Картина первая

Занавес поднимается. Йерма спит; рядом, на полу, шитье и коробка с нитками. Над Йермой – призрачный свет, марево сна. На цыпочках, не сводя с нее глаз, проходит пастух, ведя за руку ребенка в белой рубашке. Бьют часы. С уходом пастуха марево исчезает, и сцену заливает радостный свет весеннего утра. Йерма просыпается.

Голос (за сценой).

Йерма. Хуан, ты слышишь, Хуан?

Хуан. Да.

Йерма. Тебе пора.

Хуан. Волов погнали?

Йерма. Погнали.

Хуан. Я готов. (Собирается уходить.)

Йерма. Может, выпьешь молока?

Хуан. Зачем?

Йерма. Работы много, а сил у тебя мало.

Хуан. Человек, когда усохнет, крепче стали.

Йерма. Кто другой, может, и крепче… Переменился ты с нашей свадьбы! Такой бледный, словно солнце тебе не светит. А мне хочется, чтоб ты в реку кидался да плыл, и на крышу лез, когда дождь заливает. Двадцать четыре месяца мы женаты, а ты день ото дня мрачнеешь, сохнешь, будто вниз растешь.

Хуан. Все сказала?

Йерма (встает). Не сердись. Я заболеть бы рада, чтоб ты ходил за мной. «Жена у меня больна. Ягненка зарежу – жаркое ей сготовлю. Жена у меня больна. Смальца ей натоплю, а то грудь заложило. Овчиной ноги укутаю, чтоб не мерзли». Как же иначе? Вот и я о тебе забочусь.

Хуан. Заботой и плачу.

Йерма. А заботиться не даешь.

Хуан. Я не болен. Не выдумывай зря. Я много работаю. Год за годом старею…

Йерма. Год за годом… И все у нас по-прежнему, год за годом.

Хуан (улыбается). Конечно. Все тихо, мирно. В хозяйстве ладится. Детей нет – нам же легче.

Йерма. Детей нет… Хуан!

Хуан. Что еще?

Йерма. Разве я не люблю тебя?

Хуан. Любишь.

Йерма. Бывает, девушки дрожат и плачут в первую ночь. А плакала ли я, когда легла с тобой? Не пела ли, откинув простыню? Не говорила: «Как она яблоком пахнет»?

Хуан. Слово в слово!

Йерма. Мать даже плакала, что не жаль мне покидать ее. И права была! Никто так не радовался свадьбе, как я. И вот…

Хуан. Хватит. Вечно одно и то же, совсем заморочила.

Йерма. Не надо. Хоть ты не повторяй за другими; я же знаю, неправда это… В дождь и камни мягчают – и родится на них осот, а люди говорят: «Кому он нужен!» Никому, но я-то вижу, как бьются на ветру желтые цветочки.

Хуан. Будем ждать!

Йерма. Да. Всем сердцем. (Сама обнимает и целует мужа).

Хуан. Если что нужно, скажи, я принесу. Не люблю, когда ты одна ходишь.

Йерма. Я не хожу.

Хуан. Вот и хорошо.

Йерма. Чего уж лучше…

Хуан. Людей из дому лень гонит.

Йерма (угрюмо). Знаю.

Муж уходит. Йерма садится, проводит рукой по животу, сладко потягивается и берется за шитье.

(Вдевает нитку в иголку.)

(Словно говоря с ребенком.)

Пауза.

(Шьет.)

Пауза.

Йерма все еще поет, когда входит Мария со свертком в руках.

Йерма. Откуда ты?

Мария. Из лавки.

Йерма. В такую рань?

Мария. Будь моя воля, я бы затемно ждала, пока не откроют. Сказать, что купила?

Йерма. Кофе, наверное, хлеба к завтраку, сахару.

Мария. Нет. Кружев накупила, лент разноцветных, три мотка простых ниток и моток шерсти на узор.

Йерма. Кофту шить будешь?

Мария. Нет. Совсем не для того… Не догадываешься?

Йерма. О чем?

Мария. Да вот – уже! (Опускает голову.)

Йерма встает и застывает потрясенная.

Йерма. И пяти месяцев не прошло!

Мария. Да.

Йерма. Ты уверена?

Мария. Уверена.

Йерма (жадно). И как ты?

Мария. Сама не знаю. Тревожно мне.

Йерма. Тревожно. (Хватает ее за руку.) А когда… когда это случилось? Ты и не поняла?

Мария. Нет.

Йерма. Запеть бы от радости, да? Мне и то поется. Послушай… Скажи…

Мария. Не спрашивай. Знаешь, как живой птенчик в руках бьется?

Йерма. Да?

Мария. Точь-в-точь… Только это в крови.

Йерма. Как хорошо. (Растерянно смотрит на Марию.)

Мария. А мне не по себе, и ничего-то я не знаю.

Йерма. О чем?

Мария. Да обо всем! Надо мать расспросить.

Йерма. Бог с тобой! Она старая, все перезабыла. Меньше бегай, а дыши так, будто в зубах розу держишь.

Мария. Говорят, он потом ножками будет толкаться.

Йерма. Тогда-то и полюбишь его по-настоящему, тогда-то и скажешь: «Сын мой!»

Мария. Стыдно мне как-то.

Йерма. А что муж?

Мария. Молчит.

Йерма. Любит тебя?

Мария. Вслух не говорит. А подойдет – и глаза дрожат, как зеленые листья.

Йерма. Он сразу догадался?

Мария. Сразу.

Йерма. Как?

Мария. Бог весть. В ту ночь после свадьбы он только об этом и говорил, и губы на щеке моей горели, да мне и теперь чудится, будто ребенок жарким голубком залетел в ухо.

Йерма. Счастливая!

Мария. Ты все это лучше понимаешь.

Йерма. Что с того…

Мария. И правда. Почему так? С кем ты в невестах ходила, все уже…

Йерма. Все. Но ведь еще не поздно. У Елены три года детей не было, а прежде, мужнины ровесницы, бывало, и подольше ждали. Но за два года и двадцать дней наждалась я. Все думаю: да за что мне эта кара? Как ночь, встану, выйду босая и брожу по двору. Зачем, сама не знаю. Если так и дальше пойдет, добром я не кончу.

Мария. Господь с тобой! Рано тебе отчаиваться, не старуха. Да что там говорить и плакаться! Сестра моей матери четырнадцать лет дожидалась, а видела бы ты малыша!

Йерма (жадно). Правда?

Мария. Бычком ревел, и юбки нам пачкал, и за косы таскал, а стрекотал, как сотня цикад! На пятый месяц мы сплошь исцарапанные ходили!

Йерма (смеется). Да разве это больно?

Мария. Меня спроси.

Йерма. Э! Я видела, как сестра своего кормила, и грудь у нее потрескалась, да так болела! Но это живая, добрая боль, от нее только крепнешь.

