Летняя резиденция президента США Эдварда Бурлингейма – коттедж из светлого дерева – окнами выходила на Атлантический океан. Резиденция находилась на острове Маунт-Дезерт в нескольких километрах or побережья залива Мэн.

Эдвард Бурлингейм решил отпраздновать день рождения сына, которому исполнилось пять лет, организовав старомодный пикник на природе. Накануне вся его семья и дюжина почетных гостей из столицы прилетели из Вашингтона в Портленд на правительственном самолете, затем на президентской яхте «Сирена» были доставлены в Маунт-Дезерт.

Подали сигареты и коньяк, официанты закончили убирать со стола, и начался откровенный разговор.

Генерал Пучер спросил у президента, как тот собирается поступить в отношении Греции. Эдвард Бурлингейм, привыкший к прямолинейности Марка Пучера, начал было излагать свои мысли, как государственный секретарь Дэнфорт вежливо прервал его, предлагая произнести тост.

Госсекретарь поднялся из-за стола и, взяв рюмку с французским коньяком, сказал:

– За Стивена Бурлингейма и за прекрасного человека – его отца!

Фрэнклин Куиллер тоже встал, поднял свой бокал и предложил:

– Господа, за президента и его сына!

– Весьма тронут вашими сердечными поздравлениями и пожеланиями и полагаю, что теперь мы вполне можем перейти к обсуждению вопросов, поднятых генералом Пучером. Я с готовностью изложу свою позицию, однако, к сожалению, она не находит поддержки у вас и ваших коллег, генерал. Тем не менее еще раз повторяю, что мы рассматриваем Грецию как страну, в которой следует поощрять развитие демократических начал. Думаю, нашим интересам наилучшим образом отвечала бы политика, направленная на поддержку народного правительства в этой стране. Теперь относительно конкретного вопроса, что нам надо предпринять для стабилизации положения в Греции…

– Господин президент! – перебил его Пучер. – Вы уж меня извините, но позволю себе заметить, что вам не удалось убедить меня и что…

– Может, государственный секретарь захочет высказаться по данному вопросу, коль скоро мы уже затронули его. Не правда ли, Отис?

Отиса Дэнфорта можно было принять за брата Фрэнклина Куиллера. У Куиллера, правда, короткая стрижка подчеркивала стальную проседь, у Дэнфорта абсолютно седые волосы были намного длиннее и вились. В остальном же они были похожи. Прежде всего фигурой. Оба высокого роста, значительно выше президента. Удлиненные открытые лица без труда могли выразить нескрываемое недовольство или искреннюю радость. Оба сутулились, не отличались атлетическим сложением, одним словом, в них чувствовалось аристократическое происхождение.

Отис Дэнфорт и Фрэнклин Куиллер имели не только поразительное внешнее сходство. И по манере поведения, и по образу мышления их вполне можно было принять за близнецов. Их схожие общественно-политические взгляды также имели корни и единые аристократические истоки. Вполне естественно, что и одевались они в одном стиле – предпочитали носить мягкие, твидовые пиджаки, начищенную до блеска английскую обувь, слегка поношенные светло-голубые оксфордские рубашки, которые, как казалось, пребывали у них в неограниченном количестве.

Несмотря на внезапно налетевший со стороны океана холодный бриз, Отис Дэнфорт сидел без пиджака, в традиционной светло-голубой рубашке с расстегнутым воротом и небрежно закатанными до локтей рукавами. Откинувшись на спинку стула, одновременно удерживая в одной руке коньячную рюмку и сигарету и жестикулируя другой, государственный секретарь произнес:

– Господа! Полагаю, следует отметить, что и президент, и комитет начальников штабов не придерживаются таких уж полярных точек зрения. В конечном итоге обе позиции исходят из отстаивания интересов США, и никто из нас, мне кажется, не станет утверждать, что защита интересов страны возможна без укрепления ее безопасности. Минуточку!

