Ассистентка снимала угол у знакомой женщины по фамилии Бонавентура, хозяйки бара на Стрэйнт-стрит рядом с Зоной Явления. По ночам факелы взлетающих ракет озаряли комнату, пронизывая теплый воздух светом и вызывая впечатление скверного сна в баке, психической отдачи от ретрансляции механизмами бака мыслей и чувств прошлых клиентов. Они выступали на стенах многослойным цветастым вихревыпотом, точно граффити, нанесенные друг на дружку. Карты, артефакты, иномирские бабочки и всякое такое. Она привыкла. Ей это нравилось – хотя слово «нравиться» она никогда не применяла к описанию собственных эмоций. Иногда ассистентка размышляла, чьи сны ей снятся здесь.

Вечером в тот день, когда она впервые услышала слово «Перлант», через стену в комнату вошел человек, которого звали Гейнс. Она тут же поняла, что это не иллюзия из прошлого. Его появление испугало ассистентку. Выкройка, среагировав на испуг, активировалась; но Гейнс каким-то образом ее отключил. Ассистентка вскочила с кровати и замерла в центре собственной комнаты, нагая и растерянная, как ребенок, слишком поздно увидевший грозящее наказание, а Гейнс тем временем обошел ее, как неодушевленное существо, и направился к окну, точно она была магазинным экспонатом и не представляла для него никакой ценности.

– Странное место для жизни, – заметил он, глядя вниз по улице, когда-то весьма приличной, а сейчас снова заброшенной. Было уже поздно. Бары и стыковки нуэвского танго мало-помалу открывались, пульсируя и подмигивая неоновыми огнями. Вещая мягкими детскими голосками, реклама патрулировала тротуары. В стенах прокатывались басовые отголоски рева ракетных двигателей. Улица раскрывалась навстречу ночи, словно стеклянистый анемон под влиянием градиента питательных веществ.

– Оно и понятно: тут такая мешанина культур, надо же когда-нибудь и отдохнуть.

– Люди только к этому и стремятся, – ответила ассистентка. Она не была точно уверена, чего хотят люди.

– Они путают его с субстанцией.

– Не понимаю, о чем вы.

Гейнс сообщил, что речь идет о подоплеке бытия.

– О том, что не все на свете – поверхности и указатели.

Она жестом обвела стены комнаты, покрытые продолжавшей слабо мерцать чешуей галлюцинаторных выпотов, неудачных или прерванных сеансов связи с другими планетами.

– А как это возможно? – спросила она. – Как вообще возможно постоянство? В физической вселенной?

Тогда он отошел от окна и остановился совсем рядом, смерив ее взглядом, полным нового интереса.

– Эй, ну я же это знаю, – ответил он. – Я его видел.

Он усмехнулся.

– И теперь оно хочет видеть вас, – добавил он.

Он был из тех людей, по чьему виду сложно сказать, старше они или моложе, чем кажется. Здоровая кожа, улыбка, словно бы полная удовлетворения от недостатков, явленных миром. Он, видимо, полагал, что ему удается скрывать глубокую затаенную горечь. Длинные седеющие волосы завитками ложились на шею; возможно, он их немного смазал гелем. Одежда из хлопковой ткани, рубашка поло, светлые парусиновые туфли со следами белой глины на мысках – обличье это с несомненностью что-то означало, но ассистентка не могла проследить нужных отсылок. Тщательно подстриженная красивая седая бородка создавала впечатление, что низ его лица выступает прямо в комнату. Нос тоже красивый. Но в полумраке и гаснущих отсветах ракетного цветозапуска самыми важными чертами его облика представлялись челюсть и спокойные синие глаза.

– Вы из ЗВК, – догадалась она.

– Вы можете так считать, если хотите.

– Вы вообще здесь?

Он снова улыбнулся.

– Я выйду с вами на связь, – ответил его голос из воздуха.

Когда его не стало, ассистентка подошла к окну и постаралась разглядеть то, что увидел он. Раньше в тот же день случилась утечка математического кода из управляющих петель таранного оголовка круизного корабля, крупного лайнера компании «Креда». Дочерний код, запущенный в смешанном субстрате нанотеха и человеческих белков, ночью проник в вестибулярный аппарат невезучего жокея. Пилот успел ускользнуть через ворота порта, прежде чем код принялся изменять его, и долго шлялся по Саудади, пьянствуя в барах. К рассвету проявятся вспышки нового поведения. Порт уже закрыли, люди в униформе патрулировали его северную границу с рупорами наперевес, громогласно советуя всем держаться подальше.

– С вами все будет в порядке, если никого не касались, кроме себя. С вами все будет в порядке, если никого не касались, кроме себя.

