предстоящей операцией, чтобы оттянуть все внимание на себя и свои проблемы. В кои веки центром семейных проблем могла стать ее собственная дочь, которая вот-вот должна была родить! Или бедная женщина никак не может смириться с тем, что появится на свете человек, который с полным правом станет называть ее бабушкой?

Вэл усмехнулся, но думать об этом было довольно горько. Ему-то было все равно, а вот Лейла, которой, несмотря на всю ее самоотверженность, нужна сейчас материнская поддержка, вряд ли относится к этому столь же спокойно.

Врач внутри Вэла говорил ему, что женщина, которой уже далеко за пятьдесят, вполне может жаловаться на здоровье. Но обычный человек и мужчина протестовали против доводов разума. Ну да бог с ней! Добраться бы до нее, а там он быстро поймет что к чему…

Устроившись в недорогой гостинице и наскоро приведя себя в порядок, Вэл набрал номер, который дала ему Лейла.

— Добрый день, мадемуазель, — ровным голосом сказал он, когда трубку сняли. — Могу ли я поговорить с мадам Массарани?

— Представьтесь, пожалуйста, месье, — любезно, но требовательно ответили на том конце провода.

— Это ее зять, Вэл Слейтер, мне дала ваш номер ее дочь, — не теряя самообладания, ответил он, хотя ему хотелось разнести аппарат вдребезги.

— Месье Слейтер? — с сомнением произнес голос. — Боюсь, ничем не могу помочь. Мадам не предупреждала о вашем звонке. Всего хорошего. — Трубку повесили.

Вэл с недоумением посмотрел на противно пищащую трубку. Вот это номер! Он сделал крюк, чтобы помочь собственной теще, а его не собираются допускать до ее холеного немолодого тела!

Первой мыслью было позвонить Лейле и сказать все, что он думает по поводу Жаклин, ее болезней, ее постоянных приездов в этот город любви, ее тайн… Он не удивится, что она всего лишь нашла повод подольше не возвращаться к своему мужу, который верит всем ее словам и заверениям. Вэл не сомневался, что Жаклин никогда не любила своего мужа, и если бы Лейла не была столь отчаянно похожа на отца, то он был бы уверен, что и ребенка она родила не от него…

Через пару минут он поблагодарил себя за то, что не успел набрать номер и Лейла не услышала всего, что он тут напридумывал. Уж если он здесь, он обязательно увидит свою драгоценную тещу, черт бы ее побрал!

Вэл сосчитал до десяти и опять набрал записанный номер.

— Не кладите трубку, пожалуйста, — сказал он, прежде чем ему ответили. — Это опять Вэл Слейтер.

— Боюсь, месье, что я ничего не могу добавить, — бесстрастно ответил все тот же вежливый и чужой голос.

— Тогда я добавлю! — Вэл скрипнул зубами. — Если вы не скажете мне, как я могу связаться с мадам, я обращусь в полицию с заявлением об исчезновении моей тещи.

— Это ваше право, — спокойно ответили ему. — Я выполняю волю мадам. Она, наверное, могла предположить, какие будут последствия, когда отдавала распоряжения.

Вэл понял, что ничего не сможет добиться у этого автомата, и решил сменить тактику, хотя полевая жизнь научила его избегать компромиссов.

— Мадемуазель, выслушайте меня… Его голос обрел бархатные нотки и просящие интонации. — Мы очень дружны с Жаклин, не думаю, что она давала распоряжение именно по поводу моего звонка. К тому же я знаю, что она обеспокоена предстоящей операцией. Я примчался с другого континента, чтобы быть рядом с ней.

— Операцией? — удивилась трубка. — Так вы знаете?

— Ну конечно, я все знаю, — поспешил уверить ее Вэл. — Именно поэтому я здесь. Я врач. Она сама просила меня об этом, и я не понимаю, почему Жаклин не предупредила… Я приехал поддержать ее и… — Он намеренно назвал тещу по имени, тем самым подчеркивая их близость. Черт разберет этих французов, может быть это сработает?!

— Простите, это меняет дело, — более приветливо ответили ему. — Записывайте адрес клиники. Операция будет только через два дня. Думаю, мадам сможет встретиться с вами.

— О, спасибо, — горячо поблагодарил Вэл и почти не кривил душой: ему так хотелось поскорее покончить с этим делом. — Диктуйте!

Ему продиктовали адрес клиники и объяснили, как до нее добраться. Вэл поблагодарил, положил трубку и внимательно вчитался в адрес. Клиника явно была частная и находилась в Версале. Господи, еще и туда ехать, подумал он, потом решительно свернул бумажку с адресом, сунул его в карман брюк и отправился на встречу с «бедной» Жаклин.

Через несколько часов он готов был грызть землю от ярости. Его даже не утешил тот факт, что он побывал в одном из прославленных французских городов — можно сказать, жемчужине Франции. Какое ему было дело до версальских дворцов и грандиозных ландшафтных находок прошлых столетий, если его так нагло и беспардонно надули!

Пока он добирался до клиники, он еще надеялся, что все его усилия не напрасны. Мало ли что может быть? Он должен успокоить Лейлу и дать ей строгий профессиональный отчет о состоянии здоровья ее матери. Вэл прекрасно понимал, что ничего смертельного не происходит, потому что в подобных случаях люди себя так не ведут. Она бы никогда не улеглась в больницу по серьезному поводу без того, чтобы под окнами не дежурил преданный муж, но…

Практически все сомнения были развеяны, когда он увидел клинику. Это походило скорее на вальяжное загородное поместье с огромным тенистым садом, фонтанами и плавающими лебедями. В его жизни боль и страдания обитали в других, более прозаических условиях…

После долгих уговоров и уверений дежурный, который больше походил не на медицинскую сестру, а на дворецкого, соизволил куда-то позвонить, а потом препроводил его в элегантный холл, обставленный тяжелой антикварной мебелью. Через полчаса глупейшего ничегонеделания, от которого у Вэла сводило зубы, пред его ясные очи предстала сама мадам.

Она вошла к нему как вдовствующая королева к самому незначительному из своих подданных. Розовый шелковый халат, отороченный страусиными перьями, серебреные туфли на высоких каблуках, прекрасный макияж — никакой болезнью тут и не пахнет.

Жаклин даже не попыталась выразить радость, как будто он был совершенно посторонним человеком, а не отцом ее будущего внука.

— Здравствуй, Вэл, — сказала она, даже не протянув руки. — Какими судьбами?

Вэл растерялся: она всегда умела дать ему почувствовать, что он незваный гость в ее жизни и ее семье.

— Здравствуйте, Жаклин, — проговорил он, сглатывая невольную обиду и разочарование. — Прекрасно выглядите.

— Надо же, — она подняла свою суперправильную бровь. — Ты научился говорить комплименты?

— Я просто констатирую факт, — не смог удержаться он от колкости. — Лейла была так обеспокоена вашим здоровьем, что попросила меня вас навестить.

— Ах так это она тебя сюда прислала, — усмехнулась Жаклин. — По своей воле ты бы никогда не приехал.

— А вам не кажется, что сейчас не время обсуждать наши отношения? — сорвался Вэл.

— Я и не обсуждаю, — покачала головой Жаклин, — просто констатирую факт.

— Если вы хорошо себя чувствуете, то зачем было волновать дочь, которой сейчас необходим покой и только положительные эмоции?

— Вэл, не тебе об этом говорить. — Глаза ее метнули молнии. — Это ты бросил мою дочь в самый трудный для нее момент, чтобы тешить свое самолюбие. Скажи, что это не так.

Она точно рассчитала удар, и Вэл вынужден был промолчать, потому что и сам считал, что должен быть рядом с Лейлой.

— Я не благодарю тебя за то, что ты приехал. Я тебя об этом не просила. А что касается впечатлений Лейлы, то она всегда была слишком импульсивной…

Вэл сжал кулаки. Если бы он мог, он заставил бы ее расстаться с этой холодной усмешкой.

— Передай ей, что со мной все в порядке, — сказала Жаклин, поднимаясь с кресла и показывая, что аудиенция окончена. — Всего хорошего.

— Какая операция? — спросил Вэл, чувствуя себя полным идиотом.

— Это клиника, где делают пластическую хирургию, — ответила Жаклин, которая почему-то решила над ним сжалиться. — Но мне не хотелось бы, чтобы кто-то об этом знал. Лейла тоже узнала случайно.

Вэл посмотрел на нее и впервые понял, что даже статуи стареют. Она ничего и никого никогда не любила, кроме своей красоты, и ей невыносимо терять единственное свое богатство. Ему на какой-то миг даже стало жаль ее.

— Мне некому об этом рассказывать, — спокойно ответил он. — Кроме Лейлы. Ей я скажу правду. Всего хорошего. — Он развернулся и вышел. Мгновение, которое смирило его с Жаклин, ушло, и теперь его душил гнев из-за того, что он потерял три драгоценных дня, который мог провести рядом с Лейлой…

Вэл вернулся в гостиницу и заказал билет на ближайший рейс. Самолет улетал в шесть утра. У него было немного времени, и он решил, что имеет полное право завалиться спать, как человек, выполнивший тяжелую физическую работу. Единственное, что он должен был сделать, это позвонить жене и успокоить ее по поводу здоровья матери. Не очень-то приятно было рассказывать всю эту историю, но заставлять Лейлу волноваться лишние несколько минут ему не хотелось. Он посмотрел на часы и понял, что безбожно опоздал: дома сейчас глубокая ночь. Он не будет будить Лейлу, чтобы сообщить ей, что все нормально. Ничего страшного не произойдет, решил он, засыпая, если он расскажет ей все, когда они встретятся…

Голова его коснулась подушки, губы растянулись в блаженной улыбке, тело постепенно наполнилось теплом и потеряло вес — он заснул.

Родной город встретил его солнцем. Несмотря на долгий перелет, Вэл был свеж и бодр. Он прекрасно выспался перед полетом, в самолете полистал глянцевые журналы, с аппетитом поел и даже с удовольствием выпил пару стаканов пива. С возрастом он оценил этот напиток: пиво не ударяло в голову, а великолепно и незаметно расслабляло. Душа его пела: еще совсем немного — и он прижмет к груди Лейлу. Для нее будет сюрпризом то, что он появится сегодня. По всем расчетам, он мог прилететь только через день. Главное, чтобы не родила от радости, усмехнулся он, пробираясь сквозь толпу к выходу. Сорок минут на такси, и он дома… Он уже выбрался на финишную прямую, как на него неизвестно откуда со всего размаху налетело нечто достаточно легкое, но почему-то очень твердое. Это нечто врезалось ему прямо в солнечное сплетение, и на мгновение он задохнулся и потерял ориентацию в пространстве. В глазах потемнело, и он помотал головой, чтобы прийти в себя.

Тоненькая светловолосая девушка, которая так спешила куда-то, что врезалась в него, скукожилась на блестящем полу и схватилась обеими руками за лодыжку. Наверное, подвернула ногу, когда падала, понял Вэл. Ну, никто не виноват: нечего было так нестись!

— Эй! — позвал он.

Девушка услышала его, но только дернула плечом — мол, идите своей дорогой — и продолжала тереть ногу. Вэл отлично понимал, что ничего серьезного не произошло, но худенькие плечи девушки были такими обиженными и несчастными, что у него вдруг сжалось сердце. Он опустился рядом с ней на корточки и попытался заглянуть в лицо. Она повернулась, и он увидел, что в ее глазах блестят слезы. Хорошенькая и несчастная. Светлые легкие волосы, пухлые розовые щеки, брови-ниточки, маленькие губки и огромные синие глаза. Кукла. Она совершенно не похожа на Лейлу, но он почему-то в эту минуту подумал, что Лейла все эти восемь месяцев должна была чувствовать то же самое: обиду за то, что в жизни все так несправедливо. Вместо того чтобы гулять по вечерам с любимым мужем по улице, а ночью давать ему слушать живот и тихонько смеяться над его изумленной физиономией, она должна была изображать сильную, умную и волевую женщину, которая со всеми невзгодами справится сама. Бедные женщины, почему-то подумал Вэл обо всех них сразу. Но здесь и сейчас он мог заставить эту девочку не плакать.

— Дайте я посмотрю вашу ногу, — сказал он достаточно грубо, потому что знал, что в этих ситуациях успокаивает только уверенность.

— Уйдите, пожалуйста, — отмахнулась девушка. — Просто немного больно…

— Так немного, что вы не хотите встать с холодного и грязного пола? — не поверил он.

— Если бы вы смотрели, куда идете, я не сидела бы на этом полу, — с досадой сказала девушка.

— Я?! — изумился Вэл. — Да это вы неслись не разбирая дороги. Я даже не заметил, откуда вы выскочили. Как суслик из норы.

— Никакой я не суслик, — улыбнулась девушка. — Я очень спешу…

— Я тоже, милая, — обрадовался Вэл, что она улыбается. — Дайте руку, я помогу вам встать.

Она кивнула и протянула ему руку. Он подхватил ее под мышки, поднял и поставил на ноги.

— Ну как? — спросил Вэл и посмотрел на нее с надеждой, что она тихонечко пойдет, а он поспешит своей дорогой…

— Стоять могу, — криво улыбнулась она. — Сейчас попробую пойти… — Она сделала шаг, но скривилась от боли и опять начала оседать.

Вэл успел ее подхватить и повернулся в поисках лавки, чтобы дотащить ее туда.

— Давайте я все-таки посмотрю, что с ногой. Если это растяжение, нужно обязательно наложить повязку. А это значит, что нужно обратиться в медпункт. У меня с собой ничего нет.

— А вы, наверное, врач, — догадалась девушка.

— Врач-врач, — закивал он. — Пойдемте-ка вон туда.

Он практически донес ее до пластмассового кресла, усадил и, не обращая ни на кого внимания, опустился перед ней на корточки. Девушка больше не возражала: видимо, ей было уже все равно или она привыкла доверять тем, кто называет себя врачом.

Вэл задрал штанину широких джинсов, расшнуровал и быстро снял ботинок, потом ловко стянул носок. Он помял ногу, повертел ее в разные стороны, внимательно следя за реакцией девушки. Как он и предполагал, она немного потянула ногу: через пару дней она забудет об этом приключении, но нужен покой и давящая повязка. Господи, если бы все его больные нуждались в такой помощи!

— У меня есть бинт в сумке, — вдруг сказала она. — Сейчас я достану.

— Вы всегда носите с собой бинт? — не удержался он от ехидства.

— Я играю в баскетбол, — объяснила она.

— А, тогда понятно, откуда у вас такая быстрота и натиск. Давайте свой бинт.

Девушка достала упаковку эластичного бинта. Вэл автоматически сделал несколько движений, надел на ногу носок и ботинок.

— Теперь вставайте, только осторожно, — приказал он.

Девушка встала и сделала пару шагов.

— И? — нетерпеливо потянул Вэл.

Она пожала плечами и сделала еще шаг.

— По-моему, все в порядке. Вам нужно работать в службе экстренной помощи.

— Я подумаю, — очень серьезно ответил он. — Куда это вы так спешили, мисс?

— Ой, я тут с вами заболталась, — спохватилась девушка. — Мой рейс уже объявили…

— Улетаете? — не удержался от вопроса Вэл. Ему почему-то жалко было отпускать ее. Никакая она не кукла. Просто очень хорошенькая и милая.

— Нет, я должна отца встретить, — ответила она. — А вы…

— А я прилетел. У меня скоро сын родится, — выпалил Вэл и нахмурился от собственной откровенности.

— О, поздравляю. У него будет замечательный отец, — засмеялась девушка. — Спасибо вам большое. Простите меня. Впредь я постараюсь смотреть по сторонам.

— Да уж, постарайтесь. И берегите свою ногу. Приедете домой — лучше полежите. Повязку пару дней не снимайте.

— Хорошо, доктор. Счастливо!

— Всего доброго.

Вэл чинно раскланялся с девушкой и насвистывая направился к выходу. Все-таки хорошо встречает его родина. Какие же у нас прелестные женщины! — подумал он и устремился к своей Лейле.

Вэл подкинул ключи от дома, поймал их точным отработанным движением, а потом сунул в карман. Лейла дома, она ждет его, и ключи ему не нужны. С замиранием сердца он нажал на кнопку звонка. Он поставил сумку между ног, расплылся в улыбке и раскинул руки, чтобы сразу обнять жену. Но ни через минуту, ни через три дверь не открылась и никто с радостным криком не бросился ему на шею. Вэл позвонил еще раз. Он так ясно представлял себе эту встречу, что не мог смириться с тем, что Лейлы нет дома. Звонок еще некоторое время дребезжал в пустом доме, грустно и безнадежно.

Вэл нехотя потянулся за ключами. Конечно, она могла задержаться на работе… Или поехать к отцу… Или пойти к соседке…

Какая же будет радость, когда она вернется, а он сидит в своем любимом кресле и как ни в чем не бывало читает любимую газету, а в кофеварке булькает свежий кофе.

Вэл успокоился, радостно распахнул дверь и вошел в свой дом. Как же он любит его! Они купили его через месяц после свадьбы. И хотя им пришлось брать кредит, это было ничто по сравнению с ощущением того, что они теперь настоящая семья и у них есть своя гостиная, кухня, маленький сад, две спальни (одна для гостей) и даже детская….

Вэл с удовольствием вдыхал свежесть и неповторимые запахи родного жилища. Лейла была превосходной хозяйкой, и через некоторое время их маленький дом стал настоящей обителью уюта и покоя. Она специально для него купила глубокое кресло и объявила его любимым креслом Вэла, рядом с которым поставила удобную этажерку, куда он мог складывать нужные книги, журналы, разные безделицы, которые всегда должны быть под рукой. Лейла всегда заботилась о том, чтобы ему было удобно.

И кровать они купили огромную, чтобы можно было не думать, в какой позе и в какую сторону головой засыпать после сладких и долгих любовных боев.

Вэл погладил рукой кресло, посидел на широком и длинном диване, который стоял в гостиной, поднялся в ванную, заглянул на кухню. Все было на месте. Все было спокойно, чисто и красиво — все как всегда…

Через полтора часа Вэл решил, что у него уже нет больше сил ждать. Надо позвонить Айману — скорее всего, она у отца, решил он. Успокаивает его по поводу матери. Знали бы они… Он быстро набрал номер, ругая себя за то, что терпел так долго.

— Добрый вечер, Айман, — радостно проговорил Вэл, который всегда с удовольствием общался с тестем.

— Вэл?! — не поверил своим ушам Айман. — Ты?

— Я, — засмеялся Вэл. — Прилетел полтора часа назад. — Вам привет от Жаклин. Был, видел. С ней все отлично. Передает привет.

— Спасибо, Вэл. Лейла сказала мне, что ты обещал заехать к Жаклин. Она очень волнуется… — Айман говорил чуть сдержаннее, чем обычно.

Это удивило Вэла, но он отнес необычный тон тестя на счет его довольно непростых отношений с женой.

— Давайте я сам успокою ее, — сказал Вэл, которому не терпелось услышать Лейлу.

— Как, разве вы не дома? — удивился Айман.

— А разве Лейла не у вас? — еще больше удивился Вэл.

— Нет, мы говорили с ней вчера вечером… — Голос у тестя был растерянный.

— Так вы не знаете, где она? — Сердце Вэла вдруг упало. — С ней было все в порядке?

— Вчера она ни на что не жаловалась, — попробовал успокоить его тесть, но по голосу было слышно, что он сам испугался. — Может быть, она пошла к кому-то в гости?

— Может быть. — Вэл попытался не давать беспокойству завладеть собой. К тому же он не хотел до времени волновать Аймана, которой в данном случае не помощник, потому что все, что касается Лейлы, воспринимает слишком эмоционально. — Не волнуйтесь: когда она появится, она позвонит.

— Хорошо, Вэл, — промямлил тесть. — Я рад, что ты приехал.

Последние слова Аймана заставили Вэла заволноваться еще сильнее: значит, основания для беспокойства есть. А Лейла ничего ему не говорила….

Вэл осторожно положил трубку на рычаг. Руки его дрожали, чего никогда не случалось даже в самые сложные моменты на работе. Он должен ясно понять, как ему следует действовать. Почему, собственно, что-то должно случиться? Сейчас всего десять часов, она могла пойти прогуляться или поехать по магазинам. Но тупая неотвязная мысль о том, что это страусиная политика и он просто не хочет взглянуть правде в глаза, не отпускала и тупой иглой сидела в затылке.

Ополоснув лицо холодной водой, он посмотрел в зеркало и решил, что надо непременно побриться. Когда вернется Лейла, ей будет приятно, что у него свежая гладкая щека…

Вэл снял рубашку, обильно намазал лицо пеной для бритья и начал медленно и тщательно сбривать щетину. Он загадал, что, когда закончит бриться, Лейла появится, поэтому невольно растягивал процесс, чтобы дать ей еще время…

Когда все было сделано: нанесен лосьон после бриться и надета рубашка, раздался звонок. Вэл облегченно вздохнул, улыбнулся своему отражению и пошел открывать дверь. Конечно, она увидела свет и все поняла…

За дверью стояла соседка. Лицо ее было напряженным и испуганным. Никакие ухищрения не помогли, с тоской подумал Вэл.

— Здравствуйте, мистер Слейтер, — сказала она, стараясь не смотреть ему в глаза. — С приездом. Лейла ждала вас только послезавтра…

— Добрый вечер, миссис Хадсон, — ответил он, еле сдерживаясь. — Где она?

— Ночью началось кровотечение, — ответила женщина, не пытаясь говорить лишних слов утешения. — Ее увезли в больницу.

— Почему она ничего не оставила мне? — удивился Вэл. — Записку, автоответчик…

— Она думала, что, когда вы приедете, она будет уже дома, — пожала плечами миссис Хадсон. — Я случайно увидела свет, думала, это она вернулась.

— Когда ее увезли?

— Утром. Я как раз на работу собиралась… Ой, говорила я ей, что врачи несерьезно относятся к собственным проблемам. Она неважно выглядела в последнее время…

— Ладно, — перебил ее Вэл — его не интересовало мнение соседки. — Скажите лучше, куда ее увезли.

— Вот адрес. Она просила никому не говорить, я и отцу звонить не стала. Вы же знаете, какая она самостоятельная…

— Знаю, — сжав зубы, процедил Вэл. Он понимал, что миссис Хадсон ни в чем не виновата, но она была плохим гонцом. — Спасибо вам. Я поеду.

— Ночь. Вас могут не пустить, — попыталась остановить его миссис Хадсон.

— Меня пустят, — усмехнулся Вэл. Не было силы, которая могла бы его остановить. — Спокойной ночи.

— Передайте ей привет, — кивнула соседка и как-то боком протиснулась в дверь.

Вэл поймал машину и помчался в госпиталь. Он молил Бога, чтобы его страхи оказались напрасными. На восьмом месяце может быть что угодно. Она сильная, здоровая, поэтому врачи могли просто перестраховаться. Мало вероятно, что его пустят в родильное отделение, но он должен сам поговорить с врачами и сделать выводы.

Вэл знал, как врачи не любят импульсивных и нервных родственников, которые только мешают своими вопросами, поэтому призвал весь свой разум, который должен был помочь ему контролировать ситуацию. Сейчас он спокойно поговорит с дежурным врачом, выяснит положение вещей и попросит, чтобы его пропустили к жене. Он будет вести себя сдержанно и профессионально. Они должны все правильно понять…

Дежурная сестра встретила его приветливой улыбкой, от которой ему стало тошно. Давайте делать вид, что тут нет боли, возмутилась душа Вэла, но разум остановил ее возмущение. Они это и должны делать. Врачам нельзя поддаваться эмоциям.

— Добрый вечер, мистер. Чем могу помочь? — спросила сестра.

— Сегодня госпитализировали мою жену — Лейлу Слейтер. Я был в отъезде, мне сообщила соседка, — стараясь быть спокойным, очень медленно сказал Вэл. — Я бы хотел поговорить с врачом.

— Боюсь, вам придется подождать, — ответила сестра. — Посидите, пожалуйста, вон там. Я позвоню.

— Мне хотелось бы знать, в каком она состоянии. Дело в том… — Эмоции обгоняли разум, поэтому он говорил то, что обычно говорят обеспокоенные родственники.

— К сожалению, я не смогу вам ответить, — мягко остановила его сестра. — Вам нужно дождаться врача. Я позвоню, он спустится и ответит на все вопросы.

— Я сам врач, мне можно говорить все, — продолжал настаивать Вэл.

— Вот и отлично, значит, вы знаете, что на подобные вопросы может ответить только врач, а не я, — пыталась убедить его сестра. — Несколько минут…

— Может быть, вы разрешите мне пройти, я сам его найду, — не унимался Вэл, которому было уже наплевать на все правила. — Она на восьмом месяце, мне сказали, что началось кровотечение…

— Это ваш первый ребенок? — Медсестра попыталась переключить его внимание.

— Ну да, первый… — отмахнулся Вэл. — Я — хирург.

— Мистер Слейтер, — вдруг строго сказала медсестра, — возьмите себя в руки. Здесь все на каком-нибудь месяце беременности. И у всех какие-то проблемы. Просто так к нам никто не попадает. Я понимаю, что вы взволнованны, но потерпите. Я все равно ничем не смогу вам помочь. А вы не даете мне позвонить врачу.

— Простите меня. — Вэлу действительно стало стыдно. — Звоните, я подожду.

Сестра кивнула и начала набирать номер. Вэл сидел у стены и пытался понять, что ей отвечают, но сестра вела себя очень профессионально: ни одного лишнего слова.

— Он спустится через несколько минут, — сказала она, положив трубку. — Потерпите.

— Спасибо, — ответил Вэл и закрыл глаза.

Господи, если бы не эта никчемная поездка в Париж, он был бы рядом с Лейлой, когда это произошло, он смог бы помочь ей. В чем помочь? Человеческий организм — такая непонятная и сложная штука. Уж он-то знал об этом лучше других… Иногда самые безнадежные больные поднимались, а иногда… Он вдруг вспомнил красавицу Эстер, которой не смог сохранить ребенка. Но ведь она-то осталась жива. Он собственноручно перемыл ей все внутренности, а потом сделал аккуратный шовчик. Такой ровный и маленький, что через пять лет нужно будет приглядываться, чтобы найти его…

Врач появился через пять минут, которые показались Вэлу пятью годами… Он шел по коридору, чуть согнувшись и вобрав голову в плечи. Плохо, подумал Вэл и встал ему навстречу.

— Мистер Слейтер? — спросил врач.

— Как она? — выдохнул Вэл и просительно посмотрел на доктора.

— Кровотечение остановить удалось, — ответил доктор, глядя куда-то в переносицу Вэла. — Сейчас она в палате интенсивной терапии.

— Я — врач, — повторил Вэл как заклинание.

— Да, мне сказали, — кивнул доктор. — Пока прогноз неплохой, но будем ждать. Вы знали, что у нее серьезные проблемы с почками?

— Что?! — Вэл не поверил своим ушам. — Она всегда была абсолютно здоровым человеком.

— Вы долго отсутствовали, насколько я понимаю? — уточнил доктор. — Поэтому и не можете знать всего. А жена, по-видимому, не хотела вас волновать. Она наблюдалась по этому поводу с самого начала беременности.

Вэл молчал. Что он мог сказать? Лейла ни слова ему не сказала.

— Вы хотите сказать, что беременность для нее… — Он не закончил, потому что и так все было ясно.

— Во всяком случае, она должна была находиться под наблюдением врача постоянно, — ответил доктор. — Сейчас уже поздно об этом говорить. Мы сделали все, что могли. Сейчас она спит. Если хотите, я могу проводить вас, чтобы вы убедились.

— Спасибо, — пискнул Вэл, потому что говорить в полный голос он не мог.

— Пойдемте, — кивнул доктор и пошел к дверям. Потом оглянулся и остановился. — Обещайте мне, что будете вести себя прилично. Ей не стоит сейчас волноваться.

— Обещаю, — ответил Вэл, ругая себя за несдержанность. — Я только посмотрю…

— Вот и отлично. Даже радостное волнение сейчас ни к чему, — как бы про себя пробормотал врач.

Они подошли к огромному окну, за которым на высокой кровати лежала Лейла. Если бы Вэл не знал, что это его жена, он ни за что бы не узнал ее. Блестящие длинные волосы сейчас выглядели как пакля и были спутаны, лицо бледное и одутловатое, губы со скорбными складочками, заострившийся нос, безвольно свисающая рука… Его девочка с оленьими глазами и высоким ясным лбом, с обворожительной нежной улыбкой и ласковым тягучим телом… Ему не нужен никакой ребенок! Он хочет, чтобы Лейла открыла глаза и он увидел в них жизнь и радость. И чтобы все стало на свои места.

Лейлы здесь не было, а эта незнакомая женщина с выпяченным животом и торчащими в разные стороны трубками заставляла его ненавидеть себя и свое мужское самолюбие. Как он мог заставить ее так страдать?

Вэл уткнулся головой в стекло. Он беззвучно шевелил губами, моля Бога, чтобы он простил его и вернул Лейлу.

