Из всех крупных операций второй мировой войны, пожалуй, ни одна так не напоминает сражения 1914–1918 годов, как немецкое наступление на Курской дуге в 1943 году. Справедливо названное величайшим из всех танковых сражений — в разгар его почти 3 тысячи танков одновременно передвигались на поле боя, — оно с самого начала и до конца было колоссальной битвой на обескровливание и уничтожение противника, ожесточенной схваткой, которая велась в узкой полосе фронта глубиной не более 30 километров, где минные поля, мощь и плотность огня и количество боеприпасов (а не маневренность) играли решающую роль. Есть и другая сторона этой битвы, сломившей хребет немецких танковых войск и навсегда передавшей стратегическую инициативу в руки русских, которая заставляет вспомнить первую мировую войну — длительные проволочки и споры, предшествовавшие началу немецкого наступления.

Генерал-фельдмаршал фон Манштейн, командующий группой армий «Юг», первоначально собирался нанести удар по Курскому выступу сразу же после захвата немцами Харькова и Белгорода в марте 1943 года, но ввиду начинавшейся оттепели и трудности убедить командующего группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Клюге перейти в наступление на северном фасе Курской дуги этот план не был реализован. К нему вернулись вновь в апреле на совещании начальников штабов, которое начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Цейтцлер созвал в штаб-квартире ОКХ в Летцене. К этому времени Манштейн был больше склонен к нанесению мощного танкового удара (операция «Пантера») юго-восточнее Харькова, но Цейтцлер рассудил, что наступление под Курском сопряжено с меньшим риском и «не потребует столь значительных резервов». Проект операции, предлагавший нанести два сходящихся удара по Курскому выступу войсками генерал-фельдмаршалов фон Клюге (9-я армия генерала Моделя) и фон Манштейна (4-я танковая армия Гота), был представлен Гитлеру 11 апреля. Фюрер, однако, колебался. В предложенном Цейтцлером плане говорилось, что для обеспечения успеха наступления потребуется 10–12 танковых дивизий, поддержанных пехотой. Гитлер счел это недостаточным, и, когда Цейтцлер заметил, что для захвата Харькова понадобилось всего пять танковых дивизий, фюрер возразил: успех был достигнут благодаря применению тяжелых танков «тигр», «батальон которых стоит обычной танковой дивизии». Для своего весеннего наступления Гитлер твердо решил использовать также новейшие средние танки «пантера».

Споры о плане новой наступательной операции тянулись несколько недель, причем Гитлер, судя по всему, действительно испытывал сомнения, а производство танков «пантера», которые страдали рядом неустраненных технических дефектов, оставалось на низком уровне — 12 машин в неделю. В апреле полемика по поводу нового летнего наступления охватила все верхние эшелоны нацистского командования. Начальник штаба оперативного руководства ОКБ генерал-полковник Йодль был против операции «Цитадель», считая опасным использовать стратегический резерв, когда в Средиземноморье складывается опасная ситуация, чреватая новыми кризисами. Цейтцлер парировал этот довод парадоксальным аргументом, что вооруженные силы Германии на Восточном фронте настолько слабы, что не могут бездействовать и «ждать удара», а должны сами предпринять активные действия, чтобы ослабить наступательный порыв русских. Не обошлось, разумеется, и без личных распрей. Заместитель начальника штаба оперативного руководства генерал Варлимонт пишет, что «Цейтцлера не интересовали эти далекие от Восточного фронта проблемы, но сам факт, что он, начальник генерального штаба ОКХ, отстранен от участия в них, был источником его постоянного недовольства. Поэтому Цейтцлер тем более настаивал на проведении “своего” наступления и жаловался Гитлеру на вмешательство Йодля в его сферу ответственности».

Штаб оперативного руководства ОКБ, в свою очередь еще в большей степени был отстранен от решения вопросов, связанных с Восточным фронтом. Из центра общего руководства военными усилиями Германии он теперь стал чем-то вроде филиала оперативного отдела штаба сухопутных войск, ответственного за положение на всех других театрах войны, за исключением России. Только один человек — Гитлер имел возможность видеть общую картину стратегического положения Германии, а те лица, которые докладывали ему по военным, экономическим или политическим вопросам, могли дать совет лишь на основании своих ограниченных и узковедомственных знаний. В результате большинстве приверженцев проведения операции «Цитадель» были из числа генералов, занимавших командные посты на советско-германском фронте, а противники операции (за исключением Гудериана) не имели доступа к подробной информации, которой их оппоненты могли свободно жонглировать в поддержку своей точки зрения.

Если разногласия между Цейтцлером и Йодлем таили в себе элемент личной неприязни, то вражда между Гудерианом и Клюге носила открытый и скандальный характер. Они почти не разговаривали друг с другом даже на торжественных церемониях, а в мае Клюге обратился к Гитлеру за разрешением вызвать Гудериана на дуэль. Как командующий группой армий «Центр», Клюге был горячим сторонником операции «Цитадель». На протяжении последнего года его группа армий находилась в обороне и ничем не проявила себя. Гудериан же после смещения с командного поста в декабре 1941 года находился в опале, но в феврале 1943 года Гитлер вызвал его в свою ставку в Растенбург, назначил на влиятельный пост генерал-инспектора бронетанковых войск и наделил широкими полномочиями. Для Клюге и других немецких генералов, завидовавших влиянию Гудериана, было нетрудно преподнести его возражения против «Цитадели» как результат опасений, что эта операция может ослабить его контроль над немецкими бронетанковыми войсками.

Тем временем Гитлер через своего старшего адъютанта Шмундта продолжал выяснять мнения полевых командиров. Большинство из них высказалось за проведение операции, но было одно примечательное исключение. Генерал Модель, который командовал 9-й армией и подчинялся Клюге, доложил, что сомневается в успехе наступления. Воздушная разведка и донесения патрулей свидетельствуют о том, что русские знают, где и когда немцы собираются нанести удар, и энергично готовятся к отражению атаки. В ответ на это сторонники операции привели следующий довод. Если русские действительно готовятся дать бой на Курской дуге, то это является признанием стратегической важности этого участка фронта и приведет к тому, что значительная часть советских бронетанковых войск будет втянута в сражение.

Недели сменяли друг друга, и в связи с наращиванием русских сил первоначальный замысел операции «Цитадель» претерпел существенное изменение: из короткого внезапного удара, который должен был сорвать наступательные планы русских, она превратилась в лобовую массированную атаку, пробу сил обеих сторон, исход которой должен был решить весь ход летней кампании 1943 года. В начале мая Гитлер по-прежнему никак не мог решиться утвердить директиву о наступлении, и 3 мая в Мюнхене было созвано совещание командующих армиями и группами армий для обсуждения перспектив операции. На этом двухдневном совещании только Гудериан твердо выступил против наступления (его, правда, поддержал также министр вооружений Шпеер в части, касающейся военной техники и производства вооружений). Цейтцлер и Клюге решительно высказались за наступление. Манштейн, как правило терявшийся в присутствии Гитлера, ограничился заявлением, что наступление имело бы успех, если бы его смогли начать в апреле, теперь же ему трудно составить определенное мнение. Наиболее убедительные аргументы против наступления, казалось, привел сам Гитлер, который, кратко изложив соображения генерала Моделя, завершил свое выступление следующими словами: «Модель сделал правильный вывод, что противник рассчитывает на наше наступление, поэтому, чтобы добиться успеха, нам нужно избрать новый тактический подход».