Люди в форме озвучивали также номер колл-центра, куда следовало позвонить, если почувствуешь заразу; это никого не прельщало, потому как в среднесрочной перспективе было равносильно карантину на орбите.

Тем временем Гейнс докладывал своим коллегам о ходе проекта «Алеф». Как инспектор ЗВК по особо важным делам с достаточно широким кругом полномочий, Гейнс занимал различные пространства, преимущественно электронные; кое-что, как он жаловался, ему приходилось выполнять слишком быстро для нормальных каналов. Некоторые его действия и подручные инструменты могли показаться противоречащими законам физики. Но докладывал он в обычном виде, через голографическую уловку и систему частных сверхсветовых маршрутизаторов.

– Она не в контакте с ним, – подытожил он. – А если оно в контакте с ней, то использует для этого неизвестную нам часть своей личности.

Он мгновение выслушивал ответы, глядя в пространство, затем рассмеялся.

– Она живет в этой комнате, – сказал он. – Ой, вы бы ее видели. Нет, она понятия не имеет, кто она такая, – и, честно говоря, я тоже не имею. У нее десятилетней давности выкройка гоняет вероятностные оценки по тыльной стороне плеча. Что? Да, какая-то местная полицейская дешевка. Что вы сказали? Добро пожаловать в гало, чувак.

Он снова рассмеялся, и голос его утратил всякое выражение.

– Нет, – произнес он. – Рано еще сводить их вместе.

Однако следующим утром он снова возник в комнате ассистентки, неся два пластиковых стаканчика с кофе – мокко и американо – и выпечку. На сей раз он был одет в короткий светлый дождевик, запятнанный водяными струйками, и хлопковые рабочие штаны. Дождевик распахнулся, обнажая волосатую, как у медведя, грудь; вокруг сосков кожа собралась в складки, но грудные мышцы, хотя малость и узковатые, выглядели внушительно. Если он моложе, чем кажется, с ним явно случилось что-то странное.

– Итак, – молвил он. – Почему бы нам не сесть на кровать?

Ей трудно было понять, чего он хочет. Она спала на кровати, потом садилась в кресло. Она не сидела на кровати.

Он ей пояснил, чего хочет, и сообщил довольно сложные координаты, по которым ассистентка определила странствующий на Тракте Кефаучи объект.

– Если с вами случится что-нибудь странное, – начал он за выпечкой, – если вообще хоть что-нибудь странное начнется, почему бы вам со мной не связаться? А еще лучше, – продолжил он, – использовать вот это.

Из кармана плаща он извлек предмет, похожий на дешевую коробку консервов. Одна стенка коробки была стеклянная. Внутри лежал череп, маленький, как у ребенка. Время от времени казалось, что это не череп, что у него отросло маленькое тельце и гомункул пробивает себе путь наружу через черную стенку коробки, а временами это впечатление исчезало.

– Костяное радио, – назвал он предмет ассистентке. – Оно принимает все основные волны. Это как Вселенную через соломинку высасывать. Если хоть что-нибудь странное произойдет, вы меня через него вызовите.

– Зачем? – спросила она.

Гейнс усмехнулся.

– Затем, что вы не понимаете себя, – ответил он. – И потому что вам скучно. Я вам мокко оставлю, ладно?

Когда он бывал счастлив, вид у него делался пассивный и добродушный.

Ассистентка проследила, как он исчезает в стене. Капли дождя так и не высохли на его плаще. Они остались свежими. Что ж это за голографическая уловка такая, чтобы кофе приносила? Когда Гейнс пропал окончательно, она отодвинула жестяную коробку подальше от себя, пока та не упала с кровати на пол. Ей не понравилась эта штука. Желая убедиться, что Гейнс ушел, она проверила работу выкройки в нормальном режиме, потом выпила мокко. Открыла секретную линию связи с Полицией Зоны и задала одному из теневых операторов поиск по имени Гейнс.

– И пришлите мне машину, – сказала она. Сделала несколько звонков и по итогам одного из них уехала на «кадиллаке» через весь город к некорпоративному космопорту, известному здесь как Карвер-Филд. Маневрируя между приземистыми маленькими грузовозами, достигла оцепленного склада, где уже сорок часов как находился труп снабженки Тони Рено, и стала за ним наблюдать.

