Полгода назад Анна поклялась страшной клятвой, что покончит с собой, если попадет в руки инквизиторов и они будут угрожать ей пытками. Жизнь в изгнании на многое открыла ей глаза, вера окрепла в ней, закаленная в страданиях и лишениях. Анна оплакивала безвозвратно ушедшее прекрасное прошлое, она знала, что его не воротить, что та Церковь, под сенью которой она родилась, выросла и вышла замуж, никогда не возродится.

Как-то раз, отбросив прочь страхи и сомнения, Анна отправилась вместе с Джоком и остальными на воскресную службу в здешнюю церковь. Горцы ходили туда каждую неделю, надеясь, что их души еще не потеряны для Бога.

Выстроенная в новом стиле, церковь стояла внизу в долине. Ее одну из немногих пощадил лорд Сассекс. Слабо освещенная, тесная и душная, она не располагала Анну к общению с Богом. Мужчины и женщины стояли раздельно, в противном случае неистребимое стремление к легкому флирту могло бы иметь нежелательные последствия. Анне не удалось протиснуться вперед, поэтому она оказалась в задних рядах толпы. Ей было видно только возвышение, с которого читались проповеди. Священник грозно предупредил, что мужчинам запрещено снимать головные уборы, что никто не должен стоять коленопреклоненным, а то их заподозрят в пособничестве папистам.

Джедбургский священник представил собравшимся тощего, бледного от волнения выпускника университета в Глазго, сказав, что сегодняшнюю службу проведет не он сам, а этот молодой человек, посвятивший свою жизнь беззаветному служению Господу. Он, объснил джедбургский священник, является адептом новой веры. В ее основу положены не слепые предрассудки, а научный подход. Анна заметила, что юный адепт выглядит куда чище и опрятней, чем преподобный Макнаб, привыкший есть руками и вытирать их об одежду.

Сначала выпускник вознес хвалу тусклой крохотной церкви. Привыкшая к пышному убранству церквей на родине, Анна в своем женском невежестве полагала, что здешний храм больше годится для скота, чем для прихода, но в глубине души смутно осознавала, что истинно верующим безралично, богат он или беден.

Витражи следует выбить, пышные покровы сорвать, иконы и церковную утварь порубить на дрова — останки церкви после набега стервятников графа Сассекса должны напоминать о тех страшных днях. Да, эта церковь — памятник порушенной, поруганной Веры. Ее станут называть капищем, Сатанинской Синагогой, Содомом и Гоморрой, Вавилонской Блудницей, а Папу — главным сводником и греховодником.

Молоденький выпускник высокопарно заявил:

— Мы поднимемся на праведную войну, войну очистительную, искоренительную, ту, на которую Бог послал сынов Израиля, чтобы покончили они с хаананейцами, провозгласившими эту римскую шлюху чистой и незапятнанной супругой Христа. Человеческие сердца отравлены, развращены индульгенциями, раздаваемыми без разбора всем и каждому! — Тут голос новоявленного проповедника сорвался.

— Балаганы, маскарады, карнавалы, пьянство, распутство — все это безобразие сопровождается и вдохновляется дьявольской музыкой, а она дурманит людей!

В глазах молодого оратора пылал священный огонь. Его постепенно охватывал религиозный экстаз. Горцы остались совершенно равнодушны к его проповеди. Когда он наконец замолчал, все устремились к алтарю, где ждало печенье и церковное вино. Джок шепнул Анне на ухо:

— Ну слава Богу, а то сил не хватало слушать эти бредни. Визгливому юнцу пошло бы на пользу самому пораспутничать, а не метать на прелюбодеев громы и молнии.

Анна предостерегающе наступила Джоку на ногу. Ей хотелось поскорей вырваться отсюда на свежий воздух и увидеть солнце. Она истосковалась по сладкому, однако напыщенная речь проповедника отбила у нее аппетит. В Шотландии и простой хлеб почитался за благо, обычно его заменяла ячменная каша. Выпускник поверг в смущение паству, заявив, что вино и хлеб не есть тело Христово. К тому же он назвал Писание сказками для детей и дикарей. Настроение у Анны было безнадежно испорчено.

— Только выжившие из ума старухи могут болтать о чудесных превращениях. Любой здравомыслящий человек понимает абсурдность подобных заявлений.