Однако Гитлер все еще не хотел принимать окончательное решение и в присущей ему манере уклонился от этого, вновь вернувшись к вопросу о танках «пантера». К этому времени было построено только 130 этих средних танков и из них менее 100 вступили в строй. Первоначально планировалось выпустить к концу мая 250 машин. Шпеер объяснил, что возникшие технические трудности теперь преодолены, допущенное отставание успешно ликвидируется и к 31 мая будет выпущено 324 танка. Это означало, что для использования под Курском значительного числа «пантер» начало наступления придется перенести на июнь. Была намечена условная дата 12 июня, чтобы в ожидании окончательного решения начать оперативное планирование и подготовку.

Эти данные о производстве танков обсуждались на отдельном совещании в имперской канцелярии 10 мая. После окончания совещания Гудериан подошел к Гитлеру, и между ними состоялся примечательный диалог, в ходе которого Гитлер признался, что при мысли об этом наступлении «у него начинает болеть живот». Гудериан, горячо убеждавший фюрера отказаться от операции, спросил, почему Гитлер вообще хочет начать наступление на Востоке именно в этом году. Вмешавшийся в разговор Кейтель заявил: «Мы должны начать наступление из политических соображений», на что Гудериан ответил: «Вы думаете, что люди знают, где находится Курск? Миру совершенно безразлично, находится ли Курск в наших руках или нет…» После этого Гитлер, признав, что его самого одолевают сомнения, подчеркнул, что «никоим образом не чувствует себя связанным» в решении этого вопроса.

* * *

Если бы выступавшие за проведение операции «Цитадель» немецкие генералы знали правду о приготовлениях русских, едва ли они проявляли бы такой энтузиазм. Первый анализ возможных немецких действий летом 1943 года был сделан советским командованием еще в начале апреля, в нем с поразительной глубиной предвидения предсказывался конечный план операции «Цитадель». В течение двух последующих месяцев русские укрепляли фланги Курского выступа артиллерией и танками гораздо более высокими темпами, чем противостоявшие немецкие армии.

Для координации действий трех фронтов и разработки плана контрнаступления, которое намечалось начать после того, как немецкий натиск выдохнется, Ставка Верховного Главнокомандования направила в апреле в Курск Жукова и Василевского. Они пришли к выводу, что основной удар немцы нанесут из района Белгорода в секторе Воронежского фронта, которым командовал генерал армии Ватутин. В этом секторе оборону держали две ранее участвовавшие в Сталинградском сражении армии — 21-я и 64-я, переименованные теперь в 6-ю и 7-ю гвардейские армии, и сильное бронетанковое соединение — 1-я танковая армия. Северный фас Курской дуги обороняли войска Центрального фронта генерала Рокоссовского. На протяжении мая и июня на фронт подтягивались подкрепления, и в конечном итоге в его состав вошли пять общевойсковых армий — 48, 13, 70, 65, 60-я — в первом эшелоне и 2-я танковая армия — во втором.

Два этих фронта располагали достаточными силами, чтобы сдержать немецкое наступление. Но Жуков, с присущим ему искусством сочетать тщательную подготовку наступления (характерную для планирования Сталинградской битвы) с организацией глубокой обороны (что он продемонстрировал в битве под Москвой в 1941 году), создал позади этих двух фронтов новый Степной фронт под командованием генерала И. С. Конева, в который были включены резервные силы Ставки. Этот фронт в составе нескольких общевойсковых армий, а также 5-й гвардейской танковой армии и шести отдельных танковых и кавалерийских корпусов представлял собой наиболее мощный стратегический резерв, накопленный Советским Союзом за все время войны. Он выполнял три оперативные задачи. Во-первых, служил источником подкреплений для тех участков Центрального и Воронежского фронтов, где могли возникнуть трудности; во-вторых, обеспечивал свежие войска для развития оперативного успеха и контрнаступления, как только немецкое наступление выдохнется; в-третьих, если ход сражения на Курской дуге окажется неблагоприятным, он должен был создать заслон (на заранее оборудованных позициях) у основания дуги — так что, даже если бы немцам и удалось пробиться на флангах выступа, им пришлось бы начинать все сначала, чтобы добиться прорыва советской обороны. Нельзя недооценивать и огневую мощь этих новых советских армий. В целом на выступе имелось больше артиллерийских, чем стрелковых, полков, в некоторых секторах соотношение между ними составляло пять к одному. К началу июля русские сосредоточили здесь более 20 тысяч орудий и минометов всех калибров, в том числе около 6 тысяч противотанковых пушек и 920 установок реактивных минометов.

Главная полоса обороны глубиной 5–8 километров, включавшая в себя батальонные узлы сопротивления, противотанковые препятствия и запасные инженерные сооружения, состояла из трех позиции, причем в первой из них было две-три сплошные траншеи полного профиля, соединявшиеся ходами сообщений; вторая и третья позиции имели одну-две траншеи. Вторая полоса обороны, удаленная от переднего края главной полосы на 10–15 километров, была оборудована подобным же образом. Тыловая армейская полоса, проходившая в 20–40 километрах от переднего края, примыкала к трем фронтовым оборонительным рубежам общей глубиной 30–50 километров. А позади них находился оборонительный рубеж, занятый войсками Степного фронта!

Вся оборонительная система состояла не менее чем из восьми оборонительных полос и рубежей общей глубиной 250–300 километров. Передовая тактическая зона обороны представляла собой развитую сеть опорных пунктов, каждый из которых имел от трех до пяти 76-мм орудий, около пяти противотанковых ружей, до пяти минометов, подразделения саперных войск и пехотинцев, вооруженных пулеметами и автоматами. Несколько таких укрепленных пунктов, объединенных общим командованием и общей системой огня, составляли «противотанковый район». Средняя плотность минирования достигала на важнейших направлениях 1,5 тысячи противотанковых и 1,7 тысячи противопехотных мин на один километр фронта (в 6 раз больше, чем в обороне под Москвой, и в 4 раза больше, чем под Сталинградом).

Во всех оборонявшихся войсках велась непрерывная напряженная боевая подготовка к отражению ожидавшегося немецкого наступления.

«В период ожидания солдаты проходили физическую подготовку, совершали марш-броски. Экипажи танков соревновались в преодолении препятствий, скорости и стрельбе. На встречах с молодыми солдатами ветераны делились своим боевым опытом. В состав каждого танкового экипажа включались один-два коммуниста или комсомольца, призванных подавать пример… В свободное время демонстрировались кинофильмы, организовывались спортивные игры, опытные воины выступали с лекциями».

