Отрывок из речи в Иоганесбурге:

Мы горячо жаждем и страстно молимся о том, чтобы поскорее наступил конец этой страшной войны — нам нельзя забывать об огромных возможностях лазера, так как из-за нашего несовершенства изобретение это нашло такое неудачное применение в последние годы.

Ускорение квантов света, опровергая старые границы физики, одновременно представляет собой серьезное предупреждение для общественных наук. Возможно, когда-нибудь мы освободимся от уз истории и осудим свое прошлое, став подобными богам.

Так давайте жить справедливо, сообразуясь с тем, как должно понимать справедливость, чтобы дела наши не канули в лету.

А.Линкольн

 

Глава первая

Человеку редко удается запомнить тот день и час, когда слепой случай круто поворачивает его судьбу, но, поскольку Халдан-IV бросил взгляд на часы за минуту до того, как увидел девушку с шикарными бедрами, он точно знал этот день, час и минуту. В Калифорнии, в Пойнт-Со, пятого сентября, в две минуты третьего, он свернул не там, где нужно, и помчался прямо по дороге в Ад.

По иронии судьбы, он следовал указаниям своего соседа по комнате, студента кибер-теологии, а за время двухлетнего пребывания в Беркли он мог убедиться, что представители этого класса не могут разобрать, где лево, а где право. Халдан намеревался осмотреть модель лазерного двигателя, а Малькольм говорил ему, что Музей науки находится справа от дороги, напротив картинной галереи. Халдан свернул направо и оказался на стоянке у художественной галереи, как раз напротив Музея науки и техники.

Уважающие себя студенты-математики редко наведывались, на художественные выставки, но здесь перед ним маняще возносилась эспланада, ведущая на галерею у самой вершины горы, в двухстах футах над Тихим океаном. «Словно чайка, взмывающая в небо», — подумалось ему.

День выдался чудесный. Легкий бриз смягчал летний зной. С террасы галереи открывалась великолепная панорама. Халдан взглянул на часы и решил, что у него еще есть время.

Он оставил машину на стоянке и направился ко входу в галерею, как вдруг увидел впереди девушку. Она шла неторопливо, и бедра ее легко колыхались в такт шагам, словно таз у нее был кулачковым механизмом, создающим очаровательный момент вращения вокруг собственной оси. Прошло несколько микросекунд, прежде чем красота ее движений развеяла физико-технические аналогии Халдана. Девушки из пролетариев используют такую походку для приманки, но на этой была юбка и блузка студентки привилегированного класса специалистов.

Он замедлил шаг, чтобы держаться позади, а тем временем девушка вошла в ротонду и остановилась возле одной из картин. Халдан, заинтригованный ее фронтальной геометрией, зашел сбоку и, пока та осматривала картину, внимательно оглядел ее. Он увидел каштановые с отливом волосы, правильный округлый подбородок, гордо изогнутые брови над светло-карими глазами, длинную шею, высокую грудь и плоский живот, переходящий в изящное Y бедер.

Внезапно она повернулась и встретила его взгляд. Изобразив на лице живой интерес к картине, он указал на нее и спросил:

— Что бы это значило?

С видом специалиста девушка посмотрела куда-то мимо него и ответила:

— Это образ движения.

Он посмотрел на картину, стараясь выглядеть истинным ценителем и произнес:

— Да, конечно, линии как будто двигаются.

— Кружатся. Это нагоняет на меня дурноту, — процедила она.

Он мельком взглянул на «Г-7», вышитое на блузке. «Г» означало, что она студентка гуманитарных наук, оставалось узнать, что означает седьмая категория — возможно, искусствоведение.

— Я слышал, что чай — прекрасное средство от тошноты. Могу я пригласить вас на чашечку этого средства?

Лицо девушки оставалось непроницаемым, но глаза смотрели теперь прямо на него.

— Вы всегда пристаете к женщинам в картинных галереях?

— Нет, обычно в церкви, но сегодня суббота. В ее глазах мелькнула искра смеха.

— Можешь угостить меня чашечкой чая, если горишь желанием потратиться на девушку из другого класса.

— Суббота у меня день знакомств.

Он проводил ее на террасу и выбрал столик у балюстрады, откуда открывалась возможность любоваться волнами, разбивающимися о подножия скал. Подвинув девушке кресло, он щелкнул пальцами, подзывая официантку, и представился:

— Халдан-IV, М-5, 138270, 3/10/46.

— Хиликс, Г-7,148361, 13/15/47.

— Я сразу догадался, что ты гуманитарий, но вот что означает семерка?

— Поэзию.

— Вы первая из этого класса, кого я вижу.

— Пас не так много, — сказала она, когда официантка подкатывала к столику тележку. — Сахар, сливки?

— Один кусочек, пожалуйста, и капельку сливок… Как печально, что вас мало, — проговорил он, любуясь грациозным движением руки девушки, когда она опускала сахар ему в чай.

— Откуда у математика забота о поэзии?

— Я не совсем это имел в виду. Просто мне жаль вас, при таком ограниченном выборе трудно найти себе настоящего мужчину. Выберешься за город с каким-нибудь длинноволосым поэтом, который тут же забудет о тебе и начнет декламировать стихи чахлому лютику.

— Гражданин, ты насквозь атавистичен, — проговорила она с пафосом, после чего понизила голос. — Но мне близки примитивные эмоции. Моя специальность — романтическая поэзия восемнадцатого столетия… Ты слышал когда-нибудь о том, что до Голода существовал культ осеменителей, называемых «влюбленными», и что величайшим среди них был поэт лорд Байрон?

— Надо будет почитать.

— Смотри, как бы мамочка не застала тебя за этим чтением.

— Не застанет. Она погибла. Случайно выпала из окна.

— О, прости. Мне судьба благоволила Правда, у меня приемные родители, но они живы, и я у них — единственный свет в окошке. Мои настоящие родители погибли при взрыве ракеты… Но меня очень удивило, что ты так мало знаешь о моей категории. Один из ваших великих математиков, тоже М-5, если не ошибаюсь, писал стихи, к которым я лично равнодушна, но некоторые интеллектуалы от них без ума. Ты слышал что-нибудь о Файрватере-I, человеке, который сконструировал Папу?

Халдан посмотрел на нее с недоумением,

— Детка, ты хочешь сказать, что Файрватер-I писал какие-то там… стишки?

— Тут нечему удивляться, Халдан. Уж лучше складывать стишки, чем раскладывать распутниц.

Вот теперь он был действительно потрясен, шокирован и обрадован. Ему было не совсем ясно значение слова «распутниц», но тут он мог выбирать на свое усмотрение, а главное — он впервые слышал, чтобы женщина сказала что-то стоящее. Более того, впервые в жизни ему довелось услышать вне дома терпимости, чтобы женщина-специалист с такой внешностью блистала остроумием.

Эта девушка была квадратным корнем из минус единицы.

— Ну нет, я имею полное право удивляться, — Халдан попытался скрыть свое замешательство под маской изумления от свалившейся на него новости. — Математика Файрватера — это как раз то, чем я занимаюсь еще со времен начальной школы. И сюда я приехал только затем, чтобы в музее напротив осмотреть модель лазерного двигателя его конструкции. Я знаю, что у него был самый изобретательный — кроме, разумеется, нас с вами — ум в мире, однако ни один из моих профессоров, наставников или знакомых студентов, никто, даже мой отец, словом не обмолвились об его стихах! До сих пор я считал, что являюсь величайшим и непревзойденным авторитетом во всем, что касается Файрватера-I. Твои слова для меня — гром среди ясного неба.

— Я уверена, что никто не собирался скрывать от тебя этого. Возможно, твои профессора просто ничего не знали. А может быть, они стыдятся упоминать об этом, и в данном случае, думаю, они правы.

— Почему?

— Твой кумир был выдающимся математиком и неплохим теологом, но скверным поэтом.

— Хиликс, ты очаровательная девушка. Не сомневаюсь, что ты разбираешься в поэзии, но Файрватер в любой области был мастером. Я не смог бы отличить анапест от антрекота, однако все, что написал Файрватер, должно быть прекрасно!

— Можно оценить целое по частям, — предложила Хиликс. — У меня отличная память, и я могу прочитать тебе фрагмент его стихотворения, все, что я помню. Мне его читал один старик, когда я была еще маленькой Это скорее занимательная байка, чем настоящие стихи.

— Прочитай мне их, — попросил он, горя от нетерпения.

— Название почти такое же длинное, как и само стихотворение, — сказала она — «Размышление с высот, дополненное». Вот послушай:

Сжатым временем распятый, ты устал от мук.

Так прими как дар богатый смерть из милых рук.

Ты слишком стар — мой юный друг.

Слова твои — безмолвный звук.

Теперь тебя не мне беречь по праву,

Я приготовлю сладкую отраву.

Сказал он нам с небес вдогонку,

Что выиграет тот, кто проиграет гонку

И параллельные сплетутся в одно безумное кольцо

А слезы льются,

льются,

льются…

На милое лицо.

Она поморщилась.

— Он обожал такие нелепые парадоксы, как «распятый сжатым временем» или «смерть как дар». Совершенная бессмыслица.

Халдан задумался.

— Создается впечатление, что он пересказывает Нагорную проповедь, дополняя ее теорией Эйнштейна. «Выиграет тот, кто проиграет гонку». Другими словами — «кроткие унаследуют землю». Это объяснило бы название. «С высот» — то же самое, что с Горы, а «размышление» «дополнил» Эйнштейн.

Она посмотрела на него с изумлением и восхищением.

— Халдан-IV, ты неандертальский гений! Наверняка ты прав! Ни я, ни старик никогда над этим не задумывались, а твоя интерпретация объяснила бы загадку живых трупов.

Теперь настала очередь удивляться ему.

— Каких еще живых трупов?

— Ну… ссыльных, обитателей Ада, официально мертвых.

Ее ответ вернул его на землю.

— А что он имеет с этим общего?

— Старик, мой родственник был знаком с одним из Серых Братьев., конвоирующих ссыльных на этапные корабли Ада. Это было еще в те дни, когда ссыльные поднимались на борт пешком. Стражник рассказывал, что на полпути к люку с одной из преступниц случилась истерика — меня, кстати, это не удивляет — бедняжка начала кричать и вырываться. Стражники с трудом ее удерживали, как вдруг мужчина, который шел впереди, обернулся и произнес: «Выигрывает тот, кто проиграет гонку, где параллельные сплетутся в одно безумное кольцо!».

Как только он проговорил это, женщина успокоилась и взошла на борт корабля, словно это был паром для прогулок по Солнечной системе. Теперь я понимаю, что мужчина передал той женщине закодированное религиозное утешение. И все же я предпочитаю Шелли. Ты слышал его «Оду западному ветру»?

Слушая, Халдан все время возвращался мыслями к опасному хобби Файрватера. Каждый волен развлекаться как ему вздумается, но по какой-то чудовищной иронии судьбы стихотворение в поддержку изгнанникам написал человек, который разработал двигательную систему ракеты, доставляющей их на обледенелую планету «Ад», обнаруженную зондами Файрватера и названную им так странно.

Хиликс была студенткой первого курса университета «Золотые Ворота» и собиралась после окончания учебы заняться преподаванием. Она с жаром говорила о поэзии, и Халдан завороженно слушал ее. Лавлейс и Геррик, Саклинг и Донн, Ките и Шелли — древние имена слетали с ее языка так легко и естественно, словно были именами ее близких друзей. То восторг, то грусть звучали в голосе девушки, перекрывая шум прибоя. Внимая им, Халдан оценил красоту древней поэзии и ощутил дыхание истории.

Только когда лучи тонущего в море солнца отпечатали тени на склонах гор, он вспомнил, что пора идти домой.

Пропустив девушку вперед и любуясь ее походкой, Халдан спросил:

— А что ты там читала о знатности рода?

— О, как высок твой знатный род,

Как строен гибкий стан.

И пылкий зной, и хладный лед

В тебе — мой талисман.

— Это о тебе, Хиликс! — воскликнул он восторженно. — Поэт имел в виду тебя!

— Тише, ты, сумасшедший! Кто-нибудь услышит!

Он проводил Хиликс до ее машины и галантно помог усесться.

— О, Халдан, ты настоящий Ланселот.

— Ты мне ничего о нем не рассказывала. Может, наберешься смелости, чтобы встретиться со мной как-нибудь вечерком, скажем, завтра — в Сан-Франциско, чтобы восполнить этот пробел? Бар сэра «Фрэнсиса Дрейка», по-моему, подходящее местечко.

— А откуда ты знаешь, что я не из полиции?

— А ты откуда знаешь, что я не полицейский?

— Я за тебя беспокоюсь, — усмехалась она. — Мне полицейские ничего не сделают.

Она махнула рукой на прощание и уехала.

Халдан медленно вернулся к своей машине, чувствуя, что с ним творится что-то странное. Он всего несколько часов разговаривал с девушкой, которую теперь навсегда поглотила безликая толпа обитателей Сан-Франциско, — и был с ней счастлив.

Ему сделалось грустно.

Он выехал на шоссе в Беркли и подключил пилота к магнитному поясу. Почувствовав резкое ускорение, свидетельствовавшее о том, что дорога на много миль вперед свободна, он включил приемник, и машину заполнила легкая музыка оркестра Беркли. Удобно откинувшись на сиденье, Халдан позволил себе немного поразмышлять, пока машина стремительно мчала его вдоль границы между серыми горами и голубым океаном.

Где-то на востоке, в популяции жен, где даже в ущельях Скалистых Гор лепятся людские поселения, живет восемнадцатилетняя девушка, которую выберут для него генетики. Скорее всего, у нее квадратная челюсть и копна волос на голове, как у большинства женщин-математиков. Вполне возможно, она добрая, умная и способна на величайшее самопожертвование, но с этого дня у нее будет один существенный недостаток — она не Хиликс из Золотых Ворот.

Машина въехала в лес. Длинные тени секвой создавали на дороге причудливую пляску узоров, а мысли Халдана все возвращались к отравленной сожаленьем сладости прощания. Ему было двадцать, вечер был чудным, а он только что навсегда расстался с девушкой, которая явилась ему, как некогда Дриада явилась древним ирландцам, такая прелестная и обворожительная, что цветы тянулись к ней, когда она шла. Она умчалась, а сентябрьский ветер, спешащий навстречу машине, напевал баллады о том времени, когда люди были истинными хозяевами земли, о времени, ушедшем три века назад… Предупредительный красный огонек вырвал его из Задумчивости.

Здесь все еще велись работы по замене магнитных поясов. Халдан взялся за руль и, переключив машину на ручное управление, утешился тем, что хоть это отвлечет его от грустных размышлений.

Когда Халдан вошел в комнату, где они жили вдвоем с Малькольмом-VI, тот сидел за письменным столом, заваленным расчетами, и вычерчивал кривую вероятности распространения синеклювых попугаев в последующих поколениях, исходя из количества самцов и самок на данный момент.

— Малькольм, ты представляешь…

— Что такое?

— Я познакомился в Пойнт-Со с такой девушкой… Настоящая красавица! Дивная походка, безумный взгляд и пламенная речь. Она поэтесса. Ты знаешь кого-нибудь из этого класса?

— Да их целая банда крутится у Золотых Ворот. Как-то раз я сидел в «Таверне Барби», когда туда ввалилась эта компания. От их болтовни мне тошно стало. Клянусь святой обратной связью, все они — странные сестры и немощные братья.

— Говорю тебе, она совсем не такая!

Халдан бросился на кровать, перевернулся на спину и закинул руки за голову.

— Вообрази себе только, святой брат, она изучает примитивную поэзию и знает такое, чего нет даже в моем справочнике по истории. Когда эта девушка читает любовную лирику, слышны звуки древних цимбал, от которых плачут снежные вершины гор, а добропорядочные матроны призывают демонических возлюбленных.

— Смахивает на то, что она проводит свои изыскания по заданию дома терпимости Белли.

— Да вовсе нет, просто эта область — ее специализация. Слушай, а ты знаешь, что наш старик Файрватер писал стихи?

— Шутишь?

— Нисколько!

— Клянусь перегретыми лампами Папы, тебе, наверное, воздержание в голову ударило! Беги скорее к Белли развеяться от опасных мыслей. Или помоги мне тут разобраться.

— Ты до сих пор корпишь над этой хромосомной диаграммой?

— Угу.

Халдан встал, подошел к письменному столу и окинул взглядом уравнения, выписанные Малькольмом на полях графика, а затем и сам график. Над ординатой поднимались разные по высоте столбцы символов, где синие иксы означали синеклювых попугаев. Некоторые иксы были обведены кружочком — ряд на них заканчивался.

В Денвере, Вашингтоне, Атланте генетики сидели над такими же таблицами, правда, с несколько иной целью, чем Малькольм. Когда-то Халдан избрал генетику своим факультативным предметом и видел графики династий специалистов. Время от времени там появлялись пустые окна, означающие нулевую рождаемость, но иногда, правда довольно редко, за этими окнами следовал красный «X» с пометкой «СГП» — Стерилизация по Государственному Приказу.

Изучая диаграмму Малькольма, Халдан был далек от этих мыслей, но родившиеся однажды аналогии нашли место где-то глубоко в подсознании. Вслух же он произнес первое, что пришло в голову:

— И ты еще насмехаешься над поэтами! Решение этой проблемы достигается определением зависимости. Здесь нельзя рассматривать каждый ряд в отдельности. Надо найти синий «X», и тогда остальные данные выводится автоматически… вот так…

— Но необходимо учитывать естественный отбор, по меньшей мере, одного на двадцать. Что если, например, орел вдруг схватит и разорвет этого попугайчика?

— Как хочешь. Орел у нас — ты. Но учти — каждое пустое место означает скомканную кучку перьев, которая никогда не будет летать в золотом сиянии солнца.

Малькольм уставился на него:

— Вернись на землю, дружище. Один день с поэтессой, и ты подсознательно стремишься к любовной связи с девчонкой из другой категории, что строго запрещено законом и свидетельствует о твоей неблагонадежности; ты пренебрегаешь собственной категорией, а это в свою очередь ставит под вопрос твое чувство профессиональной солидарности.

— Чем взывать к моим гражданским чувствам, — перебил его Халдан, — лучше помоги рассчитать, какова вероятность повторной случайной встречи двух людей в городе с восьмимиллионным населением.

— Иди ты со своими расчетами к Папе!

— В каком чудесном мире мы живем, Малькольм, если любая проблема здесь может быть решена либо римским Папой, либо проституткой.

Малькольм покрутил пальцем у виска.

Халдан вышел на балкон и облокотился о перила. С приближением ночи на том берегу залива, где находился невидимый отсюда Университетский городок Золотых Ворот, все ярче разгорались огни Сан-Франциско.

Хиликс, наверное, сидит сейчас за письменным столом в комнатке общежития, склонившись над книгой и придерживая непослушные страницы левой рукой, а свет лампы на столе играет на коже ее плеча. Может быть, она только что вернулась из душа, тогда от нее пахнет чистотой и мылом, а волосы искрятся в свете лампы.

Вдруг Халдан понял, что он мыслит образами. Несомненно, именно так мыслят поэты, потому что обычное воображение не могло создать подобной иллюзии. В какой-то момент он даже ощутил аромат волос Хиликс, и радость их встречи снова обрушилась на него.

Хиликс было бы приятно узнать, что он мыслит как поэт, но, увы, ей не суждено никогда услышать об этом.

Конечно, можно вынуть из кармана видеофон, набрать генетический код Хиликс. Он даже предлог придумал; хочет испытать десятичную систему Дьюи применительно к книге сэра Ланселота.

Ее ответ будет точным и лаконичным, с регистрационными номерами и заглавиями. И это, конечно, будет концом Халдана-IV.

У девушки не возникло бы сомнений в том, что им руководит не желание раздобыть нужную книгу, а обыкновенная атавистическая тоска — недаром она изучала примитивные чувства, как исходное условие для сочинения Лимериков.

Случайный разговор с юношей солнечным днем — всего лишь невинная встреча. Однако второй разговор, да к тому же по его инициативе, сигнализировал бы об опасности. Их следующая встреча должна выглядеть совершенно случайной, чтобы не возбудить в ней никаких подозрений.

Халдан не заметил, как размышления превратились в решение, и он принял его, невзирая на последствия. Награда оправдывала риск.

По ту сторону водной глади залива над томами древней романтической поэзии сидит прекрасная девушка. Он скроет романтизм восемнадцатого века под налетом соцреализма двадцатого столетия и встретится с нею. Возможно, придется выучить несколько стихотворений, для поддержания соответствующей атмосферы, но с его незаурядной памятью это не составит труда

Девушка даже не подозревает, что скоро в ее жизнь вторгнется любовь, а волшебная палочка Халдана-1У сделает явью разноцветную паутину ее мечтаний.

Четыре года назад в профессиональном центре Беркли один студент-математик соблазнил студентку, изучающую внутреннюю экономику. Оба были деклассированы и подвергнуты госстерилизации, а математик стал потом известным Квотербеком в сорок девятой команде. Но про Халдана никто не скажет на студенческом слэнге, что он «кандидат в сорок девятую». «Однако риск все-таки есть» — признался Халдан самому себе.

На память пришло двустишие, которое ока читала, и в несколько измененной форме он, как перчатку, бросил его в сгущающиеся сумерки:

Пусть сожрет кромешный Ад Церковь с Государством!

Я же мчусь к любимой Хиликс — вот мое богатство!

 

Глава вторая

Всю следующую неделю Халдан, пользуясь только переменным величинами, составлял на миллиметровой бумаге диаграмму вероятности повторной встречи с девушкой и проклинал область науки, студентки которой ходят только на лекции по литературе, концерты и в музеи, в жалкие закусочные и бары Сан-Франциско. Из трех задач, которые необходимо было решить, первая — где отыскать Хиликс — была самой легкой, но, глядя на свою схему, он признал, что люди слишком серьезно воспринимают всю эту гуманитарную чушь.

Штаб-квартиру операции следовало основать в Сан-Франциско, поскольку университет Золотые Ворота находился именно там. Халдан решил, что переберется к отцу, так как если бы он захотел снимать на выходные отдельную квартиру в городе, то должен был бы просить отца о финансовой помощи.

С отцом и так могли возникнуть непредвиденные сложности: старик был членом Министерства Математики, то есть государственным чиновником. Поэтому усыпление его бдительности потребует со стороны Халдана словесной эквилибристики, не менее изощренной, чем его математические способности.

Придется найти весомый предлог, чтобы оправдать перед отцом и приятелями связь со студентами-гуманитариями.

Приверженцы точных наук были весьма невысокого мнения о богеме. Писатели щеголяли шотландскими беретами, художники носили блузы на дюйм длиннее обычного, а музыканты почти не шевелили губами при разговоре. Все они любили длинные мундштуки с водяным охлаждением и стряхивали пепел театральным жестом. Несмотря на всеобщее признание их заслуг, в Сан-Франциско они имели право доступа только в несколько убогих баров и закусочных, а также не имели права селиться нигде, кроме Южной Калифорнии и Франции.

Ни один математик не стал бы засорять свою мысль условными символами, которыми к делу и не к делу изобиловала речь гуманитариев и которые служили не для ясности речи, а для «духовного самовыражения». Халдан почти не сталкивался с этими людьми, но до сих пор ему не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь мог столько говорить ни о чем, сколько они.

Он держался от этой братии подальше. Их длинноволосые девушки старались незаметно прошмыгнуть мимо, вместо того чтобы ходить как все нормальные люди, а бедра их были такими же узкими, как и плечи их парней. С этой точки зрения Хиликс представляла чудесное исключение.

Халдан избегал обобщений, когда дело касалось социальных групп, но некоторые обобщения напрашивались сами: у негров темная кожа, жители островов Фиджи потребляют в пищу больше моллюсков, чем эскимосы, а математики мыслят точнее, чем художники.

И все же он не осуждал само существование богемы. Присутствие гуманитариев свидетельствовало о разнообразии и всесторонности жизни на Земле и тем самым служило доказательством великодушия Создателя.

Отец Халдана, статистик, не разделял либеральных взглядов сына. Фактически он был расистом, так как считал всех нематематиков людьми низшего сорта и не признавал интеграции Эти взгляды смешили Халдана, который, будучи математиком-теоретиком, ставил статистиков на одну ступень с носильщиками. Однако его отец был не простым статистиком, а чиновником Министерства, и его приказы имели законную силу. Он был ’ бы возмущен, узнав, что сын посещает лекции по искусству. И его возмущение перейдет в бешенство, как только он начнет подозревать что Халдан хочет соблазнить девушку другого класса, и к тому же поэтессу.

Рано или поздно истинная причина приезда сына откроется. Старше был ужасно любопытен, любил поспорить и имел замашки диктатора, Но хуже всего то, что он был заядлым шахматистом. Халдан, с тех пор как ему исполнилось шестнадцать, без труда выигрывал у него девять партий из десяти, но отца спасала уверенность, что победы сына всего лишь случайность.

Халдан-III вместо радости от встречи с сыном заподозрит что-нибудь неладное. Обычно сын навещал отца один раз в месяц, а иногда вообще об этом забывал. Он любил отца, но это чувство было обратно пропорционально разделяющему их расстоянию.

Кроме того, встреча с девушкой, как только он ее найдет, должна выглядеть совершенно случайной и легко объяснимой. Если Хиликс что-нибудь покажется не так, она сбежит от него с космической скоростью. Завоевав ее доверие, ему не обойтись без уютного гнездышка, куда можно пригласить девушку под каким-нибудь невинным предлогом, чтобы она не догадалась о его намерениях. А там останется всецело полагаться на свое обаяние.

Случай помог ему найти то, что нужно.

У родителей Малькольма была квартира в Сан-Франциско. Четыре месяца назад они уехали на год в Новую Зеландию читать маорийским священникам курс лекций по кибер-теологии, необходимой для правильного прочтения папских предписаний. Халдан знал об этой квартире, потому что Малькольм забегал туда время от времени взглянуть, все ли в порядке, и смахнуть пыль с мебели. Но Халдан никогда не посвятил бы соседа в свои планы и не попросил ключ. По существу, он не доверял Малькольму. Тот не курил, пил очень мало и регулярно посещал церковь.

В четверг Малькольм ворвался в комнату, размахивая листком бумаги.

— Халдан, я сдал! Слава владыке математики!

Халдан, который лежал на спине поверх одеяла, узнал диаграмму синеклювых попугаев и даже заметил, что работа оценена на четыре с плюсом.

— А почему не пятерка? — спросил он раздраженно.

— Профессор снизил оценку за небрежность.

— Он не должен был применять субъективные оценки для объективной работы!

— Он сказал, что раз я орел — работа субъективна, и оценил ее сам, не прибегая к помощи машины. Съел птичку — ешь и перышки…

Мозг Халдана, оплодотворенный длительным размышлением, наконец родил идею — по-жеребячьи игривую, с места в карьер.

— Послушай, Малькольм, если Файрватеру удалось привести моральные законы к математическим эквивалентам и загнать их в блоки памяти, чтобы создать Папу, почему бы мне не перевести оценки в элементарные факторы, задать им математические соответствия и спроектировать компьютер для оценки письменных работ?

Малькольм задумался.

— Это было бы несложно, если бы не две вещи: ты не силен в грамматике, и ты ко Файрватер.

— Да, я ничего не смыслю в литературе, но быстро читаю.

— То, что ты задумал, — неосуществимо. У меня память не такая хорошая, как у тебя, но, насколько я помню, Файрватер-I нашел триста двенадцать значений одного слова «убийство», начиная с убийства ради обогащения и кончая нейтрализацией неблагонадежных пролетариев. Тебе пришлось бы проанализировать все допустимые фразеологические обороты.

— Файрватер вовсе не анализировал все значения, — возразил Халдан. — Он просто взял два крайних понятия, и в этом промежутке сам провел градацию.

— Этого мы не знаем.

— Послушай, а ведь неплохая идея!

Халдан встал и принялся ходить по комнате, отчасти — для создания драматического эффекта, отчасти — от нахлынувшего возбуждения.

— Я даже вижу напечатанное контрастным шрифтом Бодони название моей публикации: МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА ЭСТЕТИЧЕСКИХ ФАКТОРОВ В ЛИТЕРАТУРЕ, и подпись Халдан-IV… Нет, лучше «Гарамонд».

Он отвернулся и ударил кулаком о ладонь.

— Ты только подумай, какие перспективы! Профессора литературы больше не будут оценивать работы, достаточно опустить сочинение в прорезь машины, и — получите причитающиеся баллы!

Малькольм, сидевший на краю кровати, посмотрел на Халдана с неподдельным беспокойством.

— Халдан, иногда ты меня пугаешь. Шальная мысль мелькнет у тебя в голове — и трах… крыша съехала! Клянусь безотказными транзисторами Папы, ты — ненормальный! Хочешь эксгумировать кости Шекспира, облечь их в плоть и заставить заново танцевать кадриль!

Эрудиция Малькольма произвела большое впечатление на Халдана.

— Я смотрю, ты кое-что смыслишь в литературе.

— Может быть. Моя мать была седьмой дочерью седьмой дочери миннезингера. Я тоже хотел стать певцом любви, но мой отец — математик.

— Если я займусь этой идеей, — проговорил Халдан, как бы размышляя вслух, — мне придется оставаться на выходные в Сан-Франциско, чтобы ходить на лекции по литературе. Отец будет донимать меня своими шахматами. Вот если бы нашелся свободный уголок, где можно было бы отдохнуть пару часиков!..

— Ты можешь воспользоваться квартирой моих предков, если будешь вытирать там пыль.

— Вытирать пыль! Я готов мыть там полы!

— Они моются автоматически. Носителей моих генов заботит прежде всего обстановка в квартире.

Он прошел к столу, достал ключ и вручил его Халдану, который взят его с притворной небрежностью.

Халдан-III, хоть никогда не сознался бы в этом, был рад, что сын приезжает к нему на выходные. Поначалу он не задавал вопросов, а сам Халдан не торопился начинать разговор. Он знал, что рано и та поздно расспросы все равно начнутся, и тогда старика легче убедят аргументы, которые наверняка заденут его за живое.

Халдан осмотрел четырехкомнатную квартиру родителей Малькольма на седьмом этаже в башенке над заливом и запомнил расположение всех легких вещей с помощью грубой мнемонической системы. Если парчовым тигр со спинки дивана прыгнет на метр вперед, то ударит по носу вытянувшегося в струнку самца косули, который служил деревянным основанием лампы.

Тяжелая мебель его не волновала: полицейский, устанавливающий в комнате микрофон, на стал бы утруждать себя ее перестановкой.

По мнению Хал дана, в квартире было тесновато из-за обилия вещей, но широкое окно, выходящее на залив, компенсировало недостаток пространства. Удостоверившись в отсутствии «жучка», он с легкой душой остановился возле окна. За стеклом мрачной глыбой высился Алькатраз, а дальше сверкали великолепием горы. Как нож ночного убийцы, в памяти мелькнул фрагмент стихотворения, которое ему читала Хиликс:

В чем юношей стремительных затея?

Что за тимпаны и шальной экстаз?

Очень хороший вопрос. Какой шальной экстаз привел его сюда? Какие тимпаны заманили своими звуками? Наконец, это просто смешно, чтобы искушенный двадцатилетний молодой человек так тщательно разрабатывал подробный план ради того, что в лучшем случае окажется лишь маленькой вариацией широко известной мелодии.

В ту же минуту перед глазами встало девичье лицо, и вновь он увидел тень печали в смеющихся глазах, услышал голос, рисующий сказочные картины иных миров и времен. Образ девушки разбудил уснувшие было чувства, и он понял, куда звали его тимпаны… Он слышал эти звуки и знал, что, легко ступая козьими копытцами, пойдет туда, куда позовет манящий рожок Пана.

В первый же уик-энд Халдан отправился на лекцию по современному искусству в городской центр культуры, а потом на студенческую постановку «Царя Эдипа» в университетский городок Золотые Ворота. То, что там присутствовало всего трое типичных представительниц Г-7, не особенно его огорчило. Он только принюхивался, чтобы взять след, и даже не надеялся форсировать теорию вероятности.

Вернувшись в Беркли, Халдан каждую свободную минуту проводил в библиотеке, перелистывая тома прозы и поэзии восемнадцатого века. Он прочитывал их с головокружительной скоростью и максимальной концентрацией. Мысли плодились в голове, как головастики в болоте, но где-то в тайных уголках этого болота блуждало опасение, что он взялся срыть гору Эверест обыкновенной лопатой.

Джон Ките умер в двадцать шесть лет, и Халдан-IV благодарил судьбу за то, что это случилось так рано. Если бы поэт прожил на пять лет дольше, его произведения и монографии о них составили бы две дополнительные библиотека, сквозь дебри которых Халдану пришлось бы продираться.

Правда, он и не искал легких путей, не делая различия между выдающимися произведениями малоизвестных поэтов и малоизвестными произведениями выдающихся поэтов. В результате он оказался не только единственным студентом в мире, который мог цитировать длинные отрывки из «Кольца и Книги» Роберта Браунинга, но и, сам того не ведая, единственным специалистом по работам Уинтропа Макворта Прайда. Разбуженный среда ночи, он мог наизусть прочитать любое стихотворение Фелисии Дороти Хеманс.

Долгие часы скуки разряжались минутами напряженного раздумья, когда он пытался постичь смысл, скрытый за туманной завесой неясных метафор.

В городе его тоже постигла неудача. Неделя проходила за неделей, а девушка оставалась недосягаемой. Отец, услышав уготованную ему версию о проекте сына, был такого невысокого мнения об этих исследованиях, что чувствовал себя задетым, когда увлечение сына препятствовало шахматным сражениям.

Через шесть недель Халдану не надо было подгонять себя образом неземной красоты Хиликс для продолжения поисков. У него вызывала азарт способность девушки опровергать теорию вероятности. Она проделывала со статистикой просто чудеса.

С упорством маньяка он продирался сквозь английскую литературу восемнадцатого века, отказавшись от тренировок, дружеских вечеринок я вояжей в публичный дом. Штабеля прочитанных книг росли, как пустые початки перед чемпионом по шелушению кукурузы. Библиотекари прониклись к нему таким благоговением, что выделили отдельную профессорскую кабинку, чтобы шелест страниц не нарушал его фантастической сосредоточенности.

Переполненный поэзией Шелли, Китса, Байрона, Вордсворта и Кольриджа, с сочащимися из всех пор стихами Фелисии Дороти Хеманс, Халдан наконец добрался до тридцать первого декабря тысяча семьсот девяносто девятого года. Он чувствовал себя как марафонец на финише Утром в пятницу он захлопнул последнюю книгу и, спотыкаясь, вышел из библиотеки на бледное ноябрьское солнце.

Его удивило, что уже ноябрь. Любимым месяцем Халдана был октябрь, незаметно промелькнувший где-то между Байроном и Кольриджем.

Смертельно уставший, он ехал домой. Тело молило об отдыхе, однако в сознании был запланирован студенческий концерт в Золотых Воротах, и тело нехотя подчинилось. Халдан окинул взглядом пятьсот шестьдесят двух студентов-гумантириев, но не заметил никого, напоминающего Хиликс. Несмотря на очередную неудачу, он решил остаться на концерте, поскольку хотел расширить свои познания в области музыки. В итоге он обнаружил, что под Баха спать лучше, чем под Моцарта.

Днем в субботу он устроил сокрушительный разгром отцу, выиграв в трех партиях краду. Во время четвертой партии, на которой старик упорно настаивал и которую Халдану пришлось спешно выигрывать, потому что он опаздывал на концерт камерной музыки, Халдан-III взглянул на сына и поинтересовался:

— Как твоя учеба?

— Как всегда — в десятке сильнейших.

— Плохо стараешься.

— А мне это и не нужно. Я унаследовал великолепный ум.

— Пора бы задуматься о том, где его применить. Область математики обширна, и чтобы в ней разобраться, надо поспешить.

Видя, что дело оборачивается долгой лекцией, Халдан решил перенести дискуссию с отцом на потом.

— Обширна? Как бы не так!

— Боже, откуда такая самоуверенность!

— Ничего подобного, папа! Файрватер совершил последний перелом, создав проход в волне времени. С этого момента математикам осталось только доводить детали. Готов биться об заклад, что следующий скачок в прогрессе человечества будет сделан психологами.

В глазах старика сверкнула молния.

— Психологи! Да ведь они имеют дело с неизмеримыми явлениями!

Не зная еще порта назначения, Халдан отважно ринулся в море теории.

— Ценностью обладает не только то, что поддается измерению. Как, следует из литературных произведений наших предков, они умели разве что воевать! И все же у них было нечто, утраченное нами — возможность защитить свою честь. Они бросали вызов, не дожидаясь директив шестнадцати различных комитетов. Эта великолепная гордость духа был задушена правлением социолога Генриха VIII — этого антипаписта, машинопоклоника, этого классового палача, попавшего под влияние Дьюи!

— Ты оскорбляешь национального героя! Думай, что говоришь, парень!

— О’кей, беру назад последнее замечание. Но взгляни правде в глаза, папа. Мы живем на лучшей из планет с самой совершенной социальной системой, и нам никуда идти, кроме как в самих себя. Следовательно, любое духовное возрождение будет взрывом, эпицентр которого — Министерство психологии.

Халдан-III бросился в атаку, забыв о шахматах.

— Я еще раз повторяю тебе, незадачливый грамматик: Министерство психологии ничего не добьется без математики! Клянусь льдами Ада, Файрватер понятия не имел о теологии, однако, посвятив себя Церкви, сконструировал истинно непогрешимого Папу, положив тем самым конец двузначным буллам и приспособленчеству!

— Вот именно, возьмем Файрватера, — ухватился Халдан за спасительное имя. — Он дал нам космические корабли — и что произошло? Часть мы потеряли во время разведывательных полетов, может быть, они и сейчас где-нибудь там плутают, несколько экипажей вернулось с космическим безумием, и триумвират запретил дальние полеты. Социология и психология восстали против нас! Где теперь эти корабли? Их осталось только два, оба с сокращенными экипажами курсируют только на Ад и обратно. Нам подарили звезды, а у нас не хватает мужества вскрыть подарок и посмотреть, что там внутри. Какой после этого вклад могут сделать математики?

Захваченный врасплох искренней самоотверженностью сына, Халдан III сменил тон и по-стариковски ворчливо проговорил:

— Если бы ты проводил в лаборатории столько же времени, сколько в картинных галереях, можно было бы сделать какое-нибудь серьезное открытие вместо той бессмысленной теории седиментации, которую вообще можно не принимать в расчет.

Халдан, приняв кроткий вид, поинтересовался:

— Папа, а за тобой была какая-нибудь теория, когда тебе было столько, сколько мне сейчас?

— Ах ты, щенок! — гордость за сына смягчила гаев, — Дай тебе Боже за всю свою жизнь познать в математике хоть десятую долю того, что знаю я! Твой ход!

Халдан взглянул на часы. Времени оставалось в обрез. Нужно было собираться на концерт, поэтому он поставил старику мат в четыре хода.

— Еще разок? — спросил Халдан-III. — Можно на пари.

Пари заключалось на джин с тоником, причем проигравший должен был приготовить этот коктейль и подать его.

— Не стоит, папа. Я не садист. Но коктейль я тебе сделаю.

Это было не просто приглашение выпить, а предложение мира, которое отец охотно принял.

Когда Халдан смешивал джин, отец, собиравший шахматы, произнес:

— Кстати, насчет Файрватера, в субботу в городской Аудитории Грей-стоун будет читать лекцию о явлении Файрватера. Пойдешь со мной?

— Звучит заманчиво, — ответил Халдан, выжимая лимон.

Это было действительно интересно. Грейстоун, министр математики, принадлежал к числу тех немногих ученых, которые разбирались в теории Одновременности, положенной в основу принципа действия космических кораблей. Кроме того, он обладал даром доступного изложения.

— Надо бы сходить.

— Это пока только конфиденциальные сведения, но вчера я звонил в Вашингтон и разговаривал с Грейстоуном. Он обещал попытаться захватить с собой второго пилота со «Стикса» или «Харона».

Халдан поставил перед отцом стакан и сказал:

— Если ему удастся выдавить хоть несколько слов из этих угрюмых молчунов, это будет истинным чудом.

— Такое по силам разве что Грейстоуну.

Выказывая общепринятое пренебрежение к космонавтам, Халдан в глубине души относился к ним с тайным уважением. Участники первых космических экипажей, сформированных более ста лет назад, и дожившие до нынешних времен, были самыми мужественными из мужчин.

По телевидению часто показывали пилотов, приземляющих свои многотонные корабли скорби на земных космодромах — людей мрачных, неразговорчивых и почти бессмертных, поскольку за целое столетие они старились по земному времени всего на несколько месяцев. У Халдана создалось впечатление, что рослые, широкоплечие космонавты, сложенные крепче, чем их тщедушные потомки, с радостью вообще не возвращались бы на Землю, если бы не требовалось обновлять запасы.

— Я с удовольствием схожу на лекцию, — пообещал Халдан, — если, конечно, не возникнет что-нибудь более важное.

— Что может быть важнее лекции Грейстоуна о Файрватере?

— Послушай, папа. — Халдан положил руку на плечо отца. — Если я нужен тебе как переводчик, так и скажи. Но могу тебя заверить: чтобы понять Файрватера, требуется не столько разум, сколько интуиция.

— Тоже мне, учитель нашелся!

Халдан шел на концерт камерной музыки, не особенно надеясь на встречу с Хиликс, и, конечно, не нашел ее там. После посещения незатейливого джаз-сейшн, он отправился в кафе «Сирена», место весьма почитаемое поэтами.

Он застал там кучку студентов с Г-7 на блузах и присоединился к ним. Его собственную блузу скрывал плащ, и б пригашенном свете настольных памп они приняли его за своего. Кто-то упомянул Браунинга, и тогда Халдан привел всех в благоговейней трепет, процитировав длинный отрывок из «Кольца и Книги».

Усиленная жестикуляция для придания большего веса своим словам, вытягивание шеи в сторону рассказчика, чтобы не проронить ни одного слова, кивки или мотание головой в знак одобрения или отрицания делали поэтов похожими на медуз, колышущихся в мутной воде. Но энтузиазм, с которым они декламировали полюбившиеся строки, часто на языке оригинала, произвел на него такое же сильное впечатление, как. тогда, когда он слушал Хиликс в Пойнт-Со.

Халдан был разоблачен, когда один из поэтов заявил, что истинной поэзией считает только стихи Марии Рильке, и спросил, каково его мнение о последнем переводе с немецкого этих стихов.

— В оригинале он меня восхищает, а вот перевод оставляет желать лучшего! — Халдан наслаждался мелодичностью своего голоса.

Студент, задавший вопрос, повернулся к соседу:

— Ты слышал, Филипп? В оригинале он его восхищает!

— Ты кто, парень? Полицейская ищейка?

— А может, он социолог, который исследует дно общества?

— Даже в шутку не смей называть меня социологом! — крикнул Халдан своим нормальным голосом.

— А ну, убирайся отсюда, пока мы тебя не вышвырнули!

Он бы мог справиться с тремя такими, как они, но ах было пятеро. Пришлось убираться. Сейчас ему не нужен был выговор от декана

Погруженный в мысли, Халдан возвращался в Беркли. За два с половиной месяца поисков Хиликс он не раз побывал в местах, где должен был ее встретить. Некоторых студентов из категории Г-7 он видел несколько раз, а девушки нигде не было. С теорией вероятностей происходили невероятные вещи.

Он не пошел на лекцию о Файрватере.

В среду, обедая в столовой, ему бросилось в глаза объявление в студенческой газете. Вечером в пятницу в университете Золотые Ворота профессор Моран будет читать доклад о романтической поэзии восемнадцатого века. Прочитав объявление, Халдан забыл об обеде. Коли Хиликс не придет и на эту лекцию, она не придет ни на какую другую лекцию в мире!

Возвращаясь домой, он понял, что при встрече с Хиликс его могут подвести нервы, расшатанные дол! им ожиданием.

Воображение тут же услужливо нарисовало подобную встречу. Вместо того, чтобы изобразить на лице приятное удивление, он падает на землю, ползет к ногам девушки и обнимает их, скуля от восторга и радости.

Хиликс надменно и презрительно смотрит на валяющегося у ее ног юнца, высвобождает ноги и уходит — теперь уже навсегда.

Поднимаясь по ступеням, он улыбнулся этой картине и вдруг понял, что в нем самом произошла разительная перемена. Связь с литературой обогатила его сознание — оно приобрело тепло и цвет. Странно, но мир казался теперь намного ярче.

Халдан-III был разочарован, узнав, что сын не пойдет на лекцию Грейстоуна. Видя печальное лицо отца, Халдан почувствовал раскаяние.

