Фрэнки ломится во входную дверь. Рой через окно потайной комнаты, зашторенное тонкой, просвечивающей занавеской, различает черты его костлявого лисьего лица. Он только что открыл глаза, но способность видеть уже вернулась к нему, и он в состоянии различить стоящего на крыльце Фрэнки, который колотит по входной двери своими маленькими кулачками и своими маленькими ступнями. Раньше Рой в таких случаях смеялся, но сейчас он боится, что его может стошнить, если он засмеется. Это уже что-то новое. И проявилось лишь позавчера, когда он, откинув голову назад, полулежал в своем удобном наклонном кресле, ел консервированного тунца прямо из банки и размышлял: «А как это будет выглядеть, если меня вырвет прямо сейчас? Захлебнусь ли я рвотными массами? А найдут ли меня до того, как я умру?» С тех пор мысль об этом постоянно блуждала где-то в закоулках его сознания.

— Рой, да открой же, черт возьми! — надрывается Фрэнки, и его визгливый голос, хотя и приглушенный деревянной входной дверью, буравит уши Роя. — Я же знаю, что ты дома!

Рой не верит тому, что Фрэнки и вправду знает, что он дома. Фрэнки блефует, и как всегда неумело.

А ведь Рой уже давно учит Фрэнки, как надо блефовать, но он не хочет слушать того, что ему говорят. Как маскироваться, как определять, где можно поживиться. Фрэнки при всех обстоятельствах предпочитает идти напролом, блефуя по-своему. А для прикрытия ему нужен Рой. И Рой это знает.

— Я звоню копам, я не шучу, — грозит Фрэнки. Он еще несколько раз грохает по двери кулаками и башмаками. — Я рассую все свое барахло так, что они ничего не найдут, затем позвоню, они придут сюда и… ты представляешь, что будет, если я позвоню им. Больше мне сказать нечего.

Рой знает, что Фрэнки никогда этого не сделает. Он ненавидит копов. Ненавидит какой-то маниакальной ненавистью. Он уверен, что у них есть что-то вроде сканеров, с помощью которых они определяют, врешь ты им или нет. Нет, у Фрэнки с копами не может быть ничего общего. Но эта неуклюжая угроза заставляет Роя пошевелиться и встать. Такая угроза в устах Фрэнки — это больше чем смешно… Позвонить в полицию. В полицию. Им надо будет рассказывать, с ними надо будет говорить… Медленно шевелясь, тщательно выбирая место, куда поставить ступню, чтобы не испачкать и не протереть ковер, Рой поднимается с кресла и, волоча ноги, бредет к входной двери. Он сначала отводит засов, потом нажимает на собачку стержневого замка и, все еще держа дверь на цепочке, приоткрывает ее.

В щель просовывается нос Фрэнки, а затем появляются и губы.

— Господи, Рой, как ты меня напугал. Открой и впусти меня.

— Снимай башмаки, — требует Рой.

— Чего? Это зачем?

— Они грязные. Снимай, иначе не войдешь.

— Ты что, разыгрываешь меня? Да открывай же и дай мне войти.

— Сначала сними башмаки.

Нос Фрэнки исчезает из щели, и его место занимает глаз, моментально сканирующий все, что оказывается в поле зрения: гостиную, часть столовой самого Роя; глазное яблоко шныряет то вверх то вниз, переводя взор с одного предмета на другой Фрэнки делает шаг назад.

— Ты что, прекратил принимать таблетки?

— Так ты снимаешь свои башмаки или мн снова запирать дверь?

До ушей Роя доносится возня и сопение — это Фрэнки по другую сторону двери стаскивает с себя башмаки. Рой снова хочет засмеяться, но сразу же гонит от себя эту мысль, чувствуя подступающий к горлу ком. Только бы не стошнило. Толь ко не здесь, только бы не на ковер.

Входит Фрэнки, держа в руках башмаки. Носки проношены до дыр. Башмаки за тысячу долларов, а носки за сорок два цента. В другой рук у него пакет с пончиками.

— Завтрак для чемпионов, — говорит он, бросая пакет на кухонный стол.

Внимательно рассматривая все вокруг, он идет через гостиную.

— Ты что-то ищешь? — спрашивает Рой.

— Своего подельника. Ты его не видел?

Рой снова опускается в кресло.

— Ты столько времени ехал для того, чтобы позабавить меня этой шуткой?

— Меня пасут уже пять дней; кое-кто из парней волнуется.

— Я еду путешествовать. Я уезжаю из города.

Фрэнки качает головой.

— На этот раз нет, ты не можешь. Тебе надо быть здесь, потому что мне необходимо видеть, как твой толстый зад продавливает диван.

— У меня дела, — отвечает Рой, поводя плечом.

Все еще держа в руке башмаки, Фрэнки идет через всю комнату, подходит к окну и отдергивает занавеску. Солнечный свет врывается в комнату, яркие прямые лучи словно бьют Роя по лицу. Он вздрагивает и заслоняет глаза пухлой ладонью.

— Что с тобой? — спрашивает Фрэнки. — Ты что, превратился в летучую мышь?

— Что ты так орешь?

— Я говорю нормально. Это тебе кажется, потому что ты уже неделю не слышал нормальной человеческой речи. Так разговаривают все нормальные люди, Рой, все нормальные люди за пределами твоего дома.

— Но ты все равно орешь слишком громко.