— Теперь вы все видели, — услышал он как сквозь вату голос врача. — Отправляйтесь домой. Мы позвоним, если будут какие-нибудь изменения.

Какие изменения? — хотел спросить Вэл, но промолчал. Что толку задавать глупые вопросы… Теперь от него ничего не зависит. Он не мог оторваться от стекла, поэтому доктор мягко но твердо взял его под локоть и повел прочь.

— Идите, мистер Слейтер. Думаю, вам не повредит что-нибудь успокоительное.

— Спасибо, я справлюсь. — Последним усилием воли он собрал тело и пошел за доктором.

Вэл думал, что ни за что не сможет заснуть. Едва он закрывал глаза, как видел несчастную женщину, лежавшую под капельницей. Однако усталость незаметно навалилась на него с такой силой, что голова его свисла на грудь, веки отяжелели и он заснул, оказавшись в мире, где светило солнце и Лейла бежала ему навстречу с восторженными и живыми глазами.

Очнулся он от телефонного звонка.

— Мистер Слейтер? — услышал он незнакомый сухой голос. — Вы должны срочно приехать в госпиталь. У вашей жены схватки. Доктор просил сообщить вам.

— Сейчас, — крикнул Вэл, бросил трубку и помчался к дверям.

Безумная надежда, что все вчерашнее только страшный сон, несла его вперед. Если сказали, что Лейла рожает, значит, все хорошо. Пусть немного раньше срока, но это совершенно неважно. Они смогут спасти ее. Организм работает — это главное.

Вэл смог остановиться только у дверей госпиталя. Он несколько раз глубоко вздохнул, пригладил волосы рукой, вспомнил, что даже не умылся, потом несколько раз сильно моргнул и вошел.

— Мне звонили, — сказал он какой-то другой сестре. — Я Слейтер, Вэл Слейтер.

— Да, мистер Слейтер, это я звонила. Боюсь, у нас плохие новости…

— Вы… вы же сказали, что у нее начались схватки… Значит, все нормально.

— Ребенок жив, а…

— Что?!

— Ваша жена… она…

— Не надо! — закричал Вэл. — Не говорите ничего. Я не хочу.

— Мистер Слейтер, мне очень…

— Да замолчите же! — Вэл заскрипел зубами и пошел к дверям, которые вели к палатам. Он прекрасно помнил тот путь, который прошел вчера с доктором.

— Мистер Слейтер, туда нельзя, — попыталась остановить его сестра.

Вэл смахнул ее руку со своего плеча.

— Сейчас выйдет доктор, вы сможете поговорить с ним…

Вэл остановился, повернулся к ней и очень внимательно посмотрел. Его взгляд выражал недоумение: он не понимал, что нового может сообщить ему доктор. Сестра смешалась. Ей нечего было добавить. Вэл криво усмехнулся и двинулся дальше.

— Вы же даже не знаете, где она… — услышал он.

— Это мое дело, — рыкнул он.

Он шагал мимо каких-то дверей, сам не понимая, какая сила его ведет. Ему хотелось умереть. Но сначала он должен увидеть Лейлу. Они врут, все врут! Этого просто не может быть!

Он не видел перед собой ничего. И остановился только тогда, когда наткнулся на что-то большое и твердое. Он попытался двинуться дальше, но почувствовал сопротивление.

— Мистер Слейтер, мне очень жаль, — услышал он смутно знакомый голос и поднял голову.

Вчерашний доктор стоял как скала и не давал ему идти дальше.

— Пусти меня, — попросил он мертвым голосом.

— Пойдемте, я провожу, — сказал доктор. — Я не успел вас встретить.

Каталка стояла возле операционной. Не успели спустить, подумал Вэл, я не опоздал. Он еще не увидел ее лица, просто понял, что доктор привел его к тому, что осталось от Лейлы.

Вэл подошел поближе и потянул простынку. Лейла опять стала похожа на себя. На лице не было ни горя, ни муки, лицо было прекрасно, и только в уголках губ удивление и вопрос: «Почему? За что это со мной сделали? Ведь я так мало любила, я еще ничего не успела. Мне было так хорошо с вами». Если бы кто-то мог ответить.

Вэл долго смотрел на единственное в мире лицо, потом погладил ее прекрасные волосы, после чего наклонился и поцеловал в губы, которые еще хранили тепло.

С этим последним поцелуем он отослал свою душу вслед за душой Лейлы. С этого дня его уже больше не будет…

 

3

Натали вытряхнула все содержимое сумки на стол. Вот так всегда, когда торопишься и очень боишься опоздать, случаются всякие недоразумения. Она отлично помнила, что вчера положила ключи около зеркала в прихожей. Она всегда так делала, поэтому сегодня утром они должны были преспокойно лежать там и ждать, когда ей понадобится открыть дверь. Но они почему-то не ждали, а исчезли неизвестно куда. В сумке их тоже не было. Все остальное было на месте: документы, косметичка, записная книжка, несколько ручек, пара чистых листов бумаги, пачка салфеток, камешки-талисманы, которые подарил ей отец, но только не ключи!

Натали аккуратно разложила все по отделениям, подперла щеки руками и задумалась. Она всегда так делала, когда ей надо было вспомнить последовательность действий. Вчера вечером она открыла дверь, бросила ключи на столик у зеркала, сняла ботинки, потом прошла на кухню, чтобы попить, потом вернулась в прихожую, чтобы снять куртку… Что-то не складывалось: в этой последовательности ключи упали на свое место. Попробуем еще раз. Натали зажмурилась и постаралась представить, что она чувствовала вчера, когда пришла домой. Эмоции в этом случае помогали лучше. Так, она шла и думала о том, что в холодильнике стоит бутылка минеральной воды, холодная и вкусная. День был на удивление жарким, и она запарилась в теплой куртке и ботинках на толстой подошве. Она мечтала о глотке холодной воды и о том, что сбросит с себя всю эту сбрую. Вот она подходит к дверям, вставляет ключ в замок, поворачивает его, подпрыгивая от нетерпения, открывает дверь… Ну конечно же! Ей просто не дали все выполнить как надо! Когда она подошла к дверям, в комнате разрывался телефон и ей пришлось прямо в ботинках и куртке нестись в комнату, чтобы снять трубку. Так, все правильно. Она поговорила, мечтая только о том, чтобы добраться до холодильника. Сумка висела на спине, а ключи она вертела в руках, потому что не успела их бросить на место. Потом она пошла на кухню, открыла холодильник, выпила почти полбутылки и только после этого пошла раздеваться. Сумка висела на плече, а ключи…

Натали пошла на кухню, открыла холодильник и рассмеялась. Связка ключей преспокойно лежала на средней полочке рядом с упаковкой йогуртов. Если бы она не заставила себя спокойно припомнить вчерашний вечер, то искала бы их до второго пришествия. Только ненормальная могла сунуть ключи в холодильник и навсегда про это забыть.

Натали похвалила себя за способности к дедукции, поправила перед зеркалом воротник рубашки, поудобнее пристроила сумку на плече и наконец направилась к дверям. Как ни странно, приключение с ключами не расстроило, а воодушевило ее. Если она способна в мелочах быть разумной и последовательной, то и с большими делами на сегодня она разберется.

Единственное большое дело, которое занимало все ее время и мысли, был маленький мальчик, с которым она познакомилась ровно год назад. Ее образование, полученное в одном из самых уважаемых университетов страны, прочитанные книги по психологии, психиатрии, социальной работе, педагогике не могли дать ответ, что делать, когда ребенок тает на глазах и у него совершенно нет никакого желания жить…

В десять лет, когда другие мальчишки выясняли отношения, завоевывая свое мужское место под солнцем, щипали девчонок и доставляли массу неудобств родителям и учителям, Дик меланхолично возился где-то в уголке, наблюдал, как медленно падают листья в школьном саду, как суетятся вороны, как течет вода с крыши, и… молчал. Натали знала об этом, потому что несколько раз наблюдала за ним издалека, когда он не подозревал об этом.

Его не могли упрекнуть учителя: письменные работы он сдавал в срок добротно выполненными, книги и тетради его были в порядке, он отвечал на вопросы… Он был совершенно обычным ребенком, только чересчур тихим и отстраненным.

Когда Натали, новоиспеченный социальный работник, впервые разговаривала с директором школы и просматривала дела ее новых подопечных, она не выделила его досье из ряда других. Все характеристики и оценки были в норме…

Только личное знакомство заставило ее обратить особое внимание на Дика.

Натали с детства мечтала быть человеком, который по долгу своей работы помогает людям. Она не советовалась ни с кем, но со временем поняла, что такая работа есть и даже имеет специальное название — социальный работник. Она представляла, как станет доброй феей, которая появляется тогда и там, где людям особенно тяжело и они нуждаются в добром слове, совете, помощи. Она была настолько благополучна в своей собственной жизни, что чувствовала стыд и хотела поделиться своим радостным и легким существованием с бедными всеми покинутыми людьми. Она знала, что ей придется увидеть много боли и слез, но никогда не думала, что будет бессильна помочь одному маленькому человеку…

Из всех предложений, которые последовали после получения диплома, она не задумываясь выбрала работу с детьми. Ей всегда казалось, что это самая уязвимая и незащищенная часть населения. И начать решила с работы куратора учащихся одной из закрытых школ для мальчиков. Под ее опекой находилось пять мальчишек. Она должна была периодически встречаться с ними, следить за их учебой, устраивать бытовые вопросы, сопровождать в поездках, если это было необходимо, взаимодействовать с учителями и администрацией школы при возникновении проблем и регулярно отчитываться о проделанной работе перед нанимателями, то есть их родственниками. Четверо ее подопечных не доставляли никаких проблем, а с Диком было трудно. Она никак не могла найти с ним естественный язык общения и часто не понимала, что с ним происходит.

Вот и сегодня она должна была встретиться с ним, чтобы поговорить о каникулах, но знала, что он опять спокойно заявит ей, что ему совершенно все равно, где он проведет неделю вне школы.

Вчерашний звонок, который сбил ей весь ритм и заставил забыть ключи в холодильнике, был из библиотеки. Натали сообщали, что заказанные ею книги подобраны и ждут ее. Ей не хватало знаний для того, чтобы найти ключ к Дику, и она пыталась найти ответы на вопросы у мудрых учителей и психиатров.

Натали отлично помнила их первый разговор. Наверное, тогда она в уверенности, что легко может разговорить мальчика, допустила ошибку. Стоило повнимательнее почитать его личное дело и сначала поговорить с ребятами и учителями.

Она еле нашла его в самом дальнем уголке сада. Дик сидел на лавочке и смотрел в небо.

— Привет, — сказала Натали, усаживаясь рядом.

Дик посмотрел на нее, ничего не сказал и отодвинулся на самый край лавки.

— Ты — Дик, верно? — Натали решила не обращать внимания на то, что он не поздоровался с ней и явно не хочет общаться.

Мальчик пожал плечами и отвернулся.

— Меня зовут Натали, — сообщила она. — Теперь я твой куратор.

Мальчик молчал. Натали тоже замолчала, потому что не ожидала такого явного нежелания идти на контакт. С другими ребятами она быстро нашла о чем поговорить и почти подружилась.

— А что ты здесь делаешь? — спросила она, не найдя лучшего вопроса.

— Сижу, — ответил он и повернулся к Натали.

Каков вопрос, таков и ответ, разозлилась на себя Натали. Она решила, что стоит помолчать — может быть, тогда он начнет сам о чем-нибудь говорить. Но Дик молчал и спокойно рассматривал плывущие облака. А Натали рассматривала его. Дик был очень красивый мальчик, только худой и бледный. Темные волосы шапкой закрывали голову, гладкая ровная челка доходила почти до бровей, тонких и как будто нарисованных. Глаза очень большие, немного восточные, но ярко-синие, нос крупноватый с едва заметной горбинкой. Лицо чуть вытянутое с довольно большим упрямым подбородком.

— Ты на кого похож? — не удержалась Натали.

— На маму, — спокойно ответил он, не повернувшись. Видимо, привык отвечать на этот вопрос, потому что внешность у него была не совсем обычная.

— Красивая у тебя мама, — заметила Натали.

— Да, — ответил Дик.

— А что ты любишь делать? — попробовала пойти чуть дальше Натали.

Дик пожал плечами и не счел нужным отвечать. Натали понимала, что разговор не клеится, но уйти ни с чем ей не позволяла профессиональная гордость. Как же она сможет помогать ему, если не сумеет быть другом?

Может быть, стоит сначала рассказать что-нибудь о себе? Тогда он поймет, что она не слишком похожа на всех остальных взрослых, которые лезут с вопросами и поучениями. И Натали начала рассказывать, не слишком заботясь о том, будет ли это интересно Дику. Он просто говорила о своих друзьях, учебе в университете, о своем доме, об отце, который работает врачом и делает сложнейшие операции на сердце, о том, как она его любит. Казалось, что Дик совершенно не слушает ее, но, когда она заговорила об отце, ухо, повернутое к ней, порозовело…

— Мой папа тоже врач, — сказал он, когда она на секунду замолчала, чтобы перевести дыхание.

— Правда? — Натали сделала вид, что слышит об этом впервые, хотя в личном деле все было написано. Только в графе мать стоял прочерк…

— Да, он тоже делает операции, — вздохнул Дик.

— А где он работает? — Натали обрадовалась, что разговор наконец завязался.

— Далеко, — насупился Дик, — очень.

— Ты скучаешь по нему? — вопрос вырвался непроизвольно, потому что Натали вдруг поняла, что стоит за его нежеланием говорить.

Дик молча встал и не оглядываясь пошел прочь.

— Дик, постой! — Натали вскочила следом. — Я не хотела. Прости меня.

Но Дик махнул рукой и побежал. Он не хотел ни с кем делить свою тоску по отцу.

Натали опустилась на лавку и чуть не заплакала от своей никчемности. С этим ребенком нужно было говорить как-то по-другому. Во всяком случае, она должна выяснить все про его семью и понять, почему в графе «мать» нет никаких сведений.

Теперь, спустя год, она знала про Дика все. И что мать его умерла при родах, и что до школы он воспитывался в семье деда, и что отец его практически не бывает дома, а мотается по всему свету вместе с медицинской бригадой Красного Креста, и что поговорить с ним и объяснить, что мальчику больше всего нужна семья, нет никакой возможности.

Натали общалась в основном с дедом, который видел в ребенке копию собственной дочери и при встречах с внуком не мог удержаться от слез. Он не помогал, а скорее мешал Натали в работе с Диком. Она давно поняла, что мальчик страдает от того, что считает себя виновником всех несчастий в семье. Он нуждался в любви и заинтересованности в собственной личности, а не в затаенных вздохах и воспоминаниях о другой, лучшей жизни. Дик был вежлив с дедом, но так же мало разговорчив, как и со всеми остальными. Натали почему-то знала, что он не любит уезжать к нему на каникулы.

Натали была настроена очень решительно. Она обязательно свяжется с дедом и потребует, чтобы он дал ей телефон отца мальчика. Она должна поговорить с ним. До каникул остается чуть больше месяца. Если он любит своего сына, то должен провести это время с ним.

Натали забежала в библиотеку, забрала охапку книг, которую ей приготовили, заскочила в офис, чтобы пока оставить их там, и отправилась к Дику. Они договорились, что она будет учить его рисовать.

Натали закончила начальную ступень художественной школы и кое-что умела. Отец всегда с восторгом относился к ее работам, считая ее гением. Он весь свой кабинет увешал ее детскими и юношескими рисунками и всем гостям обязательно устраивал экскурсию по своей эксклюзивной художественной галерее. Натали стеснялась этого, но не спорила с отцом: у великих людей должны быть какие-нибудь странности. Страстно мечтая стать полезной обществу, она забросила рисование давным-давно. Но в одной из книг по психологии она прочитала, что к невербальным способам общения при лечении некоторых отклонений относится и рисунок. Можно было попробовать, тем более что Дик довольно воодушевленно отнесся к ее предложению.

Она зашла в один из лучших магазинов, где продавалось все необходимое. Бродя мимо стеллажей с красками, карандашами, разными видами бумаги, подрамниками, она вдруг затосковала и решила, что судьба сама толкает ее к тому, что она так любила в детстве. Натали с удовольствием выбрала папку для рисунков, хорошую бумагу, карандаши и несколько видов краски. Она не будет его мучить: пусть попробует все и сам выберет чем рисовать. А потом она потихоньку научит его разным техникам. В художественной школе ей попался очень умный человек. Он не стремился из детей делать художников, скорее давал им возможность выразиться в этом виде творчества. Поэтому его воспитанники делали фантастические успехи, это была не учеба, а скорее игра, в которой дети предлагали путь, а учитель спокойно шел следом, чуть-чуть поправляя и помогая. Сейчас-то Натали понимала, что он учил их по-настоящему, но тогда казалось, что это они его учат, — так он умел удивляться их находкам.

Они с Диком договорились на два, поэтому оставалось еще полчаса, чтобы перекусить и приготовиться морально. Ей всегда требовалось несколько минут, чтобы настроиться на его волну…

Вэл с удовольствием вытянул ноги и откинулся в кресле. Нет ничего лучше, чем тишина и покой после целого дня в госпитале. Хотя назвать госпиталем несколько палаток, разбитых на окраине города, было можно только очень с большой натяжкой. Но он не обращал внимания на неудобства жизни. Операционная, несмотря на полевые условия, была прекрасно оборудована, освещение давала развернутая автономная электростанция, воду и медикаменты подвозили исправно. Ему оставалось только точно и спокойно выполнять свою работу. Собственно, ничего другого он и не желал. Однако минуты отдыха начинал ценить все больше. Его комната в штабном домике была абсолютно спартанской, но здесь он мог побыть один и по-настоящему расслабиться. А это значило только одно — ему не надо было делать вид, что он абсолютно всем доволен и совершенно счастлив. Он был востребован, загружен работой по самую макушку, прекрасно ладил с коллегами и персоналом госпиталя, не конфликтовал с начальством, но счастлив он не был ни одной минуты уже десять лет.

Вэл отмахнулся от дурных мыслей и потянулся к тумбочке, на которой лежала неразобранная почта. Газеты и письма доставляли раз в неделю, но он точно знал, что ничего непредвиденного не произойдет. Раз в месяц он получал отчет из банка по поводу оплаты всех необходимых счетов и поступления денег, короткое письмо от тестя, выписываемые им журналы по современным проблемам медицины… Последний год он еще исправно получал отчеты о жизни и учебе сына, которые присылала ему новый куратор. Сегодня был именно тот день, когда вся эта корреспонденция должна была дойти до адресата.

Вэл начал с банковских документов. Здесь все было понятно: счет его неуклонно рос, несмотря на то что школа, которую он выбрал для сына, была достаточно дорогой, а дом, который требовал расходов, он так и не решился сдать в аренду. Собственно, это были две значительные статьи расходов. Ни на что другое он просто не мог тратить. Все, что ему было нужно, ему давали бесплатно. А заботу об одежде сына, игрушках, книгах и прочих радостях взял на себя тесть, который считал это не обязанностью, а привилегией.

Тесть коротко сообщал ему, что у них все в порядке. Он продолжает работать, Жаклин опять улетела в Париж, дом Вэла под присмотром, Дик здоров, с учебой у него все в порядке. Вэл отложил письмо тестя. Если бы не внутренние обязательства обоих мужчин, они скорее всего не общались бы, хотя были по-настоящему расположены друг к другу. За десять лет боль не прошла. Каждый из них чувствовал свою вину и никак не мог объясниться на эту тему. Горе их не сблизило, а скорее развело.

Тогда, после нескольких дней тоски и кошмара, когда он как раненый зверь забился в свою нору и никого не мог видеть, именно тесть заставил его посмотреть в лицо реальности. Он пришел и задал всего лишь одни вопрос: как быть с ребенком? Вэл смотрел на него, не понимая, что от него хотят. Айман не стал говорить лишние слова, а просто попросил оставить мальчика с ними. И Вэл согласился. Ему страшно было подумать, что придется жить в этом доме, где все запахи и вещи напоминали ему об одном — Лейлы больше нет. Он хотел поскорее убежать от самого себя, оказаться среди чужих людей и спасаться работой. Где-то в глубине его мозга свербила мысль о том, что он должен полюбить это маленькое существо, которое уже дышит и хочет от него любви, но ничего не мог с собой поделать. Разрешив взять родителям заботу о малыше, он как бы отказался от него. Конечно, он сделал все, как того требовали приличия: дождался, когда ребенка выпишут из больницы, дал ему имя, которое они выбирали вместе с Лейлой, нашел квалифицированного врача и медсестру для консультаций… Но он не мог найти в себе силы осознать, что Лейла оставила ему самое дорогое вместо себя — их сына.

Он просто сбежал. Тесть не осудил его, мнение Жаклин его не интересовало, но чувство вины за малодушие осталось… Раз в год Вэл приезжал к сыну, они месяц проводили вместе, но близости так и не возникло. Мальчик с каждым годом становился все больше похож на Лейлу, видеть его было мукой. Сын как будто чувствовал это и старался держать дистанцию. Гуляя вдвоем по городу, они производили впечатление благополучной пары — отец и сын, но оба чувствовали, что здесь что-то не так.

Вэл вздохнул и подумал, что нельзя столько лет прятать голову в песок. Дику почти десять. Если он не найдет в себе сил вернуться в Америку и попытаться наладить отношения с сыном, он никогда его не обретет. Каждому из нас нужна настоящая семья, пусть она будет не совсем такой, как это представляется в мечтах. Они должны жить вместе, и сын должен знать, что у него есть отец, который будет с ним всегда и который его любит. То, что в их жизни не появится женщина, ну что же, живут же другие…

Для решительного шага Вэлу не хватало совсем немного: он должен был его сделать.

Вэл потянулся к тумбочке и взял конверт с отчетом куратора, но отложил его. Пожалуй, на сегодня хватит. Он уже обо всем подумал. Ничего нового она не напишет: оценки такие-то, мальчик скучает, при его способностях он должен учиться лучше, вчера мы ходили кормить уток в парк, что делать на каникулах… Он и сам все это знает.

Следующее письмо обрадовало его своей неожиданностью. Оно было от его учителя — всемирно известного профессора Берка Бриджеса.

«Дорогой Вэл!

Думаю, что имею право и по прошествии стольких лет обращаться к тебе «дорогой», поскольку ты никогда не переставал быть одним из моих самых успешных и перспективных учеников.

Тем более что, к радости моей, ты и на другом поприще сумел найти время для того, чтобы заниматься научной работой. С большим вниманием и удовольствием слежу за твоими публикациями в медицинских журналах. Могу сказать, что многие выводы по поводу новых методик лечения пулевых ранений в условиях ведения современных войн и организации медицинской помощи привели меня к мысли, что ты должен поделиться своими знаниями с коллегами. Понимаю, что работа полевого хирурга не предполагает активного участия в научной жизни, поскольку обязанности службы не дают такой возможности, но думаю, что могу предложить тебе альтернативный путь. Насколько я знаю, ты бываешь в наших краях хотя бы один раз в год. Я хочу пока в частном порядке предложить тебе от имени университета прочитать курс лекций по полевой хирургии. Никто, кроме практикующего хирурга, не сможет так рассказать об этой области медицины. К тому же считаю, что твои аналитические способности наряду с практикой проведения операций помогут скорректировать материалы учебных пособий и практических занятий. Но это дело будущего. Если тебя заинтересовало мое предложение, прошу связаться со мной как можно быстрее, чтобы мы оформили приглашение в надлежащей форме.

Очень надеюсь на положительное решение вопроса. В любом случае я выражаю огромную признательность тебе как настоящему врачу и настоящему патриоту.

С уважением,

Берк Бриджес, профессор медицины»

Вэл улыбался, читая витиеватый слог. Он хорошо представлял себе, как профессор все это произносит. Он был довольно странен даже для академической среды, но лучше его рук, ума и интуиции пока ничего не было. Сказать, что Вэл был польщен, это ничего не сказать. Он был безмерно рад и горд. Признания самого мэтра — это чего-нибудь да стоило! Когда он посылал свои заметки в журналы (назвать их статьями у него не хватило бы наглости), он никак не мог представить, что профессор Бриджес обратит на них внимание. Когда он ночами писал свои наблюдения, им руководило только одно желание — рассказать коллегам о своих проблемах, наблюдениях и находках. Но чтобы быть удостоенным приглашения читать лекции! Это значило только одно — мозги его не уснули, не попали в кабалу рутины, что он что-то может.

Вэл не ожидал, что желание вернуться в науку все еще живет в нем. Кроме того, голос профессора как будто повернул время вспять — туда, где он был молод, счастлив, успешен и жизнь ровной лентой лежала у его ног. Вэл громко вздохнул и широко улыбнулся. Ему тридцать пять, всего тридцать пять… Он еще столько может сделать… И вдруг подумал о том, что письмо профессора пришлось как нельзя кстати. Может быть, это судьба? Может быть, настало наконец время вернуться?

В дверь тихонько постучали.

— Открыто, — крикнул Вэл и сам удивился своему голосу: полному и звонкому.

— Я не помешаю? — В дверях появилась Эстер и застыла на пороге.

Что он мог ей сказать? Что вообще можно сказать женщине, которая два года по пятам ходит за ним и не сводит с него влюбленных глаз? Женщине, красивее которой трудно найти, но которую совершенно не любишь?

— Но ты же уже здесь, — заметил Вэл.

— Прости, я знаю, что сегодня был тяжелый день…

— Да ладно, у нас все дни тяжелые, — махнул рукой Вэл и сгреб все письма: ему не хотелось, чтобы Эстер их видела. — Что-то случилось?

— Нет, все в порядке, — ответила Эстер, пробираясь поближе к нему. — Я присяду? — Она показала рукой на его узкую холостяцкую кровать.

Кроме кровати в комнате был еще и стул, но Вэл прекрасно понимал, почему Эстер предпочитает кровать. Она все еще надеется, что сможет вернуть ту единственную ночь, которую они провели вместе. Для него было полной неожиданностью, когда два года назад к ним в отряд поступила новая медсестра. Когда он увидел ее, у него аж дух захватило — такая она была красивая. Даже больше чем красивая… Ей бы инопланетянок играть, подумал тогда Вэл. Европейское лицо с абсолютно правильными чертами: точеный ровный нос, высокие скулы, потрясающей красоты огромные глаза, маленькие ушки тоже какой-то совершенной формы, белейшая улыбка, высоченная шея… Всех этих красот было так в избытке, что согласиться с тем, что перед ним обыкновенная земная женщина, сил не было. Все это как-то зашкаливало. К тому же великолепная фигура, тонкие нервные пальцы и изящнейшие ступни.

— Откуда такая красота в наших широтах? — спросил он у вездесущей сестры Керри.

— Господи, доктор, да это же ваша пациентка, — засмеялась она. — Неужели не помните?

— Не помню, — признался Вэл. — Не думаю, что я мог бы ее забыть.

— Ну, тогда она была почти зеленая… Помните в Эфиопии девочка с перитонитом? Мы еще не сумели спасти ребенка…

И Вэл моментально вспомнил. Он тогда грезил о встрече с Лейлой. Ему было жалко эту маленькую дурочку, которой муж не разрешил обратиться к врачу, как только начались боли. Он действительно спас ее. Но он не помнил, чтобы она была такая…

— А знаете ли вы, доктор, — продолжала между тем Керри, — что это упорная барышня долго добивалась того, чтобы работать у нас. И думаю, не только из чувства благодарности…

Керри очень благоволила к Вэлу, она знала о его трагедии, но считала, что прошло достаточно времени, чтобы молодой мужчина ожил. Появление Эстер настроило Керри на романтическую волну. Она уже представляла себе, как это было бы правильно… Тем более что девочка этого заслужила. Добиться того, чтобы получить сертификат медицинской сестры, — это стоило уважения.

— Керри, вы опять хотите меня с кем-то свести… — Вэл строго сдвинул брови. С ней единственной он мог иногда быть самим собой. Керри так ненавязчиво ухаживала за ним все эти годы, что он давно привык считать ее своей правой рукой не только на операциях.

— Доктор, разрази меня гром! — Керри хитро посмотрела на него. — Даже в мыслях не было. Вы же сами спросили, откуда у нас эта красавица…

— Да, — задумчиво проговорил Вэл, — жизнь умеет подкидывать сюрпризы…

Через месяц Эстер однажды просто пришла к нему ночью и легла рядом. Это был день такой неизбывной тоски по жизни, что Вэл не устоял. Он так давно не дотрагивался до женщины, что чувствовал себя подростком, который видит мучительно прекрасный сон. Она была нежной, быстрой и горячей. Она обволакивала его своим запахом, бессвязными словами, сладким ртом. Она источала негу и желание, пропитывая его соками жизни. Она сумела в ту ночь сломать хребет его боли и выпустила наружу трепетное и радостное желание любить, а не бороться с собой. Она смогла бы вернуть ему душу… Но наступило утро… Он посмотрел на спящую рядом совершенно чужую женщину, с которой у него было все и не было ничего. Встал, оделся и вернулся к себе обычному. Слишком хороша и слишком далека была эта женщина, похожая на принцессу из сказки. Он не мог высказать ей все, что накопилось в его сердце за долгие годы молчания. После сладкой нирваны ночи он остался таким же одиноким, каким был и до нее.

