13
Мне повезло, что Сара решила поблевать в машине, а не в номере, так что убирать пришлось не мне, а таксисту. Еще мне повезло, что извергнутое Сарой, обильная смесь баклажанов, цацики и невероятного количества белого вина, немного отрезвило мою человеческую малышку, приведя ее от полного распада к более-менее транспортабельному оцепенению.
В результате Сара, опираясь на мое плечо, кое-как проковыляла через вестибюль «Плазы» к лифтам. Краткий привал в номере, вот и все, а потом домой, домой. Она шатается, но на ногах держится, вопреки моим опасениям. Мы ждем, пока два якобы скоростных лифта спустятся с последнего этажа. Под ногами у нас пестрый восточный ковер, и его повреждение нанесет непоправимый ущерб моему и не только моему сберегательному счету, так что я молю про себя тошнотворных богов уберечь Сару от дальнейших казусов. Если они требуют жертвы, то я с радостью разобью бутылку «Маалокса», когда в следующий раз окажусь в аптеке.
К лифту рука об руку подходит пожилая пара. Как трогательно. Что-то в них знакомое, хотя не могу определить, что именно. Я уже видел их прежде. Хм… Пронзительные взгляды, которыми они буравят меня, ставят все на свои места: это надменная чета динов из очереди в баре на «Мэнимэл-мюзикле», из тех, что, кровь из носу, карабкаются к заоблачным моральным высотам.
Сара выскальзывает у меня из рук, и я не придумываю ничего лучшего, чем крепко обхватить ее за талию. Она виснет на мне, словно потрепанная тряпичная кукла. Изо всех сил стараясь удержать ее в вертикальном положении, я улыбаюсь парочке, как бы показывая своим хихиканьем, что отношусь к сложившейся ситуации с юмором. «Ха-ха, — предназначено выражать этим смешкам, — что за глупое недоразумение. Когда-нибудь я расскажу об этом моим чистокровным рапторятам». Парочка никак не реагирует. Тишина становится невыносимой, так что я ее нарушаю:
— Понравилось представление?
Трудно разобрать реакцию людей со столь высоко задранными носами.
Почему-то Сара выбирает этот момент, чтобы изречь, наконец, законченную и связную фразу:
— Хорошо провели вечер? — интересуется она, вздымая и низвергая каждое слово в синкопическом ритме. — Я-то отлично провела время.
— Да, да, неплохо. Ах-ха, да, да.
Она зажимает мой нос большим и указательным пальцами и крутит его, явно не рассчитав силы. От ее шалостей на глазах у меня выступают слезы.
— Я хочу сказать, что провела время по-настоящему отлично.
— Отлично, — вторю я, потирая нос. Потом поворачиваюсь к парочке оправдаться, пожать плечами, как-то дать понять, что эта сцена, какой бы сладострастной она ни казалась, вовсе не то, что они думают, но пожилые дины спешат удалиться.
Сара снова хватает меня за нос, но я мягко отвожу ее руку:
— Тебе нужно немного поспать.
— Все, что мне нужно, — шепчет Сара, стукаясь своим лбом о мой, — это ты.
Я делаю вид, что не слышу.
— Ты-ты-ты, — повторяет Сара, и теперь от этого голоса уже не заслониться. — Ты мне нужен.
На это нет лучшего ответа, чем его отсутствие, так что я держу язык приклеенным к нёбу все время, пока мы ждем лифт, который явно попал в некое искривленное пространство.
Наконец-то он прибывает, и латунные двери раздвигаются. Я отступаю, пропуская выходящих пассажиров: молодую влюбленную пару, прямо-таки приросшую друг к другу. Но когда я отхожу влево, они тоже отходят влево. Я шарахаюсь вправо — и они вправо.
Это зеркало. Предпочитаю не думать об этом. Мы входим.
Подъемник срывается с места с таким ускорением, что мы с Сарой чуть не валимся на пол — ну, конечно, теперь он скоростной — и едем до верхнего этажа, снова крепко ухватившись друг за друга.
— Быстрый, — хихикает Сара, вцепившись в мое плечо.
Президентские апартаменты отделены от обычных номеров длинным коридором. Долгий путь и для трезвого, а как волочить туда Сару, я и представить себе не могу. Словно усталый мореход, знающий, что долгий путь подходит к концу и близится возвращение к семье, друзьям и домашним обедам, я перекидываю через плечо руку Сары и по ветру устремляюсь в плаванье. Мы ухитряемся преодолеть коридор, лишь несколько раз споткнувшись и поскользнувшись, Сара то приходит в себя, то снова вырубается, как сломавшийся телевизор. Я открываю дверь.
Проклятье, до чего ж велик этот номер. Короткими быстрыми скачками я пересекаю мраморную прихожую, подталкивая Сару к кровати. Тут мне бы очень пригодился хвост, и я даже раздумываю, не выпустить ли его ненадолго. Но для этого придется снять штаны, да и меньше всего мне хочется, чтобы заглянувший ненароком посыльный застал Сару Арчер распростертой на кровати и меня голышом ниже пояса. Прекрасно обойдусь и ногами.
Сара опять возвращается к жизни, когда я кладу ее на кровать и пытаюсь придать телу положение, представляющееся мне естественным.
— Хххдеееааа?
Я принимаю этот растянутый слог за попытку выяснить координаты.
— В моей постели.
Сара прыскает с явным удовольствием. Ее пальцы ползут по моим рукам, словно гигантские пауки, хватаются за рубашку, тащат за воротник, пытаясь утянуть меня в эти простыни и подушки.
