Она жаждет темноты. Поэтому сегодня вечером возвращается к мосту Риальто, где началась ее карьера венецианской проститутки. Свет ей невыносим, ибо при свете клиенты увидят следы на ее теле. Сегодня утром синьор Бжезинский не бил ее кулаками, как обычно, он решил воспользоваться ручкой щетки для волос. Он бил ее по заду, по тому самому месту, по которому шлепал русский, но на этот раз весело не было. Он бил ее снова и снова, безжалостно, и ей пришлось молить о пощаде. И чем она это заслужила? Тем, что посмеялась над ним. И тем, что разговаривала по-польски. Синьор Бжезинский стоял посреди спальни, упершись рукой в бок, и разглагольствовал о том, каким замечательным лидером был Муссолини, и что он наконец приведет Италию к ее былой славе, возродит империю. Луизе показалось: ее муж в эту минуту сам стал похож на итальянского диктатора – невысокий, лысый, большая голова и пухлые губы, чересчур экспрессивная речь, напыщенность. Слишком напоминает итальянца, чтобы им быть. Он выглядел смешно: плотный поляк в красном шелковом халате, который чересчур велик для него и волочится по полу, выкрикивает что-то на скверном итальянском так, словно у него забит рот.

Она рассмеялась и заговорила с ним по-польски, забыв на миг об осторожности.

– Но ведь мы поляки! Какое вам дело до Муссолини, до Италии?

Синьор Бжезинский подскочил к ней и наотмашь ударил по щеке.

– Никогда больше не говори со мной по-польски!

Это ее не остановило. Даже напротив. Что ей было терять? Глаза его сузились, и она поняла, что последует за этим.

– Но мы оттуда родом. Вы не сможете стереть наше прошлое.

Он схватил ее за руку и рванул с кровати. Она еле-еле сдержала крик. Если закричать, будет еще хуже.

– Я живу в этом городе, – зашипел он ей в лицо. – А ты принадлежишь мне с того дня, когда твой отец отдал тебя замуж.

Он взял с ее туалетного столика щетку для волос. Серебряная ручка сверкнула в утреннем свете, заставив ее затаить дыхание в предчувствии боли. Он толкнул ее на пол, она упала навзничь, ртом коснувшись ворса ковра. Муж сел на нее сверху, полностью лишив возможности двигаться. В первый раз он ударил ее по бедрам. Она стиснула зубы, решив, что не проронит ни звука.

– Ты больше не будешь разговаривать на польском в этом доме, – прорычал он и, задрав ее шелковую ночную рубашку, принялся остервенело колотить щеткой по голым ягодицам.

Луиза крепко зажмурилась, пытаясь не думать о жестоких, жгучих ударах.

Что произошло с ее мужем? Ведь он не всегда был таким. Бредя по темному притихшему городу вдоль тихо плещущегося канала, она вспоминает тот день, когда они впервые приехали в Венецию. Это было четырнадцать лет назад. Тогда с ними жила мать Луизы. Синьор Бжезинский прекрасно относился к ней. Луиза вспоминает, как они сидели на балконе, дивясь игре зеленых оттенков вод канала, и впервые после того как похоронили отца, мать улыбнулась. Синьор Бжезинский присоединился к ним с бутылкой шампанского в одной руке и тремя бокалами на длинных ножках в другой. Сев между двумя женщинами, он произнес тост. «За нашу новую жизнь в Венеции, – сказал он по-польски, обращаясь к матери Луизы. – И пусть судьба даст мне возможность всегда заботиться о моих обеих особенных женщинах так, как бы этого хотел ваш дорогой супруг».

Луиза помнит: мать побледнела от упоминания ее умершего мужа, но не заплакала, лишь взглянула на зятя глазами побитой собаки.

Что произошло с этим человеком? Пока с ними жила мать, он к Луизе не прикасался. Она была совсем молода, когда вышла за него, и он дал слово ждать, пока девушка не созреет. Но под этой любезной маской таились демоны. Иногда по ночам ее будили доносившиеся из его спальни крики, грохот и треск ломаемой мебели. Она садилась в кровати, сжималась от страха и гадала, слышит ли этот шум мать. Поведение мужа она объясняла тем, что ему пришлось пройти до того, как они покинули Польшу. Конечно, такое может сломать человека… Видеть, как убивают всю твою семью… Однако внешне казалось, что это только закалило синьора Бжезинского. Она так и не узнала, как ему удалось разбогатеть и после смерти ее отца вывезти их с матерью из Варшавы, прямо из-под носа немцев, оккупировавших город. Как не уставала повторять ей мать, они были обязаны ему жизнью.