Эстер заглядывала ему в глаза и в тот день и во все последующие. Она никак не могла понять, что сделала не так и почему доктор, которому она готова была отдать всю свою кровь по капельке, не хотел ее больше. Она это знала, хотя не было сказано ни слова. Она пыталась прийти к нему еще раз. Но он был холоден и равнодушен. Потом она поняла, что у него украли душу, как иногда крадут тень. И что только магическими обрядами можно ее вернуть. И она продолжала ждать, молясь своему эфиопскому богу, чтобы однажды произошло чудо.

— Ты получил почту? — спросила Эстер только для того, чтобы заставить его о чем-то говорить.

— Да, — кивнул Вэл. И вдруг неожиданно добавил: — Меня зовут в Америку. Мой учитель из университета предлагает мне читать курс.

Для Эстер это означало только одно, что он уедет, а ей опять предстоит долгий путь за ним. Поэтому она попросила:

— Возьми меня с собой.

— Нет, Эстер. — Вэл покачал головой. Настал момент истины. Он не может и не должен больше прятаться от жизни. — Прости мне ту ночь. Это случилось не от любви.

— Разве я не нравлюсь тебе? — грустно вздохнула Эстер.

— Нравишься. Ты фантастически красивая. Ты не можешь не нравиться, — спокойно ответил Вэл. — Но я не люблю тебя. Я, наверное, никого не смогу полюбить. Я даже с сыном наладить отношения не могу, потому что мне кажется, что у меня нет сердца. — Он говорил прямо, не желая подбирать слова. Эстер умная, она поймет.

— Это неправда, — так же грустно ответила Эстер. — Если бы у тебя не было сердца, ты был бы очень плохим врачом. Ты умеешь любить. Я все равно буду ждать.

— Не жди, я ничего не смогу тебе дать. — Вэл говорил правду. — Я очень благодарен тебе. Но скоро я уеду и попробую начать жизнь сначала. А ты… Такая красавица найдет себе молодого и горячего человека.

— Но ведь ты не завтра уезжаешь?

— Прости, Эстер. Давай считать, что меня уже здесь нет.

Эстер молча кивнула, поднялась с кровати и тихо вышла из комнаты.

Вот и все, подумал Вэл. Я сказал то, что не дает мне пути назад. Надо связаться с профессором и поговорить с начальником госпиталя. Все обязательства по контракту он давно выполнил, поэтому знал, что здесь проволочек не будет.

Натали не опоздала, она пришла точно к назначенному времени, но Дика почему-то не было. Натали опустилась на лавочку, где они обычно встречались, и стала спокойно ждать. Скорее всего, его задержали на занятиях, успокаивала она себя, перебирая принесенные краски.

Через полчаса Дик так и не появился. Это было совсем на него не похоже. Натали решила, что должна выяснить, где мальчик, и пошла искать его класс. Дети давно разошлись, кабинеты были закрыты. Натали остановилась, не зная, куда же ей теперь идти. Надо найти учительницу, решила она и побрела по школьному коридору, пытаясь найти хоть кого-нибудь.

— Простите, пожалуйста, — обратилась она к незнакомой женщине, которая перекладывала бумаги в одном из открытых классов. — Я ищу своего подопечного — Дика Слейтера. Вы не знаете…

— Ах Дика, — тут же ответила учительница, — к сожалению, знаю.

— Что-то случилось? — поняла Натали.

— Да, его увезли в больницу. Думаю, ничего страшного. Он упал в обморок на уроке. Знаете, у детей это иногда бывает, — поспешила успокоить она Натали, у которой от ужаса округлились глаза. — Мы привели его в чувство, но школьный врач решил, что будет вернее, если его обследуют и…

— А где? Куда его отправили? — перебила ее Натали.

— Здесь недалеко, я сейчас напишу адрес, — заторопилась учительница, и Натали стало немного стыдно, что она так нетерпелива.

Наверное, они тоже здорово испугались, подумала она.

— Спасибо вам большое, — сказала Натали, забирая бумажку с адресом. — Мы договорились с ним встретиться, а он не пришел.

— Вы его куратор? — догадалась учительница. — Когда Натали кивнула, она добавила: — Не волнуйтесь так. Позвоните родителям, когда поговорите с врачом.

— Да звонить особо некому, — ответила Натали. — Они все очень далеко.

— Ну тогда счастливо вам, — пожала плечами учительница. Работая в этой школе, она давно привыкла к тому, что им приходится иметь дело с детьми, у который фактически не было родителей.

Натали не пришлось долго убеждать врачей, что ее присутствие в палате просто необходимо. Она показала им соответствующие документы, по которым выходило, что она и есть единственный представитель родителей, и ее пропустили наверх.

Дик спал. Натали пристроилась рядом и тихонько погладила его руку. Он дернулся во сне, всхлипнул и вдруг заговорил.

— Папа, папочка, — бормотал Дик, — не уезжай. Давай будем вместе. Мы пойдем смотреть уток. Не уходи. Я покажу тебе ручей, где водятся маленькие рыбки. Я знаю, тебе будет интересно…

Натали поняла, что он видит сон, в котором они с отцом гуляют по какому-то парку. Бедный малыш! Господи, ну почему она ничем не может ему помочь? Сегодня же она добьется от Аймана Массарани всех координат отца. Надо же так измучить ребенка!

Дик спал долго. Натали так и просидела около него весь остаток дня. Она хотела, чтобы, когда он открыл глаза, кто-нибудь из близких людей находился рядом. Он и так слишком долго был один.

Дик проснулся около десяти. Глаза его на мгновение вспыхнули радостью, когда он увидел Натали, и она поняла, что все сделала правильно.

— Привет, Дик, — сказала она и потрепала его по руке. — Что это ты тут улегся? Я принесла краски, кисти, карандаши, а ты сбежал!

— Привет, — улыбнулся Дик. — Я так хотел рисовать. Но на последнем уроке у меня закружилась голова и стало так противно…

— А сейчас?

— Нормально, только голова немного болит. Меня долго тут будут держать? Не знаешь?

— Не думаю, — ответила Натали и сморщила нос. — С тобой же все в порядке. Сделают пару анализов и отпустят.

— А ты… — начал Дик и остановился.

— Что я? — подтолкнула его Натали.

— Ты принесла краски сюда?

— Принесла. Хочешь покажу?

— Угу, — ответил Дик и улыбнулся.

— Только давай так, — предложила Натали. — Чтобы нам никто не мешал. Я сейчас позову врача. Он поговорит с тобой, а потом я тебе все покажу. Согласен?

— Давай, — вздохнул Дик, которому совершенно не хотелось разговаривать с врачом, но еще больше не хотелось, чтобы уходила Натали.

Врач поговорил с мальчиком, потом попросил Натали выйти с ним.

— Я не вижу никаких причин держать его здесь, — сказал он, когда они вышли. — Анализы, которые мы сделали, говорят о том, что на первый взгляд все в порядке. Все остальное можно сделать амбулаторно. Только надо, чтобы вы за этим проследили.

— Так его можно забрать? — удивилась Натали.

— Если бы вы могли забрать его домой, я бы не сомневался ни минуты — ему сейчас необходимо быть в привычной обстановке. Я думаю, что это был какой-то эмоциональный всплеск и так отреагировали сосуды… Но ведь вы отвезете его в школу?

Натали пожала плечами, она не могла без разрешения забрать его к себе домой.

— Тогда сделаем так, — подвел итог врач. — Пусть он побудет здесь пару дней, но вы постарайтесь быть с ним как можно больше. И если получится, попробуйте выяснить, что с ним случилось, а мы пока сделаем анализы…

— А мне можно остаться на ночь? — осторожно спросила Натали, не надеясь на положительный ответ.

— Ну, если такой хорошенькой девушке больше нечем заниматься ночью, — засмеялся доктор, — то оставайтесь. Мать бы я заставил остаться.

— У него нет матери, — сказала Натали и посмотрела на доктора.

— Тем более, — кивнул он, — оставайтесь. Только долго не болтайте. Ему нужно поспать.

— Спасибо, — ослепительно улыбнулась Натали и вернулась в палату. — Привет, — сказала она Дику, который настороженно ждал, что она скажет. — Мне разрешили у тебя остаться. Так что я покажу тебе краски, а потом что-нибудь почитаю.

Через два дня Дик сам рассказал ей, что получил письмо от отца и даже дал ей его почитать.

«Дорогой Дик!

К сожалению, я не смогу приехать на каникулы. Мы договорились с дедушкой, что ты побудешь у него. Но обещаю, что, когда вернусь, мы обязательно придумаем что-нибудь интересное. У меня все в порядке. Здесь жарко и пыльно. Мечтаю оказаться в тех краях, где идут дожди. Обязательно привезу тебе что-нибудь смешное.

Счастливо. Будь здоров.

Твой папа»

Натали прочитала письмо несколько раз, но так и не нашла ответа на вопрос, когда же мистер Слейтер собирается встретиться с сыном.

В тот же вечер она позвонила Айману Массарани и выложила все, что думает по поводу того, как его зять обращается с собственным сыном.

 

4

Вэл пробыл дома только час. Этого вполне хватило, чтобы бросить сумки, принять душ, переодеться и созвониться с профессором. Берк Бриджес был неподдельно рад его звонку и сказал, что сегодня может принять его в любое время, так как работает у себя в библиотеке.

Вэл решил сначала встретиться с профессором, чтобы решить главный вопрос — примет ли он его предложение и останется в стране или они будут искать другой способ взаимодействия. Вэл был настроен решительно (он договорился с руководством бригады о том, что окончательный ответ он даст в течение отпуска), но некоторые сомнения относительно того, сможет ли он соответствовать академической среде, у него были. Одно дело стоять у стола, и совсем другое — работать со студентами. У него не было никакого опыта преподавания, поэтому придется учиться. Как любое новое дело — это и притягивало, и бередило душу сомнениями.

Вэл не совсем представлял, что именно он хочет услышать от профессора Бриджеса, но надеялся, что в результате разговора он сможет определиться.

Остановив машину у дома профессора, Вэл заглушил мотор, вынул ключи из зажигания и понял, что делает это все очень медленно. Давненько он так не волновался! Встретиться со своим университетским учителем — это все равно что вернуться к самому себе, тогдашнему. Он вспомнил и свои честолюбивые планы, и надежды на необыкновенную счастливую жизнь, и первые шаги в медицине… Он так долго не пускал этот отрезок жизни в свою память, что сейчас все это волной накрыло его. Неужели он сможет вернуться? Должен! У него есть сын, которому нужна семья, и у него будет новая работа, которая даст ему возможность идти дальше.

Дверь дома открыла высокая строгая женщина — видимо, помощница или домоправительница.

— Добрый день, — приветствовала она Вэла, окинув неодобрительным взглядом его наряд. Вэл привык к демократичному стилю, который был принят в бригаде, поэтому решил не ломать себе голову, а одеться в привычные вельветовые джинсы и куртку. В конце концов, это частный визит. — Слушаю вас.

— Меня зовут Вэл Слейтер, — представился он, решив не обращать внимания на грозный вид дамы. — Я говорил с профессором Бриджесом минут сорок назад. Он сказал, что я могу подъехать в любое время.

— Да, конечно, — вдруг радостно улыбнулась дама, и лицо ее стало даже милым. — Проходите, прошу вас. Профессор очень ждет. Он много говорил о вас.

Значит, помощница или секретарь, решил Вэл, проходя в прохладную темную гостиную. Типичный академический дом, почему-то развеселился Вэл: тяжелая мебель, запах книг, некоторая запыленность и небрежность…

— Подождите минуточку, — попросила дама. — Я посмотрю, где профессор. А потом провожу вас.

— Пожалуйста, — пожал плечами Вэл, которого ужасно веселили эти церемонии.

Он помнил, что Бриджеса обожали все студенты именно за полное отсутствие академического апломба. Он был всегда подвижен, остроумен, демократичен. Его уважали, а не боялись. Он умел просто и быстро объяснять самое сложное, к тому же своими едкими замечаниями заставлял даже самых ленивых шевелить мозгами. Его лекции были похожи на занимательные истории из жизни великих врачей, а о личных заслугах и открытиях он умел говорить так, что всем казалось: нет ничего проще быть гением.

Через некоторое время послышались быстрые шаги и в комнату ворвался профессор. Вэл не смог скрыть улыбки. Десять лет совершенно не изменили его: тот же мешковатый вид, те же стремительные движения, быстрый взгляд небольших острых глаз, то же оживленное внимание.

— Вэл! Вэл Слейтер! — воскликнул он, как будто ожидал увидеть здесь кого-то другого. — Неужели свершилось?

— Добрый день, профессор, — ответил Вэл, с удовольствием отвечая на рукопожатие. — Вы прекрасно выглядите. Рад видеть вас в добром здравии.

— А, ты хочешь сказать, что я не совсем одряхлел, — засмеялся Бриджес. — Давно замечено, что чем больше человек работает головой, тем меньше он подвержен процессам старения. Так что я выбрал наиболее простой путь омоложения. Рад, очень рад, что ты приехал.

— Я тоже рад, — искренне ответил Вэл.

— Ну что ж, — потер руки профессор, — обмен верительными грамотами состоялся, так что прошу в мой кабинет. Обсудим перспективы.

Вэл кивнул и двинулся за Бриджесом по лестнице, которая вела на второй этаж. Признаться, ему было любопытно заглянуть в кабинет ученого. Какая-то мальчишеская заинтригованность в том, что «взрослые» люди живут как-то по-особому… Ему казалось, что даже воздух в кабинете профессора должен быть другим. Но ничего особенного в кабинете не было. Довольно просторная и светлая комната, по периметру заставленная книжными шкафами, лесенка, чтобы добираться до верхних полок, огромный стол с компьютером, пара кожаных кресел, мощный диван… О том, что здесь постоянно кипит работа, говорили десятки разноцветных папок и бумаги, которыми все было буквально усыпано. Они лежали везде: на столе, креслах, на диване, на полках. Интересно, как он во всем этом разбирается, подумал Вэл, который предпочитал почти бухгалтерский порядок во всем.

— Сдвинь куда-нибудь бумаги и садись. — Профессор указал на кресло, усаживаясь за стол.

Вэл не нашел ничего лучшего, как переложить папки и бумаги на другое кресло, сел и приготовился слушать.

— Подай-ка мне вон ту синюю папочку, — попросил Бриджес, указывая куда-то за спину Вэла. — Там, там на полке. Я специально приготовил.

Вэл проследил глазами за рукой профессора, которая несколько раз дернулась в воздухе, и понял, что он имеет в виду довольно объемистую синюю папку с завязками, которая лежала на третьей полке прямо за его спиной.

— Это я собирал твои статьи, — пояснил профессор, развязывая тесемочки. — Я вообще слежу за твоей судьбой. Признаться, мне было досадно, когда ты покинул клинику.

Вэл вздохнул, ему не хотелось возвращаться к той истории. Не для этого же он пришел сюда, чтобы в очередной раз услышать, как он был горяч, молод и не прав.

— Не надо ничего объяснять: что было, того не вернуть. — Бриджес увидел, как подобрался Вэл, и поспешил его успокоить. — Это так, к слову. Теперь я думаю, что это был поступок мужчины, а не мальчишеская горячность. Во всяком случае, теперь у тебя есть ни с чем не сравнимый опыт. Колоссальный опыт…

Вэл решил не встревать. Что он мог сказать? Да, есть. Действительно, за двенадцать лет он видел столько, что обычному хирургу, работающему в городской больнице, и в страшном сне не привидится. Пока это общие слова. Прелюдия, так сказать. Его гораздо больше интересовало, что профессор думает по поводу его наблюдений и выводов.

— Так вот, здесь, — Бриджес постучал ладонью по листам, — не только зафиксирован практический опыт. Здесь есть новое слово в науке. Понимаешь?

Вэл опять промолчал. Не мог же он глупо кокетничать и говорить какую-нибудь глупость про то, что не так-то и велик его вклад в науку или что профессор дает ему чрезмерные авансы…

— У тебя есть огромное преимущество перед многими очень талантливыми практикующими врачами, — продолжал Бриджес, — ты умеешь думать. И не спорь со мной!

Вэл и не собирался спорить, хотя был уверен, что способностью думать обладают все мало-мальски образованные особи.

— Это только кажется, что этим даром обладают все, — засмеялся профессор, отвечая на невысказанные слова Вэла. — Поверь, это большая редкость. У тебя определенно есть интуиция ученого и способность классифицировать факты. Ты видишь то, что может или должно произойти при определенных обстоятельствах. Ты конструируешь модель. Но для того, чтобы превратить это в настоящий опыт и передать его другим, тебе необходимо все это систематизировать и по-настоящему изложить. Твои статьи пока всего лишь интересные наблюдения, им не хватает законченности.

— Ну, когда я писал их, я не думал, что…

— И правильно делал, что не думал, — не дал договорить ему Бриджес. — В данном случае достаточно того, что ты набрался смелости написать их и отослать в журналы. Тебе необходимо общаться с себе подобными, питаться новыми идеями, доказывать свои… Ты засиделся в своем госпитале, хотя эта работа сама по себе заслуживает самой высокой похвалы и оценки. Я не буду сейчас вдаваться в подробный анализ каждой твоей заметки, мы поговорим об этом позже, я просто хочу убедить тебя, что настало время поменять поприще. Поверь, свою вину, которую ты на себя наложил, ты искупил сполна.

— Профессор, — Вэл не хотел быть невежливым, но позволил себе перебить это горячий монолог, — я приехал, потому что принял решение принять ваше предложение. Но у меня есть некоторые сомнения относительно преподавания. Я никогда этого не делал и, честно говоря, сомневаюсь, что у меня это может получиться так же хорошо, как у вас.

— Льстец, — усмехнулся профессор, — но приятно. В нашем деле есть только одна правда: если ты хороший врач, ты сможешь научить любого. А ты очень толковый и опытный врач. И бояться тут нечего. Главное, не стесняться отдавать накопленный опыт.

— К этому я готов, — развел руками Вэл.

— Ну и отлично, — ударил профессор ладонью по папке, как бы ставя точку в этом разговоре. — Когда ты сможешь приступить к работе?

— У меня есть нерешенные семейные проблемы, — честно ответил Вэл, которому и самому не терпелось приступить к работе, несмотря на то, что ему полагался месячный отпуск. — Сын учится в одной из закрытых школ. Мне нужно хотя бы пару недель, чтобы понять, как устроится.

— Да, я понимаю, — кивнул Бриджес. — Это очень важно. Я, к сожалению, был лишен семейных радостей в полном объеме, но дочь всегда была для меня светом в окне. Она и работа. Сейчас я вынужден наслаждаться только работой: дочь живет отдельно и мы встречаемся только когда у нее есть время.

Вэл не знал, что на это ответить. Он вообще не представлял, что такое дети, но не будешь же это объяснять чужому человеку… Но Бриджес, видимо, не нуждался в каком-то ответе. Вэл вдруг подумал, что этот всеми уважаемый человек очень одинок и ему просто хочется поговорить о дочери, по которой он скучает.

— Знаешь, — продолжал профессор, — с таким удовольствием вспоминаю то время, когда она была ребенком, а потом подростком. Она всегда была со мной. Так что, молодой человек, я вам искренне завидую — у вас масса времени пообщаться со своим сыном. Ведь ему около десяти?

— Да, весной будет десять, — ответил Вэл, чтобы что-нибудь ответить. Видимо профессор был хорошо осведомлен о его жизни.

— Поверь, от общения с ним ты получишь гораздо больше, чем он, — засмеялся профессор. — Я только потом начал это понимать. И сейчас я бы поменял несколько часов ученой беседы на всего лишь час общения с собственным ребенком. Да-с, вот так.

— Мне еще предстоит этому научиться, — признался Вэл.

— А знаешь что, — профессор от волнения даже вскочил со своего кресла, — приезжай-ка ко мне в гости со своим сыном. Мы с тобой пообщаемся на наши ученые темы, да и ему в этом доме будет интересно.

Предложение было настолько неожиданным, что Вэл замялся, не зная что сказать. Но Бриджес так воодушевился, что Вэл подумал, что огорчит его отказом…

— Мне нужно уладить кое-какие дела, — нерешительно начал он.

— Я не предлагаю сделать это немедленно, — замахал руками Бриджес. — Ведь ты только приехал. Но когда будешь готов, милости прошу.

— Спасибо, профессор, с удовольствием приму ваше приглашение.

— Вот и отлично, — подвел черту Бриджес. — К тому же дочь обещала приехать. Заодно покажу тебе свое чадо. Решай свои дела… и милости прошу.

Вэл понял, что разговор закончен, и решил, что нужно попрощаться. Он с сожалением поднялся из глубокого кресла: в этом кабинете и с этим человеком было приятно и легко.

— Спасибо вам еще раз, мистер Бриджес, — сказал он.

— Был очень рад, — ответил Бриджес, протягивая руку. — Может быть, пообедаешь со мной. Мисс Николс неплохо готовит.

— К сожалению, не могу принять вашего предложения, — улыбнулся Вэл, — я приглашен на обед к родителям моей жены. Мальчик фактически вырос в их доме. Думаю, что придется выяснить некоторые вопросы. Мы довольно долго не встречались.

— О, не смею задерживать… — Профессор взмахнул руками и свалил со стола рамку с фотографией.

Вэл кинулся поднять ее и невольно взглянул на снимок. На него смотрела, хитро прищурившись, очень хорошенькая шестнадцатилетняя девочка. Неужели и он мог когда-то так же с удовольствием смеяться и быть таким беззаботным? Конечно, отец обожает свою дочь. Чертенок, скрещенный с ангелом… Лицо девочки было смутно знакомым, но Вэл подумал, что так могла быть знакома ему собственная юность.

— Это моя Натали, — сказал профессор, аккуратно ставя фотографию на место. — Правда, снимок сделан несколько лет назад, но уж очень хороша она здесь.

— Хороша, — улыбнулся Вэл, почему-то обрадованный тем, что дочка профессора ему понравилась.

— Счастливо, Вэл, до встречи. — Профессор пожал Вэлу руку и проводил его к выходу.

Когда Вэл говорил, что ему надо встретиться с родителями Лейлы и решить кое-какие вопросы, он не предполагал, что встреча обернется настоящим семейным скандалом. Вэл мчался домой после семейного обеда и до боли в руках сжимал руль машины. Все, что он услышал, было справедливо и несправедливо одновременно… Ему было стыдно, но упрямство и нежелание признавать очевидные вещи искали оправдания всему, что он делал долгие годы.

Вэл надеялся, что визит в семейство Масса-рани, будет достаточно формальным, но Жаклин со свойственной ей жестокостью обратила естественное желание отца быть с сыном в попытку использовать мальчика для решения его собственных проблем.

Воодушевленный встречей с профессором Вэл ехал в их дом с чувством освобождения и радости. Раньше он не очень-то любил бывать в этом роскошном и изысканном особняке, но сегодня ему было все равно.

Жаклин встретила его у дверей и поджала губы, как будто он навязывался им в родственники. Айман с радостью обнял его, но глаза его были печальны.

Через некоторое время пустых вопросов и ответов и поглощения специфической смеси французских и арабских блюд Жаклин вдруг задала вопрос, от которого у Вэла перехватило дыхание и кусок застрял в горле.

— Ты решил забрать у нас мальчика? — спросила она, аккуратно поддевая очередной кусок курицы, тушенной в гранатовом соусе.

— Я же сказал, что собираюсь остаться в Америке и что мы с Диком будем жить в нашем доме, — ответил Вэл, как будто это не подразумевалось само собой.

— Я говорю именно об этом, — заметила Жаклин и посмотрела на мужа. — Когда тебе стало выгодно, ты решил вернуться и лишить людей, которые его вырастили, возможности участвовать в судьбе Дика.

— Я сказал только то, что сказал. — Вэл пытался быть спокойным. — Вы всегда будете его бабушкой и дедушкой. Разве вопрос стоит о том, что вы перестанете общаться?

— Я тоже сказала только то, что хотела сказать, — язвительно ответила Жаклин. — Ты же прекрасно понимаешь, что если бы не твоя вечная погоня за самим собой, то все могло быть по-другому. В свое время надо было не носиться по свету в поисках подтверждения собственной значимости, а быть рядом с беременной женой.

— Жаклин, ты не права… — попытался остановить ее Айман.

— Дай мне сказать то, что я действительно думаю, — резко повернулась к мужу Жаклин и сверкнула на него своими холодными прозрачными глазами. — Я молчала слишком долго. Если бы мистер Слейтер чуть-чуть больше думал о нашей дочери…

— А вам не кажется, что если бы вы не заставляли ее так волноваться по поводу ваших мифических болезней… — не выдержал Вэл.

— Мы говорим не обо мне, — презрительно улыбнулась Жаклин, — а о тебе и о том, что ты бросил малыша. Мы десять лет были ему настоящими родителями. Я даже смогла смириться с тем, что ты услал его в какую-то школу за тридевять земель. Гениальная идея, нечего сказать!

— Может быть, не самая гениальная, но я так решил, — отчеканил Вэл. — Не понимаю, что мы обсуждаем. Я возвращаюсь, Дик будет жить со мной, вы можете общаться сколько хотите… Я не собираюсь этому мешать.

— Милый мой, — Жаклин истекала ядом и говорила поэтому преувеличенно вежливо, — дело в том, что мы не сможем общаться с тобой. А Дик — ребенок очень чуткий. Ты заставишь его разрываться между любовью к нам и желанием угодить тебе.

— Угодить? — задохнулся Вэл. — Вы считаете, что мы с сыном…

— Именно это мы и считаем, — кивнула Жаклин. — Ты не любишь сына. Как не любил мою дочь. Ты просто используешь его. Потому что в твоей жизни не осталось больше ничего.

Она говорила эти страшные несправедливые слова, не сомневаясь ни минуты, что это истина и что никто не сможет убедить ее в обратном. Вэл был потрясен. Он думал, что его решение вернуться будет воспринято во всяком случае нейтрально… Больше, чем слова Жаклин, его удивляло молчание Аймана. Неужели он согласен с женой? Он сидел, опустив голову, и только иногда вздрагивал, когда Жаклин говорила очередную гадость. Тесть сильно изменился за эти годы: вместо сильного властного мужчины, который способен контролировать ситуацию, за столом сидел старик, придавленный судьбой.

— Я хочу вернуться домой, — попытался еще раз объясниться Вэл. — Дику нужна семья. Ему нужен отец. Мне нужен сын. Что тут странного?

— Все это так, — согласилась Жаклин, — если не знать тебя. Тебе никто не нужен.

И это говорила женщина, которая две трети своей жизни провела вдали от семьи, занимаясь исключительно своими собственными проблемами. Что вдруг случилось? Неужели в ее жизни больше нет любви? — усмехнулся про себя Вэл. Неужели ей тоже понадобился маленький мальчик, чтобы обрести почву под ногами и ощущение реальности?

И только подъезжая к дому, Вэл вдруг все понял. Да, в ее жизни не стало тех радостей, которые составляли основу ее существования: красота увяла, мужчин почти не осталось, интрига из бурной реки превратилась в вялый ручеек… И она нашла единственного человека, на котором могла выместить все свое неудовольствие. Человека, который раздражал ее тем, что жил не по ее законам, и который знал, что где-то очень глубоко ее мелкую душу пожирает мысль о собственной вине в смерти дочери. Но в этом Жаклин никогда и никому не признается, а будет бросаться на него как бешеная собака. Но это не моя епархия, подумал Вэл, ей нужно к психиатру, а я хирург. Можно, конечно, попробовать и оперативное вмешательство. Но это был уже черный юмор.

Ладно, Бог ей судья, а с Айманом он поговорит позже. Он молчал, потому что очень любит мальчика и боится, что Жаклин в связи с приездом Вэла все испортит. Сейчас самое главное сам Дик, а на истерики обращать внимания не стоит. Надо поскорее привезти его домой, съездить к профессору, показать клинику. Он обязательно сможет подружиться с сыном.

Отодвинув эти проблемы, он задумался только об одном. Провожая Вэла, Айман сказал ему, что говорил с куратором мальчика. Он намекнул Вэлу, что хорошо бы встретиться и поговорить с этой «очень активной девицей», которая заявила, что собирается подать документы в комиссию, чтобы лишить его родительских прав. Надо будет встретиться с ней и объяснить, что это ее не касается.