— Прости, папа, но я не могу пропустить этот доклад. В нем речь пойдет как раз о той области, которую я избрал для практического математического анализа литературных сочинений. Да и лекция о Файрватере в общем-то преждевременна для студента второго курса На шестом курсе я буду по уши сидеть в механике Файрватера, так что буду очень признателен, если ты сможешь раздобыть текст лекции. Она понадобится мне в будущем. Доклад гораздо важнее для моих сегодняшних исследований. Кроме того, новичок в литературе извлечет больше пользы для себя, слушая стихи, чем сам читая их.

Старик покачал головой:

— Не знаю, сынок. Может, то, чем ты сейчас занимаешься, и имеет какой-то смысл. Ты оставил меня с носом своей теорией седиментации, может, тебе что-нибудь удастся и на этот раз. Иди. Ты принял решение. Ты — Халдан, и что бы я ни говорил, это не изменит твоего решения.

Халдан специально пришел в лекционный зал пораньше и сел в последнем ряду, чтобы видеть лица входящих. Как он и предполагал, не меньше восьмидесяти процентов студентов были из категории Г-7, все остальные хоть и не имели на своих одеждах монограмм, тоже имели вид приверженцев богемы. Об этом говорили их мечтательные взгляды и длинные мундштуки.

Студенты группками рассаживались в зале, а когда свет погас, из фойе гурьбой ввалились еще несколько человек. Халдану, напряженно высматривающему среди них Хиликс, показалось, что в стайке промелькнувших теней была и она.

Когда дали свет на сцене и из-за кулис вышел докладчик, Халдан сконцентрировал на нем все внимание. Это был маленький лысый человечек с оттопыренными ушами, в возрасте далеко за шестьдесят. Он отступил на шаг от трибуны и представился неожиданно сильным для такого тщедушного человека голосом.

— Меня зовут Моран. Я профессор этого университета. Моей специальностью и одновременно темой сегодняшнего доклада являются английские поэты-романтики. Что — хм! — касается меня самого, то в туманном прошлом мои предки перекочевали из Ирландии. Согласно семейной легенде, ни один из Моранов не мог стать священником, потому что на земельном участке, где росла капуста Моранов, поселился эльф. Как вам эта версия?

Аудитория одобрительно засмеялась.

— Обо мне всё. Теперь о поэтах Я представлю их и позволю им самим говорить за себя.

Он читал выразительным, мелодичным голосом, передающим не только смысл стихов, но и настрой и чувства. С первых слов профессора Халдан понял, что будет слушать, затаив дыхание.

Голос Морана перескакивал через такие пропасти, края которых не могла бы связать никакая теория эстетики. Выразительность и энтузиазм Хиликс были бледным рассветом по сравнению с ослепительным солнечным полднем слов этого человека.

Халдан слышал рокот реки Алеф, впадающей в темное море, и знал, кого имел в виду Кольридж, когда писал:

С ним разговаривал сам лорд Байрон.

Совсем недавно Халдан считал, что ему повезло, раз Ките умер так рано. Теперь в полутемной аудитории он оплакивал смерть поэта, который мог с такой красочностью и точностью передать портрет Прекрасной Дамы.

Шелли пел для него. Вордсворт успокаивал его. Сердце Халдана пускалось в пляс под пискливые звуки шотландских волынок Бернса.

Когда в зале зажегся свет и толпа начала расходиться, он все еще пребывал во власти этого воодушевления. Не слышно было ни возбужденных голосов, ни аплодисментов. Халдан быстро вышел в вестибюль, чтобы там дождаться Хиликс.

В глазах, с которыми сталкивался его взгляд, таилась та же легкая грусть, что испытывал он сам, но глаз Хиликс он так и не встретил.

Халдан повернулся и вышел на улицу; вечер был холодным, а под ногами шелестели сухие листья. Остановившись перед фонтаном посреди университетского двора, он тихо проговорил:

Юноша плотнее закутался в плащ и поднял воротник. На гранитных плитах тротуара лежала его удлиненная тень.

Тень не без основания напоминала Байрона. Халдан чувствовал духовную связь с Шелли, Китсом и Байроном. Он искал возлюбленную, а оказался один на один со своей любовью к древним поэтам.

С щемящей болью в сердце, уставший от жизни юноша брел по жухлой траве под голыми ветвями деревьев, жалующихся на холодный ноябрьский ветер. Сейчас он был не самим собой, а лишь призраком, блуждающим среди таких же призраков. Хиликс только познакомила его с бессмертными мастерами, Моран же связал его с ними навсегда. Утратившее душу тело Халдана шагало по опустевшему дворику, в то время как душа танцевала менуэт в салонах восемнадцатого века.

Он нашел свою машину и поехал к отцу.

Халдан-III еще не возвратился. Полный раскаяния оттого, что огорчил отца, Халдан достал из стола шахматы и расставил фигуры.

Грейстоун не мог читать свою лекцию бесконечно. После возвращения отца должно хватить времени на одну партию. Чувствуя себя виноватым, Халдан заранее решил, что сегодня отец выиграет.

Халдан-III вошел, потирая руки от вечернего холода. Его глаза просияли, когда он увидел шахматную доску.

— Хочешь проиграть?

— Скорее ты проиграешь.

— Посмотрим. Как доклад?

— Так себе, — ответил Халдан. — А как лекция?

— Великолепно. Теперь я отлично знаю, что такое эффект Файрватера. Налей-ка мне стаканчик, пока я раздеваюсь.

Халдан подошел к бару и налил два бокала.

Отец, сняв пальто, вернулся и пододвинул стул к шахматному столику.

— Значит, тебе доклад не особенно понравился? А вот Грейстоун был хорош, просто великолепен.

За игрой Халдан был молчалив и рассеян, пока отец не сказал:

— Не понимаю, почему вы, молодые, так легко изменяете своей специальности?

— Хм-м.

— На сегодняшней лекции была одна студентка гуманитарных наук Перед началом обо мне было объявлено, как о почетном госте; потом она подошла и представилась. Мы даже немного поговорили, и она прислушивалась ко мне, чего я не могу сказать о собственном сыне.

— Х-м. Как она выглядела?.. Тебе шах.

— Какая разница? Девушка как девушка.

— Просто мне интересно, заглядывается ли еще мой старик на молоденьких женщин.

— Как ты не раз мне любезно напоминал, я не очень наблюдателен. Не, насколько я помню, у нес были каштановые волосы, карие глаза, округлое лицо и волевой подбородок. Немного курносая. Высокие, широко расставленные груди. Она ходит покачивая бедрами, что удвоило бы ее доход, будь она проституткой.

Он посмотрел на сына со снисходительной усмешкой.

— Ты ждешь, что я буду описывать тебе родинку на ее левой груди или шрам от аппендицита в нижней части живота?

Халдан посмотрел на него без тени улыбки.

— Отец, прости! Я просто недооценивал твое чувство юмора.

— Удивительная девушка! Как будто красота только отражает ее ум. Во время нашей беседы у меня возникло ощущение, что я разговариваю с женщиной много старше. Она пишет эссе о поэзии Файрватера, и я рассказал ей о тебе.

— Она, наверное, действительно произвела на тебя огромное впечатление, если ты решился ей поведать о проклятии рода.

— Бесспорно. Я пригласит ее завтра на обед. Она живет и учится рядом — в Золотых Воротах. И я пообещал уговорить тебя пообедать с нами, если ты, конечно, снова не умчишься на какой-нибудь литературный доклад.

— Постараюсь быть дома, — вздохнул Халдан.

 

Глава третья

Она была прекрасна и холодна как Полярная звезда, и глаза, улыбающиеся отцу, отчужденно взирали на Халдана.

— Гражданин, если ваш Компьютер будет действовать, то достаточно поменять «вход» и «выход», чтобы получить электронного поэта. Такое изобретение делало бы нецелесообразным само существование моей специальности. По логике вещей следующим шагом должна стать машина, создающая другие машины, и тогда отпадет социальная необходимость в живых людях. Вы согласны, сэр?

— Конечно, Хиликс. Я уже говорил ему, что это абсолютная чушь.

Халдан не мог припомнить, чтобы еще когда-нибудь отец так охотно соглашался с чьим-нибудь мнением, чтобы он был таким обаятельным и оживленным, как сегодня. Блеск в глазах старика чуть ли не освещал комнату. Поверженный, Халдан погрузился в молчание и занялся десертом, в то время как его отец развивал свою мысль.

— То, о чем вы говорите, напоминает дело, которое мы рассматривали у себя в Министерстве; тогда мы признали нецелесообразным абсолютное отчуждение человека от процесса производства. Для оценки было представлено одно изобретение…

Халдан обратил внимание на фразу «у себя в Министерстве». Отец явно распускал перья. Обычно он говорил просто «в Министерстве».

Когда он представлял их друг-другу в гостиной, Хиликс сказала:

— Гражданин, ваш отец сообщил мне, что вас интересует поэзия.

— Настолько, насколько это связано с моей работой.

— А я думала, вы ходите только на лекции по математике.

В столовую он вошел с ноющим сердцем и возродившейся верой в теорию вероятностей. Девушка искала его на лекциях по математике, пока он разыскивал ее среди гуманитариев.

Сейчас, когда отец продолжал монолог, Халдан метался где-то между математикой и аналитикой. В Хиликс была какая-то эфемерная и одновременно почти материальная свежесть, напоминавшая о весенней траве, пробивающейся среди островков талого снега.

Она была логически невозможной. Он знал, что у нее точно такой же живот, легкие и грудная клетка, как у других девушек, но целое было несравненно прекрасней деталей. Он наклонился через стол, чтобы подлить отцу вина.

Халдан-III оторвался от беседы и спросил:

— Уж не собираешься ли ты споить меня и обольстить нашу гостью при помощи своего недюжинного интеллекта и остроумия, пока я буду спать?

— Может, добавить воды?

Вода была предложена только затем, чтобы оправиться от случайного близкого попадания. Его мало волновало, что пьет отец, лишь бы быт занят.

Пока старик следил, как наполняется его бокал, Хиликс обратилась к Халдану:

— Гражданин, раз вы решили заняться вивисекцией поэзии, вас должен заинтересовать процесс рождения стиха. Для практики, я пишу стихотворение о Файрватере-I, и мне потребуется помощь в переложении его математики на слова. Ваш отец говорил, что вы, как никто другой, разбираетесь в его творчестве.

— Гражданка, — ответил Халдан, — дабы не обмануть доверия своего отца, сразу после обеда я побегу в библиотеку, напишу краткое изложение теории одновременности и нарисую диаграмму, иллюстрирующую эффект Файрватера. Эффект этот действительно невероятно прост. Файрватер использовал кварки, чтобы пробиться сквозь волну времени.

Халдан-III перебил его:

— Было бы неплохо, если бы лучик славы, осеняющей психологов и социологов, упал, наконец, и на математиков, но, мне думается, Файрватер не совсем для этого подходит.

— Почему, папа?

— Да хотя бы потому, что занимался и конструированием, и разработкой топлива, и физическими явлениями. Он не был чистым теоретиком, часто ковырялся с железками, как обычный пролетарий… Для героя стихотворения это не очень-то… Извините, Хиликс, я на минуточку…

Когда отец вставал из-за стола, в голове Халдана созрел молниеносный план. Последние исследования убедили его в необходимости дальнейшей работы над математикой эстетики, однако слишком много усилий было приложено для поисков девушки, чтобы позволить мелочам перечеркнуть его планы. Еще до того, как Халдан-III покинул столовую, Халдан-IV окончательно сломил в себе внутреннее сопротивление.

— Я помогу тебе, — тихо проговорил он, наклонившись вперед.

— Я знала, что ты согласишься.

— Послушай, Хиликс, мне придется говорить быстро… Тогда в Пойнт-Со что-то со мной случилось. Я словно анод без катода, то полон счастья, то страдаю от горя. Кто я — атавистичный поэт или неандертальский математик? Объясни мне, как специалист.

На выразительном лице девушки появилось понимание и радостное удивление.

— Ты в меня влюбился!

— Да при чем тут «влюбился»? Я порхаю в вышине, как жаворонок. Мне понятны чувства Шелли, Китса, Байрона… Все они — уличные фонари в блеске моей звезды. Теперь у меня черный пояс по любви1

— О, нет, — покачала головой девушка. — Древним было знакомо твое состояние. Они называли его «щенячьей радостью». Это только зародыш настоящего чувства. Если оно будет развиваться, то перейдет в состояние, называемое ими «зрелой любовью» — это когда мужчина и женщина радуются тому, что они вместе.

— Нет, — возразил Халдан, подозревая, что девушка плохо поняла его. — Все это я знаю, но мое чувство по-настоящему сильное. Меня радует каждый твой взгляд, каждое слово… — Он через стол протянул руку и сжал ее ладонь. — Твое прикосновение наполняет меня счастьем.

— Пусти, сейчас твой отец вернется, — шепнула она сердито.

Халдан уступил, с удовлетворением отметив, что она сама легко могла отнять руку, но не сделала этого.

Юноша снова откинулся на спинку стула.

— Еще я хотел рассказать тебе, что сердце мое — точно поющая птица, но, видно, у меня плохо получилось.

Он и не подозревал, что в человеческом голосе может звучать такая нежность, пока не услышал ответ девушки:

— Не надо так терзаться. Ты и так сказал больше, чем думаешь, и отныне каждый новый день будет начинаться для меня песней шального жаворонка.

Три драгоценные секунды прошли в молчании. Хиликс нарушила тишину первой:

— Забудь, что ты начинающий поэт, и оставайся рассудительным математиком. Быстренько придумай, как помочь мне с поэмой о Файрватере, иначе я никогда не отопру тебе калитку моего сердца.

Ответ был давно готов.

— Встретимся в девять утра во дворе вашего университета около фонтана.

Она кивнула и поднесла к губам чашечку кофе как раз в тот момент, когда старший Халдан вошел в столовую.

В воскресенье Халдан проснулся в семь утра и почти целый час готовился к свиданию: дважды побрился, остриг ногти, принял ванну — дважды намылившись и дважды спуская воду, смазал подбородок пастой после бритья и пару раз мазнул ею кожу на груди. Капля бриолина придала блеск его волосам.

Стоя нагим перед зеркалом, он поиграл мышцами, накачанными на тренировках по дзюдо. Халдан выбрал серую блузу, отделанную серебристыми нитями, с вышитым на левой груди серебряным М-5, пальто с такой же серебристой подкладкой, серые ботинки из толстой замши и утепленные серые тиковые брюки

Одевшись и снова взглянув в зеркало, юноша вынужден был признать, что выглядит в точности как закоренелый сердцеед восемнадцатого века. Тонкое, нежное лицо делало его похожим на Джона Китса, густые белокурые, чуть волнистые волосы были байроновскими, а холодные серые и бесстрастные глаза смотрели с расчетливой развязностью прагматика, воспитанного в эмпирическом духе.

Решительно накинув пальто, он круто развернулся и пошел на кухню, там снял его и позавтракал стол, низко склонившись над столом, чтобы не запачкать великолепный наряд.

Снова облачившись в пальто, юноша покинул родное гнездо, зная, что пробудившийся ото сна патриарх рода будет убежден — сын отправился на утреннюю службу в церковь, и будет отчасти прав.

Путь к университетскому городку лежал по набережной. Слева пастельные башенки венчали Ноб Хилл и Раши Хилл. Справа на серых волнах залива нет-нет да появлялась кружевная пена: это игривый ветерок нежно хлопал по округлым попкам волн. В вышине, маленькие и белые, словно груди молоденькой девушки, облака подчеркивали синеву неба. Было ясное солнечное утро восемнадцатого века.

Оставив машину на стоянке, Халдан напрямик направился к фонтан} огибая стволы деревьев. Издалека за голыми ветвями он заметил Хиликс.

Девушка стояла у фонтана и читала книгу. Вместо плаща на ней была шаль, а чтобы юбка выглядела отглаженной, она наверняка положила ее на ночь под матрац.

Испытывая некоторую неловкость оттого, что так вырядился, Халдан вышел из-за деревьев.

Хиликс оторвала взгляд от книги, протянула руку и улыбнулась. Юноша поклонился и поцеловал руку.

— Да угомонись ты! — осадила его девушка, быстро отдернув ладонь. В городке полно доносчиков.

— Я надел лучшее, что у меня было.

— Я предвидела это и оделась так, чтобы люди не подумали, будто мы, вместе были в церкви.

— Ты не только красива, но и умна. Не холодно?

— Немного.

— Что это за книги?

— Вот эта тонкая — стихи Файрватера, а толстая — антология поэзии девятнадцатого века.

— А-а… — вздохнул Халдан, стараясь скрыть огорчение, в какое поверг его вид этих книг. Он успел забыть об официальной причине их встречи. Неожиданное напоминание было таким же отрезвляющим, как если бы она привела на свидание младшего брата.

— Я знаю, где мы можем укрыться от холода. — Юноша рассказал о квартире родителей Малькольма и о том, как ключ оказался у него. Халдан слово в слово повторил их разговор с Малькольмом, ни словом не обмолвившись о причине, которой руководствовался в тот момент.

Хиликс нашла предложение разумным.

— Бери антологию и иди на север, а я вернусь той же дорогой, которой пришла. Если за нами кто-нибудь следит, то подумает, что ты пришел за книгой. Но, пожалуйста, обращайся с нею поаккуратней, это семейная реликвия. Я подойду через несколько минут после тебя.

— Ты заметила, что папочке не понравилась тема твоей будущей поэмы?

— Я ожидала этого.

— Почему?

— Потом объясню.

— Боишься?

— Есть немного, — призналась она.

— Риск всецело зависит от нашей предусмотрительности.

— Я боюсь не доноса. Меня беспокоит нечто более важное, что я обнаружила в книгах. Ну ладно, иди и не оглядывайся.

Халдан повернулся и, насвистывая, пошел по аллее. Для стороннего наблюдателя он был студентом, позаимствовавшим книгу у другого студента и теперь отправившимся по своим делам.

Халдан насвистывал, чтобы обмануть нахлынувшее опасение На лице Хиликс он увидел настоящий страх, а не мимолетное беспокойство То, что она обнаружила в книгах, не на шутку ее испугало.

Квартира Малькольмов произвела на Хиликс впечатление.

Едва успев сбросить шаль и положить книги на диван, она воскликнула:

— Что я вижу!.. Какая прелестная статуэтка! Ты что, не мог здесь прибраться?!

Халдан не заходил сюда после первого осмотра, поэтому, пожав плечами пробормотал:

— Квартире не хватает женских рук, да и мне тоже.

Девушка смотрела в окно, когда он подошел и обнял ее. Она повернулась и запрокинула, лицо.

Их губы слились в долгом поцелуе.

Прежде Халдан не придавал значения поцелуям. Целовались супруги, братья, сестры. Поцелуй не служил основным оружием в его любовном арсенале; скорее, он порицал этот негигиеничный обычай, хоть порой и приходилось подчиняться условностям. Однако поцелуй с Хиликс был волшебным ощущением — он целовал ее, насколько хватило дыхания, пока она сама не оттолкнула его,

С огорчением и ужасом юноша наблюдал, как лицо Хиликс приобретает бездушное, бесстрастное выражение специалиста. Она произнесла монотонным голосом:

— Как гражданка, носящая на блузе знак специалиста, я должна оберегать свою чистоту для блага государства. Когда-нибудь я стану женщиной, но это произойдет только с мужем, которого изберет для меня Министерство Генетики. — В течение короткой паузы она смотрела на Халдана. — Нам нельзя рисковать деклассацией. Одному из нас придется быть сильным, и что-то говорит мне, что этим человеком будешь не ты.

Рядом с девушкой он понял, что все планы рухнули. Об этом говорили не столько ее слова, сколько его собственное чувство. Сердце больше не принадлежало ему.

В сравнении с нею красотки из дома терпимости Белли выглядели как банджо рядом с симфоническим оркестром; но инструменты оркестра имели чуткие струны, и он вызвал их трепет, который так напугал Хиликс. Халдан совершенно не стыдился этого, напротив, был горд тем, что хоть частично отблагодарил ее за ту гамму чувств, которую она пробудила в нем. Страстно желая Хиликс, он еще сильнее желал защитить девушку от обид. Теперь Халдан ни за что не позволил бы тому беспечному юнцу, каким был всего два месяца назад, осуществить свой коварный план и подвергнуть девушку опасности.

Поэтому он тоже надел маску специалиста и ответил:

— Совершенно согласен с вами, гражданка. Чистое безумие — жертвовать государственным достоянием ради удовлетворения чресел специалиста… — Он задержался на половине отлично знакомой всем фразы и как бы издалека услышал собственный голос, меняющий ее окончание — …правда, удовлетворение это тоже может быть выражением высочайших чувств человеческого сердца, чистым и возвышенным, как парение орла.

Закончил он так же сухо, как и начал:

— …Тот, кто жертвует столь многим, чтобы достичь своей низменной цели, пятнает свою честь, семейную гордость и позорит государство.

Тут Халдан улыбнулся, и голос его зазвучал необычайно сильно:

— Ты мне так нравишься, что я безропотно подчиняюсь, но если бы ты снизошла до меня и прошептала: «Приди ко мне, Халдан, сорви с меня покровы и возьми мою девственность», я подчинился бы так же охотно и не тратил бы так чертовски много слов.

Девушка рассмеялась.

— Теперь ты слышала обе версии, — продолжал он, — мою и государственную. Запомни, пожалуйста, мою, ладно? Ту, другую, ты всегда сможешь услышать от этих медуз из Золотых Ворот, когда они словно бы ненароком будут отираться возле твоих бедер.

— Ах, глупенький, да ты ревнуешь!

— Ничего я не ревную! Но во мне все клокочет, как подумаю, что некоторые из этих псевдомужчин специально пораньше приходят на занятия, чтобы полюбоваться, как ты входишь, а потом ждут, чтобы выйти следом за тобой. И профессора, наверное, тоже вожделенно таращат зенки. Держу пари, пиши ты задания хоть на санскрите, все равно получала бы одни пятерки!

Она сквозь смех повелительно указала пальцем на диван.

— Сядь! Меня страшит не похотливость поэтов, а страсть математика!

Хиликс присела на краешек дивана и продолжала:

— Нам надо разработать план действий. Отныне — никаких воскресных свиданий. Каждое воскресенье я провожу у родителей в Сосолито, и любое нарушение этой традиции вызовет подозрение. Никаких разговоров по видеофону. Можно пользоваться телефоном, но очень кратко. Необходимо ограничить наши встречи до одного часа по субботам. Время встречи будем менять каждый раз, заранее договариваясь на предыдущей неделе.

— А ты — хитрая.

— Приходится. Если кто-нибудь проведает о наших встречах, нас заподозрят в худшем, и мы будем подвергнуты психоанализу.

— Мне бы не хотелось снова испытать это, — вздохнул Халдан.

— Значит, тебя уже проверяли?

— Да. Моя мать выпала из окна, когда поливала цветы на подоконнике. Я тогда был ребенком и обвинил во всем горшки с цветами. Взял швабру и спихнул их с подоконника. Один угодил в прохожего. После этого меня подвергли психоанализу но подозрению в агрессивных наклонностях.

— Наверное, анализ проводил какой-нибудь студент, — проговорила Хиликс. — Но вернемся к действительности. Ты читал стихи Файрватера?

— Нет. Специально не брался. Я еще не совсем управился с восемнадцатым веком. Ваш старик Маран здорово мне помог, но, когда дойдет очередь до маэстро, я хотел бы досконально понять, о чем он говорит,

— Ты безусловно переоцениваешь поэтический дар нашего великого героя.

Она вручила ему тонкую книжицу.

— На вот, прочитай-ка вслух любое четверостишие, какое понравится.

Он раскрыл книгу и прочитал:

Был крепкий мороз, снег скрипел под ногами.

Лишь ветра случайный порыв

Взметал его в небо шальными вихрями,

И тут же бросал, о снежинках забыв.

— Язык совсем не сложный, правда? — спросила девушка.

— Пару раз он употребляет слова, которыми я не стал бы пользоваться в разговоре из опасения, что мои друзья не поймут меня.

— А что ты скажешь о сюжете?

— Эта снежная сцена?.. Мне нравится. Я всегда питал слабость к снегу, который скрипит под ногами. Не по мне талая хлюпающая слякоть.

— Но ведь здесь почти нет символов, — возмутилась Хиликс.

— Одни любят символы, другие — нет. Я не выношу их, когда речь идет о снеге. Снег должен быть белым, девственно чистым и без всяких примесей.

— Каждое произведение должно иметь некий глубинный смысл, — продолжала рассуждать девушка. — Взгляни теперь на страницу восемьдесят третью.

Халдан перелистал книгу и увидел знакомое название «Размышления с высот, дополненное». Но здесь было всего четыре строчки из тех, что Хиликс читала ему в Пойнт-Со. Для большей убедительности несколько видоизмененное четверостишие было заключено в два ряда декоративных звездочек.

*********************

Оттуда Он сказал вдогонку,

Что выиграет тот, кто проиграет гонку,

И там, где параллели скручены пространством,

Яд станет неплохим лекарством.

*********************

— Ты говорил, будто здесь пересказывается Нагорная проповедь, — сказала Хиликс, когда он оторвался от книги, — по-видимому, так же решил редактор. Видишь, «Он» здесь с большой буквы, и нет ничего о смерти, принесенной в дар, поскольку Иисус не мог такого сказать. И еще: звездочками обычно обозначают сокращение. Редактор поместил их так, что она выглядят как украшение; похоже, пытался скрыть отсутствие начала и конца. А в случае чьего-нибудь протеста редактор мог оправдаться дескать, обозначил сокращение звездочками. Ответственный редактор этого тома сам министр литературы. Одна его подпись придает антологии вес. Но почему министр лично редактировал книгу стихов третьесортно: поэта?

— Файрватер национальный герой, — напомнил ей Халдан.

— Но не как поэт. И самое главное: здесь написано «Полное собрании стихов Файрватера-1». Тогда получается — это ложь!

— Девочка, это уже обвинение государственной структуры власти, — цензуре и мошенничестве.

— Вот именно. Страшно, но тем не менее это гак. Возьми вторую книг Там ты найдешь стихотворение Файрватера, о котором даже не упоминается в «Полном собрании». Это не переиздаваемая больше ста лет антология поэзии девятнадцатого века, семейная реликвия и, похож единственный в мире экземпляр. Найди страницу двести восемьдесят шесть.

Халдан осторожно раскрыл книгу. Страницы рассыпались от ветхости, но прекрасный шрифт все еще был отчетливым.

Одного названия было, достаточно, чтобы узнать перо Файрватер «Плач звездного скитальца, вынужденного остаться на Земле».

Млечной дорогою стлался наш путь многотрудный,

В скорости споря с сверкающей молнией Зевса.

Но пред вратами Медведицы Малой

Нам приказали корабль повернуть свой обратно.

Так уж случилось что Сестрам Троим достославным

В руки попала Галактики пряжа тончайшая.

Волей своей веретёна судьбы взяв звенящие,

Стали они тонкорунные нити свивать.

Уран для суденышка нашего храброго

Был Геркулеса Столбами опасными,

Лишь Орион — одинокий маяк среди ночи

К пристани тихой Плеяд осветил нам дорогу.

Трауром скорбным покрывшись, рыдает Миропа,

Тщетно свой взгляд устремив к многозвездному небу.

Верят и ждет, что вернется возлюбленный скоро.

Будет напрасным ее ожиданье в разлуке.

Как мотылек легкокрылый, на пламя свечи устремившись,

Сердцем отважные, крепко штурвал мы держали.

Скольких бесстрашных героев здесь разум оставил

От пустоты, отнимающей душу, подобно Сиренам.

Но, Боги, когда было б можно

Я снова бы выбрал суровую эту бескрайность.

Пусть Сестрами свита уж пряжа из звездного неба

И из нее уже соткан мой саван могильный.

С первых же снов Халдана поразила метафора «споря с сверкающей молнией». Невозможно было точнее передать эффект лазерного космолета. И вдруг на юношу напала тоска по далеким звездным туманностям. Вместе с автором он оплакивал преданную Мирону, обреченную умереть из-за своей любви к смертному. Негодовал на несправедливость, причиненную отважному звездному скитальцу, жаждущему вернуться к звездам, пренебрегшему опасностью космического безумия и смерти. Поистине, сто лет назад по Земле ходили Титаны!

Да, но Хиликс ждала объяснений… Миропа — это, несомненно, утраченные грезы романтизма, хотя всего два месяца назад Халдан не распознал бы этого.

— Как с символикой в данном случае?

В нетерпеливом вопросе Хиликс звучала почти мольба. Она надеялась услышать речь в защиту справедливости и благородства государства, о которых ей внушали с раннего детства.

— Миропа, одна из Семи Сестер, полюбила смертного и была изгнана с Олимпа…

— А Три Сестры — это Парки, богини судьбы, — нетерпеливо перебила девушка. — Но все эти мифологические метафоры — стилизация, которая вышла из моды вместе с этим невыносимым Джоном Мильтоном. Меня беспокоит то, что по антологии был снят микрофильм, и компьютер наверняка обнаружил бы это стихотворение в архивах при составлении «Полного собрания». Нет ли здесь чего-нибудь такого, что могло бы потребовать вмешательства цензуры?

Халдан впервые слышал о Парках, богинях судьбы. Знание мифологии только затрудняло для Хиликс понимание стиха. Файрватер спокойно мог использовать мифологические сюжеты как символы. С каждой минутой смысл стихотворения становился понятней. У Халдана не осталось сомнений в том, что хотел выразить автор.

— Ты кое о чем забываешь. В обязанности редактора входит подборка. А ни один уважающий себя редактор не включит такого графоманства в поэтический сборник.

Слова Халдана принесли ей заметное облегчение.

— Скорее всего, ты прав. Да, конечно! По этой же причине сокращено и первое стихотворение. А я вообразила, что у нас существует цензура. Это значило бы, что в нашем государстве не все так гладко.

К ней вернулись вера в справедливость и хорошее настроение.

— В следующую субботу встречаемся в десять, ладно? Надо, чтобы ты помог мне выбрать схему рифмовки будущей поэмы. Я посмотрю в библиотеке официальную биографию Файрватера, чтобы иметь хоть какие-нибудь данные, а тебе придется познакомиться с историей тех лет.

А теперь, боюсь, остаток времени нам придется посвятить уборке. Ты, наверное, нарочно не выиграл здесь пыль, чтобы за один раз собрать богатую жатву.

Роясь в шкафчике в поисках веника, Халдан не мог избавиться от мрачных мыслей.

Он знал, кем были Три Сестры, знал, что представляла собой Миропа, и был убежден, что стихотворение запрещено цензурой. Символы, не замеченные Хиликс, были в стихотворении на каждом шагу и свидетельствовали о худшем: в государстве творилось зло.

Расставшись с Хиликс, Халдан не сразу отправился домой. Доехав до моста Золотые Ворота и оставив машину на стоянке, он поднялся на мост, откуда открывался вид на океан.

Там он простоял больше часа, облокотившись на перила и наблюдая как с моря надвигается похожая на молочную гору стена тумана. Под ней колыхался океан. Волны с громким чавканьем разбивались о мостовые быки.

На левом берегу туман поглотал Пресидио, а на правом завладел западным склоном Тамальпаса, но все существо Халдана было приковано океану — огромному, аморфному и грозному, продолжавшему дышать по, саваном тумана.

Некогда океан вызвал людей на поединок, и они ответили, но это был так давно… Тогда в морских безднах прятались чудовища, а на поверхности бушевали жестокие штормы, но те люди оказались бесстрашными. Они сгинули, но и силы океана были подточены в этой неравной борьбе Теперь же единственными людьми, бороздившими его просторы, были моряки грузовых субмарин, беззвучно скользящих на многофутовой глубине, недосягаемых для штормов.

Потом бросил вызов космос, и нашлись смельчаки, готовые поднять перчатку, но Три Сестры запретили полеты, и звезды, которые должны были открыть людям новые миры, стали для них саваном.

Халдан родился и жил во время расцвета человечества на лучшей из планет с лучшей государственной системой, и все-таки какая-то часть его существа требовала новых завоеваний и новых миров. Он не чувствовал себя счастливым. Необъяснимая тоска будоражила кровь.

Совсем недавно он жаждал Хиликс, а теперь ему было нужно нечто большее, потому что для его блуждающего в темноте сознания эта девушка распахнула двери к свету.

Только когда плотная пелена тумана, достигнув моста, приглушила свет уличных фонарей, Халдан повернулся и пошел назад. Шаги глухо отдавались на пустынном мосту, усиливая чувство одиночества.

На минуту ему даже почудилось, что он возвращается не в Сан-Франциско, а вступает в чужой край, где повсюду кроются враги. Из тысяч стихов, прочитанных за последние месяцы, в памяти сама собой всплыла строчка, поразительно соответствующая его состоянию, и он бросил ее точно перчатку:

 

Глава четвертая

В пятницу позвонила Хиликс.

Халдан только вышел из ванной и был в комнате один, когда зазвонил телефон. Решив, что звонит кто-нибудь из сокурсников, он вынул телефон из кармана халата.

— Халдан слушает.

Его сильно удивило, когда в трубке послышался ее голос:

— Гражданин, мне очень жаль, но заказанная вами книга в списке запрещенных.

— Да ведь этот человек создал Папу! — выпалил Халдан, даже не пытаясь придать своему голосу холодный, служебный тон.

Тем не менее его биография в списке. Само собой, гражданин, что послужит серьезным препятствием к выполнению нашего проекта.

Проект волновал его так же, как сосульки в Аду, но вероятность того, что Хиликс отменит свидание, не имея возможности продолжать работу над поэмой, не на шутку встревожила его.

— У меня есть другой источник информации. Вы готовы к субботе? — поинтересовался он неожиданно авторитетным тоном.

— Как было оговорено заранее, мы приступаем в субботу. Время встречи, помнится, мы тоже согласовали?

— Да.

— В таком случае, у меня тоже возникла идея. Завтра я ее вам представлю.

— Спасибо. До свидания.

Взбешенный и злой Халдан сел на краю кровати. Он чувствовал себя, как человек, околпаченный ловким жуликом.

Теперь его не удивляло, что никто не упоминал стихов Файрватера Правда, эта информация не имела отношения к его предмету, а сам он никогда этим не интересовался. Однако здесь было нечто совершенно иное.

Или История входила в сферу государственных тайн?

Теперь у него в руках крупный козырь, и было бы крайне глупо не воспользоваться им.

Халдан-III, как член Министерства, должен иметь доступ к закрытой информации. Две недели назад юноша напрямик спросил бы отца, как Церковь осмелилась стереть биографию человека, создавшего последнего представителя святого Петра на Земле, но теперь придется действовав осмотрительно. Халдан-III мог догадаться по его вопросам, что сын поддерживает нелегальное знакомстве с их недавней гостьей.

Такие подозрения могли оказаться роковыми для планов Халдана. Если в воскресенье на мосту его коснулась своим крылом истина, то место отца — во вражеском лагере.

По дороге домой Халдан зашел в спортивный магазин и вернулся позже отца. Во время обеда он предложил старику сыграть в шахматы.

— Чтобы оправдать трату времени, предлагаю удвоить ставки.

Он чуть не совершил тактическую ошибку. Отец с радостью ухватился за это предложение, и Халдан выиграл первую партию. Двойной джин оказался таким крепким, что ему с трудом удалось проиграть вторую.

Третью партию старик выиграл с таким преимуществом, что счел возможным заметить:

— За шахматами сразу видно, кто настоящий математик, а кто заурядный счетовод.

После двух очередных побед Халдан-III с воодушевлением критиковал всю систему игры сына:

— Нападай! Вся игра основана на агрессивности, а королева — ключевая фигура. Шахматы — это матриархат, опирающийся на ее власть, и тот, кто не способен справиться с королевой — шахматный кастрат, а не игрок!

Халдан от чистого сердца был благодарен отцу за его замечания и подсказки. Без этой помощи ему было намного трудней проиграть.

Тем временем юноша набирался смелости, чтобы направить разговор в нужное русло и разрешить загадку засекреченной биографии Файрватера.

Чтобы сохранить видимость сопротивления, Халдан выиграл и зачерпнул отваги из той же бутылки, из которой лилась шахматная мудрость отца. Неожиданно ему пришло в голову, что все его дипломатические подходы излишни. Утром старик не вспомнит ни единого слова из сегодняшнего разговора.

— Папа, а почему официальная биография Файрватера попала под запрет?

— Может, потому, что он проводил эксперименты с антиматерией?

— Но он умер еще до того, как проведение этих исследований было запрещено.

— Действительно. Твой ход.

Халдан передвинул короля, оставляя его без защиты. Отец уперся взглядом в доску.

— Так почему ее запретили?

— Файрватер вступил в борьбу с Папой Леоном XXXV. Леон даже пытался отлучить его от церкви, но Файрватера поддержали социологи. Не потому, конечно, что они его любили, просто опасались, что Леон захватит больше власти. Он был весьма популярен. За ним шли верующие, так что кто знает…

Халдан ждал несколько мучительно долгих минут, однако старик так и не сделал шах его королю.

— У Папы имелись серьезные причины, если он хотел отлучить от церкви национального героя?

— Дорогой мой, ты совершенно нрав. Твой ход.

Халдан поставил короля под шах от королевы отца, но тот сам защитил его, передвинув пешку по диагонали.

Халдан убрал свою ладью на одно поле назад и на две клетки в сторону.

— Тогда почему Файрватеру позволили создать Папу?

— В те времена внутри правящего Триумвирата шла борьба за власть. Социология и Психология объединились против Церкви. Они с радостью приняли изобретение Файрватера. Генрих XIII, возглавлявший социологов, прекрасно сознавал, что со стороны компьютера ему не будут угрожать политические амбиции… Шах!

Халдан в третий раз сделал рокировку.

— За что Леон хотел наказать Файрватера?

— Государственная тайна, сынок. Твой ход.

— Я только что ходил. Делал рокировку. Если это так секретно, почему его биография только запрещена?

— Для начала ее всю вычистили. Запрет — это только откупная Церкви.

Юноше пришлось призвать на помощь изрядную долю мастерства и мошенничества, чтобы в конце-концов добиться позиции, при которой любой ход отца грозил сыну матом. По мере изучения положения на доске, на лице старика рождалась язвительная усмешка, а из груди рвался торжествующий клич. Поэтому просьба Халдана гладко влилась в поток плотоядных мыслей отца:

— А ты не мог бы раздобыть для меня эту биографию? Любопытно взглянуть.

— Возьми сам. — Старик нетерпеливо махнул рукой в сторону кабинета. — Она там, на верхней по шее… Шах и мат!

Халдан пришел на квартиру Малькольмов пораньше, чтобы еще раз удостовериться в отсутствии подслушивающих устройств и поставить в вазу дюжину роз. Покончив с этим, он присел на диван и принялся листать биографию, которую закончил читать только под утро.

По звуку знакомых шагов он догадался, что Хиликс, войдя, остановилась около роз, но сделал вид, что поглощен книгой и ничего не замечает Подняв взгляд, он увидел, что Хиликс поправляет цветы в вазе.

— Их надо расставить попышнее, а эта царственная красавица должна стоять посередине.

Несколькими движениями она превратила бесформенный букет в гармоничную композицию.

Халдан приблизился и поцеловал ее в шею.

— Снова метафора, а между тем — это всего лишь обычный стилистический прием.

— Я смотрю, ты способный! На лету схватываешь!

— Способный, хитрый и коварный.

Он подвел девушку к дивану и указал на книгу. Хиликс взяла ее в руки почти с ужасом.

— Биография!

— Одолжил у папочки.

— Ты что, говорил с ним о Файрватере?

— Он ничего не помнит. Доктор посоветовал ему принимать на ночь стаканчик—другой джина. Вчера отец изрядно хлебнул этого лекарства.

На ее лице отразилось беспокойство.

— Если бы он на самом деле был так прост, его никогда не назначили бы членом Министерства.

— Старик остерегался говорить о государственных тайнах, и все равно чуть не проговорился, но вовремя опомнился.

— Он сказал, почему на биографию наложен запрет?

— Это была откупная Церкви. Папа Леон XXXV хотел отлучить Файрватера, но Социология и Психология помешали ему.

— Это ты узнал из биографии?

Халдан отвел глаза.

Неделю назад Хиликс ужаснулась при мысли, что в лучшем из миров практикуется цензура, и саму пришлось солгать, чтобы защитить ее веру в идеалы добра. Всю жизнь Хиликс убеждали в справедливости государственной политики, и теперь настала пора решать, вправе ли он развеять эти иллюзии, подвергнув девушку страшному потрясению.

И тем не менее она была специалистом, а не подопытной собакой в лаборатории Павлова, жизнь ее была посвящена поискам истины. Имел ли он право утаивать от нее этот печальный факт? Если он промолчит, то станет соучастником той преступной системы, против которой собирался бороться, и предаст волшебство, связывающее его с Хиликс.

— Этот инцидент описан в очень общих чертах, — осторожно начал Халдан. — Видишь ли, перед тем, как запретить биографию Файрватера, ее всю вычистили.

— Так ты знал, что цензура существует?

— Да, еще с прошлого воскресенья, — признался он.

Юноше показалось, что в глазах Хиликс вспыхнуло удовлетворение, но через минуту в них отражалось только беспокойство о нем.

— Тогда ты знаешь, кто эти Три Сестры? — спросила девушка равнодушным, невыразительным тоном.

— Да.

— А я боялась за тебя. Потрясение от развенчанных иллюзий бывает ужасно сильным!

Значит, девушка всерьез беспокоилась за него.

Вдруг поведение Хиликс переменилось. Откуда-то появились оживление и решительность.

— Значит, из биографии невозможно узнать, за что Папа Леон собирался отлучить Файрватера?

— Там даже не упоминается слово «отлучение». Говорится только о том, что ему грозило наказание. Семантически это верно. Отлучение — гоже наказание, причем одно из самых серьезных. Зато здесь указана причина — «за моральное разложение».

— Еще одна лживая фраза, — нетерпеливо бросила Хиликс. — А ты не помнишь, когда после расследования он создал Папу?

— Процесс был в тысяча восемьсот пятидесятом, а Папа воссел на престол в новой Апостольской Столице в тысяча восемьсот восемьдесят первом.

— Тридцать лет он гнул спину на Господних виноградниках в то время, как Папа хотел проклясть его!

— И вот еще один интересный факт. Файрватер женился на простолюдинке.

— Когда? — спросила Хиликс.

— В тысяча восемьсот двадцать втором. У них был сын. В биографии написано, что он стал специалистом и получил пост в Министерстве математики. Спорее всего, династия на нем закончилась.

— Гораздо больше меня интересуют те тридцать лет, что Файрватер провел на службе у Церкви, хотя женитьба на простолюдинке свидетельствует о большой независимости, которая могла привести к лишению гражданских прав.

— Ничего подобного, — возразил Халдан. — Социология и Психология никогда не поддержали бы ренегата в борьбе с Церковью.

— Но почему он работал именно на то Министерство, которое собиралось его раздавить?

— Папа хотел покончить с ученым, тогда ученый решил покончить с Папой. Разумеемся, с Папой — человеком.

— У ненависти не хватит сил, чтобы питать человека тридцать лет. Файрватер должен был руководствоваться любовью или милосердием. Дай-ка мне почитать биографию. Вдвоем мы скорее узнаем правду.

— Если правда окажется горькой — конец нашему проекту. По телефону ты что-то говорила о свежей идее. Что там у тебя?

— Теперь, когда у нас биография — это неважно. Собственно, я думала написать эссе о технических приемах и эмоциональных реакциях влюбленных восемнадцатого века. Раз ты в меня влюблен, из тебя получился бы идеальный подопытный кролик.

— Ты хочешь сказать, что я должен играть роль пылкого любовника?

— Что-то в этом роде… Мне хотелось проверить некоторые приемы из арсенала кокеток — они называли это «флиртом». Прекрасное средство для возбуждения поклонников.

Халдан чертыхнулся в душе. Знай он о ее проекте, ни за что не принес бы биографию!

— Твой план как нельзя кстати, — внешне спокойно возразил юноша. — Моя помощь в создании поэмы ограничилась бы сбором данных. Впрочем, может быть, вообще придется отказаться от стихов, потому что, просто переводя метафоры, мы не сможем раскрыть государственную тайну без возбуждения подозрений Триумвирата. Зато в области приемов и чувств любовников восемнадцатого века я истинный кладезь мудрости. Сведения из первых рук!

— А ну, продемонстрируй!

— Начнем с романтического поцелуя.