— Сара, нет. — Тон мой тверд, как плавленый сыр. Она тащит сильнее. — Нет. — Чуть лучше, однако недостаточно, чтобы она прекратила тянуть ко мне губы, сложенные для поцелуя.
Было бы так легко, так приятно сказать: «Какого черта, это просто секс, кого волнует наш род и природа, кто знает, что правильно, а что порочно», и не просто уступить соблазну, но отдаться ему целиком, однако хотя нравственность явно отправилась в увольнение, некие остатки моего сверх-Я лезут занять ее место. И несмотря на то что сердце и чресла по-прежнему увлекают меня в уют этих рук, этих губ, этого потрясающего матраса, голова остается достаточно холодной, чтобы отринуть мечты и отступить с поднятыми руками.
— Я не могу. Я хочу, но — не могу.
— Ты… женат? — спрашивает Сара.
— Нет… не в этом дело…
— У тебя… у тебя есть подружка?
— Нет. Послушай… — Тут звонит телефон. Я не обращаю внимания. — Послушай… — повторяю я, и снова звонит телефон. Индикатор сообщений горит с тех пор, как я зашел в спальню. Еще звонок. — Не забыть бы, что имел в виду, — говорю я и снимаю трубку.
— Вот дерьмо, он дома! Рубио, где ты шлялся, черт тебя побери!
Гленда.
— Гленда, это не может подождать? Я… занят.
— Так ты сначала просишь меня о долбаной помощи, а потом охренительно занят, чтобы услышать, что я нарыла, так? Я намеки понимаю…
— Подожди! Подожди — ты что-то нашла?
— Нет, раз так, ничего. — Ну вот, надулась теперь.
Сара вьется на простынях, тянется к моим рукам, тащит меня к себе.
— Оставь этот телефон, — обольстительно воркует она. — Потом им позвонишь.
Блеск, теперь двух дамочек успокаивать. Саре я показываю палец — одну секундочку, умоляю, одну секундочку — и отступаю в затемненный угол спальни.
— Глен, прости меня. Тут просто… черт знает что творилось. Но все, что ты раздобыла, я выслушаю с радостью.
— Только не по телефону. Нам нужно встретиться, Винсент.
— Парень, который говорил мне это последним, уже сыграл в ящик.
— Что?
— Потом расскажу. Встречаемся прямо сейчас? Ты не можешь хоть в общих чертах объяснить?
Гленда колеблется, но ответ ее тверд:
— Лучше не стоит. Можешь подвалить в «Червоточину»?
— Сейчас?
— Сейчас. Сам поймешь, как это важно для тебя.
— Да, да, конечно. Дай мне двадцать минут. И еще, Глен — будь осторожна.
— Как всегда.
Я поворачиваюсь к Саре, прокручивая в голове извинения и причины, по которым я вынужден покинуть ее в столь решающий момент наших… отношений. Но услышав ровное дыхание с легким посапываньем, понимаю, что объяснения можно отложить на следующий раз. Сара Арчер отключилась, одной рукой продолжая сжимать мою штанину.
— Прости, — шепчу я. — Я так сожалею.
Ее кожа блестит в тусклом отблеске горящей в гостиной люстры, и столь чиста и непорочна эта бледная матовая поверхность, что заслуживает прощального поцелуя. Когда я наклоняюсь к ее щеке, Сара приоткрывает глаза и смотрит на меня с нарастающим изумлением. Она поднимает ладонь и гладит мое лицо, и тепло ее прикосновений доходит до самого сердца. Она говорит:
— Ты… ты похож на того, кого я знала когда-то. Давным-давно.
— Кто же это? — шепчу я.
Но Сара уже спит.
В канун Дня всех святых бар динов на задах «Червоточины» выглядит совершенно обычно: травка, шум, пьяные крики. Но того бедлама, что творится в передней части, где собираются млекопитающие, мне видеть еще не доводилось. Все здесь забито грязными обезьянами, наряженными в карнавальные костюмы той или иной степени идиотизма. Сквозь плотные ряды шмелей и нинзя, персонажей комиксов и французских камеристок я продираюсь к потайному ходу за туалетами.
Гленда ждет меня за дальним столом, и, направляясь к ней, я мимоходом обнюхиваю помещение на предмет знакомых запахов. Все чисто — по крайней мере в отношении попадавшихся на моем пути наемных убийц. Если же кто-то послал новых динов, чтобы меня укокошить, то с этим я мало что могу поделать. Я подхватываю свободный стул и заказываю чай со льдом.
— Без мяты, — говорю я официантке.
Озадаченный взгляд Гленды:
— Без мяты? Ты же любишь мяту.
Я показываю на скрепленную тремя кольцами папку, что лежит у нее под рукой.
— Что ты для меня нарыла?
— Это дерьмо было скрыто, причем основательно.
— Стерто?
— Думаю, да. Но тот, кто уничтожал данные, либо торопился, либо забыл о временных файлах. Я использовала восстановитель, чтобы вытащить их, и большая часть этой дряни оказалась в порядке. — Гленда просто чудо по части компьютера, во всяком случае по сравнению со мной. У меня дома, в ожидании, когда его затребует банк, пылится компьютер Эрни. С тех пор как Эрни не стало, компьютер использовался только в качестве подставки для грязной посуды, так что пусть забирают, коль угодно.
— Покажи, что у нас есть.
Первые несколько листков — это рукописные заметки, которые Эрни вел во время бесед, отпечатанные жирными темными чернилами.