Дэнфорт отпил коньяк, забавно кашлянул и продолжил:

– Президент полагает, что наша безопасность в Средиземноморье может быть укреплена путем проведения более открытой политики в отношении Греции, в частности благодаря отказу поддерживать и военную хунту, которая явно стремится заполучить власть, и народное правительство, которое в настоящий момент находится у власти. По мнению президента и, должен заметить также, по моему глубокому убеждению, коренным интересам США отвечает именно невмешательство в дела данной страны. Прошу прощения!

Госсекретарь снова пригубил коньяк и, как ни в чем не бывало одарив присутствующих лучезарной улыбкой, заметил:

– Говоря о коренных интересах США, я имею в виду защиту национальных экономических интересов, например, поставки нефти и другие вопросы, а также укрепление нашей оборонной мощи. Заверяю вас, методы, предлагаемые президентом, могут, правда, кое-чем отличаться от предложений комитета начальников штабов. Однако я действительно не усматриваю каких-либо серьезных расхождений в целях, к достижению которых все мы стремимся, лишь некоторое незначительное отличие в средствах их достижения.

Закончив свою речь, госсекретарь Дэнфорт одарил гостей еще одной ослепительной улыбкой.

– Сплошное очковтирательство! – воскликнул Марк Пучер, покраснев от возмущения. – Очковтирательство и одни двусмысленности, лично меня, сэр, вам надуть не удастся.

Лучи заходящего солнца едва пробивались сквозь кроны деревьев, небо пылало яркими красками. Президент прощался с последними гостями, пожимая руки и желая всем доброй ночи.

– Одну минуту, сэр, – выпалил Куиллер, дотронувшись до руки президента.

– Да, Фрэнк?

– Вы не передумали относительно поездки в Канзас-Сити?

– На основании чего? – переспросил президент, продолжая говорить в полный голос.

– Эд, все настолько туманно, настолько расплывчато, что трудно представить доказательства.

– Я вас отлично понял, Фрэнк. Что же мне теперь – под подушку спрятаться? Подобные угрозы всегда витают в воздухе. Всегда кто-то хочет убить президента. Меня хорошо охраняют. Я не стану менять свои планы, потому что угрозы слышатся откуда-то из-за границы, или потому, что вы располагаете какими-то неподтвержденными фактами. Я не могу ответственно подходить к исполнению своих обязанностей, пребывая в состоянии страха и отказываясь от принятия решений. Меня, Фрэнк, не запугать и не переубедить, что я не могу уже полностью полагаться на надежность каналов, по которым получаю секретную информацию, что я не должен доверять своей охране. Фрэнк, вы – мой друг, и хочу, чтобы вы знали, что я ценю вашу заботу. Если вы располагаете фактами, сообщите их секретной службе. Я же об этом больше ничего слышать не желаю. Подумайте, взвесьте все, Фрэнк. Уверен, вы сочтете правильной занятую мной позицию.

– Вам виднее, господин президент, – снова переходя на шепот, проговорил Куиллер.

* * *

По внутреннему переговорному устройству директор ЦРУ связался со своим первым заместителем.

– По мнению «орешка», расположенного под нами, – начал Дрексел, – получается, что израильтяне внедрились в нашу организацию… Компьютер дал еще понять, что качество их работы соответствует самым высоким стандартам. О корреспонденции, полученной нами, а также о ее подлинности, правда, ничего не говорится. Однако активность израильской службы в нашей стране оценена по высшей категории. – Дрексел отключил устройство и задумался.

И вдруг впервые за долгие годы тайной профессиональной деятельности – сначала в разведке, а теперь здесь, в ЦРУ, – директору захотелось сказать вслух то, что его мучило. Ему казалось, он должен что-то предпринять. Это было проявлением какого-то подспудного желания, которое искало выход.

– Я спасу себя, – убежденно заметил Дрексел. – Все может рухнуть, но я должен спастись.

Если директор и смутился от таких своих слов, от краткой речи, заметить это было невозможно. Морган Дрексел удобно устроился в потрескавшемся кожаном кресле малинового цвета, закинул руки за голову и стал намечать план действий.

План его был на удивление прост. Главное состояло в том, чтобы выжить.

Теперь директор ЦРУ стремился только к тому, чтобы обеспечить свое выживание.