Халдан заключил девушку в объятия и снова увлек на диван. Заведомо отвергнув обыденный поцелуй в губы, он нежно касался губами чистой кожи от ключицы к подбородку, словно саксофонист, готовящий инструмент к выступлению. Ухватив Халдана за волосы, Хиликс отвернула его лицо и куснула за ухо.

Юношу разозлило то, с какой легкостью она вырвалась. Мгновение спустя он сам намеревался это сделать. Он встал, спокойный и бесстрастный, подошел к своей блузе, достал сигареты.

— Куришь? — Он неловко ухватил губами кончик сигареты и протянул пачку девушке.

— Вообще-то нет, а вот тебе будет непросто прикурить со стороны фильтра!

Она смеялась над ним! И, хотя сегодняшний эксперимент был для Халдана только первым шагом, он понял, что немного достигнет, если Хиликс будет продолжать в том же духе.

Чтобы обратить внимание девушки на свою невозмутимость, требующую немалых усилий, он пояснил:

— Древние романтики пользовались самоконтролем, который назывался у них «йогой». Это что-то вроде религии. Я немного обучился ей, проводя исследования.

Он глубоко затянулся, потушил сигарету и, присев рядом с Хиликс, словно бы ненароком обнял ее.

— Эта «йога» довольно любопытная религия.

— А в восемнадцатом веке влюбленные тоже обнимали свою девушку и говорили о религии?

— Конечно Это называлось «искусством беседы». Иногда темой разговора была внутренняя политика, иногда международная обстановка, не чаще всего говорили о религии.

— Твои данные не соответствуют моим.

— Выпрями, пожалуйста, ноги, чтобы я мог оценить ямочки на твоих колениях.

— Об этом я тоже не читала.

— У тебя очень красивые колени. Сбрось туфли, чтобы я мог видел твои пальчики… Прекрасно. Пять и пять, десять маленьких розовых пальчиков… То, что я сейчас говорю, называлось «делать комплименты».

Его рука легла на колено девушки.

— Надо проверить, «все ли у тебя свое…» — так тогда говорили, чтобы коснуться эрогенных зон партнерши…

— Я смотрю, ты отлично освоил искусство «вести беседу», — подытожила Хиликс.

Он осторожно погладил ее выше колена.

— Это навевает мысли о готическом своде. Перспектива твоих ножек уводит взгляд вверх…

— Ножек? — переспросила она.

— Так говорилось когда-то… Но позволь мне развить свою мысль: смыслом этой конструкции было привлечь внимание к небу.

— Это комплимент или уже начало лекции по готической архитектуре?

— Хиликс! — Он укоризненно похлопал девушку по коленке. — Ты же поэтесса! Это всего лишь метафора. В старинном стиле я пытаюсь дать тебе понять, что тазобедренный у тебя божественно прекрасен!

Она покачала головой.

— Или ты плохой поэт, или я настолько глупа, что не понимаю твоих метафор. А ну, давай попробуем еще разок.

— Прекрасно. Пока остановимся на твоих ногах. Они у тебя действительно очень стройные и сильные. Наверное, приходится много бегать.

— Это тоже следует понимать как комплимент?

— В некотором роде. Так называемый «завуалированный комплимент». Здесь подразумевается, что если девушке приходится много бегать, то за ней бегает много парней.

Напряжение руки Хиликс, лежавшей на плече Халдана, ослабло, она улыбнулась.

— Какой-то древний инстинкт говорит мне, что ты начинаешь настоящее ухаживание.

Ободренный этими словами, Халдан погладил пальцами внутреннюю сторону ее ноги, уловив мимолетную дрожь.

— Кожа твоя атласна, как шелк.

— А что, шелк бывает атласным? — не преминула она подпустить шпильку. Однако от юноши не укрылось ее учащенное дыхание, и он с воодушевлением принялся за новые импровизации.

— А ну, убери свои атласно-шелковые ручки из под моей юбки! — вскрикнула она и тут же добавила: — Нет! Подальше!

Ее последние слова привели его в замешательство. Было непонятно: требует ли она убрать руки подальше, или смелее продвигаться вперед. Между тем девушка все сильнее прижималась к нему, почти в истерике.

— О, Халдан, не надо, прошу тебя, пожалуйста, не надо!

По лицу Хиликс текли слезы, а юноша вовсе не собирался доводить ее до слез. Кроме того, она в самом деле просила его остановиться. Отпустив девушку, Халдан поднялся, достал новую сигарету, припоминая, с какой стороны надо прикуривать. Рука немного дрожала, и, отложив сигарету, он сунул руку в карман, словно в поисках носового платка. Смешно, но эта попытка древнего ухаживания наделила его новым взглядом на историю. Теперь он донимал, как возникали демографические взрывы. Наклонившись, чтобы вытереть слезы на лице девушки, он подумал, что, не останови она его вовремя, пустыми оказались бы клятвы, которые он давал себе.

Она подняла веки и зло посмотрела на него.

— Сюда ты пришел, наверное, прямо из дома свиданий?

Ошеломленный этим странным вопросом, Халдан откровенно при знался:

— После Пойнт-Со не был там ни разу.

Похоже, она поверила.

— Нас спасла йога. Я бросила ей вызов и чуть было не проиграла.

Теперь уже Халдан был близок к истерике.

— Но, Хиликс, никакой йоги не было! — Он безвольно опустился и диван. — Просто сегодня на мне борцовский пояс, а это держит в рамках.

Он сделал попытку обнять ее, но она снова взорвалась плачем и принялась бить его кулаками в грудь.

— Ты чудовище! Тупое, коварное чудовище! Я все время думала, что это моя вина, а ты знал и не говорил! А я — то все пыталась сломить эту твою йогу…

Не переставая плакать, она спрятала лицо в ладонях. Халдан нежно обнял девушку и ласково шепнул:

— Хиликс, ты совершенно разгромила ее!

Она оттолкнула его, вскочила с дивана и пересела в кресло, бросая сторону юноши свирепые взгляды.

— Больше не прикасайся ко мне, чудовище!

Халдан совершенно запутался. Хиликс была на него по-настоящему зла за то, что он послушался ее, а когда он объяснил, почему это сделал, разозлилась еще больше. Он в отчаянии развел руками.

— Хиликс, давай успокоимся и оставим в покое восемнадцатый век. Ид сюда, дай руку. Я прошу прощения за свое коварство и недостойное поведение. Есть еще некоторые тонкости в ухаживании, которые тебе необходимо знать перед написанием эссе…

Она упрямо покачала головой.

— Нет. То, что случилось однажды, может случиться и во второй раз. Не забывай, дурачок, ты же — влюбленный. На вот, — она взяла биографию Файрватера и кинула ему, — почитай лучше о своем божестве, ханжествующий математик!

— У меня нет богов. Все боги — победоносцы, а я — закоренелый неудачник. Иисус, Файрватер, Иегова — все они одержали победу. Единственна отрада для меня — «Балтиморские скворцы». Раз в жизни я осмелился взглянуть в лицо истинной красоте, но и она отвернулась от меня.

Слова падали в пустоту. Хиликс продолжала злиться и не глядела на него. Ее скромно сомкнутые колени были повернуты в сторону.

Халдан молчал, забыв о книге, которую прижимал к груди.

Наконец девушка поднялась, окинула его надменным, холодным взглядом и, пройдя мимо на безопасном расстоянии, прямая как струна вышла в прихожую. При этом ее бедра ни на полдюйма не отклонялись от вертикали. Проходя мимо вазы с розами, она нежно коснулась цветов.

Хиликс вернулась в комнату с гитарой и так же осторожно обошла диван, на котором сидел Халдан. Села в кресло, и мягкие линии ее те; словно обволокли инструмент. Тихо мурлыкая мелодию и легко пощипывая струны, девушка напомнила Халдану Мадонну с младенцем. Это ощущение рассеялось, когда она бросила взгляд в его сторону и чуть слышно произнесла:

— Чудовище!

Она настраивала гитару, а Халдан любовался стремительно бегающими по грифу пальцами и сосредоточенно прислушивался к звукам. Он упивался красотой Хиликс, а она была прекрасна даже когда обижалась и злилась,

Наконец девушка обратилась к нему:

— Я хочу спеть тебе несколько старинных английских и шотландских баллад, чтобы продемонстрировать довольно простой размер, применяемый в эпических произведениях Изначально стихи и писались для того, чтобы их петь. Мне хотелось познакомить тебя с предромантической поэзией, но теперь я делаю это для того, чтобы дать тебе остыть.

В чем Халдан сейчас меньше всего нуждался, так это в балладах, но из опасения снова вызвать гнев этой полуведьмы, полубогини он притворился сильно заинтересованным.

Скоро ему не требовалось притворяться.

Тихий голе Хиликс не имел широкого диапазона, но зато был очень выразительным и с непривычно низким тембром. Нежный, с хрипотцой, он представлял собой единство противоположностей, как и все в этой девушке.

Она неплохо играла на гитаре, а голоса вполне хватало для таких песенок. Да они и писались не для оперной сцены.

Баллады были сентиментальными и тоскливыми — даже неприлично сентиментальными, а в их тоске чувствовалась чуть ли не болезненность. Чаще других встречался сюжет о разлуке и смерти. В одной из них, «Барби Аллен», повествовалось о двух влюбленных, которые умерли от любви; и розовые кусты, росшие на их могилах, протянули свои ветви над крышей часовни и сплелись в сердечном объятии — история малоправдоподобная, но не лишенная прелести. Другая баллада рассказывала о джентльмене по имени Том Доули, который убил любимую и был приговорен к казни. Толпа, собравшаяся у виселицы, с редким чувством юмора увещевала его склонить голову и покаяться.

Глядя на Хиликс и слушая се голос, Халдан с трудом мог поверить, что эта девушка всего несколько минут назад в запале и бешенстве била его кулаками в грудь. Ее муж будет жить среди постоянных контрастов, но, измоченный волнами обаяния и блистательного ума, всегда сможет свернуть к тихой пристани ее ласковой поэтической души.

В тот же миг перед Халданом забрезжила идея, которая, как он понимал, могла стать концом для них обоих и их династий. Но, поскольку эта идея проторила дорожку в его сознание, он не мог просто так отбросить ее. Пока он размышлял, идея переросла в решение.

Он станет легальным претендентом на ее сердце, Даже если придется обмануть социологов, сбить с толку генетиков и выступить против государства. Халдан найдет способ, как законно жениться на Хиликс.

Он торжественно поднес к губам биографию Файрватера и поцеловал картонный переплет.

 

Глава пятая

В этом году то ли Рождество наступило раньше, то ли так показалось студенту, изыскивающему пути претворения в жизнь своего проекта. Он очень удивился, узнав, что соседи украдкой уже заготовили приличны запас спиртного, для конспирации приправленного яичным желтком. Чтобы не выделяться из общей массы Халдан время от времени рассеянно напевал себе под нос рождественские песенки, но сознание его было все цело поглощено проблемой, к которой юноша испытывал уважение осьминога, наблюдающего приближение кита-убийцы.

Преодоление генетического барьера было немыслимым подвигом. Перескочить его и приземлиться в заранее намеченной точке, единственно из пятисот миллионов на североамериканском континенте, казалось трижды невозможным. Простая попытка обмана государства в личных целя могла закончиться Стерилизацией по Государственному Указу или, в лучшем случае, ссылкой на планету Ад.

Безумство наступает незаметно, однако Халдан отдавал себе отчет, что сходит с ума. Правда кое-что говорило в его пользу: сведения отца собственная растущая уверенность, что всеведущее государство было к абстракцией, а определенным конгломератом социологов, психологов священников, уровень которых значительно ниже уровня математика-теоретика по Шкале Интеллекта Крафта и Стэнфорда.

Озарение пришло к нему во время очередной пирушки с сокурсникам в последний день сочельника

Целый день кто-то приходил и уходил: студенты шли грог, сыпал анекдотами и пускались в азартные дискуссии. Халдан, замкнувшись себе, листал «Жития Пап», только что подаренные Малькольму, в то врем как сам получил в подарок купальный халат. Его внимание привлекли строки, где говорилось, что именно Папа Леон, последний человек, занимавший этот пост, основал орден монахов-пролетариев «Серые братья» который можно было вступать без университетского теологического образования. Это был чисто человеческий поступок, трудно совместимый попыткой отлучения Файрватера от Церкви. Заинтересовавшись эти фактом, Халдан испросил:

— Старик, одолжи книжку на каникулы!

— Бери, только не забудь вернуть, все-таки рождественский подарок!

Запасы бренди кончились, и почти в тот же момент куда-то пропали все гости. Малькольм пригласил Халдана на каникулы в Сьерра-Неваду показаться на нартах.

— Отличное развлечение! Холодный ветер в лицо, скрип снега под полозьями, и вдруг хруст сломанной ноги! Мы найдем лачугу в Бишопе. А если будет скучно, слетаем в Апостольскую Столицу. Раз ты решил пребывать в воздержании, тебе легко будет найти общий язык с монахами. Может, тебе даже позволят покопаться в контурах Папы.

Халдану стало любопытно, приглашает Малькольм просто по-дружески или, памятуя антигосударственные взгляды товарища, беспокоится о его душевном состоянии.

— Спасибо за приглашение, но у меня много работы.

— Да, конечно… твоя эстетика математики… или, скорее, математика эстетики? У меня все время путается исходное и конечное.

Бреясь перед возвращением домой, Халдан вспомнил, как Хиликс еще раньше советовала поменять в его изобретении вход и выход, и понял, что работает над проектом, который переведет его в совершенно новую категорию — класс, где Хиликс будет незаменима, как шестерня в зубчатой передаче.

Он спроектирует и создаст электронного Шекспира, а это в свою очередь вызовет необходимость развития кибер-литературы.

Хиликс придется факультативно изучать кибернетику. Добриваясь, он принялся напевать под нос. Слова песенки долетали до Малькольма, и тот поинтересовался:

— Что за чушь ты поешь?

— Это песня наших предков.

— Хороши были наши предки!

Юноша пел вот такой незатейливый куплетик:

Лиза Борден, взяв топор,

Мать на сорок частей порубила,

А, увидев свой позор.

На сорок одну отца раскроила.

Его пение было неосознанным отражением внутренней тревоги. Халдан боялся субботней встречи и ответа Хиликс.

Как можно без содрогания вручить девушке топор, которым она должна убить своих духовных предков?

Вечером того же дня за шахматами Халдан, пытаясь вытянуть из отца нужную информацию, вместо притворства использовал искренность.

— В «Биографии Файрватера» меня больше всего удивило, как ему разрешили жениться на простолюдинке?

— Любое положение имеет свои привилегии.

— А ты — скольких кандидаток прослушал, когда собрался жениться?

— Шесть, Это нормально для математика моей области. Мне всегда нравились женщины с Востока, и будь у меня средства на полет до Пекина, ты был бы евроазиатом.

— А почему ты выбрал маму?

— Она сказала, что умеет играть в шахматы… Не пытайся меня бесить. Все равно получишь мат!

Суббота принесла в Сан-Франциско неистовство шторма. Рашн Хилл, Ноб Хилл и Телеграф Хилл вонзались в брюхо тяжелых туч, словно лемехи в чернозем. Резкие струи дождя секли воды залива, а Алькатраз совсем скрылся за пеленой влаги.

Хиликс вплыла в комнату как воплощение гимна красоте человеческой мысли, с книгами под мышкой и блеском в глазах.

— Судебный процесс по делу Файрватера прошел в ноябре тысяча восемьсот пятидесятого, его жена умерла в феврале того же года. Согласно гало-метрике браков, ей тогда было за сорок, так что она умерла не но причине естественной старости. Вполне возможно, и даже весьма вероятно, то, что вызвало ее смерть, явилось также и причиной процесса. Если она выбросилась из окна, Файрватер совершил нечто ужасное. Ты же не станешь отрицать, что самоубийство могло иметь место?

— Возможно, если исходить из логики. Она была женой человека, идеи которого могла не разделять, поскольку даже сейчас в мире не наберется и десятка людей, до конца понимающих его теорию.

— Отлично! Теперь остается личность Файрватера-II, их сына. Есть только справка, что он появился на свет и впоследствии стал математиком. Больше ни слова. Зато мы знаем, что до двадцати четырех лет он дожил вне всяких сомнений, потому что получил статус специалиста. К тому времени его родители состояли в браке двадцать восемь лет. Статистика утверждает, что большинство покончивших с собой женщин совершали этот шаг а возрасте от тридцати до тридцати шести лет, если причиной самоубийства являлось расторжение брака. Следовательно, маловероятно, что здесь виноваты идеи мужа. Какое это имело значение, если работы Файрватера принесли ему, а следовательно и ей, всемирную славу? Остается предположить, что она покончила с собой из-за чего-то другого.

Что мог такого совершить Файрватер, чтобы его жена выбросилась из окна, а Папа попытался отлучить от Церкви? Какой проступок мог склонить лизать ударившую его руку? Чем могло быть вызвано такое раскаяние, что Паса Леон поверил в его покорность и принял раскаявшегося грешника в лоно Церкви?

Хиляке встала с дивана, в волнении прошлась по комнате и обернул; к Халдану.

— Существует только одно логичное объяснение: убийство. Файрватер убил собственного сына. Вспомни:

«Теперь тебя не мне беречь по праву,

Я приготовлю сладкую отраву.»

— Но, Хиликс! — возмутился юноша. — Ты обвиняешь в извлечений личной сиюминутной выгоды самый беспристрастный и гениальный ум Земли!

Девушка покачала головой.

— Для тебя, он — бог. Ты считаешь его святым. Я допускаю существование у нас цензуры. Наберись и ты смелости и прислушайся к голосу разума!

— В подтверждение твоей версии могу сообщить, что Папа Леон был истинным филантропом, но именно здесь логика и подставляет ножку. Если бы Файрватер убил собственного сына, он наверняка был бы отлучен.

— Но не в случае возникновения официальных сомнений, — Хиликс сделала ударение на слове «официальных», — которые обеспечили бы Файрватеру поддержку Социологии и Психологии. Юрисдикция — их удел, так же, как мораль — дело Церкви. Вот если бы, например, он напустил в бассейн пираний, не предупредив об этом сына… Улавливаешь мысль?

— Да, — согласился юноша, — Но Социология и Психология не выступили бы против Церкви из одной защиты законности!

— Нет? Как бы не так! — вскипела девушка. — Что для них жизнь одного полукровки-работяги? Ничего! А для Церкви его смерть дело принципиальное! Теперь предположим, что Социология и Психология выступили не столько в защиту Файрватера, сколько для того, чтобы сокрушить Церковь! И что, если они выступили против осуждения, как против дела, сфабрикованного Церковью, а остальное нужно было, как предлог? Какие выгоды они из этого извлекали?

На то же самое намекал и отец, знавший значительно больше Хиликс. Любопытство Халдана достигло апогея, когда Хиликс подошла к дивану и взяла в руки книгу.

— Я отметила здесь один абзац. Вот послушай:

«Конклавом в феврале тысяча восемьсот пятьдесят второго года произведено следующее разделение власти: Церковь обретает полную духовную власть над иноверцами…» Ты, наверное, знаешь, что в первой половине девятнадцатого века еще оставалась маленькая кучка буддистов и фарисеев?.. «Полицейская власть отходит к Министерству Психологии, а судопроизводство будет в ведении Министерства Социологии.» Эта перестановка скорее всего была прямым следствием процесса Файрватера.

Юноша откинулся на спинку дивана. Хиликс все разложила по полочкам, но интуитивно, по-женски. Она сначала выдвинула версию, и только потом искала аргументы в ее защиту, вместе того чтобы собрать факты и тогда делать выводы.

— Все созданное Файрватером говорит о том, что он был величайшим гуманистом, — настаивал юноша. — Такой человек не способен убить!

— Гуманистом?!

Хиликс присела на край стола против Халдана, словно уговаривая прислушаться к смыслу ее слов.

— Когда мы были детьми, нас заставляли смотреть приземления и отлеты кораблей на Ад. Ты помнишь те серые глыбы металла, падающие с неба? Помнишь пилотов, шагающих прямо на кинокамеры, угрюмых и подавленных, похожих на доисторических ящеров? Помнишь прячущих под капюшонами лица Серых Братьев, которые, голося литургии, провожали живые трупы по длинному трапу корабля? Помнишь тот глухой стук, с которым, словно могильная плита, закрывался люк? Помнишь те счастливые минуты нашего детства? Маленькие прививки страха, телевизионные программы, которые нас заставляли смотреть, хотя потом мы с криком просыпались среди ночи. Эти корабли с их экипажами — все это придумал Файрватер. И ты называешь его гуманистом?

— Хиликс, — примирительно возразил Халдан. — Ты смотришь исключительно с точки зрения маленькой напутанной девочки. Даже ребенком я никогда не боялся смотреть на корабли, потому что для меня это были не корабли на Ад, а корабли к звездам. Файрватер создавал их не для ссылки узников. Он подарил их человечеству, как трамплин к звездам. Однако Три Сестры — Социология, Психология и Церковь — запретили полеты. Фай? ватер сделал единственно возможное: спас корабли и остатки команд. Это отвратительные для тебя астронавты — духовные братья поэтов-романтиков. Корабли «Харон» и «Стикс», проходящие сквозь волну времени между Землей и Арктуром — вот наследство Файрватера. Если когда-нибудь м отважимся на то, на что отважились наши предки, эти корабли вознесут нас к звездам!

— Халдан, ты чудесный и удивительный парень, но ты не можешь объективно судить о Файрватере.

— Предположим, пусть так… Я принимаю твою версию, что Файрватер убил сына. А ты можешь тоже быть объективной?

— Конечно.

Он медленно заманивал ее в ловушку.

— И ты способна трезво мыслить о собственной смерти?

— Не хуже любого мужчины!

— Со всем своим знанием романтической любви, ты поверишь мне, если я скажу, что люблю тебя и готов за тебя умереть?

— Это одна из доктрин любовного культа. Я, конечно, верю тебе, но не хочу, чтобы ты доказывал это.

— И ты способна на самопожертвование?

— Думаю — да, и честно призналась бы, будь это не так.

Своими ответами она сама загнала себя в ловушку софистики, и Халдан захлопнул дверцу.

— В таком случае, я прошу тебя о таком же самопожертвовании. Призови в свидетели объективность, которой так гордишься, и выслушай меня.

Холодным и бесстрастным голосом он представил ей свой план, как связать их категории и пожениться. Юноша впервые детально излагал Хиликс свою математическую теорию эстетики применительно к литературе. В самом начале, заметив беспокойство и грусть в глазах девушки, он сообразил, что Хиликс отлично понимает смысл теории. Несмотря на обилие математических терминов, девушка слушала внимательно и сосредоточенно. Только однажды, когда он объяснял математические эквиваленты частей речи, она прервала его, спросив глухим, придушенным голосом:

— Какие понятия ты отводишь для независимых знаменателей?

Халдан ответил и тут же перечислил дисциплины, необходимые ей для степени магистра, а затем и доктора, чтобы связать категории и создать принципиально новую. Его монолог длился полтора часа.

Хиликс отвернулась и глядела в окно на залив, купающийся в сиянии солнца, омытого дождем.

— «Темно, темно, хоть яркий полдень».

Она с печальной отрешенностью обернулась к Халдану.

— Я хотела распахнуть перед нами двери. Хотела подарить этой старой, измученной планете последнюю светлую любовь. Думала, что хоть ненадолго любовь зацветет в пустыне. Но в оазисе прятался тигр… Для нас, поэтов, на Земле давно слишком холодно. Ничего удивительного, что угас огонь, согревавший нас. Я сама виновата. Разожгла в тебе пламень, ища вдохновения, а теперь чувствую, как сама сгораю в нем.

Могу ли я отречься от праха моих предков и храма моих богов? Да, потому что не собираюсь ради удовлетворения гордости попирать чувства. А ты… Если твой план провалится, будешь сослан на Ад. А если удастся, машины заменят очередную группу людей.

— Но если он удастся, мы с тобой будем вместе до самой смерти.

— Я люблю тебя всем сердцем и душой и не могу руководствоваться одним холодным рассудком. Это вопрос моей жизни. Я согласна.

Обошлось без церемониального поцелуя. Халдан с облегчением откинулся на спинку дивана. Свершилось! Система сработала, однако к чувству облегчения примешивалась грусть. То же самое, вероятно, чувствовал Колумб, пройдя Геркулесовы Столбы, или Иванова, когда смотрела на уменьшающуюся родную планету — неотвратимость, приправленную страхом.

Он решительно взглянул Хиликс в глаза.

— Я должен кое-что разузнать. Имеет ли право основатель новой категории сам устанавливать генетические критерии? Теоретически так должно быть, но если это не так, нам остается только проклясть Бога и умереть.

— Как ты узнаешь?

— Спрошу отца.

— Если раскроется наш план, он запретит тебе со мной встречаться, — предупредила девушка. — И тогда последние влюбленные в мире так и не познают любовной услады.

В тот день, занятый своими мыслями, он не обратил внимания на предупреждения Хиликс. Только много позже, во время рождественской разлуки, он вспомнил все сказанное ею и обнаружил в ее словах страсть и обещание.

Хиликс прислала его отцу из Сосолито рождественскую открытку с пожеланиями всего наилучшего, тем самым давая понять юноше, что все время думает о нем. Сам Халдан подарил отцу бутылку джина, и этим закончились его рождественские приобретения. Неделю перед Рождеством и неделю перед Новым годом Халдан провел за чтением.

Он перечитал все произведения Мильтона, помня язвительное замечание Хиликс: «Этот невозможный Джон Мильтон» — и, испытывая интерес к поэту, вызвавшему ее пренебрежение. Халдану доставили удовольствие возвышенные фразы и высокопарный слог той эпохи, а образ Люцифера в «Потерянном рае» просто восхитил. Это был истинный герой!

Не вызывало сомнений, что сейчас подобное произведение было бы попросту запрещено, но Мильтон писал свой эпос задолго до того, как Линкольн добился политического приоритета Объединенных Наций. Тогда еще было преждевременно применять к поэме такие эпитеты, как «измена» или «идеологические отклонения», и она был причислена к классике, а Сатана сохранил за собой статус Князя Тьмы.

В процессе знакомства с Мильтоном, Халдан наткнулся на строку «Темно, темно, хоть яркий полдень» и вспомнил, как ее произнесла сраженная его предложением Хиликс. Захотелось позвонить и осведомиться сладким голосом:

— Зачем прибегать к помощи поэта, которого терпеть не можешь?

С отцом Халдан вел себя очень осмотрительно, был на удивление послушным и кротким, постоянно играл в шахматы и проигрывал десять процентов всех партий. Наконец в воскресный вечер после Нового года, накануне возвращения в Университет, он решил, что настала пора сполна получить по чеку за свое примерное поведение.

— Папа, бывают случаи, когда генетики смешивают категории? — спросил он за партией в шахматы.

— Если возникнет необходимость. Помню, у нас были серьезные неприятности с межпланетными космонавтами, которые подхватили космическое сумасшествие. Тогда генетики скрестили женщину-математика и бегуна на длинные дистанции, частота пульса которого была вдвое меньше, чем у нормального человека, а нервная система — как у черепахи. В результате селекции должен был получиться некий апатичный математик. Их спаривали трижды, и каждый раз рождалась нервная черепаха. Самка так привязалась к своим отпрыскам, что покончила с собой, когда последнего усыпили, а производитель гак и продолжал заниматься бегом.

Халдан на мгновение задумался и походил конем.

На доске сложилось такое положение, что он мог дать отцу мат в три хода и, несомненно, отец это видел — он попытается связать коня, когда главную угрозу несет слон, до сих пор стоящий на исходной позиции.

Как и предполагал Халдан, отец сделал ход, защищаясь от коня.

Халдан выдвинул слона.

Старик начал лихорадочно искать способ отразить атаку сына.

— А ты ничего не слышал о смешении категорий по личному желанию специалиста? — спросил Халдан, воспользовавшись замешательством отца.

— Файрватер — единственный известный мне случай.

Старик, оставив сына ни с чем своим ответом, вновь задумался над ситуацией.

Халдан подступил с другой стороны.

— А если бы два челна одной группы, но разных категорий, для пользы дела должны были быть в тесной спайке…

— Социологи знали бы об этом!

— …удовлетворили бы они просьбу этих специалистов?

Вопрос прозвучал. Халдан задал его напрямик, но как бы небрежно. Ответа пришлось ждать безумно долго, к тому же он оказался неполным:

— Возможно. Все зависит от обстоятельств.

Отец защитился от слона.

Халдан походил конем.

— Шах!

Халдан-III облизнул сухие губы и задумался над следующим ходом. У него был единственный выход. Надо было жертвовать ладью и выводить королеву, делая шах королю сына, тогда тому придется жертвовать коня.

Халдан с нетерпением ждал мимолетной полуусмешки, свидетельствующей, что отец нашел решение. Как только она появилась, он задал свой вопрос:

— А если бы антрополог наткнулся на что-нибудь из области примитивной культуры, что, по его мнению, могло бы внести существенный вклад в науку? То есть, если бы его исследования затронули область социальной антропологии, мог бы он получить разрешение на брак со специалисткой по социологии?

— Если бы! Если бы! Куда ты, черт возьми, клонишь?

Внимание Халдана-III переключилось с шахмат на сына: лицо побледнело, глаза загорелись гневом.

— Ради бога, папа, я задаю тебе чисто гипотетический вопрос, а ты сразу приходишь в бешенство!

— Ну так я дам тебе чисто гипотетический ответ. Если бы просьба вытекала из настоятельной государственной необходимости, она была бы рассмотрена. Однако, если бы возникла хоть тень сомнения, что причиной просьбы является личная заинтересованность одной из сторон, было бы произведено тщательное расследование, дабы выяснить, нет ли здесь регрессивных тенденций. Если атавизм специалистов обнаружится, они будут деклассированы и подвергнуты Стерилизации по Государственному Указу.

Любой специалист, подавший такого рода прошение, все равно что подписывает себе смертный приговор. Риск удваивается, если речь идет о связи с особой другой категории. И утраивается, когда один из них специалист по точным наукам, а другой — гуманитарий. Деклассация и Стерилизация были бы предрешены, если в игру оказались замешаны математика и поэзия!

Итак, отец знал!

Все прежние обиды на отца зашевелились в душе юноши, но осторожность взяла верх.

— Это довольно подробный ответ на гипотетический вопрос, — проговорил он как можно равнодушнее.

— Я не люблю, когда человек юлит. Твоя мать считала меня упрямым ослом, а я всего-навсего был слишком добрым. Поэтому прислушайся к моему доброму совету: забудь о Хиликс!

— При чем здесь она?

— Не строй из себя невинность! Неужели ты действительно думал, что меня не удивит твой внезапный интерес к поэзии и знаки внимания ко мне, как раз тогда, когда эта Сафо со счетами под мышкой прямо-таки вломилась в мой дом? Эпическая поэма о Файрватере — ловкий ход!

Сарказм в голосе отца сменился заботой о сыне.

— Послушай меня, сынок. Генетические законы охраняют всех нас. Если бы не они, юные соплячки, разомлевшие от нежных слов любого носителя спермы, непрерывно рожали бы дефективное потомство! Мы и так по горло сыты их внебрачными ублюдками.

Генетические законы охраняют тебя. Кустарное производство не может составлять конкуренцию автоматизированной линии, и тот, кто идет за шерстью в овчарню, втридорога платит за третьесортный товар.

Закон охраняет и меня. Я не хочу, чтобы династия Халданов заканчивалась красным иксом только потому, что мой сын никудышный купец на рынке невест.

Халдана возмутило, что человек, способный променять алмаз на пятнадцатицентовую побрякушку, судит о его покупательских способностях.

— Ты, кажется, больше беспокоишься о династии, чем обо мне!

— Конечно! И ты, и я — всего лишь частички континуума, но наша фамилия кое-что значит.

— А может, я совсем не хочу быть цифрой в числовом ряду? Может, я хочу быть их суммой?

— Боже мой, какая самонадеянность! Будь ты ребенком, меня позабавил бы твой лепет. Если у тебя нет ни капли уважения к своей династии, подумай хотя бы о своем разуме! Будет преступлением против человечества, если ты собственноручно лишишь общество его услуг!

— У меня есть серьезные сомнения в справедливости этого общества. Получается, все, что я ни сделаю для него, будет преступлением против меня самого!

— «Серьезные сомнения»! Да кто ты такой, чтобы ставить под сомнение справедливость общества? Тебе только двадцать лет. Не эта ли соплячка вбила тебе в голову подобные бредни?

Халдан, бледный как полотно, поднялся, едва владея собой.

— Не называй ее соплячкой!

— Сказать тебе, какое слово для нее больше всего подходит?

Халдан тихо отступил от стола. Без слов задвинул стул на место. Молча ушел в библиотеку, собрал свои книги и сложил их в ровную стопку. Потом крепко перевязал их, соорудив из ремня подобие ручки.

После этого он достал из шкафа свой плащ, взял книги и направился к выходу.

Отец поднялся и пошел следом.

— Ты куда?

— Надо поскорее убираться отсюда, пока я не свернул тебе шею.

Халдан-III неожиданно смягчился.

— Послушай, сынок. Прости мой гнев. Я не имею ничего против этой девушки, но то влияние, которое она на тебя оказывает… Мне самому было приятно ее общество, но она не такая, как мы. Она еще не старая, но она, я знаю это, никогда не была молодой. В своей доверчивости ты позволил ей завладеть собой, как Самсон Далиле. Я боюсь за тебя. Ты — мой сын, единственный наследник.

— Отец, мы никогда не договоримся. Да, я твой наследник. После меня придет следующий Халдан с очередным порядковым номером. Мы — детали компьютера! Гуманизм Файрватера проявился в иронии, когда он сделал богом гигантский компьютер!

Какова наша цель? Куда мы идем? Неужели мы — члены лучшего общества на лучшей из планет!

— А ты разве не веришь в это?

— Теперь нет.

Халдан-III опустился на диван. На его лице отразилась растерянность.

— Это она тебя одурманила.

— Ничего подобного. Она только задавала вопросы, а ответы я находил сам. Общество, эта счетная машина, обесчеловечила все, даже наши с тобой отношения. Но я одолею эту машину. Файрватер смог это сделать, значит, смогу и я!

— Сядь! Я должен тебе кое-что рассказать.

Несмотря на внешнее спокойствие, с каким это было сказано, в голосе отца было нечто такое, что заставило юношу подчиниться.

— Ты думаешь, последним честным человеком был Файрватер? Папа Леон-XXXV — вот последний честным человек.

Старик замолк, собираясь с мыслями. Взгляд его уткнулся в какую-то далекую точку, дыхание стало прерывистым.

— Я открою тебе государственную тайну. У Файрватера с той простолюдинкой родилось чудовище — Файрватер-II, принесший Земле больше зла, чем любое бедствие со времен Голода. Несмотря на то что Файрватер-II был подлым и злым негодяем, Папа Леон хотел отлучить от Церкви его отца за то, что тот отдал сына в руки полиции.

Какое-то время слышалось только неровное дыхание Халдана-III. Наконец старик продолжал:

— Я хочу, чтобы ты знал об этом, потому что если это не пустая бравада, и ты действительно собираешься повторить подвиги Файрватера, то должен знать, кого выбрал в кумиры.

Папа считал поступок Файрватера преступлением против морали. Он выступил против этого человека из истинно гуманных побуждений. Социологи и Психологи возражали, дескать Файрватер ставил общественный долг выше морального. И они выиграли. Папа проиграл. А Файрватер-I отправил на Ад собственного сына!

— Откуда ты знаешь?

Халдан-III внезапно преобразился; его лицо приобрело холодное надменное выражение специалиста.

— Студент, ты подвергаешь сомнению сведения члена Министерства?

— Член Министерства, я имею право сомневаться, когда в таком чудовищном злодеянии обвиняют самого Файрватера!

— Пошел вон! — взревел Халдан-III голосом, не терпящим никаких возражений.

Халдан схватил книга и бросился из гостиной, но у самых дверей обернулся. Внутри все клокотало от ярости и бешенства.

Напротив него сидел враг — несгибаемый, бескомпромиссный. Злой старик, который только лакал джин и бездарно играл в шахматы. Он ненавидел Хиликс. Ненавидел свою жену. Ненавидел сына. Ненавидел саму память о Файрватере!

Чувствуя, что мысли путаются в голове, Халдан громко спросил:

— Скажи, мать действительно случайно упала из окна, или она выбросилась?

Старик съежился на диване. Гнев сменился болью. Поверженный Халдан-III закрыл глаза и, когда сын захлопнул за собой дверь, с обреченным видом махнул рукой.

На обратном пути к Университету ярость Халдана остыла Он вдруг осознал, что сегодняшний взрыв был последней тропической бурей перед ледниковым периодом его мышления. Король умер! Халдан понимал, что все, сказанное отцом о Файрватере, правда, и Хиликс представлялась ему теперь снежной королевой, затерявшейся среди ледяного тумана Файрватер оказался не простым детоубийцей, но, что гораздо хуже, лизоблюдом, создавшим Папу, дабы снискать помилование Церкви.

Юноше захотелось молиться, но он не знал кому — среди огромной пустыни хохотали только тени ушедших богов. Он еще приспосабливался к субарктическому состоянию духа, когда внутри замерцало северное сияние и через мгновение взорвалось ослепительным блеском, от которого закипела в жилах кровь.

LV2 = /-Т/.

Если он сможет доказать это, не понадобится молиться никаким богам!

Но сияние было недолгим. Он был уверен в правильности идеи, но ни одна лаборатория Земли не располагала необходимым оборудованием, чтобы он мог доказать свою теорию на практике.

Мысли Халдана вернулись в область полярных льдов.

 

Глава шестая

Первая лекция после каникул, посвященная сопротивлению металлов, чрезвычайно утомила Халдана Он отвел для этого малозанимательного предмета утренние часы понедельника, так как в эти дни у него обычно болела голова. Сейчас, устав после бессонной ночи, он с трудом сосредотачивался на словах лектора.

Отец бесцеремонно выбил фундамент из-под грандиозной конструкции, втайне воздвигнутой им. Теперь Хиликс исчезнет, оставив его один на один с разбитыми надеждами, потому что это она, поэтесса, оказалась права в отношении Файрватера, а он, математик, ошибся. Перед глазами до сих пор лежали обломки низвергнутого божества, вероломно предавшего человечность.

Память услужливо воспроизвела искаженное болью лицо отца, Юноша ни минуты не верил, что мать могла совершить самоубийство, но обвинение должно было глубоко задеть отца, который наверняка и сейчас не перестал винить себя за давние семейные ссоры.

В лекторий тихо вошел посыльный.

— Халдан-IV, декан Брэк хотел бы увидеться с вами.

Халдан с облегчением собрал учебники и вышел вслед за ним.

Он был уверен, что отец не мог уведомить декана об атавистических настроениях сына Это компрометировало бы самого отца.

Скорее всего, следуя практике других членов Министерства, Халдан-III просто переводил сына в другой университет, чтобы «расширить его кругозор», Возможно, он даже переводил юношу в высшую металлургическую школу на Венере.

Однако у Халдана было кого просить о заступничестве. Декан Брэк не захочет отпускать одного из лучших студентов, отъезд которого скажется на средней успеваемости Математической Школы. А Халдан к тому же подкинет декану пару лишних аргументов, чтобы нейтрализовать замыслы отца.

Стиснув зубы, Халдан подчеркнуто официально вступил в приемную деканата. Перед дверьми приемной выстроилась длинная очередь студентов, но секретарша сделала знак рукой, чтобы он входил. Юноша обрадовался, что не придется долго ждать. Ему не терпелось кинуться в битву. Тем не менее декан не должен заметить самого ничтожного проявления гнева. Пришлось еще раз удостовериться, что на лице только бесстрастная маска специалиста.

В поведении декана не было и следа официальности.

— Садись, Халдан, — ласково пригласил он.

— Спасибо, сэр.

— Обычно разговор со студентами я начинаю вопросом об их успехах, однако могу с удовлетворением отметить, что твои оценки мне отлично известны.

— Благодарю вас.

Декан с трудом подбирал слова:

— Время от времени на меня возлагаются тяжелые обязанности… Да, хм… Я понимаю, то, что я скажу, очень горько. Сегодня ночью от нас ушел твой глубокоуважаемый отец.

— Как? Почему?!

— Кровоизлияние в мозг. Он умер во сне.

— Где он? Куда его увезли?

— Сейчас тело в морге Сутро. На завтра назначено отпевание в Соборе Святого Гауса. Разумеется, ты освобождаешься от занятий до конца недели.

После этих слов наступила сочувственная тишина. Наконец декан счел возможным прервать ее:

— А сейчас ты можешь получить утешение. Часовня открыта.

Халдан не нуждался в утешениях Церкви, но совет декана был воспринят его сознанием, как приказ. Юноша, ошеломленный, вышел из кабинета и направился в сторону университетской часовни.

Внутри было холодно и темно. Он преклонил колени, потом поднялся и занял место на скамье перед алтарем, над которым весело огромное распятие.

Ужасны были страдания Христа в последнем наступлении на Рим, и все-таки Иисус умер в момент своего высочайшего триумфа, смерть явилась ему из рук врагов Церкви, и она не была напрасной, а стрела, пронзившая Его грудь, была пущена не рукой сына.

Выйдя из часовни, Халдан почувствовал некоторое облегчение. Церковь оказалась той укромной норой, куда он мог заползти и зализать раны.

Вернувшись в свою комнату, Халдан упал на кровать и не вставал с нее много долгих часов.

Чуть позже пришел Малькольм и выразил соболезнование. Услышав сообщение о смерти его отца, переданное по всем телевизионным каналам, пришли с соболезнованиями и другие студенты. Шум их голосов не давал Халдану остаться наедине со своими мыслями. Его пугали приближающаяся ночь и одиночество. Поэтому он с благодарностью согласился, когда Малькольм предложил подвезти его утром в собор.

Явившись наутро в собор на улице Стоктона, юноши застали там толпу. В воздухе висел тяжелый запах множества цветов. Подавляющее большинство присутствующих составляли специалисты в области математики, лично знавшие Халдана-III, но было и несколько рабочих, которые пришли поглазеть на пышные похороны.

Погруженного в свои мысли и безучастного ко всему Халдана вместе с Малькольмом пропустили вперед. Он сел и вскоре почувствовал, как чья-то рука легко сжимает его ладонь. Повернувшись, он увидел Хиликс. Она не плакала, но в уголках глаз таилась печаль.

Появление девушки вернуло его к действительности: среди толпы Халдан разглядел и других женщин, некоторые вытирали слезы. До этой минуты юноша думал только о своем горе, и сейчас ему пришло в голову, что, возможно, он совсем не знал отца.

Эта мысль ошеломила его, но не принесла утешения, как и все эти цветы, приятели или голос священника, произносящего слова, которыми человечество издавна пыталось обмануть горе.

Во время прощания с усопшим, проходя мимо гроба, он заметил на лице отца знакомую усмешку. Некое подобие той язвительной улыбки, которую он видел тысячи раз. Так отец улыбался, когда поднимал голову от доски после объявления сыну шаха.

Выйдя на залитую солнцем улицу и вдохнув чистый воздух, Халдан распрямился и скрыл свою боль за бесстрастной маской специалиста.

— Хиликс, позволь представить тебе Малькольма-VI, моего однокашника. — Повернувшись к Малькольму он добавил: — Хиликс знала отца.

— Очень рад познакомиться с поэтессой, — любезно проговорил Малькольм, заметив Г-7, вышитое на блузе. — Я и сам время от времени почитываю стихи. Даже знаю, чем отличается хорей от анапеста. Так, значит, вы знали отца Халдана? Я вот не имел такой возможности.

— Это был замечательный человек, — заявила Хиликс, заполняя неловкую паузу общими фразами. — Его смерть будет невосполнимой потерей для общества.

— Давайте выпьем кофе, — предложил Халдан.

— К сожалению, не могу, — отказался Малькольм. — У меня экзамен. Я, правда, долго зубрил, но надо еще подучить, пока все не вылетело. Очень приятно было познакомиться, Хиликс.

Махнув на прощание рукой, Малькольм скрылся.

— Разве ты не с ним? — удивилась Хиликс.

— Я освобожден до конца недели.

— Это его родители — хозяева нашего гнездышка?

— Да.

— А он знает про нас?

— Скажешь тоже! Я единственный раз рассказал ему о тебе, когда мы только встретились в Пойнт-Со, и он давно забыл об этом… Послушай, Хиликс. Отец все о нас знал.

— Как же так?

— Он догадался.

На лице девушки отразился внезапный страх.

— Я возвращаюсь в университет. А ты иди домой и собери свои вещи. В квартире отца не ночуй, это будет тебя еще больше угнетать. Перебирайся в гостиницу.