С этими словами джебургский священник впился зубами в хлеб, поднял свой кубок и поднес его к губам.

Джок злорадно ухмыльнулся. Анна в ужасе замерла, ожидая, что будет дальше.

В наступившей тишине священник внезапно поперхнулся, закашлялся, его лицо исказилось, словно он хлебнул яда. Изо рта хлынула красная жидкость, забрызгав одеяние священнослужителя. Кларет превратился в кровь.

После того, как все угомонились и разошлись, Анна упрекнула Джока за дерзкую выходку.

Джок сделал вид, что удивился.

— Разве плохо, что его собственное оружие обернулось против него? Он просто напрашивался на это своим чванством. — Джок покачал головой. — К тому же и кларет был на редкость дрянной.

Анна не разделяла такого легкомыслия. Она предвидела, что сегодняшние неприятности добром не кончатся.

— Почему ты осуждаешь меня? — Армстронг напустил на себя вид оскорбленной невинности, хотя в его глазах плясали озорные огоньки. — Всем известно, что кларет есть кровь Христова.

Так-то вот пытаться обратить оборотня в реформистскую веру.

Казалось, что канун Майской ночи отделяла от воскресенья целая вечность. По заросшему вереском торфянику долгой чередой шли люди, держа в руках зажженные факелы из смолистой сосны, и пели:

Мы тайной тропой

К Матери нашей пришли.

Травы росой

Клонит апрель до земли.

Матушка Скотт выводила сильным высоким голосом слова призывной песни к Марии, приглашая ее на праздник Майской Ночи:

К звукам наших песен,

Дева, снизойди.

Сын — Король всех весен

У твоей груди.

Хор шотландцев подхватил ее слова:

Мы тихо приходим в лесок,

Под Материнскую сень,

Будто роса на цветок

В последний апрельский день.

Матушка Скотт по праву старшей запалила от факела костер у древнего каменного столба. В ту же секунду пламя весело занялось. Горцы собрались вокруг костра.

Элисон протянула Анне ковш с пивом. Рядом с ней, напоминая своим обликом викинга, стоял Джок в своей неизменной куртке, подбитой волчьим мехом, и черных штанах из вывернутой воловьей шкуры. На голове у него были привязаны оленьи рога. Почти все были наряжены в диковинные маскарадные одежды. Девушки украсили волосы весенними цветами.

— Никто не должен оставаться трезвым в Майскую ночь, — пояснил Джок. Анна поблагодарила, но пить не стала. Макнаба нигде видно не было. То ли он внял упрекам джедбургского священника и теперь терзался муками совести, то ли уже валялся, захмелев, где-нибудь под кустом, сказать было трудно. Как-никак веселье в этот апрельский денек началось еще засветло. Не страдая робостью, Джок занял место священника — бросил свой факел в костер и выпрыгнул на середину круга. Он принялся отплясывать джигу, наигрывая на волынке. Элисон и матушка Скотт присоединились к нему. Кружившийся хоровод сходился к костру, факелы превращали рил в огненное колесо, метались длинные тени, падавшие на столб в центре.

Матушка Скотт пела под звуки волынки:

Матерью Деве

Единою быть.

Волею Неба

Бога родить.

В ответ ей прогремел хор пляшущих шотландцев:

С веселой толпою

К Матери входишь ты,

Тихой росою

Май окропил цветы.

Анна с трудом сдерживалась, чтобы не поддаться искушению и не начать веселиться со всеми. Приблизив лицо к ковшу с пивом, она с наслаждением вдохнула резковатый терпкий аромат. Ничто не заставит этих людей отказаться от песен, от дурманящего напитка, от захватывающих дух плясок. Любовь к музыке заложена в них с рождения. Они поют, когда работают и когда отдыхают, пастухи наигрывают колыбельные своим овцам, женщины поют протяжные песни за прялкой.

Анна пригубила из ковша, говоря себе, что в этом нет ничего постыдного, ничего языческого. Коловращение танца вело свою историю из глубины времен извечным путем смерти и возрождения, извечный круговорот Природы, всего живого в лоно земли и из него вновь наружу. Анна начала понимать, что значит для этих людей Танец. Они прогоняли Зиму, а вместе с ней и все несчастья и неудачи. Они верили, что с приходом Becны их жизнь изменится к лучшему. Они оставляли во вчерашнем дне отчаяние, голод и холод. А дни и впрямь становились теплее. Теперь, вплоть до наступления Тельтана они смогут жить в горах и заново отстраивать сожженные Сассексом зимние жилища.

