Выпадали дни, когда теневые операторы смывались от первого же прикосновения утреннего света. А порой с наслаждением порхали, приветствуя его, над столом ассистентки. Поведение их оставалось так же непонятно ассистентке, как ее собственное – теневикам. Они существовали раньше прихода людей. Эта форма жизни водилась везде, но даже сами теневые операторы не знали, чем занимались в Галактике до того, как люди приспособили их под свои потребности. Если их об этом спрашивали, следовал задумчивый робкий ответ:

– Как приятно, что вы этим интересуетесь…

Ассистентка попросила их наудачу выдернуть несколько имен из файлов.

Они предложили такие: Магеллан, Радтке и дос Сантос. Неви Фюрстенберг и Джон К. Мацуда. Предложили знаменитого Эфраима Шаклетта и М. П. Реноко.

– Да, его, – сказала ассистентка.

М. П. Реноко, он же «Порностар Продакшенс» и «Дэк Ехидна», начал распродажу циркового имущества мадам Шэн в конце 2400 года, после пяти подряд не слишком прибыльных кварталов. След его документов вел из Южного полушария Нью-Венуспорта через все гало. В частности, на этом пути встречалась «ФУГА-Ортоген» – некогда успешный, субсидируемый ЗВК консорциум с интересами в горных разработках и реставрации артефактов, ныне усохший до одинокого почтового ящика на планете с дурной славой, куда то и дело прибывали туристы специфических наклонностей. После нее след терялся в малоосмысленных локальных течениях рынка. Реноко сначала вел бизнес на пороге вязкости этих течений, а потом втихую принялся выкупать активы обратно. Сейчас он перемещал их по гало под мусорными сертификатами на том самом корабле, где некогда перевозили самое популярное в гало странствующее шоу.

– И с чем мы имеем здесь дело? – поинтересовалась она мнением теневых операторов.

Они не нашли ответа.

Ассистентка, ничего особенного от них и не ожидавшая, снялась с планеты и улетела на Нью-Венуспорт. Терминалы кишели людьми, торопившимися вернуться домой. Война повышала ставки в их игре с жизнью.

Южное полушарие, НВ. Всю ночь дешевые химические ракеты, пыхтя и оставляя по себе слабо светящиеся дымные следы, перевозили странные грузы на секретные орбиты ЗВК. Из жокеев-частичников под почерневшими корпусами K-раблей с выпотом выходили противорадиационные препараты. На свалках тысячи контрактников-новочеловеков – даже без кожаных перчаток, не говоря про освинцованные скафандры, – разбирали на запчасти искореженные варперы Алькубьерре, размерами не уступавшие небольшим городам. Куда ни глянь, везде машины, которые, отключи им на секунду связующую науку, обратятся в нанотехслизь под покровом нескольких коллапсирующих магнитных полей. Ионизационные зарницы рассекали облака двуокиси серы и радиоактивного пара.

Остатки Обсерватории и Фабрики Естественной Кармы, они же цирк Патет Лао, разместились на трех акрах огороженного цемента между ракетными шахтами и морем. По одну сторону громоздилась портовая машинерия, и там рябило от нехорошей физики. По другую медленно заносило песком с дюн прибрежную инкрустацию заброшенных хостелов, баров и гостиниц – «Айви-Майк», «Мотель Делёз», «Палмер-Лаунж». Капли конденсата повисли на заборчике, скрипевшем под порывами ветра с моря. Ассистентка обоняла, помимо химикатов с верфей, лишь соль и пыль. Выкройка ловила каждое дуновение бриза, фиксировала космические бакены, шифротрафик ЗВК, низкоинтенсивный электромагнитный шум от несекретных операций. В остальном ничего. Затем стартовал K-рабль: взмыл на сортировочную орбиту со скоростью сорока махов, подсветив все вокруг в ближнем ультрафиолете продуктами выхлопа, и в этом свете ассистентка заметила несколько инопланетных маков, что укоренились в земле у ворот, кивая на ветру сморщенными цветочными головками с металлическим отливом. Жизнь в цирке, стиль НВ. В дальнем углу ВПП проявился ближнерейсовый грузовоз с тремя плавниками стабилизаторов, приземистый и потрепанный, все еще окруженный тепловой рябью от недавнего прохождения через атмосферу.