Основу советских бронетанковых соединений по-прежнему составляли «тридцатьчетверки», но часть тяжелых танков КВ сейчас имела 85-мм орудия, а танковым корпусам стали придаваться полки мощных самоходно-артиллерийских установок СУ-152. В инструкциях экипажам Т-34 указывалось, что «наилучший метод борьбы с “тиграми” — по возможности быстрее сблизиться с этим танком, лишив его тем самым превосходства в вооружении. Хотя лобовая броня не пробивается 76,2-мм снарядом, его бортовая броня весьма уязвима».

Эти несколько оптимистические инструкции подкреплялись тщательной боевой подготовкой. Один офицер Красной Армии описал, как его бригада, стоявшая во втором эшелоне, заранее подготовила траншеи, капониры и укрытия на передовом рубеже обороны. Были намечены маршруты выдвижения, тщательно изучена топография местности, намечены ориентиры, выверена глубина бродов и грузоподъемность мостов, заблаговременно продумана система кодов и условных сигналов, дублирована связь со штабом дивизии. Проводились ночные и дневные учебные тревоги.

С времен «бойни Нивеля» в апреле 1917 года, пожалуй, ни к одной наступательной операции противники не готовились так долго и так тщательно, как к немецкому наступлению на Курской дуге. Советский капитан-танкист так описал царившую в Красной Армии атмосферу: «В начале войны все делалось в спешке, и времени постоянно не хватало. Теперь мы вступаем в бой спокойно».

Как ни парадоксально, но в то время как приготовления русских велись энергично и изобретательно, немцы страдали от постоянных задержек и слухов об изменении плана операции и ее отмены. Наступил июнь, и запланированное число «пантер» было поставлено. Но к этому времени разведывательные сводки о приготовлениях русских стали столь тревожными, что немецкое командование решило подождать еще три недели, чтобы получить дополнительное количество «пантер» для оснащения двух батальонов и передать их дивизиям генерала Моделя на северном фасе дуги — в дополнение к тем, которые уже находились в составе 11-й танковой дивизии, моторизованной дивизии «Великая Германия» и трех танковых дивизий 2-го корпуса обергруппенфюрера СС Хауссера. Это означало, что срок начала операции «Цитадель» был вновь передвинут со второй недели июня на первые числа июля. Манштейн наконец собрался с духом и заявил, что операция не представляется более возможной и должна быть отменена. Но было уже поздно. Единодушная позиция ортодоксальных генералов и генштабистов — Кейтеля, Цейтцлера и Клюге — убедила фюрера, который, приняв решение, никогда не менял его, назначить наступление на 5 июля.

В свете имевшихся ранее у Гитлера колебаний можно предположить, что, дав согласие на проведение операции «Цитадель», фюрер руководствовался не только тактическими соображениями, но, каковы были его более широкие мотивы, точных сведений нет. Генерал Варлимонт, в частности, считает, что Цейтцлер умело использовал патологическое предубеждение Гитлера против отвода войск, доказывая, что альтернативой этому является наступление. Доводы Йодля о назревающих угрозах в Средиземноморье и слухи о шатком положении Муссолини делали настоятельно необходимым предотвратить наступление русских на южном фланге и их продвижение к Балканам. Несомненно, сказался также гипнотический эффект, который оказывает перспектива крупной битвы на всех, связанных с ее планированием. Немецкие генералы указывали — и вполне обоснованно, — что им всегда удавалось добиться прорыва оборонительных позиций русских с первого удара; трудности начинались потом, когда ударная мощь танковых клиньев распылялась в безбрежных полях и степях России. На этот раз немцы ставили перед собой ограниченную цель — два танковых клина, две бронированные клешни должны были с боями пройти менее 60 километров каждый. Безусловно, это было по плечу войскам, которые в предыдущих кампаниях одним махом совершали бросок на сотни километров. Огневая мощь и мобильность атакующих сил были более высокими, чем в 1941–1942 годах, концентрация войск более плотной, цели несравнимо менее амбициозные. Разве дело не обстояло а таким образом, что ни одна армия в мире не могла выдержать первый удар вермахта в крупной наступательной операции?

Несомненно, по любым критериям — иным, чем советские армии, — в своем окончательном виде изготовившаяся к броску немецкая группировка в последние дни июня 1943 года выглядела исключительно грозной. За счет безжалостного оголения других участков Восточного фронта число танковых дивизий было доведено до 17. 9-я армия Моделя имела в своем составе не менее трех танковых корпусов (семь танковых и моторизованных дивизий) и двух пехотных. На южном фланге Курской дуги 4-я танковая армия Гота представляла собой наиболее мощное танковое соединение, когда-либо находившееся под командованием одного командира в немецких сухопутных войсках. В полосе наступления его армии, которую с флангов поддерживали три пехотных корпуса, плечом к плечу наступали 3-я танковая, «Великая Германия», 11-я танковая, дивизии СС «Адольф Гитлер», «Рейх», «Мертвая голова», 6, 19, 7-я танковые дивизии — девять лучших дивизий вермахта на фронте шириной 45 километров!

В последние дни перед наступлением странное чувство — не столько уверенность, сколько фатализм — охватило немецких танкистов: если эта сила, эта гигантская армада танков, штурмовых орудий, бронетранспортеров и артиллерии не сможет сломить русских, тогда ничто не сломит их. Педантично следуя инструкциям о соблюдении строжайшей секретности и не ведая о том что советская разведка полностью осведомлена о готовящемся наступлении, немецкие офицеры-танкисты сменили свои черные мундиры прежде, чем отправиться на передовую линию фронта для последней рекогносцировки. Изучая в бинокли позиции противника, они видели «простиравшуюся во все стороны равнину с многочисленными долинами, небольшими рощами, разбросанными там и сям деревнями с избами под соломенными крышами, речками и ручьями, из которых река Пена струила свои быстрые воды меж крутых берегов. К северу местность становилась выше, что благоприятствовало обороняющимся. Обширные поля густой и высокой пшеницы затрудняли наблюдение».

Таким было поле боя, где вермахт предпримет свое последнее крупное наступление на Восточном фронте, где произойдет величайшая танковая битва в истории человечества и одно из самых важных и ожесточенных сражений второй мировой войны.

* * *

2 июля Ставка Верховного Главнокомандования направила на фронты телеграммы, предупреждавшие о том, что немцы могут перейти в наступление в период 3–6 июля, а в ночь на 4 июля перебежчик-чех из саперного батальона 52-го армейского корпуса рассказал, что всем немецким солдатам роздан сухой паек на пять дней и дополнительные порции шнапса. Рассудив, что в ближайшие часы немцы перейдут в наступление, командующий Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутин на рассвете 5 июля, следуя намеченному плану, отдал приказ артиллеристам открыть упреждающий огонь по немецким передовым позициям и местам сосредоточения войск. Интенсивная артиллерийская контрподготовка длилась около получаса, но артиллерия противотанковых районов, подчиняясь приказам, огня не открывала. Пока немецкие солдаты укрывались в своих блиндажах и окопах от смертоносного шквала советских снарядов и мин, им зачитали личное воззвание фюрера:

«Солдаты рейха!