— Мне надо с тобой поговорить. Опасности я не боюсь. Приходи, как обычно, ладно? — попросил он.

— Если я так нужна тебе, у меня нет другого выхода. Я приду, — понизив голос, пообещала девушка

Глядя вслед удаляющейся Хиликс, Халдан почувствовал себя странно одиноко среди одетой в траур толпы, выливающейся из собора. Люди останавливались, чтобы похлопать его по спине, пожать руку или пробормотать:

— Примите мои соболезнования…

Хиликс уже ждала его, когда юноша пришел на квартиру Малькольмов. Взяла за руку и усадила на диван.

— Хиликс, я убил своего отца, — выдавил он.

— Что ты несешь! По телевидению сообщили, что он умер от кровоизлияния в мозг.

— Это моя вина.

— Нет, невозможно, — содрогнулась она.

Сбиваясь и путаясь, а потом все вразумительнее, он рассказал о ссоре с отцом. Хиликс слушала молча.

— Мой вопрос о смерти матери стал для отца последним ударом. Это убило его.

— Вы оба разозлились. Ты не должен винить во всем только себя.

— Но я должен был сохранять спокойствие. Сын не может восставать против отца. Может, папа передумал бы и помог нам? Ведь не запретил же он нам встречаться. Ты и в нем пробудила древние чувства, он понял их силу.

Даже если бы отец столкнул маму с подоконника, он заслуживает меньшего наказания, чем я, своей рукой подавший ему яд.

— Не смей так говорить, даже думать об этом! — воскликнула Хиликс. — Все это не так! Вы поссорились, потому что оба были раздражены, но между вами не было ненависти. Из твоих слов он сделал вывод, что ты собираешься совершить преступление против государства. Ты ждал, что он запрыгает от радости? Не будь смешным. Это стало для него потрясением, а в его возрасте любое потрясение опасно. Его убило не твое презрение, а любовь к тебе. Это был обыкновенный несчастный случай.

— Я устал, — пожаловался Халдан. — Смертельно устал.

Слова Хиликс притупили чувство вины, пришло утомление, будто он не спал целую вечность.

— Приляг, Халдан, а голову положи мне на колени.

— Я любил его. И тебя люблю, — признался юноша, чувствуя, как рука девушки ерошит его волосы. — Но, если бы пришлось выбирать, я бы все оставил как есть, потому что без тебя… Говорят, он умер во сне. Я не верю в это. Кровоизлияние — это как молотком по голове… И все равно, это легкая царапина по сравнению с тем ударом, который я ему нанес…

Хиликс не прерывала этот хаотичный поток мыслей — сейчас Халдан был не взрослым мужчиной, а беззащитным, отчаявшимся ребенком.

Исповедь принесла облегчение, и он начал проваливаться в сон, как вдруг перед глазами возникло искаженное болью лицо отца. Он внутренне сжался и простонал:

— Это я должен был умереть!

Хиликс носовым платком отерла его лоб и шепнула:

— Единственный мой, единственный…

Ее голос сдерживал нарастающую волну раскаяния, которая вновь заливала сознание. Хиликс прижала к себе голову юноши, словно хотела защитить от внутренней бури.

Он почувствовал, как ее рука перестала ерошить волосы, но сквозь закрытые веки не увидеть, как эта рука быстрым движением расстегнула блузку. Всей своей кожей он ощутил шелковистость тела, прильнувшего к нему, и почувствовал на губах дыхание девушки, прошептавшей:

— Ну же, пей жизнь, мой малыш, мой дорогой!

И, увидев, как она изначально прекрасна и исполнена чистоты, он впервые взял ее — никогда прежде, даже в самых смелых, снах ему не представлялось такое блаженство.

Утром Халдан вернулся к занятиям.

Раскаяние долго преследовало его, пока не сменилось сожалением, словно поступок Хиликс оправдывал смерть отца.

До возвращения четы Малькольмов оставалось четыре месяца, и влюбленные проводили оставшиеся часы так же, как в тот памятный черно-белый вторник. Халдан был ненасытен — эти двое воскрешали и тут же опробовали древние ласки влюбленных. Она была его возлюбленной, он — ее любимым; в разговорах они пользовались только этими архаичными терминами.

Даже удовлетворив свою страсть, Халдан радовался простой возможности говорить с Хиликс, касаться ее и отыскивать все новые, доселе скрытые достоинства ее души.

Однако она не всегда была средоточием усладе.

Однажды, когда юноша в очередной раз восторгался ее искусством, она призналась:

— Любимый, одному из нас всегда приходится проявлять инициативу. Если бы я не воспользовалась случаем после смерти твоего отца и не обольстила тебя, мы до сих пор сидели бы на диване держась за руки.

Как-то Халдан спросил, почему она не любит Мильтона.

— Мне не нравится его негодующий тон защитника морали. Между тем грех необходим, и у дьявола лучшие аргументы. Мильтон был на стороне государственного режима еще до того, как сам режим начал существовать. Он апологет социологов!

Время стремительно мчалось, подводя их к последней совместной субботе.

В начале апреля, когда в запасе оставалось всего три свидания, Халдан, явившись на конспиративную квартиру, обнаружил, что Хиликс ждет его. Обычно первым приходил он — смахивал пыль, проверял, нет ли микрофонов, и ставил в вазу цветы, превратившиеся в неотъемлемую часть их встреч.

На улице моросило после очередного шторма. Печальная Хиликс стояла у окна и даже не помогла Халдану расставить цветы.

Юноша понимал ее настроение. Он и сам чувствовал себя не лучше. Со стены давно исчез календарь, было решено не упоминать оставшихся дней.

Покончив с цветами, он встал за спиной девушки, обнял ее и проговорил:

— Теперь я понимаю, что значит пытка сжатым временем из того глупого куплетика.

В ее глазах блеснули слезы. Она положила руку на плечо юноши и устало направилась с ним к дивану.

— Ты права, милая. Учитывая, что у нас впереди всего три свидания, мы не можем расточать их словно пара стариков, ищущих друг у друга поддержки перед неотвратимостью смерти.

Однако, вместо того чтобы ответить на его ласки, девушка лишь сжала его ладонь, не в силах оторвать взгляд от окна.

Неожиданно она заговорила, и ее голос был наполнен безграничной печалью:

— «Сжатым временем распятый, ты устал от мук.

Так прими же в дар богатый смерть из милых рук».

Халдан, я беременна.

— О, господи!

Рука, которой он собирался обнять ее, безвольно повисла вдоль тела.

Халдан почти физически почувствовал присутствие государства.

Битва с драконом в необозримом будущем, когда у него будет добрый конь, острое копье и доспехи, это не встреча с пышущей огнем бестией сейчас, когда он совершенно беззащитен.

Ситуация была безвыходной. Эта девушка с нежным телом и хрупкими косточками носила в себе свидетельство преступления, способное уничтожить их обоих.

— Ты уверена?

— Да.

Халдан встал и принялся ходить по комнате.

— Но ведь есть какие-то средства…

— Попробуй купить их в аптеке, и тебя арестуют на месте.

— Какой-то француз в свое время писал, что бег на четвереньках может вызвать выкидыш?

— Это был Руссо, — ответила она, — и там речь шла об облегчении родов.

— Вот если бы тебя поместить в центрифугу!

— Исключено, разве что мне надо было лететь на другую планету.

Тяжело вздохнув, юноша сел на диван.

— Может, прыжки с трамплина…

— С каких это пор специалистке пристало поступать, как обыкновенной циркачке?

Он на минуту задумался. Хиликс могла поехать в луна-парк, взять билет на «Американские горы», сесть в вагончик и откинуться назад, чтобы придать шейке матки необходимый угол…

— Мне кажется… — начал юноша, и только тут заметил, что если бы парчовый тигр со спинки дивана прыгнул вперед, он не попал бы лапой по носу самца косули, служившего подставкой лампы, а угодил бы ему в глаз.

— Ну, продолжай, что там тебе кажется?

— Мне кажется, это теперь не имеет никакого значения. Он встал, подошел к лампе и поднял ее. Вогнутое основание прикрывало маленький металлический предмет — он лежал на столе, не больше тарантула, но намного опаснее его. Все, о чем они говорили, передавалось в нужное место, вне пределов квартиры.

Где находилась приемная станция? На соседней улице? В соседнем доме? А может, за стенкой?

Где бы ни сидел оператор, он услышал, что лампа поднята. Услышал, что юноша зажал микрофон в руке и несет к одному из боковых окон, и, наконец, услышал треск, когда микрофон разбился о тротуар восемью этажами ниже.

— Зачем ты это сделал! — Теперь они обвинят тебя в преднамеренной порче государственного имущества. Уж они постараются сделать так, чтобы ты пожалел об этом!

Гнев к страх сменяли друг друга, а он стоял перед нею, внешне совершенно спокойный, и готовился сказать прощальные слова единственному любимому существу.

Он сознавал, что в теперешнем состоянии девушка запомнит немногое, и конечно все забудет, если он не облачит свои мысли в хорошо знакомую ей высокопарную форму. Тогда, возможно, она навсегда сохранит их в памяти. Поэтому, с вдохновением, порожденным отчаянием, он проговорил:

— Я пожалею о том, что сделал? Нет! Никогда я не раскаюсь в своем поступке и не сдамся, даже в руках палачей. Я буду гордиться им!

— Но что нам делать, Халдан?

— Любимая, не знаю, какую дорогу выберешь ты, но я решил бороться. Бороться на Земле, бороться в шахтах Венеры, а если понадобится, то и среди льдов Ада. И я не сдамся! Может, я не кузнец собственного счастья, но я хозяин своего разума и не отступлю, не отдохну, пока мы не построим на Земле царства свободы… — голос юноши упал — и или смерти!

С бледным от гнева лицом он сел рядом с девушкой, раз за разом ударяя кулаком о ладонь.

Живой ум Хиликс сразу уловил суть. Прижавшись к нему и гладя его по волосам, она проговорила:

— Ты такой умный и смелый! Я не в силах изменить твое решение, но если бы даже смогла поднять руку и приказать улике, которую ношу в себе: «Прочь, пятно позора» — мое сердце кричало бы: «Останься!» — потому что рука моя хотела бы не ударить, а сшить из света звезд детское приданое, красивее которого никогда не было…

О, я варила бы тебе кофе и пекла рогалики, и подавала тебе днем чай, а вечером — какао. Когда «буду далеко-далеко, вспоминай меня хоть иногда.»

Голос ее дрогнул, и больше она не смогла ничего сказать.

У Халдана в горле тоже стоял ком, но он собрал все силы и, обернувшись к Хиликс, произнес:

— Помни! И я всегда буду помнить наш апрель и смех сквозь слезы. Ты пришла ко мне во мраке, неся с собой блаженство. Из пряжи той ночи сотканы сны, и наша встреча дарит мне веру, что смерть тоже всего лишь приятный сон… Ты навсегда останешься в моем сердце, будешь идти своим легким танцующим шагом, такая же прекрасная, милая и веселая, потому что ты, Хиликс — королева всех женщин, разделившая мое ложе. Для меня ты никогда не состаришься.

Они исступленно приникли друг к другу, лепеча обычный любовный вздор, рождающий иллюзию тихого семейного счастья, навсегда разрушаемого обществом.

Для двух полицейских и женщины-инспектора, вошедших в квартиру, разговор влюбленных показался воркованием свихнувшихся голубков.

 

Глава седьмая

Полицейский участок в Эмбаркадеро был почти пуст, когда полицейские привели туда Халдана Было слишком рано для свозимых сюда пьяниц, но в воздухе висел их тяжелый запах. Уборщик мыл пол смоченной в дезинфицирующем растворе шваброй, запах алкоголя заглушался еще более отвратительным запахом дезинфекции. Кроме Халдана там был всего один штатский — долговязый тип в теплом полупальто, забравшийся на лавку с ногами, чтобы не мешать уборщику. Он читал томик какого-то карманного издания.

— Поймали птенчика, гражданин сержант, — доложил человеку за письменным столом один из полицейских, арестовавших Халдана.

— Имя и генетический код? — спросил сержант, окинув юношу холодным, рыбьим взглядом, каким обычно специалисты смотрят на пролетариев.

Халдан, в свою очередь спрятавшись за маской специалиста, назвал свой код.

— По какому поводу он арестован, Фроули? — спросил сержант полицейского.

— Подозрение в сожительстве и оплодотворении женщины другого класса. Девчонку мы отвезли на врачебную экспертизу. Данные поступят вечером.

— Отправьте его в камеру и составьте рапорт, — приказал сержант.

— Одну минутку, гражданин сержант. — Долговязый слез со скамьи и подошел к ним. — Могу я задать несколько вопросов арестованному?

— Конечно, Генрих, — ответил сержант, — он принадлежит обществу.

Штатский вытащил из кармана блокнот и огрызок карандаша. Под полупальто мелькнула блуза. Халдан успел разглядеть заляпанную пивом или соусом представительскую эмблему четвертого класса

На лице штатского сквозь веснушки пылал нездоровый румянец. У него была рыжая шевелюра и отвратительно торчащий кадык. В уголках тонких губ скопилась слюна, а исходящий изо рта аромат виски заглушал запах дезинфицирующего раствора Будь он собакой, за круглую форму голубых глаз его причислили бы к кокер-спаниелям. Однако он не был собакой — он был газетным репортером.

— Зовут меня Генрих, я представляю «Обсервер».

Он произнес это с таким задумчивым видом, будто его работа действительно была поводом для размышлений.

— Ну и что? — спросил Халдан.

— Я случайно услышал ваш генетический код и имя. Еще один М-5, тоже Халдан, умер в этом году второго или третьего января. Халдан-III, насколько я помню. Это что, ваш отец?

— Да.

— Ужасно жаль, что он умер. Он бы мог вам помочь. Вы не согласитесь сообщить мне имя и генетический код девушки?

— Зачем?

— Вы избавили бы меня от лишней работы. Я, конечно, могу получить информацию от сержанта, но он все узнает только поздно вечером. Бели вы не скажете, мне придется ждать. Сюда не часто заглядывают специалисты. Тем более по обвинению в оплодотворении, вот вам и тема для передовицы.

Халдан хранил молчание.

— Есть другая причина, более важная, — продолжал репортер, — Я занимаюсь не только сбором материала, но и сам пишу статьи. Ваша история попадет к читателю в том виде, в каком я ее подам. Все зависит от меня. Я могу изобразить вас этаким интеллектуалом, по рассеянности забывшем об осторожности — пролетарии будут в восторге. Для них удовольствие, если специалист сваляет дурака.

С другой стороны, я могу представить вас, как положительный типаж, который избрал риск, потому что страстно желал этой девушки и решил: «К черту, ведь даже руку не подают в перчатке!». В этом случае для черни вы будете героем.

— Какое мне дело до того, что обо мне подумает чернь?

— Сейчас никакого. Но через две недели это может иметь огромное значение. Ведь через две недели вы станете одним из них.

Откровенность и логика репортера понравились Халдану. Генрих принадлежал к К-4, категории, всего каких-нибудь десять лет назад причисленной к специалистам, и жизнь его наверняка была не сладкой. День за днем просиживать в полицейских участках, наблюдая подонков общества и пытаясь соткать для читателя многоцветное полотно, пусть не слишком красивое, но, по крайней мере — интересное.

Генрих конечно сочувствовал несчастным, с которыми сталкивался — запах виски, исходящий от репортера, лучше всего свидетельствовал о его внутренних противоречиях.

Халдан увидел, что имеет дело не с бездушным представителем журналистской братии, а с нормальным человеком, одолеваемым своими заботами, который, как щитом, прикрывается своей профессиональной гордостью. А когда гордость не спасает, прибегает к алкоголю. Впервые в жизни юноша почувствовал симпатию к почти незнакомому человеку.

— Генрих, а почему ты так торопишься домой? — дружелюбно спросил он, отбросив официальность.

— У меня жена. Она простая женщина, но очень беспокоится за меня. Говорит, что я слишком много пью. У нее сегодня день рождения, вот я и хочу сделать сюрприз, и хотя бы разок прийти к ужину вовремя.

— Генрих, я не могу позволить, чтобы жена ждала тебя в день своего рождения.

Халдан сообщил репортеру имя и генетический код Хиликс.

— Только обойдись с ней помягче в своей статье. Доброта — единственное ее преступление.

Несоблюдение принятых форм в разговоре со специалистом было бестактностью, а просьба о сострадании, даже по отношению к третьему лицу, граничила с фамильярностью и была проявлением сентиментальности. Халдан вовсе не собирался ни о чем просить, но ощутил тайную поддержку этого худого человека.

Юноша сочувствовал репортеру — и это рождало ответное сочувствие Журналист пожал руку молодого человека.

— Удачи, Халдан.

Возникшие симпатии не ограничились дружеским рукопожатием. Взглянув э сторону сержанта, Халдан обнаружил, что в его взгляде исчезла враждебность. Полицейский Фроули положил ему на плечо руку и почти ласково пригласил:

— Пойдем, сынок.

Он проводил заключенного до камеры, отпер дверь. Внутри были стул, нары и стол, на котором лежала Библия; стены оклеены обоями. Если бы не решетки на окнах, это был бы обычный гостиничный номер.

Халдан обернулся к Фроули.

— Как вы о нас узнали?

— Нам сообщил твой приятель, Малькольм. Позволив тебе воспользоваться квартирой, он испугался обвинения в пособничестве. Я не должен тебе этого говорить, но ты не такой, как другие специалисты Ведешь себя, как нормальный парень.

В ушах еще звучал сомнительный комплимент полицейского, когда Халдан, усевшись на краю нар, стаскивал ботинки.

Арест явился трагедией, но два события придали юноше сил. Одно из них произошло в полицейском участке — ему удалось перебросить шаткий мостик между собой и другими людьми.

Другое событие произошло раньше, еще в квартире, когда инспектор уводила Хиликс. В последний раз взглянув на любимую, он не увидел в ее лице следов страха или беспокойства. Лишь гордость и ликование, словно ее возлюбленный был святым, и она радовалась возможности разделить… ним мученичество.

Много месяцев юноша не спал так крепко, как этой ночью, и проснувшись поутру совершенно отдохнувшим, он с аппетитом приступил к завтраку.

Для его сознания наступил второй этап ледникового периода, но Халдан очень медленно привыкал к холоду. Чувства и заботы задевали его не больше, чем мертвеца. Отчаяние без тени надежды оказалось хорошим лекарством от боли.

Через час после завтрака дверь открылась, и в камеру, словно веселый порыв ветра, ворвался молодой улыбающийся блондин с папкой. Он тут же протянул руку и представился:

— Я — Флексон-I, ваш адвокат.

Поднявшийся с нар Халдан еще пожимал протянутую руку, а Флексон уже бросил папку на стол, одновременно придвигая ногой стул и устанавливая его напротив юноши. Он уселся на него еще до того, как Халда: успел занять свое место на нарах.

В поведении защитника не было ни одного лишнего движения. Халдан подумал, что ни у кого не встречал такой координации движений.

— Прежде чем мы приступим к делу, я хочу немного рассказать о себе. От вас этого совершенно не требуется. Я встал в четыре утра, чтобы ознакомиться с полицейским протоколом и вашим досье. Вы первый специалист, чья защита мне поручена. У нас в окружном суде не часто слушаются дела специалистов.

Итак, я — Флексон-I. Мой отец служил судебным курьером в Сан-Диего, а когда я проявил юридические способности, власти решили дать мне шанс. Я был допущен к конкурсному экзамену в Университет и занял третье место из пятисот сорока двух абитуриентов. Так что перед вами основатель династии.

Выслушав биографию Флексона, Халдан смущенно улыбнулся.

— Примите поздравления от звезды закатившейся — гнезде восходящей.

— Недопустимое легкомыслие. — Лицо Флексона стало серьезным. — Почему? Да потому, что вы не должны недооценивать серьезность ситуации. Судя по вашим словам, общественное положение вас больше не волнует. В вашем кругу специалистов второго или третьего поколения, частенько пренебрегают своими обязанностями по отношению к обществу. Мы должны все силы отдавать нашему государству. И тем не менее даже в нашем округе, некоторых судей чаще можно встретить на теннисных кортах, чем в суде.

Вот возьмем вас! Наглядный пример! Несмотря на то что государство выделило студентам столько публичных домов, вы посягнули на девушку другой категории и — клянусь льдами Ада! — даже не воспользовались противозачаточными средствами! Девушка тоже хороша! Вы оба сделали все, чтобы предстать пред судом!

— Значит, она действительно беременна?

— Да. Вы обвиняетесь в оплодотворении.

— Вы виделись с Хиликс и говорили с ней?

— Зачем? Я защищаю вас. Почему я должен беспокоиться еще о ком-то?! Возвращаюсь к нашему делу; ваша виновность не вызывает сомнения. Оплодотворение — лучшее доказательство того, что сожительство имело место. Горькая ирония вашего положения в том, что оплодотворение является только результатом, однако в данном случае, оно же — прямое доказательство совершения преступления.

Через неделю, может через десять дней, в зависимости от того, сколько дел сейчас на рассмотрении, вы предстанете перед судом. Перед процессом с вами проведут беседы четверо присяжных: социолог, психолог, священник и, конечно, математик, так как в состав присяжных всегда вводится представитель категории обвиняемого. Наша задача — настроить их приязненно по отношению к вам.

— Зачем беспокоиться о присяжных или даже о судье, если известно, что я виновен?

— Хороший вопрос. Вижу, вы начинаете думать. Моя задача — добиться для вас минимального наказания. Как говорится у нас, юристов, деклассация тоже имеет свои классы. Держу пари, вы будете приговорены к стерилизации и деклассированы в рабочие. Минимальное наказание означает теплый утолок на Земле, вместо урановой шахты на Плутоне. Ставка довольно высока. Мой план защиты имеет две фазы. Во-первых, мы представим суду все смягчающие обстоятельства, какие удастся собрать. После этого я представлю вас суду в таком выгодном свете, что присяжные сами выступят в вашу защиту.

А теперь я хотел бы задать несколько вопросов — первый, в общем-то из любопытства, однако надеюсь из вашего ответа почерпнуть что-нибудь важное. Почему, черт побери, вы не пользовались противозачаточными средствами?

Невольно подчинившись стремительному темпу адвоката, Халдан вкратце изложил то, что произошло после похорон отца.

— Мы оказались неподготовленными, — закончил он беспомощно.

— Отлично! — обрадовался Флексон. — Это важный момент. Потеряв отца, вы были подавлены горем. Искали утешения и обратились за ним к девушке. Никакого заговора против генетических законов не было.

Согласно показаниям вашего соседа по комнате Малькольма, вы встретились с девушкой на похоронах. Раз она пришла проститься с вашим отцом, значит, была сильно к нему привязана. Естественно, вы кинулись друг другу в объятия, ища утешения и успокоения в столь горестный для вас момент.

— Весьма сожалею, что приходится разрушать такую красивую версию, но все было не так. После смерти отца я был в состоянии шока, и Хиликс действительно хотела меня утешить, но сама она в утешении не нуждалась.

— Интерпретация выводов, в силу обстоятельств, всегда субъективна. По вашему мнению, девушкой руководствовало беспокойство за вас, а не скорбь после смерти вашего отца? Я вижу это несколько иначе, и моя версия более приемлема для суда. Близость, во время которой дело дошло до оплодотворения, должна выглядеть совершенно случайной, — объяснил Флексон. — Вообще — никаких упоминаний о личных симпатиях. Это только лишнее доказательство атавизма. Уж лучше чистый секс. Дальнейшие встречи можно оправдать тем, что вы отведали чего-то нового, свежего. Девушка оказалась непохожей на женщин, с которыми вы имели дело в государственных публичных домах… Минутку! — Адвокат оборвал свой стремительный монолог. — Когда умер ваш отец?

— Третьего января.

— Но девушка только на втором месяце беременности, а сейчас у нас апрель! Вот чертовщина! Кто из вас должен был предохраняться? — Вы или она?

— Она. Так это выглядело менее… нескромно…

— Не справиться с такой мелочью! Если бы не ожидающее ее наказание, готов присягнуть, она изо всех сил тащила вас на эшафот! Ну что ж, это нисколько не противоречит моей версии, просто вместо глубокой скорби у нас будет совершеннейшая глупость. Из этого ясно следует, что вы были интеллектуально неспособны составить заговор… Возможно, еще очко в нашу пользу.

Флексон, казалось, забыл о своем клиенте. Удобно откинувшись на спинку стула, он обдумывал линию защиты, которая вызывала у юноши омерзение не меньшее, чем само обвинение.

До сих пор он был убежден, что Хиликс забеременела в первый день их близости.

Неожиданно Флексон нагнулся вперед и сверлящим взглядом уставился на Халдана.

— А теперь вопрос на сто очков. Зачем вы выбросили микрофон в окно?

— Я решил, что полиция услышала достаточно. Какой смысл оглашать завещание, если все равно нет наследников.

— Вы только усугубляете свое и без того безрадостное положение, — резко произнес Флексон. — Я хочу знать правду! Зачем вы выбросили микрофон?

— Ну хорошо. Я был в бешенстве. Это случилось само собой, непроизвольно.

— Теперь уже больше похоже на правду. Возможно, сама правда окажется для нас с вами не совсем подходящей, но мы должны ее установить, чтобы придать нужную форму. Итак, прошу ответить еще раз: зачем вы выбросили микрофон?

— Из ненависти!

— Но ведь это неодушевленный предмет. Как можно испытывать ненависть к неодушевленному предмету?

— Я испытывал ненависть к тому, что он олицетворял!

— Наконец-то мы добрались до сути! Вы ненавидели микрофон как символ государственной власти. Такая правда нас не устраивает. Повреждение микрофона — тягчайшее ваше преступление. Хотя любое из них не выдвинуло бы вас на соискание премии Министерства Социологии за добропорядочное поведение.

— Это был душевный порыв, а вы ищете в нем неизвестно что, — запротестовал Халдан.

— Я ничего не ищу, меня беспокоит, что подумает присяжный психолог. Эти люди думают не так, как мы. Их мысли — цепь рассуждений, объединенных по непонятному принципу.

Если бы вам было предъявлено обвинение в изнасиловании и массовом оплодотворении сорока женщин сорока различных категорий и в придачу вы имели привычку потирать руки, психолога заинтересовало бы не само насилие, а ваша привычка. И, клянусь Богом, исходя из этой привычки, он воздвигнул бы для вас величественный эшафот! Можете мне поверить — с микрофоном дело обстоит скверно! Конечно, мы еще посмотрим, что тут можно предпринять.

Флексон хлопнул в ладоши, как будто хотел покончить с этой неприятной темой, встал и подошел к окну. Какое-то время он молча смотрел на улицу.

Внезапно он повернулся, приблизился к нарам и снова сел.

— Кое-что начинает проясняться. Думаю, мы сумеем извлечь из всего этого какую-нибудь пользу, но этого мало. Ох, как мало!

Облокотившись о стену, он какое-то время размышлял, затем обратился к Халдану:

— У меня к вам предложение. Напишите, пожалуйста, подробно обо всем, что произошло между вами и девушкой с момента знакомства. Не надо ничего оправдывать или объяснять. Предоставьте это мне. От вас требуется только одно — правда, пусть даже горькая. Мне вы можете рассказать все. Я стану вашим двойником, чтобы воспроизвести нужную версию событий.

Все, что я узнаю от вас, останется между нами. Записи будут уничтожены сразу по прочтении. Еще до того, как наше сотрудничество закончится, у вас будет возможность убедиться, что я никогда не предал бы вас, подобно этой крысе Малькольму. Если бы из-за моего предательства вас сослали бы на Плутон, я чувствовал бы себя тем самым органом, из-за которого вы сидите здесь.

Бумага у меня в папке. Можете приступать сразу после моего ухода. Я должен знать о вас как можно больше, чтобы в выгодном свете представить суду ваш характер и личность. Чем большую симпатию нам удастся возбудить в присяжных, тем менее суровым будет приговор.

Он переменил положение и оперся на локоть.

— Меньше других меня беспокоит математик. Он должен квалифицировать ваши способности — от этого будет зависеть ваша будущая профессия. Его вы должны взять на себя, потому что в этой области я совершенный профан. А вот священник…

Флексон вскочил, хлопнул в ладоши и снова подошел к окну.

— Священнику, естественно, не понравится, что вы искали утешения у светской особы. В минуту скорби должно искать утешения у Церкви. А вы Пречистую Деву заменили девушкой. Кстати, вы строго придерживаетесь церковных догм?

— Вообще-то нет.

— А, узнав о смерти отца, вы подумали о Боге?

— Я сразу пошел в университетскую часовню.

— Прекрасно! Это даже лучше, чем простое размышление о Боге. Молились?

— Я встал на колени перед алтарем, но молиться не смог.

— Отлично!

Флексон отвернулся и принялся мерить шагами камеру. Халдану бросилось в глаза, что даже случайные движения адвоката не лишены внутренней логики. Он делал пять шагов в одну сторону — ровно столько позволяла длина камеры, — разворачивался и снова делал пять шагов, на ходу не переставая говорить.

— С этой точки начнем формировать нашу правду. Вы скажете священнику, что ходили в часовню и там преклонили колена перед алтарем. Он сделает вывод, что вы молились, а мы не несем ответственности за его выводы.

Нельзя же исключить возможность, что вы действительно молились. А может, вы все-таки прочитали «Отче наш» или парочку других молитв?

— Нет. Я попробовал понять Христа, но у меня ничего не получилось. Он ведь стремился к тому, что его ожидало, а я ничего не хотел.

— Только не говорите об этом священнику! Вы относитесь к нашему Избавителю, как к своему приятелю, а Церковь любит покорность не только Богу, но и его представителям на Земле. Независимо от того, будете вы ее читать или нет, Библия пусть лежит раскрытая — только умоляю, не на Песни Соломона!

Флексон подошел к столу и вытащил из папки пачку чистой бумаги.

— Вот вам бумага До личных бесед с присяжными у нас пять дней, но, если понадобится, я добьюсь отсрочки. Отчасти нам повезло, что девушка забеременела, иначе вас наверняка подвергли бы психоанализу, и тогда каторга на Плутоне была бы вам обеспечена Поскольку ваш атавизм бесспорен, мы сможем представить собственную версию, а после анализа выводы делали бы психологи. Раз уж мы заговорили об этом, вас анализировали когда-нибудь?

— Один раз, в детстве…

— Чего они искали?

— Агрессии. Я столкнул с подоконника горшки с цветами, и один чуть не угодил в прохожего. Мама упала из окна, поливая цветы, и мне показалось, что именно они во всем виноваты.

Флексон опять хлопнул в ладоши и радостно улыбнулся.

— Микрофон можно выбросить из головы!

— Почему?

— Когда вы выбросили его в окно, это было невольным рецидивом детского поступка. В данном случае Хиликс ассоциируется с вашей матерью, а микрофон, погубивший ее — эквивалентом цветам, погубившим вашу мать. Дала себя знать старая травма.

— Ваша версия кажется мне притянутой за уши.

— В этом-то вся ее прелесть. Вот послушайте, — Флексон нагнулся вперед, требуя внимания, — когда явится психолог, скажите как бы ненароком: «Давненько мне не приходилось иметь дело с представителем вашей профессии». Он, конечно, начнет допытываться о подробностях. Тут вы ему все и выложите. Психолог сам сделает нужные выводы. Мы будем ни пря чем.

Адвокат достал носовой платок и вытер лоб.

— Уф! Больше всего меня беспокоил микрофон.

Халдан не сомневался в искренности слов Флексона, и его глубоко тронуло, что человек, с которым они знакомы не больше часа, проникся таким участием к его горю. Он знал, что адвокат должен защищать клиента, но в душе теплилась благодарность к человеку, который назвал Малькольма, исполнившего свой общественный долг, крысой.

— Теперь вот что. Социолог является главным присяжным, — продолжал Флексон. — Его функция в основном административная; другие присяжные принимают решение, а он его оглашает. Короче говоря, его принцип — меньше раздумий, больше слов. Речь его зачастую так длинна, что прежде чем он огласит постановление, никто не помнит, в чем там дело. Но не следует его недооценивать. Если вам покажется, что он хочет выглядеть остроумным, улыбайтесь. Если будете в этом совершенно уверены, громко смейтесь. Он представляет серьезное Министерство, значит, ему нужно немножко подыграть.

Но самое главное, помните: вы — специалист, и пока не вынесен приговор, к вам должны относиться соответственно вашему положению. Ведите себя естественно и непринужденно. Не замыкайтесь в себе, но по собственной инициативе не рассказывайте присяжным ничего лишнего. У них и без того будет над чем задуматься.

Подойдя к зарешеченному окну и выглянув наружу, Флексон подытожил:

— В общем, не так плохо. Вы интеллигентны, не лишены обаяния, и в момент совершения преступления переживали серьезный эмоциональный кризис. Есть шанс убедить присяжных, что ваше преступление не является следствием атавизма

Он отвернулся от окна и с укором взглянул на юношу.

— Откровенно говоря, судя по страсти, какой вы воспылали к этой девушке, в вас действительно есть что-то от пещерного человека. Но мне это нисколько не мешает. Я и сам замечаю за собой некоторые регрессивные тенденции.

Адвокат улыбнулся.

— Ну, за работу! Я зайду утром и заберу все, что вы напишете. Помните, чем больше фактов будет мне известно, тем легче будет выбрать те, которые представляют вас благородным и законопослушным юношей.

Он энергично пожал руку Халдана и секундой позже захлопнул за собой дверь камеры.

Юноша сложил листы бумаги и сел за работу. Он был немало удивлен, обнаружив способность разумно мыслить у людей, представляющих малопрестижные специальности. Как юрист, Флексон проявил блистательный ум, исключительную проницательность и человечность.

Халдану понравился этот человек. Во время разговора его лицо то улыбалось, то хмурилось, то становилось задумчивым. Однако ни разу оно не приобрело бездушного выражения специалиста.

Халдан принялся по порядку описывать все, что приключилось с ним с момента встречи в Пойнт-Со до самого ареста. Он писал, когда принесли обед, писал, когда принесли ужин, и лег спать только, когда кончилась бумага

Утром он приветствовал Флексона словами:

— Мой добрый гений, мне нужна бумага!

Адвокат оказался готов к этому. Он достал из папки новую пачку, похвалил юношу за красивый почерк, забрал исписанные листки и ушел.

Работая над воспоминаниями, Халдан снова упивался счастливыми мгновениями, проведенными рядом с Хиликс. Он отчаянно старался придерживаться только фактов, но когда дело касалось его страстной любви, чувства безудержно выплескивались на бумагу. Со временем он понял, что пишет последнюю на Земле повесть о любви, которую прочитает всего один человек.

Разбор записей, вероятно, отнимал у Флексона больше времени, чем само их написание. Выглядел адвокат таким же энергичным, но на лице появились следы усталости, а под глазами темнели круги.

— Только не говорите священнику, — наставлял он, — что вы отказались от эпической поэмы о Файрватере из-за невозможности ее опубликования. Уж лучше скажите, что отказались от проекта, когда узнали о запрете, наложенном на биографию. Ведь так и было на самом деле, а священник будет пребывать в уверенности, что вами руководили религиозные взгляды.

Своими чисто дружескими советами адвокат снискал себе еще большее расположение юноши. Например, он советовал:

— Не говорите с математиком о подробностях вашей математической теории эстетки. Возможно, эго ценная идея, над которой вы решите поработать уже будучи пролетарием. А так, этот тип похитит вашу идею, и через какие-нибудь двадцать лет теория объявится под его собственным именем.

К любой проблеме Флексон подходил с разных сторон.

— О своей теории лучше расскажите социологу. Ему понравится ваше стремление ликвидировать гуманитарную категорию.

Неплохо было бы рассказать об этом и психологу. Он решит, что сотрудничество с девушкой над таким проектом было вызвано главным образом вашим суперэго. И все случайно сорвалось из-за того, что вы не справились с собой.

Мозг Флексона непрестанно анализировал записи Халдана.

— Социолог ни в коем случае не должен заподозрить, что вы не боялись «кораблей скорби». Его Министерство затратило столько времени, средств и усилий на культивацию ужаса, что случай с вами его явно не обрадует.

Как-то раз Флексон поведал нечто, надолго распалившее воображение Халдана.

— С вашим знанием механики Файрватера из вас получился бы прекрасный судовой механик. При рассмотрении вашей кандидатуры не возникло бы ни малейших трудностей с получением работы на «Хароне» или «Стиксе».

Однако хотя отношения между ними складывались все более дружественные, адвокат отказывался узнавать что-либо о Хиликс.

— Если я буду о ней справляться, — объяснял он, — станет понятно, что я действую по вашей просьбе, а это может вам повредить. К тому же, приговор девушке всецело зависит от вашего, хотя, несомненно, будет менее суров. Согласно кодексу, вину за оплодотворение несет прежде всего мужчина, так как роль женщины здесь пассивна.

Два часа в день Флексон отводил совместному обсуждению сделанных им замечаний. Прочитав очередную порцию воспоминаний юноши, адвокат учил его, что говорить и как себя вести.

— Несколько слов о девушке: я был растроган, читая ваши признания. Не сомневаюсь, она именно такая, какой вы ее описали. Нарисованный вами портрет прекрасен, несмотря на то что он субъективен и атавистичен. Вы покорили меня ею, как я собираюсь покорить вами присяжных. Но, предупреждаю, они не должны догадаться, что между вами и девушкой было нечто большее, чем мимолетная связь. Связь понять они способны. Способны понять и более глубокие чувства, но это будет уже не в нашу пользу.

Из создаваемого Флексоном образа Халдана-IV поочередно стирались самые чистые стремления и чувства юноши.

Не меняя фактов, адвокат лепил образ, в котором священник увидел бы набожного молодого человека, математик — весьма талантливого, но ортодоксального математика, социолог — веселого, общительного юношу, планировавшего убрать неудобную категорию, а психолог — личность с весьма посредственным суперэго, сломленным исключительно сильным либидо.

По прошествии пяти дней и после нескольких проб, молодые люди решили, что главный герой готов к выходу.

— Завтра начнется собеседование, — наставлял Флексон. — Я еще сегодня сожгу вашу исповедь и загляну завтра узнать, как продвигается дело. Вы берете на себя присяжных, а я — судью. Моя задача полегче.

На прощание они обменялись рукопожатием.

Позже, лежа на нарах, Халдан впервые за много месяцев почувствовал себя уверенно. У него отличный защитник, который сделает все, что в его силах. Правда, сам подзащитный вовсе не жаждал мягкого приговора: он намеревался избрать самую тяжелую работу из того перечня, что предоставит ему суд.

Тогда, в первый ледниковый период его сознания, весь во власти ожесточения, он понял, что взгляд Файрватера на уравнение S = 2 /LV/ был односторонним. Но больше о своем открытии он не думал, все внимание поглотили текущие дела. Кроме того, он прекрасно сознавал, что никакая земная лаборатория не располагает необходимым оборудованием, чтобы экспериментально доказать теорию Халдана, LV2 = /-Т/.

И все же лаборатория, оснащенная необходимым оборудованием, существовала, правда не на Земле, и теперь она становилась доступной как никогда.

Казалось, высшие силы с какой-то неведомой целью управляют его судьбой, но юноша давно перестав верить в существование высших сил.

Своим открытием он снимет с себя бремя вины за смерть отца и смоет проклятое пятно, составляющее главное свидетельство позора, а Три Сестры будут низвержены!

Церковь охотно раскроет объятия навстречу самому кающемуся из инсеманаторов со времен возникновения Святого Израильского Царства, а университетские товарищи утратят дар речи, когда узнают, что Халдан0, бывший Халдан-IV и светский лев, по выражению Поля Баньяна, избрал воздержание судового механика в лазерном отсеке космического корабля.

 

Глава восьмая

Стук в дверь прервал чтение Халдана: юноша как раз с величайшим наслаждением читал Библию. После сражения с литературой восемнадцатого века, у него появился вкус к произведениям о страстной любви и насилии. Раскрыв Библию на Нагорной проповеди, он положил ее на стол и пошел встречать гостя.

На пороге стоял старик лет восьмидесяти. На его лице играла робкая улыбка.

— Халдан-IV?

— Да, сэр.

— Извини, сынок, что помешал тебе. Меня зовут Гурлик-V, М-5. Мне сказали, чтобы я с тобой побеседовал. Разреши войти?

— О, простите, конечно.

Халдан проводил старика в камеру и подвинул ему стул. Сам он расположился на нарах. Старик осторожно сел и проговорил:

— Я уже лет десять не был присяжным. Кстати, с твоим отцом мы знакомы. Три года назад проводили совместные исследования.

— Отец умер в январе, — смутился Халдан.

— Вот оно что… Жаль — он был хорошим человеком. — Старик воздел очи горе, с заметным усилием стараясь собрать разбегающиеся мысли. — Мне сказали, что-то там случилось между тобой и молодой дамой другой категории?

— Да, сэр. Она тоже знала отца.

Глядя на старика, Халдан решил, что от этого можно не скрывать своего открытия. В лучшем случае Гурлику оставалось лет десять, и его вряд ли интересует что-нибудь, кроме собственных хворей.

— Ваше имя кажется мне знакомым. Вы не преподавали в Беркли? — спросил Халдан.

— Да. Я читал курс теоретической математики.

— Тогда, вероятно, я видел ваше имя в расписании.

— Возможно. Когда мне сказали, что я буду присяжным на твоем процессе, я тут же позвонил декану Брэку. Он сообщил, что у тебя настоящий дар к математике, как теоретической, так и эмпирической. А моим самым крупным достижением в этой второй области была разработка системы выигрыша в крестики-нулики. А вот скажи-ка мне, сынок, — голос старика упал до шепота, — ты понимаешь эффект Файрватера?

Юноша едва не расплакался, услышав этот вопрос, заданный тихим, покорным голосом. Отец Халдана был слишком горд, чтобы просить о помощи. Здесь же его просил об этом человек намного старше отца. Юноша готов был обнять старика за его скромность и отвагу.

Затем Халдану пришло в голову, что старик своим вопросом проверяет глубину его знаний, чтобы убедиться, на какую работу назначить после процесса. Прекрасно, пусть попробует за этот экзамен не поставить ему высший балл.

— Да, — ответил он.

— Что вкладывал Файрватер в понятие «отрицательное время»?

— Время в сверходновременности.

— Поясните, пожалуйста! — В старом математике проснулся преподаватель: его последние слова прозвучали, как экзаменационный вопрос.

— Так называемый «временной барьер» исключает скорость, большую одновременности, поскольку одно тело не может одновременно находиться в двух разных местах. Нельзя вылететь из Нью-Йорка и оказаться часом раньше в Сан-Франциско, потому что тогда в течение шестидесяти минут вы находились бы в двух этих городах одновременно. А это невозможно.

— Когда я слушаю тебя, все кажется таким простым.

— Для понимания Файрватера интеллект не нужен, — скромно пояснил Халдан. — К его теории надо привыкнуть. Мы не приучены к такой высоте абстрактного мышления. Файрватер дает кое-какие пояснения в своем «Покорении волны времени», но многие математики до сих пор не понимают его теории.

— Но как он сумел воплотить абстрактную теорию в механических машинах? Как действуют двигатели кораблей, летающих на Ад? Объясните, юноша.

— Корабли не имеют ничего общего с его теорией, — объяснил Халдан. — В основе принципа кораблей лежит третий закон Ньютона, гласящий, что каждому действию сопутствует противодействие. Файрватер сконструировал двигатель, в котором лазерные лучи, фокусируясь в одной точке, отражаются и толкают корабль вперед. Используемые некогда реактивные двигатели основывались на том же принципе.

— Кто бы мог подумать! Значит, ничего нового. И все равно, я хотел бы пожить хоть несколько лет и посмотреть, каким будет следующее открытие.

— Если бы я был ясновидцем… — начал Халдан, но вдруг в сознании вспыхнул предупреждающий сигнал.

Он чуть не упомянул об идее, северным сиянием озарившей недавно его скованный ледяным панцирем разум, а ведь он имел дело не просто с математиком, но с одним из своих судей.

Странное дело, старик вовсе не торопил его с ответом. Вместо этого он обратил свои выцветшие, слезящиеся глаза к окну и почесался смешным старческим жестом, за который его трудно было осуждать. Худые, жилистые руки, вяло снующие где-то в области подбрюшья, возбуждали в Халдане жалость. Если уж этот старый профессор пытается надуть студента, то Халдан был собственной бабушкой!

— Последнее время меня все больше мучают почки. На этом свете я долго не задержусь, а так хотелось бы знать, каким будет следующее открытие.