Вэл вошел в пустой дом и упал в любимое кресло. Все так хорошо начиналось, а закончилось хуже некуда. Никто не может помешать ему жить с сыном и заниматься любимым делом. Но вот выяснять отношения с родителями Лейлы, говорить с какой-то кураторшей и просить позволения забрать сына на несколько дней из школы ему совершенно не хотелось. Вэл тяжело вздохнул и потянулся к телефону. Каникулы закончились две недели назад, мальчик учился, и, конечно, возникли вопросы. Вэл долго и унизительно упрашивал директора разрешить Дику неделю провести вне школы. Директор настаивал на том, что это может помешать процессу освоения знаний. Какие знания, чуть не кричал Вэл, когда решается судьба их семьи! Неужели взрослым людям надо объяснять такие простые вещи. Они десять лет были чужими людьми и только назывались сыном и отцом. Он хочет попытаться исправить это, а ему рассказывают о сложностях программы. В конце концов, Вэлу пришлось напомнить, что это он платит деньги за учебу сына и волен поступать как ему заблагорассудится. По возникшей паузе, кряхтению в трубке и постукиванию карандаша о стол Вэл понял, что его аргумент возымел действие. Директор смилостивился и сказал, что Дик приедет в сопровождении своего куратора через два дня, а через десять дней он должен будет вернуться в школу.

Вэл положил трубку и решил, что ему не нравится эта школа и надо найти что-нибудь подходящее поближе к дому. В его решении отдать мальчика в закрытый пансион был свой резон: он не хотел, чтобы Дик без него продолжал жить в семье Аймана и Жаклин. Здесь Жаклин попала в точку, он не очень-то хотел, чтобы сын общался со своей бабушкой. Вэл считал, что будет лучше, если ребенок окажется среди своих сверстников и под опекой первоклассных педагогов, чем будет видеть вечные страдальческие глаза деда и холодное внимание бабки. До школы с ним возились няни и гувернантки, но в определенном возрасте нужно было принять решение, и Вэл принял именно такое. Тогда возражений не последовало: Айман повздыхал, а Жаклин была увлечена своим очередным поклонником. Но теперь все стало как-то чрезмерно сложно… Вэл не любил неопределенности. Скорее бы приехал Дик, он поступил на работу и они бы вместе решили, как им жить дальше. О том, что им вдвоем будет достаточно сложно привыкать друг другу, Вэл не позволял себе думать.

Он уже представлял себе, как будет отвозить мальчика утром в школу, потом ехать на работу, а по вечерам сидеть рядом с ним в этом кресле, пока он читает книги или занимается каким-то другими детскими делами… Дальше его фантазии не хватало, он не задумывался, о чем они будут говорить и как проводить выходные… Нормальная мужская жизнь без особых нежностей, с молчаливым пониманием, подтруниванием друг над другом, ну и так далее. Где он набрался этих картин, Вэл и сам не понимал. В его представлении семья была совсем другой. И первое место в доме всегда занимала женщина. В их семье балом правила мать, от ее идей и настроения зависело в доме все. Ну а в их семье с Диком… Что будет в их семье, Вэл пока не очень представлял…

Натали спешила на встречу с Диком и как всегда немного волновалась. С тех нескольких дней в больнице, когда он начал с ней говорить и показал письмо отца, отношения их круто изменились. Но Натали понимала, что достаточно одного неосторожного движения или слова — и Дик опять замкнется. Она дала себе слово не форсировать событий и спокойно шла вслед за мальчиком. Если он молчал и рассматривал облака, она просто сидела с ним рядом и тоже смотрела на небо, если начинал говорить, то старалась просто слушать или отвечать на вопросы.

С мыслью, что она может научить его рисованию, Натали не рассталась, к тому же он оказался очень способным. Сегодня она обещала показать ему, что такое этюд с натуры. В школьном парке было достаточно живописных уголков, чтобы рисунок получился интересным. Натали тащила на плече два подрамника, чтобы они могли работать вместе. То, что у Дика может ничего не получиться, ее нисколько не волновало. Главное, чтобы он получил удовольствие.

Дик встретил ее у главного входа. Она видела, что он обрадовался, и вздохнула с облегчением. Значит, сегодня все будет хорошо. Иногда Дик встречал ее с угрюмым выражением лица, и тогда Натали приходилось контролировать каждое свое слово.

— Привет, Дик, — протянула она руку. — Как дела?

— Отлично! — улыбнулся он и шлепнул ладошкой о ее ладонь. — Я решил сегодня все задачи первый.

— Да ну? — удивилась Натали. Обычно он не говорил об учебе, тем более не хвастался победами.

— Да, нам задали самостоятельно решить десять задач. У меня все так быстро получилось, сам удивился.

— Может, ты математический гений… — Натали сделала страшные глаза.

— Не-а, — Дик сморщил нос, — сегодня просто очень удачный день. Мы идем рисовать?

— Конечно. Ты думаешь, я зря тащила подрамники?

Натали не стала уточнять, почему Дик считает сегодняшний день таким удачным. Если захочет, сам все расскажет. Мордашка Дика была довольной и хитроватой. Наверное, у него есть какое-то сообщение, но он выбирает время, чтобы поделиться этим.

— Ты выбрал место, где мы будем работать? — серьезно спросила она, перевешивая маленький подрамник на его плечо.

— Пойдем к пруду, — решительно заявил он. — Там утки и вообще…

«Вообще» означало, что почти все мальчишки собрались на стадионе школы, где сегодня должен был состояться ответственнейший матч года, поэтому около пруда с утками им никто не будет мешать. Когда-нибудь и он будет свистеть и прыгать от восторга на трибуне, подумала Натали, и ей стало немного грустно. Когда это произойдет, а она таскала тяжелые подрамники на плече именно для этого, Дику она уже не будет так нужна. А он-то ей будет нужен, еще как!

— Что ж, пойдем к уткам, — весело сказала Натали и пошла по дорожке. Интересно, что у него за тайна такая?

— Натали, — позвал Дик, пыхтя под тяжестью подрамника, — а ты долго училась?

— Долго, конечно, — ответила Натали. — Сначала в школе, потом в университете, я и сейчас учусь…

— Да нет, — возразил Дик, — ты не поняла. Я спрашиваю про рисование. Тебя долго учили рисовать?

— Семь лет, — ответила Натали. — А что?

— Да так. Долго.

— Вообще-то учатся гораздо больше. Сначала школа, потом академия или специальные курсы.

— А почему ты не стала учиться дальше? — не унимался Дик.

— Потому что поняла, что мне нравится совсем другая профессия, — сказала Натали, искоса поглядывая на Дика. Интересно, куда он клонит?

— А мне почему-то нравится эта, — убежденно сказал он.

— Разве? Месяц назад ты так не думал.

— Месяц назад я вообще ни о чем таком не думал, а теперь думаю.

— А разве ты никогда не хотел быть врачом, как твой отец? — спросила Натали и прикусила язык. Вопрос вырвался сам собой. Это была довольно зыбкая тема — его отношения с отцом…

— Насколько я понимаю, человек сам выбирает себе то, чем будет заниматься. — Дик не ответил на ее вопрос.

— Сам, — согласилась Натали.

— Ведь ты тоже не захотела стать врачом, — сказал Дик. — Хотя твой отец врач.

— Просто я очень боюсь крови, — призналась Натали. — А потом, знаешь, там водят в морг.

— Ну вот, а ты спрашиваешь, — сказал Дик, и Натали увидела, как он нахмурился.

— Ты тоже боишься крови?

— Не знаю. Но резать что-то живое мне не очень хочется.

— Лучше рисовать уток, — согласилась Натали, решив, что пора заканчивать эту тему. — Кстати, их сегодня полно.

Они вышли к берегу небольшого пруда, на котором всегда копошилась стая сереньких уток. Деревья почти облетели, но день был ясный и прозрачный. Холодный воздух обрамлял озерцо как хрустальная рамка. Сквозь тонкие ветки синело небо. Вода не шевелилась, а была похожа на хорошо отполированный мраморный пол. Если бы не беспокойные утки, то можно было подумать, что перед ней уже нарисованная картина.

— Хорошо, правда? — повернулась Натали к Дику.

Он промолчал, сосредоточенно и печально глядя на пруд. Глаза, минуту назад веселые и хитрые, опять стали глубокими и скорбными. Неужели такой маленький человек может так реагировать на красоту? Натали вздохнула. Он слишком много чувствует и понимает для своего возраста. Хотя кто сказал, что для понимания важен возраст. Разве она в десять лет не видела страдания своего отца, которому было одиноко даже рядом с ней, а ведь он никогда не говорил с ней о матери…

— Дик, — позвала она, — темнеет довольно рано, поэтому если мы не начнем что-то делать прямо сейчас, мы ничего не успеем.

Дик тряхнул головой и засопел, разворачивая подрамник.

— Ты мне покажешь, что надо делать? — спросил он, когда все было готово.

— Знаешь, я ничего не буду тебе объяснять. Просто попробуй нарисовать то, что ты чувствуешь. Хочешь — рисуй озеро, хочешь — пиши портрет утки, хочешь — выбери дерево и изобрази его. Не думай ни о чем, просто рисуй. И не мешай мне, хорошо?

— Ладно, — наклонил голову Дик. — А разговаривать с тобой можно?

— Разговаривать со мной можно, — разрешила Натали, которая больше всего хотела именно разговаривать с ним. — Но только, если это не будет тебе мешать.

Натали решила попробовать сегодня поработать акварелью. Честно говоря, она так давно не бралась за кисть, что испытала настоящее наслаждение от того, что рука ее осталась твердой и через пару часов получился очень неплохой набросок. Конечно, это нельзя было назвать картиной, но настроение уходящего дня в конце осени она уловила.

Дик, который получил разрешение говорить во время работы, увлеченно рисовал, высунув кончик языка от усердия. Да и говорить что-то не хотелось. Им было и так хорошо. Натали дала себе слово не заглядывать в работу Дика и не давать советов, пока он сам не попросит ее об этом, поэтому с упоением занималась своим делом.

Еще через час солнце начало уходить. Пора было собираться домой.

— Ты посмотришь? — спросил из-за ее спины Дик.

Натали с сожалением оторвалась от рисунка и оглянулась.

— Давай, — сказала она, вытирая кисть.

На полотне Дика была изображена одинокая нахохлившаяся утка посередине озера. Вся ее поза была грустной и испуганной. Со всех сторон на нее надвигались огромные волны…

— Ну как? — спросил Дик.

— Отлично, — искренне ответила Натали, потому что действительно рисунок был хорош. — Только почему она у тебя такая грустная?

— Потому что ей не хочется лететь в дальние страны, — ответил Дик. — Но ты видишь, какие волны? Так что придется улетать.

— Да уж, — согласилась Натали.

— А у тебя грустный рисунок, но какой-то радостный, — поспешил высказать свое мнение Дик.

— Это как?

— Ну, понимаешь, деревья без листьев, холодно, но солнце светит и уток много…

— Ладно, давай собираться. Пока дойдем, совсем темно будет, — сказала Натали. — Мы сегодня хорошо поработали. Когда в следующий раз пойдем?

— Не знаю, — замялся Дик.

— Ты не хочешь больше рисовать? — удивилась Натали, которая понимала, что есть какая-то другая причина, тот самый секрет, который Дик так и не выболтал.

— Я собирался тебе сразу сказать… — лицо Дика опять засветилось лукавством, и Натали поняла, что секрет хороший, — но не хотел тебя расстраивать.

— Что-то случилось?

— Да, сегодня утром учительница сказала, что звонил отец и меня отпускают на несколько дней домой.

— Но это же здорово! — Натали действительно была рада.

— Здорово, — согласился Дик, а потом исподлобья посмотрел на нее огромными синими глазами, — но мы с тобой не сможем рисовать.

— А он сам за тобой приедет?

— Не знаю, — пожал плечами Дик. — Учительница ничего не сказала…

— Если не сказала, то, возможно, я повезу тебя домой. Заодно и познакомлюсь с твоим отцом. Мне давно надо поговорить с ним.

— Может быть… — Голос мальчика стал вдруг тусклым.

Натали поняла, что он не хочет, чтобы в их отношения с отцом кто-то вмешивался. Их начавшаяся дружба не имеет никакого отношения к его встрече с отцом. Надо было срочно что-то придумать, чтобы он не переживал.

— Дело в том, что я давно прошу отпустить меня к отцу, — быстро затараторила Натали. Как раз на этой неделе мне разрешили взять несколько дней отпуска. — Нам ведь по дороге? Я довезу тебя до дому, а сама поеду к себе. Знаешь, я оставлю тебе телефон и, когда ты захочешь меня увидеть и познакомить с отцом, просто позвони. Договорились?

Лицо Дика расправилось и просветлело. Он протянул ладошку к Натали, и они звонким шлепком заключили договор.

— Возьми с собой рисунки, — посоветовала на прощание Натали. — Думаю, тебе есть чем гордиться.

Дик улыбнулся и помахал ей рукой. Они договорились, что Натали все выяснит и если все в порядке, то они завтра утром поедут вместе.

Как и предполагала Натали, директор попросил ее сопровождать мальчика с тем, что он должен через десять дней вернуться в школу. Ей давали на это время отпуск.

Натали даже пожалела, что так резко поговорила с Айманом Массарани в последний раз. Если бы она знала, что ей доведется так быстро встретиться с отцом Дика, она постаралась бы сдержаться. Хотя все, что она говорила тогда, было совершенно справедливым.

 

5

Вэл услышал, как около дома остановилась машина, и кинулся к дверям. Полдня он готовился к приезду сына: навел порядок в его комнате, разложил подарки и расставил на полках новые книги, даже прилепил к дверям разноцветный плакат с текстом «Добро пожаловать!» Но он не мог заставить себя не волноваться. Он боялся. Все попытки представить и обдумать, что он скажет в первые минуты встречи, натыкались на ступор. Мозг отказывался служить и помогать ему. Он слишком долго готовился к этой встрече. Десять лет. И сейчас сердце его бухало в горле и скулы сводило от напряжения.

Вэл видел в окно, что из машины, на которой приехал Дик, высунулась тонкая рука и помахала вслед сыну. Дик остановился, замер, потом тоже повернулся к машине и поднял руку. Потом очень медленно пошел по дорожке к дверям. Казалось, что ему очень тяжело нести небольшой рюкзак, который висел у него на плече.

Вэл не выдержал и вышел ему навстречу. Дик поднял голову и неуверенно улыбнулся. Потом рванулся к отцу, но споткнулся и чуть не упал. Вэл видел, что это смутило мальчика, поэтому сам сбежал по ступенькам и поспешил навстречу.

— Здравствуй, Дик, — сказал он, по-взрослому протягивая ему руку.

— Здравствуй. — Дик ответил спокойно, но чуть глуховато. Потом ответил на рукопожатие отца довольно уверенным и крепким рукопожатием.

То, чего так боялся Вэл, неотвратимо надвигалась на них обоих: они не знали, о чем говорить дальше. Все, что он хотел и мог сказать сыну, было так важно и трудно, что требовало другой обстановки и времени. А говорить всякую чепуху типа «как ты вырос», «как дела в школе» не хотелось.

— Давай рюкзак, — предложил Вэл и протянул руку.

— Я сам, — ответил Дик, которому очень хотелось выглядеть в глазах отца взрослым и самостоятельным.

Может быть, тогда он поймет, что сын вырос и уже можно взять его с собой. Дик мечтал о том, чтобы отец разрешил ему жить с ним. А где жить, это волновало мальчика меньше всего. Дик согласился бы ехать и на край света. В доме, куда он сегодня приехал, была так называемая его комната. Но он никогда не жил в ней больше двух недель, у него не было друзей на улице, потому что он не успевал завести знакомства. Поэтому расстаться с этим домом было проще простого. Он никогда не говорил о своем желании отцу, потому что тот всегда был где-то далеко, даже когда разговаривал с ним. Но в этот раз Дик решил, что им следует обязательно выяснить этот вопрос. Общаясь с Натали, Дик понял, что человеку язык дан для того, чтобы высказывать мысли, а не только их скрывать.

— Как скажешь, — пожал плечами Вэл и подтолкнул Дика к дому. — Пойдем, я ждал тебя с обедом. Ты составишь мне компанию?

Дик совершенно не хотел есть: они с Натали плотно перекусили всего час назад. Но отказываться от обеда с отцом он ни за что бы не стал.

— Конечно, составлю, — важно ответил Дик, — не ел с самого утра.

— А как же твой куратор? — не удержался Дик, который заведомо невзлюбил эту «сухую и истеричную» даму. — Неужели она не пичкала тебя всю дорогу?

Дик как-то странно посмотрел на отца. Видимо, ему она нравится, решил Вэл.

— Натали никогда не делает того, чего я не хочу, — спокойно объяснил он, открывая дверь и пропуская отца вперед. — Кстати, она довольно симпатичная…

— Давай, заходи. — Вэл проигнорировал его замечание относительно кураторши. Хотя про себя весело хохотнул: его сын начал говорить о женщинах. — Раздевайся, кидай вещи, мой руки. Я пока стол накрою.

— Папа, а ты умеешь готовить? — спросил Дик совершенно серьезно, как будто от этого зависела их дальнейшая жизнь.

Вэл растерялся. Неужели они мечтают об одном и том же? Значит, не только он, но и Дик истосковался по дому и другой, налаженной жизни, где обедают дома и по воскресеньям ходят кататься на карусели, а в длинные выходные едут с прицепленным к машине домиком куда глаза глядят…

— Ну как тебе сказать, — развел он руками. — Готовить — это громко сказано, но пиццу разогреть или кофе сварить…

— Значит, тоже не умеешь, — убежденно констатировал Дик.

— Для тебя это так важно? — смутился Вэл.

— Да нет, — замотал головой Дик, — просто размышляю. В семье кто-то должен уметь готовить. Ты не умеешь, я не умею…

— Поверь мне, — засмеялся Вэл, — это не самое трудное на свете. Научиться можно чему угодно.

— Ну да. Натали тоже так говорит, — заметил Дик. — Ладно, пойду положу вещи, потом помогу тебе.

Дик потопал наверх, а Вэл с удивлением посмотрел ему вслед. Дик никогда не пытался говорить с ним о семье. Он вообще никогда не пытался говорить. Просто отвечал на вопросы, а чаще — молчал. Неужели он вырос настолько, что мы сможем общаться? — подумал Вэл, почесал затылок и отправился на кухню, чтобы включить микроволновку. Он действительно купил пиццу, потому что не придумал ничего умнее… Можно было заказать обед в ресторане, но Вэл не знал, что любит его сын. Пицца — вещь нейтральная.

Дик ел неторопливо, аккуратно откусывая кусочки. Вэл смотрел на сына и думал, что никак не может решиться обнять его или потрепать по голове, хотя ему нестерпимо хотелось это сделать. Он принял правильное решение, но говорить об этом сыну рано. Пока он не утрясет все формальности с новой работой и не уволится со старой, говорить не о чем. Кто знает, сколько это займет времени, а Дик будет волноваться и ждать. В детстве время тянется очень медленно. Пусть пока это выглядит как обычный отпуск.

Дик из-под густой челки посматривал на отца. Он видел, что тот о чем-то напряженно думает: в глазах как будто щелкали разные мысли. Интересно, чем они будут заниматься в этот раз?

— Нас с тобой пригласили в гости, — сказал Вэл. — Как ты на это смотришь? Давай вообще договоримся, чем мы с тобой займемся.

— А куда нас пригласили? — серьезно спросил Дик, которому на самом деле было совершенно все равно, лишь бы быть с отцом.

— В один очень интересный дом, к очень хорошему человеку. — Вэл подбирал слова, чтобы не проговориться об истинном положении дел.

— А кто он? — продолжал допытываться Дик, замирая от удовольствия, что отец спрашивает его мнение.

— Он? Профессор медицины. Мой учитель. Один из самых знаменитых кардиохирургов в стране, даже в мире.

— Ого! — удивился Дик.

— Я был у него и сказал, что ты приедешь погостить. Он решил, что должен познакомиться с тобой.

— Папа… — Вэл видел, что Дик с трудом выговаривает это слово, но сделал вид, что ничего необычного не происходит. — А ты когда-нибудь покажешь мне свою работу?

— Что ты имеешь в виду? — не понял Вэл.

— Я хочу посмотреть, как работает хирург, — объяснил Дик.

— Тебе это интересно? — удивился Вэл: сын никогда не спрашивал его о работе.

— Ну конечно, интересно. Я, само собой, был в больнице и представляю, что такое врач… Но ведь ты особенный врач, правда?

— Ну, до моей работы далеко, как ты понимаешь, — засмеялся Вэл от удовольствия, что сын сам заговорил с ним о медицине, — но я могу поговорить с профессором. Если это возможно, он покажет тебе свою клинику.

— Жалко, — вздохнул Дик, — я думал, что мы сможем поехать вместе…

Так вот что он имел в виду, догадался Вэл, он думает, что единственный способ жить вместе — это поехать вместе со мной. Надо сказать ему, что я решил остаться. Но ведь еще столько надо сделать…

— Мы и поедем вместе. — Вэл сделал вид, что не понял мальчика. — Мне тоже интересно посмотреть на клинику, где работает профессор. К тому же он приглашал меня. И давно тебя интересует медицина?

— Нет, она меня не интересует, — признался Дик. — Меня интересуешь ты и твоя работа. Знаешь, у всех ребят отцы кем-нибудь работают. Они все время говорят: а вот у меня отец… А я ничего про тебя не знаю.

— Вот и отлично! Я договорюсь с профессором Бриджесом, мы съездим к нему в гости, и ты сам спросишь про экскурсию. Как пицца?

— Супер! — ответил Дик, с трудом проглатывая последний кусок. — А что мы будем делать еще?

— Ну, нам надо съездить к дедушке с бабушкой… — Вэл постарался сказать это так, чтобы Дик не заметил его раздражения при упоминании этого обязательного визита. — А все остальное — на твое усмотрение. Можем сходить на бейсбол, в кино, покататься на аттракционах… Любые пожелания.

— Да мне все равно, — махнул рукой Дик. — Что хочешь, то и будем делать.

Ему действительно было все равно — главное, чтобы отец был рядом и разговаривал с ним как со взрослым.

— Может, расскажешь мне про школу, — предложил Вэл.

— Да что про нее рассказывать. — Дик сморщил нос. — Школа — она и есть школа. Иногда интересно, иногда не очень.

— А ребята как?

— Нормальные ребята, разные…

Вэл понял, что Дик не горит желанием рассказывать ему о своей жизни. Ну что же, было бы странно, если бы человек так вдруг изменился. Придется подождать, пока он сам заговорит об этом.

Дику очень хотелось сказать отцу, что он мечтает учиться в самой обыкновенной школе и дружить с ребятами из соседних домов. Ладно, у него еще будет время убедить отца, что им просто необходимо жить вместе.

Натали заставила себя всего лишь помахать на прощание рукой и не следить за тем, как произойдет встреча. Она бы не удержалась, если бы ей что-то не понравилось. В конце концов, это не ее сын, чтобы так бесцеремонно влезать в чужую жизнь. Дик ужасно волновался, она это прекрасно видела, поэтому всю дорогу рассказывала какие-то смешные истории из своей школьной жизни, а потом завезла его в кафе и они объелись всякими сладостями. Она была почти уверена, что Дик позвонит через пару дней. А если нет, то она сама нагрянет к ним в гости. В общем-то у нее есть на это определенное право — она отвечает за мальчика…

А пока у нее была замечательная возможность побыть дома с отцом, послушать его рассказы о пациентах и студентах, почитать, встретится с друзьями. Да мало ли что можно делать дома…

Она не стала звонить отцу, чтобы сообщить о приезде, поэтому предвкушала его удивление и радость. Бедный папа, он все никак не может смириться с тем, что она не пошла по его стопам и не работает в его клинике. Ну разве можно ему объяснить, что с ее характером она должна сама протаптывать себе дорогу. Хорошо бы ей жилось, если бы она все время за спиной слышала шепот, что она дочка профессора Бриджеса… Она никогда не приводила это как аргумент. Просто однажды произнесла речь о том, что все физические недуги не донимали бы человечество, если бы квалифицированные специалисты решали социальные и психологические проблемы личности и общества. Это звучало так убедительно, что отец только развел руками и сказал, что не может с этим не согласиться.

Вот теперь она и пытается решать проблемы личности. Правда, у нее это получается не слишком успешно. Дик перестал дичиться, но она видела, что он еще не готов довериться ей полностью. Он вполуха слушал ее рассказы, а сам мучительно думал о том, как пройдет его встреча с отцом. Если бы он позволил, она бы нашла слова, чтобы успокоить и ободрить его, но Дик не дал ей ни единого шанса. Она чувствовала, что он сидит в домике своего одиночества и только приоткрыл маленькую щелочку для того, чтобы позволить ей общаться с ним…

Натали увидела свой дом, и все ее существо со свойственной молодости способностью не застревать на печальных мыслях кинулось навстречу нескольким радостным и спокойным дням. Она так любила длинные тихие вечера вдвоем с отцом: он работал, а она сидела в огромном кожаном кресле у него в кабинете с книгой. В любую минуту она могла заговорить с ним о чем угодно. Он откидывался на высоком стуле, как бы отодвигал от себя очередную статью, которую писал или изучал, склонял голову набок и внимательно слушал любую ее галиматью. Ему всегда было интересно то, что приходит ей в голову. Ни разу он не позволил себе снисходительного или небрежного тона. Натали только с возрастом стала понимать, что это самое главное в воспитании человека — относиться к его мыслям с интересом и пониманием. Часто отец просто отвечал на вопросы или вступал в дискуссию, но иногда вставал и извлекал из бесчисленного множества книг ту, которая могла помочь ей разобраться в какой-то проблеме. Будучи очень занятым и связанным тысячами обязательств человеком, отец никогда не ссылался на отсутствие времени. Он мог отложить разговор или дать короткий исчерпывающий ответ, но он всегда был внимателен к ней. Единственное, чего Натали никогда не обсуждала с ним, это ее взаимоотношений с мужчинами. Однажды лет в пятнадцать она попробовала поговорить с ним о том, как ей вести себя, если мальчик не очень нравится, а отказать неудобно. У отца сделался такой испуганный и виноватый вид, что Натали решила больше никогда не ставить его в неловкое положение. Об этом она могла поговорить и с подругами. Папа считал себя виноватым в том, что в доме нет женщины и что Натали может чувствовать себя обделенной, но говорить с ней о ком-то, кто может лишить его дочери и ее любви, он просто физически не мог. Бедный папа! Другие думают, как бы дочка не засиделась в девках, а он боится, что ее личная жизнь сложится слишком быстро. Если бы он знал, что это ее совершенно не интересует, то не стал бы так волноваться. Не родился еще тот мужчина, который заставил бы ее сердце биться чаще шестидесяти ударов в минуту. Все эти мокрые и неумелые поцелуи, биение себя в грудь и мужская заносчивость смешили ее, не более. Когда всю жизнь рядом умнейший и благороднейший мужчина, так трудно убедить себя в том, что и кто похуже сойдет… Короче, в свои почти двадцать пять Натали еще ни разу не влюблялась. Ее это мало волновало, потому что были заботы поинтереснее и поважнее… А все эти рассказы о неземной любви и раненом сердце разбивались о собственную историю. Отец всю жизнь был верен только одной женщине, и только ее всегда любил. Мать Натали погибла в автокатастрофе. В доме никогда не было даже тени другой женщины. Для Натали эта любовь была единственной и настоящей. Все остальное — подделка. Если она встретит мужчину, которого будет любить так же преданно, тогда посмотрим…

А пока у нее есть отец, который сейчас обнимет ее и потащит рассказывать, как он тут без нее, и Дик, который ей обязательно позвонит ровно через два дня…

— Папа, — за два дня голос Дика на этом простом обращении стал звучать спокойно и уверенно, — нам долго ехать?

— Не очень, хотя профессор живет за городом, — ответил Вэл, выруливая на трассу.

— А как, ты сказал, его зовут?

— Берк Бриджес.

Бриджес, Бриджес. Натали тоже Бриджес, подумал Дик. А вдруг она его родственница? Вот классно бы было! Они договорились, что Дик ей позвонит и они условятся о встрече. Он ничего пока не стал говорить отцу. Это была его тайна. Хорошо было бы, если бы они подружились. Хотя по глазам Натали, которые из голубых превращались почти в синие, он понимал, что она почему-то недовольна его отцом. Пусть бы встретились случайно… Тогда не надо было бы никого готовить… Но это была бы самая большая удача, а так в жизни не бывает, подумал Дик.

— А почему ты спрашиваешь? — поинтересовался Вэл.

— Так просто, — не стал выдавать свою тайну Дик. — Ты научишь меня водить машину?

— Научу, когда ноги вырастут, — засмеялся Вэл.

— Они уже выросли, — заметил Дик и нахмурился. Сколько же еще ждать, чтобы тебя считали взрослым.

— Ну если выросли, то попробуем, — согласился Вэл. — Найдем какую-нибудь тихую трассу и попробуем.

— Папа! — подпрыгнул Дик. — Ты говоришь правду?

— Конечно, — удивился Вэл. — Поверь, я всегда говорю правду, когда могу ее сказать. А когда не могу, то стараюсь не говорить.

— А мы можем сделать это завтра?

— Можем, если рядом с домом профессора есть какая-нибудь тихая дорога.

— И у тебя будет для этого время? — не поверил Дик.

— Дик, у меня всегда будет для тебя время, — очень серьезно и медленно проговорил Вэл, на чем свет ругая себя за этот вопрос сына. Если бы у него находилось время все эти десять лет, то мальчик никогда бы ни в чем не сомневался.