Фрэнки испытующе смотрит на своего подельника. Рой тоже испытующе смотрит на Фрэнки.

— Ты принимаешь таблетки? — спрашивает Фрэнки.

— Да пошел ты….

— Ты принимал таблетки?

— Я уже ответил. Послал тебя подальше.

В ответ Фрэнки швыряет свои башмаки на ковер, подметками на ворс. Но они еще не коснулись ковра, они еще не успели замарать его, а Рой уже вскочил со своего кресла. Мыча и стремительно метнувшись на коленях к двери, он хватает башмаки. И вот он уже держит их на весу, подальше от ковра. Осматривает ковер, нет ли на нем грязи или пятен. Его пальцы ощупывают каждое волокно основы, отыскивая сор и грязь.

Фрэнки склоняется к нему. Кладет руку ему на спину. Рой чувствует, что его вот-вот стошнит, прямо здесь, прямо на ковер. И тогда уже ковер вовек не отчистить. Эта мысль срабатывает подобно затычке, перехватывая горло.

— А что случилось с доктором Манкусо? — спрашивает Фрэнки; голос у него тихий. Добрый.

Рой все еще ощущает тошноту. В горле как будто кляп. Он надсадно кашляет и шумно дышит. Фрэнки сидит на полу, держа в руках голову своего подельника. Отбрасывает башмаки в сторону; показывает Рою, что ковер чистый. Заглядывает ему в глаза.

— Все нормально, — говорит он. — Ты в порядке. Скажи, что произошло с доком Манкусо?

Рой делает вдох. Воздух с трудом проходит в легкие.

— С ним финиш, — говорит он, выдыхая.

— Он что, бросил практику?

— Уехал. Уехал из города.

Фрэнки понимающе кивает.

— И далеко он уехал?

— В Чикаго.

Говорить стало легче. И дышать тоже.

— Далековато… А когда?

Рой на секунду задумывается.

— Да уже восемь недель прошло, или около того.

— Господи, Рой… — Фрэнки поднимается на ноги, помогает подняться Рою. Он поддерживает своего грузного подельника, просунув руку ему под мышку, стараясь помочь ему удержать равновесие. — Значит, все это время ты не принимал таблетки?

Этого Рой не может сказать уверенно. Он давно уже перестал считать дни, в которые не принимал таблетки.

— Возможно, месяц…

— Так надо найти нового доктора, только и всего.

Рой качает головой, и она сразу же начинает кружиться.

— Док Манкусо…

— …не единственный на свете. Я знаю, вы с ним понимали друг друга, но что поделаешь, раз он… раз его здесь нет. Мы же не можем… ты не можешь ничего изменить. Ты должен быть в порядке. Ты должен делать то, что положено. А сделать нам надо многое.

— Вот ты и делай, — говорит Рой, отворачиваясь от Фрэнки.

— Мы будем делать. Ведь заправляешь-то всем ты. Правда, сейчас у тебя такой вид, что в это трудно поверить, но в наших делах ты гений. А мы, приятель, работаем вдвоем.

Рой и думать не может о том, чтобы заниматься делами. Единственное, о чем он думает сейчас, так это как бы поскорее оказаться в своем кресле. Усесться в него. Чувствовать себя в безопасности.

Он встает и шаркающей походкой бредет в другой конец комнаты.

— Послушай, — обращается к нему Фрэнки после недолгого раздумья. — Я знаю одного.

— Одного?

— Одного доктора. Он нормальный парень.

— Шарлатан? — спрашивает Рой.

Фрэнки поднимается на ноги и отрицательно качает головой.

— Нет, как раз наоборот. Он знающий док, к тому же честнейший и порядочнейший человек. Это тот самый док, к которому я водил свою маму, когда ее донимали галлюцинации.

— Ноу меня нет галлюцинаций…

— А я и не говорю, что есть. Он психиатр и, как любой психиатр, может прописать тебе необходимые таблетки.

Рою не хочется спорить. Спорить — значит говорить. Говорить — значит выделять слюну. А раз слюну, то значит и желчь. А желчь провоцирует тошноту. Чтобы не спорить, он кивает головой.

— Иди прими душ, — настоятельно советует Фрэнки. — Я тем временем сделаю несколько звонков. Мне нужно кое-что обстряпать.

По пути в ванную Рой оборачивается и видит своего напарника у телефона с трубкой в руке.

— Фрэнки, — обращается к нему Рой.

— Да?

— Хорошенько протри трубку и аппарат, когда закончишь звонить.

— Рой, пойди прими душ.

* * *

Рой сидит в пассажирском кресле в новой спортивной машине Фрэнки, втиснув свое грузное тело в ковшеобразное, обшитое кожей сиденье. Устройства, не входящие в основной комплект и поставляемые за отдельную плату, стоят больше, чем весь «каприс» Роя. Музыка, несущаяся из суперклассной звуковой системы, звучит громко, но терпимо. Мелодии прежних лет. Элла скатирует на громкости примерно восемьдесят децибел.

— Секретарша сказала, что не надо будет заполнять много бумаг, — говорит Фрэнки Рою, заезжая на парковку. — Но приехать нам надо за несколько минут до приема.

— Ты назвал ему мое настоящее имя?

— Конечно. Ты это ты, верно?