Сегодня вы начинаете великое наступление, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом.

С вашей победой сильнее, чем прежде, укрепится убеждение в тщетности любого сопротивления немецким вооруженным силам».

Любопытное отсутствие изобретательности и гибкости, весьма типичное для военного мышления немцев, которое нашло свое отражение в шаблонном тактическом планировании операции «Цитадель», вскоре проявилось и в ее осуществлении. Старая формула «блицкрига» — налет пикирующих бомбардировщиков, короткая интенсивная артподготовка, массированный танковый удар при поддержке пехоты — вновь была принята без должного учета изменившихся условий, за исключением разве что простого арифметического увеличения мощи составных компонентов атаки.

В 6.00 немецкие танки — около 2000 в первой волне, — лязгая гусеницами, выползли из своих укрытий и сухих балок и медленно, с закрытыми люками двинулись вперед через желтовато-зеленые пшеничные поля ложбины Северского Донца.

«Мы двигались вперед, а вокруг нас от огня русской артиллерии дыбом вставала земля, — писал радист “тигра”. — Иван, с присущей ему хитростью, не открывал огня в предшествовавшие недели и даже нынешним утром, когда наши орудия обрушили на него град снарядов. Но сейчас весь фронт опоясывали вспышки выстрелов. Казалось, что мы вползаем в огненное кольцо. Четыре раза наш отважный “Росинант” содрогался от прямых попаданий, и мы благодарили судьбу за прочность добротной крупповской стали».

Немцы начали наступление при фактическом равенстве в танках с русскими (хотя ни один немецкий отчет о Курской битве не признает этого) и определенном качественном преимуществе в тяжелых и средних «тиграх» и «пантерах», но по числу орудий, весу залпа и управлению огнем артиллерия русских была несравнимо сильнее немецкой. Имевшиеся в распоряжении Манштейна артиллерийские орудия не смогли разрушить оборонительные позиции русских или расчистить проходы через минные поля. В результате многие танки подорвались на минах на подступах к русским позициям и вскоре остались позади наступавшей немецкой пехоты. Экипажи танков получили строгие инструкции: «Ни при каких обстоятельствах не останавливать танк для оказания помощи поврежденным машинам. Техническая помощь является обязанностью только инженерных частей. Командиры танков должны продолжать наступление, пока танк не утратил мобильность. В случаях утраты танком подвижности, но при сохранении боеспособности орудия (например, технической поломки или повреждения гусеницы) экипаж должен продолжать вести огонь из неподвижного танка».

Этот приказ, по существу, обрекал на смерть экипаж поврежденного танка, так как многочисленные советские орудия могли расстрелять остановившийся танк за считанные минуты после подрыва его на мине. У русских были также специальные группы истребителей танков, укрытые в узких щелях посреди минных полей, которые особенно успешно действовали на северном фасе Курской дуги против бронетанковых войск генерала Моделя. Немцы избрали тактику наступления несколькими танковыми клиньями — «панцеркейле». На острие клина двигались «тигры», а за ними ползли средние танки «пантеры» и Т-IV. Вооруженные карабинами, автоматами и гранатами группы гренадеров наступали позади танков, а остальные пехотинцы с пулеметами и минометами следовали за ними в бронетранспортерах у основания клина. Подобная тактика означала отказ от традиционного принципа использования танковой армии как меча для нанесения глубокого удара на узком участке фронта с выходом в тыл противника. Теперь меч заменили боевым топором, которым намечалось взломать оборону противника на широком фронте. Немцы были вынуждены прибегнуть к этой новой тактике ввиду упорства, с которым советские войска обычно удерживали позиции по обе стороны прорыва, препятствуя его расширению, и значительно возросшей к лету 1943 года огневой мощи Красной Армии, что делало самостоятельные операции танковых дивизий весьма опасными — по крайней мере на ранних стадиях сражения.

Фактически и Модель, и Манштейн начали наступление, используя свои танки для непосредственной поддержки и сопровождения пехоты в надежде, что у них останется достаточное количество боеспособных машин для развития успеха после прорыва обороны противника. Но в данном случае силы оборонявшихся не уступали наступавшим, а заблаговременно созданная русскими прочная оборона позволяла им приберечь значительную часть своих танков для заключительного этапа сражения.

Русские выработали систему управления артиллерийским огнем (немецкие солдаты называли ее «пакфронт»), основанную на создании противотанковых узлов обороны из трех противотанковых опорных пунктов в каждом — 10–12 противотанковых орудий под единым командованием, которые могли сосредоточить огонь на одной цели. Минные поля были расположены таким образом, чтобы направить наступающие танки в зону огня нескольких противотанковых узлов обороны, имевших в глубину до 8 километров. Поскольку каждый залп трех батарей мог предположительно уничтожить один танк, было очевидным, что наступавшие танковые дивизии должны будут понести очень тяжелые потери, прежде чем они смогут достигнуть артиллерийских позиций русских и преодолеть их.

В немецких боевых приказах разъяснялось, что танкам не ставится задача самостоятельно подавить все артиллерийские позиции русских — эта задача входит в обязанность сопровождающей их пехоты, — хотя танкам, конечно, придется вести бой с орудиями, препятствующими их продвижению. Однако немцы грубо просчитались в оценках количества и глубины противотанковых узлов обороны русских, и к тому же противотанковые орудия русских прикрывались пулеметными и минометными гнездами, имевшими строгий приказ вести огонь только по немецкой пехоте и, как правило, в поддержку своих противотанковых батарей.

В результате только к исходу дня немцы получили достаточно полное представление о глубине и мощи оборонительных позиций русских, и к этому времени боевые порядки танковых клиньев серьезно нарушились. Противотанковая артиллерия русских в своем большинстве состояла из стандартных дивизионных 76,2-мм пушек, снаряды которых могли пробить лобовую броню «тигра» лишь с близкого расстояния, поэтому многим из этих гигантских танков удалось преодолеть первый рубеж обороны без существенных повреждений. Следовавшие за ними средние танки Т-IV, однако, понесли серьезные потери, а многие «пантеры» вышли из строя из-за технических поломок или подорвались на минах. Окутавшая поле битвы ночная мгла застала основную массу наступавших войск увязшей среди многочисленных узлов сопротивления, артиллерийских позиций и узких траншей первой оборонительной полосы. Группы «тигров» вклинились в глубь обороны русских. В течение короткой июльской ночи поисковые группы гренадеров пробирались по полю боя в попытке достичь подбитые и изолированные танки, чтобы обеспечить им поддержку; то тут, то там ночную темноту озаряли вспышки осветительных снарядов и ракет, белые пунктиры трассирующих пуль и жаркие оранжевые выплески ранцевых огнеметов — это гренадеры сталкивались с советскими разведывательными патрулями и подразделениями истребителей танков.