«Нова Свинг»!

Ассистентка пару мгновений слушала внутрикорабельный трафик. «Ну-ну, – подумала она. – Теперь вам троим есть о чем поговорить». Она не спешила. Улыбаясь собственным мыслям, присела недалеко от «Мотеля Делёз», взглянула, как разбиваются о берег белые на светоносном индиговом океанские волны, просеяла пригоршню песка сквозь пальцы. Задумалась, назваться ли Квини, Асподото или Tienes mi Corazon. Рокси? Мекси? А может, Синди Задом Наперед?

Спустя пару минут разошлись облака кислотного дыма, открывая взгляду немного отличную от привычной конфигурацию созвездий.

А еще через пару минут что-то быстро переместилось слева направо вдоль линии волн в восьмидесяти метрах, наполовину утопая в турбулентности, и прорезало песок пляжа. Изъеденный коррозией бронзовый бак – цилиндрический, примерно три метра на метр, недавно на скорую руку оснащенный грубыми радиопоглотителями с покрытием Яумана. На поверхности были заметны места вхождения каких-то трубок и боковая линия синих светодиодов. На одном конце поблескивал единственный кварцевый иллюминатор. Во Вселенной, кишевшей алгоритмами, все, что угодно, могло притвориться живым существом, но тяжелее, по мнению ассистентки, притворяться разумным, если ты разумом обладаешь. Саркофаг, если это был он, пару мгновений раскачивался в обе стороны на двадцать-тридцать градусов, словно пытаясь сориентироваться, затем завис в трех-четырех футах над пляжем, при каждом дуновении ветра эластично колыхаясь, и двинулся в дюны, направляясь к «Нове Свинг».

– Стоять! – крикнула ассистентка.

Выкройка скакнула в предельный режим, но наткнулась на препятствие куда ближе корабля. Кто бы это ни был, он оказался слишком проворен. Структурированные магнитные поля потянулись ей в ствол мозга, протискиваясь в ячейки допированной белковой решетки, и на восемь-девять миллисекунд стиснули нейросеть. Ассистентка покачнулась, задохнулась, заплясала на месте – не по своей воле. Обнаружила, что падает на песок и катается по нему. По коре мозга каскадами распространялись сбои. Проприоцепция отключилась. Целеселекция вырубилась. Автономные функции заглючили. Все выключилось. Это было не предательство «Prêter Cur». Это сработал какой-то предохранитель от ЗВК. Как раз перед полным отключением системы ИК-локатор и активный сонар зафиксировали фигуру, предположительно человеческую, которая наклонилась к ассистентке. После этого у нее внутри словно бы захлопнулась дверь, а спинной мозг и гипоталамус начали поджариваться на медленном огне: запахло прогорклым жиром. Всего лишь иллюзии. Она не испытала ничего, кроме стыда. С ней никогда прежде не случалось подобного.

Когда она пришла в себя, было еще темно. Начинался отлив. Она осталась в одиночестве. Над дюнами плыл запах ракетного топлива, и на миг ассистентка интерпретировала его как очередной синестетический кортикальный глюк, запрограммированный неприятелями. Она сочла разумным отлежаться в камышах, пока устройства автодиагностики бесстрастно крадутся через мозг. Ее тянуло блевать. Ей так плохо не было ни разу за всю жизнь – с того момента, как ее выпустили из протеомного бака в ателье «Prêter Cur», снабдив специализированной рукой, для новой карьеры. В конце концов она поднялась и побрела в сторону «Мотеля Делёз». Танцзал был занесен песком. В канделябровой лампе уцелели две низковаттные лампы накаливания. Позади, у барной стойки, сидела троица стариков в белых панамах и полиэстеровых спортивных трико. Они играли в кости и смотрели на нее. Вокруг громоздились ярусы бутылок из-под пива, а также в общей сложности два или три барреля «Блэк Харта». Старики пили все это вперемешку, без льда.

– Христа ради, – вымолвила ассистентка, – если вы уверены, что вам это подходит, то и со мной бы поделились, а?