Он так неуверенно балансировал на пороге вечности, что Халдан испугался за него. И все же внутри обтянутого сухой, как пергамент, кожей черепа теплилось любопытство то ли ребенка, то ли математика.

— Предсказатель из меня никудышный, сэр, но, может быть, удастся преодолеть скорость света. Нельзя оказаться в Сан-Франциско до того, как вы покинете Нью-Йорк, но прибыть туда почти одновременно можно.

— Люди всегда куда-то торопятся… Сынок, мне еще надо справиться, как ты относишься к людям и где желал бы работать — в коллективе или самостоятельно, но пора идти. Если тебе не повезет на суде, ты решил, какую работу изберешь?

— Я не имею ничего против малых групп и охотно поработал бы с лазерами.

— Ах да, ты же прагматик. Я запомню это… Ну не буду отнимать у тебя время. Пойду. — Он медленно оторвался от стула и подал Халдану руку. — Очень любезно с твоей стороны было пригласить меня. Разговор с тобой доставил мне немалое удовольствие. Не подскажешь, где здесь туалет, Сынок?

Халдан проводил старика до двери и показал туалет по другую сторону коридора. Гурлик поспешно засеменил туда, но обернулся напоследок и крикнул:

— Передай от меня привет отцу!

Юноша вернулся в камеру, опечаленный видом опустошений, которые старость производит в мозгу человека — профессор даже не вспомнил, что Халдан находится здесь в качестве узника; извинялся за то, что отнял время и просил передать привет человеку, умершему три месяца назад.

Меланхолия оставила его, когда в камеру вошел второй присяжный.

Отец Келли-XX носил неправдоподобный династический номер — результат беспощадной внутрицерковной борьбы за власть между Иудеями и Ирландцами. Некоторые представители ирландского духовенства, без всяких на то оснований, провозгласили основателями своих династий предков-монахов, живших за много лет до Голода. В ответ Иудеи объявили себя продолжателями родов, истоки которых лежали во времена Христа. Отец Келли, по-видимому, решил начать отсчет своей династии от предка-друида.

Неправдоподобный номер отца Келли прекрасно гармонировал с его внешностью. Это был мужчина невероятной красоты и стати — высокий, плечистый, длинная, черная сутана сидела на нем как влитая. Черные с отливом волосы и брови контрастировали с идеальной белизной воротничка. Тонкий с горбинкой нос выглядел таким аристократичным, что юношу не удивило бы, начни эти ноздри слегка подрагивать. У священника были тонкие губы, квадратный подбородок, надвое разделенный ямочкой, и безупречно белая кожа, которая любому другому человеку придала бы нездоровый вид, а у отца Келли прекрасно сочеталась с темными пронизывающими глазами. Эти глубоко посаженные глаза были такими черными, что терялась граница между зрачками и радужной оболочкой. Они горели, как глаза фанатика или гипнотизера, притягивая и отталкивая одновременно.

Трудно было решить, какая часть этой красоты представляет наибольшую ценность, но профиль священника воистину выглядел, как творение великого мастера, годами оттачивавшего линию губ и носа.

Халдан узнал своего гостя. Он не раз видел его по телевизору во время торжественных похорон известных артистов. Не экране тот был красив. Но в действительности его красота была просто подавляющей. Халдан даже пожалел о том, что у него такая маленькая камера.

Отец Келли представился, обаятельно улыбнулся и с несколько чрезмерной фамильярностью божьего слуги, разыгрывающего светского человека, спросил:

— Сын мой, мне сказали, что ты потерял голову из-за некой девушки?

— Да, святой отец.

— Это постигло Адама. Не спасся и ты. Может постигнуть и меня.

Он сделал Халдану знак сесть, а сам подошел к окну. Окно выходило в глухой двор. Флексон, подходя к решетке, смотрел прямо перед собой, духовник же поднял лицо, словно пил солнечный свет,

— Да, сын мой, может быть, это подстерегало и нашего Спасителя, ведь он был окружен женщинами, о которых нельзя сказать, что главным их достоинством была добродетель.

Для священника, его суждения были довольно смелыми, но духовник хотел дать понять, что он «свой парень». Халдан почувствовал себя уверенней. Он предпочитал священников, старающихся выглядеть своими парнями, хотя иногда те перегибали палку.

— Раз вы упомянули об этом, святой отец, мне кажется, Христос должен был нравиться женщинам.

Неожиданно отец Келли отвернулся от окна и уперся сверлящим взглядом в юношу, чуть не пригвоздив того к стенке.

— Сын мой, раскаиваешься ли ты в содеянном грехе?

Тон этого неожиданного сурового вопроса так сильно отличался от прежнего фамильярного тона священника, что совершенно сбил Халдана с толку, а слово «грех», словно удар хлыста, перечеркнуло зарождавшуюся симпатию.

— Святой отец, безусловно я раскаиваюсь… но…

— Что «но», сын мой?

— Но я не думал, что мой поступок является грехом. Мне казалось, это только гражданское преступление.

На лице священника появилась снисходительная улыбка.

— Конечно, ты бы и не усмотрел в этом греха. Человек даже перед собой не хочет признаться в том, что грешен.

Чуть повернув голову, он скосил глаза в сторону двери. Халдан догадался, что священнику не дает покоя собственная красота. К окну он подходил только затем, чтобы юноша мог получше рассмотреть, а теперь выставлял напоказ свой профиль.

Священник снова взглянул на Халдана, но на этот раз лицо его приобрело иное выражение. Взгляд сделался возвышенным; во время разговора он сурово сжимал губы.

— Только особа духовного сана может расценивать: грех это или нет. Твоя нива — математика, а моя — нравственность. И я говорю тебе прямо, сын мой, похоть — это грех.

— Простите, святой отец — начал Халдан, тоже решительно сжимая зубы. — Я близко познакомился с похотью в домах терпимости, финансируемых государством, и, смею вас заверить, мои отношения с Хиликс имели столько же общего с этими визитами, сколько истинная святость с безбожием.

— Ты не ведаешь, что говоришь, — гневно возвысил голос священник. — Ваша связь была похотливой, следовательно, греховной. Мы грешим, обижая того, кого обидеть вовсе не хотели. Ты причинил зло себе, этой девушке и государству. Согрешил втройне. Да, ты согрешил, сын мой! И теперь всю жизнь будешь искупать свой грех. Будешь ли ты прощен, зависит от тебя. Матерь Божья не хочет, чтобы тебя постигла кара. Она хочет простить тебя. Но о прощении не может быть и речи, пока ты не осознаешь, что грешен.

Странный огонь зажегся в глазах Келли. Страстный, то еле слышный, то поднимающийся до небес голос заполнил все углы камеры. Умолкнув, святой отец вновь повернул голову, демонстрируя профиль.

— Простите, святой отец, но меня наказывает не Церковь, а государство.

— Сын мой, девиз нашего государства: «э трибус унум», то есть — тройной союз. Церковь входит в состав государства.

— Значит, Церковь согрешит против меня, если государство меня покарает.

— Сын мой, грех совершается, когда зло причиняется тому, кто его не заслуживает. Государство же хочет, чтобы тебя постигла кара.

— Да ведь вы только что говорили, что Матерь Божья не хочет, чтобы меня постигла кара!

— Я имел в виду деву Марию, сын мой.

Софистика Келли в сочетании с его самовлюбленностью раздражали Халдана. Он помнил наставления Флексона о смирении, но Келли — это воплощенная набожность, был настолько занят собой, что его совершенно не интересовало, как себя ведет собеседник.

Халдан не мог удержаться, чтобы не поупражняться в софистике со священником. Покорным тоном и с истинным смирением он проговорил:

— Святой отец, Христос учил нас любить ближнего. Я люблю Хиликс, а Церковь собирается наказать меня за любовь?

Отец Келли вытащил из кармана сутаны плоский портсигар. Приблизившись к Халдану, он протянул ему сигареты, но тот отказался, отчасти из опасения, что опять прикурит сигарету не с той стороны. Тогда духовник закурил сам и вернулся на прежнее место.

Склонив голову, священник раздумывал над вопросом, но улыбка превосходства, игравшая на его губах, ясно свидетельствовала, что святой отец размышляет не над существом вопроса, а всего лишь подбирает слова, которыми опровергнет аргументы наивного математика.

Халдан и сам размышлял некоторое время. Его мало занимала этика этого нравственного эксперимента. Однако священник возбуждал в нем научный интерес: Юноша желал узнать, каков механизм мысленного процесса у духовника. Халдану не давала покоя мысль о том, что, возможно, Келли действительно обрел свое признание, но из-за иных даров, которыми бог так щедро наделил его, не замечает этого.

Священник поднял голову и, выпустив дым ноздрей, проговорил:

— Сын мой, когда Христос сказал: «Возлюби ближнего своего», он имел в виду следующее; мы должны любить своих ближних, уважая их гражданские права. Пытаясь увеличить численность нашей и без того перенаселенной планеты еще одним незапланированным гражданином, ты не любишь меня. Иисус сказал: «Возлюби ближнего своего», а не «Займись любовью с ближним своим».

Дальше состязаться в софистике не имело смысла. Отец Келли не имел себе равных ни на Земле, ни на небе. Дразня его, Халдан чуть было не навлек на себя неприятности: человек, способный на такие крутые повороты, мог в защиту нравственности назвать его вероотступником или даже антихристом, и тогда у Халдана на суде не оставалось никаких шансов.

Он смиренно поднял свои серые глаза и наткнулся на черные, как уголь, зрачки священника.

— Спасибо, святой отец, что вы так прекрасно указали мне на мои заблуждения.

Бич божий в одну секунду превратился в доброго пастыря и милостиво взглянул на свою овечку.

— Преклоним колени, сын мой, и помолимся.

Они опустились на колени и начали молиться. Хотя эта церемония продолжалась недолго, священник во время ее изменился неузнаваемо. Когда отец Келли-XXXX появился в камере, он был улыбающимся, симпатичным и энергичным мужчиной. Выходя, он представлял собой торжественную процессию из одного человека.

Третьим собеседником Халдана был Брандт — социолог.

— Это не отец Келли только что вышел от вас?

— Да, сэр.

— Велика мудрость нашего государства! Вы обвиняетесь в совращении девушки другой категории, и вам предоставляют лучшего эксперта по этому вопросу.

— Вы его знаете?

— Я жил в его приходе. Пришлось быстренько собираться и увозить оттуда жену. Надеюсь, я не опоздал.

Внезапно Брандт перестал шутить. Теперь он выглядел явно озабоченным положением юноши, а тот, измученный театральными приемами священника, с облегчением прислушивался к искренним словам социолога.

— Халдан, вы оказались в прескверной ситуации. Что за легкомысленность, так глупо попасться! Общество возлагало на вас столько надежд. Студент с такими способностями… Вот и дождались!

Во всем этом для меня много непонятного. Например, я совершенно не понимаю, как вы могли допустить оплодотворение. Если бы не это, при моем содействии все закончилось бы выговором… К тому же публичный дом вашего университета считается лучшим в стране!

Я конфиденциально разговаривал с Белли. Она была вне себя от ярости и совершенно растеряна. Она призналась, что вы были в ее заведении желанным гостем. Другие студенты — любители в сравнении с вами. Как вас угораздило связаться со специалисткой другой категории, да в придачу поэтессой?

— Она помогала мне в исследованиях.

— В исследованиях? Что же вы изучали — копуляционные ритмы поэтесс?

— Что вы, моя работа была куда более прозаичной. Кратко говоря, целью моего проекта было ликвидировать категорию Хиликс.

— И она вам в этом помогала?

— Она не догадывалась о последствиях моих исследований. Вначале я помогал ей в создании поэмы о Файрватере, но нам пришлось отказаться от этого, когда мы узнали, что его биография под запретом. И тогда я уговорил Хиликс помочь мне в создании электронного Шекспира.

— Нетрудно догадаться, каким образом вы ее уговаривали… Я, конечно, не против ликвидации бесполезных категорий, но вам не приходило в голову, что вы действуете без всяких полномочий? Это мое Министерство решает вопрос о ликвидации или создании категорий.

— Вы правы, но полномочия понадобились бы только по завершении проекта, а мои исследования находились в начальной стадии. — Халдан ударил кулаком о ладонь. — Вы, наверное, подумаете, что у меня мания величия, но когда я представил бы готовый проект Министерству Социологии, он наверняка был бы одобрен. Даже если бы его отвергли, вы поддались бы под натиском Департамента Просвещения! Подача проекта, несомненно, шла бы законным путем, но я лично уведомил бы о нем кого следует.

— Скорей всего, мы действительно приняли бы ваш проект, — согласился Брандт. — У нас пять категорий, подлежащих ликвидации, и первой в этом списке значится поэзия.

Брандт в задумчивости начал тереть шею. Халдан ждал. Внезапно социолог уперся ладонями в стол и нагнулся к юноше.

— У меня к вам предложение. Я — главный присяжный. Теоретически мои функции чисто административные, но в действительности от меня многое зависит. Я предлагаю вам сделку. Буду говорить без обиняков, потому что завтра вы станете обычным рабочим и не сможете против меня свидетельствовать, понятно?

Халдан кивнул головой.

— Я готов ходатайствовать перед судом, чтобы вам было назначено минимальное наказание. Это означало бы, что вы сможете избрать для себя любую специальность, разумеется, не в составе группы специалистов. Тогда вы могли бы без помех продолжить свои исследования. Вы стали бы привилегированным пролетарием, а мы обеспечили бы вас оборудованием и материалами.

— Что от меня требуется? — напрямик спросил Халдан, невольно подхватывая откровенный тон социолога.

— Только одно. Работая над своим проектом, вы будете одновременно работать над заданием, которое я вам дам.

Халдан насторожился. Брандт держался свободно, как и раньше, но пальцы, нервно барабанящие по крышке стола, выдавали внутреннее напряжение.

— И что это за задание? — настороженно поинтересовался Халдан.

— Вы подготовите ликвидацию Министерства Математики.

— Это же мое Министерство!

— Ошибаетесь. Оно было вашим.

Стараясь сохранять спокойствие, Халдан спросил:

— Почему вы думаете, что я с этим справлюсь?

— Декан Брэк отзывался о вас, как о непревзойденном гении математики. Раз уж вы справились с литературой, с математикой не должно возникнуть особых проблем. Наши компьютеры могут решить любое математическое уравнение, но нам нужно устройство, способное преобразовывать устные команды в математические символы.

Халдан содрогнулся, услышав, чего от него хочет Брандт, но внутренний голос подсказал ему, что социолог прав. Создание кибер-конвертора было реальностью. Но почему такое предложение исходило именно от Брандта? Ведь математики наверняка знали о возможности создания такого конвертора.

И не создавали его!

— Мне это не трудно, но зачем ликвидировать Министерство? Оно вам совсем не мешает.

— Грейстоун требует возобновления полетов. Если космос будет открыт, это придаст обществу динамизм. Произойдет экспансия. Научные открытия отодвинут на задний план общественные ценности. Мы должны помешать этому.

Значит, Халдан не одинок в своих мечтах о возвращении древних, славных традиций. Конфликт вокруг космоса шел на самом высоком правительственном уровне. К сожалению, ему предлагала союз не та сторона, к которой он бы охотно примкнул.

— А что будет, если я потерплю неудачу?

— Вы будете переведены на другую работу, которую тоже выберете сами.

— А в случае удачи?

— Атакуем снова.

— Кого?

— Министерство психологии.

— Но, послушайте, — Халдан попытался выдавить из себя улыбку, — если вам удастся ликвидировать все категории, некем будет управлять, и придется ликвидировать собственное Министерство!

— Это не ваши заботы! — гневно проговорил Брандт.

— А если я откажусь?

— Вам останется надеяться только на суд. На абсолютно беспристрастный суд.

Брандт предлагал ему бессмертие — бессмертие маркиза де Сада или Файрватера-I.

На протяжении последних двухсот пятидесяти лет подобные предложения наверняка делались сотням математиков, и лишь один его принял. Халдан мог либо выбрать бессмертие, либо умереть бесславно, как те, но с честью. Существовал и третий вариант, о котором Брандт не знал. В случае удачи, ликвидация ожидала бы самих социологов. Юноша готов был принести в жертву свою жизнь, но не собирался содействовать ликвидации Министерства Математики — тем более что министром был Грейстоун.

— Ничего не выйдет, сэр. Я не Файрватер-I и не буду создавать еще одного Папу.

Брандт поднялся и вышел не попрощавшись.

За ленчем Халдан оценивал и взвешивал свои беседы с присяжными.

Флексон готовил его долго и тщательно. Халдан ожидал серии молниеносных, хитро сформулированных вопросов, которые должны были вытащить на свет его безбожное., атавистические и антиобщественные взгляды. Вместо этого он провел корявую, отрывочную беседу со старым склеротичным педагогом, выслушал тираду религиозного фанатика и отверг предложение коррумпированного социолога.

Флексон ошибся только в одном. Социолог вовсе не тратил время на пустые слова: он сразу перешел к делу и предложил сделку.

Халдан пришел к выводу, что неплохо сыграл прилежного студента, который случайно сбился с пути. Правда, никто из присяжных особо им не интересовался. У них хватало собственных забот.

Сейчас он многого ожидал от психолога и действительно не ошибся.

Глэндис-VI, четвертый собеседник Халдана, происходил из династии, уходящей своими корнями в те времена, когда впервые была проведена генетическая селекция. Это был застенчивый блондин, едва ли старше самого Халдана. Он явно чувствовал себя неловко из-за своего положения и относился к Халдану с уважением.

Пожав руку заключенного, Глэндис развернул стул, сел на него верхом, сложил руки на спинке и окинул камеру взглядом.

— Психолог должен проникнуть в душу собеседника… Кажется, я понимаю, как вы здесь себя чувствуете.

— Благодарю. Мне очень тяжело. Не знаю, существенно ли это, но однажды меня уже изучал психолог.

— Вас подвергали психоанализу?

— Да, когда мне было шесть или семь лет… Халдан рассказал случай с цветами на окне.

— Это проливает свет на историю с микрофоном. Меня она беспокоила гораздо больше, чем ваша связь с Хиликс. Что касается девушки, то я вас прекрасно понимаю. Она очень мила. Выражаясь студенческим жаргоном — «легкий шприц».

Халдану, специально не изучавшему студенческий жаргон, комплимент Глэндиса показался сомнительным, но в замечании психолога его привлекло нечто иное. Флексон сообщил, что девушку не будут допрашивать.

— Вы виделись с Хиликс?

— Да. Я в присяжных первый раз и имел глупость пойти к ней, даже не поинтересовавшись, разрешено ли это. Она не сказала ничего, что могло бы повредить вам. Все время болтала о Фрейде, а я слушал развесив уши. Очень начитанная девушка. Знает больше его работ, чем я. Призналась, что черпает утешение в стихах Элизабет Браунинг. Повествование о бедах другой женщины действует на нее успокаивающе.

Халдан встрепенулся, услышав эту предназначенную ему весточку от Хиликс. Все, что девушка хотела сказать, содержалось в сонете «Как я люблю тебя» — это было ее наследство.

Он неожиданно почувствовал симпатию к не подозревающему о своей роли посланнику, который совсем разошелся:

— Откровенно говоря, полное облагораживание инстинктов — вещь невозможная. Когда мне было семнадцать, я испытывал странное, но тем не менее сильное влечение к забавно лепечущей разный вздор девушке. Ее называли Лола Пратт. Она повсюду таскала на руках китайского шпица. Никогда его не забуду. Флорит — так она его называла. Эта маленькая бестия меня укусила. Вы думаете, я ее пнул? Ничего подобного. Напротив, я даже научился дурацкому детскому лепету девчонки. Вы можете представить себе вашу Хиликс, лепечущей разный вздор?

— Хиликс — прекрасная девушка, но я до самых похорон не думал о ней, как о женщине.

— Неужели? — Глэндис скептически улыбнулся. — Если это правда, вас надо подвергнуть психоанализу.

— Ну, во всяком случае, не до такой степени, чтобы рисковать деклассацией.

— Вы знаете, — начал психолог, — иногда я задумываюсь, не слишком ли сурово наказание за преступления, подобные вашему. Общество могло бы установить опеку над ребенком, воспитать его, а родителей лишить права создать семью. Надо предоставить карапузу шанс. Может, у него выявятся неплохие задатки специалиста.

— Ваша идея не лишена смысла, — живо подхватил Халдан. — Почему бы просто не лишить родителей прав и не посмотреть, что выйдет из ребенка? Рождение индивидуума с конкретными психофизическими данными путем подборки партнеров с математической точки зрения невозможно, поскольку набор хромосом в одной оплодотворенной яйцеклетке может дать сто миллионов комбинаций.

— Возможно, вы правы, — согласился Глэндис, — Но у генетиков своя точка зрения на этот вопрос. Взгляните на старых Джуксов и Калликэков, на ныне здравствующих Мобил Блек. Наконец, взгляните на скаковых лошадей.

— Исключая внешнее сходство, некоторые черты могут формироваться не наследственностью, а негативным воздействием ближайшего окружения. Культура является немаловажным фактором. Возможно, величайший гений математики в данную минуту толкает тележку.

Глэндис хлопнул себя по коленке, выразив этим жестом полное удовлетворение.

— Вы совершенно правы. Мы недооцениваем влияние среды! Это вина Фрейда! Вот если бы мы послушались Павлова… Вы знаете, почему сторонники теории о влиянии среды на личность не имели никаких шансов? Потому что, когда грабители-магнаты пришли к власти, они отнесли генетику к области биологии и отдали генетиков в ведение Министерства Социологии. Если бы генетики подчинялись Министерству Психологии, все было бы по-другому.

— Лучше оставим эту проблему, — предостерег его Халдан. — Кто-нибудь может счесть ваши слова за критику государственной политики.

— Наш разговор сугубо конфиденциальный, — беспечно отмахнулся Глэндис, — а все государственные функции выполняет Министерство Социологии.

— Судя по вашим словам, вы недолюбливаете социологов?

— Как личности, они мне даже импонируют. Со многими я даже дружу. Но по классификации Крафта и Стэнфорда их группа стоит очень низко, всего на два места выше нашей, а мы стоим на пятом месте снизу.

Халдан улыбнулся такой непосредственности.

— Если у ваших категорий такие низкие показатели интеллекта, отчего они стоят так высоко в государственной иерархии?

— Да потому, что мы думаем об обществе в целом. Другие категории, словно овцы щиплющие травку в отведенном для них загоне, никогда не поднимут голову и не посмотрят, что творится по ту сторону изгороди. Вы, математики, вне своей области сущие дети. Вы не способны мыслить масштабно. Зато мы, психологи, способны. И поэтому занимаем второе по значимости место в обществе. На нас возложена исполнительная власть и ответственность за соблюдение общественных норм. Социологи стоят выше нас, но они всего лишь администраторы. Необходимость в нас не исчезнет никогда. Администраторы же, по завершении процесса, будут не нужны. Они отомрут за ненадобностью.

У Халдана родилось сомнение в оценке этого симпатичного молодого человека. Ему показался подозрительным блеск в глазах психолога.

— Ну получите вы власть, но власть над чем?

— Над идеально монолитным обществом!

Поскольку то, что они обсуждали, должно было случиться только через тысячу лет, Халдан почувствовал себя вправе возразить.

— Предположим, вам удастся создать идеальное общество, где овцы будут спокойно пастись под надзором добрых пастырей-психологов. Но есть маленькая загвоздка. Если общество будет монолитным, откуда возьмется разделение на пастырей и овец? Не будет социологов, но не будет и психологов. Выходит, психологи должны прежде всего заботиться о внутренней жизни личности, а не о власти.

Ударяя кулаком о ладонь, Халдан старался так подобрать слова, чтобы его мысли были как можно понятней для Глэндиса.

— Если ваша исполнительная власть заключается в том, чтобы снивелировать общество, как вам подсказали социологи, то вас облапошили. Вы сольетесь с толпой, а они, администраторы, останутся править.

Халдан заметил, что ему удалось разбудить в Глэндисе сомнение, и усилил нажим.

— Предметом ваших исследований должен стать человек, а не общество. Ваша обязанность служить личности и заботиться о ее гармоничном психическом развитии. Государству, где все одинаковы, будет не нужны ни шкала Крафта и Стэнфорда, ни сами ее создатели. Если нет разницы, то нечего сравнивать… Вы орудия в руках социологов и если вовремя не опомнитесь, уничтожите себя сами.

Глэндис напряженно слушал. Теперь он встал с озабоченным выражением лица и положил руку на плечо Халдана.

— Простите меня за поверхностные суждения о математиках. Я сказал так специально, так как понимал, что вы не станете откровенно говорить с присяжным. Видите ли… — Психолог убрал руку с плеча юноши и отошел. — Я справлялся о вашем показателе интеллекта и подумал, что вы сможете помочь мне разобраться.

Глэндис вернулся к стулу, сел на него, как раньше, и стиснул пальцы на спинке.

— Понимаете, главным источником нашего беспокойства действительно являются социологи. Они внедрили практику борделей, где мужчины расходуют свою жизненную энергию. Бесстыдное использование инстинкта удовлетворения, опиум для народа! Если бы закрыли дома терпимости, расстройства и неврозы полезли бы как грибы после дождя!

Только подумайте, сколько появилось бы пациентов с комплексом вины по поводу онанизма! Появилась бы масса интереснейших случаев. За последние пять лет профессиональной практики я лишь раз столкнулся с высыпанием на коже, которое можно было признать психосоматическим проявлением. Никаких язв желудка. Нет даже алкоголиков. Одни самоубийцы, Их много, но все они такие одинаковые. Бросаются из окна. Все, как один!

Глэндис уткнулся подбородком в скрещенные на спинке стула руки и мрачно уставился в пустоту. Халдану стало его жалко.

Наконец Глэндис очнулся.

— Однажды я исследовал одного старого экономиста, который за измену своему сословию был приговорен к ссылке на Ад. Он боялся, что государство получило возможность провести окончательный синтез высшей тезы и антитезы. У него была самая настоящая мания. Ни с кем еще я не беседовал так мило.

Психолог глубоко вздохнул.

— Теперь таких сумасшедших нет.

Он сокрушался еще какое-то время по поводу своего единственного разговора с подлинным безумцем, постепенно приходя в себя. Наконец он взглянул на часы.

— Мне пора, но, согласно процедуре, я должен задать ряд обязательных вопросов. Можно?..

— Давайте.

— За какую бейсбольную лигу вы болеете на чемпионатах?

— Ни за какую.

— Ваша любимая команда?

— «Ориолз» и «Нью-Йорк Метс».

— Победит ли команда вашего Университета в декабрьском турнире?

— Понятия не имею.

— Ваш любимый вид спорта?

— Дзюдо.

— Что бы вы предпочли: почитать книгу или пойти с товарищами в кегельбан?

Халдан легко ударил кулаком о ладонь.

— Даже не знаю. Трудный выбор. Смотря какая книга и какие товарищи.

— Вы любили отца больше, чем мать?

— Да.

Глэндис поднял брови.

— Вы произнесли это очень уверенно.

— О матери у меня очень смутные воспоминания. Я же рассказывал.

— Ах, да. Действительно. У Министерства Психологии больше вопросов нет.

Глэндис поднялся и подал Халдану руку.

— Я очень доволен нашим разговором. То, что вы сказали, дает пищу для размышлений… Кстати, надеюсь, адвокат сообщил вам, что будущая работа будет зависеть от приговора? Это, конечно, не мое дело, но мне просто интересно, чем бы вы хотели заняться?

— Трудно так сразу ответить. Откровенно говоря, я очень всем этим потрясен. Хочу избавиться от угрызений совести и взяться за самую тяжелую и неблагодарную работу. Может, сгожусь как механик на одном из кораблей скорби.

— Да, хуже придумать невозможно! Можно подумать, вы на самом деле сошли с ума. Ну что ж, я учту ваши пожелания в своих рекомендациях… Желаю удачи, Халдан! До свидания в суде.

Вечером того же дня Флексон внимательно выслушал доклад Халдана. Его не удивило предложение Брандта.

— Этого следовало ожидать, — заявил он. — Противоборство между министерствами растет. Он сделал вам предложение, но не угрожал последствиями в случае отказа. У вас был шанс избежать ответственности, но вы не воспользовались им. Дело ваше. Не исключено, что он только проверял, способны ли вы предать собственное Министерство. Если так, вы дали правильный ответ, потому что верность собственному Министерству — лучшее доказательство лояльности.

Больше других меня беспокоит Глэндис. Психологи способны где угодно отыскать преступные склонности, а то, что вы нашли общий язык, еще ни о чем не говорит. Прояви он враждебность, разговор бы не состоялся, и ему немногое удалось бы узнать о вашей личности. Возможно, вы напрасно упомянули о работе на корабле. Тут я ничего не могу сказать определенно.

Так или иначе, дело сделано. Если вам удалось справиться с присяжными, то с судьей я как-нибудь справлюсь сам… Постарайтесь хорошенько выспаться. Увидимся завтра в суде. Моя речь станет блестящим образцом защиты. Вы тоже получите право на последнее слово, но только после прокурора. На всякий случай попытайтесь взять себя в руки, хотя я понимаю, как трудно не нервничать в подобной ситуации. Что касается приговора, я оптимист.

Странно, но Халдан заснул сразу и крепко спал до самого утра. Проснулся он от неясного воспоминания, явившегося откуда-то из глубин подсознания.

Юноша вспомнил, где встречал имя Гурлика. Старик никогда не фигурировал в расписании университетских занятий. Зато его имя упоминалось в книге, посвященной механике Файрватера, как имя одного из пятнадцати мировых светил, свободно разбирающихся в теории одновременности.

Человек, которого Халдан принял за склеротичного старца, был гениальным математиком.

 

Глава девятая

Моросил мелкий дождь, когда полицейская машина, везшая Халдана, влилась в поток транспорта, огибавший Площадь Кивик. На скамейках вокруг площади сидели съежившиеся люди, похожие на промокших кур. Юноша позавидовал их свободе сидеть под дождем.

С площади открывался вид на стройное, воздушное здание суда с изящными колоннами из розового мрамора. Из аллеи, куда свернула машина, оно напоминало огромный мавзолей — узкая щель у самого фундамента была единственным входом для узников.

Флексон ждал в коридоре и сразу подошел к Халдану.

— Готовя речь защиты, я последовал вашему примеру и обратился за помощью к древним. Мне удалось объединить защиту Леопольда и Лоэба с защитой Уоррена Гастингса и обосновать все цитатами из речи Линкольна в Иоганёсбурге. Если вам удалось расположить к себе присяжных, моя речь наверняка расположит к вам судью.

Халдан не разделял энтузиазма адвоката, его сильно беспокоил Гурлик. Если старик действительно только разыгрывал беспомощного склеротика, он на сто очков переиграл Халдана и наверняка видел юношу насквозь.

Большинство в зале суда составляли специалисты от журналистской братии. Генрих тоже был здесь, и когда Халдан проходил между рядами, подал ему костлявую руку и пожелал удачи.

— Это ваш друг?

— Не совсем, скорей сочувствующий. Работает в «Обсервер».

— Его газета посвятила вам три статьи, и во всех трех вы выглядите наилучшим образом.

— Он хочет хоть немного подсластить мои горькие минуты. Пол зала суда спускался к судейскому столу, над которым красовался девиз: «Бог есть Справедливость». На стенах справа и слева располагались телевизионный камеры — заседание суда должно было транслироваться в прямом эфире.

Двое полицейских, охранявших Халдана, остались позади, а Флексон проводил юношу к скамье подсудимых.

— Прокурор — вон тот похожий на стервятника тип за столиком слева от нас. Его зовут Франц-III. Конечно, он сразу начнет сгущать краски, чтобы нейтрализовать статьи в «Обсервер», но это дохлый номер, поскольку прокурор лицо пристрастное. Сначала он представит обвинительный материал: показания Малькольма, магнитофонную пленку, справку о беременности и под конец, для большего эффекта, поврежденный микрофон. Я оглашу ваше признание своей вины и просьбу о снисхождении. Затем я произнесу речь, а вы должны внимательно слушать.

Обвинение в преступлении против общества не рассматривается присяжными в зале суда. Свои выводы они представляют прокурору и суду в письменном виде. После меня слово возьмет обвинитель, однако он может и не воспользоваться своим правом голоса. Если он все же выступит, последнее слово будет за вами. Вы можете выступить сами, ответить через меня или письменно. Письменно лучше отвечать только в особо запутанных случаях, подробное изложение может утомить судью и повредить делу…

Судья у нас Мэлок. Он любит вздремнуть во время заседаний. Если не заснет во время моего выступления, половина выигрыша у нас в кармане.

Не успел адвокат закончить свои наставления, Халдан заметил, как Франц вытягивает длинную шею, поднимается и направляется в их сторону. Прокурор приблизился к Флексону и, широко улыбнувшись, сказал:

— Господин защитник, я был бы вам весьма признателен, если вы ограничите свое выступление тремя минутами. Сегодня у меня важная встреча.

— Не беспокойтесь, — заверил его Флексон. — Я приложу все силы, чтобы вы не опоздали на первый заезд.

И пока оба юриста обсуждали шансы одной из лошадей, выступающих в третьем заезде на ипподроме в Бей Мидоуз, в зале суда появился Брандт и занял место на скамье присяжных. Гурлик и отец Келли уже были здесь. Математик мирно дремал в уголке, а священник сидел рядом с ним. Не хватало только Глэндиса.

— Я вижу, вас, юристов, сам процесс не очень занимает, — с раздражением заметил Халдан, как только Франц вернулся к своему столу.

— А зачем нам волноваться? Ведь не с нас здесь сдирают шкуру, — улыбнулся Флексон, однако, уловив раздражение юноши, тут же добавил:

— Мы, конечно, понимаем серьезность ситуации, но судебная процедура складывается также из ряда уступок, и расположение прокурора нам не помешает… Ого, а вот это мне совсем не нравится!

Озабоченность Флексона вызвало появление Глэндиса. Психолог вошел в зал через двери, находящиеся позади судейского стола, и кивком головы приветствовал остальных присяжных.

— Что случилось? — спросил Халдан.

— Глэндис был в комнате заседателей. Надеюсь, он ходил туда только затем, чтобы разбудить Мэлока.

— Ну а что, если он даже говорил с ним?

— Не знаю, но это уже отступление от нормы. Правда, он мог обратиться к судье за разъяснением какого-нибудь пункта…

— Ничего удивительного, — облегченно вздохнул Халдан. — Он первый раз в присяжных.

— Это он вам так сказал?

— Да.

— Вранье, — резко заявил Флексон. — Его часто назначают присяжным, как лучшего эксперта по криминальным отклонениям.

Юноша почувствовал на спине липкий холодок.

— Но специалист не должен лгать — это дело чести!

— Правда всегда относительна. Если кто-то лжет в государственных интересах, его ложь всегда будет правдой в глазах государства.

— Этому учат в юридических институтах?

— Не в таких выражениях, но дают это понять. К тому же ведь и мы с вами воспользовались подобным приемом, чтобы перетянуть на свою сторону присяжных.

«Это правда, — подумал Халдан, — но мы не опускались до вранья Просто выделили некоторые события и умолчали о некоторых выводах, но ни разу не извратили фактов. Глэндис же откровенно лгал, а Гурлик сделал это окольно».

Размышления Халдана прервал приход чиновника, на плече которого была эмблема судебного исполнителя. Он появился из комнаты заседателей, взял в руки молоток и три раза ударил им по крышке стола.

— Прошу встать. Суд идет. Именем Союза Северной Америки и Мирового Сообщества суд пятнадцатого округа префектуры Калифорния рассматривает дело граждан Планеты Земля против Халдана-IV, М-5,138270, 3\10\46, обвиняемого в незаконном преднамеренном оплодотворении Хиликс Г-7, 148361, 13\15\47. Председатель суда — Мэлок-III. Судебное заседание объявляется открытым.

Из комнаты заседателей вышел Мэлок — седой, облаченный в черную мантию. Его настороженный взгляд скользнул по залу, на секунду задержавшись на Халдане. Юноша почувствовал, что старик вряд ли заснет на сегодняшнем заседании.

Как только судья занял свое место, принялась рассаживаться и публика.

Мэлок попросил прокурора представить обвинительный материал.

Франц усталым голосом зачитал показания Малькольма, который сообщал, что подозревает об имеющем место в квартире его родителей нелегальном сожительстве. Затем Франц сообщил адрес квартиры и попросил приобщить показания к обвинительному акту, как вещественное доказательство номер один, отметив, что следствие подтвердило показания свидетеля.

Медицинское заключение о беременности Хиликс было оглашено как вещественное доказательство номер два.

Халдан отрешенно слушал до той минуты, когда Франц представил вещественное доказательство номер три: магнитофонную ленту с записью его разговора с Хиликс.

То ли прокурор сделал это умышленно, то ли виноват был разлаженный механизм магнитофона, но запись была воспроизведена в замедленном темпе, в результате чего голоса влюбленных звучали без нервного напряжения. Казалось, юноша задумывается над каждым словом, решая, как избежать последствий возникшей ситуации.

Халдана охватило бешенство, но он успокоился, услышав облегченный вздох Флексона, шепнувшего с удивлением:

— Глэндис на нашей стороне, прокурор даже не представил в качестве вещественного доказательства микрофон.

Затем до него донесся преисполненный достоинства голос судьи:

— Вещественные доказательства, представленные обвинением, приняты. Обвиняемый признает предъявленное ему обвинение?

— Да, ваша честь, — поднявшись, подтвердил Флексон.

— Защита будет представлять суду смягчающие обстоятельства?

— Да, ваша честь.

— Предоставляю слово защите.

Флексон встал в центре возвышения, повернувшись одним боком к судье, а другим — к скамье присяжных, и начал свою речь:

— Ваша честь, господа присяжные…

Поначалу речь защитника была неровной и сдержанной, как будто он с трудом подбирал слова. Флексон рассказал о первой, случайной встрече в Пойнт-Со, о стечении обстоятельств, благодаря которому Халдан вновь увидел девушку, на этот раз в доме своего отца, весьма уважаемого члена Министерства. Голос защитника набирал силу и наконец стал напоминать греческий хор в единственном лице, сплетая неотвратимость рока с жизненными нитями Хиликс и Халдана

Теперь голос звучал убежденно и сильно, рисуя перед слушателем портрет бесхитростного, невинного юноши, невольно втянутого водоворотом человеческих слабостей: юноша боролся и упирался, но, когда протянул руку, ища спасения и помощи, получил страшный удар.

— «Преднамеренно» — говорите вы? — Голос Флексона, дышащий неподдельным негодованием, прокатился по залу громовым раскатом и упал до еле слышного шепота — Не более преднамеренно, ваша честь, чем луч утреннего солнца, упавший на каплю росы, украсившую лепесток розы.

Халдану показалось, что речь защитника местами излишне восторженна, но тот добивался симпатии не слишком взыскательной публики и цели своей достиг. Разрозненные щелчки пишущих машинок слились в легкий непрерывный стрекот.

Флексон, ободренный этим звуком, вознес свою старательно приготовленную речь к высотам риторики, совершенно покорив публику. Чтобы представить Халдана в самом выгодном свете, один адвокат сделал больше, чем все Генрихи в мире.

Правда, образ мыслей юноши несколько отличался от образа мыслей толпы, и он, не переставая восторгаться адвокатом, хотел бы услышать мене красочные, но более веские аргументы. Однако времена Кларенса Дэрроу минули безвозвратно, а Флексон, несомненно, заслуживал всяческой похвалы. Какова бы ни была дальнейшая судьба основанной им династии, этот специалист первого поколения был достоин государственной награды.

Лишь одного человека во всем зале не растрогала речь Флексона — это был Франц. Он читал какой-то документ и поднял голову только тогда, когда бурные овации, успокоенные стуком председательского молотка, возвестили о конце выступления защитника.

Халдан знал, что аплодисменты ничего не решают для суда, но если реакция публики отражала хоть малую толику чувств судьи, то за приговор можно было не беспокоиться.

— Даю слово обвинению.

Франц поднялся.

— Ваша честь, на основании материала, предоставленного суду скамьей присяжных, я вношу предложение отклонить обвинение в незаконном оплодотворении.

Радость Халдана улетучилась, как только он увидел, что адвокат с явной тревогой смотрит на прокурора.

— Разве это плохо?

— Что скажет защита? — спросил Мэлок.

Защита в этот момент была занята беседой.

— Может быть, и хорошо. Но это очень необычное предложение, совершенно не в духе Франца. Это еще тот хитрец! Наверное, нашел что-нибудь в медицинском заключении.

— Но ведь он сослался на материал, предоставленный скамьей присяжных, — заметил Халдан.

— Все верно. Но Глэндис виделся с девушкой. Он мог дополнить медицинское заключение, на что, как психолог, имеет полное право. Если он обнаружил у нее неудержимое либидо, то мог приобщить его к своему сопроводительному материалу.

— Защита, проснитесь! — Мэлок начал выходить из себя.

Халдан вздрогнул, когда до него дошел смысл слов защитника, и его тревога усилилась, как только он вспомнил, что Глэндис называл Хиликс хитрой штучкой. Высказывал ли юный член Министерства только предположение, или у него уже тогда были какие-то сведения?

Флексон поднялся.

— Ваша честь, прошу дать мне пять минут для пояснения обвиняемому буквы закона.

— Что скажет обвинение? — осведомился Мэлок.

Флексон повернулся так, чтобы его знак не видел судья, и показал прокурору один палец на левой руке и четыре на правой. Халдан быстро расшифровал этот знак: если Франц согласится, он успеет на первый заезд, а если нет, Флексон нарочно будет тянуть время, и прокурор не успеет даже на четвертый.

— Обвинение не возражает, — недовольно буркнул Франц. Флексон занял свое место и принялся быстро делать заметки в блокноте.

— С юридической стороны дело обстоит так: если прокурору известно, что девушка нимфоманка, а я не заявлю протест, вы свободны. Тогда прокурор снимет обвинение против вас и возьмется за девчонку…

— Хиликс не нимфоманка!

— …но если я не заявлю протест, а девушка окажется провокатором, то вам конец. Франц предъявит обвинение в государственной измене…

— Хиликс не может быть провокатором!

— …а я не смогу ознакомиться с материалом, представленным скамьей присяжных, поскольку не заявил протест, когда прокурор в первый раз сослался на дополнительную информацию. Тогда легче найти на Аду огонь, чем доказать, что вы пали жертвой провокации. Полиция никогда добровольно не признается в тайном сговоре.

— Хиликс не нимфоманка и не провокатор!

— Еще бы! На этом и основывается хитрость Франца Он понимает, что нам известно о том, что Хиликс не может одновременно быть нимфоманкой и агентом полиции. Тогда полиция не выпустила бы ее из участка.

Но если я заявляю протест, а она нимфоманка, с вами все кончено! Вас ожидает самый суровый приговор: ссылка на Плутон, так как ваши с ней приговоры взаимосвязаны, а девушка, как нимфоманка, отправится туда первой же ракетой. Вы будете невиновны, но избежать приговора будет невозможно, раз мы заявили протест, когда Франц собирался отклонить обвинение.

— Я был бы невиновен? — спросил Халдан, совершенно запутавшись в дебрях закона.

— Обстоятельства, исключающие вину. Закон гласит: когда нимфоманка, или, как мы говорим, «закоренелая распутница», наметит себе очередную жертву, пусть даже это здоровый мужчина, способный отличить добро от зла, его участь предрешена. — Но почему Плутон? Почему государство не пошлет туда обыкновенных проституток?

— Проститутки психически ломаются в каторжных колониях. Клиенты там — озверевшие, грязные, развращенные дегенераты — как раз подходящие партнеры для нимфоманок.

— Плутон не место для восемнадцатилетней девушки!

— Вы правы, — согласился Флексон, — разве что ей нравятся озверевшие и вонючие извращенцы, но она не моя клиентка.

— Если меня сошлют на Плутон, я смогу с ней видеться?

— Раз в неделю и не больше пяти минут, но вам пришлось бы выстаивать длинную очередь… Если я не заявлю протест, а прокурор предъявит обвинение в государственной измене, мы, конечно, сможем защититься. Согласно кодексу нарушение генетических законов само по себе не свидетельствует об измене. Нельзя исключить, что вы с девушкой переступили законы в личных целях, вовсе не стремясь к свержению государственного строя. По понятным причинам вы даже не выходили вместе из квартиры, так что вообще трудно говорить о подрывной деятельности.

Халдан задумался. Он знал, что Хиликс много читает. Для девушки, отлично знакомой с работами Фрейда, юридические учебники были бы развлекательной литературой. Она могла изучить законы настолько, что из любви к Халдану симулировала нимфоманию, желая спасти его от наказания. Он не мог принять такую жертву.