В 4 часа утра солнце осветило классическую панораму позиционной войны — казалось, лишь усложнившаяся боевая техника свидетельствует о том, что с 1917 года прошло более трех десятков лет. Гонимые легким западным ветром над полем боя медленно плыли облака коричневатого дыма горевших полей пшеницы и кукурузы и деревенских хат, который смешивался с черной маслянистой копотью догоравших танков; непрерывная дробь и стрекотание пулеметных и автоматных очередей тонули в монотонном гуле канонады советских орудий, пронзительном вое залпов ракетных установок, грохоте разрывов снарядов и бомб; периодически отрывистый высокий звук выстрела 88-мм танковой пушки напоминал о защищавшихся в глубине советской обороны «тиграх». Ценой огромных усилий немецкой пехоте за ночь удалось овладеть главной полосой обороны и нейтрализовать большинство противотанковых опорных пунктов, хотя немало советских пехотинцев все еще оставалось в своих укрытиях, откуда они продолжали вести огонь по немецким саперам, пытавшимся расчистить проходы в минных полях. Немцам по-прежнему никак не удавалось преодолеть вторую столь же прочную полосу обороны русских, артиллерия которой вела прицельный массированный огонь по местам сосредоточения немецких войск. Русские подтянули за ночь значительную часть своих танков и разместили их в заранее оборудованных укрытиях. И хотя передовой рубеж обороны был захвачен немцами, огневая мощь оборонявшихся во второй день битвы была такой же, как и в первый день немецкого наступления. В отличие от русских наступавшие немецкие группировки уже оказались дезорганизованными: шедшие впереди роты «тигров», рации которых непрерывно слали в эфир донесения об обстановке и просьбы о помощи, оторвались от поредевших обрубков танковых клиньев, приводивших себя в порядок и готовившихся к повторной атаке.

Из двух бронированных клешней, которые должны были сомкнуться восточнее Курска, группировка Моделя потерпела неудачу уже в первые дни наступления. Здесь, на северном фасе дуги, во главе танковых клиньев 47-го танкового корпуса наступали 90 самоходных орудий «фердинанд». Так же как «тиграм» дивизий СС на Воронежском фронте, им сравнительно легко удавалось вклиниваться в оборону русских благодаря своей массивной броне. Но через несколько часов после участия их в бою советские пехотинцы обнаружили, что они не имеют пулеметов. Грозные для «тридцатьчетверок» и в дуэлях со стационарными орудиями, «фердинанды» были беспомощными против укрывшейся в траншеях пехоты. Вскоре они оказались отсеченными от сопровождавших их средних танков и один за другим были уничтожены группами советских солдат.

По мнению Гудериана, эти самоходные орудия «не соответствовали требованиям ближнего боя и не были снабжены в достаточной мере даже боеприпасами» (то есть бронебойными и фугасными снарядами). «Положение обострялось еще и тем, что они (“фердинанды”) не имели пулеметов и поэтому, когда врывались на оборонительные позиции противника, буквально должны были стрелять из пушек по воробьям. Им не удалось ни уничтожить, ни подавить пехотные огневые точки и пулеметные гнезда противника, чтобы дать возможность продвигаться своей пехоте. К русским позициям они вышли одни, без пехоты. Несмотря на исключительную храбрость и неслыханные жертвы, пехота дивизии Вейдлинга не смогла использовать успех танков…»

Да и дебют «пантер» оказался не столь грозным, как ожидали. Начальник штаба 48-го танкового корпуса докладывал, что эти танки «не оправдали возлагавшихся на их надежд. Они легко загорались, система снабжения горючим и маслом не защищена, а экипажи недостаточно подготовлены…»

* * *

На южном фасе дуги через сутки после начала наступления объединенными усилиями 48-го танкового корпуса генерала Кнобельсдорфа и 2-го танкового корпуса СС обергруппенфюрера Хауссера немцам удалось вклиниться в оборону русских на левом фланге и в центре наступавшей группировки Манштейна. Здесь русские части были оттеснены на 8-10 километров ко второй полосе обороны, проходившей вдоль рек Пена и Березовая, по берегам которых стояли деревушки Завидовка, Раково, Алексеевка, Луханино, Сырцев. За ночь гренадеры сумели очистить от русских южный берег рек, и Гот решил с первыми лучами солнца нанести удар через реку Березовая силами 3-й танковой дивизии и дивизии «Великая Германия». Но ночью разразилась гроза, хлынул проливной дождь, вода в реке вышла из берегов и превратила прилегающие луга в топкое грязное болото. Под покровом темноты русские подтянули артиллерию и танки к развалинам и уцелевшим домам на северном берегу, и обе немецкие танковые дивизии понесли чувствительный урон от прямого огня русских, когда они на рассвете выстраивались в плотные боевые порядки. В течение дня под прикрытием дымовых завес немецкие саперы упорно наводили переправы. Над их головами бушевала яростная артиллерийская дуэль между советскими орудиями и сосредоточившимися танками, сопровождавшаяся непрерывными налетами немецких пикирующих бомбардировщиков, которыми Гот стремился компенсировать нехватку тяжелой артиллерии. К вечеру немцы, несмотря на серьезные потери, так и не смогли продвинуться ни на шаг. В ночь с 6 на 7 июля обе дивизии были оттянуты назад и переформированы. Решительным контрударом русские выбили немцев из Завидовки, и 3-я танковая дивизия была переброшена на левый фланг, чтобы вновь захватить эту деревню и переправиться через Березовую около ее слияния с рекой Пена. 11-я танковая дивизия выдвигалась на рубеж атаки справа от дивизии «Великая Германия» в очередной попытке пробить брешь в обороне противника между деревнями Сырцев—Яковлево. Выполнению этой задачи, по расчетам немцев, должно было помочь дальнейшее продвижение дивизий СС «Рейх» и «Адольф Гитлер», которые на 6–7 километров вклинились в русские позиции на крайнем правом фланге 48-го танкового корпуса.

На третий день наступления почва достаточно подсохла, и немецкие танки, форсировав реку, овладели деревней Сырцев. Одновременно непрерывные атаки 3-й танковой дивизии постепенно выдавливали оборонявшихся с их позиций на реке Пена. Вечером огонь артиллерии русских ослаб, и 48-й танковый корпус смог наконец переправиться на северный берег реки. Армия Гота теперь почти наполовину преодолела армейскую зону обороны русских и вплотную подошла ко второй оборонительной полосе. Правее корпуса Кнобельсдорфа три дивизии СС сумели даже глубже вклиниться в оборонительные порядки русских, но, в отличие от Кнобельсдорфа, командиру корпуса СС не удалось оттеснить русских на широком фронте. Вместо этого каждая танковая дивизия СС пробила собственную брешь и теперь, неся крупные потери, под непрерывным фланговым огнем противника пыталась продвинуться дальше на север. 9 июля Готу стало ясно, что критический момент битвы вот-вот наступит. Большинство его солдат уже пятый день без передышки участвовали в боях, боеприпасы были на исходе, а интенсивный огонь русских делал весьма трудным ремонт и заправку танков. Единственный вселяющий надежду успех, казалось, был достигнут в центре наступавших войск 48-го танкового корпуса, где авангардные части дивизии «Великая Германия» сумели прорвать в районе Верхопенья вторую полосу обороны русских. К вечеру 9 июля в прорыв удалось ввести полк гренадеров, поддерживаемых сорока танками, которые повернули на запад в тыл артиллерийских позиций русских с целью расшатать оборонительную систему противника, сдерживавшую левый фланг танковой армии Гота. Это принесло свои плоды: ночью русские войска оставили деревню Раково, где они блокировали продвижение 3-й танковой дивизии, а также отвели свои войска на правом фланге корпуса Кнобельсдорфа, что позволило 11-й танковой дивизии установить локтевую связь с дивизией «Адольф Гитлер».

