Лежа лицом вниз на поверхности теплой, как кровь, воды, Кафирр видел: у него на глазах безобидное животное превращалось в плотоядное чудище. Еще мгновение назад плавал себе простой донный падальщик, а теперь тело рыбины, насыщаясь соленой водой, раздавалось и вытягивалось. Хвост заострился, превратившись в жесткую, как ножевая сталь, лопасть, челюсти изменили форму, зубы обнажились в злобном хищном оскале. На спину животного наползли темные тени, брюхо же его покрылось трупной белизной. Такое сочетание цветов подражало защитному — в два тона — окрасу, который предпочитали глубоководные хищники. Быстрее забили псевдоконечности, медлительность, обычная для падальщика, сменилась резкими, решительными рывками. Мелкие, жадные до добычи зубы готовы были рвать в клочки все, что ни попадется на пути.

Увидев такой спектакль в исполнении подражалы впервые, Кафирр когда-то так перепугался, что пробкой вылетел из воды. Да еще больше сотни часов трясся от страха на суше. Только голод пересилил тот страх: кто из подросших детей не ныряет, тот не ест. Теперь же, проведя бессчетные тысячи часов под водой, Кафирр чуть ли не радовался этим внезапным превращениям. Существа безвредные, подражалы умели подделываться под дюжину разных хищников, чтобы самим не попасться в зубы крупным и отпугнуть тех, что поменьше. Наблюдая за подражалой, Кафирр мог определить, какие настоящие хищники ищут поживы в гротах поблизости. Собственно, ни подражалы, ни плотоядные» которых они имитировали, на самом деле рыбами не являлись. Это были хитрые, коварные теплокровные морские животные, передвигавшиеся в воде при помощи похожих на плавники псевдоконечностей. Кафирр понятия не имел, что имена, которыми он называл обитателей моря, были неправильными: он ведь не ихтиолог, а просто дитя Земли, заброшенное на дальний берег, вот и употреблял слова материнского мира, которого сам никогда не видел.

Любой новый запах, едва заметное колебание воды — и сразу подражала начинала меняться. Эта вот услышала или почуяла поднимающегося снизу глубинного дьявола. Глубинные дьяволы никогда не едят себе подобных, так что хорошая маскировка становилась для подражалы надежной защитой.

У Кафирра не было ни защиты, ни маскировки, однако юноша был предупрежден. Погружаться следовало быстро и с делами покончить раньше, чем пожалует настоящий глубинный дьявол. Сильно работая ногами в ластах, ныряльщик резко устремился вниз по прямой к ближайшему гроту. В подводную пещеру, наполненную зловещими тенями, вел проем между корнями, словно отороченный бахромой. Работать быстро — не значило работать по-дурацки. Корни повсюду вокруг были увешаны пуфками — существами похуже глубинного дьявола. Шарами пуфок был забит весь грот, своими пестрыми красно-оранжевыми и желтыми иглами они предостерегали всех хищников: держитесь подальше. Пуфок если кто и ел, то изредка. Кафирр раз видел, как один ныряльщик задел пуфку и умер, не добравшись до поверхности. Тело бедняги свело такими чудовищными судорогами, что ему поломало спину, а изо рта кишки повылезали. Если и есть за что помянуть пуфок добрым словом, так только за их смертоносную быстроту. Яд жаловласов растягивает убийство на сотню мучительных часов, а то и побольше: у их жертв хватает времени пожалеть о допущенном промахе.

Кафирр потянул страховочный конец так, чтобы появилась слабина про запас, и вплыл в грот. Со всех сторон его окружали большущие корни, образовавшие извилистый, сумеречный тоннель шириной едва-едва в три метра. Кафирр сомневался, что глубинный дьявол последует за ним сюда. В гроте малейшая промашка приводила охотника или его добычу к роковому соприкосновению с ядовитыми тварями, обитавшими среди корней. Глубинные, дьяволы предпочитают рыскать у кромки матов, где отыскивать пищу, может, и труднее, зато безопаснее. А Кафирру приходится работать здесь, внутри, плавая голым среди многоцветных пуфок и синеполосых жаловласов, поскольку по краям все морские самоцветы уже обобрали дочиста.