— Он просто сканировал их, — объясняет Гленда. — У нас в «Джей amp; Ти» принято иначе: мы используем ту говенную программу, конвертирующую в текст наши записи от руки, но так как программа не знала его почерк, она оставила все, как было.
У меня ком в горле застревает, когда я смотрю на петли, изгибы и закорючки, оставленные рукой Эрни. Почерк у него был просто ужасающий, так что нередко он заручался моей помощью в расшифровке самых неразборчивых фрагментов своих каракулей. Будто бы он сидит сейчас рядом со мной, протягивая только что исчерканный блокнот, и просит: «Винни, тут написано: свидетель утверждает, что обнял жертву, или свидетель утверждает, что обманул жертву?»
— Насколько я смогла разобрать его дерьмовый почерк, он опрашивал тот же народ, что и ты: миссис Макбрайд, человечью певичку из ночного клуба, несколько служащих, того же коронера. Можешь проверить, есть ли несовпадения с твоими заметками.
— Обязательно. Что еще?
— Кое-какой обычный материал, записи расходов, расписания, какие-то каракули, которые я не смогла разобрать, список встреч…
— Дай-ка мне… этот список.
Гленда роется в распечатках и протягивает три листка, будто бы скопированные из карманного ежедневника или чего-то в этом роде. Сверху типографским способом напечатаны даты (в данном случае это девятое, десятое и одиннадцатое января). Нижняя часть разделена на получасовые промежутки с местом для записей. Страницы в основном пусты, но несколько встреч обозначено.
Девятого января, например, он встречался с Джудит Макбрайд и четырьмя высшими администраторами «Макбрайд корпорейшн». Десятого фигурируют Валлардо и Сара, а также несколько имен, мне ни о чем не говорящих. Но одиннадцатого, в день, когда он был убит скрывшимся с места происшествия таксомотором в каком-то богом забытом переулке, в десять часов утра, всего за несколько часов до того, как голова его вдребезги разбилась об асфальт, у Эрни состоялась встреча с доктором Кевином Наделем. А всего через три дня после этого, когда я, обуреваемый пьяной яростью, прилетел в Нью-Йорк и ворвался в морг, чтобы увидеть своего партнера и лучшего друга, а также коронера, столь явно подделавшего заключение о вскрытии, оказалось, что Надель пребывает в двухмесячном отпуске на Багамах, полностью отрезанный от внешнего мира.
Маленькая плотная запись примостилась в уголке места для десятичасовой встречи, слишком крошечная и неразборчивая, чтобы прочитать ее невооруженным глазом.
— Что за стекла у тебя в очках? — спрашиваю я Гленду.
— Бифокальные.
— Сойдет.
Гленда снимает очки, и я направляю на закорючки маленькую линзу в нижней части стекла. Они становятся больше, оставаясь такими же неряшливыми, но если найти правильный угол зрения и напрячь глазные мускулы, можно разобрать: «забратьснимки».
— Забрать снимки.
Я поднимаю глаза на Гленду, и она протягивает мне лист с черно-белой распечаткой набора фотографий.
— Может, он это имел в виду.
Фотографии с места убийства Макбрайда.
Истинные фотографии с места преступления. Никаких аккуратных пулевых отверстий с кровью, в умеренных количествах аккуратно разбрызганной по полу, — никакого красивого, чистого, здорового убийства, насколько это возможно при множественных пулевых ранениях.
Нет, все совершенно иначе. Кровь здесь повсюду, словно ацетатным брезентом накрыла она стены, мебель, ковры; под темными разливами я различаю смутные очертания Макбрайда, истерзанного почти до неузнаваемости, бесформенной грудой, без малейшего следа былого аристократизма лежащего у дивана в углу комнаты. Я вижу следы от зубов, следы от когтей, следы от ударов хвостом и понимаю, что все рассказанное Джудит Макбрайд и доктором Наделем просто наглая ложь.
Теперь у меня есть доказательство: Раймонд Макбрайд был убит динозавром.
— Все это было подделано, — объясняю я Гленде.
— Ты видел что-то другое?
— У коронера. Он показал мне одну из этих фотографий, но только почти без крови, и раны там были… подчищены, я полагаю. Отретушированы так, что стали походить на многочисленные пулевые ранения, от которых, по словам Джудит, и погиб ее муж. А док утверждал, что в Макбрайда стреляли из оружия пяти различных калибров…
— …что и объясняет различные размеры ранений, — закончила Гленда.
— Черт возьми.
— Черт возьми.
— Кто-то очень постарался, чтобы изобразить, будто все это дело рук человеческих. И я готов поспорить, что Эрни шел по следу, когда его прикончили.
Официантка приносит мой чай со льдом, и я осушаю его одним глотком. Гленда, беспокойно озираясь, придвигает свой стул поближе ко мне:
— Я могу сжечь их. Ты ведь это понимаешь? Мы просто отойдем в сторонку, выльем на них немножко бензина из зажигалки и подожжем. Если ты остаешься в деле, я тоже остаюсь, но хочу, чтобы ты знал: мы можем отступить и тогда все закончится.
Я не тороплюсь с ответом. Я хочу быть понятым:
— Я видел, как команда из двух динов-головорезов убила Наделя. Они же чуть не убили меня самого. До этого в глухом переулке на меня напало и едва не прикончило некое чудище, но прежде всего погиб мой партнер, погиб в результате несчастного случая, который никак не мог быть случайным. Меня сбивали с толку, обманывали, потешались надо мной, я лишился работы, друзей, всей былой жизни. Меня оболгали и выставили на посмешище. Честно говоря, ты права — пора мне забыть об этом деле. Лучше всего сейчас развести костерок с шашлычками где-нибудь в укромном уголке, а потом улететь мне первым же рейсом на Галапагосские острова, отыскать там подходящее зелье и нажеваться до полной отключки. У меня есть все основания удалиться, и это было бы самым разумным решением в моей жизни. Но, как говаривал Эрни: самый безмозглый сукин сын всегда оказывается в конце пищевой цепочки, когда вокруг все уже рушат метеоры. И на сей раз этим безмозглым сукиным сыном собираюсь оказаться я.
