«Нова Свинг», отбыв из Саудади, направилась с заходом на Да Луш-Филд планеты X в неизвестном направлении. Корабль увлеченно прогрызал себе дорогу, а динаточная лихорадка сотрясала корпус. На грузовой палубе расположились саркофаги, древние, чужацкие, и помещать их рядом казалось не очень хорошей идеей. Они проявляли своеобразную синхронизацию: каждый раз, как Лив Хюла меняла курс, саркофаги медленно разворачивались, восстанавливая первоначальное положение относительно корабля. Лив говорила, что они вроде бы осознают присутствие друг друга, но ей никто не верил; пока саркофаги думали, что на них никто не смотрит, они сохраняли инертную неподвижность. Лив старалась не заходить в грузовые отсеки одна. Свободное время она проводила на подключении к системам корабля, пересматривая записи камер внутреннего наблюдения. Ирэн-Мона меж тем глядела в иллюминаторы, восторгаясь чудесами космоса. Порой говорила:

– Толстяк Антуан, а разве ты не слышал про трех стариков в белых панамах, что играют в кости на судьбу Вселенной?

Нет, отвечал Толстяк Антуан, никогда не слышал.

– Звать их Харч Коки, Мистер Свобода и Святой. И вот еще: играют они не просто на судьбу Вселенной, но на судьбы всех ее индивидуальных обитателей.

Она говорила, эти трое бросают кости, ценность каждой грани которых меняется день ото дня, и при каждом броске издают какое-нибудь ритуальное восклицание, например: «Носы выше киля!», «Чувак Трент!» или «А пригнись-ка, малышка!» – временами в один голос, порой по очереди. Один из них или каждый саркастически хлопает в ладоши или дует на пальцы, словно обжегшись. А бывает так, что двое ухмыляются третьему и заявляют:

– А теперь ты влип, сынок.

Эту фразу, по крайней мере, нормальный человек может понять.

– И ты встречала этих трех чудиков? – спросил Антуан.

– Во снах, Толстяк Антуан, о да. И коли я это говорю, ты бросай уже на меня смотреть так, словно вот-вот расхохочешься. Сны тоже говорят правду.

Антуан расхохотался, и Ирэн столкнула его с койки.

– Они ставят деньги на кон и играют, Толстяк Антуан. Остановятся ли они хоть когда-нибудь? О, лица их покрыты морщинами, а щеки безвольно обвисают. А еще эти старики плачут.

Почему же, поинтересовался Антуан.

– Потому что, – сказала она, – им видится та же бессмысленная чернота, что мне и тебе.

Толстяк Антуан посмотрел на Ирэн, думая, что он ее любит. Хотелось бы ему почаще говорить ей правду, и наоборот.

– То, что они видят, – сказала она, – прекрасно, хотя и темно. И нет способа узнать, что это такое, даже для них самих.

Тут на корабле негромко прозвенели сигналы тревоги, и голос Лив Хюлы из динамиков возвестил:

– Мы на месте.

Хотя, добавила она, понять, где это, ей не удается.

Предоставленные М. П. Реноко координаты – мешанина фигур и символов, ужимавших одиннадцать измерений до точки в межзвездной тьме, – сперва ничего не явили. Затем возник астероид, сиротливо дрейфующий в сторону Тракта, который его и поглотит после не отмеченного событиями путешествия менее чем через полмиллиона лет.

– На орбите вокруг него какая-то структура, – сумела подтвердить Лив Хюла. И добавила: – Разрушенная.

Потом, когда она выбралась в скафандре наружу, во мрак, на темно-желтом ободке астероида бесцельно замелькал единственный путеводный огонек. Данные мелькнули на дисплеях шлема.

– Активности никакой, – сообщила она. Этого и следовало ожидать. В передней части разрушенной структуры обнаружилась очень старая ядерная энергостанция. Слегка экранированная, без систем управления или движущихся частей, монолитная, подобная реактору в Окло. У противоположной оконечности располагались химические двигатели и динаточный драйвер: первоклассное оборудование, принайтовленное здесь менее пятидесяти лет назад. Казалось, кто-то попытался было спасти, что можно, укрепив новую аппаратуру у основания астероида, но оставил эти попытки, когда механизмы разорвало тестовым ускорением.

