Скорая на превращение в капитал спортивных достижений легкоатлетическая администрация Западного побережья в Соединенных Штатах пригласила Мюррея, меня и Артура в качестве менеджера на соревнования в закрытом помещении. Мне, полумилевику, было предоставлено выбирать между дистанциями 600 и 1000 ярдов. Меня устраивали 1000 ярдов.

Однако газеты вскоре сообщили, что из-за результата, показанного мною на миле в Вангануи, переговоры о моей предстоящей дистанции снова возобновились. К несчастью, Артур в ответ на вопрос, какие дистанции мы побежим, заявил, что нас устроят любые, подходящие для организаторов соревнований. Это вызвало некоторые затруднения, поскольку я твердо настроился бежать 1000 ярдов.

Соревнования в США совпадали со вторым днем чемпионата Окленда. В этот день в Окленде должен был разыгрываться титул чемпиона на милю.

Фрэнк Шарп, президент оклендского центра, не стал настаивать, чтобы я пробежал милю перед поездкой, и я, в свою очередь, согласился пробежать специальную милю по возвращении.

С его стороны это был, пожалуй, самый щедрый компромисс.

В Соединенные Штаты мы выехали лишь поздно вечером в пятницу, всего за 24 часа до начала соревнований в Лос-Анджелесе. Я был очень обеспокоен, что мне придется на довольно длительный срок пропустить работу. С другой стороны, поздний вылет не был таким уж поздним, потому что, как только мы перешли линию начала нового дня, время тотчас изменилось и мы прибыли в Лос-Анджелес на полчаса раньше, чем вылетели из Окленда.

Во время этого перелета я почувствовал себя достаточно взвинченным. Меня несло на гребне новой волны, и я смотрел вперед, навстречу своим первым соревнованиям на закрытой дорожке.

Моего боевого настроения даже не подмочил необычный в это время года ливень, поливавший Лос-Анджелес в момент нашего приземления.

На аэродроме нас встречали несколько представите лей прессы и ААЮ (Союз спортсменов-любителей. — Прим. пер.) составлявшие комитет по встрече. Последовавший за приземлением прием был разминкой к настоящей встрече, устроенной нам в Шератон-Вест-отеле.

Организатор соревнований Гленн Дэвис взял нас под свое покровительство. Мы быстро увидели, что это в высшей степени приятный и любезный человек. Американцы хорошо знают его как обладателя Кубка Хелмса, которым он был награжден в 1945 году за заслуги на футбольном поле. Новозеландцам же он, пожалуй, лучше известен как человек, который на короткий срок был помолвлен с шестнадцатилетней Лиз Тейлор.

Футбольной карьере и отношениям с Лиз пришел конец с его отправкой в Корею.

Гленн привез нас в отель, заказал номер и проводил в зал для приемов, где собрались представители прессы. Артура, Мюррея и меня усадили по одну сторону стола, и добрая дюжина газетчиков, разместившихся напротив нас с микрофонами и с магнитофонами, в течение получаса непрерывно бомбардировала нас вопросами.

Я отвечал на массу вопросов, касавшихся главным образом моих рекордов, тренировки и общих взглядов на жизнь, однако когда они повернули разговор к тому, чтобы я высказался по поводу недавно опубликованного замечания Герба Эллиота о «мягкотелых американцах, ведущих легкую жизнь», в дело вмешался Артур и объявил, что пресс-конференция закрывается.

Я заметил также, что очень много вопросов относилось к режиму питания.

Потом к нам пришли представители фирмы «Адидас» и принесли туфли для закрытой дорожки. Несмотря на все наши старания, нам не удалось отправиться на покой раньше полуночи.

На следующее утро мы прежде всего позвонили на лос-анджелесскую спортивную арену и договорились попробовать дощатую дорожку. Эта дорожка в то время была еще сделана из отдельных, заранее собранных секций. Арена представляет собой замечательное архитектурное сооружение. Она была воздвигнута в 1957 году как славное добавление к сооружениям, построенным к Олимпиаде 1932 года, и располагается между Колизеем и плавательным бассейном.

Арена глубоко вкопана в землю, что вполне безопасно из-за малого количества осадков, выпадающих в Калифорнии.

Площадка у входа на стадион начинается с уровня земли, однако сам вход оказывается расположенным на уровне трех четвертей высоты трибун. Чтобы попасть в самый низ, мы воспользовались эскалатором. Рабочие закрепляли стальной канат, чтобы придать жесткости наклонным виражам дорожки.