Пока я вещаю, на лице Гленды появляется улыбка.
— Винсент Рубио, — говорит она, — рада снова видеть тебя.
Недорого стоит развязать рот привратникам, особенно если те недолюбливают обитателей дома. Чет, парень, работающий в вечернюю смену по домашнему адресу Джудит Макбрайд в Верхнем Ист-Сайд, с удовольствием рассказывает мне, где отыскать миссис, сразу после того, как пятерка находит дорогу в его карман.
— Она на благотворительном балу в «Четырех временах года», милосердная наша, — сообщает привратник, пряча за улыбкой неприязнь к Макбрайд. А затем, все с той же раздраженной ухмылкой добавляет: — Да эта сучка ни хрена не поймет в милосердии, хоть ей в глотку его затолкай.
Я покидаю Чета, возвращаюсь в такси и прошу шофера побыстрее отчаливать.
«Четыре времени года» — отель весьма элегантный, если вам по душе такого рода заведения. Лично я — человек «Плазы». Мы с Глендой, одетые слишком скромно и для отеля, и для праздника, бродим по роскошным коридорам в поисках нужного зала. В конце концов мы сдаемся и обращаемся за помощью к консьержу, ни дружелюбием, ни обходительностью не сравнимому с Альфонсом, хоть он и направляет нас в нужное место.
«Маскарад для детей» — возвещает огромное полотнище, гордо реющее над входом. За величественными золочеными двойными дверями в четырнадцать футов высотой я слышу громко и чисто свингующий в бесшабашном трехчетвертном такте оркестр: барабаны, трубы, тромбоны. В коридоре эхом отдается приглушенный голос, напевающий о девяноста девяти женщинах, которых он любил на протяжении своей жизни.
— Приотстань, когда мы войдем, — говорю я. — Я поговорю с Джудит, а ты…
— А я сопру какой-нибудь жратвы.
Я хватаюсь за ручку одной створки, Гленда за ручку другой. Тянем.
И на нас ударной волной обрушивается звук; музыкальный вихрь подхватывает нас и отбрасывает в распахнутый дверной проем. Оркестр, толпа, невероятный шум на мгновение спутывают мои мысли, и я способен только пялиться на все это. Три сотни, четыре сотни, пять, тысяча? Сколько здесь смешалось существ? Сколько бы ни было, немалую их часть составляют дины, ибо когда спадает волна звуков, меня заливает вторая — ароматическая, и, наряду с запахами пота и алкоголя, я различаю ароматы сосен и утра и всевозможных трав. Гленда приходит в себя и бредет по залу в поисках закусок. Я направляюсь в другую сторону, оглядывая кутил и пытаясь засечь любые знакомые черты, запахи или звуки.
Костюмы здесь поинтересней, чем в «Червоточине» — у этого народа есть бабки на всю эту канитель, — я просто диву даюсь, до чего замысловаты и мастерски сшиты некоторые из одеяний. Женщина, чье дыхание настолько сдобрено ромом, что я чую его за тридцать ярдов, приближается ко мне вихляющей походкой и утонченно рыгает прямо в лицо. Она наряжена чем-то вроде большого письменного стола с двумя ящиками в районе живота и столешницей под самым подбородком, которую она поддерживает руками. Ко дну одного из ящиков приклеена Библия, а к столешнице очки.
— Угадай, кто я! — вопит она мне в самое ухо.
— Я не знаю.
— Что? — взвизгивает женщина.
Я повышаю голос:
— Я сказал, что не знаю!
— Я — роман на одну ночь! Понял? Роман — книга в гостиничной тумбочке! Роман — любовь на одну ночь! Я — роман на одну ночь!
Если ее отпихнуть, она грохнется и поднимет шум, поэтому я просто извиняюсь и в просвет между двумя пончиками ввинчиваюсь в толпу. Окружающие носороги бодают меня в бок, и я кручусь в поисках лазейки. Но тут же попадаю в общество инопланетян с черными глазищами, застывшими и угрожающими. Они тянут ко мне длинные тонкие руки со стаканами джин-тоника. С другой стороны — пререкаются, кувыркаются, валятся на пол Эбот и Костелло; Никсон, жалко и высокопарно убеждающий Эйба Линкольна в своей честности; свинья-копилка, набитая долларами…
И Карнотавр. Настоящий, истинный, неподдельный Карнотавр собственной персоной. Весь остальной зал меркнет, будто проваливаясь в некую визуальную пропасть, ибо все огни поворачиваются и упираются в дина, болтающего в отдалении с Мэрилин Монро. Моя первая мысль, что в угаре Хэллоуина кто-то забыл натянуть оболочку, подобно тому как дети, облаченные в человеческую кожу, порой забывают об одежде и голыми выбегают на улицу, тряся на ветру человечьим срамом.
Мои ноги сами собой пересекают зал, и, оказавшись в трех футах от дина, я чувствую его запах — запах апельсинов, запах хлора — ее запах — запах Джудит Макбрайд. Необлаченной и непринужденно болтающей, как будто так в этом мире и положено. Я вполне способен понять непреодолимое влечение, всепоглощающую необходимость освободиться от корсетов, зажимов и ремешков, но не здесь, не сейчас, не перед млекопитающими. Нимало не задумываясь о приличиях и последствиях, я кидаюсь к Джудит и хватаю ее за локоть мускулистой конечности Карнотавра.