– Понятия не имею, как они его вообще засекли. Современная космология учит нас, что если задница у Вселенной и есть, то она именно тут. – (Щелчок.) – Я приближаюсь к разлому.

После этого связь надолго засбоила. На «Нове Свинг» дисплеи ранее демонстрировали передачу в реальном времени с ее шлемокамер, теперь вырубились, а когда включились опять, то передали последовательность не поддающихся интерпретации кадров: корпусные плоскости, оторванные структурные элементы, внезапные провалы, словно бы в особых пространственных взаимоотношениях с астероидом. Целые мили проводов размотались в космос.

– Извините, – сказала она. – Интерференция на линии.

Позже:

– Я внутри.

В сечении полуразрушенная структура являла хрупкие, органического вида трубочки и волокна выцветших голубого, пурпурного, розового и коричневого цветов. Внутри, однако, царил мрак. Торчавшие под странными углами сталактиты и сталагмиты разграничивали коридоры, потом потянулась более знакомая архитектура.

– С чего бы это ни началось, кораблем оно не было. Сдается мне, это вполне могло быть животное. Трубы и провода установлены вручную. Даже корпус – переделка. Все здесь перестроено. Я приближаюсь к реактору. – (Долгая пауза.) – Господи Иисусе! Дыры.

Свет на пятьдесят миллионов кандел, дерганый и неверный, вокруг неидентифицируемого пространства, тени от колонн падают на стены под странными углами.

– Вы это видите?

Она оказалась в какой-то палате. Куда ни глянь, идеально ровные, идеально круглые туннели полуметрового диаметра уходят в древнюю органику. Поверхность их блестела, как после воздействия высокой температуры.

– Это недавно случилось. Примерно во время попыток его эвакуировать или, может, прямо перед тем. Бля! Что это? Что это такое?

Свет пометался по стенам и погас.

Молчание.

– Антуан? Антуан? Вы это видели? Антуан, тут, рядом со мной, что-то есть.

В пилотской рубке «Новы Свинг» встревожились теневые операторы, закрыли руками лица, зашептали:

– Ну что она натворила? Что она опять натворила?

Толстяк Антуан вылетел из каюты и без промедления кинулся в рубку.

– Принять! – приказал он системам. Коннекторы пробурили его мягкое нёбо, он поперхнулся и без предупреждения блеванул, вспомнив, что давал зарок никогда больше не летать. Как только он это ощутил, системы окутали его. Пытаясь отключить навигацию, он на миг уставился во все стороны одновременно. Личность его покинула. Его без конца выворачивало. Отовсюду пошел запах резины, затем корабль попытался его успокоить: стал накачивать подавителями рвотного рефлекса и каким-то дешевым производным норэпинефрина для блокировки обратного захвата серотонина.

– Черт побери, – сипло вымолвил Антуан, – просто пусти меня к себе.

Поликремниевые двигатели полыхнули во тьме. В тот же миг вакуум словно бы ионизировался. Фазовые переходы забурлили в умном нанотехгазе, миллиарды крошечных камер рассеялись между кораблем и астероидом, точно молоки. Но Толстяк Антуан оставался слеп, коннекторы внедрились в него лишь частично и не стабилизировали подключения.

– Эй, Лив? – звал он. – Лив?

Ответа не было. Потом на линии затрещала статика, донесся шум гак-гак-гак – Галактика болтала сама с собой вспышками на сверхсвете.

– Эй? Антуан?

– Господи!

– Антуан, прости. Тут никого. Я совсем потерялась.

Антуан обмяк и стал отключаться.

– Добро пожаловать в общество анонимных алкоголиков, – сказал он Лив Хюле.

– Антуан! Тут тела! Тела!

Если верить оттиснутым над визорами шлемов именам, она обнаружила треть исходной команды, высланной на раскопки. Подобно элементу диорамы или экспонату примитивного театра восковых фигур под названием «Место смерти XIV» или «Окончательная разведка», сидела МЕНГЕР, с обвисшими плечами и широко раскинутыми ногами, прижавшись спиной к стене, поникнув шлемом, заведя руки между бедер. СЕРПИНСКИЙ неловко скорчился, опершись на колено, словно предлагал что-то: оказалось, что он нацарапал на предплечье скафандра слово кривизна.

«Наблюдение это или предостережение?» – задумалась Лив Хюла.