Пока позволял запас воздуха в легких, Кафирр орудовал своим щупом-прутком, отдирая им морские самоцветы от корней. Когда же желание вдохнуть полной грудью сделалось неодолимым, он перестал набивать мешок, развернулся и стал рывками подниматься по страховке к поверхности.

У входа в грот его поджидал глубинный дьявол. Настоящий. Кафирр с одного взгляда понял, что перед ним истинный хищник: двухсоткилограммовую тушу голодного пожирателя плоти украшал такой же жуткий оскал, какой пловец видел у подражалы, да вот только длинные кинжалы внутреннего ряда белых клыков не под силу было изобразить даже подражале. Коварной смекалки у глубинных дьяволов было не меньше, чем жестокости. Кафирр раз видел, как глубинный дьявол пожирал детеныша морского змея, превосходившего его размерами в несколько раз. Хищник отрывал от ревущего змееныша кусок теплого мяса за куском и, не желая есть остывающий труп, делал все, чтобы не нанести добыче смертельный удар.

А этот глубинный дьявол, разглядев тянувшийся в грот страховочный конец Кафирра, стал преспокойно ждать, когда сам обед к нему выплывет. На какое-то мгновение Кафирр сник, словно рыбешка, попавшая на крючок, — другой конец страховки держала смерть. Потом юноша резко выдохнул, выскользнул из набедренной повязки, оставляя пояс с грузом и мешком на веревке. Голый, в одних только ластах, он нырнул поглубже во мрак грота, отыскивая другой проход, который бы вел на поверхность. Давление кольнуло барабанные перепонки, тени сомкнулись вокруг него. Кислородное голодание давало о себе знать все больше, зрение слабело, все расплывалось перед глазами, руки-ноги наливались свинцом.

Не видя ничего, кроме бледного пятна розоватого света, Кафирр из последних сил рванул вверх. Легкие его готовы были разорваться, когда он в фонтане мелких брызг вырвался на поверхность. Кафирр хватал воздух судорожными, огромными глотками, вымотан он был настолько, что едва мог плыть. Здесь, у кромки Наветренного Мата, в переплетении ветвей, над головой открывались просветы. Кафирр мог оторвать взгляд от зловещей воды и поднять глаза к небу, туда, где над густой растительностью стояли розовые облака. Тонкие извивы молний с треском рвали низ розовой облачности, высвечивая в ней багровые расщелины многокилометровой высоты.

Ухватившись за ветку, Кафирр с трудом вылез из воды, и густой, горячий, влажный воздух тут же согнал с него морскую воду, взамен кожу сразу покрыли бисеринки пота. Кафирр предпочитал воду на несколько градусов прохладнее и не насыщенную статическим электричеством. Он готов был никогда не покидать прохладных объятий океана, если бы не населяли его жаловласы, пуфки, иглоспинки и полчища крупных хищников.

Перенасыщенный влагой воздух имел озоновый привкус. Несколько секунд, пока шел дождь, юноша сидел дрожа и мечтая никогда больше не спускаться под воду. Когда дрожь унялась, он поднялся и стал пробираться по узким мосткам к причалу, где была закреплена его страховка. Зеленые жаброгунчики, тощие гуманоиды с хиленькими плавниками, покрытые мелкой сухой чешуей, проскакивали, толкаясь, мимо него, будто он и не человек вовсе, а так — движущаяся помеха. Жаброгунчики не обращали внимания даже на огромный океан, плескавшийся вокруг их матов, где уж было им заметить юное человеческое существо!