Четвертый этаж, помещение 412. Клиника доктора Харриса Клейна. В просторной приемной, стены которой выкрашены в белый цвет, Рой заполняет несколько форм. Имя, адрес, чем болел прежде. В графе «род занятий» он пишет «антиквар». Это как бы его фиговый листок. В его доме достаточно безобразных и даже отталкивающих предметов искусства, чтобы подтвердить его принадлежность к этой профессии.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спрашивает Фрэнки.

— А ты кто, моя мамаша?

— Я просто спросил. Ладно, посижу здесь. Почитаю журналы.

Когда спустя несколько минут вызывают Роя, он протягивает заполненные формы секретарше и идет по недлинному коридору, обшитому деревянными панелями. Дверь в торце коридора открыта. Он медлит.

— Входите, — доносится голос из комнаты. — Входите, пожалуйста.

Доктор Клейн ждет Роя в кабинете, стоит за изящным письменным столом красного дерева. Доктор Клейн маленького роста, худой. Волосатый. На макушке завитой хохолок; очки, устроившиеся на задранном носу, как птица на насесте. Одет в рубашку и слаксы, без пиджака. На правом запястье «Ролекс». Задний карман слегка оттопырен, там, должно быть, бумажник. Рой принимает решение не залезать к нему в карман и не лишать доктора бумажника. На стенах развешаны дипломы и тарелки вперемежку с семейными фотографиями и причудливыми карикатурами. На полу ковер буро-красного цвета, как будто его вымачивали в вине.

— Как вы относитесь к пятнам? — спрашивает Рой.

Доктор растерялся:

— Простите?

— На ковре. Он такой темный. Так как насчет пятен?

Доктор Клейн улыбается и протягивает Рою руку для пожатия.

— Меня это не сильно волнует, — говорит он. — Мы только иногда едим здесь.

Рой хочет объяснить ему, что дело не только в пище. Причиной пятен может быть что угодно. Побелка для подновления стен. Кровь. Моча. Но он сдерживает себя и молчит. Обменивается рукопожатием с доктором. Садится туда, гуда, по его мнению, он должен сесть.

Доктор Клейн садится напротив Роя и поворачивается в кресле так, чтобы быть лицом к лицу со своим новым пациентом.

— Я рад. Рой, что вы пришли сегодня. Как мне известно, ваш прежний врач-терапевт уехал.

— Не терапевт, — слабым голосом поправляет Рой доктора. — Он был моим психиатром.

— Но по сути это одно и то же, верно?

— Нет. Доктор Манкусо давал мне таблетки. Это главное.

— Понимаю, — говорит доктор Клейн. — Но свои дела вы с ним не обсуждали.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… свои проблемы, свои мысли. Чтобы попытаться понять суть ваших проблем.

Рой, вздыхая, опирается на спинку кресла.

— Мой партнер — мой близкий друг Фрэнки — сказал мне, что знает вас; сказал, что я могу прийти к вам и что вы обеспечите меня таблетками, которые мне необходимы. Доктор Манкусо вел меня на дозе в сто пятьдесят миллиграмм анафранила и семьдесят пять миллиграмм золофта. Если вы не можете делать то же самое, то наша никому не нужная встреча закончится, прежде чем по-настоящему начнется.

— Вы сразу переходите к делу, — усмехается Клейн.

— А вы ходите вокруг да около. Так вы дадите мне таблетки или нет?

— Да, — отвечает доктор.

Рой вздыхает с облегчением.

— Тогда не тратьте слов и дайте мне рецепт.

— Послушайте, Рой, обычно я не прописываю лекарств, прежде чем хотя бы немного не поговорю с пациентом.

— И сколько времени на это уходит?

— Вы куда-то спешите?

— Я всегда куда-нибудь спешу.

Сейчас Рой чувствует себя вполне сносно, ковер уже не так сильно волнует его. Он только боится, что его стошнит. Наконец-то. Скоро он получит таблетки, и это поможет.

— Я отниму у вас всего несколько минут. Постараюсь быть лаконичным.

— Отлично, — говорит Рой.

Он усаживается поглубже в кресло. Оно удобное. Мягкое, просторное. Такое, как у него дома.

— Вы собираетесь говорить со мной о моей матери?

— Почему вы так решили? Вам самому хочется говорить о ней?

— Да нет, просто с этого начались наши дела с доктором Манкусо. С разговора о моей матери, моем отце, моих сестрах.

— Вы поддерживаете с ними близкие отношения?

— Они все умерли. Все. Вы в статистической карточке регистрируете меня как человека, имеющего семью и родню, но я говорю вам, что все они уже умерли.

Доктор Клейн заерзал в кресле.

— Это… это совсем не обязательно.

Он кладет на стол тонкую папку, раскрывает ее и пробегает пальцем по полям.

— Здесь сказано, что вы антиквар…

Рой утвердительно кивает.

— … а вам нравится ваша работа?

— В общем, да.

— Дела идут хорошо?

— По-всякому, день на день не приходится.

— Вы знаете, — неторопливо произносит доктор Клейн, вставая с кресла, — я приобрел вот это несколько лет назад на распродаже. Мне сказали, что это Чиппендейл, но мне кажется, что меня попросту… как они это называют… кинули. Вы не можете сказать, верно ли…

— Вы знаете, док, мне сейчас не до того. Может, продолжим говорить о том, о чем мы начали?

Клейн снова садится в кресло.

— Отлично, — говорит он; возможно, ответ Роя его смутил. Понять его Рой не может. — Вы женаты?