Радостные лица лоснились от пота. Отсветы пламени озаряли людей и разгоняли тени. На одну-единственную ночь забывались войны, набеги, ссоры. Вино и костер горячили сердца. Все выше взлетали женские юбки. Мужчины разделись донага. Ахнув, Анна увидела, как Джок сбросил свои черные кожаные штаны и, полуголый, подхватив Злисон, закружился вместе с остальными в бесстыдном упоении танца. Анна, как завороженная, смотрела на танцующие пары. Машинально поднеся к губам ковш, она чуть ли не до дна осушила его. От выпитого у нее тут же зашумело в голове.

В памяти всплыли строчки стишка, которому в детстве учил ее француз-репетитор. Там говорилось о шабаше ведьм, кружащихся под аркой Авиньонского моста.

«Sous le pont d`Avignon, on у dance tout en round».

Спираль танца скручивалась все стремительнее, но Анна все же не дала втянуть себя в круг. Поверх мельтешащих голов она разглядела оленьи рожки Джока и огненно-рыжую копну волос своей служанки. Почти все танцующие были обнажены. По древнему обычаю в Майскую ночь обеты, данные мужьями женам и женами мужьям, теряли силу. Тела бесстыдно переплетались в отблесках огня, мелькали белые груди, стройные бедра. Женское и мужское естество пульсировало в такт волынке Джока. Безумство музыки достигло предела. Танцующие побросали факелы в костер и бросились прочь от огня, и ликующий хор растворился в ночи.

Анна стояла потрясенная, сжимая в руке пустой ковш. Хоровод распался. Джок и Элисон куда-то исчезли. Матушки Скотт тоже нигде не было видно. У костра резвились ребятишки. Собравшись в кружок, старухи каркали что-то на своем непонятном наречии. Старики толпились возле бочонка с пивом. Анна в растерянности озиралась по сторонам. Все танцоры словно растворились во тьме, кроме нескольких человек, не выдержавших этого вихря и теперь без сил свалившихся наземь. Из темноты доносился громкий веселый смех. Где-то пронзительно и сладострастно кричала женщина.

Анна бросила на землю ковш, опустилась на колени и шепотом начала молиться. Никто не ждет ее в этой ночи, ей некуда и не к кому бежать. Джок, конечно, веселится с Элисон. Правда, Анна подозревала, что, подойди она к ним, Джок не стал бы возражать. В отношениях с женщинами, как успела убедиться Анна, он придерживался широких взглядов. Но наутро графиня не смогла бы посмотреть в глаза своей служанке. Проведя ночь нагишом под открытым небом, извиваясь под тем же мужчиной, который только что ласкал Элисон... Я замужняя женщина, я графиня в конце концов, а не какая-нибудь распутная пастушка.

Встав на колени перед костром, Анна стала взывать к Богу. Это было непросто, и Анна вновь пожалела о несостоявшейся мессе.

Ей явился Христос, но лик его лукаво ухмылялся. Из-под тернового венца выглядывали оленьи рога... Анна вознесла молитву деве Марии, снизошедшей к ней в Рождество, Марии-голубке, Марии Майской. Анна молилась не за себя, а за мужа, томящегося в сырой темнице, за его освобождение. Потом Анна спросила, чего хочет от нее Пресвятая Дева.

Анна Нортумберлендская спрашивала, а Мария Майская отвечала. Пламя разгоралось, поднимаясь все выше и выше к небесам, оно становилось похожим на гигантский цветок, от которого во все стороны разлетались искорки-лепестки. Анна завороженно смотрела, как из самой середины огненной розы вырастала фигура девы Марии, окутанная дымом. Дева словно не ощущала нестерпимого жара, ее лицо оставалось спокойным.

Облако дыма, окутывавшее Деву Марию, исчезло в пламени подобно платью ведьмы, сжигаемой на костре. Как ведьма, совершенна нагая, она закружилась в танце, языки пламени лизали ей ступни, не осмеливаясь опалить. Поманив к себе Анну, она запела:

С веселою толпою

К Матери входишь ты.