Этим же вечером Гот обсудил оперативную обстановку с Манштейном и утром 10 июля приказал Хауссеру и Кнобельсдорфу очистить прорванные позиции от противника с помощью штурмовых орудии и гренадеров и собрать в кулак все боеспособные танки для решающего, как он надеялся, удара по последней, третьей полосе обороны русских между Новоселовкой и Круглик. В течение двух дней гренадеры 3-й танковой дивизии и мотопехота «Великой Германии» упорно штурмовали позиции русских. В непрерывных ожесточенных боях они овладели рядом деревень, оседлавших долину реки Пена, к вечеру 11 июля вынудили русских отступить в поросший лесом район к северу от Березовки. В оборону Воронежского фронта был вдавлен четырехугольный выступ глубиной примерно 15 и шириной 25 километров — жалкий итог недели колоссальных усилий и потерь, но достаточный, по меньшей мере, для того, чтобы дать возможность командирам танковых дивизий привести в порядок и перегруппировать свои войска за пределами досягаемости огня советской артиллерии. Той же ночью дивизия «Великая Германия» была выведена из боя, а ее участок фронта передан 3-й танковой дивизии.

В секторе наступления танкового корпуса СС даже этого ограниченного успеха достичь не удалось. Гренадеры оказались вынужденными вести столь тяжелые бои по защите флангов вклинившихся танковых дивизий, что дивизионные командиры с трудом смогли оттянуть оказавшиеся на острие клиньев танки. 11 июля дивизии «Рейх» и «Адольф Гитлер» сумели соединиться друг с другом, но дивизия «Мертвая голова» все еще оставалась изолированной от них.

Это была последняя и наиболее яростная битва, которую вели дивизии СС, укомплектованные одними немцами. После операции «Цитадель» Гиммлер откроет доступ в войска СС притоку добровольцев из оккупированных стран и уголовному сброду из гражданских тюрем рейха. Но те солдаты и офицеры войск СС, которые сражались под Курском, все до одного прошли всестороннюю тщательную подготовку в военной школе СС Бад-Тёльц с ее суровой дисциплиной.

Теперь эти «супермены» встретились в бою с представителями «низшей расы» и были потрясены, обнаружив, что те так же хорошо вооружены, изобретательны и храбры, как и они сами.

* * *

Несмотря на вклинение противника в боевые порядки Воронежского фронта, Жуков и Василевский имели все основания быть довольными оперативной обстановкой в ночь на 11 июля. Успешное блокирование натиска северной группировки Моделя дало им возможность сосредоточить свои усилия на борьбе против 4-й танковой армии Гота, а 5-я гвардейская танковая армия — их бронетанковый резерв — пока еще в бой не вступала. Понимая, что до решающей схватки с танковыми дивизиями врага остались считанные часы, Ставка Верховного Главнокомандования передала 5-ю гвардейскую танковую армию в подчинение генерала Ватутина, и в ночь с 11 на 12 июля она получила приказ нанести контрудар по рвавшемуся к Прохоровке 48-му танковому корпусу и 2-му танковому корпусу СС Хауссера. Одновременно утром 12 июля, согласно планам Ставки, войска Западного и Брянского фронтов перешли в наступление на орловском направлении, а 15 июля к ним присоединились войска Центрального фронта, атаковавшие левый фланг группировки Моделя.

Всего этого Гот, конечно, не знал, но оперсводки 3-й танковой дивизии свидетельствовали о том, что оборона русских на участке Новоселовка — Круглик с каждым часом крепнет, а их активность на левом фланге его армии возрастает. Независимо от состояния войск Хауссера и Кнобельсдорфа, командующий 4-й танковой армией твердо решил прорвать последний рубеж расшатанной обороны русских и выйти на оперативный простор. Утром 12 июля все боеспособные танки корпусов Кемпфа, Хауссера и Кнобельсдорфа — около 600 боевых машин — были собраны в кулак и брошены в решающую схватку.

Вскоре юго-западнее Прохоровки лавина немецких танков лоб в лоб столкнулась с устремившимися навстречу ей танковыми корпусами 5-й гвардейской танковой армии Ротмистрова, и в гигантском клубящемся облаке пыли и дыма, в удушливой июльской жаре закипело и загромыхало крупнейшее встречное танковое сражение второй мировой войны. Советские танкисты были свежими, их боевые машины исправными, имевшими полный комплект боеприпасов. Две бригады САУ к тому же были оснащены тяжелыми орудиями, не уступавшими длинноствольным пушкам «тигров» и «пантер». В противоположность им немцы были измотаны непрерывными ожесточенными боями с русской пехотой и артиллерией. Многие из немецких танков уже чинились и латались на поле боя, и часть их — особенно «пантеры» — вскоре вновь вышла из строя из-за технических поломок. Кроме того, «нас (писал немецкий танкист) предупредили, что мы встретимся с противотанковыми орудиями и отдельными закопанными в землю танками, а также, возможно, с несколькими отдельными бригадами тихоходных КВ. Фактически же мы столкнулись с казавшейся неистощимой массой русских танков — никогда раньше я не получал столь наглядного впечатления о русской мощи и численности противника, как в тот день. Облака густой пыли делали невозможным получить поддержку от люфтваффе, и вскоре многочисленные “тридцатьчетверки” прорвали наш передовой заслон и, как хищные звери, рыскали по полю боя».

К вечеру русские оттеснили немцев, и поле битвы с неподвижно застывшими корпусами подбитых и поврежденных (но тем не менее ценных) танков и ранеными танкистами осталось за ними. Резкий контрудар советских войск на левом фланге 48-го танкового корпуса выбил немцев из Березовки, и потрепанной дивизии «Великая Германия» пришлось срочно вступать в бой, чтобы предотвратить окружение 3-й танковой дивизии. На следующий день Гитлер вызвал к себе в ставку Манштейна и Клюге и сообщил, что операцию «Цитадель» следует прекратить. Англо-американские войска высадились в Сицилии, и существует опасность выхода Италии из войны. Клюге полностью согласился с тем, что операция дальше продолжаться не может, но Манштейн проявив явное непонимание реального положения, утверждал, что «нам никак нельзя прекращать сражение пока брошенные в бой противником бронетанковые резервы не будут полностью разгромлены».