Казалось, днем мать Луизы избегала встреч с синьором Бжезинским. Она так и не оправилась после смерти любимого мужа. В Венеции чувствовала себя чужой и не понимала Италии. С годами словно отгородилась стеной от внешнего мира и сознание ее начало затуманиваться. Будучи еще достаточно молодой женщиной и не утратив привлекавшей мужчин славянской красоты, она вполне могла снова выйти замуж, но оставалась с Луизой и синьором Бжезинским до того ужасного дня, который произошел одиннадцать лет назад. К тому времени она уже не понимала, где находится. Мысленно перемещалась из Италии в Польшу и обратно. Она видела в их доме мертвого мужа, и не раз Луиза заставала мать, которая неподвижно, словно призрак, стояла и разговаривала с кем-то невидимым, повторяя снова и снова: «Что мы натворили, Алексей? Что натворили? Посмотри, что мы с ней сделали!»

Если Луиза интересовалась у матери, о чем речь, та смотрела на нее непонимающими глазами и спрашивала, кто она.

«Где Людвика? – бормотала она. – Что с моей девочкой?»

Синьор Бжезинский настаивал на том, что мать, ради ее собственного блага, необходимо отправить в больницу, недавно открывшуюся на острове Повелья. Он сказал ей, что там работает врач, который совершил настоящий прорыв в лечении умственных расстройств. Если кто-то и мог вернуть ее мать к жизни, то это был именно он. Но каждый раз, когда Луиза навещала мать (а это происходило реже и реже, потому что остров производил на нее неимоверно гнетущее впечатление), та замыкалась в себе все больше. Она вовсе перестала разговаривать и бродила вдоль берега угрюмого острова, общаясь с незримыми духами и не узнавая собственную дочь.

Именно в тот день, когда мать отвезли в больницу, произошла перемена с синьором Бжезинским. Луиза рыдала, уткнувшись лицом в подушку, потому что с отъездом матери ее охватило чувство вины. Как бы отреагировал отец на то, что она позволила увезти мать в это ужасное место? Синьор Бжезинский вошел в ее спальню, и сперва она решила, что он хочет утешить ее. Он забрался в ее кровать и лег рядом. Но потом он не обнял ее, как она ожидала, а отнял ее руки от лица.

– Перестань плакать, – приказал он по-итальянски. Она до того удивилась, что почти сразу умолкла и уставилась в его лицо, едва различимое в темноте комнаты. – Теперь, когда твоя мать уехала, Луиза, ты наконец повзрослеешь.

Он потянул лямки ее ночной рубашки, соскользнувшей с плеч, и грубо схватил ее за грудь.

– Нет, не сегодня, – воскликнула она по-польски. – У меня нет настроения.

К величайшему изумлению Луизы, муж хлестнул ее ладонью по лицу. Задохнувшись от неожиданности и ужаса, она прижала руку к красной щеке, глаза тут же наполнились слезами.

– Никогда не перечь мне. Ты моя жена, и тебе пора исполнить свой долг. Я хочу сына, Луиза.

До сих пор Луизе удавалось сохранить невинность, но в ту ночь синьор Бжезинский ее грубо отнял.

Когда все закончилось, он ненадолго подобрел, даже обнял ее, плачущую от потрясения и страха. Она запомнила его слова, но до сих пор не могла понять их.

«Твоя очередь, Луиза, – прошептал он. – Заставь меня полюбить тебя». Голос его дрогнул, в нем послышалось отчаяние. Так мог бы говорить человек, у которого есть сердце. Но теперь Луиза не сомневалась: у ее супруга сердца нет.

О, как же ей было больно сегодня утром! Отношения их становятся все хуже и хуже, и все же она не может его бросить. Она дала слово умирающему отцу. Она поклялась жизнью матери, что выйдет замуж за синьора Бжезинского и будет защищать ее. Она не может нарушить это священное обещание. Мать томится на острове, но, кто знает, возможно, она когда-нибудь придет в себя и вернется домой. Луиза должна оставаться в Венеции, по крайней мере пока мать жива. Есть надежда, что двойная жизнь станет для нее отдушиной, и это поможет ей не сломаться.

Белль медленно идет вдоль узких венецианских каналов, мысли о кошмаре, в который превратился ее дом, постепенно отступают. Муж уехал куда-то с деловыми партнерами, но скоро вернется, пьяный и еще более злой, чем утром. Ей нужно очиститься от его запаха, прикосновений, и она знает только один способ.