— Она сейчас вернется, — объясняю я изумленной Мэрилин, которая, при ближайшем рассмотрении, скорее Марвин, и тащу Джудит в укромный угол, где можно высказать ей все без обиняков. — Что, черт возьми, вы себе позволяете, появляясь в таком виде? Вы что, не в своем уме?
Растерянная Джудит отвечает:
— Кажется, на этот раз, мистер Рубио, придется вас вышвырнуть. — Она поднимает руку — переднюю лапу — в сторону невидимого отсюда охранника, но я на полпути перехватываю ее конечность, сжав пальцы своим кунфуистским захватом.
— Вы не можете… это… это нарушение из нарушений… невероятное… выйти без облачения…
— Сегодня Хэллоуин.
— Плевать на праздник, вы не имеете права рисковать безопасностью только потому, что некоторые млекопитающие строят из себя идиотов.
— Уверяю вас, я ничем не рискую.
— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду…
— Но вы не слушаете меня. Это Хэллоуин. Это — просто — костюм. Костюм динозавра. Не более того.
Разжав пальцы, я отпускаю когтистую лапу.
— Этого не может быть. Рот… он движется, когда вы говорите. Все в точности, как… зубы… язык…
Джудит смеется, и костюм Карнотавра покачивается вверх-вниз:
— Я потратила на этот костюм больше, чем вы, возможно, на все свое жилище, мистер Рубио. Надеюсь, вышло реалистично. А что до его возможностей… ну, вам лучше знать.
— Так вы… нарядились?
— Я вас уверяю… я клянусь вам… что надетое на мне — просто костюм динозавра.
Я понижаю голос, хотя здесь и сейчас никто ничему бы не удивился, даже подслушай он ненароком:
— Так вы, выходит, дин, облачившийся человеком, облачившимся дином.
— Что-то вроде этого, — кивает она и в доказательство осторожно отгибает шкуру на поясе, где теперь я замечаю шов. Действительно, там видна бледная плоть «натурального» цвета человеческой оболочки миссис Макбрайд.
— Хороший костюм, — выдавливаю я из себя.
Однако в результате она смеется, а смех ее куда лучше, чем вопль телохранителям швырнуть меня в чашу с пуншем.
— Потанцуем? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, направляется к танцплощадке.
Исполняют фокстрот, и я стараюсь вспомнить движения танца.
— Почту за честь и надеюсь, вы сможете простить меня. — Болтовня за танцем может оказаться превосходным вступлением к последующим моим вопросам.
Все так и происходит: беседуя о погоде, о городе, о безумии этого праздника, мы с Джудит медленно-медленно-быстро-быстро кружим по площадке, и с каждым проходом и поворотом я все больше беру инициативу в свои руки. Она и сама танцует превосходно, чуть напряженно, но на редкость изящно следуя моим движениям. Вскоре я начинаю говорить, не отсчитывая про себя такты, и мы увлекаемся легкомысленной болтовней.
— Вы покончили с вашими изысканиями? — спрашивает она.
— И да, и нет.
— Мне кажется, вы здесь появились потому, что обнаружили нечто совершенно неожиданное. Так вы, сыщики, говорите обычно? Нечто совершенно неожиданное?
— Случается.
— И теперь вы хотите меня о чем-то спросить.
— При первом удобном случае.
— Что ж, мы, похоже, исчерпали темы для светской беседы, так почему бы не перейти к делу. Полагаю, вы уже успели поговорить с этой женщиной, Арчер.
— Да.
— А с остальными из гарема Раймонда?
— Гарема?
— Шокированы? Не стоит.
Я уже выяснил, что Джудит знала о романе мужа с Сарой — это мне открылось сегодня за ужином, — но во сколько же еще интрижек Раймонда она была посвящена?
— Так вам было известно о его увлечениях? — Мы обходим более медленную пару.
— Не сразу, нет. Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, но совсем немного. Раймонд был выдающимся человеком, но по части сердечных дел мой супруг давным-давно пережил гарантийный срок. Начал он вполне сдержанно, — продолжает Джудит, — девица из офиса, я полагаю. И какое-то время это казалось мне довольно милым. Знаете, взял под крыло юное создание и ведет сквозь лабиринт корпоративного бытия.
— А потом? — Всегда есть это «потом».
— А потом он начал ее трахать. — Оркестр играет в нарастающем темпе, и мы, соответственно, движемся все быстрее.
— И что сделали вы?
— Единственное, что могла: жила с этим. В этом нет ничего необычного.
— В чем?
— В неверности. У меня нет ни единой подруги, чей муж не ходил бы налево у нее за спиной. — Так, теперь оказывается, что мне нужно остерегаться целого кружка кройки и шитья. — Но не то чтобы мы выходили от этого из себя. Во всяком случае, публично.
— Наносите ответный удар тогда, когда они не смотрят?
— Наносим ответный удар туда, куда они не смотрят. В высшем обществе лучшая месть всегда — деньги. Так что в качестве возмещения мы покупаем вещи. Меха, драгоценности, особняки… У одной моей подруги муж был такой рецидивист, что ей пришлось приобрести маленькую чартерную авиакомпанию и довести ее до обвала — в ряде случаев совершенно буквально, — только чтобы привлечь его внимание.
— Сработало?
— На год. Затем он принялся за старое, а она занялась пассажирскими поездами.