— Был.

— Как ее звали?

— Хедер.

— И вы… развелись?

— Точно, — отвечает Рой.

— А дети?

Рой пожимает плечами. Доктор повторяет вопрос.

— Возможно, — отвечает Рой.

Клейн вскидывает брови.

— Возможно… Возможно. Это что-то новое.

— Рад бы помочь…

— Возможно означает, что они могут быть ваши, а могут быть и не…?

Рой уже обсуждал это с доктором Манкусо, но этот человек знает, на чем прекратить расспросы.

— «Возможно» в том смысле, что она была в положении, когда ушла от меня. Поэтому возможно, у меня есть ребенок, а возможно, и нет.

— И вы с ними не виделись.

— Я что, непонятно выражаюсь? Да, я с ними не виделся.

Доктор кивает головой. Что-то записывает.

— Вы устали? — спрашивает он.

— Я? А почему вас это заботит?

— Я просто стараюсь получше узнать вас. Чтобы получить хоть какое-то представление…

— А какой в этом смысл, если… Послушайте, док, моя жена ушла от меня утром во вторник, а бракоразводные бумаги пришли ко мне по почте. Все, что я знаю, так это то, что в ту ночь ее сбил междугородний автобус. Все, что я знаю, так это то, что внешних признаков беременности еще не было. Вот и все. Давайте перейдем, наконец, к моему лечению.

Доктор Клейн, кажется, понимает состояние пациента. Он снова опускается в кресло и смотрит в раскрытую перед ним папку.

— Так вы говорите, что у вас обсессивно-компульсивное состояние, сочетаемое с депрессией.

— Поэтому он и вел меня на таблетках. По словам доктора Манкусо, у меня именно это. И именно поэтому анафранил и…

— Знаю, знаю. Просто мне бывает затруднительно поставить пациенту диагноз и выписать необходимые лекарства без подробного и полного…

Рой двигается вместе с креслом вперед; колесики кресла оставляют продольные полосы на черно-красном ворсе ковра. Расстояние между ним и доктором не больше одного фута, глаза глядят в глаза. Он встает. Кладет свои руки на руки доктора и прижимает их к столу. Как будто приколачивает их. Клейн не сопротивляется.

— Я провел всю последнюю неделю своей жизни, сидя в кресле в гостиной своего дома, — говорит Рой (стекла очков доктора запотевают от его тяжелого горячего дыхания), — неотрывно наблюдая за ковром. Не отрывая взгляда от волокон этого распроклятого ковра. Теперь я понимаю, что это ненормально, но ничего не могу с собой поделать. Я не могу, когда нужно, выйти из дома, потому что не знаю, выключил ли я горелки системы отопления. Поэтому я проверяю их и убеждаюсь, что они не горячие, но когда я уже готов переступить порог, то в моей голове внезапно начинает колотиться мысль, ох-хо-хо, а что, если я, проверяя горелки в последний раз, ненароком сдвинул одну из них? И даже если мне все-таки удается переступить порог входной двери, я не могу сделать ни единого шага по ступеням крыльца, потому что не знаю, правильно ли я закрыл входную дверь и закрыл ли все окна. Поэтому я остаюсь в доме, и все идет тем чередом, который я вам описал; при этом я постоянно испытываю страх, что меня стошнит. Да, я постоянно боюсь, что меня стошнит, и нет ничего, что могло бы освободить меня от этого и развязать мне руки. В то же время я думаю о том, что я взрослый, я мужчина в летах и я должен знать, что, черт возьми, происходит в моем сознании, но чем больше я думаю над этим, тем отчетливее сознаю, что мне осталось только одно — разбить вдребезги свою дурацкую голову, но чем сильнее мне хочется разбить вдребезги свою дурацкую голову, тем назойливее становится мысль, что в результате этого станется с моим проклятым ковром.

И так проходят дни. Поэтому, док, дайте мне эти гребаные таблетки, а вместе с ними и возможность нормально жить.

* * *

Рой запивает таблетку глотком содовой. Одна маленькая зеленая таблетка, только и всего. Новое лекарство, сказал доктор Клейн, лекарство нового поколения. «Эффексор» или что-то вроде того. Одной таблетки достаточно, чтобы снять обсессивно-компульсивное расстройство. Новый ингибитор, сказал док. Анафранил не нужен. Золофт не нужен. Роя, впрочем, это не заботит. Он рад принимать что угодно.

— Он просто так дал их тебе? — допытывается Фрэнки. — Прямо в кабинете?

Рой кивает.

— Он сказал, что аптека должна их предварительно заказать, а на это, по его словам, потребуется несколько дней. Он дал мне недельную дозу.

— Да ты что?

— Сказал, чтобы я пришел снова, — говорит Рой. — Поговорить. Хорошего, черт возьми, ты присоветовал мне доктора.

— А что, он нормальный парень.

— Только неуемный болтун, рад говорить целый час.

Фрэнки заезжает на парковку небольшого магазина, работающего круглосуточно.

— В городе есть и другие врачи.

— Другие врачи заставят меня беседовать с ними два часа. Черт с ним, раз начал с этим, с ним и буду продолжать.