– На них ни царапины, – сообщила она команде «Новы Свинг».

Кто из них погиб первым? Женщина, во всяком случае, казалась застигнутой в падении к отчаянию. Прослеживается ли одиночество или нежность в том, как склонился в ее сторону СЕРПИНСКИЙ? Туннель здесь сужался и расщеплялся на три, странные мраморные колонны стремительных очертаний закруглялись над головами трупов, подобные оледеневшим волнам. Не желая заглядывать в потемневшие визоры и тем переводить открытие в стадию вуайеризма, а может, опасаясь не так увидеть их, как обнаружить, что приняла МЕНГЕР и СЕРПИНСКОГО за тех, кем эти пустые, брошенные скафандры не являлись, Лив прошмыгнула мимо и направилась дальше. Линия молчала, хотя связь не прерывалась. Она внезапно проговорила:

– Вся разрушенная структура снова и снова подвергалась вторжениям извне. Трудно судить, когда и как часто.

Чем ближе она подходила к реактору, тем больше обнаруживалось прорех в структуре. Желтый свет Тракта проливался косым потоком на трубы и пучки кабелей, но низкоинтенсивная ионизирующая радиация окрашивала все предметы в голубоватый оттенок. Она слышала собственное дыхание, а также глухой кашель Толстяка Антуана, который пытался, задыхаясь, высвободиться из пилотского интерфейса. Еще слабее доносилась своеобычная сверхсветовая статика: эти помехи все описывают по-разному, а Лив они всегда казались далекими сиренами тревоги.

– Реактор прямо передо мной.

Он был размером с дом: установка удержания, покрытая наростами изначального материала разрушенной структуры. Из волокнистой кристалломассы торчали трубы.

– Они накачивали воду в жидкое тесто урана-235, и оттуда с пятичасовым интервалом поступал перегретый пар. – Она сверилась с дисплеями шлема. – Уровни радиоактивности показывают, что эта установка бездействует по крайней мере с девонского периода Древней Земли. Устройств вывода нет. Бог знает, зачем ее сюда воткнули. Она только и делала, что повышала собственную температуру на пару сотен градусов. Возможно, создавала комфортные условия для того, что здесь обитало изначально.

На «Нове Свинг» надолго воцарилось молчание. Затем:

– Антуан, я слышу тот же самый шум.

Глухое жужжание на таких низких частотах, что звуки не столько вторгались в нервную систему, сколько вытесняли ее, принося головокружение и металлический привкус во рту. Беспорядочные пятна в шлемокамерах сменились однородной голубоватой вязкой рябью.

– Я возвращаюсь.

Когда она развернулась, стало ясно, что в одном с ней помещении все же кто-то есть.

– Антуан? Вы что-нибудь видите?

Визуальный канал сдох, минуту-другую доносились только обрывки фраз:

– …блестит, как лак… куполообразное навершие…

И все время:

– Антуан? Антуан?

Лив тащилась по волокнистым коридорам. Это было все равно что потеряться внутри крупного органа какой-то твари. Позади сквозь пемзообразную зернистую губку прокладывал себе путь артефакт, в нетерпеливой погоне вырываясь из одной стены и тут же исчезая в другой. Он тут, наверное, четыреста миллионов лет караулит. Охотился ли он на тех двоих так же, как сейчас на нее?

Ирэн-Моне нравился космос, но она зачастую удивлялась, за каким хреном люди туда суются. Ее спроси, так в основном ради зрительных впечатлений. О, эти возносящиеся газовые башни, пронизанные гиацинтовым светом, искореженные ударными волнами от взрывов квазаров и всего такого, были прекрасны, спору нет; но временами просто чудовищны. Ирэн предпочитала теплые города на твердой земле, где дождливым деньком окна каждой ретролавки и каждого ателье сверкают прелестью личного выбора. Она предпочитала огни, саксофонную музыку, реющую розовыми и пурпурными мошками рекламу и души, что с такой готовностью раскрываются навстречу твоей. Шик, блеск, красота. Не подлежало сомнению, однако, что участью домоседки она ограничиваться не вправе. В конце концов, должен же кто-то заботиться о налогах и амбициозных бизнес-планах предприятия «Перевозка тяжелых грузов, Саудади», не говоря уж про подбор кадров!