— Но вы ничего такого не предпринимали, так? В этой компании вы были примерной девочкой.
— Верьте или нет, но все было именно так. Во всяком случае, какое-то время. Я не падала духом и принимала Раймонда таким, какой он есть. Разумеется, первые его интрижки были… нормальными. Естественными. Он еще не… сменил ориентацию.
— А когда он пустился во все тяжкие?
— Три года назад, может, четыре. Я не помню.
— Сара Арчер была первой?
Отрывистый смешок Джудит звучит вовсе не весело:
— Нет, если вы имеете в виду, что она была его первым межродовым увлечением. Пять, десять, двадцать девиц еще до нее, и все одинаковые, все длинноногие, косматые, красивые и тупые. Поверите ли, что иные из них звонили домой — ко мне домой — и оставляли для него сообщения? Однако если вы спрашиваете, была ли Сара Арчер первой, кто действительно овладел моим мужем, заявил на него права как на свою собственность, таскался за ним как баржа за буксиром, тогда да, можно сказать, что она была первой.
— И вас это стало раздражать.
— Нет, — покачала головой Джудит. — Я начала беспокоиться задолго до этого. Был период, когда он проводил в моей постели не более двух ночей в месяц. И поскольку у нас с Раймондом не было… отношений к тому времени, — с трудом подбирает она слова, — по ночам их заменила пустота. Когда вы спите всю жизнь с кем-нибудь рядом, трудно привыкнуть, что рядом никого. Кажется, именно тогда я и решила, что с меня хватит. Деньги не вопрос — они его не беспокоили. И в спальне я дотянуться до него не могла, в прямом смысле. Так что я отомстила ему единственным способом, который смогла придумать: я завела роман.
— С Донованом Берком, — уточняю я.
Это не выводит Джудит из равновесия, насколько бы мне хотелось, но лиха беда начало. По крайней мере, она чуть сбивается с такта, так что мне приходится развернуться к ней и поворотом под рукой скрыть ее неловкое движение.
— Вы это знаете.
— Подозревал с самого начала. — Сказанное Сарой за ужином только подтвердило мою догадку, но я предпочитаю не посвящать Джудит во все детали. — Измена в наказание за измену. Прямо-таки око за око с вашей стороны.
— Вы осуждаете меня, мистер Рубио?
— Я не сужу о том, чего не понимаю.
Джудит криво улыбается и говорит:
— Все было не так, как выглядит.
— Это всегда не так.
— Понимаете, моя связь с Донованом началась не просто в отместку. Скорее, чтобы избавиться от одиночества. Раймонд стал далек от меня, а ходить по магазинам надоело. Донован оказался тем, в чем я нуждалась.
— В постели?
— В постели, в доме, в парке, в театре, везде и всегда. Дружба больше, чем секс, мистер Рубио.
— И этот вот роман с Донованом Берком… он случился после исчезновения Джейси, так я понимаю?
Гробовое молчание моей партнерши по танцам, эффектная пауза.
— То есть вы вступили в связь с Донованом, когда он еще был обручен с Джейси Холден?
Кроткий ответ, словно мышка пискнула, первое кроткое слово, услышанное мною из уст Джудит Макбрайд:
— Да.
Мне не хочется становиться частью Великого Духовного Единства, если туда когда-нибудь добавится коллективная душа семейства Макбрайд; потребуется немалая часть вечности, чтобы утрясти все их дерьмо. — Вчера в вашем кабинете вы утверждали, что вам нравилась Джейси Холден.
— Да, это так.
— Вы называли ее прелестной девушкой, если мне не изменяет память.
— Верно.
— Так почему вы решили нанести ей удар в спину? — Терпеть не могу бесцеремонность, но мне явно не по нраву все эти прелюбодеяния. Не может, что ли, народ сдерживать страсти? Конечно, два часа назад я и сам был готов сыграть в чародея-любителя, сорвать скатерть из-под нашей греческой еды и в порыве страсти швырнуть Сару на голые доски, но то было два часа назад, а с тех пор я вполне владею собой.
— Джейси тоже не святая была, — говорит Джудит. — У нее имелись свои недостатки.
Если не считать ее склонности к хорошо организованным исчезновениям и плохо организованным похищениям, она кажется мне довольно симпатичной.
— У них появились проблемы, прежде чем вы стали встречаться?
— Нет, насколько я знаю.
— Кто из вас первый начал ухаживать?
— Это было обоюдное влечение.
— Кто из вас начал первый? — настаиваю я, чувствуя себя отцом, желающим выяснить, кто из детей разбил вазу в гостиной.
— Я, — признает наконец Джудит.
— Вы соблазнили его?
— Называйте этот так, если хотите.
— Почему Донован? Почему не кто-нибудь, еще не связанный обязательствами?
Теперь Джудит отводит глаза. Положив морду Карнотавра мне на плечо, она устремляет взгляд куда-то в сторону дирижера.
— Донован и Раймонд… они были так близки.
— Так вот почему вы выбрали его — из-за дружбы с вашим мужем?
— Да. Хочу, чтобы было ясно, у меня не было намерения причинить боль Раймонду. Но узнай он вдруг об этом романе… почему бы немного не пострадать. Я выбрала его доверенное лицо, чтобы он почувствовал себя преданным, как чувствовала себя я сама. То было деловое решение — во всех отношениях.
— Я полагал, что Донован работал в «Пангее» под вашим руководством. И был не особенно связан с вашим мужем.