Когда Кафирр еще только подрастал и учился нырять, он страстно хотел быть жаброгунчиком. Иметь такую же зеленую кожу и чешую, никогда не голодать, никогда не погружаться в воду. Нынче все эти ребяческие бредни не для Кафирра. Он родился ныряльщиком, ныряльщиком ему и умереть суждено.

Мать погружала его, новорожденного, в воду и просила море сделать ее сына сильным пловцом. Оба родителя Кафирра были ныряльщиками — обоих смерть нашла под водой. Юноша выучился не обращать на жаброгунчиков внимания, так же как и они на него.

Кафирр дошел до конца мостков и сошел на причал. Здесь всюду царил запах негодного для питья, перламутрово переливающегося океана. Граница соприкосновения воздуха и воды была абсолютно ровная, без ряби, отутюженная многокилометровой атмосферной толщей; парниковый эффект делал воздух горячим, а воду — теплой, как кровь. Путеводитель по Системам утверждал, что воздух этот пригоден для дыхания, только лучше было бы сказать: сносен при дыхании. Экскурсанты делали один-единственный вдох и тут же мчались обратно к доставившим их посадочным аппаратам за фильтрами. Где-то в вышине за розовыми облачными грядами скрывалось хилое красное солнце, которого юноша никогда не видел. Дневная Сторона постоянно обращена к этому невидимому источнику всего живого, так что половина планеты пребывает в красном сумраке, а другая половина — словно огромная, черная, жаркая духцвка. Кафирр ни разу в жизни не бывал на Темной Стороне — бед да напастей хватало и на Дневной.

Вокруг его обвисшей страховочной веревки собралась толпа. Внешнее ее кольцо образовали экскурсанты, которые (не очень того скрывая) ожидали развязки трагедии. Обыкновенная тургруппа: все как один нацепили носовые фильтры, все вырядились в умопомрачительные костюмы. Тут — крылья-паутинки из газовой материи и блестящие гладкие, будто лысина, серебряные головные уборы, а кое-кто сверкал голой кожей, окрашенной желтым хромом, и только круглые заплаты из пурпурной ткани прикрывали интимные места. Кафирр ханжой не был — сам нырял в одной набедренной повязке, — но обилие металла в ярких нарядах его раздражало. На некоторые из этих позвякивающих инопланетных одеяний металла ушло больше, чем он смог бы купить на заработок от сотен часов подводной работы. Кафирр постарался побороть досаду. Раздражение ныряльщика до добра не доводит. Впрочем, если бы повидал юноша во Вселенной побольше, то понял бы: ненавидеть руку дающего — явление обычное и повсеместное.

Проскользнув сквозь кольцо тургруппы, Кафирр увидел сидевших на коленях ныряльщиков, которые принюхивались, не пахнет ли вода кровью, и следили за подражалами. Они радостно вскочили при виде его и, приветствуя, изо всех сил колотили по спине юноши. Кафирр выбрал страховку и вытряхнул на причал свой мешок. Посыпались морские самоцветы. Чистый, налитой багрянцем кармазин Кафирр отложил для ныряльщика, что стоял у него на страховке.

Экскурсанты (раз уж пловец спасся, то почему бы не получить от этого полное удовольствие?) еще теснее сгрудились, рассматривая самоцветы. В кольце человечьих и гуманоидных лиц дышать стало еще тяжелее: кислород попусту расходовался на глупые восклицания. Огромная толща атмосферы и всепланетный океан поддерживали постоянный баланс между углекислым газом и кислородом, но однако нужды человека в этом балансе не учитывались. Только благодаря огромному давлению кислород проникал в кровь, что делало воздух пригодным для дыхания. Ныряльщики покупали по глотку чистого кислорода у торговцев перед каждым погружением. Сильно сжатый газ обжигал глотку, и голова от него шла кругом, зато для долгих и глубоких погружений лучшей заправки не было.