Ярусы трибун, рассчитанные на 13 500 зрителей, круто уходили вверх, к рампе, где были расположены секции огромных светильников.

160-ярдовая дорожка с круто поднятыми виражами показалась мне чем-то ужасающим, и я уговорил Мюррея организовать тренировку. Он уже состязался в закрытом помещении в Орегоне и поэтому считался среди нас экспертом.

Мы пробежали на разминке около мили, а затем он наглядно показал мне, как трудно обойти противника на коротких, 40-ярдовых, прямых.

Мюррей был впереди, когда мы пробежали поворот и, выйдя на прямую, пошли в полную силу. Даже с моим ускорением, значительно более быстрым, чем у Мюррея, было совершенно невозможно обойти его на виражах и крайне трудно на прямых.

Эта пробежка убедила нас, что единственно пригодная тактика на 1000 ярдов заключается в том, чтобы попытаться захватить со старта лидерство и удерживать его до финиша, не обращая внимания на то, что делают другие.

Меня несколько удивило, что деревянный настил на прямых, уложенный прямо на бетон, совершенно не пружинит. Зато на виражах бег был упругим и пружинистым, и это было счастливым открытием.

В то утро мне пришлось как следует поработать, потому что я никак не мог приспособить свой шаг и вес к бегу на виражах и должен был определить, где лучше бежать. Я пробовал бежать по виражу на половине его крутизны, у самого верха, и наконец решил, что лучше всего следовать естественной центробежной силе. Она выносила меня близко к половине высоты склона дорожки у середины длины виража, и отсюда я мог умерять бег вниз, к выходу из виража на прямую.

Мюррей за время этой тренировки освоился с дорожкой гораздо лучше меня, и позднее в соревнованиях я видел, что на деревянном настиле он чувствовал себя как дома.

Эта поездка была также моим первым опытом жить на 20 долларов в день, которые, согласно американским правилам, выплачиваются спортсменам для покрытия всех расходов, включая карманные. Пообедав три раза в отеле, мы обнаружили, что никто, кроме нас, здесь не питается, хотя вместе с нами жило большинство легкоатлетов, приехавших на соревнования из других городов. Другие спортсмены, как мы выяснили, разумно питались в закусочной за квартал от отеля. Пища там была почти такой же, но значительно дешевле.

Узнав об этом, мы перестали платить 5 долларов 85 центов за филе-миньон, 3,35 — за свежие крабы, 2,35 — за яичницу, 50 центов — за картофельное пюре, 1,50 — за цыплячьи сэндвичи и 1,30 — за единственное яйцо.

К моменту нашего прибытия стадион имел праздничный вид. Все сооружение было превращено в единое величественное кольцо. Каждый был прилично одет. Люди не таскались туда-сюда в плащах, с пледами и подушками, как это бывает в Вестерн-Спрингз, — раздевалки вокруг арены выглядели идеальными. Плешь внутри дорожки была закрыта опилками, выкрашенными зеленой краской, и по всему пространству были размещены комнатные растения и флаги. Яма для прыжков выглядела столь же гладкой, как отмель на необитаемом острове в Тихом океане. А с балкона, где сидел органист, лилась приятная музыка.

Мы прибыли в разгар состязаний по прыжкам с шестом, и каждый участник начинал свой разбег в нарастающей драматической теме, достигавшей триумфального крещендо, когда планка оставалась нетронутой.

Было светло как днем, и скрытый где-то вентилятор развевал бравый звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов. Официальные лица сновали по стадиону, одетые в белые смокинги с черными галстуками бабочкой, телевизионные работники со своим оборудованием были в полной готовности, и вся арена переливалась разнообразием цветов тренировочных костюмов, представлявших публике различные колледжи и университеты.

И все же, несмотря на то, что арена была маленькой, здесь было гораздо меньше суеты, чем на соревнованиях в Вестерн-Спрингз. Стадион был насыщен множеством звуков, среди которых выделялось характерное топанье бегунов по сильно резонирующему деревянному настилу. Как мне сказали, это зрелище не идет ни в какое сравнение с тем, что бывает в цирке, который приспособили для беговой дорожки в «Мэдисон-сквер-гардене» на Восточном побережье.

Мы прибыли как раз к моменту официальной церемонии открытия. Бесконечные прыжки с шестом уже продолжались не меньше часа, а теперь на старте выстраивались спринтеры для барьерного бега на 60 ярдов. Большого волнения этот вид не вызвал. Бег заканчивался раньше, чем зрители успевали сообразить, что происходит.