Энка Меркьюри поднялась еще футов на пять-шесть с того момента, как Тони Рено на нее наткнулся, но тощий коп Эпштейн, который велел притащить сюда подъемник для лучшего обзора, полагал, что ее подъем замедляется. Как и Тони, она продолжала жизнерадостно кружить вокруг некоей невидимой точки. В отличие от Тони, она понемногу таяла. Эпштейн сказал, что из нее в буквальном смысле краска выходит, пока смотришь; она становилась прозрачной. Через пару дней совсем исчезнет. С Энкой он добился не большего, чем с Тони. Ее не удавалось ухватить. Что ни предпринимай, а дотянуться до нее не получается. Он стоял в холодном гулком ангаре, извинительно пожимая плечами, и, указывая на свисающий у жертвы из подмышечной впадины лоскут плоти, говорил:

– По крайней мере, такое впечатление, что ее застрелили.

Ассистентка ступила на платформу подъемника и принялась кружить вокруг тела Энки Меркьюри. Клапаны подъемника с неправильными промежутками исторгали облачка газа. Через пять минут она спустилась обратно.

– Что вам удалось вытянуть из моего оператора? – спросила она у Эпштейна.

Эпштейн пожал плечами. Как и остальных, вмешательство теневого оператора его испугало. Даже опытные копы посторонились, пропуская теневика в переулок возле Туполев-авеню, чтобы тот сделал свою работу. Они бы лучше весь день простояли на перекрестке под дождем, регулируя движение, чем оставаться рядом с оператором. Когда теневик увидел труп, у него изо рта полились струи ослепительного света.

– Это и вправду интересно, – сказал он, пронаблюдав за парой оборотов Тони Рено, будто опытный цирковой артист. Выблевал еще немного света и подозвал Эпштейна. Теневику пришлось встать на цыпочки, чтобы заговорить с копом. Эпштейн нехотя нагнулся к нему.

– Я узнал маленький секрет, – прошептал теневик ему на ухо. И ничего больше. Я узнал маленький секрет. После этого он ушел в переулок, повернувшись один раз, чтобы вежливо помахать – скорее Тони Рено, чем копам, – и скрылся в одном из домов, а наполненный испарениями воздух на месте его исчезновения еще какое-то время опалесцировал, будто после фазового перехода.

Тем утром теневик запустил себя в семилетнюю девочку, облаченную в непременное белое атласное платьице до земли с муслиновыми бантиками и кружевной оторочкой, кажется, в блестящих туфельках на высоких каблуках, как у ее матери, но говорил на три-четыре разных голоса, в основном мужские.

– Ну а что можно вытянуть из оператора? – отозвался Эпштейн.

– Они живут по своим законам, – согласилась ассистентка. – А это был не тот, что зовет себя Море?

– Не знаю я, кто это был, – ответил Эпштейн, имея в виду, что его это не интересует.

Ассистентка улыбнулась ему странной улыбкой.

– Он был в красных высоких проститутских туфельках, – предположила она. – Семилетняя девчонка в свадебном платье и красных кожаных лакированных проститутских туфельках с пятидюймовыми каблуками. Что на это скажешь, герой кверху дырой?

Она связалась с офисом и запросила голографическую уловку Тони Рено, чтобы наглядно сравнить Тони с его снабженкой. В сложившихся обстоятельствах никто из пары не выглядел достаточно реально. Энка Меркьюри совсем выцвела, если не считать бледно-синего отлива лица и рук. Тони походил на несовершенную модель самого себя, выполненную в коричневых, красных и желтых тонах. Энка казалась неприметной, как всегда, а Тони – сияющим, стабильным, будто из дерева вырубленным. Один из его мокасинов ручной работы от «Фантин и Моретти» слетел с ноги. Тела кружились на разных скоростях, но потом пространство точно подалось, подстраиваясь под них, и они задвигались с невиданной при жизни синхронизацией.

– Видите? – сказал Эпштейн. – Такое впечатление, что они сознают присутствие друг друга.

– Вам от этой мысли неуютно?

Он снова пожал плечами.

– Но как такое происходит?

– Наверное, это любовь, – сказала ассистентка. И добавила: – Девяносто процентов всего, что мы наблюдаем изо дня в день, – артефакты каких-то иных процессов. Истинных причин происходящего.

Эпштейн не нашелся что ответить.

– Вы так не считаете? – спросила она. И добавила: – Хороший следователь всегда должен принимать в расчет подобную возможность.

Она постояла рядом с ним пару мгновений в дружелюбной расслабленной позе, уперев руки в бедра и оглядывая почти пустой склад так, словно заляпанный краской пол и флуоресцентные полоски предупредительных указателей стали ей неподдельно интересны. Эпштейну не понравилась ее расслабленность. Вблизи ассистентка его тревожила не меньше оператора. Трудно было от нее увернуться. Ее выкройка заполонила все пространство склада, точно личность: ее все интересовало, от мимолетной перемены в ритме дыхания Эпштейна до звука шагов за полмили отсюда. Стоило ее вниманию сместить фокус, как Эпштейн улавливал резкий возбуждающий аромат градиентного гормонального всплеска. Улыбалась ассистентка так, словно ей на ум пришли приятные моменты их с Эпштейном сексуальной близости, а по тыльной стороне предплечья и дальше, от локтя до запястья, как газетные заголовки из древней истории, бежали хаотические пиктограммы. Она воплощала ви`дение будущего в воображении дешевого портняжки.