Гитлер, однако, отклонил соображения Манштейна и через несколько дней немцы начали отводить свои войска назад на исходные рубежи атаки. Гудериан, увидев, как выпестованные им танковые войска были наголову разбиты за какие-то десять коротких дней, слег больным.

В это время основное внимание в ставке Гитлера было приковано к государственному перевороту в Италии. События в Риме серьезно встревожили фюрера и его ближайшее окружение. 25 июля Муссолини был свергнут, и к власти пришло правительство маршала Бадольо.

Крах итальянского диктатора отодвинул на задний план все другие мысли и планы Гитлера в ущерб руководству военными действиями на других фронтах, и прежде всего операцией «Цитадель», которая к этому времени завершилась отходом усталых и потрепанных немецких соединений на их прежние позиции.

Однако здесь, на южном крыле Восточного фронта, назревала ситуация ничуть не менее грозная, чем та, которая складывалась в Италии.

Эта ситуация отчасти возникла в результате типичных для немецких фронтовых командиров, и особенно Манштейна, ошибочных оценок сил и намерений противника. Хотя немецкие генералы понимали, что операция «Цитадель» провалилась, они по-прежнему тешили себя надеждой, что сражение на Курской дуге настолько ослабило советские бронетанковые соединения, что оставшуюся часть лета можно будет посвятить серии мелких «тактических решений», которые приведут к выпрямлению и консолидации линии фронта до наступления зимы. Немцы упорно отказывались признать тот факт, что им, как более слабой армии, предстоит теперь противостоять наступательным инициативам русских и зимой и летом вместо того, чтобы чередовать свои наступательные и оборонительные действия в зависимости от времени года, как это было до сих пор.

Манштейн откровенно пишет об этом и в своих мемуарах. «Мы надеялись, что нанесли противнику в ходе операции “Цитадель” столь ощутимый урон, что сможем теперь рассчитывать на передышку в этом секторе фронта, — писал он, — и поэтому группа армий “Юг” решила временно перебросить крупные танковые силы с этого участка фронта, чтобы выправить положение в районе Донбасса».

В результате почти все танковые дивизии были отведены с Курской дуги. Большинство дивизий понесло серьезные потери, а количество танков в них еще более сократилось после строгой технической инспекции, которая выявила все требовавшие ремонта боевые машины и направила их в мастерские в Харькове и Богодухове.

Эти ремонтные депо в скором времени оказались столь перегруженными работой, что после 1 августа танки и самоходные орудия, нуждавшиеся даже в мелком ремонте коробки скоростей или механизма наводки орудия пришлось отсылать дальше в тыл вплоть до Киева. Когда проверка различных танковых дивизий, участвовавших в операции «Цитадель», завершилась, стало ясно, что найти «крупные танковые силы» будет не так-то просто. Манштейн сумел выкроить несколько частей для усиления 3-го танкового корпуса и направил их на юг вместе с 3-й танковой дивизией, которая менее других пострадала в сражении на Курской дуге. Но поскольку намечалось, что эта танковая группировка — остаток стратегического бронетанкового резерва Германии, в создание которого за прошедшие полгода Гудериан вложил столько энергии, — должна будет нанести два последовательных контрудара в Донбассе и на реке Миус, потребовались дополнительные подкрепления.

Единственным имевшимся у немцев соединением был танковый корпус СС, выведенный с Курской дуги раньше других регулярных танковых дивизий и поэтому сохранивший более высокую боеспособность. К тому же привилегированное положение дивизий СС в получении новой техники и оружия позволило корпусу быстрее возместить понесенные им потери.

Однако для использования войск СС Манштейну необходимо было заручиться согласием ОКБ и, следовательно, самого Гитлера. Даже в лучшие времена это не всегда легко удавалось, а в последние числа июля Гитлер, поглощенный событиями в Риме, к тому же решил перебросить 2-й танковый корпус СС в Италию. Между командованием группы армий «Юг» и штабом ОКБ начался лихорадочный обмен телеграммами, в который время от времени непосредственно вмешивался сам фюрер. Вначале весь корпус СС получил приказ отправиться в Италию. Затем только одна дивизия «Адольф Гитлер». Потом корпусу было приказано прибыть в Харьков, за исключением дивизии «Адольф Гитлер», которая должна была возглавить контрудар 3-го танкового корпуса, а потом по железной дороге отбыть в Италию. И наконец, последовал приказ весь корпус перебросить на юг Украины для контрудара при условии, что дивизия «Адольф Гитлер» потом будет выведена и отправлена в Италию, когда для нее подготовят железнодорожные составы.

Но Гитлер теперь выдвинул новое требование. Полагаясь на свою интуицию — подобных сведений от разведки он, безусловно, не получал, и ни один командующий арллией его точку зрения не разделял, — фюрер решил, что русские, по всей вероятности, предпримут новое наступление между Рыльском и Белгородом, и поэтому запретил Манштейну использовать танковые дивизии СС в операции на Северском Донце, а приказал им немедленно направиться для контрудара по русскому плацдарму на реке Миус.

* * *

Тем временем советские бронетанковые соединения на Курском выступе постепенно восстанавливали свою мощь. Число танковых бригад, с которыми Рокоссовский и Ватутин начали оборонительное сражение, практически осталось прежним, хотя количество танков в них, естественно, сократилось. Но, завладев полем боя, русские смогли к концу июля эвакуировать и на месте отремонтировать большинство легко поврежденных боевых машин. К 5 июля в составе Центрального и Воронежского фронтов имелось 3444 танка и САУ, к 13 июля это число снизилось до 1500, а к 3 августа вновь возросло до 2750. Представляется маловероятным, чтобы значительное число новых боевых машин прибыло за это время (хотя в конце июля Ватутин получил три новых полка САУ). Ввиду этого восстановление боевой мощи советских танковых соединений следует отнести за счет мастерства и энергии солдат и офицеров ремонтно-восстановительных подразделений.

В этот краткий период затишья обе стороны спешили завершить подготовку намеченных ими операций. Немцы намеревались нанести «короткий резкий удар с целью улучшения позиций 1-й танковой армии южнее Северского Донца», а затем использовать «все имеющиеся танковые силы для ликвидации крупного плацдарма противника в секторе 6-й армии и восстановления фронта на реке Миус». Ставка Верховного Главнокомандования в свою очередь стремилась быстрее закончить отработку планов разгрома всего немецкого фронта на юге России.

Нанеся поражение немцам в колоссальной танковой битве на Курской дуге, Советское Верховное Главнокомандование запланировало три отдельные операции, чтобы заставить немцев распылить свои резервы. Из них наступление на Орел уже началось. Но наступательная операция Воронежского и Степного фронтов была задумана как глубокий охватывающий маневр против харьковской группировки немцев. Вспомогательный удар должны были нанести войска Юго-Западного фронта.