Уже в торговом зале магазина Рой чувствует, что лекарство начинает работать внутри его тела. Хотя он и знает, что почувствовать это невозможно. Но ему наплевать. Он уже в течение десяти минут не думает о комке, стоящем у него в горле. Да и ковров в магазине нет, так что не о чем беспокоиться. Протертый линолеум. Грязный. Это слегка выводит его из равновесия. Лучше подумать о чем-нибудь другом.

Фрэнки вышагивает вдоль стеллажей, укладывая в тележку все самое худшее из того, что производит индустрия питания. Чипсы. Пончики. Все, что в свое время должно убить его, но, по всей вероятности, не убьет. Для Роя остается загадкой, как Фрэнки умудряется при этом оставаться таким тощим. Особо, впрочем, это его не заботит, так же как и то, что Фрэнки не следит за собой. Фрэнки относится к еде так же, как к деньгам: еда существует для того, чтобы ее есть, так из-за чего волноваться?

Отобрав покупки, они подходят к кассе. Позади прилавка установлена витрина с лотерейными билетами, перечнем игр и номерами билетов, выигравших накануне.

— Дайте мне один билет с пятью цифрами, — говорит Рой. Он протягивает доллар и зачеркивает на билете цифры, выигравшие накануне.

— Я хочу поучаствовать с этим билетом в розыгрыше двадцать первого числа.

— Сэр, — говорит продавец, рассматривая билет, — шансы выигрыша в лотерею по билету с теми же цифрами в том же месяце, тем более с цифрами, которые только что выиграли, ничтожны.

— Вы что, мой финансовый советник?

— Нет, сэр…

— А-а, вы, наверное, моя мама?

— Нет, сэр…

— Нет, сэр, вы не то и не другое. Поэтому берите доллар и дайте мне лотерейный билет, а заодно наведите чистоту в своем киоске, пока я не подал на вас жалобу в службу санитарного контроля.

Рой не может понять, что творится сейчас в сфере обслуживания.

* * *

Они снова в машине; едут в прачечную самообслуживания, и Фрэнки заводит прежний разговор.

— Я опять говорил с Саифом, и он по-прежнему настаивает на встрече.

— Кто?

— Саиф, — отвечает Фрэнки. — Саиф — это тот самый парень из порта.

— А он кто, араб?

— Вроде того. А может, он из Турции.

Рой изучает лотерейный билет, мнет его в руке. Соскребает дату, мусолит бумагу в том месте, где пропечатана первая цифра; билет уже выглядит так, как будто участвовал в розыгрыше 20-го, а не 21-го числа. Он кладет его на коврик пола, ставит на него ногу. Пачкает его. Билет принимает нужный, по его мнению, вид.

— И он интересуется…

— Искусством. Подделками. Он хочет кое-что выгрузить.

— И что нам об этом известно? — спрашивает Рой.

— Так давай для начала встретимся с этим парнем.

— Для чего?

— Встретимся и узнаем все подробно, — Фрэнки с хрустом раздирает пакет, выгребает из него полную горсть картофельных чипсов и отправляет в рот. — Господи, Рой, да ты превратился в лежачий камень.

Прачечная самообслуживания на противоположной стороне улицы. Рой выпрямляет спину и разглаживает на груди рубашку. Заталкивает лотерейный билет обратно в карман.

— Ладно, поговорим об этом потом.

— Всегда потом…

— Давай-ка провернем одно дело, — говорит Рой. — Соберись.

— Ты можешь хотя бы пообещать встретиться с ним, но уж наверняка?

Рой понимает, что легче согласиться. Всего одна секунда — и больше никаких разговоров. Так обычно бывает с Фрэнки. И это заставляет Роя проявлять еще большую твердость, но сейчас появилось дело, и его надо провернуть.

— Возможно, так и будет. Высади меня на углу.

Фрэнки припарковывается, и Рой выходит из машины. Он раздумывает, не надеть ли галстук, но решает, что не стоит. Воротник белый, но уже не очень. Тут уж ничего не поделаешь. Фрэнки открывает багажник, и Рой вытаскивает из него узел с одеждой. Все вещи чистые, но им следует быть еще чище. Так или иначе, сегодня стирка.

Солнце садится, и его лучи светят Рою прямо в лицо. А ведь обещали, что эта неделя будет прохладной. Жару Рой не любит. Он не любит потеть. И даже не из-за своего состояния. Может быть, помогла таблетка, но сегодня это чувствуется не так сильно.

В прачечной крылья огромных вентиляторов месят воздух, чуть-чуть охлаждая его и делая присутствие в помещении хотя бы терпимым. Помещение маленькое, в нем всего около двадцати стиральных машин и с десяток громадных сушилок. Но и клиентов, однако, не так много.

Чернокожий мужчина, наверняка холостяк, сидит перед стиральной машиной, читая журнал. Это не то, что нужно Рою.

Смеющаяся парочка; прижались друг к другу лбами и щекочут друг друга носами. Целуются. Нет, это тоже не то, что нужно Рою.

В дальнем конце прохода женщина средних лет сортирует белье: белое в одну кучу, цветное — в другую. В ее руках мелькают мужские сорочки, женские блузки, груда детских рубашек и трусиков. У нее есть дети. На ней минимум ювелирных украшений, но на расстоянии, их разделяющем, кажется, что драгоценностей на ней достаточно. Одежда, приготовленная для стирки, без сомнения с распродаж или со стеллажей уцененных товаров, однако подобрана вдумчиво и со вкусом.