– Известите меня, когда Энка исчезнет полностью, – сказала она Эпштейну.

По тем же причинам, пояснила ассистентка, стоит смотреть в оба за Тони Рено. По ее мнению, сказала она, случай крайне странный.

– Но мы не можем знать, насколько странный, пока не произойдет еще что-нибудь.

Больше заняться пока нечем, ну разве что из Моря удастся что-нибудь выловить. Ассистентка запросила из офиса, не работал ли Рено для портовой администрации с какими-то документами в день своей смерти, и, узнав, что да, работал, ушла разбираться, с какими именно. Эпштейн глядел ей вслед, маясь теми же вопросами, что и все коллеги ассистентки по управлению Полиции Зоны на перекрестке Юнимент и По. В чем была разница? Эпштейн воспринимал ее не так, как копы Полиции Зоны. Он воспринимал ее как обычный полицейский, и ему она казалась эквивалентом токсичной одноразовой личности, какую дети порой себе вкалывают на Кармоди субботним вечером.

Не подозревая о суровых суждениях в свой адрес, ассистентка шла под дождем по цементной ВПП некорпоративного порта.

След документов Тони Рено – главным образом грузовых деклараций и растекстовок сверхсветовых звонков – вел к «Нове Свинг», ближнерейсовому грузовозу серии HS-SE во владении у собственной команды, хорошо известному, в числе остальных рабочих лошадок, портовой администрации. Как и они, «Нова Свинг» облетела все порты Пляжа; сегодня же ассистентка обнаружила ее припаркованной на южной стороне Карвер-Филд в ожидании какого-то груза, который должны были доставить с планеты в двух-трех световых. Ассистентке был знаком экипаж старенького металлически-блестящего корабля с тремя плавниками хвостовых стабилизаторов. Она встречала этих людей в барах на Стрэйнт. И, что еще важнее, именно эти люди остались ассистентке в качестве сдачи с последнего дела в карьере Лэнса Эшманна. Портовая шлюха по имени Ирэн, одна из первых переделавшая себя под Мону и достигшая в том заметных успехов, бывший бутлегер по прозвищу Толстяк Антуан (ныне – стройный и подтянутый мужчина в расцвете сил, весь покрытый загаром далеких солнц) и Лив Хюла, экс-летчица ракетных кораблей. С этой третьей ассистентка и зашла поговорить в контрольную рубку на верхней палубе корабля, где Лив как раз подключалась к математичке.

Худощавая седовласая женщина лет пятидесяти лежала в пилотском кресле, пристегнутая ремнями, в одной белой хлопковой блузке да простых мальчишеских штанах, которые были ей чуть великоваты, а двухдюймовый узелок цветастых проводков заползал ей в рот. Голову летчица склонила набок, словно помогая ему. Глаза равнодушно смотрели в сторону. Провода пульсировали и извивались, аккуратно проникая через мягкое нёбо и свод ротовой полости в мозг. В миг подключения по телу Лив прокатился каскад быстрой дрожи, подобный волне начинающегося оргазма. В ответ на это по бакелитовым консолям, выкрашенным серой краской, пробежала хаотическая россыпь огоньков и запахло разогретой изоляцией. Затем из корабельных динамиков прозвучала на диво точная имитация голоса Лив Хюлы:

– Это надо испытать всем. Секс отдыхает.

– Ты бы мне не смогла столько заплатить, чтоб я согласилась, – заметила ассистентка. – Сперва эта штука тебе залезет в рот, а потом в ухо ночью протиснется, и ты умрешь.

Летчица рассмеялась. В определенном феноменологическом смысле она и была сейчас «Новой Свинг», составляя ее личность. Она присматривала за ее двигателями и бортовыми системами, наблюдала далекие события через ее органы чувств. Лив порой говорила, что, становясь кораблем, сбрасывает тяжкий груз пребывания наедине с собой. Ассистентке она прихвастнула:

– Это еще младенческая математичка. Ты бы видела, что взрослые вытворяют.

При этих словах плюмажи высокоскоростного газа вырвались из дюз, а сервомеханизмы коротко, тонко взвыли и тут же отключились.