– И вот я, – сказала она себе вслух, – среди звезд и галактик, великолепием, стоит заметить, почти не уступающих новой паре порнотуфель на высокой платформе от Минни Зиттельман.

Почти одновременно ее имя раздалось из корабельных динамиков:

– Ирэн… Ирэн…

Последовал шум вроде гак-гак-гак.

Она обнаружила Антуана в пилотском кресле, забрызганном рвотой; обеими руками он сжимал пучок разноцветных коннекторов пилотского интерфейса, словно пытался вырвать его изо рта. Он поджал колени до груди и лихорадочно трясся. Если и был у Антуана секрет, считала Ирэн, так это что он плохо чувствует себя в одиночестве; но выпадали и деньки, когда ему от одного чужого взгляда на себя становилось плохо.

– Солнышко… – проговорила она, аккуратно приподнимая его голову и бережно отсоединяя проводки, на позолоченных контактных площадках которых блестели крошечные ломтики мозгового вещества. – Ну это ж не твоя работа, и вообще, шел бы ты побрился, совсем зарос ведь.

Антуана снова вырвало, он вывалился из кресла.

– Я здесь? – вопросил он.

– Да, Антуан, ты здесь, все в порядке.

Дисплеи контрольного узла вдруг осветились. На них Ирэн увидела, как дергаются пятна света на ребристых стенах склизкого туннеля, как панически мечутся позади тени, как суетятся в развалинах нанокамеры и передают ложные изображения. Все было обработано для вящей реалистичности, а это означало предварительную сборку нарратива из нескольких ракурсов: программная психодрама с Лив Хюлой в главной роли. Лив медленно волокла себя по коридорам мимо проводов, пучками и гроздьями выдернутых там и сям из стен при попытке эвакуации астероида. Было видно, как за стеклом шлемовизора ее губы размыкаются и смыкаются, но слова не передавались. За ее спиной из стены туннеля лезла какая-то тварь, ясно очерченная, но все же недоступная пониманию.

Ирэн не испытывала никакого желания впускать корабль к себе внутрь, а потому на мгновение задержалась, переключаясь на ручное управление. Затем стала трясти Толстяка Антуана:

– Солнышко, ты мне нужен.

Антуан влез обратно в пилотское кресло и громко прокашлялся.

– Еба-ать тебя веником! – вымолвил он.

– Солнышко, да я бы с радостью, честное слово.

Антуан завозился с дисплеями, но вскоре оставил попытки понять увиденное.

– Почему эта штука везде дырки сверлит? – спросил он.

– Толстяк Антуан, ну нельзя же, чтобы кто-то из нас узнал ответ на этот вопрос.

Лив Хюла вдруг очутилась на знакомом перекрестке. Туннель расщеплялся на три. МЕНГЕР грустно кренилась к СЕРПИНСКОМУ, но тот, словно думая о чем-то другом, царапал на своем предплечье кривизна. Из того туннеля, по которому пришла Лив, видно было, что СЕРПИНСКИЙ смотрит в пол, будто из вины перед ней. Они погибли смертью, какой стоило ожидать любому entradista, делая то, что должны, но теперь эта диорама отбрасывала не две, а три или четыре тени от каждой фигуры, словно градус невезухи стремительно рос. Коротко говоря, классическая сценка с облажавшимися entradistas: у Лив такие сюжеты всегда вызывали омерзение.

– Да ну вас всех, – слышала она собственный голос, оглядываясь через плечо. – Невиновных здесь не бывает, ребята.

Затем, точно через четыре минуты тридцать две секунды:

– Блин, Антуан, я всё. Я возвращаюсь в реакторный отсек.

Она устала. У нее все чувства притупились. У нее заканчивался воздух. Если ничего не предпринять, скафандр вскоре проделает над ней срочную операцию на спинном мозге, понизит скорость метаболизма до двадцати-тридцати процентов от обычной, включит сверхсветовой маяк и оставит так ожидать спасателей. Они найдут ее сидящей на полу с распростертыми ногами и обвисшими плечами, а над ее шлемовизором увидят оттиснутое ХЮЛА: почти идентичная предыдущим неудачница в жестоком аттракционе. За реакторной камерой вповалку лежали остальные. В отличие от МЕНГЕР и СЕРПИНСКОГО, тела их излучали сильную остаточную радиацию. При жизни они были вооружены ручными термобарическими гранатометами, но вроде бы не пытались ими воспользоваться. Осев на пол у реакторной камеры и совсем выбившись из сил, она глядела, как мигает дозиметр в углу поля зрения, сигналя о низкой дозе облучения, и вызывала «Нову Свинг».