— Тогда все нормально. Просто я думал, что вы с профессором будете заниматься своими делами…

— Мы, конечно, будем заниматься и своими делами, — согласился Вэл, — но это не значит, что я о тебе забуду.

— А там будут другие гости? — не унимался Дик, которому было хорошо ехать с отцом в машине, хорошо задавать вопросы, которые он раньше ни за что не решился бы задать, хорошо видеть серьезный, а совсем не страшный и грозный профиль отца, хорошо вдыхать запах машины и думать, что завтра он впервые сядет за руль…

— Надеюсь, что нет, — ответил Вэл.

— Ты не любишь, когда много народа?

— Не очень. Я как-то отвык от светской жизни, — попытался объяснить Вэл. — У нас небольшой отряд. Мы работаем вместе несколько лет. К каждому новому человеку довольно долго привыкаешь. Понимаешь, на войне нужно быть абсолютно уверенным, что тот, кто рядом, тебя не подведет.

— Папа, а тебе было страшно?

— Страшно? — переспросил Вэл и задумался.

Как объяснить мальчику, который мечтает, чтобы его отец был героем, что страшно бывает всем и всегда. Но страх обстоятельств, который ты можешь преодолеть, предприняв усилия, ничто по сравнению с тем страхом, который он пережил, зная, что ничего не может сделать, когда умирала Лейла. Страшно, это когда непоправимо. Когда-нибудь он должен рассказать Дику о его матери… Он знал, что сын ждет этого рассказа, но пока даже имени ее не мог произносить.

— Пап, почему ты молчишь? — услышал он голос сына и вынырнул из своих мыслей.

— Я не молчу, я думаю. Знаешь, самым смелым людям тоже бывает страшно. Когда ты понимаешь, что от тебя ничего не зависит…

— Это как? — спросил Дик, которому ужасно нравился этот мужской разговор.

— Ну, представь, тебе нужно спрыгнуть с десятиметровой вышки. Ты подходишь к самому краю мостика и смотришь вниз. Когда смотришь снизу, кажется, что это совсем невысоко. Подумаешь, каких-то десять метров. Но когда ты стоишь там, наверху, то понимаешь, что это очень высоко и сделать шаг страшно. Человек ведь не умеет летать, для него это естественный физиологический, природный страх. Но он может прыгнуть, потому что уверен в себе, в своем теле, в натренированных мышцах. Понимаешь?

— Конечно, понимаю. Если ты готовился к чему-то, то тебе не будет страшно. Так?

— Так. То же самое, когда ты встретил врага. Ты оцениваешь его силы и свои, ты думаешь, ты принимаешь решение… Тебе может быть страшно, если он больше и сильнее. Или если ты хлюпик и никогда не дрался раньше. Ты можешь убежать, а можешь принять бой. Но это будет твое решение… Иногда уйти от драки мудрее, чем в нее ввязаться Ты поступаешь так не потому, что ты трус и тебе страшно, а потому, что ты умный.

— Ну ты скажешь, — не поверил Дик. — Если я убегу, меня засмеют.

— Только ты будешь решать, что для тебя страшнее: получить по носу или насмешки ребят, — пояснил Вэл. — Но я думаю, что все это не имеет отношения к настоящему страху. Это скорее момент принятия решения. Страшно мне было только раз в жизни. Когда я понял, что ничего не могу изменить и от моей воли, ума, сил, желания ничего не зависит. Вот так.

— Когда это было, папа? — тихо спросил Дик, который понял, что отец говорит о чем-то очень тяжелом и важном.

— Я расскажу тебе об этом когда-нибудь. Договорились?

— Хорошо, — серьезно согласился Дик.

— Ты просто спросил, было ли мне страшно. Я попытался объяснить.

— Я понял, — ответил Дик и задумался. Интересно, сможет ли он когда-нибудь объяснить отцу, как ему бывает страшно, когда он думает, что не нужен отцу. Если он говорит, что от тебя зависит решение, то этого можно не бояться. Отец — вот он, рядом, он здесь, с ним можно говорить. Значит, только от Дика зависит, сможет ли он стать необходимым отцу, чтобы тот всегда был рядом с ним. На этой мысли Дик решил остановиться и успокоился. Теперь он знал, что от него тоже кое-что зависит.

— Мы почти приехали, — сказал Вэл, показывая на большой двухэтажный особняк в конце улицы.

— Быстро, — удивился Дик.

— Говорили всю дорогу, вот время незаметно и прошло, — засмеялся Вэл.

Дверь им открыл сам профессор Бриджес.

— Добрый день, молодые люди, — приветствовал он гостей, широко распахивая дверь.

— Добрый день, профессор, — поздоровался Вэл и легонько подтолкнул вперед сына. — Вот, разрешите представить.

Дику совсем не было страшно. Он приготовился к тому, что профессор будет большим и грозным, как их директор в школе, но он оказался невысоким толстеньким дедушкой с веселыми глазами и хитрой улыбкой. К тому же одет он был не в белый халат (почему-то Дик представлял все именно так), а в мягкие широкие брюки и вязаную кофту с кожаными заплатками на рукавах. Даже дедушка Айман выглядит более солидно, чем этот «всемирный» профессор.

— Добрый день, молодой человек, — поздоровался профессор еще раз, теперь уже с ним лично, и протянул руку. — Будем знакомы. Я — профессор медицины Берк Бриджес.

— Добрый день, профессор, — важно ответил Дик. — Ричард Слейтер, с вашего позволения.

— Ты собираешься тоже стать врачом?

— Нет, — с достоинством проговорил Дик, сверкая синими глазами из-под густой челки, — но мне хотелось бы знать, чем занимается мой отец. Он сказал, что, если вы разрешите, мы можем посмотреть клинику, в которой вы работаете.

— Молодец, — похвалил профессор то ли самого Дика, то ли Вэла. — Что касается клиники, то я, конечно, могу ее показать, но лучше, если это сделает твой отец немного позже.

Дик не совсем понял, что профессор имел в виду, но не стал переспрашивать. Главное, что он не побоялся сразу сказать о своем желании. А там, какая разница, кто покажет ему клинику и когда.

— Хорошо, — ответил Дик и посмотрел на отца.

Тот подмигнул ему и перевел глаза на мистера Бриджеса.

— Ну что ж, — сказал профессор, направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж, — я провожу вас в комнату. Располагайтесь. А через полчаса я жду вас внизу в столовой. Вы как раз успели к обеду.

Вэл опять подтолкнул сына вперед, а сам, подхватив сумку, пошел следом. Они не сговаривались с профессором о том, сколько пробудут, но спешить было особенно некуда, к тому же Вэлу хотелось поподробнее обсудить все нюансы будущей работы. Если профессор готов оставить их у себя на пару дней, отказываться он не будет. Конечно, если Дику здесь понравится… Хотя за несколько дней общения Вэл убедился, что Дик с восторгом принимает все его предложения. И честно сказать, ни разу за это время между ними не возникло того тягостного напряжения, которое всегда возникало раньше. Может быть, мальчик вырос, а может быть, сам Вэл стал другим и новая перспектива сделала возможным то, что раньше было совершенно невозможно… Что об этом думать, если сын весело шагает впереди тебя по лестнице и даже не оглядывается, ища поддержки?

Они быстро разложили вещи в просторной и уютной комнате, умылись с дороги и через полчаса спустились к накрытому столу.

— Милости прошу, — сказал профессор, который уже сидел за большим круглым столом, сервированным по всем правилам. — Признаться, я давно не обедал в компании. Этот стол рассчитан человек на двенадцать. Когда-то здесь каждый день собиралась большая компания… Но, думаю, мы не потеряемся…

Вэл вежливо улыбнулся и отодвинул стул, чтобы усадить Дика. Интересно, умеет ли он пользоваться приборами? — с запозданием подумал он про сына, с некоторым ужасом поглядывая на мерцающие серебряные вилки и ножи. Но Дик как ни в чем не бывало спокойно оглядел яства и начал есть. Что и говорить, в этом отношении воспитание Жаклин было безупречным. Вэл вспомнил, что Лейла всегда тихонько улыбалась, когда он садился за стол в доме ее родителей, и шепотом подсказывала, что и чем следует есть.

Дальше обед покатился весело и спокойно. Вэл и Берк пытались не углубляться в профессиональные подробности, а скорее делились своими наблюдениями по поводу современных подходов к лечебной работе. Вэл с удовольствием рассказывал о своей бригаде, о странах, где он побывал, о национальных особенностях и пристрастиях местных жителей, о коллегах-врачах. Профессор слушал с большим вниманием, задавая вопросы и делая свои замечания. Вэл понимал, что для него это было своего рода испытанием способности говорить перед аудиторией, к тому же въедливой и профессиональной. Но он не слишком волновался, потому что в основном рассказывал о своих странствиях Дику, который слушал его так восторженно, что вилка застревала на полпути. Если он может увлечь маленького мальчика, значит, сможет заставить себя слушать и любую другую аудиторию.

Дик за весь обед не сказал ни слова, он был огорошен тем, что совершенно не представлял, какая у его отца ответственная и захватывающая профессия.

Профессор несколько раз взглянул на Дика, а в конце обеда, поняв, что мальчик очарован их ремеслом, предложил показать ему библиотеку и медицинские атласы.

— Если тебе будет неинтересно, — сказал он на всякий случай, — можешь просто отложить их в сторону. Тогда я расскажу тебе, что можно найти в саду. А мы пока поговорим с твоим отцом. Мне хочется задать ему несколько вопросов относительно его статей.

Дик был невероятно польщен. Если такой большой человек должен задавать вопросы, чтобы понять, что делает его отец, значит Вэл Слейтер — ого-го!

— У меня есть и детские книги, — заметил профессор, когда они вошли в комнату, до потолка заставленную книжными полками. — Моя дочь когда-то тоже была подростком и довольно много читала. Можем поискать что-нибудь на ее полке.

— А можно я сначала посмотрю атласы? — спросил Дик, который понятия не имел, что таковые существуют. Он знал, что есть географические атласы, в которых можно прочитать все о странах и континентах… Интересно, а в медицинских атласах тоже есть карты, реки, горы?

Профессор достал большую коричневую книгу и подал Дику.

— Здесь все о человеке, — сказал он. — Смотри, это самое интересное, что есть на свете.

Дик кивнул и опустился в кресло. Книга была хоть и тонкая, но большая и рассматривать ее стоя было просто невозможно.

— Мы поднимемся ко мне в кабинет. Когда закончишь, приходи к нам, — сказал профессор, дотронувшись до головы Дика.

Невероятно, но ему даже не пришло в голову дернуться, хотя он терпеть не мог, когда его касались чужие люди. Мистер Бриджес был какой-то очень располагающий.

— Хорошо, — ответил Дик, уже мечтая, чтобы они поскорее ушли и не мешали ему. Потом спохватился и добавил: — Спасибо!

Когда они ушли, Дик вдруг вспомнил, что не спросил у профессора, как зовут его дочь, а ведь он говорил о ней. Ну ладно, я еще успею спросить, утешил себя Дик и открыл первую страницу.

Первая картинка немного смутила его. Мужчина и женщина были нарисованы совершенно голые со всеми подробностями. Как на иллюстрациях к Библии изображались Адам и Ева. Только там они все-таки прикрыты какими-то листиками. Но Дик утешил себя тем, что это настоящая медицинская книга, а значит, тут не может быть ничего запрещенного. Дальше было еще интереснее и страшнее. Те же мужчина и женщины были нарисованы без кожи, потом и без мускулов — только скелеты…

Дик пыхтел, рассматривал, щупал самого себя, пытаясь определить, где у него находится печень и селезенка. Больше всего его поразил огромный глаз с кровеносными сосудами и нервными окончаниями. До этого момента он и не представлял, что глаз так интересно устроен и то, что он привык называть глазами, только десятая часть того, что есть на самом деле.

Дик дошел только до середины атласа, когда услышал голоса и понял, что отец и профессор спускаются вниз. Он не хотел пока ничего обсуждать, слишком велико было его открытие, поэтому захлопнул книгу и пошел к ним навстречу.

— Ну как? — спросил мистер Бриджес. — Ты не скучал?

— Нет, — замотал головой Дик. — Можно я потом еще посмотрю?

— Сколько угодно, — засмеялся профессор. — А теперь идите погуляйте в саду, а я поработаю. Встретимся за ужином. Кстати, к вечеру должна появиться моя дочь. Она приехала на несколько дней погостить.

Дик навострил уши, а Вэл напрягся. Больше всего ему не хотелось общаться с лишним человеком. Наверное, она прелестная девушка и профессор очень любит ее, но у него совсем нет сил и желания вести светские беседы.

— Профессор, может быть, нам лучше отправиться домой? — спросил он. — Еще не поздно, а мы практически обо всем поговорили.

Дик на минуту расстроился: если они сейчас уедут, то он не сможет досмотреть атлас до конца. К тому же он так и не узнает, как зовут дочь мистера Бриджеса.

— Даже не думайте, — замахал руками профессор, превращаясь в смешного старичка. — Она знает, что у нас гости. И будет очень рада с вами познакомиться. Она бы никуда не уехала, а встретила бы вас, но обещала побывать у подруги. Так что будет очень неправильно, если вы уедете. К тому же она отлично справляется с юными джентльменами. Дику с ней будет интересно. А у нас с тобой разговор не закончен, Вэл. Так что идите дышите воздухом. — Последнюю фразу профессор произнес тоном, не терпящим возражений.

Вэл и Дик переглянулись, при этом рожица Дика была настолько довольной, что Вэл решил, что ради этого он готов терпеть любую дочь.

— Не думаю, что вас нужно провожать, — сказал профессор, поднимаясь по лестнице. — Сад большой, но заблудиться в нем сложно.

Действительно, сад был большой и довольно запущенный, но все тропинки, которые в нем были, вели к небольшому пруду и обратно к дому.

Дика распирали вопросы, но отец выглядел сумрачным, поэтому он решил подождать, когда тот сам захочет говорить.

Вэл молчал и смотрел на облетевшие деревья. Начинались сумерки — самое время для тяжелых и мрачных мыслей. Ему было спокойно и хорошо весь день, сын тихонько шел рядом, но сейчас необъяснимая тоска накатила на него.

Вот так и я, думал он, холодный и голый, как эти деревья. Где-то там глубоко под корой текут соки, которые весной разольются и заставят их зазеленеть, но сейчас они почти умерли. У меня есть силы жить, работать, растить сына… Но мне не суждено больше трепетать от дурацкой человеческой радости, когда какая-то женщина улыбнулась и сказала, что счастлива со мной… Я сплю, ровный и несгибаемый, как вот этот клен. Или это не клен? Без листьев трудно угадать дерево. Хотя что уж тут расстраиваться? Мне жизнь и так подарила слишком много. Я женился на женщине, которой восхищался и которую по-настоящему любил. У меня есть дело, самое значительное и нужное для людей. У меня растет добрый умный сын. Самое большое, что я могу для него сделать, это просто быть настоящим отцом и хорошим человеком. Когда-нибудь у него будет своя жизнь, своя любовь, своя женщина. Она придет к нам в дом… Мысли Вэла прервал Дик, который, устав ждать, когда отец насладиться своим сумрачным настроением, легонько дернул его за рукав и спросил:

— Папа, а у человека кровь разного цвета?

— Почему разного? — не понял Вэл, который не ожидал такого вопроса.

— Хорошо, я спрошу по-другому, — заторопился Дик. — У человека кровь одного цвета?

— Нет, разного, — ответил Вэл, поняв, что Дик пережевывает информацию из атласа. Венозная кровь — темно-красная, артериальная — почти алая, капиллярная — что-то среднее. По цвету крови всегда можно определить, что повреждено.

— Да, а в книге нарисовано двумя цветами — красным и синим, — пояснил Дик. — Я слышал выражение «голубая кровь», вот и спросил.

— Голубая кровь — это совсем про другое, — засмеялся Вэл. — Сейчас объясню. А в атласе специально показаны два круга кровообращения: большой и малый. Чтобы было нагляднее, их обозначили разными цветами. Неважно какими. Могли использовать зеленый и фиолетовый. Или еще какие-нибудь…

— А голубая кровь?

— «Голубая кровь» говорят тогда, когда хотят подчеркнуть, что этот человек знатного происхождения. То есть у него как бы другая кровь, не такая, как у простого смертного. Это просто выражение такое.

— А, — протянул Дик, удовлетворенный ответом. — А почему там подписи на каком-то странном языке. Я не смог ничего прочитать.

Вэл засмеялся, вспомнив, как он зазубривал все эти латинские названия. Другого способа освоить медицину нет — только зубрежка.

— В медицинской литературе принято использовать мертвый язык — латынь, — объяснил он.

— А что такое «мертвый»? — Дик не собирался давать ему расслабляться.

— «Мертвый» — это значит, что на нем уже давно никто не говорит, — терпеливо объяснил Вэл.

— Но ведь медики на нем говорят, — не поверил Дик.

— Говорят, — согласился Вэл. — Потому что существует такая традиция. Используют медицинские термины на латыни, потому что когда началась собственно медицина, тогда латинский язык был еще не мертвый.

— А зачем? — не унимался Дик. — Ведь проще говорить на нормальном языке.

— Проще, конечно, — кивнул Вэл. — Но, во-первых, существует традиция, а во-вторых, так все врачи мира понимают друг друга.

— Значит, это такой специальный язык, — подвел итог Дик. — А где ему учат?

— В университете.

— Только медики?

— Не только. Еще есть люди, которые просто интересуются древними языками и книгами.

— Интересно, — вздохнул Дик и замолчал.

Вэл посмотрел на сына и подумал, что растить ребенка не такое уж легкое дело. Объясняя про латынь, он сам чуть было не запутался… Значит, так тому и быть. Будем работать и воспитывать Дика, сказал он себе и внутренне отсалютовал деревьям.

Дочь профессора к ужину не приехала. Дик не показал вида, что огорчен этим, а Вэл был просто счастлив. Они поболтали о пустяках с профессором. Потом он уложил Дика и отправился в сад. Было довольно холодно, но ему хотелось побродить в сыром тумане и подумать. Привычка к одиночеству стала его второй натурой.

 

6

Вэл почувствовал, что совершенно вымотался и продрог и решил вернуться. После долгого шатания по темному саду он должен быстро заснуть. Без ежедневной многочасовой изнурительной работы он так много думал и переживал, что впервые в жизни у него началась настоящая бессонница. Такого не было даже в самые отчаянные моменты. Обычно он падал и моментально засыпал. А сейчас ему нужно было, чтобы к вечеру он просто банально уставал, чтобы не было сил на размышления.

Он умудрился отшагать по саду, наверное, километров десять, и теперь ноги гудели, а в голове царила приятная пустота.

Он подошел к дому и остановился. На открытой террасе, которая опоясывала дом по первому этажу, беседовали две дамы. Откуда они взялись, интересно? Батюшки, да это, наверное, прибыла дочь профессора, к тому же не одна. Он подошел чуть ближе, чтобы рассмотреть барышень. Почему-то ему стало необыкновенно интересно, о чем могут так оживленно беседовать девушки, которые целый день провели вместе. Неужели не наговорились?

Вэл был скрыт тенью кустов, и они конечно же не могли его видеть и даже не подозревали, что их уединение нарушено. В такой бодрящий вечер было бы логичнее сидеть дома возле камина, потягивая что-нибудь горячительное, а не кутаться в шаль на мокрой террасе… Да разве поймешь молодых?! — подумал Вэл, невольно вытягивая шею, чтобы расслышать, о чем они там шепчутся. С одной стороны, ему было любопытно, с другой — он совершенно не хотел сейчас с ними встречаться. Он уже мечтал о скором и сладком моменте засыпания. Может быть, они уйдут через пару минут, не будет же нормальный человек мерзнуть. То, что он сам мерз битых два часа, Вэл не учел. Или попытаться прошмыгнуть незамеченным? А завтра он свежий и спокойный сможет соответствовать…

— Ты посмотри, какая ночь! — сказала одна.

— Ну какая такая ночь? — дернула плечиком другая. — Вечно ты со своей восторженностью…

— Пахнет, слышишь как? — перебила первая. — Больше всего люблю, как пахнет осень.

— Мерзко и холодно. Пойдем уже. Я замерзаю.

— Ну подожди немного. Ночь какая! А знаешь, чем пахнет осень?

— Болотом…

— Нет. Она пахнет свежестью, дождем, еловыми шишками. Она пахнет надеждой. Потому что за запахом умирающих листьев придет запах первого снега, Рождества, а потом ручьев…

— Ну ты даешь, Натали, — грубо рассмеялась другая. — Поэму сочинила. Осень, пакость, холод, а ты говоришь про какие-то ручьи, которые потекут только месяца через четыре. Странная ты все-таки.

Вэл замер и не шевелился. Ему нравился ее голос, ее глупая детская восторженность, ее наивная вера в продолжение жизни и счастья. Ему не хотелось, чтобы она поддалась уговорам подруги и ушла в дом. Что-то горячее и неожиданное разлилось в его груди. Он так давно не чувствовал этого, что испугался и обрадовался одновременно.

— Пойдем, — капризно сказала «не-Натали».

— Давай еще минуточку, — попросила Натали. — Посмотри — луна… Господи, какая луна!

— С ума сойти. Луна как луна.

— Нет. Она замечательная. Ты когда-нибудь спешила домой вот таким промозглым осенним вечером? Ты когда-нибудь была в самой темноте, когда ничего нет, только далекие холодные звезды и луна — единственная королева. А потом — вдруг окно. Одно окно. Твой дом. И ты видишь его, а оно расплывается у тебя в глазах и светит таким горячим, таким родным светом. А за этим окном — тебя ждут, любят и ждут. И там не будет этой огромной царственной луны, а будет живой огонь и горячий кофе, и глаза, самые родные глаза…

То горячее, что росло в груди Вэла, стало вдруг болезненным и острым. Он хорошо понимал, о чем говорит эта девочка. И он так долго был лишен этого — видеть теплое желтое окно, которое приближается, расползается из-за слез, вызванных то ли холодным ветром, то ли радостью, и становится единственным на всем свете…

Говори, говори еще, шептал он. Ему стало вдруг очень важно, что она скажет еще.

— Знаешь, твоя работа сделала тебя невероятно сентиментальной, — как-то слишком язвительно заметила подруга. — Общаешься со всякими несчастными… Тоже мне, цель в жизни.

— Какая ты маленькая, — засмеялась Натали. — Ты просто ничего, совсем ничего не понимаешь. Ну пошли. Ты совсем замерзла…

Она обняла подругу за плечи и повела к дверям. Вэл был растроган и потрясен ее ответом подруге ничуть не меньше, чем всем, что она говорила до этого. Доброта не может быть такой всеобъемлющей, такой бескорыстной… Такой была только одна женщина…

Совершенно обескураженный, он пробрался в свою комнату, осторожно миновав гостиную, где продолжали разговаривать подруги. Он минут пятнадцать постоял под почти ледяным душем, чтобы привести чувства в порядок. Потом завернулся в одеяло с головой, как в детстве, и почему-то моментально уснул.

Он слышал только ее голос и не видел лица, поэтому во сне Натали говорила с ним своим голосом, но смотрела глазами Лейлы. Она смеялась и убеждала его в том, что жизнь только начинается, что у каждого есть окно, которое будет светить густым желтым светом всегда, и он будет идти к нему по лунной дорожке из какого угодно далека… А там его обязательно будут ждать. Будет ждать женщина с густым медовым голосом и чудесными, чуть раскосыми глазами, которые всегда напоминали ему олененка. Он тянул к ней руки, он хотел потрогать ее, погладить ее волосы. Но она смеялась и прижимала палец к губам. А потом он выплыл из своего чудесного сна и вдруг понял, что ничего этого нет, и заплакал, утыкаясь в колени матери. Но это был уже другой сон, тяжелый мучительный. Сон в котором не было счастья и прощения…

А в другой комнате спал Дик. Он все продолжал рассматривать человека. Он путешествовал по его кровеносным сосудам и нервным окончаниям. Потом он оказался в желудке, потрогал руками огромную коричневую печень, повернулся к селезенке… И вдруг свалился в воронку, которая засасывала его с необыкновенной силой. Его вертело все сильнее и сильнее, он никак не мог выбраться из непрекращающегося синего с фиолетовыми прожилками лабиринта. Он видел себя как бы со стороны, но при этом чувствовал такой ужас и необратимость, что закричал и открыл глаза. Кровь стучала в висках, а сердце выпрыгивало из грудной клетки… Ему снились и раньше кошмары, но он никогда не чувствовал себя таким безнадежно одиноким и маленьким. Дик вздохнул, сполз с кровати и проковылял к окну. За шторами разливался лунный свет. Он был такой нестерпимый, что Дик зажмурился и решил, что не сможет заснуть, если сейчас же не выпьет какой-нибудь воды…

Где в этом доме можно найти воду, он не знал, но засыпать так быстро он просто боялся. Можно было пойти разбудить отца, но он решил не делать этого. Как-нибудь сам разберусь, решил Дик и осторожно открыл дверь. Где-то внизу горел свет и слышались голоса. Значит, отец и профессор сидят в гостиной, с радостью подумал Дик и, успокоенный, отправился к ним. Подойдя ближе, он вдруг понял, что голоса, которые он слышит, довольно странные… Это говорили какие-то женщины.

Но думать дальше было поздно, Дик уже появился в дверях и увидел… Может быть, он все еще спит? Потому что этого просто не может быть. На большом диване по-турецки сидела Натали и изумленно смотрела на Дика. В кресле напротив была еще какая-то девушка, но лицо у нее было строгим и неприятным. Она переводила взгляд с Дика на Натали и пыталась что-то спросить, но они оба не слышали ее.

— Дик, ты не привидение? — спросила Натали и прищурила один глаз.

Дик помотал головой, не решаясь сдвинуться с места. Если бы Натали была одна, он знал бы что делать. Но в данной ситуации — в пижаме, с заспанным лицом и растрепанными волосами — появляться перед чужим человеком было не очень-то прилично.

— Дик, но ведь это ты? — спросила Натали и вскочила с дивана. — Что ты тут делаешь?

— Воду ищу…

Натали засмеялась и быстро пошла к нему навстречу, протягивая обе руки.

— Вот так сюрприз! Вот уж чего не ожидала! — приговаривала она и крутила его во все стороны, как будто проверяла, не стал ли он за несколько дней разлуки другим. — Я жду от тебя звонка. Уже стала беспокоиться, как ты там, а ты — вот он, собственной персоной… Надо же, какие фокусы случаются…

Дик тихонько вздыхал и не пытался выскользнуть из ее рук. Ему было приятно, что она так рада его видеть. Даже если бы Натали решила вдруг его обнять, он не стал бы сильно сопротивляться.

— Натали, не кричи так, — вдруг заметила ее знакомая каким-то ужасно неприятным голосом. Дик и не подозревал, что у довольно симпатичных девушек бывают такие скрипучие голоса, — ты перебудишь весь дом.

— Да ладно тебе! — отмахнулась Натали. — Ты же видишь, какое диво дивное… Как в кино. Правда, Дик?

— Угу, — подал голос Дик, который все еще решал, не будет ли это совсем неприличным, если он останется.

— Иди сюда, — Натали подтолкнула его к дивану. — Тебе, наверное, холодно. Сейчас я плед накину. Садись и рассказывай, как ты здесь очутился.

Дик забрался на диван, с благодарностью закутываясь в плед. Не то чтобы ему было холодно, но под покрывалом было как-то уютнее. Натали села рядом и приготовилась слушать. Дик молчал, сонно вращая глазами.

— Ой, простите, пожалуйста, — засмеялась Натали, — я же забыла вас познакомить. Это Дик Слейтер, мой подопечный. Мы с ним знакомы уже ужас сколько времени. А это моя лучшая подруга Рене Ньюман. Мы учились с ней в школе.

Дик чуть-чуть вынырнул из-под пледа и наклонил голову в знак приветствия. Рене склонила голову набок и поджала губы.

— Так вот из-за кого весь сыр-бор, — сказала она. — Вполне благополучный ребенок.

Натали вспыхнула и повернулась к Дику. Она сделала вид, что не услышала колкости подруги. Ничего, потом она ей все скажет…

— Я знала, что папа пригласил каких-то гостей, но мне и в голову не могло прийти, что это будешь ты, — быстро проговорила она. — Ну рассказывай же!

— Мы с папой приехали сегодня к обеду. У них с профессором какие-то дела. Я рассматривал атлас, а потом мы гуляли…

— Понятно, — улыбнулась Натали, которой ничего не было понятно. — Она знала, что его отец врач и работает где-то на другом континенте, но что ее отец знаком с ним… Это было новостью. Что ж, тем лучше! Она встретилась с Диком, а завтра сможет высказать его отцу все, что она думает о проблемах воспитания. Все складывается как нельзя лучше.

— Натали, а можно мне попить? — попросил Дик, который видел, как какие-то шарики крутятся в голове у Натали, и ему очень захотелось ее отвлечь.