– Твою мать! – посетовала Лив Хюла. – Турбулентность граничного слоя. Антуан? Эй, ты, там, внизу?! Твои гребаные железяки снова глючат.

Ответа не последовало. Летчица обратилась к ассистентке:

– Ты Антуана по дороге через корабль не встречала, случайно? Я, видишь ли, немного занята. Вдруг он тебе поможет?

Провода в ее гортани облекло сдавленное жужжание, точно Лив пыталась говорить как обычный человек, а руки летчицы задергались в слабых нескоординированных движениях. Тело ее казалось усталым и обмякшим.

– Ты не могла бы меня накрыть чем-нибудь? Холодно.

Ассистентка с улыбкой кивнула. В каюте было сорок градусов и очень влажно.

– Меня интересуют твои деловые взаимоотношения с Тони Рено.

Лив Хюла утверждала, что этой стороной контрактов не интересуется. Тони Рено, по ее мнению, был тот еще мудак и вдобавок безвкусно одевался.

– Ты бы лучше Толстяка Антуана о нем расспросила. Если не столкнулась с Антуаном по дороге сюда, значит они с Ирэн трахаются у себя в каюте. В это время дня у них такой обычай.

– Капитан, меня интересует груз, который вы недавно получили от Тони и перенесли на корабль.

Двигатели снова зажглись. На сей раз по корпусу, исцарапанному поцелуями гамма-лучей, прокатился глубокий, полный жалости к себе стон.

Лив Хюла рассмеялась:

– Я не капитан!

Отключив двигатели, она дождалась, пока опять станет тихо, и добавила:

– Папа мне дал один очень полезный совет: «Не держись ни первой, ни последней». Мы на «Нове Свинг» решили, что капитана у нас не будет. Мы приняли это решение совместно.

– Вот декларация на груз Тони Рено. Возможно, она тебе знакома.

– Ты не могла бы меня накрыть чем-нибудь? – повторила Лив Хюла.

Ассистентка отошла к двери рубки управления, оглядела коридор в обе стороны, словно надеялась там найти то, что ей было нужно. Касаясь предметов обстановки на такой ракете, сразу чувствуешь на пальцах тальковую пыль иных миров.

– Я вас троих видела в барах на Стрэйнт-стрит, – бросила она через плечо. – Вы там составляли неплохую компашку. Два-три вечера в неделю вы и меня там можете найти. С тех пор как Эшманн исчез, эти бары под моим присмотром.

Она зависела от Эшманна, но не от его призрака, продолжавшего обитать среди теневых операторов под потолком офиса ассистентки. От привидения проку было чуть. Большую часть времени оно лишь смотрело на нее. Казалось, хотело о чем-то предупредить.

– Он учил меня, что в таких местах, как «Кошачье танго», нужно смотреть внутрь, а в таких, как это, наружу, на звезды. Я никогда толком не соображаю, на что именно гляжу.

В конце концов она отыскала розовое одеяло в клетку на полу рубки: оно пахло животными.

– Попроси Толстяка Антуана, чтобы со мной поговорил насчет дела Тони Рено. Я всегда на связи. Я всегда интересуюсь вашими делами.

Она аккуратно прикрыла Лив Хюлу одеялом.

– Стало теплей? – спросила она.

Пошла к двери, но задержалась на пороге.

– Космический капитан вроде тебя, милая, может себе позволить штаны поприличней.

Ассистентка считала, что не испытывает страха перед собственным взглядом. Она каждый день смотрела себе в глаза, но не обязательно что-нибудь в них видела. У нее сформировалось расписание привычных дел, на работе ли, на отдыхе ли. В середине дня ее часто можно было застать среди киосков «Prêter Cur»: там она знала всех бойцов, портных и торговцев органами, они будто сошли с открыток или сигаретных ярлыков какой-нибудь старой коллекции. По утрам ассистентка на большом розовом ретроавтомобиле приезжала на Окраину Саудади, где Зона Явления расплывалась, выцветая до собственного ореола, а в клочковатой мгле зачастую маячило что-то большое и нечеткое, меняя позицию. По вечерам она зависала в барах на Стрэйнт или твинк-баке на Си-стрит, а иногда просто сидела в своей комнате на глоубтаунской улочке, глядя в зеркало, следя, как ползут по стенам отсветы ракетно-портовой физики, и придумывая себе имена.

Она называла себя Секхет, Милашкой, Розами, Радтке, Эмили-Мизери.

Испробовала Девушку Разбитое Сердце и Имоджен.

Испытала Доминатриссу Первой Точки Лагранжа.

Она смотрела в зеркало и говорила:

– Такая красотка просто не может остаться в девках.