Женщина — крашеная блондинка. Брови остались черными. Пожалуй, это то, что нужно Рою. Итак, она.

Рой медленно, с достоинством, движется по проходу, рассматривая стиральные машины, выбирая самые подходящие. Он тяжело дышит, но напевает при этом что-то веселенькое. Машина, соседняя с той, в которой женщина стирает детские вещи, свободна.

— Здесь занято? — спрашивает Рой.

— Нет, — отвечает женщина.

У нее низкий скрипучий голос. Любит покричать, решает про себя Рой.

— Я хотел спросить, вам эти машины не понадобятся? У вас ведь столько белья.

Она улыбается, и ее лицо сразу молодеет на несколько лет.

— Что вы, разве это много, — говорит она. — Вы бы видели, какая у меня стирка после бейсбольных тренировок.

— У вас дети?

— Трое мальчиков и две девочки.

Видно, что она сама не своя поговорить, а поговорить Рой умеет. Люди в годах любят поговорить.

— В доме, где мы живем, есть прачечная, но она сломана, поэтому я отвезла их в школу и примчалась сюда, чтобы управиться со стиркой до того, когда надо будет забирать их домой.

— Задача не из легких, но дети — это благословение Господне. Я сам из многодетной семьи. Семь братьев и сестер. И до сих пор мы стараемся поддерживать родственные отношения. Куда нас только не забрасывала судьба… подчас мы и не знали, когда удастся снова поесть, но…

— Но у вас была вера, — заканчивает она начатую им фразу.

— Это правда. Сейчас мы снова вместе. Воссоединение семьи, если можно так сказать. Уикенд здесь, уикенд там — для меня нет на свете ближе людей, чем мои братья и сестры. Между нами существуют особые связи, вам-то это понятно.

Женщина улыбается, Рой начинает сортировать белье для стирки, раскладывая по отдельности рубашки, брюки, широкие трусы. Он пока не собирается класть их в машину. Может, ему это и не потребуется. Все в порядке. Она подходит для трюка.

— У вас есть дети? — спрашивает женщина; Рой чувствует, что она уже на крючке.

— Нет, — отвечает он. — Мы… старались, но… мы думали взять из приюта…

Женщина понимающе кивает. Замолкает. Протягивает к нему руку и гладит его по руке. Ей неловко от того, что ее вопрос так опечалил собеседника. Она не собирается углубляться в эту тему. Рой смиренно улыбается и снова начинает возиться с бельем. Когда он нагибается, чтобы взять из кучи сорочку, его правая рука проворно ныряет в карман. Движение молниеносное, едва уловимое. Лотерейный билет, планируя, падает на пол. Женщина ничего не замечает. Пока.

Рой забрасывает белое белье в машину и закрывает крышку. Вот он уже роется в карманах, собирая мелочь. В руке у него несколько двадцатипятицентовых монет, но его пальцы путаются в рубашке, которую он держит в руке; одна из монет падает на пол и, подкатившись к ногам женщины, натыкается на подошву ее сандалии.

— Одна сбежала, — улыбается Рой, женщина тоже улыбается. И наклоняется, чтобы поднять упавший четвертак; у Роя сейчас такой вид, будто билет обронила она. Он думает, что она просто бросила его на пол, где ему самое место.

Но она наклоняется, сгибая спину. Левой рукой подбирает четвертак, а правой билет.

— Мне кажется, это тоже вы обронили, — говорит она, распрямляясь.

Рой смотрит на билет, стараясь показать, что изучает его с величайшим вниманием. Качает головой.

— Нет. Я не играю в лотереи.

— Я тоже не играю, — говорит женщина. — Однажды, правда, сыграла, но… мой муж заставил меня прекратить это.

— А ведь здесь возможны как потери, так и приобретения.

— Возможны…

Но она так не думает. Не оглядывается вокруг себя. Рой отводит от нее взгляд.

— Но, вообще-то, я сомневаюсь. В таких местах, как это… люди приходят, люди уходят, они роняют и бросают разные вещи. А какая на нем дата?

— Похоже, второе число. Вчерашний розыгрыш.

Рой оглядывается вокруг. Парочка в углу все еще милуется, прижавшись лицами. Чернокожий уже ушел. Только какой-то тип сидит у двери, уткнувшись в газету. Рой ждет, когда нужная мысль сама придет в голову женщины. Надо дать ей время.

Не прошло и десяти секунд, как случилось то, что требовалось.

— Надо проверить, а вдруг он выиграл, — говорит она.

— Выиграл? А, это же лотерея, и надо проверить, совпали ли цифры, — Рой сделал вид, что обдумывает, как это сделать, будто на самом деле у него есть куча более важных дел, чем это. — А знаете, получится весьма забавно. Мы можем поделить пополам. Ведь даже если три или четыре цифры совпадут, мы можем вернуться домой с парой сотен баксов в кармане.

Женщина уже стала дичью, и оба они уже загорелись, неожиданно объединенные общим делом. Она не колеблясь оставила стиральную машину и, крепко зажав в руке билет, отправилась на поиски газеты. То, что она не выпускает билет из рук, радует Роя. Это всегда срабатывает лучше, если билет находится при них. Он как бы становится их собственностью. Найдены деньги, но это их: деньги. Он видит, как она подходит к мужчине, сидящему в углу со вчерашней газетой, и просит дать ей на минутку газету. Фрэнки — сама учтивость, но он не может удержаться от того, чтобы подмигнуть Рою, когда женщина, взяв газету, поворачивается и идет назад к стиральным машинам.