– Кто-нибудь меня слышит? Вы там?

Двухминутная пауза, в течение которой Лив что-то бессвязно шептала себе под нос, а потом взорвалась:

– Господи! Реактор снова разогревается!

Желтый свет вокруг Лив распорол синеву. Раздалось глухое жужжание, не совсем звук, а скорее просто колебание центральной нервной системы; закружилась голова. После этого перед ней возник объект полуметрового диаметра и двухметровой длины, бесшумно вынырнув из стены туннеля. Казалось, что он сделан из скользкой черной керамики. Свет отражался от его боков так замысловато, что чудилось, будто боковые плитки покрыты каллиграфической вязью тускло-голубых брызг. Он отделился от стены и завис на высоте двух-трех футов. Он был слеп, но источал явственную ауру интеллекта. Он знал, что она здесь. Он ткнулся ей в локоть. Она отвернулась. Он стал тыкаться ей в ногу у бедра и толкать. Тело наполнил металлический привкус. Она обернулась и попыталась выблевать так, чтобы не забрызгался визор. Больше ничего не случилось, но, стоило ей покинуть отсек, артефакт последовал за ней в пустоту, не отводя тупоносой морды от ее левого бедра дальше чем на десять дюймов. Как только Лив покинула развалины, связь восстановилась. Первое, что она услышала, был голос Антуана:

– Господи, Лив, где ты была? Лив, если ты меня слышишь: мы полагаем, что та хреновина, которую ты видела, и есть наш груз.

– Ой блин, Толстяк Антуан…

Когда они попытались перенести артефакт в одиночный отсек, тот без труда пробуравил переборки, проник на грузовую палубу и водворился там среди остальных; свет его поверхность отражала как-то неправильно. Он был новее прочих. Во всяком случае, не таким изношенным.

– За него можно выручить неплохие деньги, – заключила Ирэн-Мона.

Она лизнула палец и коснулась артефакта. О, слабые электрические импульсы! Ей понравилось, как он блестит; присмотревшись внимательнее, она сочла едва заметные гладко-органические искажения цилиндрической формы средством придать его переднему кончику легкомысленный фаллический контур, и это ей тоже понравилось. Толстяк Антуан приблизился к нему с большей осторожностью, но мало что узнал, хотя объект позволил ему себя исследовать в базовую шестирежимную лупу. Он сказал, что датировке объект не поддается. Но точно чужацкий. Полностью керамический, хотя глубоко внутри заметны вариации плотности, которые Антуан приписал высокотемпературным сверхпроводниковым устройствам.

– Мы никогда не узнаем, – произнес он, намекая, что кому-то еще может повезти больше.

Лив Хюла продолжала потеть и трястись, а уровни электролитов зашкаливали. Она отказалась даже заходить на грузовую палубу, предпочтя вернуться в пилотскую рубку и приступить к целенаправленной программе регидратации «Блэк Хартом» без льда. Загадки эти внушали ей такой ужас, что участвовать в дискуссии она тоже отказалась, но дала оценку возрасту объекта.

– Сдается мне, спасатели притащили его с собой.

Но Лив понятия не имела, целенаправленно ли они так поступили. Если, как судачат, М. П. Реноко примерно в то время начал торговать имуществом Обсерватории и Фабрики Естественной Кармы Сандры Шэн, можно предположить, что спасатели приобрели у него эту штуку – втихаря и нелегально. Возможно, это какой-то инструмент горных разработок.

– А насчет этой хрени, – сказала она, вызывая расплывчатое изображение оклоанского реактора под развалинами, – ну что я могу сказать? – Проведя четыреста миллионов лет в бездействии, артефакт снова включился и заработал в пятичасовом цикле, пыхая раскаленным паром в пустоту с неведомой людям целью. – Не думаю, чтоб они были как-то связаны.

МЕНГЕР и СЕРПИНСКИЙ еще долго преследовали Лив во сне. Они махали ей из радиоактивного тумана, светя загадочными пустыми шлемовизорами.