Мария. А говорят – с детьми одно горе.

Йерма. Врут. Это никудышные матери, сами безрадостные – и все им не в радость. На что таким дети? Ребенок – не букет. Ребенка надо выстрадать. Крови своей половину отдать. И это хорошо, это красиво, иначе и быть не должно. У женщины на четверых, а то и на пятерых крови хватит, а без детей она ядом свернется. Вот как у меня.

Мария. А мне не по себе.

Йерма. Говорят, поначалу все боятся.

Мария (застенчиво). Может… Ты так хорошо шьешь…

Йерма (берет у нее сверток). Давай, я покрою распашонки. Аэто?

Мария. Пеленки.

Йерма. Вот и хорошо.

Мария. Ну, я пойду. (Подходит к Йерме, та нежно гладит ее по животу.)

Йерма. Не споткнись о камни!

Мария. Прощай! (Целует ее и уходит.)

Йерма. Так приходи! (Йерма сидит в той же позе, что и в начале действия. Потом берет ножницы и начинает кроить.)

Входит Виктор.

Йерма. День добрый, Виктор.

Виктор (он сдержан и даже суров). Хуан дома?

Йерма. В поле.

Виктор. Взялась за шитье?

Йерма. Пеленки крою.

Виктор (улыбается). Вот оно что!

Йерма (смеется). Потом кружевами обошью!

Виктор. Будет дочка, назови в свою честь.

Йерма (вздрогнув). Дочка?

Виктор. Я рад за тебя.

Йерма (задохнувшись). Это… не мне. Мария просила.

Виктор. Ну ладно. Может, она и тебя подвигнет. В этом доме недостает ребенка.

Йерма (с тоской). Недостает!

Виктор. За чем же стало? Скажи мужу, чтоб меньше о богатстве думал. Нажить наживет, а кому оставит? Пойду, пора к овцам. Пускай Хуан отберет, каких купил, а про то – пусть подумает. (Улыбаясь, уходит.)

Йерма (пылко). Да, пусть подумает!

Йерма завороженно встает, подходит к тому месту, где стоял Виктор, останавливается. Она дышит полной грудью, словно горным воздухом. Потом идет дальше – в другой угол комнаты, будто что-то ищет. Возвращается, берется за шитье, но вдруг замирает, глядя в одну точку.

Занавес.

 

Картина вторая

Поле. Появляется Йерма с корзиной и Старуха-безбожница.

Йерма. День добрый.

Старуха. Доброго пути, красавица. Куда собралась?

Йерма. Обед мужу носила. К оливам.

Старуха. И давно замужем?

Йерма. Три года.

Старуха. Дети есть?

Йерма. Нет.

Старуха. Ну, еще будут.

Йерма (загоревшись). Думаете, будут?

Старуха. Как не быть? (Садится.) Я тоже обед носила. Старик мой работы не бросает. Девять сыновей у меня, девять солнышек в дому, а женщины ни одной – вот и кручусь сама.

Йерма. Вы за рекой живете?

Старуха. У мельницы. А ты чья?

Йерма. Пастуха Энрике дочь.

Старуха. А! Знавала я пастуха Энрике. Добрая кровь. От зари до зари в поле, ни отдыха, ни гулянки. Хлеб да вода, а под конец – земля сырая. Праздники не для них. Молча жили. Меня за дядю твоего сватали, да куда там! Я огонь была, только ветер юбки трепал. От танцев да сластей меня не отвадишь, а на заре вскочу, бывало, и слышу, будто струны кто перебирает, то дальше, то ближе. Выбегу, а это ветер! (Смеется.) Тебе и слушать смешно? Двух мужей я пережила, четырнадцать детей родила, пятерых схоронила, а живу – не плачу, и не нажилась еще вволю. Вот что я тебе скажу. Олива свой век простоит, дом до срока не рухнет, одни мы, окаянные, сами себя изводим.

Йерма. Я спросить вас хочу…

Старуха. Спрашивай. (Смотрит на нее.) Знаю о чем. Про это не говорят. (Встает.)

Йерма (удерживает ее). Но почему? Я как услышала вас, так и доверилась. Я давно хочу поговорить со старым человеком. Я понять хочу, понять. Скажите мне…

Старуха. Что сказать?

Йерма. Да вы знаете! Почему я бездетная? Затем я разве живу, чтоб за птицей ходить да занавески крахмалить? Не за тем же! Скажите мне, что делать, я все сделаю, скажете: зрачок иголкой проткни – проткну.

Старуха. Что я? Ничего не знаю. Я бросалась навзничь и пела, дети приходят, как дождь. Эх! Ты ли не красавица! Ступишь – на улице конь заржет! Не проси ты меня, девочка, не скажу. Знать знаю, да не скажу.

Йерма. Почему? Я только и говорю мужу…

Старуха. Стой. А муж тебе нравится?

Йерма. Как?

Старуха. Ну, люб он тебе? Тянет к нему?

Йерма. Не знаю.

Старуха. Ты дрожишь, когда он подойдет? Плывет в глазах, когда целует?

Йерма. Нет.

Старуха. Ни разу? А прежде? На танцах?

Йерма (припоминая.) Один раз… Виктор…

Старуха. Ты рассказывай!

Йерма. Он обнял меня, а я смолчала, потому что слова не могла молвить. И еще… Мне было лет четырнадцать, а Виктор – он уже овец пас – подхватил меня на руки и перенес через ручей, и я задрожала, как осиновый листок. Но это от застенчивости.

Старуха. А с мужем?

Йерма. С мужем иначе. Отец его выбрал – я согласилась. С радостью согласилась, я правду говорю. Потому что в тот самый день, как я стала невестой, я уже думала… о детях… И в глаза ему заглядывала – чтобы увидеть себя, такую жалкую, крохотную, словно это моя дочка.

Старуха. Да, по-другому со мной было. То-то и оно. Надобно, чтоб мужчина нравился. Чтоб косы расплетал и водой изо рта поил. На том мир стоит.

Йерма. Мой мир – не на том. Знали бы вы, сколько я мыслей передумала, и в одно верю, что эти думы мои сын исполнит. Лишь ради сына я мужу отдалась, лишь ради сына отдаюсь, и нет мне в том радости.

Старуха. Потому и сына нет, потому и пустая.

Йерма. Не пустая. Меня обида полнит. Скажи, чем я виновата? Разве в мужчине только мужчина и нужен? А когда он отвернется и заснет, а ты все глядишь с тоской в потолок – о чем тогда думать? О нем или о том, что затеплится в моем теле и согреет душу? Я темная, не знаю, но ты-то скажи мне, смилуйся! (Встает на колени.)

Старуха. Эх, цветок ты мой ранний! Милая ты моя! Пусти! И не тяни меня за язык. Здесь о чести речь, а я чужой чести не трону. Сама все поймешь. Да только уж очень ты неопытна.