На этот раз сиявшие на причале самоцветы были первостатейными. Лишь очень немногие тускло белели или желтели, все остальные — яркие кармазины, бериллы, индиго. Кафирру давали хорошие цены. Инопланетники всегда лучше всего платили прямо на причалах. Морские самоцветы — это металлические конкреции, производимые обширными колониями микроорганизмов, устроившимися на корнях матов. Сами по себе самоцветы ничего особенного не представляли, в иномире ничего не стоило изготовить точно такие же. Но туристы, по правде говоря, раскошеливались за риск. Торгуясь, Кафирр описывал ядовитых обитателей грота, подражалу, глубинного дьявола. За ледянящие душу истории, поведанные нагим юнцом с гибким, как хлыст, телом ныряльщика, платили втрое больше. Бесчувственные туристы, и без того холодные душой, вполне могли купить себе самоцветы гораздо дешевле в лавках на побережье, но жаждавшие подлинных сокровищ приходили на причалы — окунуть руку в зловещую воду, поторговаться с ныряльщиком, только что рисковавшим жизнью, чтобы поднять самоцветы на поверхность.

Продажа каждой редкостной находки сопровождалась захватывающей историей, восхитительным случаем, прелестным анекдотом, а инопланетники не затем пересекали время и пространство, чтобы прихватить тут металлических камушков, какие могли бы купить и дома.

Во всем этом Кафирр видел суровую справедливость. Не грози воды его планеты такой смертельной опасностью, инопланетники сами бы набирали себе морских самоцветов — на память. Тогда все ныряльщики, наверное, поумирали бы с голоду.

Последний самоцвет был продан, и экскурсанты потянулись прочь от причала. Ныряльщики тоже разбрелись: кто ушел покупать кислород, кто прилег возле своих страховок, готовя тело к очередному погружению. Иные, рассевшись по двое-трое, сплетничали или играли в азартные игры, ставя на кон кусочки металла и непроданные самоцветы. Те, кто боялся нырять, тосковали в одиночку или попрошайничали. Одна ныряльщица бренчала струнами грубо сработанной дульчетары, кто-то присоединился к ней, выводя на свирели мелодию, привезенную с древней Земли. С трудом влезая в мокрую набедренную повязку, Кафирр напевал то, что считал словами песни, хотя едва ли понимал их смысл:

Пусть незыблем мирозданья круг,

как ход у стрелок на часах,

Новый мир и счастье ждут нас в небесах,

да, в небесах...

Резко оборвав пение, Кафирр, еще не веря беде, лихорадочно принялся обшаривать все вокруг. Щупа не было. Должно быть, Кафирр обронил его в гроте, когда удирал от глубинного дьявола. Изготовленный из металла инструмент был настолько ценен, что ныряльщик схватился за страховку и готов был броситься за щупом в воду. Но один-единственный взгляд на непроницаемую серую воду привел его в чувство. Пруток-щуп теперь все глубже и глубже погружается в клубящуюся мглу пучины, ниже самых глубинных дьяволов. Туда, где давление такое сильное, что металл не тонет в воде, а рыб-броненосцев сплющивает в лепешку. Туда, все ближе к продавленной коре планеты, где тысячи воронок и вулканов извергали в воду минералы, придававшие океану металлический привкус.