— Заявляйте протест.

— Дайте закончить… Если я не заявлю протест, а вы пали жертвой провокации, нам конец. Вас даже не подвергнут стерилизации, просто отправят на Ад… Как говорят студенты-юристы, зачем стерилизовать труп… С одной стороны, я готов принять версию о нимфомании, грех не использовать такой шанс, хотя, если я ошибусь и девушка окажется полицейским агентом, можно считать — провокация ей удалась.

С другой стороны, многое говорит за то, что она действительно агент полиции, значит, надо немедленно заявлять протест, иначе я так никогда и не ознакомлюсь с материалами присяжных.

Флексон никак не мог принять решение.

— Она может оказаться и нимфоманкой, слишком уж быстро забеременела. Это свидетельствует о любовной лихорадке, бурном стремлении удовлетворить страсть. Однако, читая ваши заметки, я пришел к выводу, что вами занимался мастер своего дела, а это в свою очередь говорит о том, что вы пали жертвой полицейской провокации. Кроме того, мне известно, что она лгала вам, но это не доказывает ни наличия нимфомании, ни сотрудничества с полицией.

— Вы хотите уверить меня, что Хиликс обманщица?

— Нет. Просто пытаюсь найти истину. Даже на основании тысячи правдивых ответов я не назову никого честным человеком, а вот одного случая лжи достаточно, чтобы до конца жизни слыть обманщиком. Вы мой клиент, и скажу честно: при всех своих недостатках вы немножечко наивно честны. Поэтому я никогда не назвал бы вас лжецом.

— Я что-то не понимаю, куда вы клоните.

— Разбирая ваши записи, я сходил в библиотеку и заглянул в «Полное собрание стихотворений Файрватера-I». Девушка сказала правду о том стихотворении из четырех строчек с длинным названием, а вот «Плач звездного скитальца, вынужденного остаться на Земле» я спокойно нашел на четвертой странице этой книги.

— Может, в ее экземпляре не хватало страницы?

— Поэтесса, к тому же много читающая, должна об этом знать. «Плач…» встречается во всех антологиях, которые есть в публичной библиотеке.

Однако наше время истекает, Решение зависит от вас. Если мы заявляем протест, а Хиликс нимфоманка, нам конец. Если мы не заявляем протеста, а Хиликс провокатор, нам опять конец… Ну так что? Нимфоманка или провокатор?

Халдан, ошеломленный замысловатостью закона и пораженный аналитическим мышлением Флексона, попросил:

— Нельзя требовать, чтобы мужчина принимал подобное решение в отношении женщины, которую любит… Вы мой защитник. Киньте жребий сами!

— Лично я не прочь познакомиться с материалами присяжных, — пробурчал Флексон, поднимаясь со своего места. — Ваша честь, я заявляю протест, поскольку господин прокурор основывает свои выводы на неизвестном обвинительном материале.

— Протест принят.

— Ваша честь, снимет ли защита свой протест, если материал присяжных будет ей предоставлен?

— Что скажет защита?

— Защита снимет протест.

Халдан увидел улыбку, озарившую лицо отца Келли, сидевшего сразу за Францем. Священник чуть заметно повернул голову, и юноша догадался, что он ждет, когда на него направят камеры. Мягкий свет в глазах Келли убедил Халдана, что Хиликс не нимфоманка.

— Заявление принято… Суд удаляется на получасовой перерыв для ознакомления защиты с докладами присяжных.

— Думаю, мы сделали правильный выбор, — сказал Флексон. — Надо всегда требовать доказательств, чтобы не промахнуться. Мне еще раньше следовало догадаться, что вы распознали бы нимфоманку.

Защитник встал и направился в комнату заседателей, а по бокам юноши встали полицейские.

Халдан никак не мог поверить, что его Хиликс была полицейским провокатором. От одной этой мысли ему делалось плохо.

Однако он не должен был выказывать своих чувств. Опыт и логика научили его, что никогда нельзя знать, кто и чем занимается. Флексон занимался адвокатурой.

Халдан сконцентрировал внимание на секундной стрелке часов, висящих справа от судьи, и следил, как она лениво, круг за кругом, отмеряет время. Наконец в зале послышался шум возвращающейся публики, а из комнаты заседателей появились Франц, Флексон и Мэлок.

Полицейские шагнули назад, когда адвокат обреченным шагом приблизился к скамье подсудимых. Взгляд его был каким-то стеклянным. Он занял свое место рядом с Халданом, а Мэлок кивнул судебному исполнителю, чтобы тот подошел к столу.

— Хиликс оказалась провокатором, а я лопухом, и теперь я погиб, — догадался Халдан.

Флексон даже не взглянул на него. Он разговаривал сам с собой.

— Это я оказался лопухом, — произнес он чуть слышно, — и погибли мы оба. Мое пятое дело… Другие адвокаты никогда не вляпаются… А бедному Флексону на пятой защите… На моей ПЯТОЙ!

Халдан встряхнул его за плечо. Адвокат был в состоянии шока. Внимание Халдана отвлек судебный исполнитель, заканчивающий свою формулировку следующими словами:

— …дело по обвинению Всемирным Сообществом Халдана-IV, М-5, 138270, 3\10\46 в государственной измене.

Итак, теперь Халдан обвинялся не в заурядном преступлении против общества, а в преступлении против государства.

Над телевизионными камерами зажглись красные огоньки: Халдан по собственному опыту знал, что сейчас творилось за стенами суда. Затихали шумные споры в маленьких уютных кафе. Посетители ресторанов откладывали столовые приборы и светские беседы. Домохозяйки с интересом вглядывались в телевизионные экраны, забыв о прерванных телесериалах.

Пятьсот лет назад толпы людей также собирались на лобном месте у подножия Тайборн Хилл, чтобы с очаровательным простодушием посмотреть, как неразличимый под своим капюшоном палач распахивает люк виселицы, предавая осужденного в объятия простой, незатейливой смерти. Сегодня же они насладятся поистине острыми ощущениями — видом человека, жестокая агония которого закончится не так скоро, человека, становящегося живым трупом.

Судебный исполнитель поименно зачитывал состав присяжных, а юноша смотрел, как один за другим при звуках своего имени поднимаются его палачи.

Флексон, когда он еще мог здраво мыслить, поверил, что Хиликс сказала правду о стихотворении, четыре строчки которого были в антологии. Халдан, чувствуя, как третий ледниковый период охватывает его сознание, догадался, что «Размышления с высот, дополненное» никогда не содержало больше четырех строчек. Остальные сочинила сама Хиликс, сидя напротив него за столиком в Пойнт-Со.

Она специально разбудила его воображение, так как знала, что снова с ним встретится и использует сомнения, чтобы разрушить его лояльность к государству.

Когда полицейские уводили Халдана, он заметил в ее глазах триумф и гордость. Однако эти чувства были вызваны не мученичеством, а удовлетворением от увенчавшейся успехом операции.

Если она хотела разрушить его чувство лояльности, то ей это удалось лучше, чем можно было ожидать, потому что попутно она убила и его любовь к ней. Возможно, она и не была провокатором, но, предав Халдана, она перестала для него существовать, умерла, и теперь только ледяные ветры кружились над могилой, в которой он ее похоронил.

Хиликс умерла. Умер отец. Флексон пребывал в шоке.

А сам он должен лететь на космическом корабле, но не в качестве судового механика в лазерном отсеке, а как ссыльный на Ад.

 

Глава десятая

Брандт, социолог, как представитель главного Министерства и старший присяжный, первым получил слово.

Скорее всего он знал, что дело примет такой оборот, и был к этому готов. Судебный исполнитель установил за его спиной треногу, на которой Брандт повесил большой график. Социолог немного повернул треногу, чтобы судья и присяжные тоже могли видеть, но прежде всего его беспокоили телекамеры: график оказался как раз напротив одной из них.

— Ваша честь, я заранее прошу суд о снисхождении к моему краткому докладу, основанному исключительно на сексуально-общественной характеристике обвиняемого, полученной из суммы отдельных факторов на основании проверенных, эмпиричных, объективных данных, предоставляющих возможность точного анализа сексуально-общественных характеристик, чтобы вывести в вертикальной проекции облик обвиняемого на фоне группы его сокурсников. Вывести, разумеется, только поверхностно, поскольку мои уважаемые коллеги немедленно займутся этим делом более основательно и проведут сравнение других общественно-экономических формаций с группой обвиняемого горизонтальными связями. Поверьте, упрощение это не намеренное — масса срочной работы в Министерстве не позволила мне посвятить больше времени данному вопросу. Поэтому я еще раз вынужден просить Высокий Суд о снисхождении к моему выступлению, равно как и к приводимому здесь поверхностному анализу групповых факторов, а также разрешения покинуть зал суда по окончании доклада.

— Суд выражает согласие, — сказал Мэлок. — Продолжайте.

Халдан так и не понял, чему суд выражает согласие, и, кляня себя за рассеянность, решил внимательней слушать социолога.

— С общественно-сексуальной точки зрения, исключая развлекательный аспект, неженатый студент — как доказали в своем монументальном труде Мерк, Балтан и Фринг, кому я бесконечно благодарен — руководствуется стремлением обеспечить себе лидерство в группе сверстников своей категории; также имеет место соперничество между отдельными группами. Я составил схему, изображающую кривую Гроссингера для шести взятых произвольно типичных групп, начиная от студентов теологии… — Брандт повернулся к графику и показал малюсенький столбик, покрывающий лишь тридцатую часть ширины графика… и заканчивается студентами-машиностроителями.

По залу разнесся удивленный свист. Столбик будущих инженеров занимал больше девяноста сантиметров.

— Соседний столбик, который короче всего на пять сантиметров, представляет студентов-математиков.

Халдан испытал гордость за свой факультет. Математики были далеко впереди остальных, хотя и на втором месте. Знай они об этом, могли бы и поднажать в сексе.

— Исходя из этих двух крайних примеров, студентов-машиностроителей и студентов теологии, мы установили средний уровень всех студентов, исключая летние каникулы и не принимая в статистический расчет таких второстепенных отклонений, как мастурбация или групповой секс, равно как и одиночные случаи добровольного воздержания, возрастающие от будущих инженеров и математиков в сторону теологов, желающих выделиться из общей массы сверстников посредством отрицания секса. Однако представляемые мною данные сами по себе мало существенны и служат лишь вступлением к поразительным наблюдениям общественно-экономической группы сверстников обвиняемого, а также самого обвиняемого. Ваша честь, Высокий Суд, я вынужден признать, что сексуально-общественные показатели обвиняемого на тысяча девятьсот шестьдесят седьмой — шестьдесят восьмой годы, проанализированные на фоне группы сверстников, возбудили мое удивление. А сейчас я хотел бы продемонстрировать сексуально-общественные характеристики Халдана-IV!

Он театральным жестом протянул руку и сорвал верхний лист, открывая следующий график, где красная кривая Халдана-IV выглядела весьма внушительно по сравнению с голубой кривой его сокурсников математиков и бледно-фиолетовой кривой студентов-машиностроителей.

— Ваша честь, я хотел бы добавить, что, поскольку этот график основан преимущественно на статистических данных дома терпимости в Беркли, наше Министерство учло возможность общественной мобильности обвиняемого и приготовило кинофотодокументальное досье, содержащее отдельные описания его приемов и среди них особого «модус операнди», основанного на хронометрии с помощью секундомера отрезка времени между возбуждением партнерши и ее эрекцией, а также применение характерного вращательного движения, на студенческом жаргоне известного под названием «мешалки Халдана», благодаря которому обвиняемый известен на обширной территории от Побережья Орегона — на севере, до Писмо Бич — на юге.

Указав на график, Брандт продолжал:

— Ваша честь, прошу обратить внимание, что график поделен на три периода: тысяча девятьсот шестьдесят седьмой, шестьдесят восьмой и шестьдесят девятый годы. В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом — шестьдесят восьмом годах, находясь на первом и втором курсе, обвиняемому удалось одному поднять средний уровень всего факультета математики на восемь десятых процента. Прошу также обратить внимание, что если фиолетовая кривая студентов-машиностроителей и голубая кривая студентов-математиков тянутся на всю длину графика, то кривая Халдана-IV обрывается пятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, то есть именно в день случайной встречи обвиняемого с Хиликс, на тот момент являющейся представительницей другой категории, а ныне также пребывающей под стражей, беременность которой составляет вещественное доказательство номер два настоящего обвинительного материала…

— Он вас доконает… — простонал Флексон.

Халдан и сам знал, что социолог его доконает. Брандт говорил еще добрых полчаса, не щадя придаточных предложений и доказывая, что такое сильное половое влечение не могло быть поглощено работой над самым совершенным компьютером, а было удовлетворено в свиданиях с Хиликс.

Затем Франц вызвал для дачи показаний Гурлика.

Старик не нес с собой никакого реквизита, однако прошло немало времени, прежде чем он добрался до возвышения для свидетелей. Тем не менее он сделал это без посторонней помощи. Произнося речь, старик шипел и плевался в микрофон, но его детский дискант был отчетливо слышен в зале.

— Установив с юношей доверительные отношения, я спросил его об отце, с которым был немного знаком по Министерству, и прозондировал его убеждения.

Ваша честь, на странице седьмой моего доклада, строка восемьдесят третья, вы найдете следующее заявление юноши: «Никудышный из меня предсказатель, но, может быть, удастся преодолеть скорость света».

Человек, имеющий такую слабую память, что просил передать привет умершему, теперь наизусть называл номер страницы и строчки своего доклада.

— Сомневаюсь, чтобы на сто тысяч допрошенных нашелся хота бы один, пользующийся определением «скорость света». Понимание теории Файрватера встречается не часто, однако этот щенок знает, о чем в ней говорится. Обычно, когда говорят о теории одновременности, пользуются термином «временной барьер», однако, согласно механике Файрватера, теоретически следует признать, что свет и время это разные проявления одного и того же явления.

Господин судья, я могу говорить без опасения, что кто-нибудь неправильно поймет мои слова, поскольку мой язык неизвестен в ваших кругах и никто не сможет со мной спорить, но прошу мне поверить — этот юноша подразумевал отрицательный свет, а мышление на таком высоком абстрактном уровне свидетельствует о сверхчеловеческих возможностях его интеллекта Другими словами, он так же умен, как и я, а это мне совсем не нравится!

Я обращаюсь сейчас к нему, и он прекрасно понимает, о чем я говорю, так как знает, что если Файрватер не ошибался, а он не мог ошибиться, то отрицательный свет и отрицательное время — суть одно явление.

Этот юноша — грешник. Даже хуже, он — прагматический теоретик! Он высказал желание работать, в лазерном отсеке «корабля скорби». Этому молодому человеку нужна не работа, а лаборатория.

Да простит мне отец Келли то, что я скажу, но я не верю в раскаяние грешника Он жалеет лишь о том, что его поймали. Фальшивое раскаяние!

Раскаяние ему неведомо! Он намеревался исправить ошибку. Хотел попробовать еще раз. И он прекрасно понимает, о чем я говорю!

Халдан действительно понимал. Старый математик вскрыл и обнажил его самые сокровенные планы, рожденные в скованном льдом разуме, которые были его последним шансом на спасение.

— В беседе с Брандтом, страница семьдесят шесть, строка двадцать вторая, он говорит: «Я не Файрватер и не буду создавать еще одного Папу».

— Я не думал, что наши разговоры записываются, — шепнул Халдан.

— И были правы. В камере не было магнитофона. Даже сейчас математик не может заглянуть в материалы присяжных. Он цитирует по памяти.

Тем временем старик развивал свои выводы:

— Так не принято говорить о национальном герое, разве что считая себя равным ему…

— Я поставил вас в известность о его взглядах на Иисуса, — застонал Флексон. — Не могу же я помнить обо всем!

— …Электронный Шекспир, над которым он намеревался работать в свободные от других занятий минуты, имел бы более совершенный мозг, чем у Папы, на чье создание у Файрватера ушло тридцать лет. Получается, обвиняемый собирался осуществить свой проект в течение восьми лет, если хотел обойти генетические законы и жениться на этой девчонке.

И, я думаю, он бы справился! Господин судья, я не имею намерения вас оскорбить, но не совру, сказав, что этот молодчик, при его интеллекте, отсутствии моральных принципов и потенциальном долгожительстве, может запросто расправиться и с вашей, и с моей категорией. Я считаю, его место — среди льдов!

Гурлик неуверенной трусцой вернулся на скамью присяжных. Теперь уже отец Келли величественным шагом пересек зал суда, продемонстрировав перед телекамерами свой профиль, и дал показания значительно мене обличительные, чем показания социолога и математика. Он накинулся на утверждение юноши, что «Бог есть любовь».

— В своей софистике, — говорил он, — обвиняемый пытался выбить краеугольный камень Веры. Если бы мы не знали, что Бог есть справедливость, если бы не непреклонность, с какой Святой Дух поддерживает порядок, тут же воскресли бы идеи Фрейда и Дарвина, а от сторонников Дарроу просто не было бы отбоя.

Под конец своей речи священник выказал милосердие. Он обещал молиться, чтобы душе Халдана-IV была ниспослана справедливость.

Глэндис, юный член Министерства, направился через зал с решимостью гладиатора, выходящего на арену.

— Ваша честь, чтобы вникнуть в образ мышления обвиняемого, я основательно подготовился к разговору с ним. Исходя из того, что передо мной индивидуум с атавистическими признаками, я прочитал «Семнадцатилетнюю» Бата Таркингтона — классическое описание душевного расстройства, некогда называемого «влюбленностью». Предположив, что субъект душевного расстройства обвиняемого может пролить свет на его личность, я решил повидаться с девушкой. Она попросила передать обвиняемому зашифрованное сообщение, из которого следовало, что она черпает утешение в сонетах некоей Элизабет Браунинг, поэтессы, известной своей чрезмерной сентиментальностью еще в те времена, когда чрезмерная сентиментальность была в порядке вещей. Когда я передал ему это известие, глаза обвиняемого осветились счастьем, а весь вид выражал бурную радость.

И тут, благодаря своей проницательности, я пришел к выводу, что с помощью возникшей между нами симпатии раскрыл атавизм.

Потом, желая войти в доверие обвиняемого, я воспользовался приемом, почерпнутым из психологии полицейских допросов, и выразил мнение, что наказание за незаконную инсеминацию слишком сурово, так как неразумно исключать возможность использования обществом потомства, рожденного от антиобщественной связи.

Почувствовав во мне союзника, обвиняемый заявил, что теория селекционной евгеники математически необоснованна, и выдвинул гипотезу, что удачные результаты ее применения являются следствием воспитания.

Я хотел бы обратить внимание Высокого Суда на тот факт, что теория о влиянии среды на развитие личности была признана ересью!

— Заявляю протест! — автоматически отреагировал Флексон.

— Протест принят, — объявил Мэлок. — Ересь не является вещественным доказательством.

— Войдя в доверие, — продолжал Глэндис, — я применил раздражители, вызывающие злость, и оскорбительно отозвался о математиках, чтобы выявить его агрессию. Последовала немедленная реакция обвиняемого: он подверг критике мою категорию, обвиняя психологов в отсутствии заботы о целостном психическом развитии личности, высказываясь тем самым за развитие эгоизма и индивидуализма, и против настоящего положения, обусловливающего режим наибольшего благоприятствования для подавляющего большинства граждан. Здесь следует подчеркнуть, что взгляды обвиняемого противоречат доктрине Аристотеля и точке зрения Павлова. Это чистой воды фрейдизм!

В процессе беседы я установил нарушения, позволяющие классифицировать обвиняемого как социопата. Позднее, знакомясь с докладами других присяжных, я обратил внимание на его нездоровый интерес к личности нашего великого героя, Файрватера-I.

Интерес к идеям ученого вполне понятен у студента математики, но одновременно неприятие им Файрватера-1, как национального героя, свидетельствует о садомазохистской амбиваленции чувств.

Обвиняемый искал собственного бога! Он отверг общепринятый культ Иисуса только потому, что этот культ принят обществом. Он отверг Файрватера, и только потому, что тот — национальный герой. Этот человек пытался найти бога, достоинствами которого были бы эгоцентризм, нонконформизм и пассивность.

Слушая, Халдан чувствовал, как в его оледенелом сознании рождается холодное бешенство. Это было не полицейской провокацией, а коварным сговором государственных чиновников. Они заманили его в ловушку. Даже самые нейтральные выводы присяжных были старательно интерпретированы и извращены юным психологом с рыбьим ртом, с виду совершенно безопасным, но оказавшимся мастером ставить капканы.

— Как и следовало ожидать, стандартный вопрос о первенстве Национальной бейсбольной лиги тоже дал негативный результат. Обвиняемый равнодушен к командным играм, а спрошенный об отношении к товарищеской вечеринке, увильнул от ответа. Беглый анализ, проведенный Министерством Социологии, наглядно подтверждает эти выводы. Любимым спортом обвиняемого оказалось дзюдо, спорт чисто индивидуальный, опирающийся исключительно на соперничестве и возвеличивающий личность.

Антиобщественную позицию обвиняемого лучше всего отражают его профессиональные амбиции; ваша честь, Халдан-IV заявил, что хочет работать на корабле, курсирующем на Ад!

Государство затратило миллионы, чтобы вызвать в его сознании панический страх перед Адом, но все усилия по отношению к этому человеку пропали даром! — Глэндис затрясся от возмущения и обратил рыбье лицо к богу макрелей, призывая того в свидетели этого чудовищного и мерзкого поступка — Тогда я задал себе следующий вопрос: если расстройство развилось в такую тяжелую форму, каковы более легкие формы его проявления?

Это уже не просто атавизм! И я заложил собранные данные в анализатор индивидуализма.

Ваша честь, из ста пятидесяти трех симптомов комплекса Файрватера у обвиняемого подтвердился сто пятьдесят один, хотя достаточно небольшого преобладания этих симптомов, чтобы доказать сумасшествие.

Мина с часовым механизмом не взорвалась, но она и сейчас тикает. Перемены в поведении не произошло, так как еще не наступил психоз. Перед нами, — он указал сальцем на Халдана, — явный комплекс Файрватера, и за его раскрытие следует благодарить Министерство Психологии. — Глэндис повернулся и посмотрел, на судью.

— На первый взгляд обвиняемый — симпатичный, искренний, достойный доверия юноша; и если бы не профессиональная подготовка, за которую я очень благодарен своему Министерству, этот гениальный социопат безнаказанно гулял бы по Солнечной Системе. Мои подозрения возбудил один непроизвольный жест — симптом гипертрофированной агрессии, на который другие присяжные не обратили внимания: у обвиняемого есть привычка ударять сжатым кулаком по раскрытой ладони!

Ваша честь, я настаиваю, чтобы благодарность, выраженная здесь моему Министерству, была зафиксирована в протоколе.

— Секретарь, зафиксируйте, — произнес судья.

Когда Глэндис победно шествовал в сторону скамьи присяжных, Халдан обратился к Флексону:

— Один вопрос, господин защитник. Раз уж Файрватер был таким парией, почему ему разрешили создать Папу?

— Название комплекса происходит не от математика, а от его сына, Файрватера-II, — ответил Флексон.

— А кем был Файрватер-II?

— Сумасшедшим революционером, организовавшим восстание диссидентов — специалистов и пролетариев, собиравшихся свергнуть государственный строй. Сами можете судить, какой это был подвиг! А вы едва успели завербовать одну девушку и одного глупого адвоката, как вас тут же разоблачили!

— Ничего не читал об этом!

— Вы что, думаете государство будет издавать учебник для революционеров? Знают об этом только те, на кого возложена обязанность раскрывать подобные преступления — социологи, психологи, юристы… и один из этих юристов оказался начисто лишен бдительности! Этот суд — приговор Флексонам. Комплекс Файрватера не подлежит защите — им занимаются власти! — Флексон закрыл лицо руками. — Девяносто девять процентов юристов за всю жизнь даже не слыхали о подобном случае, а на меня он свалился на пятой защите!

Халдану стало жалко отчаявшегося юриста, но его любопытство оказалось сильнее беспокойства за судьбу адвоката, да и за свою собственную.

— Чем закончилось восстание?

— Оно было подавлено. Отец Файрватера узнал о планах сына и уведомил полицию. Власти успели приготовиться. Бунтовщики на неделю овладели Москвой, взорвали несколько электростанций в Америке и разграбили Буэнос-Айрес, но скоро все было кончено.

Это дало один позитивный результат. Прежде чем выслать Файрватера на Ад, произвели анализ его, индивидуальности> чтобы впредь сразу разоблачать подобные отклонения… А я вот не разоблачил!

Голос судебного исполнителя прервал размышления Халдана.

— Подсудимый, встаньте!

Халдан поднялся.

Судья Мэлок перегнулся через стол. Он уставился на Халдана и долгое время не сводил с него глаз, словно навсегда хотел запечатлеть в памяти черты человека, подверженного такому страшному комплексу.

Судья начал говорить, но было заметно, что он и сейчас занят собственными мыслями.

— Обвиняемый Халдан-IV! В свете обвинительного материала, представленного по делу, вина ваша доказана Однако суд откладывает вынесение приговора на завтра до четырнадцати часов, с тем чтобы вы могли подать прошение о помиловании. До этого времени вы предаетесь в руки Церкви. Да ниспошлет вам Бог свою справедливость!

Халдан сел. Публика начала шумно собираться к выходу. Над телевизионными камерами погасли красные огоньки, и двое полицейских подошли к скамье подсудимых.

— К какому суду мы должны апеллировать с просьбой о помиловании? — спросил Халдан, вглядываясь в безжизненное лицо Флексона.

Адвокат встал и сунул папку под мышку.

— Эту просьбу вы изложите сами, хотя, Бог мне свидетель, это и моя последняя надежда. Но представлять ее вы будете не суду, а самому Богу.

Он повернулся и тяжелой походкой направился к выходу. Халдан с грустью проводил взглядом первого и одновременно последнего представителя династии Флексонов.

В дверях мелькнул силуэт Франца, спешащего на первый заезд.

 

Глава одиннадцатая

Они приближались к Маунт Вайтни с юго-востока, обогнув Бишон и западную границу гор Иньо, свернули над Долиной Смерти и почти вертикально взмыли над массивом Сьерра-Невада.

Халдан сидел на переднем сиденье самолета между отцом Келли и полицейским. Он любовался гордыми потоками, бегущими со снежных вершин по гранитной стене, покрытой в этих местах растительностью. Немного ниже мореновый вал Панаминт и песчаные дюны Долины Смерти обозначили негостеприимные врата Святого Града

— Вот и Собор, — благоговейно прошептал священник.

Халдан разделял его чувства. Только летя на небольшой высоте вдоль отвесного горного склона, можно было осознать грандиозность скалы, на вершине которой высился Собор, воздвигнутый людьми для счетной машины, именуемой ими Палой.

У самой вершины, словно мотыльки с неподвижными крыльями, слетевшиеся к одинокому цветку, кружили белые самолеты паломников. Но черный самолет, в котором находился Халдан, ни на градус не изменил курса. Просители, которым грозил Ад, имели преимущество перед паломниками, жаждущими воздать почести Папе: божественный суд был недолгим.

Самолет сел на площадке, высеченной в монолитном граните к западу от Собора. По размерам она была чуть больше футбольного поля и полна самолетов паломников.

Оставив узника на попечении полицейских, отец Келли встал на колени лицом к Собору и, закрыв глаза, зашептал на латыни молитву. Когда Халдан и полицейский выбрались из самолета, священник заканчивал молитву следующими словами:

— Меа кульпа, меа кульпа; Халдан максима кульпа.

Полицейский, не вставая на колени, быстро перекрестился, искоса наблюдая за Халданом. Юноша не стал даже креститься. Для него Собор был не Домом Бога, а символом отцовских угрызений совести Файрватера-I.

Отец Келли поднялся с колен.

— Ступай за мной, сын мой.

Они втроем начали подниматься по длинной лестнице. Очередь ожидающих аудиенции паломников встретила враждебными взглядами одетого в черное Халдана, так как понимала, что придется пропустить его вперед.

У входа ждал монах в серой сутане с капюшоном, скрывающим лицо по обычаю серых братьев. Он почтительно приветствовал отца Келли и принялся шепотом говорить с ним. Халдану удалось расслышать только «Деус екс машина», но он успел заметить, как отец Келли передает монаху дискету.

Монах, забрав дискету, исчез в темной утробе Собора.

Отец Келли обратился к Халдану:

— Я отдал брату Джонсу запись процесса, сын мой, чтобы он приобщил ее к твоему досье, хранящемуся в памяти Папы. Пока мы дойдем до алтаря, данные уже поступят. Пойдем.

В холодном полумраке Собора воздух был перенасыщен кислородом. Свод готического здания находился так высоко, что Халдан с трудом смог его различить.

Вслед за отцом Келли Халдан и полицейский длинным нефом прошествовали к главному алтарю, где находился Папа.

Возле алтаря священник остановился.

— По обычаю, ты сам должен представить свою просьбу, без моего посредничества. Преклони колени и говори в сторону алтаря нормальным, естественным голосом. Назови Папе свое имя и генетический код. Попроси его ознакомиться с судебным материалом. Скажи, что жаждешь только справедливости. Перечисли все обстоятельства, которые считаешь смягчающими. К Папе следует обращаться: «Ваше Преосвященство». И торопись, потому что другие тоже ждут аудиенции, — закончил он.

Опустившись коленями на коврик, Халдан испытал невыносимое любопытство. Чем бы ни руководствовался конструктор, он создал самую совершенную на сегодняшний день машину. Она не требовала ремонта, поскольку сама устраняла свои неполадки. С каждым просителем говорила на его собственном языке, до Халдана даже доходили слухи, скорей всего — сильно преувеличенные, что с ворами она общалась на блатном жаргоне.

Вердикт Папы считался окончательным. Были известны случаи оправдания им убийц, случалось, даже ренегаты покидали Собор очищенные от всех обвинений.

Халдан сделал все, как сказал отец Келли, а под конец высказал просьбу о снисхождении:

— Я не прошу справедливости, но, во имя нашего Спасителя, прошу милосердия. Моя любовь оказалась выше понимания моих братьев во Христе.

— Неожиданно со стороны алтаря раздался громкий, грохочущий голос, искусственно усиленный, но, несмотря на это, звучащий необыкновенно ласково:

— Ты говоришь о любви к Хиликс?

— Да, Ваше Преосвященство.

Наступила тишина, в которой слышалось только тихое гудение генераторов. В сознании Халдана затеплилась надежда.

Такой ласковый и мягкий голос не мог обречь юношу на гибель, не мог оторвать невинного человека от теплой и зеленой родной планеты и забросить его в ледяную пустыню Ада Халдан придвинулся ближе в ожидании слов, которые должны были смыть с него вину, вернуть Хиликс статус специалистки и реабилитировать династию Флексона.

И тут он услышал:

— Волею Божьей решение суда признается во всех отношениях правильным и справедливым.

Послышалось короткое жужжание и щелчок — последний, окончательный, бесповоротный. Для Халдана это явилось таким страшным потрясением, что юноша не смог подняться с колен, и только священник с полицейским поставили его на ноги.

В тот момент, когда Папа оглашал свою буллу, изменилась сама акустика Собора. Его слова громом прокатились под высокими сводами. Халдан, ошеломленный, позволил себя вывести священнику и полицейскому на залитый солнцем двор и вдохнул разреженный, горный воздух. Вдали от гипнотизирующего присутствия Папы юноша почувствовал себя обманутым. Им овладело бешенство. Он резко повернулся к священнику:

— Если эта куча транзисторов, слепленная новообращенным помешанным — представитель Бога, то я отрекаюсь от Бога, Венца Мироздания!

Глаза захваченного врасплох священника, в которых до этой минуты отражалось только благочестие, загорелись гневом.

— Святотатец!

— Ну и что? — признался Халдан. — И что в этой ситуации предпримет Церковь, сошлет меня на Ад?

Когда священник осознал правоту и логику язвительных слов юноши, его поднятое к небу лицо снова приобрело выражение страстной добродетели.

— Да, сын мой, отныне для тебя нет Бога. Ты будешь нуждаться в нем всю вечность Ада; в минуты — тянущиеся как часы; в часы — протекающие медленно как месяцы; в месяцы — долгие как века, и будешь страдать, страдать, страдать.

Они еще до полудня вернулись в Сан-Франциско. После обеда Халдана препроводили в суд, его удивило, что в зале царит еще большая суета, чем накануне. Над телекамерами светились красные лампочки, присяжные сидели на своих местах, а публика в нетерпении ждала развязки.

Не было одного Флексона. Юноша решил, что, скорее всего, разжалованный адвокат моет сейчас полы где-нибудь в коридоре.

Халдан не ожидал, что вынесение приговора будет представлять для толпы интерес, раз и так было общеизвестно о решении Папы, но потом вспомнил, что именно вынесение приговора и есть для них самое главное. Эта минута объединяла жителей всего мира, словно участников международного фестиваля. Она соответствовала свисту топора палача, хрусту ломающихся позвонков и являлась кульминационной точкой процесса. Жители Земли собирались вместе, чтобы полюбоваться душевными страданиями юноши, как и сам он еще совсем недавно засиживался перед телевизором, многократно просматривая процесс какого-нибудь ренегата.

Зрелище начиналось выступлением обвиняемого, который унижался и пресмыкался, демонстрируя свое раскаяние. Он хватал за руки присяжных, благодарил их за справедливый процесс и наконец, истерично скуля, тщетно молил о прощении. Спектакль достигал кульминации, когда обвиняемый падал на землю, полз в сторону судейского стола и, целуя край мантии судьи, выл, стонал и даже терял сознание. Таков был заведенный порядок, и он всегда неукоснительно соблюдался: если какой-нибудь преступник лишался чувств раньше времени, это считалось дурным тоном, и публика чувствовала себя обманутой.

Подобные судебные процессы служили самым эффективным наглядным уроком, проводимым исполнительными органами, чтобы показать ужасную судьбу ренегатов.

Внезапно Халдан вспомнил о Файрватере-II. Человек, который чуть не сверг правление Трех Сестер, наверняка не выказал страха на процессе, а ведь, по определению присяжных, у юноши были те же признаки, что у Файрватера-II. Значит, он должен поддержать традицию. Гордость разожгла его гнев, и в пламени, охватившем разум, созрело решение.

На этот раз чернь насладится совершенно иным зрелищем.

Судебный исполнитель снова огласил свою формулу, поднимая на ноги собравшихся, когда в зал входил судья, а затем отец Келли с театральной торжественностью зачитал решение Папы.

— Прошу обвиняемого встать, — произнес Мэлок.

Халдан поднялся.

— Перед оглашением приговора обвиняемому предоставляется последнее слово. — В отцовском тоне Мэлока сквозило нетерпеливое приглашение.

Сейчас следовало унижаться и пресмыкаться перед присяжными. Следовало послушно склонить голову и молить о милости. Юноша подошел к микрофону и начал говорить спокойным размеренным голосом:

— Я родился для почетной профессии математика, четвертым в династии Халданов. Если бы все шло своим чередом, я решал бы возложенные на меня задачи, женился на соответствующей женщине и умер с достоинством, как мой отец, отец моего отца и отец отца моего отца. — Он сделал паузу, так как до сих пор его речь была достаточно банальна и вполне могла сойти за покаяние. — Но я встретил девушку, на которую не имел никакого права, и она была так прекрасна, что я не могу выразить это в словах. Мы вместе путешествовали по древнему миру, который неожиданно возродился, а я, очарованный ее красотой, стал по-новому видеть и обрел мудрость. Я нашел чашу Святого Грааля и прикоснулся к философскому камню.

То, что я скажу сейчас — очень важно: по своей наивности я принял обаяние за волшебное очарование, а из-за глупости стал причиной собственной гибели.

Она познакомила меня с величайшей жертвенностью и вознесла на высший уровень сознания, называемый некоторыми «дьявольским искушение», а другими «романтической любовью».

Даже если я пригубил из кубка яд, приняв его за эликсир жизни, то я сам поднес напиток к губам. И если даже песня, которую пела мне любимая, была песней Цирцеи, я с радостью выслушал бы ее еще раз, потому что песнь эта чудесна и удивительна.

Пусть все знают: я не отказываюсь от этой девушки!

Мне стала понятна моя внутренняя сущность, и именно это понимание своей индивидуальности, а не любовь к Хиликс, привело меня на порог Ада и определило статус последователя Файрватера. Пользуясь этим статусом, я заявляю перед всеми присутствующими, что отрекаюсь от Земли и ее богов, но не отрекаюсь от Файрватера-II.

В своей мудрости и доброте Файрватер-II, последний святой на Земле, заклинал людей хранить свою индивидуальность и беречь тайники своих душ от увещеваний и железной логики улыбающихся мошенников, которые являются к нам от имени религии, психического здоровья и гражданских обязанностей. Являются со своими знаменами, библиями и деньгами, чтобы украсть у нас бессмертие…

— Замолчи, преступник! — Мэлок перегнулся через стол, — Уберите камеры! — закричал он операторам, скрытым стеной.

— Пусть говорит! — крикнул кто-то из публики; послышалось улюлюканье, свист, и прежде чем погасли красные огоньки, Халдан успел выкрикнуть свой последний бунтарский призыв:

— Долой Социологию и Психологию! Разрушим Папу!

Через боковые двери в зал ввалилась фаланга полицейских, которые начали оттеснять толпу в сторону выхода. Халдан оказался в окружении мундиров.

— Уведите его, — приказал чей-то голос.

Халдана оставили силы и жажда битвы, вдохновлявшие его до сих пор, и он позволил затолкать себя в комнату с решеткой на окне.

— Комиссар приказал запереть его здесь, пока не подойдет броневик, — сказал один из полицейских.

— Господи, ничего умнее они там придумать не могли, — пожаловался другой. — Если поехать сейчас, мы доставим его в Алькатраз до того, как толпа решится, а через двадцать минут нам будет не удержать их от линча!

Полицейский повернулся к Халдану:

— Если вы хотите быть разорванным толпой и таким образом открутиться от Ада, то выбрали правильную дорогу. Вся беда в том, что из-за вас могут погибнуть невинные люди.

Тем не менее они остались ждать, и когда наконец Халдана вывели на помост для приговоренных, внизу стояли четыре бронемашины — из прорезей в пуленепробиваемых стеклах торчали стволы автоматов. Юноша первый раз в жизни наблюдал подобную демонстрацию силы со стороны полиции

Процессия медленно выехала с аллеи. На площади к ним присоединился бронетранспортер с лазерными пушками на башне, после чего весь эскорт свернул налево по Макет-стрит. Конвой продвигался чрезвычайно медленно, расчищая путь воем сирен. Халдан заметил, что при этом звуке люди выходят из своих домов и провожают взглядами цепочку полицейских машин.

Возле полицейского участка Эмбаркадеро машины снова свернули налево. Вдоль всего пути следования конвоя стояли толпы. Все только смотрели, не выказывая ни малейшей враждебности к Халдану. Создавалось впечатление, что все они в состоянии транса.

Когда конвой приблизился к длинному охраняемому мосту на Алькатраз, Халдан увидел в толпе чуть заметное движение; какая-то женщина подняла руку и махнула ему на прощание.

Этот прощальный жест раскрыл юноше глаза.

Полицейские считали, что толпа угрожает безопасности заключенного, но это было их мнение. Может, как раз они, а не он должны были опасаться толпы?

Чем больше он думал о той женщине, тем больше понимал, что толпа не представляла для него угрозы. Женщина махнула ему, поскольку ничего другого сделать не могла. В давние времена люди швыряли бы в полицейских камни или воздвигали баррикады, чтобы остановить конвой, но современные люди были лишены подобных реакций. Они не могли собираться на баррикадах, поскольку само это понятие было давно забыто.

Уже на территории тюрьмы, когда места серых мундиров полицейских заняли малиновые мундиры охранников, юноша судорожно уцепился за одну мысль, впоследствии служившую ему талисманом в минуты отчаяния. Он поверил, что мечта Файрватера о свободном человечестве, за которую его сослали на Ад, была не напрасной, и эту надежду вселил тот единственный, прощальный жест женщины.

Талисман, спасающий от отчаяния, понадобился Халдану очень скоро, потому что отчаяние это волна за волной накатывалось на сознание, пока не затопило его полностью. В мыслях настала черная ночь. Халдан лежал на нарах дни и недели, забыв о времени, понимая только, что его кормят внутривенно.

В один из последних тяжелых дней перед отлетом с Земли юноша услышал звук, несший предзнаменование и надежду. Словно шепот Сивиллы он проник в сознание и вырвал юношу из летаргии.

Халдан находился в большой камере с высоким потолком и галереей наверху, где патрулировали охранники. Все помещение было поделено на секции с решетками вместо стен и потолка, чтобы охранники на галерее могли постоянно следить за заключенными. Халдан находился один в камере.

По другую сторону четырехметрового коридора была камера побольше, в которой содержались несколько заключенных; как догадался Халдан, пролетариев. Он не обратил бы на них внимания, если бы не пение, которое звучало в огромном помещении, как плач по душе умершего. Певец аккомпанировал себе на гитаре.

Отчаяние, чуть не убившее Халдана, подействовало на него, как шоковая терапия — теперь он воспринимал это примитивное пение с наивной чувствительностью, как ребенок, разбуженный птичьим щебетанием. Слова песенки несли надежду, с красотой которой ничто не могло сравниться.

Не успела песня закончиться, как Халдан вскочил, вглядываясь в соседнюю камеру. Он увидел развалившегося на нарах огромного негра, который прижимал к себе гитару, выглядевшую в его огромных лапах детской игрушкой.

— Эй, черный, — позвал Халдан. — Ты знаешь, о чем поешь? Знаешь, кто такой Файрватер?

— Ты, белый, хочешь спросить, что такое хорошая погода?

— Я имею в виду, кто такой Файрватер?

— Посмотрите на этого умника! Он спрашивает у меня, кем был Файрватер.

— Зачем умнику спрашивать у работяги? — донеслось из другого угла камеры.

— Хорошая погода, белый, это когда светит солнышко.

Послышался презрительный, издевательский смех, как будто за перегородкой знали ответ, и ответ этот был настолько очевиден, что вопрос Халдана казался им нелепым.

Заключенные, от хилого бледного карлика до черного гиганта, представляли весьма разномастное сборище. Желтая кожа одних свидетельствовала, что они побывали на Венере, а бледно-синие лица других — о каторжных работах на шахтах Плутона. Если бы Халдан увидел их в кандалах на улицах Сан-Франциско, он решил бы, что перед ним типичные подонки из межпланетных рабочих команд, но в тюрьме они составляли часть его окружения, и ему пришлось воспринимать их как людей.

— Вы можете смело говорить со мной о Файрватере, — закричал он, — потому что я преступник, приговоренный к ссылке на Ад!

— Тебе не повезло, парень, — отозвался негр. — А нам вот придется всего лишь нюхнуть синильной кислоты в газовой камере.

Они не поверили ему, но это было в порядке вещей. Почему если у них вообще были какие-нибудь тайны, они должны были делиться ими с человеком, который запросто мог оказаться стукачом, а не ссыльным на Ад?

Той же ночью, когда огни пригашенных ламп наполнили тюрьму синим светом, а Халдан лежал навзничь на нарах, уставив взгляд вверх, в камеру влетел бумажный самолетик. Юноша поднял его, разгладил и придвинулся ближе к свету.

«Мы думаем, он был кем-то вроде И.Христа, А.Линкольна или И.В.Уоббли. Больше ничего не знаем. Мать говорила мне, он был хорошим человеком. Записку съешь».

Итак, контакт был установлен, но Халдан чувствовал себя обманутым.

Он разорвал записку на мелкие кусочки и, наклонившись ближе к ночнику, чтобы видели заключенные из камеры напротив, проглотил их.

Теперь у него не оставалось сомнений, что их песенка не имела ничего общего с именем Файрватера. Иначе, как эти неграмотные люди могли поставить Файрватера в один ряд с И.В.Уоббли, хотя это был даже не человек, а только аббревиатура старинного профессионального союза дегустаторов вин. Он не винил этих невежественных, полуграмотных людей за то, что они даже не могли правильно прочесть этикетку на бутылке.

В итоге мрачных размышлений наступило примирение с этим новым миром, означавшее прощание с миром прежним и всем связанным с ним. У него не было больше ни Хиликс, ни отца, специалисты оказались овцами, а пролетарии — бездумным, тупым скотом.

Бог был счетной машиной.

Халдану показалось, что все чувства в нем умерли, но за три дня до отлета переменил мнение. В тот день он услышал нечто, сильно потрясшее его.

— Эй, интеллигент!