— В какой это может быть рубрике? — спрашивает она.

— Я не знаю, — отвечает Рой, поднимая голову и отрываясь от белья. — Я живу не в этом городе, поэтому…

Но она и сама достаточно быстро сориентировалась в газете. Рубрика Б, 2-я страница, вчерашние выигрышные цифры. Женщина кладет билет на страницу и начинает сравнивать цифры. На это требуется совсем немного времени.

— Господи, — восклицает Рой. — Бог ты мой… пять цифр из шести. Господи, еще бы чуть-чуть, а? Несколько дней…

Рот женщины открывается, потом закрывается. Она начинает говорить едва слышным голосом; что она говорит, поначалу и не разобрать.

— Так… они совпали. Пять цифр, они… все-таки совпали…

Рой сжимает губы.

— Скверно. Хотя встретить вас — это уже радость….

Женщина хватает его за руку. Сильно сжимает ее.

— Пять из шести. Не так уж плохо, это…

Женщина водит пальцем по газете. Размер выигрыша указан под выигрышными цифрами. Пять из шести — четко и ясно указано: выигрыш девяносто восемь тысяч долларов. Женщина проверяет цифры снова и снова, а Рой, разыгрывая неверие, подливает масла в огонь.

— Да нет, нет, — бормочет он, перемежая слова шумными вздохами. — Да нет же, господи, нет.

Он трет ладонью лоб, затем довольно сильно хлопает себя по нему. Потом еще раз, кожа от ударов краснеет.

— Господи, да быть этого не может….

— Постойте, постойте, — протестующе восклицает женщина. — Вы что, не понимаете, мы же выиграли. Мы выиграли. Смотрите сюда. Видите, стотысячный джекпот, смотрите же сюда!

— Да, черт… но…

— Стоп-стоп, сэр… видите, в газете сказано, что мы выиграли, — она переходит на полушепот и оглядывается вокруг. Дрожащие пальцы почти порвали билет пополам. Это ее билет, ее многотысячный выигрыш. Все прочь. — Вы не понимаете…

— Нет, — говорит Рой твердо, но тоже полушепотом, — это вы не понимаете. Я… я не… я вообще случайно оказался здесь.

— В прачечной?

— Да нет, в этом городе. В этом штате. Я… о господи, мне просто повезло. Я должен был быть в Канзас-Сити. Я должен был быть на собрании представителей фирм, занимающихся кровельными работами, и я… Моя жена думает, что я на собрании кровельщиков.

— Ваша жена…

— В Канзас-Сити. А я совсем не там, я… Проклятие, ведь у меня здесь есть женщина. В городе. И если я…

— Понимаю, — говорит она.

— Если я заявлюсь домой с пятьюдесятью штуками, это здорово, вы согласны? Но ведь это не та сумма, появление которой в моем кармане можно объяснить тем, что я будто бы посидел пару часиков с ребятами за картами. — Рой трет глаза и снова хлопает себя ладонью по лбу. — Ну разве это неверно говорят, что удача слепа? Это точно, удача слепа.

Она молча и пристально смотрит на него. Рой не хочет брать на себя заключительную часть этого спектакля, да и должен ли он это делать? Он предпочитает подождать, пока у них созреет план.

Тогда это будет их идея. Их билет. Их деньги. Все будет их, и ничего не будет его. Такой подход ему нравится.

— Господи, леди, мне нужны деньги, но мне не нужен развод, — и, подождав секунду, добавляет: — Берите их себе. У вас пятеро детей, и вы найдете лучшее применение этим деньгам.

Она и слышать об этом не хочет.

— Мы договорились разделить их. Мы, в конце концов, можем что-нибудь придумать. Я могу выслать вам вашу половину, как только обналичу чек…

— Ну хорошо, а когда деньги придут, думаете, она не спросит, где я добыл их. Моя жена отнюдь не из робкого десятка — она разбирается в банковских делах, понимаете? Нет и еще раз нет, я должен прийти домой с деньгами, выигранными в покер, на бегах, ну, в общем, вы понимаете, что я имею в виду. Если денег будет слишком много, то она вцепится в меня, как… да, ох уж она в меня вцепится.

Рой дает ей возможность глубже вникнуть в ситуацию. Дает ей на это время. Горшок, на который смотришь, никогда не закипит, то же самое бывает, когда ожидаешь от кого-то решительного шага. Надо передать ей инициативу. Он снова трет глаза, поднимает голову и смотрит вверх. Керамические плитки, которыми выстлан потолок, мутные, в грязных разводах. Он опускает глаза.

— Пожалуй, у меня есть идея, — говорит женщина, глядя в сторону.

Рой берет ее руку, сжимает и накрывает своими широкими ладонями.

— Ну что ж, — мягко и проникновенно произносит он. — Поделитесь со мной своими планами.

* * *

Она выходит из дверей банка с маленькой черной сумочкой, которую дал ей Рой. Он сказал, что кладет в нее предметы гигиены, когда отправляется в поездки. На ее глазах он вынул оттуда зубные щетки, расчески, зубной эликсир, и она пошла с ней в банк.