С большим интересом ждали соревнований на дистанции от 600 ярдов до двух миль. Конечно, гвоздем программы была миля.

Мой забег на 1000 ярдов был назначен на 9.15 вечера, а после него должны были проходить эстафета 4 по 1 миле для колледжей и затем забег на две мили. В этом забеге участвовал Мюррей. Некоторое время мы провели на поле, привыкая к атмосфере, а потом ушли в раздевалку, чтобы взглянуть на списки участников в наших забегах. Единственным знакомым бегуном, заявленным на 1000 ярдов, был Джон Борк, закончивший только что свое маловыразительное турне по Новой Зеландии, поэтому мы решили, что спланированная нами тактика должна быть вполне безопасной и сильной конкуренции не ожидается.

Мы разминались в заставленном колоннами лабиринте с кондиционированным воздухом под главной трибуной стадиона. Я сделал небольшой перерыв в разминке для телевизионного интервью и ответил на вопросы, связанные с моей тактикой в предстоящем соревновании. Сама по себе возможность для телевизионных репортеров войти в тесный контакт с основными претендентами, которых публика увидит на дорожке, — неплохая выдумка, но здесь интересно еще и то, что люди могут узнать о тактических планах различных участников. Я взял на себя обязательство, заявив, что попытаюсь побить рекорд, а для этого буду стараться со старта выйти вперед, чтобы избежать хлопот с обгоном и иметь преимущество на виражах.

Старт давали с начала финишной прямой. После того как мы пробегали финишную черту, нам оставалось пройти еще шесть кругов. Мне была любезно предоставлена позиция № 1, и теплые аплодисменты, устроенные мне публикой за мои недавние рекорды, были неожиданны, но очень приятны.

Раздался выстрел, и началась сумасшедшая толкотня, ибо все мы пятеро жаждали войти в первый поворот на первом месте. Я сумел оказаться проворнее всех, и борьба началась.

На деревянной дорожке вы полностью теряете чувство темпа. Обычно у меня хорошее чувство темпа, но здесь я несся вперед, совершенно не соображая, сколько я пробежал и достаточно ли быстро иду. Я сознавал только, что бегу с почти наивысшей скоростью, допустимой в беге на полмили.

Примерно после двух-трех четвертей круга передо мной промелькнула группа судей, и я услышал результат на первую четверть мили — 53 секунды. Сумасшедший темп для 1000 ярдов в закрытом помещении! Мне пришло в голову, что я, должно быть, израсходовал огромную часть своей энергии в этой волнующей атмосфере. Мои ноги начали уставать, наверное, как от высокой скорости, так и от трудных поворотов. Из-за постоянной заботы сжавшись проскочить поворот, не потеряв при этом равновесия и ритма движения, ноги и плечи закрепостились. Я почувствовал, что темп нужно сбивать. К моменту, когда оставалось бежать еще целых два круга, я уже совсем выдохся. Я обернулся. Сзади была брешь в 15 ярдов. Проходя 880-ярдовую отметку, я уже значительно сбавил темп. Результат был 1.50,3 и означал, что вторая четверть мили была пройдена за 56,3. На последних 120 ярдах я попытался увеличить скорость. Все возрастающий шум на трибунах подсказал, что кто-то сзади подобрался ко мне. С усилием я закончил бег.

Я пробежал 1000 ярдов с новым мировым рекордом — 2.06,0, а вторым пришел очкастый верзила Билл Крозерс, химик из Торонто. Он проиграл мне 10 или 12 ярдов, но его результат 2.07,4 был также выше старого рекорда.

С большим подъемом я пробежал круг почета. Я сказал себе тогда, что обязательно вернусь, чтобы еще раз пробежать по деревянной дорожке.

Я присоединился к Артуру, чтобы посмотреть, как у Мюррея сложится бег против многообещающего юнца по имени Брюс Кидд. Это было самое последнее американское чудо в возрасте до двадцати лет, а в 1961 году Кидд был признан лучшим канадским спортсменом года. Теперь Кидд был широко разрекламирован как соперник Мюррея в беге на 5000 м. Эти соревнования поэтому были чем-то вроде дуэли между старым мастером и молодым подмастерьем. В этих соревнованиях также участвовали американец Боб Шюль, сенсационный олимпиец, выигравший в Токио золотую медаль на 5000 м, однако в то время он на международной арене бега на выносливость выступал посредственно.