Его звал негр, стоявший возле решетки по другую сторону коридора. На грязном ремне болталась гитара

— У меня новая песенка, нам спел ее парень, которого только что посадили. Хочешь послушать?

В поведении негра слышался откровенный вызов. Его широкая, чуть нахальная ухмылка разбудила в Халдане высокомерие потомственного специалиста.

— Когда говоришь со мной, черномазый, не разевай пасть, как. будто собираешься проглотить арбуз!

— Ты не оскорбишь меня, интеллигент. Я черный из Мобиль Бэй. Всякие там «-ологи», или как их там, и так поиздевались над нами. Хочешь ты или нет, а тебе придется выслушай, мою песенку.

Негр говорил правду. Во времена Голода, когда мясо чернокожих считалось деликатесом, только черным из Мобиль Бэй удалось избежать истребления, благодаря удаленности своего маленького островка от побережья Алабамы. Впоследствии антропологи не допустили смешения рас, и черные из Мобиль Бэй стали темой бесконечных унизительных монографий, создаваемых представителями общественных наук. Негр несколько раз ударил по струнам и запел:

Как-то парнишка влюбился в молодку,

И вот она — с брюхом, а он — за решеткой.

«Девку оставь!» — подъезжает судья.

«Я, ваша честь, человек, не свинья!»

Голову выше, бедняга Халдан.

Зря ты слезы горькие льешь!

Голову выше, бедняга Халдан.

Бедный малыш, ты не умрешь.

Не успела закончиться песня, юноша вскочил и схватился за решетку.

Он недооценил этих бедняг. Историю им заменяли песни. В одном незатейливом, грубом куплете содержалось описание судебного процесса, а в другом автор воспользовался его примером, чтобы вдохнуть надежду в людские сердца.

И песня о погоде была песней о Файрватере.

Через три дня за Халданом явились. Его облачили в серое одеяние и длинными коридорами повели к выходу, где ждал черный автомобиль, который должен был доставить узника на взлетное поле космодрома.

Халдан шел как автомат, но с высоко поднятой головой. По обе стороны коридора заключенные приникли к решеткам.

Так же как толпа, провожавшая его на Макет-стрит, люди стояли не двигаясь, провожая юношу взглядами. Губы их чуть заметно шевелились, а голоса сливались в нестройный хор, напевавший песню на мелодию древней баллады о Томе Дули, которую пела ему Хиликс.

Держать высоко голову оказалось не трудно. Куда трудней было удержать слезы.

 

Глава двенадцатая

Формально Халдан-IV стал трупом.

Он был без сознания, когда Серые Братья внесли его на палубу «Стикса», так как в еду ему подмешали средство, замедляющее жизненные процессы.

Поэтому он не видел монахов в сутанах с капюшонами, которые, причитая по умершему, внесли его носилки по длинному трапу корабля. Не слышал хлопанья закрываемых люков и тихого воя ракетных двигателей. Не чувствовал ни медленного подъема корабля, ни последнего рывка, выбросившего огромный корабль за пределы земной гравитации. Не чувствовал легких толчков, когда отделялись ракетные двигатели и корабль перешел в режим работы лазерных двигателей, которые бесшумно вывели его на накатанную колею космоса.

Бесшумные, бестелесные, безразличные к мчащимся навстречу метеоритам, они влились в пространство, где исчез всякий свет вне корабля, как звук, пересекающий порог слышимости, перестает существовать для человеческого уха. Они сами стали светом, мчась на волне одновременности, способной, без малейшего ущерба пронести их сквозь центр Солнца.

Халдан спал три земных месяца, и каждая минута, отмеренная палубными часами, соответствовала земному дню.

Юноша проснулся оттого, что чья-то рука трясла его за плечо. В тусклом красном свете небольшой лампочки он увидел над собой хмурое лицо с грубыми чертами.

— Поднимайся, труп. Сначала пошевели руками и ногами, как перевернутый жук… Вот так… А сейчас прими таблетку, кислородный допинг.

Юноша обнаружил, что ремни, удерживающие его на койке, отстегнуты. Он находился в маленькой каюте, но в тусклом свете лампочки, кроме лица астронавта, смог разглядеть только крутой металлический трап.

После нескольких движений, как советовал космонавт, Халдан с удивлением обнаружил, что его мышцы сохранили былую силу и упругость.

— Хватит, — сказал космонавт. — Теперь можешь сесть.

— Сколько мы летим?

— Около трех месяцев по нашему времени. Держи!

Принимая от космонавта тюбик с водой и таблетку, Халдан неожиданно вспомнил, что есть только два корабля скорби. Так что его шансы, что Файрватер летел на Ад тем же кораблем, пятьдесят на пятьдесят.

— А вы случайно не помните труп, которого звали Файрватер? — спросил он.

— Да, его знала вся команда Тогда приговоренных еще не усыпляли, и они шатались по всему кораблю. Даже ели за одним столом с командой.

Бог мне свидетель, до сих пор не понимаю, как можно было выслать такого человека! Таких добрых людей я никогда не встречал. Он и мухи бы не обидел. Сядь она к нему на тарелку, он бы сказал: «Пусть себе поест, она тоже голодная». Но, несмотря на доброту, он был сильной личностью.

— А как он выглядел?

— Худой, высокий, с каштановыми волосами. С виду — невзрачный, но когда говорил, все его слушали. Не то чтобы он был болтуном, нет! Мы одинаково любили его и за молчание, и за беседы с нами.

Астронавт на мгновение умолк.

— Странно, спроси ты меня о ком-нибудь другом, я бы мог ответить: «Старик Джо — свой парень. Правда, частенько прикладывается к бутылке и болтает невесть что, зато отдаст тебе последний доллар». И тогда понятно, какой он, старик Джо. Но для Файрватера такие объяснения не подходят.

— А может, все-таки попробуете? — попросил Халдан. — Это для меня крайне важно.

Для него это было действительно важно. Юноша чувствовал себя сейчас, как последователь Христа при встрече с апостолом, и сгорал от желания узнать неизвестные подробности.

— Попробую, но ты все равно сейчас заснешь.

— Он любил смеяться? — спросил юноша, пытаясь пробудить память рассказчика.

— Он часто улыбался, хотя я ни разу не слышал, чтобы он смеялся. Но улыбка не самое главное. Мы любили его за внимание и за то, как он говорил с нами. Прежде чем сказать, он задумывался. Поэтому его слова всегда были мудрыми.

Он и не думал поучать нас, хотя, Бог мне свидетель, имел на это полное право. Зная, историю Земли лучше, чем кто-либо другой, он нисколько не заносился.

Что-то его угнетало. Иногда он смотрел так, что у человека появлялось желание подойти и приласкать его, но никогда не жаловался.

Однако не было у него и ложной скромности, даже доводилось слышать от него соленое словцо, но то, что он говорил, не было обидным. Как-то он сказал мне: «Сэм, знаешь, в твоих высохших яйцах хранится семя лучшего поколения, чем то, которое живет на Земле».

Это звучит не совсем прилично, но, глядя на молодых людей, я понимаю, что он хотел сказать.

Помню, стоял я как-то на вахте в штурманской рубке, а он пришел со мной поговорить. Расспрашивал о приборах, как ими пользоваться, доволен ли я судьбой астронавта. Я ответил, что каждый рад быть героем. На это он, как бы мимоходом, не задумываясь сказал кое-что, навсегда засевшее у меня в памяти: «До сих пор ваш путь был усыпан розами. Боюсь, сегодняшние розы будут последними».

И ты знаешь, он оказался прав! После каждого рейса у нас три дня отдыха на Земле, и мы думаем — это ровно на два дня больше, чем нужно. Да кому приятно, когда все отсаживаются от него за три—четыре столика, в какой бы бар он ни зашел.

Да, ты спрашивал о Файрватере! Так вот, он умел слушать, говоришь с ним, а он смотрит на тебя молодыми и одновременно старыми глазами, и ты, незаметно для себя, выкладываешь ему всю свою жизнь. При нем простой механик чувствовал себя капитаном.

Он был сдержан — ведь так это называется?.. — но понимал, сочувствовал… В общем, любил ближних. Ну как…

Астронавт задумался, подыскивая слова. Халдан хотел крикнуть, чтобы он поторопился, поскольку сознание юноши обволакивал туман забытья, и голос рассказчика долетал откуда-то издалека. Юноша отчаянно боролся со сном и успел услышать последние слова космонавта:

— …как если бы это был Иисус.

Проснувшись во второй раз, Халдан услышал новый незнакомый голос:

— Эй, труп, подъем! Подъем! Живо! Подниматься наверх и ждать наготове!

Борясь со сном, Халдан медленно уселся на койке. Кто-то позаботился о ремнях, и только центробежная сила удерживала его на постели.

Подняв лицо к падающему из отверстия свету и слыша подгоняющие окрики, Халдан слез с койки и принялся взбираться по трапу.

Высокий астронавт протянул руку и помог юноше преодолеть последние ступеньки. Халдан, щурясь, встал в проходе, но закачался и чуть не упал.

Астронавт поддержал его за плечо, потом подошел к шкафчику, достал меховые сапоги и куртку, наподобие кухлянки.

— Надень это и хорошенько застегни капюшон. Мы снова в космосе, на внешней орбите Ада, высота тысяча километров. Через несколько минут доставим вас на планету. Ты в восьмой секции, и твоя буква «К». Видишь лампочку с номером восемь?

— Да.

— Когда назовут твою секцию, следуй по коридору за трупом «Джи». Буква вышита на спине. Спустишься в люк и займешь кресло с буквой «К», не забудь пристегнуть ремни. Остальное дело тех — внизу.

Космонавт оставил Халдана одного и пошел будить остальных.

Прошло несколько минут, во время которых последние паутинки сна покинули сознание, и к Халдану вернулась прежняя энергия. Долгий сон оставил после себя не больше следов, чем послеобеденная дрема Мозговой центр равновесия юноши без особого труда приспособился к отклоненной от вертикали силе тяжести, вызываемой центробежной силой. Халдан стоя одел выданное ему снаряжение.

— Внимание, внимание! — прозвучал голос по внутренней связи. — Внимание! Секция восемь, вперед марш!

Увидев «Джи», вышитое на куртке идущего впереди «трупа», Халдан, следом за ним свернул направо. Колонна, возглавляемая одним из астронавтов очень медленно двинулась вперед — ссыльные, отвыкшие от ходьбы, часто спотыкались. Через люк номер восемь они проникли в шлюзовую камеру орбитального челнока, прилепившегося к корпусу корабля-матки. Халдан шагал последним в цепочке «трупов».

Узкий люк впустил их внутрь челнока. Юноша отыскал в полумраке кресло с буквой «К», сел и пристегнул ремни.

Раздалось шипение пневматических клапанов, и через минуту люк был плотно задраен. Сквозь металлическую стенку до Халдана донесся голос из транслятора «Стикса»:

— Приготовиться к спуску восьмерки!

Затем издалека до него долетели последние слова, связывавшие его с Землей:

— Восьмой, старт!

С металлическим лязгом отошли захваты, люк ангара с шипением поднялся, и челнок, коротко разбежавшись, нырнул в космическую темноту в тысяче километров от Ада Они оказались в невесомости и провалились в темный, холодный, безвоздушный космос, притянутые огромной планетой.

Падения не чувствовалось. Халдан вытянул шею и заглянул в маленький иллюминатор.

Его глазам предстала замерзшая планета, приют земных изгнанников.

В бледном свете далекого солнца можно было разглядеть только часть планеты. Ночная сторона находилась в тени, а на освещенной Халдан увидел покрытую снегом поверхность, одной стороной упирающуюся в огромное черное пятно, на фоне которого выделялись облака. Халдан понял, что это океан. Но юноша изумился еще больше, когда сквозь облака разглядел сеть извилистых линий, пересекающих снежные поля.

Когда челнок приблизился к поверхности планеты, у юноши не оставалось сомнений. На белой поверхности континента отчетливо просматривалась система рек.

Реки Ада не были замерзшими.

Челнок слегка тряхнуло при входе в атмосферу, но приборы автоматически выровняли курс. Внутри салона заметно потеплело. Юношу слегка толкнуло вперед, когда аппарат вошел в плотные слои атмосферы. Появилась сила тяжести.

Они планировали вниз, вонзаясь в ночь Ада Солнце исчезло, но в небе неподвижно висела огромная луна.

Оказавшись далеко на теневой стороне планеты, челнок заложил крутой вираж и направился к маленькому огоньку прямо под собой, время от времени мелькавшему в разрывах туч. Аппарат сбросил скорость, описывая все меньшие круги, и, наконец, пробился сквозь густой облачный покров, под которым царила черная, безлунная ночь.

Челнок шел на посадку, сильно опустив нос. Халдан почувствовал, как полозья столкнулись со скрипнувшим снегом, и услышал металлический визг. Челнок подпрыгнул и слегка накренился, но тут же заскользил, замедляя скорость, по направлению к источнику света.

Халдан-IV прибыл на Ад.

Едва смолк скрип полозьев, юноша услышал, как кто-то взбирается на фюзеляж, и в следующую минуту дверь рядом с его креслом открылась, впустив порыв холодного воздуха и, казалось, сам густой мрак ночи.

— Выходить! Бегом! — долетел из темноты приказ.

Халдан, сидевший ближе других к двери, расстегнул ремни, встал и спрыгнул на твердый как камень наст.

Он очутился рядом с едва различимым в тусклом свете, падающем из салона, коренастым человеком. Злым охрипшим голосом он отдавал команды:

— Пошевеливайтесь! Как только двери закроются, челнок вернется на корабль!

Призрачные фигуры торопливо соскакивали вниз. Вероятно, удовлетворенный поспешностью прибывших, челнок отошел в сторону.

— У вас всегда такая темень по ночам? — спросил Халдан.

Хотя его тон был обезоруживающе дружелюбным, сам вопрос имел тайную цель. По ответу Халдан намеревался догадаться кто этот человек, тюремщик или такой же, как они, ссыльный, чей хриплый голос и грубый тон — естественная черта обитателей Ада.

— Нет, просто сегодня луну скрывают тучи, а на взлетном поле мы сделали затемнение.

Ответ прозвучал до абсурда мягко, как голос учителя, беседующего с отстающим учеником.

— А зачем затемнение? — спросил ободренный Халдан.

— Мы не хотим, чтобы на корабле знали, что у нас есть электричество. И это еще не все, чем мы располагаем. Когда-нибудь мы пошлем этим сукиным детям хороший кусок железа!

Сомнений не оставалось: встречавший тоже был ссыльным.

— Я закрою двери, а вы отойдите в сторону и закройте глаза, чтобы быстрее привыкнуть к темноте, — проговорил мужчина, обращаясь к собравшимся вокруг него неясным фигурам. — А потом идите за мной. Если отстанете от группы, идите вон на тот огонек. Здесь заблудиться — верная смерть.

Не выпуская проводника из виду, процессия медленно двинулась по заснеженному летному полю.

Минут через десять они подошли к избушке, стоявшей на краю поля.

Внутри было светло и тепло, а кофе в огромном кофейнике наполнял комнату своим ароматом. Вся мебель — столы и стулья — была деревянной. Халдан никогда в жизни не видел столько деревянной утвари.

Проводник скинул парку и бросил через плечо:

— Чашки, сливки и сахар найдете у кофейника. Угощайтесь. Через пятнадцать минут подойдут другие проводники доставят вас в город.

Он отвернулся и вышел в соседнее помещение за деревянной перегородкой. Там в углу стоял радиопередатчик, и Халдан, забыв о кофе, смотрел как проводник садится за передатчик и говорит в микрофон:

— Джо, это Чарли. Группа Мэрстона Мура прибыла. Три пары и двое одиночек.

— Высылаю пять проводников.

— Как насчет света?

— Еще три минуты.

— Ну, пока, Джо.

Когда Чарли кончил говорить, Халдан поинтересовался:

— Какое здесь атмосферное давление и содержание кислорода?

— Кислорода двадцать восемь процентов, а давление один и три на уровне моря.

— Откуда берете кофе?

— Из кофейных зерен, клянусь Христом!

— Два кусочка сахара и немного сливок, пожалуйста!

При звуке знакомого голоса, Халдан обернулся и увидел приближающуюся к нему с прежней грациозностью Хиликс. В руке она держала чашку дымящегося кофе, а лицо выражало сердечное радушие хозяйки, встречающей долгожданных гостей. Халдана удивило не столько само ее появление, сколько стройность ее фигуры. Но больше всего его поразил вид женщины, довольной тем, что удалось сделать любимому сюрприз. В этой улыбке не было и тени вины.

Он взял у нее чашку и сделал глоток. Кофе был вкусный, ароматный, не очень густой, но крепкий.

— Я немного надеялся, что встречу тебя здесь. По мнению Флексона, для тебя здесь самое подходящее место.

— Кто такой Флексон?

— Один тип, который моет сейчас пол в здании суда Сан-Франциско. Но ты должна быть…

Он обвел свой живот рукой.

— Толстая как мячик, — закончила за него она. — По моей просьбе доктор затормозил мои жизненные процессы через три дня после ареста. Я была уверена, что тебя приговорят к Аду.

Похоже, Халдан ошибся в оценке ситуации и поэтому решил сохранять осторожность. Какой-то внутренний голос подсказал ему, что сюрпризы этой планеты далеко не исчерпаны, и не следует раньше времени терять осторожность.

— Откуда ты знала, что тебя тоже, сюда отправят?

— Я читала книги по истории. Согласно папской булле от тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года — этого славного декрета о «сопричастности», сожительницы ренегатов также приговариваются к ссылке на Ад.

— А если бы суд не признал меня ренегатом и просто подверг госстерилизации?

— Они не могли пройти мимо таких явных симптомов, — ответила Хиликс. — Я еще в первую нашу встречу заметила у тебя комплекс Файрватера. По моей просьбе доктор воскресил меня в последний день твоего процесса. Мне нужно было убедиться.

Ждать восемь лет в надежде, что нам улыбнется счастье — не для меня, поэтому я решила всем заняться сама.

— Так вот чем объясняется твоя неосторожность! Но кто тебе сказал, что я женюсь на девице, утратившей, девственность?

— Согласно папскому декрету, ты уже сделал это.

— Папская власть сюда не распространяется, и ты вряд ли сможешь требовать защиты своих прав на планете беззакония.

Девушка грустно покачала головой.

— Ты никогда не отличался безупречной логикой, мой дорогой. Прежде чем что-нибудь предпринять, я ознакомилась со статистикой. Соотношение числа женщин к числу мужчин, отправленных на Ад, составляет три к пяти. И перед тем, как подойти к тебе, я хорошенько присмотрелась вон к тому седому мужчине у окна. Он выглядит очень одиноким и наверняка не погнушается моим обществом.

Медленно прихлебывая кофе, Халдан окинул взглядом двух остальных женщин. Полнота блондинки грозила перейти в ожирение, а другая была чрезмерно худой. Обоим было около тридцати.

Одолеть эту девушку было все равно что найти квадратуру круга без остатка. До сих пор на ее счету был только один глупый поступок: ненужная игра с его любовью. Так кто за кем полетел на Ад?

— Ну что ж, я возьму тебя, — вздохнул юноша, — забери эту дурацкую чашку, а я попробую справиться со стеснением и при всех поцеловать свою женщину.

Он стал от шеи подбираться к губам девушки, вызывая возрастающий вал радостного смеха. Эта неожиданная публичная демонстрация чувств вызвала замешательство среди мужчин и понимающие улыбки на губах оробевших женщин.

— Теперь, ты моя, — шепнул юноша. — Как ты чувствуешь себя в роли жены человека, который не читает до конца сборников поэзии?

Она опять засмеялась, но теперь смех возбуждали не ласки возлюбленного.

— Ты попался на критику Мильтона. Зная тебя, я не сомневалась, что ты немедленно погрузишься в его творчество и у тебя не останется времени на чтение Файрватера… Психология упрямого ребенка… Но я была горда тобой, мой Халдан, а девчонки из нашего корпуса наградили тебя овациями, когда ты не сдался… А когда ты выступил в защиту поэта, которого я так… не люблю, и в мою собственную, я не удержалась от слез.

Слезы гордости и удовлетворения заблестели в ее глазах, и чтобы не смущать присутствующих видом этой и без того чересчур теплой встречи, Халдан предложил:

— Не знаю, принято ли здесь представляться первым, но мне кажется, надо попробовать познакомиться с остальными ссыльными.

— Хорошо, — согласилась девушка.

— А ты не посягнешь на того седого мужчину или на того приятного молодого брюнета?

— Ты будешь моей единственной жертвой, — пообещала Хиликс.

Своим воркованием влюбленные помогли забыть о неприятностях наблюдающим за ними людям. Только седой мужчина все так же стоял у окна, прикрыв глаза ладонью от света и всматриваясь в темноту.

Они представились первыми, и этот шаг был с благодарностью принять другими. Остальные ссыльные по очереди называли себя и с нервной поспешностью рассказывали о преступлениях, за которые их приговорили к Аду.

Харлон-V и его жена Марта были социологами. Их приговорили за фальсификацию документов рабочих, которым грозила ликвидация, Харлон признался, что вместе с женой спас от газовой камеры около пятидесяти человек.

Хьюго-II, немец, был музыкантом. Его длинные, растрепанные волосы торчали во все стороны. Изъясняясь с сильным немецким акцентом, он вкратце рассказал, как пытался сплотить вокруг себя единомышленников, чтобы выступить против исполнения на массовых празднествах компьютерной музыки. Четвертый человек, к которому он обратился, музыкант его же оркестра, оказался тайным осведомителем.

Жена музыканта, Ева, была куда более разговорчивой.

— Они пришли за нами среди ночи. Им было известно все о моем муже. Всего три дня понадобилось для судебного процесса, и вот приговор… Через пять дней были уже в пути. Наши немецкие полицаи — мастера своего дела. Но мой Хьюго тоже парень не промах. У него под париком микрофильм со всеми произведениями Баха. Вот так я, Хьюго и Бах прилетели на Ад. Ну разве не очаровательное название для этой снежной страны?

Химан-V представлял профессию бухгалтеров, чьи предки были фарисеями до гегемонии иудеев. Он был арестован, когда, надев ермолку, читал Тору. По мнению Халдана, ермолка на голове имела не больше смысла, чем оплодотворение специалистки.

Неожиданно что-то сместилось в его сознании, он вспомнил недавние слова Хиликс: «Я еще в первую нашу встречу заметила у тебя комплекс Файрватера».

Она разглядела симптомы, мимо которых прошли юрист и трое опытных присяжных! Как это возможно? И откуда она вообще знала о существовании комплекса Файрватера?

Хиликс придется еще многое объяснить ему.

Холл-II, мужчина у окна, представился последним. Говорил он спокойно и без страха, чем снискал симпатию Халдана.

— Я натуралист. Преподавал в университете, и обществу не нравились мои взгляды, но сейчас это не имеет значения… Поверьте, я смотрел в окно и уверен, что видел деревья! Деревья — это хлорофилл, а хлорофилл — это солнце. Энергии того солнца, что мы видели, не хватило бы даже для одуванчика!

— Он прав, — поддержал его Халдан. — И реки незамерзшие.

— Солнце не могло дать такой эффект. — Холл обернулся к Халдану. — Разве что…

— Разве что планета кружится по эллипсу! — закончил за него юноша.

— Верно, сынок. Перигей — лето, а апогей — зима.

Неожиданно на лице Холла появилось замешательство.

— Но почему Земля до сих пор не в курсе того, что здесь происходит?

— Может, кто-нибудь на Земле сочувствует нам? — предположил Халдан. — А может, жители Ада сговорились с астронавтами… Нет. Ведь этот Чарли… да! Капитан, наверное, боится сообщить…

— Что нет — то нет! — горячо возразил Холл. — Астронавты — сущие бульдоги. Страх им неведом… Скорее, расписание полетов… Да, это возможно…

— Весьма вероятно. Расписание никогда не меняется. Но ведь его составляли не здесь…

Их рассуждения прервало появление Чарли, который раздал всем какие-то карточки со словами:

— Заполните, пожалуйста

«Вот оно! — подумал Халдан. — Сейчас нас разделят по категориям, классам, сделают из нас винтики механизма». С растущим возмущением он взглянул на формуляр. Следовало указать свое имя, профессию и причину ссылки на Ад. Халдан написал все, что требовалось, а в самом низу приписал: комплекс Файрватера.

Когда он закончил, за окном послышался приближающийся звон. Юноша повернулся к Хиликс:

— Похоже на звон колокольчиков.

Проводник собрал карточки, сложил их в стопку на краю стола и вышел включить прожектор. В открывшуюся на мгновение дверь Халдан увидел вереницу саней, запряженных косматыми лошадьми, напоминающими першеронов.

Когда дверь отворилась снова, в комнату вошли пятеро мужчин в парках и меховых сапогах. Откинув капюшон, они подошли к столу и разобрали карточки. Один из них с волосами серо-стального цвета и узким, выразительным лицом обернулся и позвал:

— Халдан и Хиликс!

— Это мы, — отозвался Халдан.

Мужчина подошел к ним. Ему было лет шестьдесят. В его умных глазах светилось дружелюбие. Он сердечно пожал руку юноши.

— Меня зовут Фрэнсис Хагуд. Я должен отвезти вас в город, разместить и начать программу адаптации. Хиликс, вероятно, ваша супруга?

Халдан никогда не слышал слова «супруга», но Хиликс ответила за него:

— Да, я его супруга, но мой муж еще не успел освоиться с этой мыслью.

Хагуд очень сердечно пожал руку Хиликс.

— Ну тогда я советую вам бросить его. С вашей стороны было бы преступлением ограничиться им одним… Вы, Халдан, лучше поскорее смиритесь со своим супружеством. Удачный брак — начало новой жизни. Ничто так не манит женщину, как возможность одеть кольцо на палец мужчины. Мужчина без кольца — вызов для них… Садитесь, пожалуйста, в передние сани.

Хагуд посторонился, пропуская в дверь Халдана и Хиликс. Выйдя следом, он обратился к юноше:

— Не стану утверждать наверняка, но, насколько мне известно, вы у нас первый математик с комплексом Файрватера. Так что будете желанным гостем.

Халдан помог Хиликс забраться в сани, а Хагуд тем временем обошел вокруг и старательно укрыл колени девушки толстым пледом. Наконец, он тоже уселся в сани и шевельнул поводьями.

— Лошадей привезли с Земли? — спросил Халдан.

— Нет, они местные. Флора и фауна Ада очень напоминает земную в умеренной зоне.

Лошадь мотнула головой и двинулась вперед, выпуская из ноздрей клубы пара. Под звон колокольчиков и скрип снега под полозьями сани направились в сторону далекой цепочки огней, потушенных во время приземления челнока.

Огни оказались фонарями по краям широкого шоссе, рассекающего сосновый лес. На шоссе лошадь перешла на рысь. Чувствуя на щеках дыхание морозного воздуха, а под пледом ладонь Хиликс, Халдан весь отдался радости, почти без остатка развеявшей его сомнения.

Правда, первый человек, встретивший их, оказался грубияном, а сани были всего лишь примитивным средством передвижения, зато Хагуд принял их очень радушно. И, видимо, на планете существует более-менее развитая технология, раз есть электричество и радиосвязь.

К тому же одно движение Хагуда не ускользнуло от внимания юноши.

Прочитав заполненную карточку, Хагуд просто разорвал ее и выбросил в корзину для мусора.

— Сейчас я отвезу вас в город и устрою в гостиницу, — объяснил Хагуд, — а когда вы обзаведетесь новой одеждой и немного освоитесь, поживете в доме одного из местных жителей. Потом построим вам собственный дом.

Кстати, вам повезло. На вас есть заявка от одного профессора нашего колледжа. Обычно жильцов распределяют путем жеребьевки.

— Откуда он знал, что мы прилетим? — удивился Халдан.

— Он не знал, что это будете именно вы. Просто интересовался молодым математиком-теоретиком с отклонением «Г». Он интеллигентный старик, но до сих пор очень активен. Наплодил около сотни детей, так что не оставляйте его надолго наедине с женой.

Хагуд поскреб подбородок.

— Вот чего я никак не пойму, так это откуда он знал, что прибудет математик-теоретик с отклонением «Г» или каким-нибудь другим… Вы здесь первый математик.

 

Глава тринадцатая

— Наш город, Марстон Мидоуз, расположен в устье реки Редстон. Население сорок пять тысяч человек. Самая развитая промышленность, университет. Поскольку ближайшее поселение — горняцкий поселок у медного карьера в двухстах милях выше по реке, сами можете судить, немногого мы добились. Но мы взяли себе за основной принцип библейскую заповедь: «Плодитесь и размножайтесь». Поскольку зимы здесь долгие, а телевидения нет, на естественный прирост населения мы не жалуемся.

Жизнь в городе здорово разнообразит университетская братия. Среди них встречаются забавные оригиналы Например, декан факультета экономии, во всем остальном нормальный человек, утверждает, что Земля и Ад сольются когда-нибудь в последнем синтезе тезы и антитезы.

У нас много чудесных пляжей… Уверен, появление вашей жены на пляже в купальном костюме вызовет большое оживление!

— А местные жители тоже называют планету Адом? — перебил его Халдан.

— Да, из уважения к Файрватеру-I. Кстати, Ад по-немецки означает свет.

— Несмотря на то что он обрек на изгнание собственного сына?

— Файрватер-II, по молодости своей, был несколько неуравновешен, вот отец и выслал его сюда, чтобы спасти ему жизнь. Потом он сконструировал Папу, чтобы тот поставлял сыну хороших партнеров для бриджа… Вы умеете плавать, Хиликс?

— Это мой любимый вид спорта

— Тогда вам понравится в Марстон Мидоуз, да и нам будет приятно видеть вас. Женщины, родившиеся на планете, в большинстве приземисты и широковаты в бедрах. Фигурой напоминают ос. Не хочу сказать, что они безобразны, просто одни женщины красивее других, и вы наверняка окажетесь в числе двух процентов самых красивых.

— Значит, создав Папу, Файрватер сыграл злую шутку с системой?

— Да… Хиликс, вам понравятся наши магазины. Здесь женщины одеваются более вызывающе, чем на Земле.

— Я мечтаю об отливающем, элегантном платье! Даже не могу…

— А я проклинал Папу!

— Как и все мы. — Хагуд снова обернулся к Хиликс. — Брак по папскому декрету вовсе не означает, что вы должны хранить друг другу верность до конца жизни…

— Орбита Ада имеет форму эллипса, не так ли? — вновь прервал его Халдан.

— Да, у нас четыре месяца зимы, по три месяца весны и осени и по два месяца лета на каждые полгода… Мы не успеваем заметить, как проходит лето, а зимой сами ищем себе развлечений.

— Какова ваша специальность? — поинтересовался Халдан.

Хагуд рассмеялся.

— Назвать специалистом кого-нибудь из местных жителей все равно, что назвать его «сукиным сыном».

— А что означает «сукин сын»?

Теперь рассмеялась Хиликс.

— Это такое старинное выражение. Подразумевается, что чья-то мать была собакой.

Юноша задумался. Этот термин действительно имел некую своеобразную силу и мог больно задеть человека, испытывающего к матери нежные чувства.

— Как бы там ни было, — продолжал Хагуд, — на Земле я был гинекологом…

— Это объясняет ваш повышенный интерес к некоторым вещам, — снова перебил его Халдан.

— Однако здесь я расширил поле деятельности. Играю на виолончели в городском оркестре, состою членом городской управы и преподаю в университете.

На нашей планете никто не считает себя специалистом. У меня восемь детей от моей жены и семь от чужих, по одному этому можно судить, какой из меня специалист. Хотя по земным меркам пятнадцать — огромная цифра. — Он на минуту задумался. — Но зимы здесь действительно очень долгие!

— А как к этому относится ваша жена? — спросила Хиликс.

— У нее самой двенадцать детей.

— Почему астронавты не сообщили на Землю, что климат на планете не такой уж холодный?

— Разведывательная экспедиция прибыла сюда в средине зимы и решила, что планета мало пригодна для обитания. Файрватер-I, проверяя расчеты, нашел ошибку и составил расписание полетов кораблей скорби так, что они всегда прибывают сюда зимой.

Сани миновали первое жилье — одноэтажную избу, едва заметную в свете шоссейных фонарей. Изба была построена из бревен. Ее остроконечную крышу накрывала снежная шапка, а свет в окнах показался юноше до боли уютным.

Когда конские копыта гулко застучали по настилу моста через широкий ручей, показались еще несколько домов, а острый запах дыма приятно дразнил ноздри.

Хиликс крепко сжала руку юноши.

— Прямо как в Англии восемнадцатого века!

Позади осталась каменная церквушка: огни над притвором освещали висящий над порталом призыв «Бог есть любовь».

Халдан обратил внимание Хагуда на надпись.

— Значит, вы считаете, что бог — это любовь, а не справедливость?

— Совершенно верно, — ответил Хагуд, — хотя само понятие «любовь» мы интерпретируем довольно свободно… Если уж об этом зашла речь, наверное, Папа не без оснований связал вас супружескими узами. Когда вам понадобится гинеколог…

— Мы поговорим об этом в другой раз, — оборвал его Халдан.

— У вашей жены еще ничего не заметно.

— Я добровольно пошла на приостановку жизненных процессов, в ожидании пока моего любимого приговорят к ссылке. — Она бросила взгляд на Халдана. — В свое время, молодой человек, вам придется дать мне кое-какие объяснения.

— Мне?! — изумился Халдан, искренне убежденный, что это она должна ему многое объяснить.

— Сейчас не время и не место. Однако к месту мы уже приближаемся, а времени у нас хватит.

Похоже, он никогда не поймет, какими капризами руководствуется эта девушка. Однажды, еще на Земле, он испугался, что будет не в состоянии постичь все ее бесчисленные настроения. Теперь в нем возродились прежние опасения. И хотя сама эта мысль приводила юношу в бешенство, в одном он мог быть уверен: если он так и не сумеет понять Хиликс, добрый доктор Хагуд с удовольствием его заменит.

Однако Хагуд смотрел на Хиликс с таким неподдельным восхищением, что его трудно было подозревать в одной плотской страсти к девушке. Он отеческим тоном давал Хиликс какие-то медицинские советы.

— На этой ранней стадии беременность не будет вам помехой. Можете смело начинать свой медовый месяц.

— Что такое медовый месяц? — спросил Халдан.

— Период, когда молодожены знакомятся ближе. Это старинный земной обычай, который мы возродили.

— Мне казалось, наш медовый месяц позади, — призналась Хиликс, — но потом убедилась, что совершенно не знаю своего мужа… Посмотрите, магазины еще открыты!

— Вот мы и в городе. Извините за отсутствие небоскребов, но нам они просто не нужны.

Лишь несколько стоявших в куче зданий с ярко освещенными витринами были выше двух этажей. Редкие тепло одетые прохожие делали поздние покупки. На Халдана большое впечатление произвел вид огней и товаров в витринах, но больше всего ему пришлась по душе непринужденность людей, гуляющих без видимой цели. Здесь никто не ходил деловитым, размеренным шагом, характерным для обитателей Сан-Франциско.

Хагуд направил лошадь в узкий тупичок, упиравшийся во двор одноэтажного здания. Увидев множество освещенных окон, юноша догадался, что это гостиница. В ту же минуту тучи разошлись, и лунный свет залил дома по обе стороны тупичка и заснеженный двор, придавая сцене почти средневековый вид.

— Кажется, проясняется. — Хагуд подогнал сани к дверям гостиницы.

Из дома выскочил мальчишка лет четырнадцати и поймал поводья, брошенные ему Хагудом.

— Добрый вечер, доктор! — приветствовал он.

— Привет, Томми. Если у тебя есть время, почисти лошадь, ладно?

— Но, док, я вычистил эту бестию до самых костей еще утром!

— Ну хорошо, Томми, — покорно согласился Хагуд, — отложим до завтра.

Мальчишка за узду повел лошадь в конюшню, а гости направились к дверям гостиницы.

— А здесь что, даже простой конюх может отказаться выполнять распоряжение специалиста? — удивился Халдан.

— Этого конюха зовут Томми Файрватер. А специалистов, как класс, у нас вообще не существует.

— Файрватер перевернулся бы в гробу, узнай, что его внук работает на конюшне.

— Весь университет был бы удивлен, случись такое, потому что никто не слышал о смерти Файрватера… Ну а теперь, дорогие мои, отдадим дань последней традиции. Повернитесь!

Они стояли в пустом вестибюле гостиницы. Просьба Хагуда подействовала на Халдана, как приказ. Он без слов повернулся.

Юноша почувствовал, как проводник срывает со спины нашитую букву, о которой он совсем забыл.

— Вот и покончено с вашей земной классификацией, — сообщил Хагуд. — Мы не пользуемся динамическими номерами. Только имена и фамилии, как в старину. Вашу жену теперь зовут Хиликс Халдан. А вам придется подыскать имя.

— Дон Жуан, — предложила Хиликс.

Халдану было не до имени. Он обернулся к Хагуду:

— Вы хотите сказать, что Файрватер-II до сих пор жив?

— Конечно. Ему всего сто восемьдесят лет.

— Сколько же живут люди на этой планете?

— Сколько пожелают. Мы располагаем возможностью останавливать старение клеток. На Земле тоже могут это делать, но из-за перенаселения не пользуются. Зато у нас продолжение жизни чуть ли не обязанность.

Хагуд помог девушке снять куртку. Халдан снял свою сам и отдал доктору, который отнес одежду в гардероб.

— Скоро четырнадцать часов, и Хильду — администратора мы скорей всего найдем за стойкой.

Через открытые двери Халдан увидел большой обеденный зал, а на противоположном краю — ярко полыхающий камин. Он обернулся к Хиликс:

— Ты слышала? Файрватер жив!

— Да нет. Он давно умер… Но до чего прекрасен живой огонь! Хиликс стояла как загипнотизированная, мечтательным взглядом уставившись на огонь.

— Хагуд сказал, он жив!

— Жив Файрватер-II.

— Да я его и имею в виду! Ведь за мое сходство с ним меня вышвырнули с Земли!

Хиликс очнулась от транса.

— Конечно, дорогой. Но мы с тобой занимались Файрватером-I. Я думала, ты говоришь о нем.

Вернулся Хагуд и повел их в ресторан. Справа от входа был бар, а слева — лестница на галерею, тянущуюся вдоль стен вокруг зала. Источниками света служили небольшие лампы под абажурами на каждом столике. Рядом с камином находился второй бар, по-видимому не используемый, и свободное от столиков пространство.

Хагуд проводил гостей к стойке.

— Хильда, позвольте представить вам чету Халданов, — обратился он к барменше. — Дон и Хиликс только что прибыли с Земли. Дай им номер для молодоженов.

— Добро пожаловать на Ад. — Барменша улыбнулась и сняла с таблички один из ключей.

Это была высокая худая женщина с запавшими щеками. Бедра и талия находились у нее почти на одной линии, но она так смотрела на Халдана, будто хотела проглотить его живьем. Хотя груди у нее висели полупустыми мешками, а две тощие косицы припорошила седина, ее голодный взгляд возбудил в Халдане желание. Юноша понял, что если бы с ним не было Хиликс, он весь вечер не отходил бы от стойки.

Хильда небрежно, но без наглости бросила ключ на стойку.

— Комната двести четыре, наверху. — Она повернулась к Хагуду:

— Да, сегодня вы привезли мужчину что надо! Да еще такого молоденького!

Следующие ее слова были адресованы Хиликс:

— Большинству изгнанников далеко за сорок, когда они сюда попадают. Вы отхватили лакомый кусочек. Он, правда, не такой здоровенный, как местные мужчины, но для землянина не маленький. И скроен ладно. Если он надоест вам сегодня ночью, пришлите его ко мне… Забавно, — барменша перегнулась через стойку и, понизив голос, доверительно обратилась к Хиликс, — но иногда как раз мелкие, застенчивые мужчины оказываются в постели на высоте. Видимость часто обманчива.

Она немного отодвинулась и, обращаясь ко всем троим, спросила:

— Что закажете? Сегодня можете заказывать бесплатно.

— Три пива, — ответил за всех Хагуд, — и не подумайте, что Хильда делает широкий жест. Ссыльные не платят.

— Вечно вы все испортите. Мне так хотелось выглядеть филантропкой!

— Я нарочно заказал пива, — объяснил Хагуд. — Хочу, чтобы вы убедились, какое оно вкусное. У нас все лучше, чем на Земле.

Хагуд пустился в рассуждения по поводу качества напитков и блюд на планете, утверждая, что все это благодаря почве. Поскольку он направил весь свой пыл на Хиликс, у Халдана появилась возможность присмотреться к окружающим.

Ближе всех сидел темноволосый худой мужчина, который сосредоточенно потягивал из стакана какой-то напиток, украдкой бросая взгляды на зеркальное отражение Хиликс. Несколько поодаль развалился гигант в моряцком берете и высоких ботинках. Рот его был широко открыт, а рыжая борода торчала во все стороны, словно наэлектризованная вожделением. Юноша убедился в этом, когда увидел глаза мужчины — самые выразительные глаза, какие ему доводилось видеть. Эти глаза откровенно раздевали Хиликс, и Халдан насчитал в них тридцать шесть вариаций одного и того же мотива.

Юноша резко повернулся к Хагуду:

— Сядем за столик.

— Одну минуту. — Проводник, опершись о стойку, позвал темноволосого мужчину, не перестававшего строить глазки Хиликс:

— Галанов, будьте добры приготовить ужин на восемь персон, хорошо?

— Нет проблем, доктор! Когда будут остальные гости?

— Сейчас появятся.

Хагуд, Халдан и Хиликс взяли свои бокалы и направились к одному из столиков. В ресторане находилось несколько пар, и, хотя мужчины сидели в обществе женщин, когда Хиликс проходила через зал, раздались негромкие свистки одобрения.

Халдана охватил гнев, который почему-то сконцентрировался на Хиликс. Девушка догадывалась и его чувствах, покраснела и, забыв о своей дивной походке, засеменила мелкими шажками, Она явно кокетничала.

Его любимая, молодая, беременная жена радовалась этим свисткам!

Однако его гнев тут же рассеялся.

Проходя мимо одного из столиков, юноша увидел необыкновенной, красоты рыжеволосую женщину, чьи высокие скулы и безупречная осанка придавали ей царственное великолепие, подчеркнутое двадцатью сантиметрами обнаженного бюста над глубоким декольте платья. От красоты этой женщины перехватывало дыхание, ее бюст был произведением природы, а ее природное обаяние создавало такое сильное магнетическое поле, что Халдан непроизвольно направился в ее сторону.

Женщина прервала беседу со своим спутником, подняла, голову и, поймав взгляд Халдана, одарила его лучезарной улыбкой.

Эта опасная перемена не ускользнула от внимания Хиликс, и она послала сопернице такой испепеляющий взгляд, что магнетическое поле окружающее женщину, куда-то исчезло, а к юноше вернулась способность соображать. Хиликс остановилась, схватила его за руку и потянула за собой.

— Она тебе понравилась! — зашипела девушка.

— Ты тоже не жалуешься на отсутствие внимания!

Хагуд выбрал столик поближе к камину.

Юноша поинтересовался, для чего служит пустое пространство в центре зала.

— В основном для танцев. Но, к сожалению, не всегда. Мы воскресили массовые танцы, они действуют возбуждающе.

— Неужели здесь нужно кого-нибудь возбуждать?! — не удержался Халдан.

Хагуд рассмеялся.

— Пришельцам с Земли это кажется неправдоподобным. Ад на самом деле может стать адом для некоторых мужчин, но несчастная женщина здесь редкость. Каждая чувствует, что ее здесь любят и ценят — именно ценят. Ибо все женщины привлекательны, только некоторые привлекательнее других.

Он бросил взгляд на Хиликс.

Халдан сидел над своим пивом, погрузившись в размышления. Он не замечал за собой ложной скромности, но и не горел желанием охранять свою жену всякий раз, когда она отправится за покупками. Юноша собирался быстро подняться по служебной лестнице местной иерархии, и в его планы не входило забивать себе голову защитой собственных тылов, скорее… тыла своей жены.

— Каков уровень развития местной технологии?

— Она удовлетворяет наши потребности, а природные ресурсы у нас огромные.

— Реально здесь создать космический корабль?

— Я плохо в этом разбираюсь, но мне кажется — да. У нас лучшие умы Земли. А почему вы спрашиваете?

— Я хочу создать корабль, который будет способен преодолеть одновременность… Он будет лететь намного быстрее кораблей скорби. У вас есть с собой карандаш?

— Хочешь вернуться на Землю? — спросила Хиликс.

— Да, но не на ту, с которой мы прилетели.

Он взял у Хагуда карандаш и принялся чертить на салфетке эскиз.