Тихой росою

Май окропил цветы.

«Анна, иди сюда, возгласи имя мое, я — огонь. Ты щепка для моего костра».

Медленно поднявшись с колен, Анна сделала шаг к костру и тут же была отброшена палящим дыханием огня.

Неужели Мария хочет, чтобы она сгорела заживо? Анна не могла поверить в такую жестокость. Дышать становилось все труднее.

— Смилуйся, я ведь всего лишь из бренной плоти и не могу прийти к Тебе сквозь огонь и боль.

Пламенная Дева ни на секунду не прекращала свой танец-вихрь. Она пела, в голосе радость мешалась с печалью.

«Ты — трут, ты — дерево сухое для моего огня. Приди скорей, признай меня».

— Мария...

Анна лежала, распростертая на земле. У нее не было сил подняться навстречу жару. По спине струился пот. Искры опаляли платье, волосы, ресницы. Пламенная Дева таяла в огненных языках. Ее пение заглушали порывы ночного ветра.

«Не отвергай меня, не спорь с огнем».

Внезапно раздались испуганные крики, застучали подковы...

Анна резко обернулась... и ничего не увидела, ослепленная ярким пламенем костра. Горцы в суматохе разбегались в разные стороны.

Трезвые хватали тех, кто уже не держался на ногах, и спешили прочь от огня. Мимо Анны торопливо проковыляла какая-то старуха, истошно вопя: «Керры! Керры!»

Выяснять, действительно ли Керры, лорд Сассекский или Четыре Всадника Апокалипсиса настигли их в ночи, времени не было. Главное — успеть вовремя скрыться. Она проворно вскочила и пустилась догонять мчащихся, что было сил, горцев. Это было нелегко, у беглецов словно выросли крылья. Анну охватило отчаяние. В темноте она споткнулась и упала, зарывшись лицом в мягкий мох. Торопливые шаги постепенно стихали в лесной глуши, среди черных стволов деревьев. Анна сползла в овраг, цепляясь руками за каменистый склон. Она сильно поранила плечо, все тело болело от ушибов.

Земля содрогалась под копытами лошадей, подгоняемых разгоряченными всадниками. Анна затаила дыхание. Ночь превратилась в Хаос. Лошадь перескочила через овраг, осыпав Анну комьями грязи и камушками, на мгновение заслонив звезды. Лошадь, скакавшая следом, со всего маху споткнулась и скатилась в овраг. В двух шагах от Анны кто-то выругался по-шотландски. Шумно отфыркиваясь, лошадь выбралась наверх, и исчезла, оставив за собой облако пыли.

Все смолкло, и от этого Анне стало страшно. Она лежала на земле, поглаживая ноющее плечо и чутко прислушивалась. До нее не доносилось ни звука, только далекие холодные звезды равнодушно взирали на нее из черноты неба. Опасаясь, что всадники вернутся, Анна решила поискать укрытие. Продираясь сквозь колючие сучья и ветки, она услышала шорох позади.

Графиня похолодела от страха. Она была уверена, что звук ей не померещился. Шаги показались ей мягче и тише конских. По лощине осторожно пробирался какой-то зверь. Анна приникла к земле и робко оглянулась через плечо. Из темноты появился огромный волк, по-собачьи свесив язык. Из его пасти вырывалось тяжелое дыхание. Темные очертания гибкого звериного тела выступили из глубокой тени. Низко пригнув морду к земле, волк медленно, молча приближался. Глаза и зубы посверкивали в ярком свете луны.

Огромное лесное чудовище, черное, как смертный грех, шло прямо на нее. Облизнув пересохшие губы, Анна выдавила из себя:

— Это ты, Джок? Скажи, что это ты.

Молчание. Анна оцепенело смотрела, как волк мягко, словно не желая испугать, подошел к ней и, прихватив зубами за руку, потянул за собой.

— Джок, я же взрослая женщина, а не волчонок, и вполне могу идти сама, так что не стоит кусаться, — насмешливо сказала Анна.

Слегка мотнув головой, волк отпустил ее и затрусил обратно. Анна двинулась следом, обдирая колени и стараясь не отставать.