Йерма (печально). Я в поле выросла – куда пойдешь, у кого спросишь? Для таких, как я, все двери заперты. Одни намеки да ухмылки, а правды никто не скажет. И ты молчишь, ты тоже молчишь и проходишь мимо, знаешь все, а меня в пустыне бросаешь.

Старуха. Разумной женщине я бы сказала. А тебе – нет. Стара я и знаю, что говорю.

Йерма. Один Господь меня спасет.

Старуха. Не спасет. Я не зря его терпеть не могла… И когда вы поймете, что нет его? В людях спасение.

Йерма. Зачем ты мне такое говоришь, зачем?

Старуха (уходя). А жаль, что нет его, хоть захудалого – разразил бы мужей с тухлой кровью, чтоб не гноили земную радость!

Йерма. Что ты такое бормочешь? Я не понимаю!

Старуха. Зато я понимаю. Ты не горюй. Надейся, пока молода. А я тебе не советчица. (Уходит.)

Появляются Две подруги.

Первая. Всюду народ.

Йерма. Страда! Мужчины в поле, надо им еду носить. Одни старики дома.

Вторая. Назад идешь?

Йерма. Да, уже.

Первая. Я спешу. Дома никого, а ребенок спит.

Йерма. Беги скорее. Детей нельзя одних оставлять. У вас свиньи есть?

Первая. Нет. Но ты верно говоришь. Побегу.

Йерма. Торопись. Всякое может случиться. Ты заперла его?

Первая. Еще бы!

Йерма. Все равно. Не разумеете вы, что такое дитя! Для вас – пустяк, а для него – гибель. Иголка, миска с водой…

Первая. Твоя правда, я и не подумала. Побегу.

Йерма. Беги скорее.

Вторая. Будь у тебя четверо или пятеро, по-другому бы заговорила.

Йерма. Хоть сорок.

Вторая. Как ни толкуй, а нам с тобой без детей спокойней.

Йерма. Мне – нет.

Вторая. А мне – да. Что за нужда такая? Мать все травами меня поит, а осенью на богомолье поведет, говорит – Бог посылает детей просящим и страждущим. Пускай сама и молится. Я погожу.

Йерма. Зачем же ты замуж вышла?

Вторая. Выдали, вот и вышла. Всех выдают. Скоро в девках одни малолетки останутся. Ну и ладно… да ведь замуж-то до венца выходишь. А старух не переупрямить! Мне девятнадцать, и мука для меня стирать да стряпать. И что ж? С утра до вечера только и делаю, что мучаюсь. Может, мужу моему припекло жениться? Так мы с ним и до свадьбы не жеманились. Вот они, старушечьи бредни!

Йерма. Да замолчи! Язык у тебя!..

Вторая. Скажи еще, что я шалая. Шалая! Шалая! (Смеется.) Меня жизнь одному научила – все по домам запираются, чтоб мучиться. А на воле куда лучше! Хоть на реку беги, хоть в колокола бей! А хочешь – анисовой глотни.

Йерма. Дитя ты малое.

Вторая. Малое, да не шалое. (Смеется.)

Йерма. Мать твоя на горе живет?

Вторая. На горе.

Йерма. В крайнем доме?

Вторая. Ну да.

Йерма. А зовут ее как?

Вторая. Долорес. Тебе зачем?

Йерма. Просто.

Вторая. Просто не бывает.

Йерма. Я так спросила… Сама не знаю…

Вторая. Тебе видней… Понесу обед мужу. (Смеется.) Куда денешься? А хорошо бы – дружку! (Смеется.) Ну, я пошла. (Уходит, смеясь.) Унесло шалую! Прощай!

Голос Виктора (поет).

Йерма (вслушивается).

Йерма хочет уйти, но сталкивается с Виктором.

Виктор (обрадованный). Что там за красавица спешит?

Йерма. Это ты пел?

Виктор. Я.

Йерма. Как хорошо. Никогда тебя не слышала.

Виктор. Разве?

Йерма. И какой сильный голос. Будто ключ из горла бьет.

Виктор. Я веселый.

Йерма. Знаю.

Виктор. А ты вот безрадостная.

Йерма. Я не безрадостная. Да радоваться нечему.

Виктор. Муж-то еще безрадостней.

Йерма. Это правда. Очерствел он.

Виктор. Сроду такой. (Молчание. Йерма садится.) Обед ему несешь?

Йерма. Да. (Глядит на Виктора. Молчание.) Что это у тебя?

Виктор. Где?

Йерма (встает и подходит к нему). Здесь… на щеке. Как ожог.

Виктор. Не знаю.

Йерма. Мне показалось.

В воздухе повисает молчание.

Виктор. Солнце слепит.

Йерма. Да, солнце.

Молчание сгущается, и без единого жеста между ними начинается незримая борьба.

Йерма (вздрагивая). Слышишь?

Виктор. Нет.

Йерма. Ты слышишь, плачет?

Виктор (прислушивается). Тихо.

Йерма. Ну как же? Ребенок плачет.

Виктор. Разве?

Йерма. Где-то близко. И так жалобно, взахлеб.

Виктор. Здесь полно детей – за яблоками лазят.

Йерма. Нет. Это маленький плачет.

Молчание.

Виктор. Ничего не слышу.

Йерма. Видно, опять почудилось.

Пристально смотрит на него; Виктор смотрит таким же взглядом и медленно отводит его, словно пугаясь. Входит Хуан.

Хуан. Ты еще здесь?

Йерма. Мы разговаривали.

Виктор. Я пошел. (Уходит.)

Хуан. Тебе давно пора дома быть!

Йерма. Задержалась.

Хуан. Не с чего было.

Йерма. Птицы пели.

Хуан. Наслушалась? Теперь начнется!

Йерма (резко). О чем ты, Хуан?

Хуан. О людях, не о тебе.

Йерма. Чтоб им пусто было, этим людям!

Хуан. Не ругайся. Не к лицу женщине.

Йерма. Это я – женщина?

Хуан. После поговорим. Ступай домой.

Молчание.

Йерма. Иду. Когда тебя ждать?

Хуан. Не жди. Мне всю ночь поливать. Мой черед – до зари, а воды мало, да и ту гляди разворуют. Ложись и спи.

Йерма (с надрывом). Лягу! (Уходит.)

Занавес.

 

Картина первая

Горный ручей, где на камнях, там и сям, стирают и поют крестьянки. Занавес поднимается под песню.

Первая. Не люблю я пересуды.

Третья. Не с нас повелось.

Четвертая. А чем это плохо?

Пятая. Доброе имя даром не дается!

Четвертая.

Смеются.

Пятая. О том и речь.

Первая. Болтают, чего не знают.

Четвертая. Знаем одно – к мужу сестры перебрались.

Пятая. Эти безмужние?