Совсем убитый сидел Кафирр на причале, оплакивая несправедливость мира и с тоской вспоминая мать с отцом. Чуть ли не через каждую дюжину часов очередная масса металла совершала посадку на планету или стартовала с нее. Неподалеку пришвартовался "Резвый Жаворонок" — гладко отшлифованная орбитальная яхта с грушевидным корпусом и заостренным, как игла, носом. Рядом стоял гидрокрейсер с раздвоенным, как у катамарана, носом и гладкими крыловидными обтекателями над кормой. На оба корабля пошло, должно быть, больше сотни тонн металла. На малых планетах, лишенных атмосферы, и на безжизненных астероидах металла сколько угодно, но сюда, на этот океан, каждый грамм его приходилось либо доставлять с орбиты, либо специально выделять из насыщенной минеральными соединениями воды. Жаброгунчики металлом вовсе не пользовались, если не считать того металлического налета, который появлялся на стручках их матов в результате осмотической перекачки. Только океанография и туризм приносили планете твердые кредиты, необходимые для ввоза или производства металла. Больше всего — и соперников у них тут не было — металла на планете производили те микроорганизмы, что выращивали морские самоцветы, но почти все, что удавалось выловить, раскупали на сувениры инопланетники. Тот металл, что оставался, стоил очень дорого. Пруток-щуп был самой большой ценностью, доставшейся Кафирру в наследство от родителей, единственной вещью, которая перешла к нему от них. Несколько килограммов металла на новый пруток обошлись бы Кафирру в такую сумму, какую он не смог бы скопить и за тысячи часов погружений.

Меж тем жизнь на причале продолжалась. Кафирр слышал, как играли свирель и дульчетара, как сокрушались и вопили игроки. Его выводило из себя, что другие ныряльщики могут как ни в чем не бывало радоваться жизни, когда он потерял половину своего имущества. Но так всегда: всего громче музыка играла, когда кого-либо из ныряльщиков вытаскивали из воды мертвым.

Кафирр, не отрывавший взгляда от гидрокрейсера, увидел, как по трапу сошли два ксеноса (так называли представителей негуманоидных разумных рас). Первым шел Эриданский Пес, довольно распространенный вид разумных в пределах Сектора Эридана. Псы хорошо приспособились к межзвездным перелетам и на взгляд человека выглядели довольно привычно: напоминали привставших на задние лапы гиен или переростков-бабуинов. Сошедший на причал Пес был, очевидно, пилотом, поскольку тело его обжимали стяжки костюма для невесомости, и к его подбородку слева был прикреплен переговорник. Во всем облике Пса сквозило довольство жизнью; своего более рослого спутника он называл КВ'Маакс'ду. Этот самый КВ'Маакс'ду был аква-ксеносом, не похожим ни на одного из виденных Кафирром раньше обитателей водных планет: пальцы с перепонками, сильные ноги, грудь бочкой, как у пловца. Тупая голова амфибии сидела у КВ'Маакс'ду прямо на широченных плечах безо всякой шеи и была украшена перепончатым гребнем, который переходил в спинной плавник, протянувшийся вдоль всего позвоночника. Под передними конечностями этого покорителя вод виднелись жаберные щели, ноздри его были снабжены клапанами, не пропускавшими воду в легкие. Кафирр позавидовал перепонкам и мощным конечностям аква-ксеноса: его самого природа и вполовину не одарила так щедро для жизни в воде. На обнаженном теле ксеноса не было заметно никаких внешних признаков пола, окрашен же КВ'Маакс'ду был, как глубинный дьявол: темный со спины и светлый по животу. Цветовую гамму ксеноса составляли удивительно привычные, грязноватые и унылые оттенки голубого и серого (Кафирру почему-то казалось, что родные звезды всех прищельцев должны сиять белее и ярче здешней). Вздувшаяся буграми мускулатура и стремительная походка позволяли без ошибки предположить, что на родине ксеноса сила притяжения была побольше, хотя и здесь она — в 1,6 раза больше земной — выматывала порядком.

КВ'Маакс'ду разговаривал с Псом через стандартный туристский речевник.

— Я обещал Институту зоологической морфологии на Эпсилоне Эридана IV добыть стаю серебристых пожирал. Через несколько сотен часов прибудет маршевый институтский звездолет, чтобы принять груз.

— Серебристые пожиралы — звучит восхительно, но потребуются, видимо, немалые усилия, — заметил Пес. — С удовольствием поплескался бы в воде рядом с вами, но у меня, увы, редкий вид аллергии на океанские брызги. Стоит при мне лишь упомянуть о глубоководье, как у меня по всей коже появляется сыпь.