Импасс ван Зант начал свой жизненный путь на корабле «Карлинг» среди пятидесяти тонн гамет глубокой заморозки на продажу. Постепенно сперматозоиды и яйцеклетки обретали свое предназначение. Пропутешествовав так двести лет, зачастую довеском к более интересным сделкам, ван Зант наконец вышел из морозильника для сельскохозяйственной работы. Но места себе не нашел. В гало это было частым явлением. Еще до рождения приговоренный богами к необратимым перелетам и целеустремленному, но непредсказуемому перемещению, Импасс в итоге оказался здесь, посреди пустоты, глядя в космос и шепча:

– Ты здесь?

Ответа не последовало. Затем проскочила очень быстрая и бледная вспышка. Исследовательский аппарат отсортировал квантовые события. Программы заполнили систему широкополосным шумом, накачали ее через стохастический резонанс историей кратковременного дисбаланса энергии вакуума. Вдруг проявились данные, скакнули до пика и стремительно исчезли. Число объектов локального пространства внезапно удвоилось. В половине парсека по направлению к Ядру возникло нечто вроде белого крыла, накренившись во тьму, словно опиралось на нее. Он потерял счет случаям, когда она вот так ускользала от него, не успевал он и рта раскрыть: огромная хрупкая сирота-потеряшка вселенского субстрата. В такие дни ему становилось непереносимо все происходящее. Как и сейчас. Какую бы лажу ни скормил ему за пивом и партией в настольный теннис Риг Гейнс, одно Импасс знал наверняка: он сам себе голову дурит, если воображает, что в пустоте продержится. Он яростно трудился, приманивая ее, и в сиянии старомодной панели управления лицо его внезапно смягчилось, а потом налилось отчаянием.

– Привет? – выкликал он во тьму. – Привет?

– Привет.

Его сердце скакнуло. Он попытался припомнить, на чем окончил предыдущий разговор: чем бы привлечь ее внимание?

– Кем бы ты стала, – произнес он, – если б могла стать кем-то другим?

– Одним?

– Одним.

Она без устали кружилась в вакууме. Тень накрыла его – элегантная, узкоформатная, тысячу метров от кончика одного крыла до кончика другого. Временами она принимала эту форму с перьями. Иногда представала скоплением узелков плазмы, сверхпроводящим потоком, сплетением магнитных полей, где кружились частицы всех энергий. Так же часто отращивала толстый холодный кус плоти, что колыхался во тьме, как диск морского дьявола. Словно признавая вызванные таким разнообразием проблемы и отвечая на безмолвный вопрос, она отозвалась:

– Я в любом случае никогда не знала, кто я такая.

– Ты не знаешь, кто ты?

– Я кем-то была, но даже тогда не помнила, кто я.

Она поразмыслила.

– Даже тогда я к чему-то возвращалась. Но это было давно, – наконец продолжила она. – Знай я тогда, кто я, такой бы и захотела сейчас стать.

– Ты уже была кем-то другим?

– Не могу объяснить.

– А я никогда не бывал никем, кроме себя. Я всегда взаперти.

Но с этим она ему помочь не могла, не в этот раз.

В конце концов послышался ее мрачный шепот:

– Мы все принимаем неверные решения.

Тогда по лику K-тракта скользнул случайный выброс энергии. В местную вселенную выдуло какую-то разреженную оболочку – больше, чем пустоты, меньше, чем газа: темная материя, похожая на призрачный бархат.

– Взгляни! – воскликнула она. – Разве не красиво?

Она переместилась так, чтобы обернуться туда: стометровые перья на кончиках крыльев расплелись и развернулись. Волновой фронт достиг Жестянки ван Занта и прошел через корпус, породив события настолько тонкие, что регистрации они были недоступны. Коснулся лица гостьи – нежно, как пальцы любимого, – и оставил в недоумении аппаратуру.

– Туда кто-то проник, – услышал он ее шепот.

– Так говорят.

– Не очень давно. Я вот думаю: может, и мне туда тоже податься?

Их обоих на двадцать минут захлестнуло экзотическим излучением, но с разными результатами. Когда ван Зант очнулся, она уже вернулась к бесконечному патрулированию пустоты, оставив его наедине с собой.

«Не уходи!» – хотелось закричать Импассу.

Он никогда не успевал ее спросить о столь многом.