Слабый ветерок донес лошадиный запах. Анна в нерешительности остановилась. Волк, привстав на задние лапы, начал расти и через несколько секунд превратился в человека. Перед Анной, пьяно ухмыляясь, стоял Джок в одной лишь куртке из волчьего меха. Не желая стоять на коленях перед полуголым мужиком, Анна поднялась на ноги. Поблизости мирно паслись две лошади, возле них виднелось какое-то светлое пятно. Элисон. Девушка безмятежно спала, свернувшись калачиком и подложив ладошку под щеку. Другая рука прикрывала разодранное на груди платье.

— Она ранена? — От гнева голос Анны прозвучал резче и громче, чем обычно. Она приподняла сонную девушку за плечи, голова Элисон, качнувшись, перекатилась Анне на грудь. Сомкнутые ресницы Элисон казались шелковистыми, как у ребенка.

— Нет, она просто спит. Танцы, вино, эта ночь — слишком много для нее. Когда девушку вот так сморит сон — до утра не добудишься. Спящая, она в объятиях Матери, под ее покровительством.

— Верно, немало девушек отправил ты в ее объятия?

— Это не первая Майская ночь в моей жизни. — Джок хрипловато рассмеялся, вскочил в седло и наклонился, протянув руки к Элисон. Девушка сладко спала, угнездившись на коленях у Анны, и той очень не хотелось передавать ее Джоку. Анна с трудом поднялась на ноги, но дальше нести крепкую, отяжелевшую от сна служанку оказалась не в силах. С Элисон на руках ей было не сесть в седло, поэтому Анна передала теплую свою ношу Джоку.

Сев верхом, Анна прошептала:

— Где ты раздобыл лошадей? — Низкорослый пони под ней оказался на удивление резвым. Анна крепко ухватилась за поводья, сжала ногами бока лошади.

— Ну, я... в общем, я их одолжил. Трудно найти что-нибудь подходящее, когда так темно, что хоть глаз выколи. Да и деревьев поблизости нет, одни болота. Пришлось потрудиться, — похвастался Джок. — Джедбургские парни наши места плохо знают. Они еще не скоро отсюда выберутся. И поделом. Раз не смогли уследить за лошадьми, пусть плетутся пешком.

Джок придерживался расхожего в здешних местах мнения, что человек не имеет права считать животных своей собственностью, раз не он их создал. Точно так же не он сотворил поля, на которых пасутся эти божьи твари. Люди смертны, к тому же Господь велел делиться. Джок терпеливо объяснял Анне эти простые истины, как малому ребенку.

— Собственность — понятие временное. Она то и дело переходит из рук в руки. Сегодня я украл у соседа то, что нужно мне, а когда что-то потребуется ему, он украдет у меня.

До них донеслось завывание ветра. Чуткие уши лошадей нервно подрагивали в темноте. Сухие корявые сучья потрескивали под копытами. Нервы Анны были напряжены до предела. Джок то и дело останавливался и прислушивался к гнетущей тишине, нарушавшейся лишь жутким посвистом ветра. Убедившись, что поблизости никого нет, они продолжили путь.

— Времена меняются, и, как правило, от плохих к худшим. — В другое время Анну позабавили бы такие высказывания, но сейчас ее мысли были заняты совсем другим. Она устала, замерзла, проголодалась, а полуголый Джок с волосатыми ногами, казалось, совсем не чувствовал холода.

Элисон сладко спала, уткнувшись лицом в грудь Джоку. Руки и ноги совсем голые. Анна сняла свою шаль и, неловко перегнувшись в седле, укутала свою служанку. Та спросонок пробормотала что-то, но так и не проснулась.

— Не извольте беспокоиться. Здешние крошки вполне выносливы.

— Это еще не повод, чтобы с ними так обращаться.

— Вы хотите сказать, что я был с ней груб? — удивился Джок.

— Не знаю и не желаю знать, как вы себя вели. Я только видела, что вы напоили ее до бесчувствия и затащили в кусты.

— Госпожа, это был прекрасный ячменный напиток, чистый, как слеза младенца, а не то отвратительное пойло, которое варят на островах. От него потом отдышаться невозможно. А в кусты я ее не тащил, она сама прибежала.

Воцарилось неловкое молчание.