— Профессионально, да. Донован был менеджером увеселительного заведения, а Раймонд лично этим не занимался. Но какое-то время они были приятелями. Дружками по гольфу. Давно, когда мы только-только перебрались в Нью-Йорк.
— Около пятнадцати лет назад?
— Вот именно.
— А где вы жили до этого?
— В Канзасе. Ах, прошу вас, то была такая тоска. Не хочу говорить об этом.
Ладно. Я тоже не хочу говорить о Канзасе.
— Джейси вас уличила?
— Знаете, — размышляет Джудит, — одно время я думала, что нам удивительно ловко удается держать ее в неведении.
— Но оказалось, что это не так.
Она качает головой:
— Нет. Ничего нам не удалось. Теперь-то я знаю.
— Вот как? И откуда же?
— Просто знаю. А через две недели она пропала.
— А еще через несколько месяцев…
— Я уволила Донована, — закончила Джудит.
— Очень мило с вашей стороны. Донован, надо полагать, был на седьмом небе от счастья. Ни женщины, ни работы, незачем жить дальше.
— Вы не понимаете. Без Джейси он помрачнел и замкнулся в себе. Забросил клуб, бумаги в беспорядке. Он… он стал…
— Бесполезен?
Ответа я не получаю. Фокстрот подходит к концу, но оркестр не дает нам передышки. Начинается зажигательное танго, и я тут же встаю по стойке «смирно» — спина прямая, как шомпол, колени чуть согнуты, рука обвивает талию Джудит-Карнотавра.
— Танцуете танго? — спрашиваю я, и она отвечает без слов, идеально прогнувшись в моих руках. На площадку выходит множество пар, и хотя в результате получается изрядная толпа, мы с миссис Макбрайд здесь Джинджер и Фред, кружащиеся и топающие именно там и когда это нужно.
— Вы хорошо двигаетесь, — говорит Джудит.
— Зачем вы сказали, что ваш муж был убит огнестрельным оружием?
— Потому что так оно и было. — Два-три — прогнулись!
— Повторяю вопрос…
Освободив руки, она толкает меня в грудь, будто пытаясь уйти. Но я крепко держу ее за талию, так что никуда ей не деться. Я заставляю ее продолжить танец.
— Думаете, вы все поняли, — ухмыляется она, — но это вовсе не так. Вы понятия ни о чем не имеете.
— Может, вы сможете мне помочь. Начав, к примеру, с того, зачем вы солгали.
— Я не лгала. Я покажу вам снимки с места преступления, мистер Рубио, так что вы сами увидите пулевые отверстия и убедитесь…
— Я видел снимки с места преступления, — говорю я, и это заставляет ее замолкнуть. — Причем настоящие.
— Я не знаю, что вы имеете в виду.
— Неотретушированные. Оригиналы, — сурово шепчу я прямо в ухо костюма на ее костюме. — Те, на которых ваш муж чуть ли не пополам разодран когтями, со следами зубов по всему телу…
Опустив руки, она прекращает танец. Ее охватывает дрожь:
— Мы можем поговорить об этом в другом месте?
— С превеликим удовольствием.
Я увожу миссис Макбрайд с танцевальной площадки, причем наши старания вознаграждаются заслуженными аплодисментами. В конце концов я нахожу дверь, откуда можно попасть во дворик с фонтаном, парой деревьев и скамейкой. За второй, звуконепроницаемой дверью остаются звуки танго. С тяжелым вздохом Джудит садится на скамейку и стягивает верхнюю часть костюма Карнотавра, являя осенней прохладе голову и туловище. Теперь передо мной человек с толстыми зелеными ногами и хвостом, похожий на пьяного дина, который не с того конца принялся натягивать оболочку.
— У вас остались те сигареты? — спрашивает Джудит. Я кидаю всю пачку, и она прикуривает. Дым вьется у ее головы; она глубоко затягивается.
— Зачем вы подделали фотографии? Зачем заставили лгать Наделя?
— Я не подделывала. Я попросила кое-кого.
— Кого?
Она бормочет имя.
— Кого? — стою я у нее над душой. — Я не слышу.
— Валлардо. Я попросила обо всем позаботиться доктора Валлардо.
Теперь все встает на свои места — вот кто переводил деньги на счет Наделя. Не могу поверить, что все сошлось так быстро.
— Теперь я могу вас арестовать. Не официально. Однако я могу выслушать ваше признание и убедиться, что копы обойдутся с вами, как подобает.
Она снова встает и начинает мерить шагами дворик.
— Признание? В чем же это мне признаваться?
— Убийство мужа — это все-таки преступление, миссис Макбрайд.
— Я не делала этого! — Я чуть не обжегся, так горячо ее возмущение.
— Прекрасно, так у вас… и алиби имеется?
— Тоже мне сыщик, вы бы в полиции поинтересовались. Я была первой, к кому они пришли. И разумеется, у меня есть алиби. В тот вечер я вела благотворительное мероприятие на глазах у двух сотен приглашенных. Большинство из них сегодня здесь — хотите, приведу кого-нибудь, чтобы вы и их могли обвинить в убийстве?
Снова неразбериха. Все идет совсем не так, как предполагалось.
— Но зачем вам понадобилось покрывать все это?…
Джудит вздыхает и тяжело опускается на скамейку.
— Деньги. Вечно одно и то же.
— Пожалуйста, поконкретнее.
— Я вернулась с благотворительного вечера и обнаружила его. На полу, мертвого, все как я вам рассказывала. И я увидела раны, укусы, рубцы. И поняла, что если об этом станет известно, Совет обратит на нас самое пристальное внимание.