Четвертая. Они. Раньше церковь стерегли, а теперь невестку. Не ужилась бы я с ними.

Первая. Что так?

Четвертая. Жуть от них берет. Только гляну, могильные лопухи мерещатся. Обе они как восковые. Тихие да въедливые. Должно быть, и жарят на лампадном масле.

Третья. Насовсем перебрались?

Четвертая. Вчера еще. А он опять в поле ночует.

Первая. Сказали бы толком, что стряслось?

Пятая. Позапрошлую ночь она до рассвета на пороге просидела. В такой-то холод!

Первая. Да с какой стати?

Четвертая. Дома не сидится.

Пятая. У этих яловых вечно так. Чем кружева плести да варенье варить, то на крышу лезут, то разуются да по речке бродят.

Первая. Что ты взъелась? Нет детей, так не ее вина.

Четвертая. Захочешь – родишь. Это привередницам, бездельницам балованным, неохота брюхатеть.

Смеются.

Третья. Им бы пудриться, румяниться, да цветы на себя цеплять, да приманивать кого взбредет, лишь бы не мужа.

Пятая. Что верно, то верно!

Первая. Вы ее с кем видели?

Четвертая. Не мы, так люди видели.

Первая. Люди увидят!

Вторая. И что ж они?

Четвертая. Разговаривали.

Первая. Говорить – не грех.

Пятая. Глядеть – тоже, да только по-разному глядят. От матери знаю. На розы по-одному, а на мужские ляжки – по-другому. Вот так и она глядит.

Первая. На что?

Четвертая. На то самое. Смекнула? Или вслух сказать? (Смех.) А когда не глядит, потому что некуда, один черт – не перед глазами, так в глазах маячит.

Первая. Будет наговаривать!

Гомон.

Пятая. А что муж?

Третья. Слеп и глух. Размяк, как ящерка на припеке.

Смеются.

Первая. Все бы наладилось, будь у них дети.

Вторая. Будь они сами с собой в ладу.

Четвертая. В доме сущий ад, и что ни день – хуже. Она золовкам – ни слова, они тоже, и целыми днями втроем полы трут, стены белят, посуду чистят, окна моют. Снаружи блестит, а внутри-то полыхает.

Первая. Его вина, его! Не дал детей – вот и стереги жену!

Четвертая. Сама виновата, у нее что ни слово – колючка.

Первая. Тебя что – дьявол за язык тянет?

Четвертая. Скажи на милость, указчица мне нашлась!

Вторая. Перестаньте!

Первая. Всадила бы я кой-кому шило в досужий язык!

Четвертая. А я бы твое шило назад сунула, одной притворщице за пазуху.

Вторая. Тихо! Не видишь, золовки идут?

Переходят на шепот. Появляются Золовки в черном. Молча принимаются за стирку. Слышен перезвон бубенцов.

Первая. Откочевали пастухи.

Третья. Сегодня все разом уходят.

Четвертая (глубоко вдыхая). Люблю овечий дух.

Третья. Да ну?

Четвертая. А что? Сама так пахну. Я и запах рыжей глины люблю, на реке в осенний паводок.

Третья. Такое скажешь!

Пятая (смотрит). Гуртом пошли, отара к отаре.

Четвертая. Овечий паводок. Все с собой унесет. Если б озимь понимала, затряслась бы от такого потопа.

Третья. Валом валят. Чем не вражья орда!

Первая. Все сошлись, до последней отары.

Четвертая. Постой-ка… Все, да не все. Одной нет.

Пятая. Чьей же?

Четвертая. Виктора.

Золовки выпрямляются и глядят на женщин.

Первая.

Пятая.

Четвертая.

Первая.

Вторая.

Пятая.

Четвертая.

Первая.

Четвертая.

Первая.

Четвертая.

Пятая.

Четвертая.

Вторая.

Четвертая.

Первая.

Шестая (появляясь выше по течению).

Первая.

Шестая.

Первая.

Вторая.

Третья.

Четвертая.

Пятая.

Вторая.

Первая.

Третья.

Вторая.

Пятая.

Первая.

Вторая.

Первая.

Шестая.

Все (хором).

(В такт колотят белье.)

Занавес.

 

Картина вторая

Дом Йермы. Вечереет. Хуан сидит. Его сестры стоят.

Хуан. Говоришь, недавно вышла? (Первая золовка кивает.) Наверно, к роднику. Сколько повторять – не хочу, чтоб она одна ходила. (Все молчат.) Собирай на стол. (Вторая золовка выходит.) Тяжко мне хлеб мой дается. (Золовке). Вчера был трудный день. До вечера яблони подрезал, а кончил и думаю – да что я о тех яблоках пекусь, когда кусок в рот не идет. Сыт я по горло. (Проводит рукой по лицу.) И где она ходит?.. Нечего было одну отпускать – затем я и в дом вас взял, затем кормлю и пою! Я в поле, а честь моя здесь. А моя честь – она и ваша. (Старшая золовка опускает голову.) Не обессудь.

Входит Йерма с двумя кувшинами. Останавливается в дверях.

Хуан. К роднику ходила?

Йерма. Принесла свежей воды.

Входит Младшая золовка.

Йерма. Как работы?

Хуан. Вчера деревья подрезал.

Йерма ставит кувшин. Молчание.

Йерма. Останешься?

Хуан. Надо за скотиной смотреть. Сама знаешь, хозяйский глаз…

Йерма. Знаю. Можешь не повторять.

Хуан. У мужчин свои заботы.

Йерма. У женщин – свои. Я не прошу тебя остаться. Мне всего хватает. Сестры твои с меня глаз не спускают. Я у тебя и хлеб ситный ем, и сыр, и мясо, овцы твои росной травой объедаются. Живи себе с миром.

Хуан. Мир – когда на душе спокойно.

Йерма. А тебе не спокойно?

Хуан. Нет.

Йерма. Так успокойся.

Хуан. Ты порядков моих не знаешь? Овца – в загоне, женщина – в доме. А ты разгуливаешь. Сколько я тебя учил?

Йерма. Твоя правда. Женщина – в доме, когда это дом, а не гроб. Когда в нем лавки трещат и простыни рвутся. А здесь? Ложусь вечером, а кровать как новая блестит и все новей кажется, словно вчера из города.

Хуан. Вот видишь – не зря тревожусь. Не зря настороже.

Йерма. Чего стеречься? За мной вины нет. Ни в чем тебе не перечу, а боль свою в себе хороню. Все глубже ее загоняю. Кончим разговоры. Снести свой крест я сумею, только ничего у меня не выпытывай. Состариться бы мне за ночь! Вот тогда и улыбнусь я тебе жухлыми губами, тогда и заживу твоей жизнью. А до тех пор – оставь меня, не сыпь соль на рану.