Таким образом, нетрудно увидеть, что рокировка всех боеспособных танковых дивизий на крайний южный фланг советско-германского фронта для контрудара по советскому плацдарму на реке Миус была наиболее опасным шахматным ходом из всех, которые могли сделать немцы. 30 июля 3-й танковый корпус и две танковые дивизии СС начали свое наступление на переправившиеся через реку Миус войска Южного фронта. У русских почти не было танков (на всем плацдарме немецкая разведка обнаружила лишь одну танковую бригаду), и через несколько дней советские пехотинцы оказались вынужденными отойти назад за реку.

Это был один из последних тактических успехов немцев на Восточном фронте, который к тому же привел к серьезным стратегическим последствиям. Ибо в тот самый момент, когда 3-й танковый корпус подсчитывал доставшиеся ему трофеи, в 800 километрах к северо-западу армии Воронежского и Степного фронтов выдвигались на исходные рубежи атаки, и через несколько дней под градом последовательных сокрушительных ударов, наносимых то в одном, то в другом секторе фронта, группа армий «Юг» постепенно распадается на части.

2 августа разведка 4-й танковой армии на основании радиоперехватов доложила Манштейну, что новое русское наступление «должно начаться в течение двух-трех дней». Воздушная разведка также подтвердила, что в расположение войск генерала Ватутина подтягиваются с севера дополнительные танковые части. Манштейн немедленно отдал приказ о возвращении 3-го танкового корпуса и двух дивизий СС с фронта на реке Миус, но не успели чернила высохнуть на приказе, как на рассвете 3 августа войска Воронежского и Степного фронтов перешли в наступление.

Русские нанесли удар из района северо-западнее Белгорода в стык 4-й танковой армии и оперативной группы «Кемпф». Танков в обеих этих группировках было мало, и немецкие части сразу же оказались вынужденными оставить свои позиции. Большинство их боевых машин все еще ремонтировалось или приводилось в порядок и было захвачено русскими в полевых ремонтных мастерских. Прорвав немецкую оборону, советские танковые соединения, рассекая немецкие боевые порядки, устремились на юг и запад, и к 8 августа между двумя немецкими группировками образовался разрыв в 55 километров. 3-й танковый корпус все еще путешествовал по железной дороге из Запорожья на Харьков, через Полтаву и Кременчуг.

«Было, однако, очевидным, — писал Манштейн, — что никакие действия этих сил, да и всей группы армий “Юг”, не способны обеспечить долгосрочное устранение возникших трудностей. Потери наших дивизий уже достигли опасного уровня, а две дивизии полностью распались в результате длительного перенапряжения сил… Не могло быть и тени сомнений, что противник был сейчас преисполнен решимости разгромить южное крыло немецких войск».

8 августа начальник генерального штаба ОКХ Цейтцлер прилетел в штаб-квартиру группы армий «Юг» к Манштейну, который «прямо заявил, что отныне мы не можем более ограничиваться решением таких частных проблем, как можно ли использовать такую-то дивизию, следует ли эвакуироваться с Кубанского плацдарма или нет». Остались лишь две возможности, продолжал Манштейн, либо немедленно покинуть весь район Донбасса, либо передать группе армий «Юг» дополнительно десять дивизий с других участков Восточного фронта. (В этом случае группа армий Манштейна имела бы численность, равную общей численности всех остальных немецких войск, сражающихся в России.)

Цейтцлер, естественно, уклонился от каких-либо обещаний, и после его отлета неоднократные обращения Манштейна в штаб ОКХ не дали ничего, кроме формальных отписок. Через несколько дней нажим русских войск на Харьков усилился до такой степени, что Манштейн оказался перед альтернативой — или «запереть» оперативную группу генерала Кемпфа в городе и уготовить ей роль 6-й армии Паулюса, или полностью оставить Харьков. Гитлер направил ему личное послание, приказывающее удерживать город любой ценой и подчеркивающее, что сдача Харькова окажет «неблагоприятное воздействие» на позицию Болгарии и Турции. «Как бы там ни было, — желчно прокомментировал Манштейн, — группа армий “Юг” не собиралась жертвовать армией ради Харькова». 22 августа немецкие войска покинули город. Но незадачливый генерал Кемпф был принесен в жертву. Его оперативная группа была переименована в «8-ю армию», а командующим армией стал генерал Велер. Сам Манштейн сыграл в этом деле, мягко говоря довольно двусмысленную роль. «Хотя я был в хороших отношениях с генералом Кемпфом, я не возражал против замены». Генералом, назначенным вместо Кемпфа был не кто иной, как начальник штаба 11-й армии, которой ранее командовал Манштейн. Похоже, что и Манштейн, и Гитлер пришли к молчаливому согласию в выборе козла отпущения.

* * *

К концу лета 1943 года три отдельных фактора оказали глубокое впечатление на Гитлера и отрицательно сказались на гибкости его мышления — перемена, влияние которой на ход войны вскоре наглядно проявит себя.

Первым и наиболее очевидным из них был крах «Цитадели». Эта наступательная операция была задумана, подготовлена и проводилась высшими офицерами вермахта. Они выбрали место, оружие и время. Гитлер вмешался в ее проведение только один раз на стратегическом уровне (когда исход битвы был уже предопределен). Он с самого начала испытывал сомнения по поводу этой операции. Два генерала, которым он наиболее доверял: Гудериан и Модель разделяли его опасения. Однако подавляющее большинство «профессионалов» — Кейтель, Цейтцлер, Манштейн, Клюге — выступали за ее проведение. Результат? Полное поражение, разгром немецких танковых войск, отступление к Днепру и дальше.

Почти одновременно недоверие, которое Гитлер питал к профессиональным военным, еще более усилилось в результате событий в Италии. Он рассматривал совершенный маршалом Бадольо государственный переворот как классический пример поведения военной клики, которая, не колеблясь, силой отстранит нацистскую партию от власти, как только потеряет уверенность в победоносном исходе войны. Гитлер всегда с подозрением относился к лояльности генералов: их послушания на полях сражений, казалось, можно было добиться только посредством неослабного контроля (Гитлер не забыл событий 1941 года); их профессиональная компетентность, даже когда они получали возможность действовать самостоятельно, оказалась сомнительной.

Между августом и декабрем 1942 года было предпринято пять покушений на жизнь Гитлера. Они не удались из-за случайных обстоятельств, и Гитлеру ничего о них не было известно. Но он инстинктивно чувствовал, что его жизнь в опасности. Названный им словно бы в шутку предлог для развязывания войны — «В любой момент я могу быть убит преступником или безумцем» — обрел зловещую силу пророчества. До взрыва бомбы полковника Штауффенберга оставалось менее года.

К концу лета 1943 года моральный дух всего вермахта, от высших офицеров до солдат, необратимо изменился.

Душный знойный август прошел. Наступил сентябрь сего бодрящей прохладой и вечерними туманами. Прежние поля сражений 1941 года — Брянск, Конотоп, Полтава — вновь оживали в оперативных сводках и отступали на задний план. Под треск пулеметных очередей, рассказывающих о последних расправах с гражданским населением, глухой гул взрывов, заложенных подрывниками зарядов, немецкие войска отходили на запад, оставляя за собой дым пожарищ, брошенные машины и танки и наспех засыпанные землей неглубокие могилы.