— Вот так выглядит лазерный двигатель. Свет фокусируется в этой точке, а вот тут происходит усиление пучка. Как видите, здесь скорость многократно превышает скорость света, точнее, скорость, которую мы так называем, но толщина луча, как вам известно, зависит от расстояния между источником и выходом.

— Послушайте, Дон, я же гинеколог!

— В свою очередь этот знак — символ одновремености, идеальная величина сохранения параллельности. В действительности она недостижима. Например, полет до созвездия Лебедя, которое находится от нас на расстоянии четырех миллионов световых лет, продолжался бы полгода по палубному времени, когда максимальная величина функции приближена к 0,987643, при пяти к одному.

— Но я гинеколог!

— У меня родилась идея; вот тут, по периметру, разместить вогнутые зеркала, которые усилят начальный импульс потока, который в свою очередь усилит уже усиленный лазерный пучок. Цепная реакция… Понимаете?

— Нет.

— Ну, в любом случае я убежден, что все правильно, и некоторые свидетельства на моем процессе утвердили меня в этой мысли.

— Я совсем запутался в ваших объяснениях, Дон. Слишком заумно для меня.

— Извините, доктор. Я должен был помнить, что ваши интересы лежат в иной области… Но скажите, какая здесь форма государственного управления?

— Мы называем это «демократией». Само слово греческое, но для меня это все равно китайская грамота. Я не способен мыслить настолько абстрактно. Чтобы что-нибудь понять, я должен это пощупать. Каждые шесть лет мы выбираем президента, а он набирает себе штат помощников.

— А как кандидат добивается популярности?

— Вонг Ли получил пост, обещая избирателям сократить число полицейских. У нас слишком много людей арестовывают за нарушение общественного порядка… Хиликс, при проектировании дома следует непременно позаботиться о дополнительных спальнях…

Халдан снова выключился из разговора и погрузился в мысли.

Если на этой планете ключом к государственной власти были обещания, ему придется подробнее узнать о чаяниях местных жителей. Юноше пришла в голову мысль открыть здесь публичные дома с гарантированным профессиональным обслуживанием, но он тут же отбросил этот проект. Такие стерильные удовольствия никогда не найдут признания среди людей, для которых естественный прирост населения имел жизненно важное значение.

— Доктор, — донесся до него голос Хиликс, — в данную минуту меня больше всего мучает вопрос одежды. Я ничего с собой не захватила.

— Завтра отправимся за покупками.

— Но ни мне, ни мужу не в чем спать!

— Но у вас же брачная ночь!

«Можно было бы обещать государственную премию за рождение детей. Неплохая мысль! Единственная сложность при этом — установление отцовства».

Стали появляться и остальные ссыльные со своими проводниками. Они входили в ресторан и, угостившись у стойки, занимали свободные столики. На их лицах уже не было страха. Харлан-V и Марта на минуту задержались возле столика Халдана, чтобы поделиться первыми впечатлениями.

Мужское общество в ресторане устроило Марте тот же прием, что и Хиликс, правда чуть менее восторженный. Спокойная сдержанность Марты сменилась радостью и оживлением, чего нельзя было сказать о ее муже. Его лицо выражало оскорбленное достоинство. Халдан пришел к выводу, что, скорее всего, Харлан не выдержит здешней конкуренции.

Галанова, взявшегося за дело, не надо было подгонять. Должно быть, среди его предков затесался какой-нибудь веселый хохол, потому что галушки удались на славу. Лицо Галанова расплылось от удовольствия, когда Хиликс похвалила его стряпню.

— А на аккордеоне он играет еще лучше, — принялся нахваливать Галанова Хагуд, но его слова заглушил внезапный шум.

Халдан оглянулся и увидел бородатого гиганта, который минуту назад спокойно сидел за столиком, а теперь вышел на середину зала и, задрав голову, словно по барабану бил себя в грудь громадными кулачищами, извлекая глухие звуки.

— Я — Джон Вайтвотер, полуконь, полуаллигатор! Я могу босиком ходить по колючей проволоке и высекать пятками искры. Здесь родились мои деды, и, едва появившись на свет, я выцарапал у рыси глаза и отгрыз хвост. Я стремительный, как молния, и сильный, как полярный медведь! От Марстоун Мидоуз до Пойнт оф Портэйдж передо мной не устояла ни одна баба, а перед моими кулаками ни один мужик! Все мои стрелы остры, и я никогда не бью мимо цели!

— Что это на него нашло? — спросил Халдан, даже не пытаясь перекричать рев бородача.

— Мы народ индивидуалистов, — ответил Хагуд, — но увы, некоторые из нас заходят слишком далеко. Этот человек любит тиранить тех, кто слабее, и сейчас поет свою брачную песню. Он целый месяц гоняет пароход между Марстоун Мидоуз и Пойнт оф Портэйдж, и только три дня проводит в городе. Вот он и торопится спустить пар: устроить какую-нибудь драку и найти себе женщину.

— И как на это смотрит полиция?

— На весь город у нас только девять полицейских. Если бы они попытались его задержать, он порядком бы их потрепал. Все равно пришлось бы его отпустить. Он у нас единственный штурман на реке.

Рычание бородача сильно мешало беседе, к тому же некоторые его бахвальства были небезынтересными. Сейчас он как раз хвастался тем, что на собственных плечах перенес пароход через песчаную отмель. Хагуд тронул юношу за рукав:

— В папский свадебный подарок входит бесплатное двухнедельное проживание в гостинице… и не забудьте, по обычаю, жених должен на руках перенести невесту через порог.

Халдан старался слушать внимательно, но этому мешал рев Джона Вайтвотера.

— Галанов, а ну бегом за аккордеоном. Сыграй нам что-нибудь, а то так врежу, что все веснушки поотлетают! Эти земные кобылки не умеют танцевать, но Джон Вайтвотер преподаст им урок! Ну, пошевеливайся!

Галанов бросился через зал в сторону бара и забрал у Хильды аккордеон. Халдана изумило, что угроза применения силы может принести такие быстрые плоды. Галанов выглядел не на шутку напуганным.

Хагуд тоже и пальцем не пошевелил, чтобы призвать бородача к порядку, когда тот, похотливо вытаращив глаза, принялся обходить всех женщин в зале, надолго задерживаясь перед только что прибывшими с Земли.

— Джон Вайтвотер желает танцевать, а когда он танцует, женщина тает в его руках! Те, кто еще не танцевал со мной, даже не представляют, какое это удовольствие!

Его развязная походка и наглые взгляды совершенно не гармонировали с народной украинской музыкой, которую дрожащими пальцами мастерски извлекал из инструмента перепуганный Галанов и красоту которой не могла бы передать ни одна фонограмма.

Моряк приблизился к столику, за которым сидел Хагуд со своими гостями, и, увидев Хиликс, зарычал:

— Доктор, зачем ты прячешь эту гнедую кобылку?! Пора выпускать ее из загона!

— Ты слишком много выпил, — попытался урезонить моряка Хагуд.

— Что, ты смеешь утверждать, что я пьян? Я могу одним глотком опорожнить целую бочку водки, закусить тобой, а рукой землянина выковырять из зубов твои остатки!

Он остановился и положил тяжелую лапу на плечо Хиликс. Его оглушительный рев перешел в глухой рокот:

— Мадам, я знаю, земные женщины не умеют танцевать, но вальс — это совсем не трудно. Разрешите дать вам первый урок…

Халдан, даже не замечаемый напыжившимся моряком, поднялся и вышел на танцевальную площадку, услышав конец фразы Джона:

— Я всего лишь провинциальный моряк и редко бываю в городе. Но я с удовольствием преподам вам урок… — Он повысил голос и рявкнул Галанову: — Играй вальс!

В наступившей тишине отчетливо прозвучал голос Халдана:

— Потанцуй со мной, ты, сукин сын!

Под влиянием неожиданного вдохновения, причину которого юноша никогда не смог бы объяснить, Халдану пришло в голову, что рыжий гигант, должно быть, горячо и искренне любит свою мамочку.

— Что ты сказал, заморыш?

По обиженному, недоверчивому тону вопроса Халдан догадался, что его выстрел удался. Юноша повторил свое предложение, выделив последние слова.

Выстрел был не просто удачным, он угодил в самую десятку. Неправдоподобная скорость, с какой пьяный моряк ринулся в атаку, лучше всего свидетельствовала, что со времени царя Эдипа ни один сын не любил свою мамочку так сильно, как Джон Вайтвотер.

 

Глава четырнадцатая

Внешне слабый и беззащитный, как газель перед разъяренным носорогам, Халдан приготовился к защите. Из аккордеона Галанова неслась синкопированная версия «Танца скелетов».

Когда стремительно мчащийся Вайтвотер готов был нанести удар, Халдан отскочил в сторону и подставил противнику ножку. Моряк проехал на животе через всю танцевальную площадку, врезался головой в пустые столики у стойки бара и разметал их, словно кегли. Сходство было столь очевидным, что кто-то из гостей крикнул:

— Браво! Вот это удар!

Послышались хлопки зрителей.

Вайтвотер поднялся, потрогал рассеченную губу и взглянул на окровавленные пальцы. Вид собственной крови привел его в бешенство. Все же он перевернул только три столика вместе с сидящими за ними гостями, когда, ловко направленный Халданом, полетел в другой конец зала.

На этот раз аплодисменты были более шумными.

Но, самое главное, юноше удалось завлечь противника в выгодную для себя позицию. Когда моряк в третий раз бросился на него, он поймал его вытянутую руку и провел бросок через плечо. Моряк перевернулся в воздухе, грохнулся об пол с такой силой, что его подбросило, и ногами вперед въехал в полыхающий камин.

Вопли боли, раздавшиеся из огня, были встречены публикой продолжительными овациями, а Галанов заиграл «Вилли, потанцуй со мной еще разок».

По-видимому, Вайтвотер все-таки извлек урок из этой краткой лекции. Теперь он не лез очертя голову, а медленно заковылял в сторону Халдана на подпаленных ногах, не делая необдуманных движений. Он приблизился, расставив руки, как клешни, и обхватил ими Халдана.

Халдан сунул голову в пасть льва. Все, кто сидел в зале и чьи симпатии были на стороне юноши, громко вздохнули, заметив эту ошибку.

Моряк широко расставил ноги для большей устойчивости и начал притягивать юношу к огромной груди, чтобы раздавить в железном объятии. Но в планы Халдана не входило быть раздавленным.

Он с силой ударил коленом вверх.

Вайтвотер рявкнул на несколько децибел громче прежнего, отпустил Халдана и схватился за пах. Юноша ребром ладони врезал ему по шее, и Вайтвотер как подкошенный рухнул на пол, задрожавший под его тяжестью.

Моряк скорчился и, держась за ушибленное место, застонал:

— Бросай платок… платок…

Халдан никогда прежде не встречал такого выражения.

Он обошел поверженного противника, который упал на правый бок, предоставив юноше возможность для удара ногой в подбородок. Халдан аккуратно нацелился носком сапога, готовясь нанести смертельный удар, в то время как Галанов играл «Добрые старые времена», а толпа в зале скандировала: «Оле! Оле!».

— Остановитесь, Халдан!

Это был властный приказ специалиста. Годами воспитываемая привычка к дисциплине заставила юношу замереть.

На залитую кровью площадку для танцев вышел Хагуд.

— Когда кто-нибудь просит платок, он признает свое поражение.

— Простите, — сказал Халдан. — Я не знал здешних обычаев.

— Вставай, Джонс. Мне надо осмотреть твой рот.

Моряк медленно встал на одно колено и с трудом поднялся, безропотно открывая рот.

— У тебя рассечена губа, а этот зуб едва держится. Иди домой и проспись. Завтра в десять я загляну к тебе.

Мотая головой и что-то бормоча себе под нос, полуконь, полуаллигатор неуверенно заковылял к задним дверям, ведущим на улицу.

— Похоже, вы быстро адаптируетесь у нас.

Хагуд взял юношу под руку и проводил обратно к столику.

Халдана немного трясло, но ни от напряжения, вызванного дракой.

Значит, присяжные на Земле не ошиблись в своей оценке. Под тонкой оболочкой цивилизованности дремал необузданный дикарь, который сегодня вырвался наружу. Он испытал радость оттого, что освободился от тормозов и мог дать выход скопившейся ярости. Он был готов убить Вайтвотера и сделал бы это с удовольствием.

Как только юноша сел за столик, Хиликс спросила ледяным трном:

— Это было так необходимо?

— После сна я очень раздражителен.

— Бедняга только хотел потанцевать со мной. Согласна, его поведение выглядело несколько грубоватым, но в том, что он говорил, была какая-то поэзия.

— Только хотел потанцевать с тобой?! — Халдан взглянул на девушку с недоверием. — Не будь наивной! Если тебя так захватила его поэзия, я готов хоть сейчас приволочь тебе этого мерзавца. Можешь провести брачную ночь с ним!

— Да, вы наверняка быстро приспособитесь к нашим условиям, — с непонятной грустью проговорил Хагуд.

— Что-то ты слишком агрессивный!

В голосе Хиликс звучал упрек, но в гладах светилось удивление и блеск, напоминающий его собственный дикий взгляд. Это она, а не он приспособилась к Аду так быстро, словно родилась здесь.

— Доктор Хагуд, вы, наверное, устали и хотите вернуться к жене и двенадцати детям, из которых к тому же восемь ваших. Так что мы с Хиликс просим извинить нас и отправляемся спать.

— Я еще не знаю, пойду ли вообще с тобой, — возразила Хиликс. — Я тебя боюсь!

— Как мне сообщил наш добрый доктор, здесь существует обычай, когда жених на руках переносит невесту через порог. Хочу напомнить тебе еще более древний обычай, согласно которому мужчина хватает свою женщину за волосы и тащит в свою пещеру.

— Я буду послушной, мой господин, — поднимаясь, смиренно сказала Хиликс.

На Халдана опять снизошло вдохновение.

— Я тебя отнесу, — заявил он. — Чтобы ты не сбежала.

Она визжала и вырывалась в притворном гневе, хотя на самом деле была счастлива, когда Халдан перебросил ее через плечо и понес по залу. Захваченные зрелищем гости встали со своих мест и устроили бурные овации, когда юноша тащил свою чудесную ношу вверх по лестнице. На верхней площадке Халдан остановился, помахал рукой собравшимся людям и похлопал Хиликс по круглому заду.

Публика восторженно затопала ногами, принялась кричать и свистеть.

Халдан толкнул дверь и внес кипящую гневом супругу в номер, где потрескивающий в камине огонь освещал роскошную постель под балдахином с аккуратными занавесками.

— Ты, грубое животное, — шипела Хиликс, — я знаю, что ты там вытворял. Теперь я до конца жизни не смогу никому посмотреть в глаза!

— У меня и в мыслях не было делать что-нибудь обидное. — Халдан отодвинул занавески, чтобы бросить Хиликс на постель. — Я начинаю предвыборную кампанию, и это был мой первый шаг к посту президента… Что касается глаз, тут никто не обращает на них внимания. Три пятых населения, похоже, вообще не смотрят так высоко… Однако в этих простофилях скрыта огромная нерастраченная энергия, которую я намерен использовать. Я буду проводить политику сильной руки и подчиню их. Тогда у меня появится возможность создать здесь высокую технологию, необходимую для осуществления моего проекта.

Хиликс откинулась назад, облокотилась на локти и с изумлением взглянула на юношу.

— «Политику сильной руки!» Да ведь именно против нее мы боролись на Земле… Папа был прав! Ты погубил бы всю планету, если бы я не забрала тебя.

— Послушай, Хиликс, — горячо заговорил юноша, усаживаясь рядом с ней. — Именно в этом случае цель оправдывает средства. Я хочу освободить Землю от оков социологов.

Световая цепная реакция, приводимая в действие лазерным лучом, позволяет достигнуть неограниченной скорости. Понимаешь, это похоже на световую иглу, создающую такую гигантскую силу, что сопла дюз могут быть вот такого крохотного диаметра!

— Прекрати! Что за непристойные жесты!

— И хотя сам поток энергии будет не толще булавочной головки, его мощь позволит отказаться при старте от вспомогательных ракетных двигателей… Зачем ты снимаешь блузку?

— Мне жарко.

— Огонь скоро погаснет… То, о чем я говорю, в действительности машина времени. Общеизвестно, что, превысив скорость света, вы превышаете скорость течения времени, а между тем время имеет лишь одно направление. Поэтому, если бы в течение пяти ближайших минут я вернулся на десять минут назад, то оказался бы здесь же. Но если бы вернулся на пятнадцать минут назад, то тащил бы тебя по лестнице…

Станут ненужными огромные запасы, какие вынуждены брать астронавты, поскольку, располагая неограниченной скоростью, можно так рассчитать полетное время, чтобы достигнуть места назначения раньше, чем кончится кислород в кабине машины времени… Зачем ты снимаешь юбку?

— Становится холодней.

— Но это совершенно противоположные действия, которые напоминают мне третий закон динамики Ньютона, гласящий, что каждому действию соответствует противодействие. Вес всего аппарата можно будет сократить так, что для двигателя хватит обыкновенного аккумулятора…

Так что, дорогая, именно на этом основывается классическая красота теории Халдана. Она объединяет квантовую теорию, механику Ньютона, уравнение Эйнштейна и теорию одновременности Файрватера. Я вместе со своими предшественниками станцую на гробе Генриха-VIII и буду танцевать в ритме LV2 = /-Т/… Куда ты?

— На кухню, попрошу у Галанова пару рецептов.

— Тебе объясняют суть самой гениальной формулы со времени открытия Е = МС2, а ты уходишь к повару… Но… на тебе ведь одни туфли!

— Вот именно.

Только тут он понял, что происходит. Это не имело ничего общего с математикой.

— Ну, иди ко мне, моя дорогая.

Хиликс, подбоченясь, небрежно облокотилась на дверь и спросила:

— Уж не ревнуешь ли ты?

— Ужасно ревную, особенно к некоему Флексону, хитроумнейшему человеку из всех, кого я знаю.

— Я вернусь, — сказала Хиликс, — если ты обещаешь мне…

— Хорошо! Хорошо! Больше ни слова о теории Халдана… Мне следовало стать гинекологом!

— Нет, ты должен обещать мне другое, — не двигаясь с места, ответила Хиликс.

Юноша поднял с пола юбку и блузку и бросил их в угол. Потом молитвенно сложил руки и сказал:

— Ну же, говори!

— Объясни мне, что такое «мешалка Халдана».

Халдан закрыл глаза и в притворном отчаянии схватился за голову.

— Из пяти тысяч трехсот восьмидесяти строк протокола тебя угораздило выбрать эти два слова! Приди ко мне, моя детка, я продемонстрирую тебе, на чем основывается мой принцип, и объясню, почему не хотел применять его к молоденькой, невинной девочке в многолюдном Сан-Франциско.

Когда юноша вновь открыл глаза, она стояла перед ним и смотрела с любовью и восхищением. Пришлось обнять девушку, чтобы она не сбежала к Галанову.

— Когда мы впервые встретились, — признался он, — твоя красота и грация показались мне неземными, а в твоем аналитическом, рациональном, неженском уме я увидел неразрешимую тайну. Отец предупреждал меня, что ты из другого мира. Мой адвокат намекал, что ты не что иное, как воплощение Сатаны в женском обличье. И только теперь твое любопытство к вещам ничтожным и мелким, вроде этой пикантной сплетни, окончательно убедило меня, что ты обыкновенная женщина. Прощайте мечты о романе с бессмертным демоном!

— Не изворачивайся, Дон! Ты должен мне объяснить, что такое…

— Почему все называют меня Доном?

— Потому что это я назвала тебя так — Дон Жуан!

— А, в честь романтического героя Байрона?

— Не совсем. Я скорее имела в виду персонажа Бернарда Шоу…

— Какого еще Шоу?

— Ты не слышал о нем. Это девятнадцатый век.

— Тогда конечно. Я начал с восемнадцатого и продвигался назад.

— Но мы здесь не за тем, чтобы говорить о литературе…

В дверь постучали, и Халдан броском через плечо препроводил свою голую, но обутую невесту на середину кровати.

— Не выходи из-за занавески, пока я не отделаюсь от этого назойливого коридорного!

— Дай одежду, — шепнула она. — Это не коридорный, и тебе не удастся так легко избавиться от него.

— В твоей интуиции я уже не сомневаюсь, но о твоих способностях предвидения я не догадывался, — улыбнулся юноша, задергивая занавески.

Раздосадованный вторжением, он рывком распахнул дверь.

Стоявший на пороге высокий мужчина с каштановыми волосами тихо, но довольно отчетливо спросил:

— Могу я на минуту зайти к вам, Халдан-IV? Меня зовут Файрватер-II.

Халдан от неожиданности отпрянул назад и поймал себя на мысли, что со стороны, наверное, выглядит как баскетболист, приготовившийся к штрафному броску.,

— Безусловно, сэр. Сочту за честь.

— Я хотел успеть до начала брачной ночи, но меня несколько задержал Хагуд. Он сообщил, что ты совершенно случайно прошел испытание на физическую выносливость и смелость. Сынок, я горжусь тобой!

Прости мою фамильярность, но ты и сам, наверное, согласишься, что у нас с тобой гораздо больше общего, чем у многих старых друзей. Хагуд еще говорил, что ты напал на след моей теории отрицательного времени.

— LV2 = /-Т/?

— Да-да, именно.

Улыбка согласия на лице Файрватера с лихвой вознаградила Халдана за разочарование из-за утраты авторства теории.

— Может, вы присядете? Моя жена немного не в форме.

Серые глаза Файрватера обежали комнату. Поблагодарив за приглашение, он придвинул кресло к камину и, усаживаясь, сказал:

— Все те же туфли… — Затем он крикнул в сторону занавешенной постели: — Выходи и одевайся! Твоя нагота не представляет для меня интереса.

— Сэр, она, наверное, стесняется. Я подам ей одежду.

— Не беспокойся, Халдан. Я видел ее попку чаще, чем лицо. Ее мать — одна из моих самых ленивых жен, так что мне частенько приходилось менять ей пеленки.

— Так вы ее отец?

— Ты уж не вини меня за это, сынок. Я был уже старым и усталым, когда она появилась на свет. К тому же одно неудавшееся дитя из восьмидесяти одного, это не так плохо.

— Папа! — негодующе пискнула из-за занавески Хиликс. — Я сама хотела ему все рассказать!

— Сэр, для меня большая честь быть вашим зятем, и должен признаться, что у вас очень необычная дочь, но…

Краем глаза Халдан заметил, как Хиликс выскочила из-за занавески и схватила одежду.

— …но у меня возникают серьезные сомнения по поводу себя самого. Во всей Галактике не найдется другого такого осла, как я. Я любил вашу дочь, а она меня обманывала. Она преднамеренно злоупотребила моим чувством, заманила мелкими пустяками и предала в самый ответственный момент.

— Ничего себе мелкие пустяки! — взвилась на дыбы девушка из угла комнаты. — Папа, он смешал с грязью доброе имя Файрватера! Лишил меня чести! Погубил! Мало того, он — отец моего еще не рожденного ребенка. И он смеет называть это мелкими пустяками!

Заправляя блузку под юбку, Хиликс направилась к камину.

— Отец, это он меня предал. Мне пришлось выйти за него замуж, чтобы сделать из него человека.

— Вот этого не было в нашем уговоре, малышка, — упрекнул дочку Файрватер, — Дочь должна спросить разрешения у отца, прежде чем принять предложение.

Он обернулся к Халдану.

— Ваш брак не входил в мои планы, но, может, все и к лучшему, ведь если бы она не полетела на Землю, то наверняка осталась бы старой девой…

— Да ну тебя, папа! — возмутилась Хиликс. — Ты прекрасно знаешь, что я отказала четыреста двадцати претендентам! А что касается тебя, Халдан, то я выбрала тебя из шестидесяти тысяч математиков пятой подгруппы всей планеты, так что если ты и осел, то очень редкого вида!

— Я всегда мог рассчитывать на свою дочь, — подтвердил Файрватер, — при условии, если мои планы не противоречат ее собственным. Когда она согласилась лететь на Землю, то отчасти в надежде найти там кого-нибудь вроде тебя. Не станешь же ты это отрицать, моя дорогая?

— Может, и не стану, только прекрати выдавать семейные тайны!

Как только Халдан осознал смысл услышанного, его мысли пришли в неописуемый хаос. Он почувствовал себя так, словно в центре Сэлсбери Плэйнс увидел вершину Аннапурны.

— Простите, сэр, если ваша дочь отвергла четыреста двадцать соискателей ее руки, она, должно быть, очень опытная женщина?

— Конечно, — кивнул головой Файрватер, — но для уроженки Ада она слишком привередлива. Кроме того, ей было только двадцать два, когда мы вернули ее в шестилетний возраст перед отправкой на Землю. Учитывая двенадцать проведенных на Земле лет, ей сейчас всего тридцать четыре. Органически же ей, конечно, восемнадцать.

Халдан, набычившись, повернулся к Хиликс.

— И ты еще спрашивала о моей опытности! Выходит, когда я бегал в коротких штанишках, ты уже выбирала подходящего кандидата! Ну и посмеялась ты, наверное, глядя, как умело я берусь за дело! Сигареты, прикуренные со стороны фильтра… Упражнения в йоге…

Юноша был не на шутку разъярен. Хиликс нежно обняла его и ласковым, сочувственным тоном попросила:

— Прошу тебя, любимый, плюнь ты на свой комплекс неполноценности и не считай себя ниже, чем ты есть. Мы, женщины с опытом, гораздо выше ценим юношеский энтузиазм, чем опыт. К тому же, на всем Аду не найдется человека, способного в одиночку поднять средний уровень сексуальности на восемь десятых процента.

Смягченный ее раскаянием, Халдан широко улыбнулся.

— Ты Адская женщина! Но, сэр, — он обернулся к Файрватеру, — как вам удалось переправить ее на Землю?

— Пример практического применения отрицательного времени. Нет, не космический корабль. Скорее, это можно назвать космическим катером. Ты, наверное, понимаешь, что я имею в виду.

— А как вам удалось логично объяснить неожиданное появление Хиликс на Земле?

— Трансконтинентальная ракета потерпела крушение над южной частью Тихого океана. Все погибли, в том числе чета поэтов. Когда, казалось, никого в живых найти не удастся, неподалеку от места катастрофы обнаружили ребенка на спасательном плотике… Нам пришлось специально ждать пару Г-7, потому что, как ты сам знаешь, в Хиликс есть что-то от поэтессы.

— Но откуда вы знали, что ракета разобьется… — Халдан оборвал себя на половине фразы; машина времени могла путешествовать не только назад, но и вперед. — Снимаю свой вопрос.

— Теперь, юная леди, поцелуй родного отца и посиди минуточку спокойно. Я ненадолго задержу вашу брачную ночь, тем более она несколько запоздала…

Поцеловав отца, Хиликс тихонько присела в уголке, а Файрватер обратился к юноше:

— Уповая на твой комплекс Файрватера, я полагаю, ты не откажешься помочь нам свергнуть власть социологии и освободить человечество.

— Я как раз составлял собственный план, чтобы сломать хребет государственной машине, когда ваша дочь заявила, что бросает меня. Ей вдруг срочно понадобилось что-то на кухне.

— Сломать хребет не так просто, надо знать — куда нанести удар, — ответил Файрватер. — В истории человечества существует только несколько временных отрезков на самой заре существования, когда один человек мог изменить ход истории. Чтобы свергнуть социологов, надо уничтожить само зерно их власти, во времена, когда они еще не существовали. Это под силу только математику-теоретику, поскольку в последней фазе путешествия придется вводить необычайно точные поправки. С возвращением проблем не будет. Щелкаешь тумблером — и ты на месте.

Среди ссыльных не попадалось ни одного математика-теоретика, вот почему нам пришлось послать на Землю Хиликс. Представители твоей профессии обычно так заняты работой, что их совершенно не интересует, кто ими правит. Честно говоря, они даже не имеют понятия, что власть вообще существует. Хиликс должна была заронить зерно сомнения. Твой комплекс Файрватера — счастливый случай, на который никто не надеялся.

Для выполнения задания в избранном нашими экспертами отрезке времени тебе придется провести на Земле самое большее восемь лет. Если ты останешься на больший срок, могут возникнуть непредвиденные осложнения, потому что ты не будешь стареть. Мы подвергнем стабилизации клеточную структуру твоего организма, чтобы обезопасить его от болезней. Мы научим тебя самовнушению, чтобы ты мог справиться с болью, и йоге, чтобы ты останавливал кровотечение при переломах или порезах. Естественно, ты должен научиться оказывать себе помощь и в других более тяжелых случаях.

Радиокомпас, спрятанный в зубе, позволит тебе даже ночью, в непогоду, разыскать спасательный аппарат, который будет непрерывно подавать сигналы. Так что ты будешь в относительной безопасности.

Как только кончится ваш медовый месяц, ты пройдешь интенсивный четырнадцатинедельный тренинг, чтобы быть готовым к своей миссии.

— Но, сэр, Хиликс… Я хотел бы быть рядом, когда родится ребенок.

— По нашему времени твоя миссия продлится всего три дня. Полет будет запрограммирован так, чтобы наверстать затраченное время на обратном пути.

— Ну конечно, — вздохнул Халдан, — ведь достаточно увеличить V2.

— Капсула, в которой ты отправишься, совсем небольшая и снаружи имеет вид обыкновенного валуна. Но она достаточно тяжелая, сдвинуть ее с места невозможно. Ни открыть, ни разбить ее при той технологии нельзя.

— Я получу информацию о времени и месте, куда полечу?

— Ты пройдешь интенсивный курс, узнаешь все, что мы знаем сами. Обучение во сне, под гипнозом.

С языком тоже не будет сложностей. Свободно владеющие им ученые есть почти в каждой ссыльной партии…

После приземления ты приспособишься к новым условиям так же легко, как после переезда из Сан-Франциско в Чикаго.

Файрватер сделал короткую паузу и посмотрел на огонь.

— Одна мысль не дает мне покоя, и я не могу решить ее сам, а ты — почти мой двойник.

Он посмотрел на Халдана, его тон заставил юношу обратиться в слух.

— Как сломать хребет триумвирату, ты решишь сам, потому что на месте лучше сможешь оценить ситуацию. В университете мы представим тебе несколько возможных вариантов, однако окончательное решение зависит от тебя.

Весьма вероятно, тебе придется пойти на покушение. Как ты думаешь, на основании своего жизненного опыта, смог бы ты ради идеи совершить убийство?

Халдан вспомнил смертельный удар, который должен был оборвать жизнь Вайтвотера Джонса

— Да, — твердо ответил он.

— Мой следующий вопрос не очень деликатный, но я должен его задать, потому что хорошо знаю себя самого. Любишь ли ты Хиликс настолько, что выполнишь свою миссию, даже если найдутся женщины, которые сделают все, чтобы отвратить тебя от цели?

— Теперь-то я знаком с их штучками. Благодаря Хиликс я вижу их насквозь.

— И последний, очень важный вопрос: изменится ли твое решение, если ты узнаешь, что язык, который ты должен изучить — еврейский?

Халдан с трудом сдержал изумление.

До сих пор у него не возникала сама мысль о богоубийстве.

Сидя здесь, на этой далекой планете, все это было не так трудно представить. Другое дело, в нужный момент вскинуть арбалет и взять на мушку Его!

«Вот черт, — внезапно вспомнил он. — Даже арбалет изобрели, только когда Ему было около шестидесяти пяти, перед самой смертью. Убить Его придется где-то около сорока, значит, остаются нож или копье. Да, но покушение не единственное решение, — напомнил он себе. — Попробуем избежать кровопролития».

Юноша бросил взгляд на Файрватера.

— Вы меня здорово озадачили, но мое решение не изменилось. — Внезапно Халдан улыбнулся. — Сэр, если бы тренинг был позади, через каких-нибудь два-три часа я готов был бы лететь в Палестину!

— Хвастун! — прошипела из угла Хиликс.

— Теперь ты понимаешь, почему я решился вас побеспокоить.

Файрватер поднялся, пожал Халдану руку и поцеловал Хиликс. У дверей он задержался.

— Когда ваш медовый месяц закончится, приходи в университет. Мы реконструировали там иудейское селение, утварь, еду и все такое.

Твоими учителями преимущественно будут настоящие фарисеи; они смогут участвовать в битве при Иерусалиме, но тебе лучше сохранять нейтралитет, потому что на Земле ты скорей всего окажешься в лагере их противников.

Среди них ты будешь пользоваться именем «Иуда». В те времена в Палестине это было довольно распространенное имя, хотя никого с таким именем в Его Хрониках нет. Полный псевдоним, насколько я помню, «Иуда Искариот».

Эпилог: снова на Земле

Он терпеть не мог студенческих митингов, толп длинноволосых девиц и бородатых парней. Уважающий себя студент факультета машиностроения никогда не отправился бы на подобное сборище. Тем не менее ему пришлось пройти через весь университетский двор, чтобы попасть в Союз студентов, и девушку он увидел лишь когда обходил толпу.

Она стояла в стороне от других студентов, а карие глаза смотрели на оратора с насмешливым презрением. Оливковая кожа, зачесанные назад волнистые волосы и мягкие линии тела выдавали в ней ливанку.

Он вспомнил слова давно умершего друга:

— В одном теле сочетаются тайна востока, пышность и аромат юга, свежесть и сияние севера, дерзость запада. Готов поклясться, Хал, лучшее вино любви течет из ливанских чанов!

На слова Вильяма Шекспира обычно можно было положиться, но, насколько помнилось Халу, как раз в этот вечер у Вилли случился роман с одной девушкой из Алеппо.

Тем не менее Хал остановился рядом с темнокожей студенткой, делая вид, что слушает оратора, и обратился к ней:

— Что на этот раз?

— Опять плата за обучение, — ответила она. — Этот тип пытается организовать бойкот Университета

— Как-то то же самое пробовал устроить один римский студент по имени Юниус, но по приказу Домициана Флавия его четвертовали на Форуме.

— Несмотря на искренний пыл, наш сегодняшний оратор мог с таким же успехом оказаться Юниусом. Порой мне хочется научить всех студентов основным принципам организации!

— В таком случае научи меня, а я угощу тебя кофе. Пойдем в кафе, я угощаю.

Она повернулась и внимательно посмотрела на него.

— Хочешь покорить меня широким жестом?

— Нет. Просто круто выиграл во вчерашнем пари, и теперь вот думаю, как избавиться от мелких денег.

— Обычно за частные уроки я беру не меньше тридцати центов, но по пятницам делаю скидку.

Поскольку было время занятий, в кафе самообслуживания почти не было посетителей, и девушка могла без спешки выбрать пирожные. Любуясь ее профилем, оливковой кожей и изящным семитским лицом, он пришел к выводу, что она прелестна. Ее сосредоточенный, придирчивый взгляд, когда она выбирала угощение, напоминал ожившую сценку восточного базара.

— Ты ливанка? — спросил Хал, когда они направлялись к столику.

— Нет, гречанка. Меня зовут Елена Патроклос.

Не так далеко на юг, как Алеппо, но и не так далеко на восток, как Багдад. Ровно столько, сколько нужно.

— А ты, судя по твоей расточительности, шотландец? — в свою очередь спросила она.

— Нет. Я иудей. Хал Дан.

— Дан? Но вроде это не еврейское имя?

— Совсем недавно меня звали по-другому — Искариот.

— О, конечно! Иуда Искариот, — сказала она, усаживаясь. — И, конечно, ты опвть ловишь меня на удочку.

— Никогда бы не позволил себе что-нибудь подобное!

— Чудак, это только так говорится!.

— Однако точно и образно. Мне нравится ваш современный слэнг.

— Современный? Это выражение — ровесник мамонтов!

— Знаю, — ответил он. — Впервые я услышал его от моей любимой, которая интересовалась подобными архаизмами.

— А где сейчас твоя любимая?

По голосу девушки можно было судить, что вопрос ей не безразличен. «Влюбилась», — решил Хал.

— Затерялась в дебрях времени, — успокоил он девушку, — где-то за Арктуром.

— Какой ты все-таки чудак! Ничего, если я буду макать пончик в кофе?

— Сколько угодно!

С начала Христианской Эры он впервые видел девушку, которая макала пончик в кофе, причем делала это премило.

— Вынужден признать, грация твоего жеста меня очаровывает.

Она вздернула брови и бросила на него взгляд поверх поднятой чашки.

— Ты на литературном?

— Нет, на машиностроительном.

— А я было решила, что ты поэт и историк в одном лице.

Что-то в тоне сегодняшнего разговора напомнило ему другой разговор, имевший место много раньше на том же самом месте и в то же самое время, когда он приехал сюда в первый раз. тогда он сильно недооценил силу женщин.

— К поэзии у меня отбил охоту этот неблагодарный Милтон, — ответил он, — который так превознес Сатану, что его вообще невозможно узнать. На самом деле Сатана слишком мудр, чтобы претендовать на титул Князя Тьмы. Из него получился бы заурядный тесть с несколько странным чувством юмора

— Ты сумасшедший, но нравишься мне.

Он так и не смог понять, искренне она говорит или только шутит. Вероятно, это искусство должно навсегда остаться непостижимым для человека, которого однажды назвали немножко наивно честным.

— Что ты изучаешь? — спросил он.

— Социологию.

— Мне следовало догадаться. Наверное, бываешь на всех митингах?

— Ничего подобного, — ответила она — Организацию не создашь телевизионным шоу, демонстрацией или бойкотом. Это не так просто. Надо с каждым поговорить лично и убеждать, убеждать…

— Ты этим и занимаешься?

— Да. Я представляю молодежную организацию, объединившую студентов всего мира. Поддерживаю связь с заграничными студентами, обучающимися в нашем Университете, списываюсь со студентами из Англии, России, Аргентины. Один парень из Хайфы горит желанием втянуть в организацию израильских студентов. И неважно, что он пишет на иврите, а я на английском… Хал, ты знаешь древнееврейский?

— Конечно. Несколько диалектов.

— Серьезно?

— Абсолютно. Еще я знаю арабский, греческий, итальянский, французский, немецкий, испанский и русский.

— А ну, скажи что-нибудь по-гречески, — ее глаза загорелись.

— На оригинале или на критском диалекте?

— На оригинале, — попросила она, — но говори помедленнее.

Он был уверен, что девушка блефует, но не стая говорить медленно, а заговорил в своем обычном темпе, и все, что он сказал, было отражением его настоящих чувств:

— Ты одна из самых красивых девушек, которых я встречал в жизни, и, хотя известно, что красота и целомудрие — две вещи несовместимые, у тебя я наблюдаю и то, и другое. Поверь, я мог бы любить тебя неустанно сотню лет, если бы ты только могла жить так долго.

Она смущенно опустила глаза

— Я видела, как ты двигаешь губами, но не поняла ни слова.

Значит, она поняла все. Что ж, в его словах была одна правда.

Неожиданно она склонилась к нему и принялась горячо убеждать:

— Твое знание языков очень пригодилось бы нашей организации. Пет, буду откровенной. Ты нужен мне. Взамен могу обещать только мою глубокую благодарность и удовлетворение от жертвенности в деле намного более важном, чем мы с тобой.

Она так темпераментно жестикулировала, как это делают греки или евреи, что ее темные глаза, движения рук и семитские черты лица разбудили в нем давнюю тоску, с которой он все эти годы тщетно боролся. Он снова оказался в древнем Иерусалиме, а девушка, сидевшая напротив, была Марией Магдалиной. Ливанка сделала свое предложение таким же искренним, бескорыстным тоном и воспользовалась теми же аргументами, что и Мария Магдалина, когда уговаривала его уступить Иешуа, которого теперь называют Иисусом, свое место на последнем звездолете с Земли.

История всегда повторяется. Волны времени отхлынули, и его единственная земная любовь — Мария Магдалина вернулась опять. Сейчас она сидела перед ним, только внешне немного изменившись, а ее острый ум и манера изъясняться были теми же, что и у его единственной неземной возлюбленной, Хиликс. Он склонил голову, делая вид, что почесывает переносицу, она даже называла его так же, как Хиликс: «чудак» и «сумасшедший».

Снова подняв голову, он увидел, что она сидит в молчании, но в глазах по-прежнему светилась мольба.

— Знаешь что, Елена, я заскочу к тебе завтра вечером, хорошо? Мы обсудим это и посмотрим, что получится.

— Я буду ждать, — ответила она, записывая на листке бумаги свой адрес. — Ты нравишься мне, и я уверена, ты мог бы здорово пригодиться нашей организации. Скорее всего, как и все технари, ты политически неразвит, зато инженеры — люди действия.

— Да, — признался он, забирая листок с адресом. — Что касается активности, здесь мы в числе трех процентов, особенно при общении с глазу на глаз.

— Какой ты все-таки странный! — Она поднялась. — Спасибо за кофе и беседу, но я должна спешить на лекцию. Не забудь о субботе. Приходи к шести. Я что-нибудь приготовлю.

Провожая девушку взглядом, когда та шла между столиков, слегка покачивая бедрами, он знал, что о субботе-то уж наверняка не забудет. В последнее время в памяти все чаще возникала Хиликс. Всего через несколько секунд, по времени Ада, Хиликс и ее отца ожидает величайший сюрприз, когда двери машины времени откроются, и в них появится израильский пророк. А может, это не будет для них неожиданностью?

Ну что ж, у него не было другого выхода: покидая Ад, он оставил слишком много нерешенных вопросов. Как сказал когда-то Флексон, правда зависит от точки зрения, а Халдан сейчас находился в совершенно иной точке космоса, чем они. Нет, он не обвинял их в преднамеренном обмане, но Файрватер и его дочь всегда смотрели на все слишком субъективно. Зато притчи Иешуа были прозрачны, как кристалл, принимая во внимание свойство кристаллов преломлять свет. К тому же ни Халдан-IV, ни Иуда Искариот, ни Хал Дан никогда не отличались блестящей способностью к спектральному анализу.

Откровенно говоря, когда сразу после распятия он запихивал бесчувственное от наркотиков тело Иисуса в одноместную кабину, его мало интересовало, направляет ли он историю по новой колее, или пускает ее под откос. Точнее, ему было все равно. Если бы в минуту старта наступил конец света, он сам перестал бы существовать, но охотно принял бы даже такую развязку.

Вмонтированный в зуб приемник раздражал его все больше, но избавиться от зуба было невозможно. Любой дантист, увидевший под пломбой такое устройство, сразу примет его за шпиона и вызовет ФБР.

Как только агенты ФБР выяснят, что он уже триста лет является гражданином штата Джорджия, они станут долго раздумывать и тотчас уведомят ЦРУ. ЦРУ свяжется с Интерполом, а Интерпол наведет справки в Стамбуле, Дамаске, Риме, Париже и Москве (Не приведи Господи, они свяжутся с Тбилиси и найдут потомков Аллы Головиной). И, наконец, кто-нибудь сориентируется, что здесь что-то не так.

Можно было представить себе огромные заголовки в газетах, набранные отчетливым контрастным шрифтом:

ВЕЧНЫЙ ЖИД ОБНАРУЖЕН: «ЭТО ИУДА ИСКАРИОТ!!!»

Но у них волосы встали бы дыбом, узнай они, что Иуда Искариот — христианин!

Зуб опять начал подавать сигналы.

Как раз, когда Елена Патроклос задержалась на выходе, чтобы махнуть ему на прощание. Вечный Жид помахал ей в ответ и едва успел положить руку на стол, как ковбойский голос из зуба запричитал прямо в мозг:

«Как тяжело с тобою расставаться…»

Вызови он окончательное слияние высшей тезы с высочайшей антитезой, настал бы Великий День Очищения, и, возможно, только один профессор экономики из университета в Марстоун Мидоуз имел бы причины для недовольства.

Зуб меньше действовал бы на нервы, если бы хоть изредка передавал популярную или классическую музыку.

Он ничего не теряет, помогая Елене. Если благодаря ее организации в мире наступит покой, то, возможно, в мирных условиях наступит скорейшее техническое развитие? Даже если они ничего не добьются, само общество Елены не так уж плохо, тем более, что надо хоть как-то скрасить себе жизнь, ведь при нынешнем темпе развития науки пройдет по меньшей мере две тысячи лет, прежде чем он сможет сесть в космический корабль и улететь с этой нудной планеты.

Существовала, правда, еще одна возможность, которой он опасался больше всего. Может, придется ждать до самого Его возвращения и — пройдя настоящее чистилище — скитаться по Земле в образе вечного студента все следующие десять тысяч лет. Жизнь станет тогда совершенно невыносимой, тем более если его зуб будет постоянно передавать эти проклятые ковбойские песенки.