— Конечно. Что ты будешь? Сок, чай?

— Воды дай.

— Дик, тебя что-то напугало? — спросила Натали, которая всегда догадывалась, что с ним на самом деле происходит.

— Нет, просто луна… — замялся он, потому что не хотел при ее подруге рассказывать про сон.

— Да, луна сегодня всем мешает, — улыбнулась Натали, искоса поглядев на подругу и наливая в стакан воду.

Рене отчаянно зевала. Ей было совершенно неинтересно изображать из себя добрую фею. Она вообще не понимала, как можно тратить свою жизнь на чужих детей, когда вокруг так много интересного. Подумаешь, бедный заброшенный мальчик, у которого когда-то умерла мать, а отец мотается по всему миру! Выглядит он вполне упитанным…

— По-моему, всем пора спать, — заявила она, потому что не понимала, о чем можно говорить с этим мальчишкой. Не сказки же ему на ночь рассказывать.

Замечание было справедливым. Дик поежился: он совсем не хотел мешать им. А Натали расстроилась. Она любила Рене, хотя знала, что характер у нее еще тот. Ей было жалко, что подруга не понимает, какая это радость встретить здесь так неожиданно человека, о котором она привыкла думать каждую минуту.

— Вы надолго к нам? — спросила она, поднимаясь с дивана.

— Папа хотел уехать еще сегодня, но профессор сказал, что у них еще какие-то дела… Не знаю, — покачал головой Дик, который больше всего хотел, чтобы отец познакомился с Натали и они друг другу понравились.

— Ладно, утро вечера, как говорится, мудренее. — Натали не удержалась и потрепала его по взъерошенной голове. — Пойдем, я провожу тебя. А завтра придумаем, как бы сделать так, чтобы вы подольше у нас задержались.

— Натали, ты надолго? — спросила Рене своим сварливым голосом. — Мне нужно тебе еще кое-что рассказать…

— Ты поднимайся, я сейчас, — спокойно сказала Натали, которая прекрасно знала, что никуда не будет спешить. Во всяком случае, до тех пор пока не поймет, что Дик готов спокойно заснуть.

— Ну показывай, где твоя комната, — попросила она и пошла вслед за Диком.

Дик нырнул под одеяло и натянул его до самого подбородка.

— Замерз? — спросила Натали, присаживаясь на край кровати.

— Нет. Ты посидишь со мной или тебе надо идти к Рене? — спросил он, надеясь, что у Натали есть несколько минут.

— Конечно, посижу. Рене не такая уж плохая, просто мы очень давно не виделись… Она скучала.

— Я тоже по тебе скучал, — признался Дик и застыдился своего признания. Он даже отцу, которого не видел больше года, этого не сказал.

— Я тоже, — улыбнулась Натали. Он не видел ее лица, но понял, что она улыбается. — Как твои дела?

— Нормально. Только все равно это кончится, — вздохнул Дик. — Мы ведь должны с тобой вернуться в школу…

— Конечно, должны. Тебе надо учиться, мне — работать.

Они помолчали. Зачем это обсуждать, если ничего изменить нельзя? Отец уедет, как только у него закончится отпуск, Дик возвратится в пансион, Натали будет рядом…

— А ты всегда будешь со мной? — не выдержал он своих грустных размышлений.

— Дик, я буду с тобой столько, сколько нужно, — вздохнула Натали. — Но ведь ты когда-нибудь вырастешь. Или твой отец вернется домой и вы будете жить вместе. Тогда я тебе буду не нужна.

— Будешь, будешь, — горячо прошептал он, но очень тихо, так, чтобы она почти не слышала.

— Давай не будем говорить о грустном. — Натали, конечно, услышала его мольбу. — Ты закрывай глаза и засыпай. Я побуду здесь. Если проснешься и захочешь пить, вода на столике. А завтра мы будем кататься на лодке. Ты видел, какая у нас отличная лодка?

Дик кивнул, потому что постепенно засыпал и у него больше не было сил говорить. Отец спит в соседней комнате, Натали сидит рядом, завтра будет новый день…

Натали осторожно поднялась, поправила одеяло и тихонько пошла к дверям. Интересно, как выглядит этот монстр, его отец?

Натали с детства мечтала, чтобы у нее был брат или сестра, но все ее попытки заставить отца это сделать натыкались на непонятную ей стену молчания. Отец виновато улыбался, гладил ее по голове и говорил, что это невозможно. Ей было около четырех лет, когда она наконец нашла решение: если отец не хочет принести в дом маленького ребенка, то она вполне может сделать это сама. Однажды она подошла к отцу и очень серьезно заявила, что готова «отрастить» ребенка сама, только он должен показать ей, как это делается. Отец ошарашенно смотрел на нее, потом засмеялся, прижал к себе и сказал, что для этого ей нужно вырасти. Она серьезно спросила, сколько ей должно исполниться для этого лет. Отец неопределенно покрутил головой и сказал, «ну, лет двадцать». Двадцать — это было ужасно долго. Натали не поверила, но приставать к нему прекратила, потому что поняла, что это бесполезно.

На улице она всегда с интересом смотрела на маленьких детей и пыталась заглянуть в коляски, если они находились где-то поблизости. Ей ужасно хотелось потрогать маленькие ручки, дать соску, покормить ребенка. Но почему-то никто не разрешал этого делать.

В двадцать лет она вспомнила свое заявление о том, что сама может «отрастить» ребенка со смехом, но желание иметь детей — своих или чужих — было всегда самым сильным. Выйти для этого замуж ей не приходило в голову, потому что она считала, что должна очень любить своего избранника, а другого способа пока не изобрели… Может быть, поэтому она так и привязалась к Дику, что он был самой ясной реализацией ее детской мечты. Когда-нибудь у нее будет много детей, своих. Смешных, кричащих, дерущихся, рисующих, носящихся… Но Дик — это первая настоящая любовь.

Натали вздохнула и мотнула головой. Если бы она могла забрать Дика себе… Бред, конечно! Во всяком случае, по отношению к его отцу она была настроена очень воинственно.

Вэл проснулся с необычным чувством умиротворения. Это было новое ощущение. Обычно где-то под селезенкой всегда сидела тоска. Даже в самые удачные дни он чувствовал, что она не дает ему быть абсолютно довольным жизнью. Неужели эта девочка с ее наивной радостью и верой в то, что умирающая осень — это только путь к весне, заставила его поверить в то, что настоящая жизнь еще возможна? А был еще сон… Какой-то чудный сон… Натали? Лейла? Он вспомнил, что они смешались в его видениях… Кого он видел? Или кого хотел видеть?

Вэл потянулся, с животной радостью чувствуя напряжение в мускулах. Его тело вопреки вечной тоске, которая изъедала его душу, было молодым и гибким. И требовало нормальных человеческих радостей. Не монах же он, чтобы заниматься умерщвлением плоти? От этой мысли ему стало немного стыдно: это было предательством… Но через минуту он выкинул все глупости из головы, вскочил с постели и, сделав несколько резких движений, от которых затрещали кости, пошел остужаться в душ.

Душ успокоения не принес. Горячее томление, которое он почувствовал вчера вечером, волнами накатывало на него, пока он тщательно брился, надевал любимые вельветовые джинсы и мягкую рубашку, пока рассматривал себя в зеркало.

Интересно, она уже встала? — подумал Вэл и засмеялся, подмигнув своему отражению. Старый дурак, у тебя виски седые и сын почти взрослый, а ты думаешь, сумеешь ли понравиться девушке, лица которой ты даже не видел. Впрочем, почему же не видел… Он достаточно внимательно рассматривал фотографию, которую профессор смахнул со стола. Хотя в том портрете не было ничего особенного. Хорошенькая молоденькая девушка, только и всего. Тот голос, который заставил его сегодня так напрягаться, принадлежал необычной женщине… Не такой картинно хорошенькой… Это его немного успокоило. Если она ему не понравится при свете дня, можно будет и дальше жить вполне спокойно.

Вэл еще раз взглянул на себя в зеркало и пошел к дверям.

Натали стояла возле зеркала и никак не могла решить, во что сегодня следует одеться. Никакого макияжа — это точно. Она должна выглядеть строго и по-взрослому. Несколько лет назад ей пришлось ради нового имиджа расстаться со своими золотыми кудрями. С самого детства все умилялись, глядя на нее, и называли ангелом. Ну еще бы, весь набор: голубые глаза, золотые кудри, розовые щечки… Ее всерьез воспринимали только те, кто знал, что за кукольной внешностью кроется довольно независимый и строптивый характер. Доказывать всем, что ты совсем не то, что написано у тебя на лице, дело неблагодарное. И Натали попыталась скорректировать матушку-природу. Она состригла почти все: теперь на ее голове торчали вихры, никогда не красилась и старалась одеваться строго и только в неяркие вещи. Хорошо бы еще очки носить, но это было бы слишком. Носить очки с обычными стеклами — это уже отдает комедией.

Юбку и короткий серый пиджак она забраковала сразу. В собственном доме одеваться как офисная дева не годится. К тому же нужно надевать туфли на каблуках… А в джинсах и любимом пуловере она будет выглядеть как девчонка. Может быть, черные широкие брюки и тонкую белую водолазку с твидовым жилетом? Пожалуй, это будет лучший вариант. Строго, изысканно и по-домашнему.

Но, придя к этому незамысловатому решению, Натали еще минут сорок примеряла разные платья, юбки, кофточки в самых немыслимых вариантах. Потом она сказала себе, что просто тянет время, потому что волнуется перед решительным разговором. Честно сказав это вслух, Натали оделась ровно за три секунды и отправилась вниз. Кроме всего прочего, она еще и хозяйка в этом доме, поэтому ее святой долг накормить гостей завтраком и придумать им развлечения.

Сначала она зашла на кухню узнать, все ли готово к завтраку. Потом, когда тянуть уже было нечего и некуда, отправилась в гостиную.

То, что она опоздала, Натали поняла сразу по воркующему голосу и блестящим глазам Рене. Тот, кого так искусно и беззастенчиво соблазняла ее дорогая подруга, сидел спиной к дверям, и Натали могла видеть только коротко стриженный затылок, довольно внушительную спину и спокойную руку с длинными красивыми пальцами, которая лежала на подлокотнике кресла. В позе мужчины не было ни напряженности, ни расслабленности. Он спокойно слушал трескотню Рене и даже не пытался вставить слово.

Натали не хотела долго оставаться незамеченной. Во-первых, это не слишком прилично — подслушивать. А во-вторых, она отлично знала, что именно говорит сейчас Рене. Песня была известная, и на протяжении многих лет в ней почти не менялись слова. Она болтала без умолку о себе, необыкновенной и прекрасной. Интересно, а что думает по этому поводу мистер Слейтер-старший? Или он, как и все остальные, очарован нежным голосом и красотой чаровницы? Рене действительно была необыкновенно хороша. Ничего ангельского… Ровные блестящие черные волосы, миндалевидные ореховые глаза под стрелами бровей, полные чувственные губы, потрясающая женская фигура, та, в которой все как надо. Где надо — широко, а где надо — узко. Длинные изящные пальцы, довольно смелые наряды… Натали привыкла к ней и не испытывала зависти, хотя понимала, что рядом с подругой у нее практически нет шансов. Мужчины замирали перед Рене как кролики перед удавом. Ближе, еще ближе! — шипел удав, и бандерлоги спускались прямо ему в пасть. Правда, даже самые замороченные кролики умудрялись все-таки выскользнуть практически из желудка. Они долго отряхивались, а потом бежали без оглядки. Рене не расстраивалась, потому что желающих всегда было хоть отбавляй.

Натали расстроилась только из-за одного. Рядом с Рене добиться возможности толком поговорить с мистером Слейтером было практически нереально. Для этого ее надо было просто выставить из дома. Но не могла же она так поступить с подругой, которую не видела тысячу лет и которую сама притащила в гости.

Натали уже открыла рот, чтобы поздороваться и возвестить о своем прибытии, но услышала за спиной покашливание. По лестнице спускался отец.

— Доброе утро! — поздоровался он.

Собеседники услышали его бодрый голос и повернулись к дверям. Слейтер встал с кресла, и Натали смогла рассмотреть его во всей красе.

Все-таки самое красивое у него — руки, мстительно подумала она. А так — ничего особенного. Высокий, худой, плечи широкие (удивительно!), лицо какое-то серое (или это из-за глаз?), подбородок упрямый (как у Дика), щеки впали (не кормят бедного!). Так была исследована вся фигура потенциального врага. Он не был неприятен, как Натали ни старалась себя в этом убедить. Сдержан, не слишком красив, холоден, но не неприятен… Широкий открытый лоб, умные глаза, чуть кривая, но обаятельная улыбка… Если бы он не был отцом Дика, он скорее всего даже понравился бы Натали. К тому же он смотрел на нее как-то странно… Откуда такая радость при виде незнакомки?

— Ну вот и отлично, что все в сборе, — сказал профессор, когда все формальности были исполнены и он перезнакомил всех своих гостей. — Во всяком случае, я рад, что в мое отсутствие вам будет чем заняться. Мне необходимо уехать в клинику, вернусь поздно, Натали, ты будешь занимать наших гостей. И, пожалуйста, не спорь со мной. — Эта была реакция на попытку Вэла что-то сказать. — Я, конечно, не смею задерживать, — развел руками профессор, — но мне хотелось бы, чтобы вы с сыном побыли у нас. По-моему, мальчику здесь нравится. Но если у вас планы…

— О, дядя Берк, — Рене подошла к профессору и взяла его под руку, — вы такой замечательный. Я так скучаю по вашему дому. Хорошо, что Натали решила приехать, иначе мы бы не встретились еще тысячу лет…

Профессор сконфузился. Он всегда терялся, когда женщина подходила слишком близко. Бедный папа! — вздохнула Натали и метнула на подругу уничтожающий взгляд. Та сделала удивленное лицо и опять склонилась к профессору, продолжая рассказывать, как любит с ним общаться. Для Натали все эти маневры были очевидны: Рене наметила себе очередную жертву, к тому же этот симпатичный мистер Слейтер был молодым вдовцом, и очень не хотела, чтобы ее планам кто-то помешал. Даже если это вознамерился сделать сам мистер Слейтер…

Вэл так и не сказал, что, наверное, им с Диком лучше отправиться домой. Да, честно признаться, ему и не хотелось уезжать из этого доброжелательного дома. К тому же пока он не поговорит с этой строгой барышней, чтобы понять, чем она его так зацепила… Она оказалась гораздо лучше, чем на той фотографии. Детская пухлость щек и слегка надутые губки превратились строгие скулы и прекрасно очерченный рот. Она была не просто очаровательна. Она была такой, какой и должна была быть женщина, говорившая вчера в темноте. Нежное лицо, смешные вихры на голове, строгие умные глаза, шея, до которой хотелось дотронуться рукой… Так, стоп! — приказал себе Вэл. Это уже больше, чем поверхностная оценка, это уже переходит всякие границы. Ему хочется просто поговорить с ней, а не пробовать на ощупь ее тоненькую шею.

— А где же Дик? — вдруг остановился профессор.

Вэл понял, что со своими новыми переживаниями как-то забыл, что следует разбудить сына. Рене втянула в себя воздух, чтобы прокомментировать ситуацию. А Натали решила, что не даст подруге опять все испортить, поэтому поспешно сказала:

— Я поднимусь и разбужу его. Вы пока проходите в столовую — там все готово.

Профессор хотел что-то сказать, но Рене поволокла его к дверям. А Вэл пошел за ними, потому что не идти же ему вместе с Натали в комнату сына. На правах хозяйки она вполне может сделать это и сама.

Натали бегом поднялась на второй этаж и осторожно заглянула в комнату Дика. Ей не слишком хотелось его будить. Если ребенок спит, значит, ему это необходимо. Но Дик не спал: он рассматривал потолок и о чем-то напряженно думал. Она поняла это, потому что лицо у него было какое-то угрюмое и сосредоточенное.

— Эй! — позвала его Натали.

Дик сел на кровати, потом вскочил и запрыгал.

— Ура! Ура! — повторял он, подрыгивая все выше. — Я ничего не придумал! Ура!

— Эй, осторожнее, — попыталась остановить буйное веселье Натали. — Пружина может не выдержать.

— Выдержит!

— А чему это ты так радуешься? — Натали сделала вид, что не понимает причину обезьяньих прыжков.

Дик остановился и удивленно уставился на Натали.

— Ты что, не поняла? Я думал, что мне приснилось, будто ты здесь. А ты пришла.

— Пришла, — засмеялась Натали, — потому что все уже завтракают и удивляются, что тебя до сих пор нет. Так что вставай, умывайся — мы тебя ждем.

— А ты уже видела папу?

— Видела. Он тоже внизу.

— И что?

— Что «что»?

— Ну как он тебе?

— Он мне нормально, — ответила Натали, потому что на данный момент это была абсолютная истина. Было бы проще, если бы он был «не нормально». Она заготовила такую речь, что произносить ее можно было только абсолютному чудовищу.

— Ну вот, — расстроился Дик.

— Ничего не вот. Мы с ним только познакомились, а потом я сразу пошла тебя будить. Так что ничего не вот…

Натали не знала, как еще убедить Дика в том, что между взрослыми людьми отношения строятся гораздо сложнее. Нельзя так сразу сказать «я с тобой дружу» или «я с тобой не дружу».

— Тебе помочь? — спросила она, потому что невыносимо было видеть расстроенное лицо Дика.

— Помоги, — неожиданно согласился он и хитро улыбнулся. — Почисти за меня зубы!

— Никогда! Зубы каждый чистит сам. Давай быстрее, — поторопила его Натали и вышла. Мир был восстановлен.

— Натали! — закричал Дик. — А мы правда пойдем кататься на лодке?

— Правда. Одевайся.

— А папу возьмем?

— Возьмем. Если он захочет.

— Ну все, иди. Через пять минут буду.

После завтрака, проводив отца, Натали решила, что ждать больше не стоит. Они до сих пор не знают, что имеют друг к другу самое непосредственное отношение. То есть Натали знает, а Слейтер думает, что она всего лишь дочка профессора. Он даже не обратил внимания на то, что Дик спокойно и легко общается с ней. Ему в голову не приходит, что они знают друг друга. Какой же сухой тип! Он вообще что-нибудь замечает вокруг?

Вернувшись в гостиную, Натали застала ту же картину, которую наблюдала утром: Рене ворковала, а Слейтер покорно внимал ее пустой болтовне. Неужели ему это гораздо интереснее, чем… Чем — что? Дик убежал к себе, Натали провожала отца, а Рене взяла инициативу в свои руки. Только и всего. И у нее совершенно нет никаких причин так злиться.

— Мистер Слейтер! — обратилась она к его спине громко и очень официально.

— Вы можете называть меня Вэл, — поправил он ее, моментально поворачивая голову, как будто только и ждал, когда она за ним придет.

— Я буду называть вас так, как мне удобно, — невозмутимо ответила Натали, которая приготовилась к бою. — Надеюсь, вы можете оторваться от интересной беседы и уделить мне пару минут.

— Натали! — Рене подняла свои нарисованные брови. — Неужели это нужно делать именно сейчас? Мы так интересно беседуем…

— Если вы настаиваете, то я к вашим услугам. — Вэл поднялся с кресла, в которое его буквально силой усадила эта потрясающая брюнетка. Она была ослепительно хороша, но у него уже начала гудеть голова и замелькало в глазах от ее нескончаемой речи. Он даже плохо понимал, о чем она говорит. Хорошо, что Натали спасла его. Лучше молчать с ней, чем говорить с Рене.

— Спасибо, — чинно произнесла Натали. — Если вас не затруднит, попрошу пройти со мной в библиотеку.

— Не затруднит. — Вэл постарался, чтобы иронии в голосе было ровно столько, сколько нужно. — Разве это трудно? — Старый дурак, он же просто откровенно кокетничает с этой девочкой, а она делает вид, что не замечает. Если они останутся наедине, никто не поручится, что ему не придет в голову все-таки попробовать на ощупь ее кожу, а может быть, и на вкус…

Натали закрыла за собой дверь, указала рукой на стул с прямой спинкой, куда он должен был сесть, и сложила руки на груди.

— Ну к чему такие церемонии, — попытался пошутить Вэл. — Вы тоже можете присесть.

— Присяду, когда сочту это возможным, — заявила Натали, продолжая стоять перед ним.

— Тогда говорите, а потом уже сочтите, пожалуйста, потому что мне так неудобно. Я напоминаю себе ученика пятого класса перед грозной учительницей.

— Я не стала бы шутить на вашем месте, — спокойно ответила Натали и взглянула на него. — Я хочу поговорить с вами о Дике.

— О Дике? — Вэл удивился, но опять попытался превратить все в шутку. — Он что-то натворил? Вошел к вам, когда вы принимали душ?

— Вы еще хуже, чем я думала, — в отчаянии воскликнула Натали, которая никак не могла заставить себя быть жесткой. Она вдруг увидела, что у него добрые и очень несчастные глаза, даже когда он так неуклюже шутит.

— Вы что-то думали обо мне? — искренне удивился Вэл. — Мы знакомы всего около часа. Когда же вы успели что-то обо мне подумать. Тем более при чем тут мой сын? — Последнюю фразу он произнес уже абсолютно серьезным голосом.

Натали поняла, что сама виновата. Надо было сразу сказать, кто она такая.

— Да, я думала о вас. Дело в том, что я куратор вашего сына. И это мои отчеты вы получаете каждый месяц. Если, конечно, у вас доходят до них руки, — не удержалась она от язвительного замечания.

— А, — протянул Вэл, теперь уже с новым чувством разглядывая девушку. — Так это вы решили, что моему сыну будет гораздо лучше, если власти решат, что я ненадлежащим образом выполняю свой отцовский долг. Интересно, вы-то сами представляете, что значит жить у чужих людей при живом отце?

Натали совсем растерялась: он перевернул ситуацию и как-то ловко взял инициативу в свои руки. По его словам получалось, что это она делает все, чтобы мальчик был сиротой при живом отце… Ничего себе!

— Боже мой! А я-то думал…

Что он там такое думал, Натали не дала ему сказать. Она решила, что должна произнести приготовленную речь, несмотря на то, что он ей даже понравился. К тому же она с удивлением наблюдала за столом, как спокойно они общаются с Диком и какое у них молчаливое взаимопонимание. Но это не его заслуга, просто Дик — фантастический ребенок. Ему, этому Слейтеру, просто крупно повезло…

— Мистер Слейтер, — начала она, переведя дыхание, — давайте постараемся отбросить все наши заочные впечатления. Я стою перед вами.

— Ну так сядьте наконец, если вы хотите, чтобы мы говорили как нормальные люди. Вы что, решили экзекуцию устроить? Нет большего наказания, чем то, которое мы определяем себе сами…

— Давайте не будем уходить в область отвлеченных истин, — произнесла Натали, которой довольно трудно было переключиться и начать вести с ним диалог. — Постарайтесь выслушать меня и понять, почему я позволила себе сделать тот звонок…

— Я готов, — вздохнул Вэл, понимая, что она сейчас скажет ему то, что он и сам десятки раз говорил себе. Но одно дело, когда ты сам, и совсем другое — услышать правду от постороннего человека. Он вдруг с ужасом вспомнил Жаклин.

— Я работаю не так давно. И у меня помимо Дика еще есть подопечные. Но вы не представляете, как он отличается от других детей. Мне стоило долгих усилий заставить его просто говорить со мной. Знаете, чем он занимался, когда не было занятий? Он мог целый день сидеть на лавочке и разглядывать облака. В этом занятии нет ничего плохого. Но не в его случае. Он был так ужасающе одинок, так беспредельно молчалив… Он все делал правильно, но я видела, что ему совершенно не хочется жить. Вы понимаете, что такое «не хочется жить», когда тебе всего десять лет? Вы видели его рисунки?

Вэл удивленно поднял брови. Потом покачал головой — Дик не только не показывал ему рисунки, но даже не говорил об этом.

— Вот видите, — огорчилась Натали, и это ее восклицание поставило все на свои места.

Она не была врагом ни ему, ни Дику. Он все правильно вчера понял. Она слишком уязвимая и добрая, чтобы быть кому-то судьей. Она верит в воскрешение. Она знает, что следом за зимой всегда приходит лето… Она любит его сына и страшно переживает, что Вэл, по ее мнению, не может любить его так же сильно. Дурочка. Милая, честная, наивная девочка… Хотя ему понадобилось достаточно много времени, чтобы понять, что есть только один человек на земле, ради которого стоит жить. И этот человек не тень прошлого, а его собственный ребенок с синими тревожными глазами… Он почти не слышал уже, что она говорит. Он только видел, что у нее чуть дрожат губы и напрягается шея. И еще, что она пытается спрятать руки в карманы, которого нет в ее прелестном строгом жилете.

Вэл дождался, пока она договорила и остановилась. Лицо ее было жалким и почти некрасивым сейчас. И он вдруг понял, что теперь еще отвечает и за нее, за эту откровенность и несгибаемость, за ее смелый подбородок и худенькие плечи, за ее отвагу и готовность биться с сильным мужчиной за его же собственное счастье.

— И что вы предлагаете? — спросил он почти равнодушно, потому что уже все решил, пока она что-то отчаянно втолковывала ему.

— Я же уже сказала, — растерялась Натали. — Вы что, меня не слушали?

— Слушал, — кивнул Вэл. — Повторите еще раз, и помедленнее.

Натали вспыхнула, дернула плечом и произнесла почти по слогам:

— Вы должны забрать Дика из этой школы. Вы должны дать ему единственное, что ему нужно. Вы должны жить семьей.

— А что, такая плохая школа?

— Школа хорошая, но Дику там плохо. Я же рассказывала вам, что он заболел, когда вы написали, что не можете приехать на каникулы.

— Да-да, рассказывали, — закивал Вэл. — Но я пока не могу этого сделать.

Плечи Натали поникли, руки опустились. Она ничего не смогла ему доказать…

— И что же дальше?

— Дальше? — спросил Вэл и встал с неудобного стула, который как будто специально стоял тут для допросов.

Он сделал шаг к Натали, протянул к ней руку и легко выдернул ее из кресла. Потом аккуратно прижал к себе и провел пальцами по ее шее. Сначала сзади, где топорщились вихры, а потом сбоку, где была нежная незащищенная кожа.

Это было совершенно неправильно и совсем уж не к месту. Но Натали завороженно ждала, что он сделает дальше.

А дальше он положил ладонь ей на затылок и немного наклонил ее голову назад, так что они смогли посмотреть друг другу в глаза. Потом его серые усталые глаза закрылись, а губы стали с неотвратимостью приближаться к ее губам. Еще мгновение — и она не сможет сопротивляться… Но против доводов разума восставало тело, которое тянулось за его сильными руками и льнуло к его груди.

Она слышала, как кровь бежала по его венам, и как трещали от напряжения сухожилия, и как стонали кости, которые забыли, что можно принимать форму чужого тела.

Если бы она могла оказаться сейчас за тридевять земель и не хотеть так мучительно, чтобы его губы завершили свой путь, она смогла бы собрать себя по кусочкам и вернуться к обычной Натали.

Но сил не было. Никаких сил на это не было…

Его губы коснулись ее и открылись, и она выпила его дыхание и потеряла остатки разума. Потому что никто и никогда не целовал ее так, как будто целует в первый и последний раз в жизни.

Она совершенно не за этим шла в эту строгую комнату. Она собиралась воевать с ним. И вот сама побеждена. И нет никакой правды, кроме той, о чем говорят сейчас их руки, их кожа, их кровь, которая давно перемешалась и закипела…

— Мистер Слейтер, — прошептала она, находясь за миллионы световых лет от этой комнаты, — отпустите меня. И ответьте на мой вопрос. Что вы собираетесь делать дальше?

Вэл выпустил ее из своих рук. Теперь он уже точно все знал. И ответил:

— Дик вернется в школу, а вы будете слать мне ежемесячные отчеты.

Если бы он просто ударил ее по голове, было бы не так больно. Натали даже не понимала, кого она ненавидит больше — его или себя, которая как дура бросилась на шею ему, первому встречному. Да ладно бы первому встречному! Он был ее враг, ее заклятый враг!

— Ну что ж, — Натали собрала всю свою волю, чтобы сказать это презрительно и легко. — Значит, война. Поверьте, у меня хватит сил, чтобы сделать для Дика все возможное.

— Только на это я и надеюсь! — крикнул Вэл в удаляющуюся гордую спину.

 

7

Натали как ошпаренная вылетела из библиотеки. Мало того, что она не добилась от Слейтера того решения, которое считала единственно возможным, так она еще и попалась на удочку его мужской притягательности. За это она ненавидела себя больше всего. Надо же было так раскиснуть… Хотя она сознавала, что это было очень, очень приятно. Никто и никогда так не гладил ее, не прижимал к себе и не целовал. У нее до сих пор дрожали колени и горели щеки.

Искуситель!