Хуан. Наговорила – век не разобраться. В чем я тебе отказал? Захоти только, из соседних сел везу. Не всем я хорош, не спорю, да только не пойму, отчего не жить нам покойно. Заночуй я в поле, знал бы, что и ты спишь.

Йерма. Не сплю, не могу я спать.

Хуан. Если в чем нуждаешься, скажи. Что молчишь?

Йерма (пристально глядя на мужа, с силой). Да. Нуждаюсь.

Молчание.

Хуан. Опять ты за свое. Шестой год! Я уж и думать забыл…

Йерма. Ты не я. Мужчины другим живут – стада, поля, разговоры, а у нас только и света, только и жизни, что дети.

Хуан. Раз на раз не приходится. Хочешь – возьми на воспитание племянника. Я не против.

Йерма. Мне не надо чужого. От чужого у меня руки закоченеют.

Хуан. Помешалась ты на одном и больше знать ничего не хочешь, головой камень долбишь.

Йерма. В том-то и срам, что камень! Где цветам бы цвести да воде шуметь.

Хуан. Беда мне с тобой. Уймись, давно пора!

Йерма. Не затем я в этот дом вошла. Вот когда мне руки на груди сложат да челюсть подвяжут, чтоб не отваливалась, тогда уймусь.

Хуан. Хватит! Ты чего хочешь?

Йерма. Хочу пить, а воды ни капли, хочу в горы, а ног не чую, хочу юбку вышить, да нитки сгнили.

Хуан. Никакая ты не женщина! Одна погибель – и не хочешь, да изведешь!

Йерма. Кто я, сама не знаю. Оставь ты меня, отпусти с миром. Ни в чем я перед тобой не провинилась.

Хуан. Я не желаю, чтоб на меня пальцем показывали. Двери наглухо, и каждому – свой угол.

Входит Старшая золовка и направляется к буфету.

Йерма. Говорить с людьми – не грех.

Xуан. А сочтется за грех.

Появляется Младшая золовка, берет воду из кувшина.

Хуан (глухо). Сил моих больше нет. Заговорят с тобой – губ не разжимай и помни, что у тебя семья.

Йерма (изумленно). Семья?

Хуан. И семейная честь. Эту ношу вместе несут, в одиночку не сладить. В крови-то она еле теплится.

Старшая золовка торжественно проносит блюдо. Все молчат.

Хуан. Ты уж прости. (Йерма смотрит на мужа, он поднимает голову – и взгляды сталкиваются.) Смотришь так, что не прощенья мне просить, а гнуть бы тебя, под замком держать – на то я и муж.

В дверях появляются Золовки.

Йерма. Смолкни, сделай милость. Кончим на этом.

Молчание.

Хуан. Идем ужинать.

Золовки исчезают.

Хуан. Слышишь?

Йерма (мягко). Ужинай с сестрами. Мне не хочется.

Хуан. Как знаешь. (Уходит.)

Йерма (в забытьи).

(Глядит на дверь.)

Мария (с ребенком на руках). Я с ребенком… Ты опять расплачешься!

Йерма. Как не плакать… (Берет у нее ребенка, садится.)

Мария. Тяжело мне, что ты завидуешь.

Йерма. Это не зависть, это нужда.

Мария. Не убивайся ты.

Йерма. Как же не убиваться, когда все вы цветами тяжелеете, и мир весь цветет, и среди такой красоты одна я места не нахожу.

Мария. Каждому свое. Жила бы, как живется, да радовалась.

Йерма. Бездетная крестьянка – что сорная трава, всеми проклятая. Вот и меня Бог забыл. (Мария безотчетно тянется за ребенком.) Возьми, ему лучше будет. Не материнские у меня руки.

Мария. Зачем ты так?

Йерма (встает). Затем, что не могу я больше! На что мне они, мои руки! Стыдно мне и горько, горше некуда, когда вижу, как рожь колосится, как вода бьет, как ягнята сотнями родятся, щенки мать сосут, и словно вся земля поднялась и тешится детьми своими, теплыми, сонными, а у меня, горемыки, два молота вот здесь отдаются – вместо губ сыновьих.

Мария. Не по душе мне твои слова.

Йерма. Когда есть дети, не понять, каково без них. Вам и горя мало. В воде плещетесь – что вам чужая жажда!

Мария. Все я тебе сказала, не буду повторять.

Йерма. А жажда растет, да надежда тает.

Мария. Хорошего мало.

Йерма. Кончу тем, что приму себя за сына. Хожу по ночам волов кормить, а ведь раньше не ходила, не женское дело, и шаги впотьмах как чужие, будто мужчина шагает.

Мария. У кого что на уме.

Йерма. Ты не бросай меня. Видишь, как живу.

Мария. А что золовки?

Йерма. Чтоб я в поле околела, если словечко им вымолвлю.

Мария. А муж?

Йерма. Все трое заодно.

Мария. Да что у них в голове?

Йерма. Бредни. От нечистой совести. Боятся, что другого найду, а того не видят, что я, хоть и полюблю, честью не поступлюсь – это у меня в крови. Камни, вот они кто. Загородили мне белый свет и не знают, что я река, захочу – всех смою.

Входит Золовка, берет хлеб и исчезает.

Мария. А все-таки, я думаю, муж тебя любит.

Йерма. Муж меня кормит и поит.

Мария. Тяжко тебе, ох тяжко! Что ж, Христос терпел…

Стоят в дверях.

Йерма (глядит на ребенка.) Проснулся.

Мария. Сейчас заведется.

Йерма. А глаза – твои. Правда? Ты приглядись! (Плачет.) Совсем как у тебя!

Йерма легонько подталкивает Марию к двери, та молча уходит. Йерма идет к другой двери – той, за которой скрылся ее муж.

Вторая подруга. Т-сс!

Йерма (оборачиваясь). Что тебе?

Подруга. Ушла наконец. Мать тебя ждет.

Йерма. Одна?

Подруга. С двумя соседками.

Йерма. Скажи, пусть подождут.

Подруга. А придешь? Не побоишься?

Йерма. Приду.

Подруга. Надо же!

Йерма. Пускай ждут – хоть поздно, да приду.

Входит Виктор.

Виктор. Хуан дома?

Йерма. Дома.

Подруга (тоном заговорщицы). Так я принесу кофточку.

Йерма. Приноси.

Вторая подруга уходит.

Йерма. Ты садись.

Виктор. Обойдусь и так.

Йерма (зовет). Хуан!

Виктор. Пришел проститься. (Вздрагивает, но берет себя в руки.)

Йерма. Уходишь с братьями?

Виктор. Так отец велит.

Йерма. Постарел он, наверно.

Виктор. Да. Совсем старик.

Молчание.

Йерма. Хорошо тебе, что уходишь.

Виктор. Везде одинаково.

Йерма. Не везде. Ушла бы я отсюда подальше.