— Анна, между нами сейчас словно черная кошка пробежала, — мягко произнес Джок. — А мне бы не хотелось ссориться. В Майскую Ночь брачные клятвы и обеты теряют свою силу. Я постоянно думаю о тебе. Я мечтал о том, как мы будем танцевать вместе, а потом скроемся ото всех... Я был бы так счастлив...

— Еще бы, — усмехнулась Анна, радуясь, что в темноте не видно ее лица. Она давно ждала этого признания, но сейчас оно застало ее врасплох. Она представила себя со стороны. Гордая, неприступная графиня Анна сидит на украденной лошади, рядом с ней оборотень, похитивший эту лошадь. Теперь он объясняется Анне в любви, а в седле рядом с ним спящая девушка, с которой он миловался на Празднике Костров.

— Ты совсем не похожа на здешних вертихвосток. Ты красивая, умная, ты знаешь, что стоит тебе только свистнуть, как я тут же примчусь на зов. Но ты вбила себе в голову, что замужество — это крест, который надо нести до конца своих дней. Нет слов, это вызывает уважение, но ты уж слишком серьезно и трепетно относишься к брачным узам.

— Дело не в прочности. Они есть, и от них никуда не деться. — Боже, до чего она опустилась! Говорить о верности и измене, когда Том сидит в тюрьме! И с кем! С сатиром, у которого из густых волос торчат оленьи рога. — Я поклялась на Библии... Ничто не заставит меня нарушить обет.

— Библия, Священное Писание, законы... В наших краях, как ваша светлость, должно быть, успели заметить, все это не имеет никакого значения. Я тут как-то прочитал несколько глав из Писания и поразился, до чего там все складно написано. От Авраама до Соломона Божьи дети никогда не были ретивыми поборниками брака. А в отдельных местах так прямо и говорится, что подобает мужчине делать с хорошенькой девушкой.

— Если каждый будет выдергивать из Библии особо понравившиеся места, то Священное Писание исказят до неузнаваемости и принизят его до примитивного уровня, до уровня соития.

— Я не собираюсь принижать значение ваших книг и оскорблять чувства верующих. Я не стану просить вас задрать юбку прямо здесь. Скажу лишь, что нас, горцев, не запугать гееной огненной, и пусть нам не грозят виселицей. Никто из шотландцев не откажется от задуманного. У Армстронгов свои понятия о чести. По — моему, она либо есть у человека, либо ее нет, вот и все.

— А у вас она есть? — лукаво поинтересовалась Анна. Ее начали забавлять эти фривольные романтические эскапады.

— Хватает, чтобы дать женщине то, чего она хочет. Вы не обращаете на меня внимания, я не нужен вам, что ж, я уважаю ваши чувства. Но почему вы беретесь судить меня за то, что эта девочка...

Джок резко оборвал себя на полуслове, сделав знак Анне, чтобы она молчала. Она не решилась возразить, зная, что ее обоняние сильно уступает волчьему нюху. Похоже, что и со слухом дело обстояло так же.

— Сюда идут... — глухо прорычал Джок.

— Кто идет?

— Хотите подождать и посмотреть?

С холмов донесся далекий топот копыт, приглушенные крики, бряцание оружия. Джок был прав, к ним приближались вооруженные всадники, и дожидаться их было по меньшей мере неразумно. Поддав своим пони под бока, Джок и Анна помчались во весь опор. Графиня крепко вцепилась в конскую гриву. Ее лошадка обошла пони Джока, скакавшего с двойной ношей. Анна оглянулась и увидела позади темную колышащуюся массу, грозно надвигавшуюся на них. В темноте холодно поблескивали железные пики.

От неожиданности Анна дернула за поводья, лошадь замедлила свой бешеный бег, и Джок опять вырвался вперед. Больше всего Анна боялась отстать и остаться одной. Их словно преследовал злой рок, препятствия возникали на каждом шагу. Неожиданно пони Анны споткнулся, и она кувырком перелетела через его голову.

Придя в себя, Анна обнаружила, что лежит, распластавшись на земле, а чуть поодаль, обезумев от боли и страха, бьется в судорогах ее лошадь. Передняя нога пони неестественно вывернулась, скорей всего сломана. Бедное животное безуспешно пыталось подняться.

К Анне стремглав подлетел Джок, соскочил с седла и сунул ей в руки поводья. Элисон лежала у него на плече.