Натали хотелось спрятаться в какой-нибудь дальний угол, зажмуриться и постараться выбросить всю эту сцену из головы. Но она не могла это сделать. Отец оставил ее главной по приему и развлечению гостей. К тому же она обещала Дику, что покатается с ним на лодке. А Дик обязательно позовет с собой отца. И как она будет метаться между ними? Дику ведь совершенно необязательно знать, что его отец с этой минуты стал ее настоящим врагом.

— Натали… — это Рене как всегда вовремя появилась из гостиной, — ты почему такая красная и растрепанная?

— Я?

— Ты, — усмехнулась Рене. — Мистер Слейтер вел себя чересчур агрессивно, а ты отбивалась?

— Не говори глупости, — разозлилась Натали, потому что Рене угадала и не угадала: он был чересчур нежен, а это было посерьезнее, чем агрессия… — Просто мы слегка поспорили о проблемах воспитания. Весьма неприятный тип.

— Да? А мне он показался довольно милым. Если ты не против, я бы занялась его воспитанием…

— Можно подумать, тебе очень нужно мое разрешение, — фыркнула Натали. — Насколько я понимаю, ты уже этим занимаешься с самого утра…

— Только не говори, что ты ревнуешь. — Рене как-то слишком внимательно разглядывала подругу. — Или я угадала?

— Ерунда какая! Пожалуйста, занимайся им сколько душе угодно, если тебе интересны эгоисты и сухари.

— Ладно, не злись, — пожала плечами Рене. — Я же не виновата, что вы о чем-то там не договорились… Мне он кажется очень симпатичным.

— Ну и пожалуйста, — дернула Натали плечом. — Развлекай своего «симпатичного», а мы с Диком пойдем в сад. У вас будет масса времени…

Натали резко развернулась и пошла искать Дика, а Рене направилась в библиотеку, чтобы продолжить атаку, которая пока не приносила никаких результатов. Слейтер был с ней любезен, но она чувствовала, что он не клюет на те привычные штучки, которые всегда так безотказно действовали на других мужчин. Что ж, чем неподатливее материал, тем охота интереснее.

— Мистер Слейтер! — позвала она, заглядывая в комнату. — Куда вы пропали?

Дик сидел в своей комнате и что-то увлеченно рисовал в тетради. Он пошел было искать отца и Натали, но услышал их голоса в библиотеке и по тону понял, что идет какой-то взрослый и серьезный разговор. Дик решил, что не стоит им мешать, потому что впереди еще целый день и они все успеют. Говорили, конечно, о нем, но подслушивать было некрасиво. Дик поднялся к себе, нашел тетрадь и попытался нарисовать человека — такого, как видел вчера в атласе. Он никогда этого раньше не пробовал и понял, что это не такое простое занятие…

— Эй! — услышал он голос Натали и быстренько захлопнул тетрадь: ему не хотелось, чтобы она увидела его неумелые каракули. — Ты почему спрятался?

— Я не спрятался. Просто вы с папой ушли, а разговаривать с Рене…

— Понятно. Мы едем кататься на лодке?

— Конечно, идем. — Дик спрыгнул со стула и начал одеваться.

— Только потеплее, — не удержалась от наставления Натали, — на воде холоднее. Я тоже пойду оденусь. Встречаемся внизу через пять минут.

— А папа?

— Папа?

— Он с нами пойдет?

— По-моему, нет, — неуверенно сказала Натали. Ей не слишком хотелось врать, но еще больше не хотелось встречаться с Вэлом. — Они разговаривают с Рене.

— А ты спрашивала?

— Ну да, — чуть замялась Натали. — Я говорила, что мы идем на пруд.

— А он?

— Он сказал, что ему надо поговорить с Рене… — Натали выпалила это и подумала: будь что будет. Если Дик пойдет к отцу, то пусть решают сами: в этом случае у нее не будет выбора.

— Ладно, — согласился Дик. — Пусть разговаривает.

— Ну и отлично. — Натали перевела дух и быстренько отправилась одеваться, чтобы не продолжать обсуждения. — Давай, я тебя жду.

Внизу Натали внимательно осмотрела экипировку Дика, еще раз проверила все шнурки и завязки, и они отправились к пруду. Рене и Вэл были в библиотеке. Натали очень хотелось знать, что там происходит, но если бы она сунула туда голову, то пришлось бы объяснять, куда они с Диком уходят.

Лодка была небольшая и весельная. Натали любила сама грести, хотя знала, что к вечеру все мышцы будут болеть. Ладно, прогулка этого стоила.

— А ты дашь мне попробовать? — спросил Дик, усаживаясь на носу.

— Дам, — ответила Натали, делая первый гребок. — Только это довольно трудно. Нужны силы.

Дик кивнул и свесился к воде. Ему хотелось опустить руку и попробовать, какая она. Он посмотрел на Натали, которая сосредоточенно работала веслами, потом стянул перчатку и опустил палец в воду. Вода была как жидкий лед — ужасно холодная. Но чувствовать, как она течет между пальцами было так интересно, что он решил, что холод немножко можно и потерпеть.

— Дик, — заметила Натали его маневры, — вода ледяная. Если ты будешь слишком долго держать там руку — простудишься.

— Я немножко, — ответил Дик не поворачиваясь. — Знаешь, я никогда не катался на лодке.

— Давай лучше садись рядом со мной, я тебе дам одно весло, — предложила Натали и освободила место рядом с собой на лавочке. — Только пробирайся осторожно, чтобы мы не перевернулись.

Дик уселся рядом с Натали, взялся за весло и попробовал так же лихо закинуть его, как это делала она. Но он только зацепил край воды и чуть не выронил весло из рук.

— Не спеши, — засмеялась Натали. — Здесь нужна сила. Не размахивай им. Осторожно опусти наполовину в воду и с усилием потяни на себя.

Через несколько неудачных попыток у него получилось. Дик пыхтел, напрягался, но весло двигалось, а вслед за ним чуть-чуть двигалась и лодка.

— И скажи мне теперь, что спорт не нужен, — поддела его Натали. — Видишь, для самых простых вещей нужна сила.

— Угу, — буркнул Дик, который от усилий не мог даже говорить нормально.

— Но у тебя неплохо получается, — ободрила его Натали. — Еще немного — и мы будем просто лететь, а не плыть.

Чтобы доказать Натали, что он не такой уж слабак, Дик сделал еще несколько гребков и совершенно выбился из сил. Как это ей удается?

— Ладно, на сегодня достаточно, — сжалилась над ним Натали. — Перебирайся на свое место.

Дик отдал ей весло и пополз обратно на нос. Жалко, что отец не видел, как он лихо это сделал.

Они катались часа два, пока и Натали не выбилась из сил. Физические упражнения очень хорошо прочищают мозги, подумала она, причаливая к мосткам. К вечеру она и чашки не сможет поднять, зато в голове полный порядок. Подумаешь, какой-то поцелуй. Сегодня они уедут — и жизнь войдет в обычную колею: они с Диком будут учиться рисовать, гулять по школьному парку, болтать о разных разностях… А мистер Слейтер пусть себе занимается чем угодно, если ему наплевать на собственного ребенка. Что делать со всем этим дальше, она подумает потом. Почему-то вести настоящую войну ей не хотелось. Вэл Слейтер не так уж плох, к тому же Дик его очень любит. Может быть, ей следует разобраться в этой ситуации более тщательно. Он не похож на самовлюбленного идиота, которому наплевать на все на свете… Надо поговорить с отцом, решила Натали. Скорее всего, отец знает о нем то, чего не знает она.

Все эти два часа, пока Натали и Дик наслаждались красотами природы и боролись с лодкой, Вэл изнывал от тоски в обществе красавицы Рене. Ему было все понятно и совершенно неинтересно. К тому же он на чем свет ругал себя за то, что дурацкое мужское самолюбие не позволило ему сказать Натали всю правду. Зачем было говорить, что все останется по-прежнему? Чего он ждал? Что она попросит у него разъяснений? Или кинется на него с упреками? Или смирится?

Глупость, но он хотел, чтобы его решение стало для нее сюрпризом. Вот я какой! Я все сам за нас решил и придумал, а ты должна быть благодарна, что получила такой необыкновенный подарок… Мальчишка! Ровно через пять минут после того, как она выскочила из комнаты, ему захотелось найти ее и все рассказать. Но пока он додумался до этого гениального решения, в комнате появилась Рене, которая начала что-то говорить, а ему пришлось что-то отвечать…

— Вэл, вы совсем не слушаете меня! — Последнее предложение было сказано тоном выше и заставило Вэла оторваться от размышлений. — Вам что, совсем неинтересно?

— Ну что вы, — поспешил ответить он и даже прищурился от внимания. — Мне очень интересно.

— Я говорю, что мне нужна ваша консультация, — сказала Рене, которая ясно видела, что он совершенно не слышит ее, и пошла ва-банк.

— Консультация?

— Да. — Она потупила глаза. — Дело в том, что сегодня ночью у меня болело вот здесь… — Рене встала перед ним и задрала свитерок почти до груди, показывая куда-то в область желудка.

Вэл вздохнул: ее маневры были настолько очевидны, что ему стало смешно. Было бы гораздо естественнее, если бы она просто разделась и указала ему на диван.

— И давно болит? — серьезно спросил он, рассматривая ее плоский смуглый живот.

— Вчера вечером я не могла уснуть, так было больно, — капризно ответила она.

— Насколько я помню, вы прекрасно себя чувствовали, — заметил Вэл. — Я видел вас, когда возвращался из парка. Вы мне показались вполне здоровой.

— Конечно, — не смутилась Рене, — я и была здорова, пока не поднялась к себе в комнату. А потом…

— И сегодня утром, за завтраком, вы с аппетитом поели…

— Ну, — замялась Рене, — с утра мне было лучше, а потом опять началось.

Чего она от меня хочет? Чтобы я спокойно объяснил ей, что меня не привлекают женщины, которые активно навязываются мужчинам? — подумал Вэл. Но быть грубым с подругой Натали ему не хотелось. Хватит того, что он с самой Натали поступил по-свински…

— Давайте я посмотрю, — согласился он, указывая ей на диван.

Рене с готовностью прыгнула на диван и застыла в самой соблазнительной позе, не забыв побольше обнажить живот.

— Лягте ровно, — приказал он своим врачебным голосом, — руки вытяните вдоль тела и расслабьтесь.

Потом он быстро пропальпировал ей живот. Несмотря на все ее оханья и аханья, никаких нарушений он не нашел. Живот Рене был просто находкой для того, чтобы показать совершенно нормальное его функционирование.

— Боюсь вас разочаровать, — сказал он, натягивая свитер на место, — у вас все в полном порядке.

Рене благодарно улыбнулась, быстро привстала и крепко обняла Вэла за шею…

Именно в этом недвусмысленном положении их и застала Натали, которая отправила Дика мыть руки после прогулки и решила проверить-таки, чем так заняты ее гости…

Вэл понял, что что-то случилось, по торжествующему лицу Рене. Он расцепил ее руки и повернулся к дверям. Единственное, что он успел увидеть, была возмущенная спина Натали.

Доконсультировался!

Рене тихонько засмеялась и поднялась с дивана.

— Спасибо, доктор, — сказала она, поправляя одежду, — теперь я абсолютно уверена, что со мной все в порядке.

Зато со мной все не в порядке, мрачно подумал Вэл, отправляясь на поиски Натали, чтобы объясниться с ней и прекратить череду нелепостей. Он знаком с ней меньше суток, но уже успел захотеть ее, поцеловать, решить их дальнейшую судьбу и все испортить.

Натали нигде не было. Наверное, ушла к себе, чтобы как следует обдумать все слова, которые должна сказать ему при встрече…

Вэл заглянул к Дику. Тот пытался навести порядок в комнате, которая вся была завалена его вещами.

— Тут был бой? — спросил Вэл, протягивая Дику носок.

— Нет, просто я так измучился в этих вещах, что захотел их поскорее снять. А где Натали?

— Вот и я думаю, где Натали, — развел руками Вэл. — Вы ходили гулять?

— Ага, катались на лодке. Она даже разрешила мне погрести.

— Ну и как? — спросил Вэл, помогая Дику развешивать вещи.

— Отлично! Но сил, честно сказать, не хватает. Весла тяжелые.

— Тяжелые, — согласился Вэл, а потом без всякого перехода спросил: — Ты умеешь рисовать?

— Немного, — смутился Дик, который так и не решился показать отцу свои рисунки. — Мы с Натали… то есть Натали решила меня научить. Мне нравится.

— Покажешь?

— У меня все дома, — огорчился Дик.

— А мы уже вечером будем дома, — сказал Вэл и увидел, что Дик чуть-чуть расстроился. — Ты не хочешь уезжать?

— Хочу, но мне не хочется расставаться с Натали, — ответил Дик и прямо посмотрел на отца.

Вэл удовлетворенно хмыкнул: именно это он и надеялся услышать.

— Пап, а мы скоро обедать будем?

— Не знаю, — пожал плечами Вэл, — но, когда найдется Натали, можно будет попросить у нее пару бутербродов. Думаю, после прогулки и она не откажется.

— Тогда я пошел ее искать, — заявил Дик и выбежал из комнаты.

Через несколько минут вся компания собралась в гостиной, куда Натали принесла бутерброды и горячий кофе. Она тоже была голодна. К тому же для душевного равновесия просто необходимо было подкрепиться.

Рене сидела в углу в кресле с самым добродетельным видом и не принимала участия в пиршестве. Дик уплетал бутерброды с быстротой оголодавшего волчонка. Вэл пил кофе и исподлобья поглядывал на Натали.

Лицо ее было совершенно спокойно, и если бы не складочка между бровями, то можно было бы подумать, что никаких бурь все утро не было.

— Прекрасный кофе, — сказал Вэл, чтобы как-то начать разговор.

— Я очень рада, что вам нравится, — чинно ответила Натали, не поднимая на него глаз.

— Налейте-ка мне еще чашечку, — попросил Вэл самым смиренным тоном.

— С удовольствием, — елейным голосом ответила Натали и потянулась за кофейником.

Дик на минуту перестал есть и посмотрел на них. Странные люди эти взрослые! Разговаривают как в кино… И голоса какие-то неестественные.

— Боюсь, что я не смогу дождаться профессора, — сказал Вэл, внимательно следя за реакцией Натали. Она невозмутимо продолжала жевать бутерброд. — У меня есть еще кое-какие дела…

— Папа, ты ведь говорил, что мы поедем вечером, — встрял Дик, которого совсем не устраивала перспектива уехать так быстро.

— Мы должны заехать к бабушке с дедушкой, — напомнил ему Вэл, — а до твоего отъезда осталось совсем немного. К тому же мы, наверное, мешаем отдыхать Натали и Рене. Они ведь тоже давно не виделись.

Дик понял, что спорить с отцом бесполезно. Если он говорил таким тоном, то надо было сразу соглашаться. Никакие капризы и уговоры не помогут. Дик незаметно вздохнул и взял еще один бутерброд: обед в этом доме им не светит.

— Вы нам совершенно не мешаете, — выдавила Натали, которая была просто счастлива, что он догадался ускорить отъезд.

— Спасибо вам за гостеприимство, — продолжал Вэл, который как бы не услышал ее замечания. — Передайте профессору, что я обязательно позвоню и мы договоримся о встрече.

— Передам.

Если бы она хотя бы один раз взглянула на него, Вэл не смог бы сдержаться и попросил бы у нее прощения прямо здесь, при всех. Но Натали была так холодна и замкнута, что он побоялся того, что она может сказать в ответ. А если она это скажет, то вся последующая история может пойти по другому пути. Вэл мучительно соображал, что бы такое еще сказать, но в голову ничего не приходило. Надо просто попросить ее уделить ему несколько минут перед отъездом и объяснить, что сцена с Рене просто недоразумение…

— Ну что ж, спасибо за угощение, — сказал он, так ни на что и не решившись. — Я пойду собираться… Дик доедай, и я тебя жду.

Дик попрощался с Натали и побежал к машине. А Вэл медлил и ничего не говорил. Натали с отчаянием ждала, когда он произнесет обязательные слова, и переминалась с ноги на ногу. После всего что произошло за эти несколько часов, молчание между ними было невыносимо. Пусть бы сказал какую-нибудь глупость или пошлость, тогда она бы успокоилась. Но она знала, что ни того ни другого ей не дождаться. Он умен, хорош собой, добр и внимателен. Почему он обнимался с Рене, она не понимала, но догадывалась, что он виноват в этом меньше всего.

Так, переминаясь с ноги на ногу, они простояли минут пять. Никто не мог начать говорить. Да и можно ли говорить на пороге?

— Ну… — не выдержала Натали.

— Натали, спасибо вам, — вдруг сказал он и погладил ее по щеке тыльной стороной ладони. — За Дика…

Он приподнял ее подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. Натали не сопротивлялась. Именно этого она ждала с той самой минуты, как покинула библиотеку, в которой они так горячо обнимались. Ее душа требовала хоть каких-то аргументов.

Но в тот момент, когда уши ее готовы были внимать мольбам о прощении, Вэл легко поцеловал ее в губы, повернулся и быстрым шагом направился к машине.

Через две минуты их и след простыл.

Натали вернулась в гостиную. Ей совсем не хотелось говорить сейчас с Рене, но подняться к себе было бы невежливо.

— Жалко, что он уехал, правда? — сказала Рене, откладывая журнал.

— Ничего не жалко, — буркнула Натали, собирая чашки. — Скатертью дорога.

— Ой-ой-ой! — засмеялась Рене. — Только не рассказывай, что он тебе не нравится. Я специально подстроила все это, чтобы посмотреть на твою перекошенную физиономию.

— Очень остроумно! — фыркнула Натали, но ей почему-то стало легче.

Она слишком давно знала Рене и привыкла к ее некоторой экстравагантности. К тому же Вэл Слейтер был не очень-то похож на мужчину, который волочится за каждой юбкой и ни с того ни с сего целуется с первой встречной девушкой…

— Да ладно тебе! — махнула рукой Рене. — Кстати, поверь моему опытному глазу — ты ему тоже нравишься. Как это ни прискорбно.

— Зато он мне ничуть не нравится, — взвилась Натали. — Он холодный, самолюбивый, малоприятный тип. К тому же отвратительный отец. Если хочешь знать, я битый час доказывала ему, что Дик нуждается в любви, а он заявил, что ничего не собирается менять.

— Ты хочешь сказать, что он пытался убедить тебя, что не собирается любить собственного сына? — переспросила Рене с явной издевкой.

— Нет, я не это хотела сказать. Он не сделал выводов из того, что я ему говорила.

— А, значит, он не внял советам опытного специалиста, — опять поддела ее Рене.

— Слушай, перестань пожалуйста, — попросила Натали и устало опустилась на стул. — Наверное, я сделала что-то не так. Но ты, вместо того чтобы издеваться, лучше бы помогла.

— Тогда признайся, что он тебе понравился, — торжествующе произнесла Рене.

— Понравился, — сдалась Натали. — Но это ужасно!

— Ничего ужасного. Это же очень хорошо, что так все вышло. Представляешь, что было бы, если бы он действительно оказался таким подонком, как ты о нем думала. И не смотри на меня так!

— Я и не смотрю…

— Лучше послушай умного человека. Вместо того чтобы читать ему нотации, надо было попытаться просто поговорить с ним. Узнать, о чем он думает, чего хочет. Это же так просто.

— Ну, как я вижу, ты в этом преуспела, — опять поджала губы Натали.

— К сожалению, нет. Он вежливо слушал, не более. Поэтому мне пришлось два часа нести всякую ахинею. Но я-то ему неинтересна. А с тобой бы он поговорил.

— И что теперь?

— Теперь время ушло, — очень серьезно констатировала Рене. — Ты сделала все, чтобы он бегом бежал из этого дома.

— Я?! Ну и наглость! — Натали не могла найти более мягкое определение.

— Конечно. Сидела тут с видом мученицы. Думаешь, мужчине легко оправдываться? Поверь мне, он хотел с тобой объясниться, но ты не дала ему ни единого шанса.

— Знаешь, если бы он хотел, ему никакой шанс не был бы нужен.

— Это непродуктивный спор. Короче, ты должна выспросить своего отца, для чего он приезжал. А потом найти способ связаться с ним.

— И попросить у него прощения?

— Ну зачем же так радикально? — Рене плавилась от собственного великодушия. — Просто поговори с ним о Дике. Поверь, его волнует каждое слово, которое ты скажешь.

— И что дальше?

— А дальше он сам найдет что сказать. У вас есть одно общее, что важнее всего другого, — Дик.

— Рене! Если бы ты знала, как я тебя люблю! — Натали сжала подругу в объятиях. — Ты — красавица и умница. И я злюсь иногда на тебя, потому что у тебя с мужчинами так легко все складывается.

— Да уж складывается, — грустно вздохнула Рене. — На меня он такими глазами не смотрел.

— Да он тебе и не слишком нужен. Иначе ты бы вела себя совсем по-другому.

— Я устраивала ему проверку, — строго сказала Рене. — И он, к сожалению, ее прошел. Так что я тебя благословляю.

— Вот еще! — буркнула себе под нос Натали и пританцовывая понесла посуду на кухню.

А через месяц она получила письмо.

«Здравствуй, Натали!

Простить себе не могу, что мы так нелепо расстались. Я вел себя как дурак или как мальчишка, что, собственно, одно и то же. Взрослый мужчина никогда бы не оказался в столь нелепой ситуации. А говорить тебе «это совсем не то, что ты подумала» было еще глупее. Рене решила надо мной подшутить, и у нее это прекрасно получилось. Я не обижаюсь. К тому же, думаю, что ты никогда бы не стала дружить с плохим человеком. Единственное, о чем я жалею, что не сказал тебе самого главного — через два месяца я возвращаюсь в Америку навсегда. Именно поэтому я приезжал к твоему отцу — он предложил мне работу. Тогда я еще не знал точных сроков, поэтому не хотел напрасно обнадеживать Дика. А если бы я сказал об этом тебе, он все равно бы об этом узнал. Я не говорю, что ты могла бы рассказать. Просто Дик очень внимательный человек. А я столько раз ошибался, что не хотел еще раз попасться в ловушку собственных желаний. Теперь ты знаешь все. Твой отчет изучил очень внимательно.

Спасибо.

Вэл Слейтер».

Натали Бриджес Вэлу Слейтеру.

«Добрый вечер, Вэл!

Спасибо за внимательно изученный отчет. Хотя это одна из моих прямых обязанностей. Интересно, а предыдущие отчеты вы читали? Или просто откладывали в сторону? Не обижайтесь, это я так шучу. Не очень удачно? Больше не буду. Все те обидные слова, которые я вам наговорила, были скорее криком души, эмоциями. В них много правды, что касается Дика, но мои выводы — всего лишь мои предположения. На самом деле, поразмыслив немного (иногда стоит это делать), я пришла к выводу, что не имела права судить вас, не зная подлинной вашей истории. Я не спрашиваю о ней. Если захотите, расскажете. Часто мы принимаем за правду то, что нам хочется считать правдой. Я не избежала этого заблуждения.

Наблюдая за вами с Диком всего несколько часов, я поняла, что вы очень нуждаетесь друг в друге. И сказать, что я рада тому, что вы возвращаетесь, это ничего не сказать. Что вы решите с Диком? Он останется в школе? Или исполнится его мечта: жить в родном доме и ходить в школу поблизости? Простите, я опять невольно давлю на вас. Дик, наверное, и сам говорил вам о своем желании.

В моих словах есть и доля обычного эгоизма: я буду скучать. Никогда и никто не требовал от меня таких усилий. Когда много отдаешь, то очень жалко бывает отпускать. Но меня прощает одно: я действительно полюбила вашего сына. Он очень способный человек, одаренный интеллектуально и творчески. Но это даже не самое главное в нем. У него поразительно для ребенка развита способность чувствовать людей. Он мало говорит, но очень многое видит. Если дать именно этому таланту развиться, то он может стать незаурядным психологом. Насколько я знаю, его мать посвятила себя именно этому направлению науки и медицины?

Похоже, я тихонько сползаю на менторский тон. Вы и сами поймете, какой дорогой ему идти.

Если позволите, я сообщу Дику о вашем скором приезде. Или напишите ему об этом сами.

Что касается Рене, то недоразумения, связанные с ее необычным характером и манерой поведения, разрешились в тот самый момент, когда вы покинули наш дом. Она добрый и надежный друг. В этом я никогда не сомневалась. Если встретимся все вместе, мы посмеемся, вспоминая эту историю.

Всего хорошего.

Натали»

Вэл Слейтер Натали Бриджес.

«Здравствуйте, дорогая наставница!

Внимательно читал твое письмо — много думал. В нем есть масса невысказанных вопросов. Но не ругай себя. К сожалению, мы не смогли нормально поговорить. Всему виной моя недоверчивость и твоя предубежденность. Думаю, что это исправимо. На какие-то вопросы я могу ответить сейчас, другие — требуют разговора глаза в глаза. Видишь, как витиевато я выражаюсь. Мою историю я когда-нибудь тебе расскажу. Поверь, даже у самого мужественного человека есть желание поделиться своей ношей с неравнодушным человеком. В двух словах это была история очень большой любви, нереализованных надежд и эгоизма. Теперь я и сам могу себе это сказать. Я просто поддался чувству самосохранения, поэтому бежал от моего сына, от моего дома, от моей страны. Так было проще. И простить себя за это невозможно, сколько бы времени ни прошло… Я виноват перед ним и перед собой. Теперь постараюсь не упустить возможности, которые дает мне жизнь. Прости мне патетику, но слова на бумаге плохо передают чувства.

Дик конечно же будет жить со мной. И пусть сам выберет себе школу. Ничего так не хочу, как знать, что он доволен и спокоен. Только вот как нам быть с тобой, наша дорогая воспитательница? Я тоже заметил, что Дик привязан к тебе. И считаю, что ваши отношения носят дружеский характер, а не формальную ответственность взрослого и подопечного ребенка. Он будет нуждаться в твоем обществе.

Я написал ему письмо, которое отошлю вместе с этим. Если ты сказала ему, то пусть услышит это еще раз от меня. Если — нет, то порадуйтесь вместе с ним еще раз.

Пиши мне. До свидания.

Вэл»

Натали Бриджес Вэлу Слейтеру.

«Здравствуйте, Вэл!

Похвалите меня — я выдержала и не рассказала Дику. Он получил ваше письмо вчера вечером, и мне с трудом удалось уговорить его не скакать с радостными воплями на диву всем, кто привык видеть Дика спокойным и молчаливым. Десять минут он все-таки поскакал… Потом мы с ним придумывали, что необходимо переставить в его комнате, чтобы ему было там удобно жить. Мои советы были довольно умозрительными, потому что я видела ваш дом только из окна автомобиля. Тогда он нарисовал мне план дома, потом план комнаты, потом расположение мебели. В общем, мы очень продуктивно потрудились над усовершенствованием вашего жилища. Не знаю, как вы к этому отнесетесь…

Мы готовимся к Рождеству. Дик впервые за все время пребывания в школе участвует в этом сумасшедшем процессе: он с ребятами разрисовывает стены в большом зале, где состоится праздничное представление. Больше всего ему понравилось делать дерево с вороном и воронятами из лоскутов материи. Дерево огромное — от пола до самого потолка, — и ветки его разлетаются по всей стене. Разные оттенки ткани создают впечатление объема и фактуры настоящего дерева. Честно говоря, это действительно очень впечатляет! Дик самостоятельно изваял (если можно так сказать) двух воронят и страшно этим гордится. Я никогда не видела у него таких блестящих и веселых глаз. Кстати, и ребята стали толпиться около него. Вот что значит талант. Жаль, что вы не увидите этого великолепия. Насколько я понимаю, вы приедете в конце января?

После праздника я должна отвезти Дика к бабушке с дедушкой. Рождество, Новый год и каникулы он проведет там. А где будете вы?

Я поеду к отцу. Соскучилась и по нему и по нашему старому дому. Буду печь индейку. Правда, никогда этого не делала. Но очень хочется, чтобы получилось.

Дик обещал, что сегодня вечером напишет вам письмо, а завтра мы вместе отправим наши послания.

До свидания. Мне нравится разговаривать с вами. Но лучше бы глаза в глаза… Ничего, что это плагиат?

Натали»

Вэл Слейтер Натали Бриджес.

«Натали, здравствуй! Добрый день!

Или добрый вечер?

Я не знаю, когда ты получишь почту и будешь читать это послание, поэтому пожелаю заодно и доброй ночи.

Как вы там поживаете? Как прошло Рождество? Индейка была съедобная? Шучу. Уверен, что у тебя всегда все получается замечательно. Завидую профессору — ему удалось ее попробовать. Рождество — семейный праздник, поэтому я праздновал его один в окружении фотографий. Пожелал тебе и Дику доброго Рождества, а потом просто лег спать. Есть что-то грустное в праздниках, которые принято встречать дома среди родных, когда они проходят в одиночестве.