Мы с Артуром с глубоким удовлетворением следили за Мюрреем, который оторвался от своего юного соперника и шел к финишу, неся для маленькой Новой Зеландии превосходный дубль. Мюррей выглядел идеально приспособленным к бегу по деревянной дорожке. Он проходил виражи естественно и без напряжения, а его парализованная левая рука помогала ему сохранять равновесие и нормальное положение туловища на поворотах. Там, где у меня ноги разъезжались, Мюррей скользил легко и плавно, точно змея. Казалось, что он с каждым метром уходит все дальше от противников. Мюррей финишировал с рекордом стадиона — 8.42,5.

Именно начиная с этих соревнований я впервые стал подумывать о Джимме Битти как о своем серьезном сопернике. Спортивные обозреватели надеялись увидеть на 1000 ярдах схватку между мной и Битти, и все были немного разочарованы, когда Битти, лучший американский милевик в 1961 году, вдруг заявил, что он побежит не 1000 ярдов, а милю. Он дал понять, что я нахожусь в более выгодных условиях, чем он, потому что если сезон в Новой Зеландии и Австралии уже заканчивается и мы находимся в своей лучшей форме, то американские бегуны достигнут ее не раньше чем в мае или июне.

Битти сказал еще, что он, возможно, подумает о состязании со Снеллом на милю позднее, — очевидно, когда он будет в форме, а я нет.

Итак, он все же побежал милю. Первый круг его провел Табори. Грелле сменил Табори и лидировал до трех четвертей мили. Последнюю четверть Битти пробежал сам. На трехчетвертной отметке он показал время хуже трех минут, но в продолжение последней четверти мне пришлось затаить дыхание. Мне казалось, что хорошо он ее не пройдет. Но «неготовый» Битти прошел ее великолепно, и фантастический финиш принес ему 3.58,9 — результат, на 2,5 секунды превышающий мировой рекорд Рона Деланея для закрытых помещений. Это была также первая в мире миля меньше чем за четыре минуты на закрытой дорожке. Битти получил за нее специальный приз.

Глядя на Битти, скачущего от радости, я впервые остро захотел победить его.

Это желание возникло не только от того, что Битти пробежал свою милю лучше, чем я свои 1000 ярдов. Дело было в том, как он старался показать это. В его действиях было что-то тошнотворное. Я сказал себе, что если мы когда-нибудь встретимся на дорожке, мне доставит особенное удовольствие побить его.

После соревнований мы отправились в ночной клуб и отмечали минувшие события до самого утра. Воскресенье мы поделили между Диснейлендом и Маринелендом, потерявшими свой вид под непрекращающимся дождем, а потом улетели домой, в Новую Зеландию.

Единственное приключение произошло на санной трассе Маттерхорн в Диснейленде, где мы с Мюрреем вздумали покататься. Как человек сообразительный, я уселся на заднем сиденье, рассчитывая спрятаться от дождя за мюрреевой спиной. Единственное, чего я не заметил и поэтому не принял во внимание, была лужа на дне саней в несколько дюймов глубины. Когда мы воз неслись на вершину Маттерхорна, мое сиденье неожиданно провалилось, и я плюхнулся в ту самую лужу.

Прошло три лихорадочных дня, и наступило время бежать милю, которой я обещал перед поездкой в Америку компенсировать свое отсутствие во второй день оклендского чемпионата. Несмотря на множество проведенных мною соревнований, я все же был счастлив, узнав из газет, что, пробежав уже одну очень быструю милю, собираюсь теперь показать хорошев время только на 1500 м (я сознаю, что рекорд на 1500 м в Вангануи выглядит сравнительно слабым) и поэтому пробегу сильно три четверти мили и 1500 м, а на остатке дистанции постараюсь продержаться. Хотя газетчики мне и задали нелегкую задачу, я все же еще был вполне уверен, что смогу выжать быстрое время.

Окленд уже много лет ждал этой мили меньше чем за четыре минуты. В эпоху схваток между Халбергом и Скоттом публика часто разделяла муки Тантала, но теперь, казалось, пришло время, когда энтузиазм будет щедро вознагражден. Хотя организаторы соревнования были предупреждены, что соберется огромная толпа, они дали распоряжение ввести контроль при входе в Вестерн-Спрингз, и из-за этого двадцатитысячная толпа долгое время не могла попасть на стадион.

Сделав разминку перед соревнованиями в прилежащем автомобильном парке и пробираясь на стадион через боковые ворота, я был изумлен картиной, которая предстала перед моими глазами. Люди совали банкноты по десять шиллингов ошарашенным контролерам и пробивались вперед, не ожидая сдачи. Многие из этих служителей были призваны сюда в аварийном порядке, и почти ни у кого из них этой сдачи просто не было. Казалось, деньги летят отовсюду.