— Скачите! Моя лошадь устала и не вынесет двоих.

— Но что же будет с вами? Нам нужна еще одна лошадь!

— Нам некогда ее искать и вообще сейчас не время препираться. — рмстронг положил Элисон на траву и подсадил Анну в седло. Элисон наконец проснулась и удивленным затуманенным взором поглядела сперва на Джока, потом на Анну, явно не понимая, где она и что с ней происходит.

— Давайте мне девушку, — потребовала графиня. Как не была она напугана, она не могла бросить Элисон на произвол судьбы. Не говоря ни слова, Джок выхватил у нее из-за пояса нож и полоснул им по крупу лошадки. Взвившись на дыбы, животное рванулось вперед. Анна едва удержалась в седле. Краем глаза она успела заметить, что брошенный пони все пытается из последних сил подняться. Джок стоял рядом с Элисон, в его руках блестело лезвие ножа. Прямо на них летел отряд всадников.

Пони под Анной мчался, не разбирая дороги, по оврагам и лощинам. Она с трудом удерживала в руках поводья. Вдруг лошадь захрапела и метнулась в сторону — рядом мелькнула волчья тень. Волк глухо зарычал и куснул пони за ногу у копыта. Теперь и без вопросов стало ясно, что это Джок. Со стороны можно было подумать, что огромная пастушья собака подгоняет отставшую овцу. Волк то забегал вперед, проверяя дорогу, то возвращался, не переставая хватать лошадь за ноги. Анна крепко вцепилась в густую гриву. Дикий галоп немилосердно сотрясал все тело, она с трудом сдерживала рыдания, которые душили ее при мысли об Элисон, оставшейся на холодной черной пустоши.

Джок отстал, и Анна пустила лошадь шагом. Немного погодя волк опять присоединился к ней. Из его пасти вылетали клубы пара. Между клыками бессильно свешивался розовый язык. Джок больше не пытался подгонять лошадь, видимо, они оторвались от преследователей, а, может быть, у тех появилась другая цель.

Об Элисон думать было нестерпимо больно. Ей хотелось, чтобы Джок принял человеческое обличье и рассказал, как все было. Может, он сотворил чудо и сделал девушку невидимой. Но спросить Анна не осмелилась, она страшилась услышать другой ответ.

Терзаясь, Анна спрыгнула на землю и, опустив голову, медленно пошла рядом с лошадью. Светало. Графиня брела, еле передвигая ноги от усталости. Вода длинного озера серебрилась в свете занимающегося утра.

Анна наивно полагала, что они плутали по лесу, не разбирая дороги, а оказалось, что волк все это время упорно пробирался к дому лорда Баклеха. Теперь он трусцой побежал по натоптанной тропинке, ведущей к дому.

Черные пустые глазницы окон смотрели мрачно и неприветливо, из закопченной трубы давно не вился дымок. Дверь была заперта, и никто не вышел навстречу усталым путникам.

На руках у Анны запеклась черная кровь. Она вздрогнула, вспомнив, как безжалостно Джок полоснул ножом ее лошадь. Сейчас он превратится в человека, и она спросит его об Элисон и услышит, что девушку пришлось оставить джедбургцам.

Внезапно волк предупреждающе зарычал. Анна замерла от испуга. Всадники с гоготом вынырнули из глубокого оврага, пролегавшего вдоль скалистого хребта. Дом лорда Баклеха стоял рядом с этими скалами. Оглушительно затрещали ружья, воздух заволокло дымом. Запахло порохом. Пони Анны жалобно заржал и рухнул,

как подкошенный. Графиня бросила поводья и стрелой метнулась прочь.

Чьи-то руки в перчатках схватили ее за плечи и подняли в воздух. Зажатая меж двух всадников, она не сразу сдалась, ноги все будто еще бежали. Анна видела черные дула аркебуз, нацеленные на Джока, угольно-черного волка могли поразить только серебряные пули. Ухмыляющийся бородач в железном шлеме, похожем на чайник, посадил ее перед собой.

Все исчезло во мраке. На Анну набросили мешок. Через толстую ткань она чувствовала холод железа и тяжелое дыхание всадника, везшего ее. В темноте до нее доносились резкие голоса шотландцев, довольных ее унижением.