Сестра Керри любезно пригласила меня на ужин, но я отказался. Она чудесная женщина и очень хороший друг, но в этот день мне хотелось побыть с тобой. Не удивляйся. Или не обижайся. Не знаю, как ты отнесешься к моему желанию зачислить тебя в родственники. Но мне кажется, что за этот месяц у меня появился человек, который сделал мою жизнь более осмысленной. Прости меня, но я не хочу делать вид, что поцелуя в твоем доме не было. Я до сих пор чувствую его на своих губах. И не могу не желать его снова.

Теперь я могу признаться, что вечером наблюдал за тобой, когда ты так горячо говорила с Рене на террасе. Не буду описывать все свои чувства и мысли, скажу только, что та восторженная девочка вернула мне вкус к жизни. А ее губы заставили кровь закипеть в жилах.

Я мечтаю о тебе. Самонадеянно думать, что старый мужчина, отягощенный годами борьбы с самим собой и непростым прошлым, может вызвать у юной прелестной особы ответные чувства, но я ничего не могу с этим сделать. Я мечтаю о тебе.

Мне ведь не показалось, что ты ответила мне?

И еще. Я очень давно знаю тебя. Вспомнил в Рождественскую ночь, когда рассматривал фотографии. Ты, наверное, не знаешь, что Дик прислал мне несколько твоих снимков. Маленький хитрец, он специально сделал это, чтобы я с тобой получше познакомился. Так вот, я вспомнил. Ты неслась встречать отца и налетела на меня в аэропорту. А потом заявила, что я ничего не вижу перед собой. И мне эта история не приснилась. Это была ты…

Воспоминания о том времени были настолько больными, что я попытался забыть все.

Тогда тебе было пятнадцать или шестнадцать, а у меня через два дня родился Дик… Я очень надеюсь, что ты ждешь меня.

Вэл»

Натали Бриджес Вэлу Слейтеру.

«Вэл! Вэл!

Я знаю, что существуют правила. Но мне не хочется вести вечную игру, в которую веками играют мужчины и женщины.

Я тоже помню твой поцелуй. Никто и никогда не целовал меня так. Наверное, надо было (по правилам) наговорить тебе колкостей по этому поводу или возмутиться, но, ты прав, я тебе ответила…

И еще. Какой же ты старый? Ты — мужчина в самом расцвете сил.

Приезжай скорее. Жду.

Натали»

Вэл Слейтер Натали Бриджес.

«Приезжаю 30 января. Жду вас с Диком второго: дай мне пару дней, чтобы привести в порядок дом.

Все будет хорошо.

До встречи.

Вэл»

 

8

Натали прочитала последнее письмо и прижала руки к запылавшим щекам. Фактически все было уже сказано. Но то, что так легко писать на бумаге, будет очень трудно произнести вслух. Он не сказал «я люблю»… Да и не мог сказать. Он еще только готов ее полюбить. А потом стоять у алтаря и ждать, когда Натали в божественном белом наряде пойдет к нему, опираясь на руку отца. И будут сидеть ее подружки в хорошеньких шляпках и перешептываться о том, как ей повезло. И Дик будет смотреть на отца своими блестящими синими глазами, торжественный и строгий в темном костюме с полосатым галстуком. И священник произнесет извечное «…И в болезни и в здравии, и в горе и в радости…». И будет красивый букет, который поймает Рене, самая ловкая и самая любимая… И будет ночь, самая длинная… И будут они жить-поживать…

Натали задохнулась от собственных видений и потерла виски. Все это только игра воображения. Всего этого может и не произойти. Подумаешь, всего один поцелуй!

Но Натали знала, что боится своего счастья, и поэтому нарочно гонит от себя ту правду, которую знают они оба. Вэл тоже так все и представляет…

Вэл извелся от нетерпения. Теперь, когда его замена — молодой, но опытный хирург — прибыла на работу, его желание уехать стало непереносимым. Он так ясно представлял себе их встречу, что сердился от того, что это только воображение. Скорее бы это случилось! Натали не откажет ему. Он встретит их на пороге своего дома, их дома, улыбнется, распахнет дверь и впустит туда новую жизнь. Дик будет рад. Хорошо, что они с Натали подружились. Собственно, это Дик их свел, а не судьба.

Вэлу надо было оформить документы, собрать вещи и устроить прощальную вечеринку. Но это было уже как бы в прошлой жизни. Он понимал, что, прощаясь даже с верной сестрой Керри, не будет чувствовать утрату. Она в последнее время все время поглядывала на него и тихонько улыбалась, как будто знала, что происходит в его сердце.

Эстер еще месяц назад уехала. Никто толком не знал, почему она бросила бригаду, в которую так рвалась. Только Вэл прекрасно понимал, что его сообщение о том, что он скоро уезжает, сделало для нее работу здесь бессмысленной. Бедная женщина! — подумал он без сожаления. Он ничего не мог поделать с тем, что эта изумительная красавица не вызывала в нем никаких чувств, кроме стыда и легкой жалости.

Он попросил Натали приехать с Диком на пару дней позже, чтобы убрать все вещи, которые принадлежали Лейле. Часть он собирался отдать ее родителям, часть раздать нуждающимся. Он мало представлял, кому теперь будут нужны ее вещи, которые провисели в шкафах десять лет, но просить заняться этим кого-то другого не счел возможным. Он отдаст все в Армию спасения, пусть сами разбираются. Ему не хотелось думать, что что-то, что хранило ее запах и тепло кожи, может запросто оказаться в контейнере с мусором. Родителям он отдаст ее украшения, книги и разные мелочи, которые она принесла с собой, когда они стали жить вместе. Они, конечно, поймут, что в его жизни появилась другая, но его это не волновало.

В память о ней и об их любви у него остается самый верный залог — их сын. А Натали не должна чувствовать, что она заняла чужое место.

Целый день он разбирал вещи, складывал коробки и прощался с прошлым. Каждая вещь была напоминанием о том счастливом невозвратном времени. Вэл не позволял себе тосковать, разглядывая то изящное колечко с ее именем, написанным арабской вязью, то старинные серебряные серьги, которые прислали через год после свадьбы ее арабские родственники, то ее любимый яркий шарф, подчеркивающий ее особую красоту… Он просто не мог себе позволить чувствовать, потому что должен был похоронить себя прошлого, а это было непросто.

Когда он приехал к родителям Лейлы и протянул Жаклин коробку, сказав, что это должно храниться у них, теща только поджала губы. Его вполне устроило отсутствие сцен и выяснений, кто она. Айман пожал ему руку и попросил, чтобы они с Диком обязательно почаще заходили…

Назавтра он должен был оформить все документы в клинике университета. Профессор ждал его к десяти.

В девять раздался звонок в дверь. Вэл уже был почти готов к выходу, он допивал кофе и только досадливо поморщился, подумав, что это пришла соседка. Больше было некому. Наверное, она еще вчера увидела свет в окнах и решила поздороваться с ним.

Он распахнул дверь, нацепив на лицо вежливую улыбку. Но, когда он увидел, кто стоит за дверью, улыбка медленно сползла с его лица, а челюсти свело как от лимона.

— Здравствуй, Вэл, — приветливо улыбнулась Эстер, делая вид, что она не заметила метаморфозы на его физиономии. — Как я рада, что успела застать тебя дома!

— Здравствуй, Эстер, — пробормотал он, с трудом обретя дар речи. — Вот уж кого не ждал.

— Очень вежливое приветствие, — заметила гостья.

Ему ничего не оставалось, как пропустить ее в дом. Эстер спокойно и деловито осмотрела гостиную и уселась на диван.

— Ты пьешь кофе? Может быть, и меня угостишь? — сказала она, с интересом наблюдая, как Вэл пытается осознать ситуацию.

— Вообще-то я уже собирался уходить, — ответил он, почесывая затылок. — У меня назначена встреча на десять. Мне не хочется опаздывать.

— Тогда скажи, могу ли я сама приготовить себе кофе, — сказала Эстер, и он понял, что она не собирается никуда уходить.

— Что ты тут делаешь? — не выдержал Вэл.

— Я? — переспросила Эстер, как будто в доме был еще кто-то.

— Ты.

— Я приехала сюда работать. Несколько месяцев назад я послала запрос на вакантное место. Потом прошла курс переподготовки. Потом приехала, чтобы начать работать. — Она говорила об этом так, будто в ее появлении здесь не было ничего необычного. — Кстати, насколько я понимаю, мы опять будем работать вместе. Разве ты не рад?

— Непостижимо! — Вэл даже на ногах не устоял от такой новости. — Как тебе это удалось?

— Ты же сам говорил, что у меня быстрые и умелые руки, — засмеялась Эстер. — А потом, когда женщина любит, она очень многого может добиться. У меня здесь оказались родственники, достаточно влиятельные и близкие, чтобы все юридические вопросы были решены. Ты хочешь знать подробности?

— Нет, — замотал головой Вэл. — Просто никак не могу поверить в реальность твоего присутствия.

— И тем не менее это я. Живая и настоящая.

— Прости, Эстер… — Вэл понял, что у него есть только единственная возможность поставить все на свои места, а именно сказать все и сейчас, — я виноват перед тобой. Мне следовало объясниться тогда же. Я не смогу тебя никогда полюбить. К тому же я уже сделал предложение другой женщине. Они приезжают вместе с моим сыном завтра.

— Вэл, — вдруг засмеялась Эстер. Потом она встала, подошла к нему и посмотрела ему прямо в глаза. — Посмотри на меня. Разве похожа я на глупую женщину? Ты был моей мечтой. И всегда будешь. Но я не собираюсь преследовать тебя. Я очень рада, что моя любовь к тебе сделала невозможное возможным. Я теперь другой человек. И я тебе очень благодарна за это. Но не бойся меня — мы будем друзьями.

Вэл перевел дыхание, которое у него, пока Эстер произносила речь, парализовало.

— Где ты остановилась? — спросил он, считая тему исчерпанной.

— Пока нигде, — пожала плечами Эстер. — Мне хотелось увидеть тебя и рассказать новости. Но у тебя мало времени… А я совсем не знаю города. Я надеялась, что ты поможешь мне на первых порах…

Отказать в такой естественной просьбе, к тому же женщине, с которой обошелся когда-то не очень красиво, он не смог…

— Ладно, — решил Вэл. — Поскольку ты мой боевой товарищ, оставайся здесь. Отдыхай. Кофе и еду найдешь сама, мне некогда. А через несколько часов я приеду, тогда спокойно поговорим и ты мне все расскажешь. Тебя устраивает такой вариант?

— Вполне, если он устраивает тебя, — улыбнулась Эстер. — Буду тебя ждать. А ты беги. Можно я приму душ с дороги?

— Конечно, делай что хочешь, — махнул рукой Вэл. — А мне действительно уже пора.

Подхлестываемая своими мечтами и нетерпением, а также молчаливым и очень выразительным желанием Дика, Натали решила, что можно приехать и пораньше. Если, как писал Вэл, он собирается навести порядок в доме, то они могут очень пригодиться… Он должен быть рад сюрпризу!

Они с Диком купили ему в подарок красивый кожаный альбом для фотографий. И ужасно радовались своей идее, представляя, как этот альбом постепенно заполняется фотографиями их новой жизни. О том, что Вэл практически сделал ей предложение, Натали пока не стала рассказывать Дику: Вэл должен поговорить с сыном сам. Она ужасно переживала, но надеялась, что все будет чудесно, как во сне.

Дик побежал вперед и нажал кнопку звонка. Натали замешкалась, пытаясь поудобнее взять сумки, а когда подняла глаза, то не поверила им…

Дверь им открыл не Вэл, а какая-то женщина. Наверное, он нанял кого-то, чтобы помочь с уборкой, объяснила себе странное явление она и двинулась вперед.

— Здравствуй, — сказала между тем женщина, протягивая руку. — Ты — Дик.

— Здравствуйте, — вежливо ответил Дик и оглянулся на Натали.

— А вы, наверное, из школы? — продолжала женщина, улыбаясь и показывая все тридцать два жемчужных зуба.

— Н-да, — смутилась Натали, которая не ожидала, что Вэл назовет посторонней женщине имя своего сына.

И только через минуту она поняла, что та как-то странно одета. На ней не было привычного форменного платья, а изумительную, точеную фигуру облегал шелковый длинный халат разнообразных оттенков.

Тут что-то не так, замотала головой Натали, пытаясь найти и этому объяснение.

— Проходите, — любезно пригласила женщина. — Меня зовут Эстер. Мы с Вэлом много лет работаем вместе. И я очень рада наконец познакомиться с его сыном.

Дик недоуменно поворачивал голову то к Эстер, то к Натали и тоже ничего не понимал.

— Вэл так много рассказывал о тебе, — продолжала Эстер, даже не делая попытки помочь Натали втащить сумки. — Он поехал в клинику, скоро вернется. Я могу пока накормить тебя обедом. Ты хочешь есть?

Вот в чем дело, поняла Натали. Эстер ведет себя здесь как хозяйка! И в халате она потому, что только что принимала душ. Надо отдать должное Вэлу, у него прекрасный вкус, подумала Натали, разглядывая неизвестно откуда взявшуюся в ее жизни соперницу.

— Спасибо, что вы привезли его — Эстер царственным кивком как бы отпускала Натали.

Хорошо, что еще чаевые не предложила…

— Да пожалуйста, — пожала плечами Натали, из-под ног которой стремительно уплывала земля.

Вот тебе и романтическая встреча с сюрпризом! Какой же надо быть непроходимой дурой, чтобы так попасться! Она уже придумала имена их внукам, а он приехал из далекого далека со своей любовницей. А кто же иначе эта ослепительная красотка, которая расхаживает здесь в пестром халате? Вот почему он просил ее приехать позже! — пронзило мозг озарение.

Вон! Бегом! На край света! Добежать до ближайшего озера и утопиться!

— Ну я пойду, — сказала Натали, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не завыть прямо на глазах у женщины, которая украла ее счастье.

— Натали, — Дик потянул ее за рукав, — а ты разве не дождешься папу?

— Нет, Дик. Я бы осталась, если бы ты был один. Но о тебе есть кому позаботиться…

— Конечно, — быстренько подхватила Эстер, — я все сделаю. Пойдем, ты покажешь мне свою комнату…

Комнату, которую они уже решили как переделать, уныло подумала Натали и закрыла за собой дверь. Жизнь кончилась.

Через пару минут она уже сидела в такси и так молила Бога о том, чтобы он избавил ее от этой адской муки, что через полчаса ее стенаний машина на хорошей скорости врезалась в дерево с той стороны, где корчилась от горя Натали… Она даже не успела понять, что произошло.

Вэл с недоумением смотрел на сына, который стоял перед ним, сжав плечи и спрятав глаза.

— Дик, — Вэл старался говорить как можно спокойнее, потому что ему было жалко смотреть на это потерянное лицо, — объясни мне, пожалуйста, что произошло.

— Папа, мы решили сделать тебе сюрприз. — Дик повторял это уже в третий раз, а отец как будто не слышал его. — Натали сказала, что ты уже дома. Документы мне оформили еще три дня назад. Мы решили, что ты будешь рад, если мы приедем пораньше и поможем тебе привести в порядок дом…

— Я рад, очень рад, что ты здесь… — Вэл тоже говорил это в третий раз. — Я спрашиваю о другом. Я не понимаю, почему ты здесь, а Натали нет.

— Натали уехала, — только и мог сказать Дик, который тоже не понимал, что произошло. — Она проводила меня до дому, принесла сумки… А потом попрощалась и уехала.

— Куда?

— Я не знаю. — Дик поднял на отца умоляющие глаза. — Она ничего не сказала.

— Почему?

— Папа! Я сам растерялся. Она просто сказала «до свидания» и ушла.

— Так она сказала «до свидания»?

— Да. По-моему, сказала…

— По-твоему или сказала? — Вэл не мог сдержать обиды и сорвался на сына.

— Какая разница?! — не выдержал Дик. — Я не знаю! Позвони ей домой.

— Я уже звонил, — устало вздохнул Вэл. — Там никто не берет трубку. Профессор в клинике, а Натали поехала куда-то в другое место. Поэтому я и спрашиваю.

— Спроси свою знакомую, — предложил Дик, исподлобья глядя на отца, — они разговаривали…

— Да что ее спрашивать? — махнул рукой Вэл. — Она только пожимает плечами.

— Мне кажется, что Натали как-то странно уехала, — неуверенно сказал Дик.

— Мне тоже так кажется, — буркнул Вэл. — Ладно, подождем до вечера. Она же не вернется на работу, пока не повидается с отцом. Так или иначе, но вечером мы все узнаем.

Что он хотел узнать, Вэл не смог бы сформулировать. Он был не просто расстроен, его душили одновременно отчаяние и злость. Как она могла уехать, не поговорив с ним? Даже если все слова в письмах были только его иллюзией, она могла бы объяснить это ему и у них был бы шанс расстаться по-дружески. Она молода, у нее за эти дни могли возникнуть свои проблемы. А может, она встретила мужчину, о котором мечтала? Но она не могла так поступить с ним!

Он кругами ходил по дому, уговаривая себя, что нужно просто набраться терпения. Пока ничего не произошло. Натали могла поехать по своим делам, чтобы появиться чуть позже…

Вэл наткнулся взглядом на Эстер, которая сидела в его кресле и листала какой-то журнал. С этим тоже надо было что-то делать. Она ждет, когда он обратит на нее внимание. Не может же он выставить ее за дверь только потому, что некая девушка, о которой он мечтал по ночам вот уже два месяца, изводясь от желания и надежд, не соблаговолила сказать, когда она появится…

Эстер оторвалась от чтения, ласково улыбнулась и помахала ему рукой. Он дернул рукой в ответ и пошел дальше. В итоге попыток найти подходящее место для своего страдания он оказался в маленькой кладовой, где хранились инструменты и инвентарь для сада. Вэл сел на маленькую скамеечку и сжал руками лицо. Если бы он мог позволить себе расслабиться, он с удовольствием бы поплакал, как это бывало в далеком детстве, когда собственное бессилие доводило до края. Но он не мог: он был взрослым человеком, который должен не рыдать, а действовать.

Вэл раскачивался из стороны в сторону и думал. Может быть, он что-то сделал не так? Он стал вспоминать свои письма и никак не мог ответить себе на вопрос, написал ли он определенно Натали, что собирается жениться на ней. Ну дал хотя бы понять это? И он никак не мог вспомнить. И ему стало казаться, что он вообще об этом не сказал, а только подумал. И тогда понятно, почему она не встретилась с ним. Или он пытается найти какое-то оправдание?

Он напряжения заломило в висках, он вскочил и опять пошел к телефону. Ответом ему были длинные гудки: мистер Бриджес и его дочь отсутствовали…

Профессор Бриджес и не мог ответить на призыв Вэла. Вот уже полчаса он сидел в холле больницы и ждал результатов операции Натали. Его нашли в клинике и сказали, что дочь попала в серьезную аварию и что прогнозы самые неутешительные…

Обладая всеми возможными наградами в области медицины, он не мог помочь сейчас единственному родному человеку. Операция продолжалась уже два часа — за жизнь Натали боролась целая бригада врачей. Он не позволил себе вмешаться, понимая, что они делают все возможное. Оставалось только уповать на выносливость молодого организма да на Бога, который не должен лишить его последней радости. Почти двадцать лет Натали была ему единственной опорой в жизни, единственным смыслом и единственной любовью. Про свое дело он не думал: это была совсем другая жизнь. С того момента, как в такой же нелепой аварии погибла мать Натали и он навсегда простился с мыслью о личном счастье, только дочь согревала его сердце, только рядом с ней он чувствовал себя полноценным и любимым…

За что его так наказывает судьба?! Много лет он латал чужие сердца, возвращал домой отцов, сыновей, любимых, давал надежду… Он был неукротим в своем желании победить черную костлявую старуху-смерть… И как будто в отместку она отбирает у него самое дорогое. Профессор застонал и откинулся на спинку кресла. В тот же момент к нему подошла сестра и протянула склянку с лекарством. Он покорно выпил, кивнул и закрыл глаза. Он ничего не может сделать, только ждать…

Вэл решил, что ему еще раз следует расспросить Эстер. Она женщина и могла заметить какие-то нюансы, на которые не обратил внимания сын.

— Эстер, прости мою настойчивость, но я должен задать тебе еще несколько вопросов, — сказал он, забирая у нее из рук журнал.

— Сколько угодно, — с готовностью ответила она и лучезарно улыбнулась.

— Натали… Она была чем-то встревожена?

— Нет. Она очень милая девушка, — сказала Эстер. — Мне она понравилась.

— Ты это уже говорила.

— Так что тебя волнует? Почему ты так печешься о ней?

— Расскажи подробнее, не пропуская ничего. — Вэл не собирался объяснять, почему он о ком-то печется.

— Пожалуйста, — чуть-чуть обиделась Эстер. — Я открыла им дверь. Поздоровалась с Диком. Сказала, что ты поехал по делам и будешь позже. Потом мы поговорили с твоей Натали. Потом она попрощалась и уехала. Все.

— О чем поговорили?

— Ну, несколько общих фраз… «как доехали»… ну и все такое…

— Эстер, я очень прошу тебя вспомнить подробно. — Вэл хотел знать все слова, которые произнесла Натали. — Она что-то говорила обо мне?

— Нет… По-моему, нет.

— А ты? Ты говорила что-нибудь обо мне? — Вэл уловил, что Эстер говорит не все.

— Я? Говорила, — невозмутимо ответила Эстер. — Говорила, что мы с тобой работали вместе, что будем дальше работать вместе, что у тебя чудесный сын. Дик действительно чудесный мальчик. Он был очень мил со мной.

— То есть ты не сказала ничего такого, из чего она могла бы сделать вывод о том, что мы… близки?

— Боже, Вэл! Неужели нашлась наконец женщина, по поводу которой ты можешь так переживать? — Эстер засмеялась.

А Вэл разозлился и до боли сжал челюсти, чтобы не схватить ее и не тряхнуть хорошенько.

— Я приняла ее за обычную учительницу и не выбирала слов, — спокойно объяснила Эстер, которая на самом деле сделала все, чтобы эта барышня поскорее убралась из дома Вэла. — Уж не знаю, как она отнеслась к моим словам. Не буду же я садовнику объяснять, в каких мы отношениях.

— Она не садовник! — взвился Вэл. — Она любит моего сына и занимается им.

— Да, большое достоинство… — начала было Эстер и споткнулась. По лицу Вэла она поняла, что нужно поскорее уходить отсюда, иначе все ее планы сейчас же разлетятся в пух и прах. — Знаешь, Вэл, мне очень жаль, что она не дождалась тебя. Если бы ты предупредил, я бы обязательно остановила ее.

Если бы я знал, что она приедет сегодня!.. — чуть не закричал Вэл, но только тяжело вздохнул и отвернулся. Он понял, что Эстер каким-то образом сделала так, что Натали исчезла. Но выяснять, что именно она сказала, он больше не будет. Главное, найти Натали и поговорить с ней. Он так долго и мучительно ждал ее, что этот разговор — сущая ерунда.

— Пожалуй, я пойду, — услышал он голос Эстер. — У тебя своих дел полно. Не буду тебе мешать.

Вэл не стал ее задерживать и произносить фальшивые слова о том, что он должен ей помочь и так далее… Больше всего он хотел, чтобы ему сейчас никто не мешал ждать Натали. Он помог Эстер сесть в такси, назвал приличный и недорогой отель, где она могла остановиться на первое время, и вернулся к телефону, чтобы продолжать звонить.

Разбитый и измученный до последней степени профессор вернулся домой около полуночи. Операция длилась восемь часов, и все это время он судорожно ждал, что ему скажут. Когда хирург появился рядом с его креслом и сказал, что он может подняться и посмотреть на дочь, он не поверил своему счастью. Натали лежала на кровати маленькая и совсем бескровная. Казалось, ей сейчас не больше четырнадцати лет. Вокруг работали приборы, из ее худенького тела торчали трубки. Профессор, который миллион раз видел это и знал, что без приспособлений нельзя бороться за жизнь, испытал желание унести ее отсюда подальше, вырвать из лап отвратительной старухи своей любовью и мольбой Богу.

Он опустился на колени рядом с кроватью, чтобы не потревожить ее, и долго вглядывался в ее лицо, опытным глазом проверяя слова врача о том, что операция прошла успешно. Натали находилась еще под действием наркоза. Пройдет еще много времени, прежде чем она откроет глаза и сможет говорить, но он видел, что жизнь в ней бьется. Очень слабенько, но бьется…

Врач дотронулся до его плеча и глазами показал на дверь. Профессор покорно поднялся и пошел за ним. Они обещали звонить каждый час и докладывать о ее состоянии… Ему оставалось только ждать.

В доме разрывался телефон. Профессор побежал к нему, думая, что звонят из больницы. Он чуть не упал, споткнувшись о край ковра, и судорожно схватил трубку.

— Да, слушаю вас, говорите!

— Простите, профессор, — услышал он спокойный и отчетливо знакомый голос, но никак не мог вспомнить, кто это. — Доброй ночи. Это Вэл Слейтер.

— Вэл… — Профессор глубоко вздохнул и попытался остановить бешеный бег сердца. — Что случилось?

— Простите еще раз за столь поздний звонок, — неуверенно говорил Вэл, и профессор начал раздражаться, что он медлит, потому что каждую минуту могли позвонить по поводу Натали. — Я звоню целый день…

— Говорите же, мне нельзя занимать линию, — не выдержал Бриджес.

— Дело в том, что я ищу Натали… Она привезла сегодня Дика, но не дождалась меня. Мне необходимо с ней поговорить. Вы не могли бы пригласить ее к телефону? — Вэл прижимал трубку к уху с такой силой, что ему было больно, но не слышал ничего. Профессор молчал. — Профессор… — позвал он и услышал всхлип. — Что с Натали? — Он вдруг понял, почему молчит профессор. Он не может это произнести. — Где она? — закричал Вэл, которому было все равно, что про него подумают.

— В клинике… — сумел выговорить профессор.

— В какой? Что с ней?

— Автомобильная авария… Записывай адрес. — Профессор продиктовал адрес и повесил трубку.

Вэл осторожно нажал на рычаг и застонал. Только не это… Он не сможет во второй раз!

Все было как в кино, когда прокручивается один и тот же момент несколько раз. Ночь, дежурная сестра с дежурной приветливой улыбкой, тишина и ожидание. Он уже знал, что Натали получила тяжелейшие увечья, что ей сделали операцию и что теперь все зависит только от ее сил и от судьбы. Он ждал врача, который должен был поговорить с ним подробнее.

Когда врач показался в конце коридора, Вэл понял, что судьба его решена. Доктор шел с опущенной головой и старался не смотреть на ожидавшего его Вэла.

Натали больше нет, подумал Вэл и закрыл лицо руками…

Какой же белый потолок! Белый-белый… Ни одной краски… Как хочется ярких красок. Тишина… Тишина как в могиле. Почему нет ни одного звука? Так хочется музыки. Тихой нежной музыки. И больно… Ужасно больно… Болит все тело. Хочется, чтобы не болело.

Натали пыталась повернуть голову, чтобы посмотреть в сторону, но мышцы ей не подчинялись. Она была обречена на этот белый мир, тишину и неподвижность.

И тогда она заплакала. Она боялась плакать громко и всхлипывать, потому что знала, что будет еще больнее, но ей так невыносимы были одиночество и пустота. И так было жалко себя. Она вспомнила, что просила, чтобы не было боли. Но сейчас вместе с тупой болью в душе была отчетливая боль в теле. Зачем она выжила?

И тут прямо перед ее глазами появилось размытое яркое пятно. Она поморгала, и пятно превратилось в лицо, такое родное, такое желанное, но такое невозможное…

Натали заплакала еще сильнее. Это не могло быть правдой. Это какая-то галлюцинация…

— Милая моя, — услышала она хриплый голос Вэла. — Родная моя… Ты проснулась… Ты со мной…

Она хотела сказать, что всегда была с ним, а он… Но не успела.

— Я люблю тебя, родная моя. Я думал, что если ты не очнешься, то лягу здесь и умру. Спасибо, ты в очередной раз спасла меня.

— Вэл, — прошептала она, — я здесь долго?

— Все хорошо, — ответил он. — Уже все хорошо. Я позову врача, а ты, пожалуйста, не закрывай глаза.

— Папа?

— Он знает, что я здесь, — ответил Вэл, поняв, о чем она говорит. — Придет врач, я отойду, чтобы позвонить ему. Он приедет…

— Вэл, подожди. Ты правда меня любишь?

— Глупый маленький мышонок, — засмеялся Вэл от счастья. — Если ты спрашиваешь об этом, то действительно все хорошо.

— Ты не ответил…

— Люблю. Жить без тебя не могу. Ты выйдешь за меня замуж? — спросил он, так и не вспомнив, предлагал ли он это или нет.

— Прямо здесь?

— Где захочешь, только скажи «да».

— А как же Эстер?

— При чем тут Эстер?

— Она сказала…

— А ты была рада убежать от меня?

— Я чуть с ума не сошла, когда поняла, что вы…

— Все глупости. Нет ничего, кроме тебя и Дика.

— И тебя… — сказала Натали, улыбнулась и провалилась в сон, который был не страшным блужданием по черному лабиринту, а возвращением…