Виктор. Разницы нет. И овцы те же, и шерсть у них та же.

Йерма. Для вас нет, а у женщин иначе. Ни разу не слыхала, чтоб мужчина говорил: «Хороши яблоки, просто загляденье!» Берете и грызете, без разговоров. А про себя одно скажу – опостылела мне вода здешних колодцев.

Виктор. Наверно.

Сцену окутывает вечерний сумрак.

Йерма. Виктор.

Виктор. Что скажешь?

Йерма. Почему ты уходишь? Здесь тебя любили.

Виктор. Я зла не делал.

Молчание.

Йерма. Не делал. Раз ты меня на руки взял, помнишь? Никогда не знаешь, как жизнь обернется.

Виктор. Все меняется.

Йерма. Нет. Не все. Что замуровано, не переменится – и никто его не слышит.

Появляется Младшая золовка и медленно идет к входной двери, на пороге останавливается, освещенная закатным солнцем.

Йерма. А вырвись наружу, от крика мир бы оглох.

Виктор. И остался таким же. Вода – в запруде, овца – в загоне, луна – в небе, мужчина – в поле.

Йерма. Жаль, не для меня стариковская мудрость!

Вдали протяжно и грустно звучат пастушьи рожки.

Виктор. Гурты.

Хуан (входя). Уже собрался?

Виктор. Хочу затемно пройти перевал.

Хуан. На меня не в обиде?

Виктор. Нет. Ты хорошую цену дал.

Хуан (Йерме). Я у него всех овец купил.

Йерма. Я и не знала.

Виктор (Йерме). Теперь они твои.

Хуан (доволен). Так-то вот.

Виктор. Мужу твоему все само в руки падает.

Йерма. На то и рук не покладает.

Хуан. Овец уже держать негде.

Йерма (сумрачно). Земли хватит.

Хуан. Идем, до ручья нам по дороге.

Виктор. Всякого блага этому дому. (Подает Йерме руку.)

Йерма. Аминь. Счастливо тебе!

Виктор идет к двери, но неуловимое движение Йермы останавливает его.

Виктор. Ты что-то сказала?

Йерма (с трудом). Сказала – счастливо.

Виктор. Спасибо.

Мужчины уходят. Йерма неподвижно смотрит на руку, которую пожал Виктор. Но вдруг спохватывается и берет платок.

Вторая подруга. Идем. (Молча закутывает ее платком.)

Йерма. Идем.

Крадучись, уходят.

Входит Старшая золовка со свечой. Почти совсем темно, видна только свеча. Золовка бредет в глубь комнаты. Издалека звучит пастуший рожок.

Старшая золовка (тихо). Йерма!

Появляется Младшая золовка. Они смотрят друг на друга, затем направляются к выходу.

Младшая золовка (громче). Йерма!

Старшая золовка (властно, с порога). Йерма!

Вдали затихают пастушьи рога. Полная тьма.

Занавес.

 

Картина первая

Дом гадалки Долорес. Светает. Входят Йерма и Старухи.

Долорес. А ты бесстрашная.

Первая старуха. Нужда все пересилит.

Вторая старуха. Да темень-то какая!

Долорес. Сколько ни водила я бездетных на кладбище молиться, все дрожали. Кроме тебя.

Йерма. Я в надежде пошла. И верю, что не обманешь.

Долорес. Господь с тобой! Чтоб у меня язык муравьи отъели, как у тех покойников, если я кого обманула. Прошлый раз молилась я с одной нищенкой, у нее детей еще дольше не было, а вскорости так раздало ее, что глаз не отвести, и родила она двойню, прямо в камышах, и позвать никого не успела. Мне же и принесла в подоле.

Йерма. И сама дошла? От реки?

Долорес. Дошла. И башмаки, и юбки в крови, а лицо светится.

Йерма. И обошлось?

Долорес. А как же? Милостив Бог!

Йерма. Милостив. Чего бояться? Родила детей – речной водою омыла. Звери же своих вылизывают, верно? И я бы смогла, своего не противно. Мне все кажется, что от матери точно свет исходит, а дитя спит себе и слушает теплый ручеечек молочный – и грудь набухает, сыночку на радость. А надоест ему, чуть отвернет головку – «Ну, еще капельку, сынок!» – и кропят личико белые капли.

Долорес. Будет у тебя ребенок. Поручусь, что будет.

Йерма. Нельзя ему не быть. Иначе мир рухнет. Как подумаю, что никогда уже, никогда… так и обдаст огнем, и пусто вокруг, и на улицах и быки, и камни – как из ваты, смотрю и думаю: каким ветром их сюда занесло?

Первая старуха. Замужней женщине как детей не хотеть? А не дал Бог, изводиться нечего. Жизнь течет, а ты плыви себе и радуйся, что жива. Я не корю тебя. Сама видела – вместе молились. Только какие такие поместья ты сыну уготовила, что за престол серебряный?

Йерма. Я не о завтрашнем куске думаю, я сейчас голодна. Ты свое отжила и глядишь на все, как на книгу дочитанную. А мне воды не дали и волю отняли. Мне, чтоб заснуть, надо сына к груди прижать; а тебе одно скажу – и ты слов моих не пугайся: знай я, что сын меня возненавидит, мучить будет, за косы на улицу выволочет, и тогда б ему радовалась. Пусть живой замучит, хоть до смерти, но живой человек, а не призрак, который столько уж лет душу гложет.

Первая старуха. Молода ты, не послушаешь совета. Надейся на милость Божью да на мужа своего.

Йерма. Эх! Отыскала рану и персты влагаешь!

Долорес. У тебя хороший муж.

Йерма (встает). Хороший! Много радости, что хороший? Лучше бы плох был! Да не станет. Днем овец пасет, ночью деньги считает. Со мной будто повинность отбывает, а тело холодное, как у покойника. Не терплю я распаленных женщин, а тут сама бы горой огненной заполыхала.

Долорес. Йерма!

Йерма. Я стыда не утрачу. Но и я знаю, что дети от мужчины родятся. Если б я одна могла!..

Долорес. Не забывай, что и муж мучится.

Йерма. Не мучится. Не нужны ему дети.

Первая старуха. Не может того быть!

Йерма. Я по лицу вижу, а раз самому не нужны, он и мне не дает. Не люблю я его, не люблю, да все спасенье мое в нем. И честь, и кровь моя. В нем одном!

Первая старуха (с беспокойством). Светает. Пора тебе идти.

Долорес. Скоро стадо погонят. Негоже, если тебя одну встретят.

Йерма. Я хоть передохнула у вас. Молиться сколько раз надо?

Долорес. Молитву к Лавру дважды читай, а в полдень святой Ане молись. А когда поймешь, что сбылось, принеси мне мешок зерна, как обещала.

Первая старуха. Над горами светлеет. Иди.

Долорес. Сейчас ворота пооткрывают, иди задворками.