— Сочувствую вашей беде, прискорбно слышать о таком недостатке. — Более рослый ксенос настроил речевник на подходящую к ситуации смесь сожаления и легкого презрения. — Но в данный момент я занят поисками, особой опасности не представляющими: нужна пара существ для глубоководных работ.

— Рассчитываете на кого-нибудь конкретно? — У Пса тоже был речевник, чья тональность передала любезное безразличие.

КВ'Маакс'ду указал на зеленых жаброгунчиков, возделывавших свои стручки с мостков:

— На этой планете есть туземные полуразумные существа. Они должны знать воды собственной планеты лучше всех.

Пес перенастроил речевник, выражая веселье:

— У жаброгунчиков та же аллергия, что и у меня, они близко к воде не подходят.

Пораженный КВ'Маакс'ду замер на ходу, остановившись в нескольких метрах от Кафирра: жабры растопырены, спинной гребень встопорщен.

— Эта планета целиком океаническая, как существа хоть сколько-нибудь разумные могут это игнорировать?

— А разумны ли жаброгунчики? — произнес Пес. — Поскольку на нас они вовсе никакого внимания не обращают, судить о том трудно. Вне всякого сомнения, сами себя они считают очень рассудительными. Они родственны ряду видов, которые находят пищу в водной среде и обитают по кромкам корней матов. Обратите внимание: у жаброгунчиков до сих пор сохранились хилые, но плавники и рудиментарные жабры, от которых они и получили свое название.

Кивнуть головой не имевший шеи КВ'Маакс'ду не мог, а потому настроил речевник на нетерпеливое согласие.

— Тем разумнее для них жить в воде.

Пес осклабился. Выражать юмор, выставляя клыки напоказ, он научился у человеческих существ.

— Тысячелетия тому назад древние жаброгунчики выучились выращивать громадные растительные маты и снимать с этих матов урожай стручков. Сейчас таких матов уже сотни, их общая поверхность достигает многих тысяч квадратных километров, и на каждом живет своя особая разновидность жаброгунчиков.

Выйдя в один прекрасный день из воды, жаброгунчики скорее всего не видят никаких причин туда возвращаться. Увы, воды этой планеты не так безопасны, как того хотелось бы.

Забыв на минуту о собственных бедах, Кафирр улыбнулся мрачному юмору Пса. Налет тяжелых металлов делал стручки на матах ядовитыми для людей. Если бы Кафирр мог выращивать стручки как жаброгунчик, никакая сила не затащила бы его обратно в воду.

КВ'Маакс'ду отыскал в словаре речевника грубоватую нотку:

— Тогда из каких же существ мне брать работников на глубоководье?

— А вот из таких. — Эриданский Пес повернул свою острую морду к Кафирру.

— О-о-о, — разочарованно донеслось из речевника КВ'Маакс'ду, — один такой у меня уже есть, и, признаться, я рассчитывал на что-нибудь получше. А эти существа отнюдь не созданы для работы в воде.

Пес пожал плечами — еще один жест, позаимствованный им у людей.

— Однако, вне всякого сомнения, они очень старательны. Людей здесь используют для работы в воде все. Потребность в переработанных пищевых продуктах и очищенной воде делает их послушными и услужливыми. Впрочем, я советовал бы обращаться к ним, называя отдельную особь "человек": они не очень-то любят откликаться на обращение "существо".

КВ'Маакс'ду неохотно поблагодарил Пса за совет и распрощался с ним. Кафирр был уже на ногах, когда КВ'Маакс'ду подошел к нему.

— Человек, — произнес ксенос, — ты годишься для глубоководных работ?

Кафирр, ухмыляясь, закивал.

— Да, да, гожусь — да еще как! — Ему хотелось застолбить работу за собой, прежде чем вокруг верзилы ксеноса соберется толпа. Намек на надежную работу собирает ныряльщиков в кучу так же быстро, как кровь в воде приманивает подражал.