Один находчивый зритель, обалдевший от выжидания в хвосте очереди, которая, казалось, никогда не продвинется, перелез через забор, открыл настежь входные ворота и впустил на стадион огромную толпу. Три тысячи человек прошли без билетов. Поль Доллоу был зажат в давке и опоздал на свой вид, пятый в программе. Председатель городского комитета уличного движения едва не пропустил милю, потому что ему пришлось встать на стоянку только в двух милях от ворот стадиона. Мне же повезло. Я жил всего в трех четвертях мили от Вестерн-Спрингз и просто потихоньку туда прибежал.

Это было беспрецедентное зрелище, и долго еще после того, как забег на милю прошел, народ двигался сквозь ворота, правда, теперь никто платы не требовал.

Другой отрицательной чертой соревнований оказалось отсутствие сотрудничества между мной и остальными участниками забега. Весь день по радио раздавался призыв: «Приходите на стадион и посмотрите, как сегодня вечером Снелл разменяет четыре минуты». Я должен был это сделать, но для этого мне, очевидно, был нужен лидер. Однако в забеге каждый преследовал свои цели и каждый хотел показать свой личный рекорд. Наконец, Гарри Филпотт обрадовал меня, обещав тоже принять старт, чтобы поддержать меня на ранних стадиях бега.

Поскольку Гарри был единственным моим союзником, я решил, что буду лидировать первый круг сам, чтобы дать Гарри время усвоить нужный ритм и темп бега, а уж второй круг поведет он. Я сознавал, что это очень важно, потому что каждый присутствующий на стадионе заранее настроен на успех. Страшно было подумать, какая буря разразилась бы, если бы я провалился. Настроение публики переменчиво, и провалившегося фаворита очень часто окружают всеобщим презрением.

Чтобы утвердиться в своих намерениях, я пробежал первый круг ровно за 59 секунд. Затем вперед вышел Гарри. Он управился с полумилей точно за 1.58,0. Между тем — об этом я узнал позже — за моей спиной в борьбе за второе место разворачивались драматические события.

Дэйв Карл был единственный, кто отважился преследовать нас с Гарри, и он сдал на втором круге и был смят стаей преследователей, отчаянно сражавшихся между собой, совершенно не считаясь с тем, что соревнования должны быть лишь показательным выступлением одного бегуна.

Мы сделали разрыв ярдов в сорок, когда я сменил Гарри на третьем круге. Публика уловила настроение соревнований и начала орать. Этот шум подбодрил меня, когда я концентрировал свое внимание на 1500-метровой отметке. Но отдохнув на третьем круге — я прошел его за 60 секунд, — я двигался теперь по повороту, выходящему на предпоследнюю прямую.

Я мог видеть, как хронометристы собрались у 1500-метровой отмотки, однако чувствовал, что после лидерства на первых стадиях бега и на третьем круге дистанции у меня не хватит сил спринтовать. Я мог только держать себя в наиболее возможном напряжении — отчаянное чувство, которое я испытал еще раз на этой же дорожке, когда в 1965 году побил там мировой рекорд на милю.

Я прошел 1500 м за 3.39,6 — не так хорошо, как в Вангануи, — и добрался до финиша, загнав себя до предела, чтобы вытянуть 3.56,8. Остановившись, я с облегчением посмотрел назад, где «великолепная четверка», как один журналист назвал Халберга, Бейли, Дэвиса и Карла, двигалась к финишной черте, широко рассыпавшись по всему фронту дорожки. Старые мастера — Мюррей и Билл учили молодых — Джона и Карла, как надо вести себя на финише. Мюррей показал 4.02,2, Бейли был на грудь сзади, Джон — 4.02,4 и Дэйв, энергично финишируя, — 4.02,9. Исключая Мюррея, все превысили свои личные рекорды, да и сам Мюррей после 1958 года в этом соревновании пробежал свою самую быструю милю.

Для многих обилие хороших результатов на этой миле было не менее радостным, чем результат победителя. Предприимчивые организаторы начали тотчас поговаривать о новых надеждах на мировой рекорд в эстафете 4 по 1 миле. Некоторые люди никогда не бывают довольны.

Моя реакция была иной. День или два спустя я вдруг почувствовал, что в прошедших неделях я, кажется, перехватил через край.

Возбуждение исчезло и сменилось усталостью.