Йерма (горестно). И зачем приходила – сама не знаю.

Долорес. Жалеешь?

Йерма. Нет.

Долорес (тревожась). Давай до угла провожу, если боязно.

Первая старуха (с беспокойством). Пока доберешься, совсем рассветет.

Долорес. Тише! (Прислушиваются.)

Первая старуха. Никого. Иди с Богом.

Йерма идет к двери, но останавливается – из-за двери ее зовут. Женщины замирают.

Долорес. Кто там?

Голос. Я.

Йерма. Открой. (Долорес не решается.) Откроешь ты или нет?

За дверью голоса. Входят Хуан и Золовки.

Младшая золовка. Она здесь.

Йерма. Я здесь.

Хуан. Что тебе тут надо? Если б мог, я бы криком людей поднял, чтоб видели, куда честь моя девалась. А должен зубы стиснуть и молчать, раз ты жена мне.

Йерма. Если я закричу, мертвые проснутся и увидят, что чиста я перед тобой.

Хуан. Ну нет! Будет! Я все стерплю, только не это. Ты меня кругом пальца обвела, вертишь и крутишь, а я человек простой, не мне твои козни разгадывать!

Долорес. Хуан!

Хуан. От вас чтоб ни звука!

Долорес (твердо). Жена твоя ничего дурного не сделала.

Хуан. Только и делает, с первой минуты нашей. В глазах по иголке, целую ночь их не смыкает, и во сне слышу эти вздохи проклятые.

Йерма. Молчи!

Хуан. Сил больше нет. Я не железный, чтоб терпеть, когда душу тянут, а по ночам из дому бегут. Куда носит? Отвечай! Что тебя гонит? На улицах парни. За цветами туда не ходят.

Йерма. Ни слова, больше ни слова тебе не позволю. Думаешь, только ты с родней и печетесь о чести? Знай: в моем роду никогда не таились. Подойди. Ближе подойди! Не твоим ли телом мое платье пахнет, не тобой ли одним? Ты меня голую на площадь выволок и в лицо плюешь. Твоя воля, ты муж. Но грудь мою чужим именем не клейми.

Хуан. На меня не вали, сама виновата. Из-за тебя слухи ползут. В открытую уже говорят. А подойду – молчат, на мельницу с мукой приеду – все молчат, даже ночью в поле, как проснусь, деревья смолкают.

Йерма. Я не знаю, каким ветром пшеницу валит. Ты погляди, чисты ли зерна!

Хуан. А я не знаю, чего женщине дома не хватает.

Йерма (в порыве, обнимая мужа). Тебя, только тебя! Я тебя ищу день и ночь, и нет мне покоя. Защиты твоей и крови твоей прошу.

Хуан. Пусти!

Йерма. Не гони меня!

Хуан. Сказал – пусти!

Йерма. Не бросай одну! И луна в небе сама себя ищет. А ты и не взглянешь. (Заглядывает ему в глаза.)

Хуан (смотрит на нее и резко отталкивает). Да говорят же тебе – хватит!

Долорес. Хуан!

Йерма падает.

Йерма (громко). За цветами я шла, а встретила стену. Кругом камень! Об него и размозжу я голову.

Хуан. Замолчи! Идем.

Долорес. О Господи!

Йерма (кричит). Будь проклят отец мой – его это кровь, на сто сыновей заповеданная! Будь проклята мать моя – ее это кровь детей ищет, разбиваясь о стены!

Хуан. Молчи, тебе говорят!

Долорес. Не кричите! Люди идут.

Йерма. Пускай слышат. На дно пропасти падаю, так дайте хоть голосу моему вырваться на волю. (Встает.) Дайте хоть чему-то живому родиться из этого тела и надышаться ветром.

Слышны голоса.

Долорес. Мимо идут.

Хуан. Тихо!

Йерма. Все! Тише некуда. Успокойся.

Хуан. Идем быстро.

Йерма. Все! Теперь уже все! И нечего руки ломать! Мало любить умом…

Хуан. Да тише ты!

Йерма (тихо). Мало любить умом, когда тело – будь оно проклято! – молчит. Это судьба, и мне одной не одолеть моря. Смолкаю навсегда (Уходит.)

Занавес.

 

Картина вторая

Окрестности скита в горах. На переднем плане повозка, по-деревенски занавешенная одеялами. Там Йерма. Несколько женщин босиком идут к скиту. На сцене веселая Старуха из первого действия. Занавес поднимается под песню.

Старуха (с издевкой). Глотнули святой водицы?

Женщина. Да.

Старуха. Теперь и к мощам можно.

Женщина. Мы верим.

Старуха. Детей у святого просите, а сюда, что ни год, парни валом валят. И что им тут надо? (Смеется.)

Женщина. А зачем сама пришла, если не веришь?

Старуха. На вас поглядеть. Страсть как поглядеть люблю. Да и за сыном присмотрю. Прошлый год тут из-за одной поубивали друг друга. А если на то пошло, так захотела – и пришла.

Женщина. Вразуми тебя Бог!

Старуха (едко). А тебя и подавно.

Появляются Мария и Первая подруга.

Подруга. Она здесь?

Мария. Вон их повозка. Еле согласилась, а до того месяц целый с места не вставала. Боюсь я за нее. Что-то она задумала, не знаю что, но добра не жди.

Подруга. А я с сестрой. Восемь лет уже ездит, а все без толку…

Мария. Кому суждено, тот и рожает.

Подруга. Вот и я о том же.

Издалека доносятся голоса.

Мария. Не нравится мне это богомолье. Пойдем на луг, там хоть людно.

Подруга. Прошлый год, как стемнело, моей сестре всю грудь истискали.

Мария. Куда ни повернешься, только уши затыкай.

Подруга. За скитом сорок бочек вина стоит.

Мария. Парней нахлынуло, как воды с гор.

Уходят.

За сценой голоса. Появляются Йерма и Шесть женщин; с витыми свечами в руках они идут босиком к часовне. Смеркается.

Йерма.

Вторая Женщина.

Йерма.

Все женщины (хором).

(Опускаются на колени.)

Йерма.

Женщины поднимаются с колен.

Вторая Женщина.

Йерма.

Вторая Женщина.

Йерма.

Уходят.

Слева с длинными лентами в руках выбегают девушки. Справа, оглядываясь, еще три. Нарастает шум голосов, бубенчиков, бубнов. В глубине на возвышение вбегают семь девушек и машут лентами, глядя влево. Крики все громче. Появляются Двое Ряженых, в огромных масках, отнюдь не гротескных, а по-народному красивых. Он сжимает в руке бычий рог. Она размахивает ожерельем из бубенцов. За ними – танцующая шумная толпа. Уже совсем темно.

Дети. Дьявол и его жена! Дьявол и его жена!

Ряженая.

Ребенок.