А теперь она держит ее перед собой, прижав к груди, словно новорожденное дитя. Взгляд мечется из стороны в сторону, когда она пересекает парковку, руки плотно сплелись вокруг прижатой к груди сумочки. Рой ждет ее возле многоместного автомобиля, облокотившись на тронутый ржавчиной багажник. Он думает, что автомобили такой марки уже не выпускают.

— Вы знаете, я чувствую себя ужасно, — говорит она, подходя к нему. — Здесь не все.

— Здесь более чем достаточно, — успокаивает ее Рой. — Я боюсь и с этим погореть. Ваш план отличный, просто превосходный. Не знаю, как вас и благодарить.

— Я, поймите… мне очень жаль, что здесь не все, — твердит она. — Но это все, что было на моем счете. Мне казалось, что там около семи тысяч, но в прошлом месяце мы оплатили ремонт машины, так что осталось шесть с чем-то.

— Прекрасно, — успокаивает ее Рой. — Моя жена… она не узнает, я ведь могу сказать ей, что выиграл их в покер, и… Вот дьявольщина, я ведь завязал со всеми этими делами; вчера вечером я принял твердое решение, а сейчас, о господи, я чувствую себя мошенником…

— Да что вы, — успокаивает его женщина, — никакой вы не мошенник. Мы все… каждый ошибается по-своему.

— Ошибается, да…

— Мне так жаль, что я могу дать вам так немного денег. Давайте я вышлю вам позже.

Рой качает головой и, открыв дверцу машины, жестом приглашает женщину садиться. Она садится. Рой, поддерживая ее под локоток, помогает усесться в кресло.

— Благословенно ваше сердце, — говорит он, — и это самое ценное. Когда получите деньги по билету, купите игрушек вашим сорванцам.

Она смотрит на Роя. Лучи солнца бьют ей прямо в лицо. Глаза сужаются в щелки, стараясь укрыться от слепящего света.

— Может быть, вас хотя бы подбросить до…

— Не надо, — отвечает Рой. — Пройдусь, а потом возьму такси. Мне нужно все обдумать. Все, что я сделал. А вы поезжайте. Поезжайте домой.

Женщина захлопывает дверцу и заводит мотор. Из выхлопной трубы вырывается клуб дыма. Да, ее машине вновь и безотлагательно требуется ремонт. Рой отходит назад и не переставая машет рукой, пока она выруливает с парковки и выезжает на улицу.

В горле у него неприятные опущения. Рой думает о таблетках. Следит за полетом птиц.

Двумя минутами позже на парковку въезжает машина Фрэнки, музыкальная система работает на пределе мощности, стекла пульсируют в ритме басовых. А Фрэнки счастлив, думает Рой. Все-таки новые деньги, а значит, и потратить на себя он сможет немного больше. Фрэнки распахивает дверцу, приглашая Роя садиться, и громкие звуки музыки, вырвавшись из салона, разносятся по всей парковке, заполняя чуть шевелящийся под ветром воздух.

— Да выключи ты ее, — кричит Рой.

— Что?

— Выключи, тебе говорят, эту проклятую музыку, иначе я не сяду.

Фрэнки уменьшает громкость стереосистемы настолько, что музыки почти не слышно, и Рой бросает сумочку на колени подельника. Фрэнки раскрывает ее, там деньги, хрустящие стодолларовые купюры.

— Свеженькие, только что из банка, — говорит он, сгибая большим пальцем край пачки; купюры с шуршанием распрямляются. — Как я люблю их. Сколько здесь?

— Что-то между шестью и семью. Точно она не сказала. — Рой садится в машину, закрывает дверцу, пристегивается. — Давай считать, что здесь шесть тысяч, чтобы облегчить расчеты.

— Жадная сучка, — бормочет Фрэнки, запуская двигатель. Машина стремглав срывается с места, проносится по парковке, выскакивает на улицу. Улыбка сходит с его лица, а вместо нее появляется кислое выражение. Шесть тысяч… для Фрэнки этого не достаточно. Рой чувствует, что в такой день, как сегодня, и двадцать шесть тысяч нельзя было бы считать хорошей добычей.

— Это все, что у нее было, — говорит Рой. — Это ее сбережения.

— Ерунда!

— Ерунда то, что ты мелешь; поверь, это все деньги, которые у нее были. Я-то знаю.

— Пусть так, но шесть штук это не плата за стотысячный выигрыш, так? Он слишком легко ей достался.

— Какие сто тысяч? Подумай, что говоришь.

— Так все выглядело… шесть штук за сто штук, какая-то непонятная пропорция. Я не шибко силен в математике, но эта чертова пропорция не осчастливила ни меня, ни тебя.

— Фрэнки, — говорит Рой, раздельно и четко произнося каждое слово, — никаких ста тысяч не было.

— Я знаю, но она-то этого не знает. Жадная сучка.

Рой снимает с подставки теплую банку с содовой. Алюминий даже на ощупь горячий, и жидкость внутри наверняка без газа, да и протухла. Но он пьет и пьет, смывая желчь, скопившуюся во рту. Он смывает желчь, и она вместе с водой растекается по горлу. Его может стошнить прямо здесь, в грязной машине Фрэнки, но он надеется, что этого не произойдет. Он снова присасывается к банке, а затем тянется к банке, из которой пил Фрэнки, допивает остатки. Жжение во рту и в горле уже не такое сильное. Вкус желчи во рту все еще ощущается. Но питье смывает его. Сейчас все нормально. Все нормально. Все неприятные ощущения будут смыты.