Под мостом найти клиента не трудно. Первым ей попадается незнакомый моряк. Он высокий и черный, как сама ночь, его пряный запах настолько силен, что сразу перебивает дух ее мужа.

Она хочет отвести его к нише, недалеко от моста, но он качает головой.

– Пойдем со мной на корабль, – предлагает он тихим, мелодичным голосом. Раньше она бы ни за что не согласилась, но сегодня ей хочется рисковать. Она кивает, и он прижимает ее к себе, обхватив рукой за талию. Он настолько высок, что чуть не отрывает ее от земли.

Он ведет ее к гавани, где, покачиваясь на воде, трутся бортами суда, а тишину лагуны нарушают поскрипывание и стон мачт. Он берет ее за руку и по сходням заводит на палубу.

– Это твой корабль? – спрашивает она, представляя его пиратом из Вест-Индии.

– Нет, – отвечает он. – Я первый помощник капитана. Хочешь встретиться с ним?

Он улыбается, и на его темном лице обнажаются настолько крупные и белоснежные зубы, что она вздрагивает. Так это игра, думает она. Выходит, она – подарок для капитана? Или ее купили по приказанию самого капитана?

Он ведет ее под палубу. В нос бьет резкий мужской запах. Запах пота, силы. Женщине более чувствительной этот тяжелый, всепоглощающий дух, возможно, покажется неприятным, но Белль он только возбуждает. Она в мужском царстве. Это обостряет все чувства, заставляет ощущать себя еще более распутной.

Первый помощник ведет ее в каюту капитана и захлопывает за ней дверь. Она с удивлением замечает, что в каюте никого нет. Она поворачивается к спутнику и вопросительно поднимает брови.

– Он придет, – говорит черный человек и мягко проводит пальцами по ее щеке. – Но сначала… Я должен исполнить приказ и подготовить тебя.

Она замирает. Что этот красавец собирается с ней делать? Трепет охватывает Белль, и вдруг ее тело перестает чувствовать боль. Жгущее воспоминание об ударах щеткой исчезло, как ни бывало, и тело начинает смягчаться, раскрываться.

– Вот как! – кокетливо произносит она. – Может, сначала задуешь свечи?

Капитан, который настолько же белокож, насколько черен его старший помощник, держит ее так, что не пошевельнешься. Правой рукой он задирает платье, а левой поднимает ее подбородок. От его дыхания у нее на затылке шевелятся волосы, и она чувствует, как его обнаженное тело вжимается в нее сзади, его возбужденный член лежит у нее между ягодиц. Ей хочется, чтобы он вошел в нее, но он сдерживается, наблюдая, как первый помощник становится перед ней на колени. В мерцающем свете единственной свечи помощник медленно расшнуровывает ее ботинки, осторожно отстегивает чулки, снимает с нее последние предметы одежды и складывает их на кресло капитана. Он по одной поднимает ее ноги, гладит их по всей длине, а потом целует каждый палец. Капитан тем временем перемещает правую руку, начиная ласкать ее правую грудь. Когда сосок между его грубыми пальцами затвердевает, ей уже кажется, что она растаяла и сделалась жидкой и сладкой, словно сироп.

Никогда раньше она не делила свое тело с двумя мужчинами сразу. Она чувствует соленый запах всех семи морей, который впитался в потрескавшиеся деревянные стены каюты капитана. Она слышит завораживающий шепот лагуны, оглаживающей борта корабля, когда первый помощник начинает нежно лизать ее. Она чуть не задыхается, когда он глубоко вводит в нее язык. О, где же диковинный красавец научился такому? Это несравненно приятнее, чем один на один. Она чувствует соперничество между двумя мужчинами. Кто лучший любовник? Кто первый доведет ее до финала?

Помощник отрывается от нее, и по команде капитана они вдвоем поднимают ее и несут в дальний угол каюты, где еще темнее. Она замечает, что на полу разбросано несколько подушек. Конечно же, они планировали это заранее. Они кладут ее на подушки и ложатся по бокам от нее. Первый помощник находится справа. Он снова начинает лизать ее, а капитан вводит в нее пальцы, исследует ее влажные горячие недра, вынимает пальцы и кладет их себе в рот, пробуя ее вкус. Она переваливается на правый бок, инстинктивно понимая, чего они хотят. Вот что делает ее особенной в их глазах. Вот почему они разыскали ее. Все мужчины Венеции хотят узнать ее, все моряки, солдаты, бунтари и приспособленцы. Все они хотят ее. Она – одно из сокровищ этого города.