Первый мужчина.

Второй мужчина.

Первый мужчина.

Второй мужчина.

Ряженая.

Ребенок.

Вступают гитары.

Ряженый (вставая и размахивая рогом).

(Приближается.)

Ряженая.

Ряженый.

Третий мужчина.

Второй мужчина.

Первый мужчина.

Ряженый.

Ребенок.

Второй мужчина.

Ряженый.

Первый мужчина.

Ряженая.

Мужчины.

Пусть девушки уходят!

Ряженый.

Все уходят, танцуя, хлопая в ладоши и смеясь. Поют.

Голоса.

С криками пробегают две девушки. Входит веселая Старуха.

Старуха. Тут не заснешь! А вот, похоже, и она. (Входит Йерма.) Это ты! (Йерма подавленно молчит.) Да зачем ты здесь?

Йерма. Не знаю.

Старуха. Не поумнела? А где муж?

Видно, что Йерма совсем обессилена усталостью и неотвязной мыслью.

Йерма. Там.

Старуха. Чем занят?

Йерма. Пьет. (Молчание. Йерма прижимает руку ко лбу.) ОГосподи!

Старуха. Ах да ох! Кончай охать и решайся! Тогда я не сказала тебе, не смогла, а теперь скажу.

Йерма. Что ты мне скажешь! Я и так знаю.

Старуха. То скажу, о чем грех молчать. Что людям глаза колет. Муж твой виноват. Слышишь – муж! Руку на отсечение! Что отец его, что дед, что прадед – разве это мужчины? Чтоб у них кто родился, надо земле с небом сойтись. Одна слюна в жилах. А ты другой породы. У тебя братьев да племянников по всей округе не счесть! Да что за проклятье на тебя пало, на такую красавицу!

Йерма. Проклятье. Сгубила спорынья хлеб.

Старуха. Что у тебя, ног нет? Беги из дому.

Йерма. Бежать?

Старуха. Как увидала я тебя, сердце зашлось. Зачем сюда едут? Найти себе другого. Такие они, здешние чудеса. За скитом тебя сын мой ждет. В доме нужна женщина. Оставайся с ним, и заживем мы вместе. У сына добрая кровь. Моя. Почуешь с порога, что в доме еще пахнет колыбелью. Твоя постель золой стыла, а заколосится хлебом, детей своих напитаешь. Идем. До людей тебе дела нет. А что до мужа, найдутся в моем доме и ножи, и руки, сразу дорогу забудет.

Йерма. Замолчи! О чем говоришь? Чтоб я милостыню взяла? Думаешь, мне мужчина нужен? А честь куда деть? Река вспять не течет, луна средь бела дня не светит. Иди прочь. Своя у меня дорога. Ты думала, я к другому пойду? Кланяться ему стану, то выпрашивать, что по праву мое? Не знаешь ты меня, а знала бы – и рта не раскрыла. Не надо мне милостыни.

Старуха. У кого жажда, воде рад.

Йерма. Я как земля в засуху – сотней волов не распахать, а ты мне ковшик воды подаешь. Тело мое отболело, другая у меня боль.

Старуха (резко). Ну и пропадай – твоя воля. Ты как репей на пустоши, колючка, пустоцвет!

Йерма (в отчаянье). Да, пустоцвет, сама знаю. Пустоцвет! Что ж меня этим по лицу хлестать! Не радуйся, как дети, когда звереныша замучат. Слово это с самой свадьбы у меня из головы не идет, а от людей еще не слыхала, впервые в глаза говорят. И вижу, что правда.

Старуха. И не жаль мне тебя, ничуть не жаль! А сыну другую найду. (Уходит.)

Издалека доносятся песни и шум гулянья. Йерма идет к повозке – навстречу ей Хуан.

Йерма. Ты здесь был?

Хуан. Здесь.

Йерма. Выслеживал?

Хуан. Выслеживал.

Йерма. Все слышал?

Хуан. Все.

Йерма. На том и кончим. Иди веселись.

Хуан. Нет! Пришел мой черед говорить.

Йерма. Говори.

Хуан. Мой черед жаловаться.

Йерма. На что?

Хуан. На горечь в горле.

Йерма. Моя в кости въелась.

Хуан. Кончено! Наслушался я твоих жалоб. Одни вздохи да бредни, неведомо о чем!

Йерма (изумленно). Бредни, ты сказал? Неведомо о чем?

Хуан. Чего не было и нет.

Йерма (яростно). Говори, все говори!

Хуан. И чего мне даром не надо! Слышишь? Не надо! Пора тебе это знать. Я журавля в небе не ищу. Мне то подай, что я своими глазами вижу, своими руками чувствую.

Йерма (встав на колени, в отчаянье). Вот оно! Наконец я от тебя от самого услыхала. Правды не разглядишь, пока внутри таится, а как вырвется – все заслонит, всех оглушит, на весь мир руки раскинет. Тебе не надо! Теперь я знаю.

Хуан (подходя). Считай, что не могло быть иначе. И послушай меня. (Обнимает, пытаясь поднять ее.) Другая счастлива была бы на твоем месте. Без детей лучше. Я вот рад, что их нет. И вины в этом нашей тоже нет.

Йерма. Чего же ты хотел от меня?

Хуан. Тебя хотел.

Йерма (возбужденно). Так! Угла своего хотелось, покоя и женщины. Больше ничего. Не то я говорю?

Хуан. То. Всем хочется.

Йерма. И больше ничего? А сына?

Хуан (резко). Сказал же – нет! А ты за свое. В самые уши тебе кричать, чтоб поняла, – может, тогда успокоишься?

Йерма. Ты видел, как я сына ждала, – и ни разу о нем не подумал? Ни единого?

Хуан. Нет.

Оба сидят на земле.

Йерма. И нечего мне ждать?

Хуан. Нет.

Йерма. И ты не ждешь?

Хуан. И я. Смирись.

Йерма. Пустоцвет!

Хуан. И заживем по-хорошему. Тихо-мирно, душа в душу. Обними меня! (Тянется к ней.)

Йерма. Что ты хочешь?

Хуан. Тебя. При луне ты красивая.

Йерма. Смотришь, как на дичь, когда голоден.

Хуан. Поцелуй меня… Ну!

Йерма. Никогда, слышишь – никогда. (Вскрикнув, Йерма хватает мужа за горло. Он падает навзничь. Йерма все сильнее сжимает пальцы. Вдали запевает хор.) Отцвела я, отцвела, зато уверилась. Наконец я уверена. И одна. (Встает. Начинают сходиться люди.) Теперь я отдохну – и не проснусь, не вздрогну при мысли, что новая кровь во мне затеплилась. Засохну пустоцветом. А вам что надо? Не подходите! Я убила сына, своими руками убила сына!

В глубине толпятся люди. Слышно пенье.

Занавес.

КОНЕЦ