— Ты работал когда-нибудь на глубоководье? — КВ'Маакс'ду все еще старался отыскать какую-нибудь причину, чтобы отказать человеческому существу.

— Да, да! — Кафирр лгал вдохновенно, пораженный тем, как случайный разговор двух ксеносов перевернул его жизнь.

— И серебристые пожиралы тебе знакомы? — КВ'Маакс'ду все еще не хотелось сматывать удочку с первой же поклевки.

— А как же, еще как знакомы! — Кафирр готов был присягнуть, что чуть ли не спаривался с этими хищниками, лишь бы получить работу.

КВ'Маакс'ду проворчал что-то через речевник, затем подобрал страховочный конец Кафирра. Ни слова не было сказано об оплате, но ведь прежде за жалование Кафирр и не работал никогда. Выбирать не приходилось: нет ничего хуже, чем оказаться ныряльщиком без металлического щупа.

Ведя Кафирра за страховку, как на поводке, КВ'Маакс'ду поднялся на борт гидрокрейсера. Кафирр никак не мог поверить в удачу, пока трап у него за спиной не поднялся и не слился с цельным, без единого шва, корпусом.

— У меня работает еще один человек, — уведомил ксенос. — Он расскажет тебе о твоих обязанностях. — КВ'Маакс'ду пошел было прочь вместе со страховочным концом, затем бросил веревку на палубу. — — Жди здесь, пока другой человек к тебе не выйдет.

Кафирр, поджидая человека, ласково поглаживал голыми пальцами ног гладкую палубу крейсера. Реактор и надстройка корабля были подвешены между двух легких корпусов. Кафирр чувствовал доносящееся с кормы гудение двигателя, видел как изысканен двойной обвод носовой части. Всю свою жизнь Кафирр разглядывал проходившие мимо суда, а это было куда больше их всех. Однако хотя гидрокрейсер был больше ста метров в длину и метров двенадцать в ширину, повсюду использованы сверхлегкие материалы, поэтому, полагал Кафирр, масса корабля вряд ли перевалит за тысячу тонн. Заметил Кафирр и электромет впереди и еще два, поменьше, сзади. На самом конце похожей на раскрытый веер кормы стояли две одинаковые лебедки.

А человек, которого ксенос нанял первым, все не приходил. Кафирр внимательно разглядывал высокую надстройку, ее верх ощетинился серебряным частоколом антенн, назначения которых Кафирр определить не сумел. Кафирр ломал голову над предназначением лазерного дальномера, когда за спиной у него прозвучал вопрос:

— Ты что здесь делаешь?

Юноша обернулся быстрее подражалы, но вместо ожидаемого мужчины взору Кафирра предстала женщина, спускавшаяся по трапу, который вел на главную палубу. Если бы не пол незнакомки, Кафирр мог бы вполне подумать, что видит собственное отражение в зеркале. Она была ныряльщией: голова у нее обрита наголо, как и у него, руки-ноги такие же мускулистые, живот, как и у него, втянут. Как и Кафирр, она носила лишь набедренную повязку; груди ее были маленькими, с большими плоскими сосками. Глаза у нее были такими же широко поставленными и карими, как и у него, вот только морщины на лице пролегли глубже. Женщина была на много сотен часов старше Кафирра.

— Я жду человека, — сказал юноша. — Ксенос, чей это корабль...

Она оборвала его резким кивком головы.

— Я и есть человек, которого ты ждешь. Квазимодо никогда не учили различать людей по полу.

— Квазимодо? — Каламбура Кафирр не понял: самая доступная запись произведений Виктора Гюго хранилась за триллионы километров отсюда.

Она кивнула в сторону главной палубы.