Она складывает руки в молитвенном жесте, гладит пенис первого помощника, направляя его член себе в рот. Она слышит удовлетворенный стон, когда щекочет языком его кончик. Одновременно капитан с силой входит в нее, а она, крепко сжимая вокруг него ноги, прижимается к нему задом. Она слышит, как он сдавленно выдыхает: «О да!», и произносит что-то еще. Быть может, имя другой женщины, но какое ей до того дело? Ей нужно одно: стереть боль и ненависть этого утра. Могучий член капитана мощными толчками то входит, то выходит из нее, одна рука его держит ее голову, вторая крепко сжимает талию. Первобытная исступленная страсть капитана и утонченные ласки его первого помощника соединяются в ни с чем не сравнимое ощущение. Она так близка к финалу и хочет, чтобы он был совершенным. Она сосредотачивает внимание на пенисе у нее во рту. Она чувствует его вкус и понимает, что он готов. Толчки капитана становятся все более и более настойчивыми, она и сама начинает двигаться в такт с ними. Быстрее, быстрее, глубже, глубже.

Их ноги переплетаются, корабль едва заметно покачивается под ними. Бархат подушек трет, согревает кожу, сплавляет тела, когда они втроем, чужие, но божественно соединенные люди, одновременно достигают вершины страсти. Она открывает рот, языком выталкивает пенис себе в ладонь, доводит его до наивысшей точки, пока капитан взрывается внутри нее. В ответ ее лоно дрожит вокруг него, снова и снова. В это мгновение она чувствует себя совершенным, целостным существом, но уже в следующий миг раскалывается на тысячу осколков.

Теперь они неподвижны. Соединены друг с другом телами, биением сердец, затихающей страстью. Она слышит, как оба мужчины тяжело дышат, остывая, а сама чувствует себя так, будто просачивается сквозь подушки, сквозь деревянный пол каюты и погружается в водную глубь под ними, вся и со всем, что вокруг нее. Осколки соединились, и она снова стала целой.

Белль идет мимо кораблей, останавливается у причала и смотрит на лагуну. Всё погружено во тьму, словно все до единого моряки сошли в Венеции на берег, чтобы пить и веселиться. Шотландского капитана и его первого помощника ямайца она оставила на их корабле пить ром. Ей были вручены деньги, немалая сумма, и они распрощались с уважением друг к другу. У нее нет желания увидеть кого-либо из них снова. Вечер сослужил свою службу, и теперь она должна вернуться домой и, скорее всего, снова быть изнасилованной мужем. Но, по крайней мере, у нее есть утешение: свою долю удовольствия она получила первой.

Отходя от гавани, Белль замечает белый корабль. Она смотрела на него, когда принимала в своей комнате доктора. Белль вспоминает моряка, которого на днях видела по дороге домой. Конечно, это тот самый моряк с корабля. Именно он. Но что-то в нем изменилось.

По телу проходит дрожь, хотя сейчас совсем не холодно. Будто бы ей было явлено предостережение. Она снова смотрит на белый корабль. В черной ночи тревожно звонит церковный колокол. Ей начинает казаться, что судно это похоже на корабль-призрак, вынырнувший из туманов другого измерения. Она думает о призраках острова Повелья, затерявшегося где-то в темноте лагуны, о матери и других потерянных душах, живых и мертвых, населяющих это жуткое место. Она пытается заглушить воспоминания о том дне, когда в последний раз ступала на про́клятую землю острова Повелья, которая и не земля вовсе, а сожженные кости его жертв, превратившиеся в затвердевший пепел. Она невольно закрывает руками уши, чтобы не слышать завывания матери: «Кто ты? Где Людвика? Что ты с ней сделала?» Как будто она знала, что Луиза тогда уже превращалась в Белль – проститутку, самый страшный позор для родителей.

В темноте вспыхивает огонек. Кто-то на борту призрачного корабля зажег лампу. Мелькает лицо, неразличимое в золотом ореоле света, как несущее надежду видение из будущего. «Неужели это он, тот загадочный моряк?» – думает она. Золотое сияние сужается, превращаясь в огонек лампы. Того, кто ее держит, больше не видно. Она вздрагивает, будто очнувшись от забытья, и продолжает путь. Но видение света, лица и корабля-призрака преследует ее. Ей кажется, что лампа была зажжена для нее, что он в темноте искал ее.