Кто ты? Что ты? Почему мы здесь, мы двое? Какова природа нашего диалога со Вселенной? Что случится дальше? Можем ли мы, такие разные, заняться любовью?

Все эти вопросы, за исключением одного, он мог бы задать себе, перефразировав и сведя к: Я когда-нибудь вернусь домой?

Взаимоотношения с Р. И. Гейнсом обессмысливали их все. Чем бы Риг ни занимался, это всегда означало, что где-то заварилась крутая каша. Наряду с текущим он всегда активно продвигал и еще какой-то проект в сфере своей ответственности. Мотивы Гейнса были так расплывчаты, а проекты так засекречены, даже от функционеров ЗВК, что в итоге адекватному описанию поддавалась лишь твоя собственная часть работы (и по тем же причинам трудно было назвать ее «вкладом», ведь ты понятия не имеешь, в чем участвуешь). Стоило появиться гостье Импасса, как ван Зант начинал терзаться вопросом – не о том, зачем Риг Гейнс требует его присутствия здесь, у черта на рогах среди пустоты, а о том, какому аспекту своей, с позволения сказать, личности Импасс обязан согласием на эту миссию.

В такие дни после ее отбытия у ван Занта в голове будто гасли огни, а инструменты ничего не показывали, кроме инсценировки его собственного прошлого: полет Леви за полетом Леви в пустоте. Ему нечем было заняться, кроме медленной долгой борьбы за понимание собственной цели. Ну и еще Тракта. «Ибо, – думал Импасс, – Тракт метит в нас: он медленно догоняет реальную Вселенную». А первое место, какое он захлестнет, – Пляж. Импасс ван Зант же завис так близко к Тракту, как, по его мнению, ни один другой выходец с Пляжа среди живых: это значило, что первым из людей Тракт накроет именно его.

Далеко оттуда, в танцзале «Мотеля Делёз», ассистентка приводила себя в порядок. Пила из бутылки ром и смотрела, как старики блефуют в игре кораблей – поправляют белые панамки, резкими экономными жестами закатывают рукава деловых костюмов, шепчут:

– Так, хорошо…

Или:

– А теперь ты влип.

Им казалось, что ночка выдалась превосходная: то и дело кто-то из них склонял голову на шум океана и темными изюминками глаз зыркал на ассистентку, убеждая ее, что ночка и вправду выдалась превосходная. Кости взлетали и падали, трение останавливало их и прерывало чью-то чужацкую удачу. Ассистентка обоняла слабый запах рвоты в холодном воздухе; скоро стало ясно, что воняет от нее. В три пополуночи море полностью отхлынуло. Через стену, обращенную к морю, вошел Р. И. Гейнс.

– Вау! – сказал он. – Игра в корабли! Подвиньтесь-ка!

Старики поглядели на него прищурившись, как ящерицы, поморгали и подвинулись. Какое-то умение Гейнса заинтересовало их. Вскоре деньги начали менять владельцев.

– Передел, – предложил он.

Те согласились, что название для этой партии удачное. Ассистентка некоторое время наблюдала за ними издали, потом встала и пошла к двери. Ветер дул с берега. Близился рассвет. Словно впервые заметив ее, Гейнс вскочил и заставил ассистентку вернуться. Обвел широким жестом запятнанные солью стены, канделябр с двумя тусклыми лампочками накаливания, пыльные эмблемы за баром.

– Тебя временами бывает тяжело разыскать, – заметил он.

Ассистентка пожала плечами. Предложила ему рому.

– Итак, – проговорила она, – пойдем на кровати посидим?

Он задумчиво взглянул на нее:

– Алеф перестал про тебя спрашивать. Мы и подумали: может, ты чего знаешь?

– Я не понимаю, о чем ты. Никогда не понимала.

Гейнс усмехнулся. Поднял бутылку и изучил ярлык.

– «Блэк Харт», – прочел он. – «С любовью из лагун Карибского моря».

Ассистентка опустила взгляд на предплечье. Там ничего не происходило.

– Я вот что думаю, – сказал Гейнс в пространство, – может, вас познакомить?