— Тот самый ксенос, чей это корабль. Наш перепончатопалый хозяин против такого имени не возражает, счел, видно, будто я не в силах произнести "КВ'Маакс'ду". Меня зовут Найла. — Она произнесла это безо всякого выражения: не ради знакомства, а просто для информации. — Меня КВ'Маакс'ду нанял около двух дюжин часов назад, что делает меня старшей над тобой. — В тоне, каким произносились эти слова, слышалась нотка вызова. — Ксенос твердил, что нам нужно подходящее существо для работы на глубоководье. Ты и есть это подходящее существо?

Кафирр кивнул. Врать этим холодным карим глазам было труднее.

— Значит, ты его обманул. — Фразу Найла произнесла спокойно и как бы между прочим: не обвинение, а констатация факта.

Он пустился было отрицать и оправдываться, но она оборвала его, еще раз резко тряхнув головой.

— Послушай, на всем Наветренном Мате и дюжины ныряльщиков не наберется, кто хоть когда-нибудь работал на глубоководье. Ты слишком молод, чтоб быть в их числе. Это ксенос считает всех людей одинаковыми, но мы-то с тобой соображаем получше.

Найла помолчала, потом сделала широкий взмах рукой, как бы обводя весь гидрокрейсер.

— Тебе корабль нравится?

Лучшего корабля Кафирр не видел за всю свою жизнь, но бедный малый едва успел сказать "да".

— Так вот, — продолжала Найла. — Хочешь остаться на борту — не смей никогда мне врать. Мне все равно, что ты наплетешь КВ'Маакс'ду. Сама ему лапшу на уши вешаю. Но если поймаю тебя на том, что ты лжешь мне, то тут же скажу КВ'Маакс'ду, что ты ни разу в жизни не работал на глубоководье. Наш мягкосердечный .ксенос швырнет тебя в воду и найдет другого ныряльщика. Как я тебе уже говорила, для ксеноса мы все на одно лицо и на один лад.

Кафирр заранее был на все согласен, лишь бы по-прежнему чувствовать у себя под ногами гладкую палубу.

— Хорошо. — Найла сумела произнести это слово с угрозой. — Ты остаешься, и сам работаешь на глубине. Я в воду не пойду.

Юноша воду ненавидел (радуются ей только дураки да самоубийцы), но все же непреклонность Найлы поразила его чрезвычайно. Он встречал ныряльщиков-водоненавистников, у которых близкая беда была на лице написана, или тех, кто потерял всякую охоту жить. В их глазах метался страх, таких никогда не хватало надолго. Страх убивает быстрее, чем пуфка. Но по виду Найлы не скажешь, что она вообще чего-нибудь боится, взор ее холоден и тяжел, как волны накануне шторма.

Кафирр опять согласился: в конце концов от него никогда ничего другого и не требовалось, как нырять под воду.

От середины судна и до самой кормы почти весь гидрометный крейсер представлял собой один сплошной двигатель, но передняя часть корпусов, скрепленных поперечными балками, была наполнена специальной пеной, придающей судну плавучесть. В пене имелось несколько ниш, размеры которых позволяли устроить достаточно вместительные каюты. Строили гидрокрейсер люди, но рассчитан он был вовсе не на людей: в каждой из кают могли свободно поместиться несколько КВ'Маакс'ду.

— Это моя? — спросил юноша.

— Наша, — ответила Найла. — Ксенос полагает, что одной каюты более чем достаточно для двух человеческих существ.

Устроив ныряльщика в каюте, Найла ушла, даже не поинтересовавшись, как его зовут.

Кафирр выбросил Найлу из головы и, потыкавшись вокруг, отыскал внутри каюты отсек чуть поменьше, с великанских размеров раковиной и ванной. Нашел и вместительный шкаф, набитый продуктами. Попробовав еду, Кафирр убедился, что ничего вкуснее он никогда не ел. Только мысль о необходимости нырять под воду удерживала его от полного обжорства. Растянувшись на огромной спальной циновке, Кафирр думал: даже если ему суждено погибнуть при первом же погружении, он все же успел пожить так, как ни один из его знакомых не жил.