Кажется, начинаю понимать:
— Убийство дином другого дина…
— …всегда влечет за собой обязательное расследование Советом. А им только дай предлог, всю кровь высосут, вы же знаете, как действуют эти штрафные санкции. Я не знаю, кто убил моего мужа, мистер Рубио, но не исключено, что они вместе занимались… недозволенными делишками. Делишками, за которые пришлось бы отвечать всем его состоянием. И вот, чтобы избежать какого-либо официального расследования Советом…
— …вы сговорились с Валлардо и Наделем, чтобы фотографии и результаты вскрытия указывали на то, что в смерти повинен человек. Нет дина-убийцы, нет расследования, нет штрафов.
— Теперь вы все знаете. Что, неужели так ужасно желание сохранить свои средства?
Я качаю головой:
— А как быть с Эрни? Почему здесь вы солгали?
— Кто это?
— Мой партнер. Тот, кто приходил к вам…
Она отмахивается, случайно задев меня при этом:
— Снова это. На этот раз я действительно не понимаю, о чем вы говорите. Вы обнаружили еще какие-нибудь основания для обвинений? — Джудит протягивает руки, будто бы для наручников, но я злобно отталкиваю их, прежде всего потому, что она права. У меня нет никаких доказательств того, что она замешана в смерти Эрни, и недостаток информации просто бесит меня.
— Надель мертв, — рявкаю я.
— Это мне известно.
— Откуда?
— Эмиль… доктор Валлардо узнал об этом сегодня вечером и тут же позвонил мне. Насколько я поняла, Наделя обнаружили в виде чернокожей женщины в Центральном парке. Вот бедолага.
— Я был там. Его убили — заказное убийство.
— Вы и в этом меня обвиняете?
— Я никого не обвиняю…
— Очень жаль, что вам кажется, будто я ответственна за все убийства на Манхэттене, но уверяю вас, что не менее вашего переживаю из-за всего этого. Если вы выглянете за дверь, то увидите двух моих телохранителей, готовых ворваться сюда по первому зову. — Я бросаю взгляд на закрытую дверь, однако решаю поверить ей на слово. — Я готова к неожиданностям, мистер Рубио. А вы?
И в тот же момент с театральным эффектом распахиваются двери, и я вижу Гленду, зажатую между двумя здоровенными телохранителями, которые вчера утром приветствовали меня в офисе Джудит. Гленда извивается, пинается, визжит: «…отстаньте, суки… пасть порву…», одним словом, старается нанести как можно больше ущерба и голосом, и ногами.
— Ваша знакомая? — интересуется Джудит, и я скромно киваю. — Отпустите ее, — бросает она телохранителям, и те грубо швыряют Гленду во дворик. Я пытаюсь не пустить ее вслед за обидчиками в танцевальный зал, но не так-то просто удержать сто пятьдесят фунтов рассвирепевшего Хадрозавра. Наконец она успокаивается, и я отпускаю ее.
— Притащила тебе пару сосисок, — говорит Гленда и вываливает мне в руки гору закусок. — Не пора ли нам сваливать? Кажется, буфетчик мной недоволен.
— Думаю, мы почти закончили. — Я поворачиваюсь к Джудит: — Если только вы не хотите еще что-нибудь мне сообщить.
— Нет, если только вы не хотите еще в чем-нибудь меня обвинить.
— Пока нет. Благодарю вас. Но на вашем месте я бы не уезжал из города.
Кажется, это ее забавляет.
— Я не привыкла подчиняться приказам.
— А я и не предлагаю.
Я запихиваю в рот сосиску и принимаюсь жевать, обжигая нёбо. Я собирался выдать напоследок еще несколько залпов в сторону миссис Макбрайд, но если сейчас заговорю, то могу угодить в нее сосиской, а от этого никому лучше не станет.
Крепко взяв Гленду за руку, я вывожу ее из садика, через танцевальный зал, мимо толпы подвыпивших гуляк к ближайшей станции метро. В обмен на жетоны я отдаю кассиру последний трояк из бумажника, и мы направляемся к поезду, следующему в южном направлении.
Гленда вернулась в свою квартиру, а я в львиное логово. Я стою у дверей президентских апартаментов с магнитной картой-ключом в руках, готовый вставить ее в замок. Там, внутри, Сара, может спит, а может, не спит, и все запасы силы воли, которые я ухитрился наскрести в метро, вполне могут улетучиться через какую-нибудь незаделанную щель. Со всех сторон меня окружает народ, желающий моей смерти, в кармане пусто, никаких перспектив на горизонте, но именно в ближайшие пять минут выяснится, спасен я или погиб. Я сую карту в щель.
Войдя в номер, я сразу замечаю, что храпа не слышно, а в спальне горит свет. Сара уже не спит. Я тут же сам с собой договариваюсь: если Сара читает, смотрит телевизор или просто там околачивается, я заказываю ей кофе, выклянчиваю у портье несколько баксов, отправляю ее домой на такси, и никакой ерунды. А вот если я войду в спальню и обнаружу ее гибкое податливое тело под одеялами — на одеялах — среди одеял — нагое и ждущее моего возвращения, тогда я захлопну ставни перед остатками добропорядочности и отдамся во власть первичных инстинктов, продолжающих руководить моим телом, когда я головой вперед кидаюсь в сладостную пропасть греха.
На подушке записка. И никакой Сары.
Записка гласит: «Дорогой Винсент, прости, что заставила тебя сожалеть. Пожалуйста, вспоминай меня с нежностью. Сара».
Прижав записку к груди, я падаю на кровать и считаю плитки на потолке. Этой ночью мне не заснуть.