В общем-то, он еще не решил. Он недавно вернулся из Зоны Алеф. Там наблюдалась активность, превосходящая ожидания; отражения умных дисплеев реяли в блестящем полу из аллотропного углерода, пахло ионизацией и стройматериалами. Люди Кейса разрабатывали новую схему удержания. Наступало рискованное время. Они не знали, с чем имеют дело. Когда явился Гейнс, там как раз спорили, подключить ли в эту штуку узел толстых проводов и просто посмотреть, что случится, а может, пингануть ее узкополосным передатчиком: дешево и сердито. Атмосфера занятости и профессионального одурения. Кейс сообщил Гейнсу о причине происходящего: тем же утром, но раньше Перл стала излучать радиоволновые импульсы.

– Неорганизованные, насколько мы можем судить.

– Так что же это?

Кейс пожал плечами.

– Это точно не белый шум, – сказал он.

– Я впечатлен. Есть ли на свете хоть что-то, чего вы бы не знали?

– Риг, – устало обронил Кейс, – мы делаем все, что можем.

Вызвали голоэкран с изображением женщины, которое плавно вращалось по всем осям поочередно, придавая ей сходство с виртуальной скульптурой в ложных цветах, чуть подпорченной слабыми помехами in situ. Попытки устранить интерференцию лишь усилили сходство с портретом эпохи ар-деко, а складки платья застыли решительными бессодержательными росчерками, резче проявляющими мощь и энергию. Глаза ее были того же мнимого цвета, что и рендер лица, без зрачков и век.

– Получив эти изображения, я попросил просветить ее по кругу полевым томографом, – сказал Кейс. – Фигня. Все равно что в перламутровую раковину смотреть. – Рентгеновский томограф воспринимал Перл как однородно твердое тело. – Позитронно-эмиссионная карта дала те же результаты. Мы не рискнули облучать ее нейтронами – вдруг в ней осталось что-то от человека?

– Кажется, она падает, – произнес Гейнс. – Застигнута в падении.

А ее тело выгибалось такой дугой, что лишь верхняя левая часть грудной клетки касалась пола. Правая нога отведена градусов на тридцать от горизонтали, другая немного согнута в колене; разведены так широко, как только позволяет платье. Она была боса. Руки, протянутые в обе стороны, загибались к потолку палаты; ладони раскрыты, пальцы в замедленном движении то скрючивались, то расслаблялись. Платье медленно колыхалось, как если бы через Старую Рубку дули сильные потоки воздуха. В целом было похоже, что Перл падает с большой высоты.

– Как близко я могу подойти? – спросил Гейнс.

– Как хочешь, – ответил Кейс.

Гейнсу казалось, что она так сконцентрирована на внутренних ощущениях, как умеют лишь тяжелобольные. Когда он шепнул: «Хай, ты кто? Что тебе в себе не нравится?» – она посмотрела сквозь него, едва заметно изогнулась, пытаясь приблизить тело к линии падения; на лице ее написаны были страх и гнев. Он встал на колени и стал наклоняться к ней, пока их лица не сблизились на восемнадцать дюймов, а ближе придвинуться не смог. Им овладело чувство вторжения в чужое личное пространство или чего-то похуже. Он ожидал, что ощутит потоки воздуха вокруг нее, колышущие платье, но почувствовал противоположное: мертвый штиль.

– Я чувствую, как от нее исходит тепло, – сообщил он Кейсу.

– Другим кажется, что они слышат голос, – сказал Кейс, – но слишком далекий, слов не разобрать. Или что-то обоняют, быть может духи. Кажется, что все описывают одно и то же ощущение, как могут. Но пока никто не понял, что это такое. Ты чувствительней большинства.

– А у нее изо рта вроде какая-то паста лезла?

– Она то появляется, то исчезает, – ответил Кейс. Радиосигнал, добавил он, транслируется на очень низкой мощности. Очень локальный. – Если она к чему-то подключена, то оно уже здесь. Оно в Лабиринте.

– Господи, Кейс, у нас есть хоть какое-то представление, откуда она взялась?

Кейс удивленно посмотрел на него.

– Нет, – сказал он. – И вот еще: временами ее пробивают конвульсии. Она пускает слюни – мы не сумели собрать ни капли этой жидкости, – потом образ на миг меняется и бледнеет. На миг она кажется совсем другим человеком, женщиной куда старше. Еще ничто здесь не завершено.