Суббота. Бег трусцой 20 минут в компании с Мюрреем. В конце пробежки чувствую себя хорошо. Ленч.

После полудня, задолго до соревнований, начинаю томиться у себя в номере.

Эти переживания в спорте — обратная сторона медали. Вы ничего не можете поделать, потому что на карту поставлено слишком многое. В таком состоянии было бы прекрасно ухватиться за мысль, что это всего-навсего игра, однако, когда вы поднялись на такую ступень, где соревнование становится делом личного и национального престижа, болезненные переживания неизбежны.

Я продолжал томиться. Я вспомнил статью в одном американском журнале, где утверждалось, что в сезоне 1963 года Битти сделает два больших дела: сначала побьет мировой рекорд на милю, а потом его прежнего обладателя, то есть меня. «Как бы не получилось, что он сделает оба дела в один прием», — говорило мне мое воспаленное сознание, когда я смотрел правде прямо в лицо.

Я томился все больше. Битти побежит сегодня вместе со своими товарищами по команде. Я буду совершенно один. У меня медовый месяц — обстоятельство, которое многие газеты подчеркивали. Кэри Вейзигер, говорят, сказал даже: «Если мы этого парня не сможем побить в его медовый месяц, мы не доберемся до него никогда».

Я томился. Моя подготовленность все еще не та, что должна быть. Битти лучше меня.

Я не был особенно уверен, что предыдущие 5000 м могли истощить его. И не рассчитывал, что Джим Грелле так же сильно хочет обыграть Битти, как я.

Обычно я не смотрю соревнований, в которых мне предстоит выступать. Приезжаю на стадион лишь за час до своего вида, а этого времени хватает только на то, чтобы выбраться на дорожку и провести разминку.

В тот день по дороге не стадион мы включили радио, как раз транслировали открытие соревнований. Играли гимн моей страны. Для меня последний раз это было в Риме, когда я стоял на пьедестале почета. Тогда меня внезапно охватило сильное возбуждение, и теперь, сидя в машине, я испытывал то же самое чувство. Слышать гимн своей страны, исполняемый в твою честь, когда ты далеко от дома, — это очень многое значит, и я приободрился.

На дорожке я все еще нервничал. Я не мог сконцентрироваться на разминке. Обычно я разминаюсь очень энергично. В тот день я чувствовал желание прекратить разминку уже после полумили.

Я смотрел, как разминаются другие. Они бежали раз машистым шагом, выглядели уверенными и ненапряженными. Обычно на поле меня интересуют всякие события, я также всегда приветствую знакомых спортсменов, когда пробегаю мимо них. На этот раз, проходя мимо Битти, я сделал вид, что не замечаю его.

Чтобы «врезаться» в программу телепередач, старт был назначен в строго определенное время.

Нас вызвали на дорожку, представили в индивидуальном порядке зрителям и предложили занять свои места. Мне была любезно предоставлена первая дорожка. Битти встал рядом.

Внезапно получилась накладка. В предшествующей телепередаче «Схватка недели» времени израсходовали больше, чем положено. Оператору приказали оттянуть старт до тех пор, пока телестудия не будет готова. Оператор был хитрый и ловкий парень. Он вылез на середину дорожки и сделал вид, что крупным планом снимает бегунов вдоль линии старта. Когда, наконец, его удалось убрать, уже было все готово. Миллионы телезрителей подключились к состязанию точно в момент старта.

Все это не способствовало моему спокойствию. Однако как только я услышал выстрел, моментально пришел в боевую готовность. В эти считанные доли секунды я привел себя в норму. Усталость исчезла, адреналин сделал свое дело. В первый раз я представил себе соревнование не в мрачных тонах.

Я часто говорю, что в миле первые три круга простая формальность. Состязание начинается на четвертом. То же имело место и в этот раз.

В соревновании бежал «заяц» Джордж Джезапп. Он оторвался от нас на 10 ярдов. И хотя Битти, возглавив преследующую группу, пытался подстегнуть темп, Джордж оставался на своем месте, пока не были пройдены полмили — 1.59,0.

Три четверти мили лидеры прошли меньше чем за три минуты, у меня было 3.02,0. Я бежал четвертым, моя позиция была удобной. Впереди были Вейзигер, Грелле и Битти. Проходя по предпоследнему виражу, я заметил, что могу зажать Битти и предотвратить тем самым его знаменитый спринт за 300 ярдов до финиша. Я подошел слева вплотную к его плечу и не отпускал его ни на дюйм.

Вот и предпоследняя прямая. Грелле хочет обойти Вейзигера. Оба начинают понемногу отрываться. Я смотрю назад влево, чтобы убедиться, что Битти не собирается начать атаку. Тогда я начинаю догонять ушедших двух.

Я достал их в начале последнего виража. В этом месте все эмоциональные напряжения и опасения я выбросил прочь, начав сокрушающий финальный рывок. Ни когда раньше не спринтовал так, как в этом забеге. Я летел по виражу в полном забытьи.

Выйдя на прямую, я решил рискнуть и обернулся. За моей спиной была 10-ярдовая брешь. Я был поражен. Остальные бегуны, казалось, тащились пешком.

Я продолжал энергично работать всю прямую, хотя, может быть, на последних ярдах чуточку сбавил. Соревнование к этому времени было уже выиграно.

Благодаря бодрящему чувству полной победы я разорвал ленточку почти совсем свежим. Здесь, должно быть, замешано явление психического порядка. Если бы соревнование такого рода закончилось поражением или отчаянной борьбой за победу на финише, я был бы близок к истощению. Тогда же я был свежим, как яблоко, только что сорванное с дерева.

Я закончил бег в хаосе. Официальные представители, репортеры с микрофонами, рев на трибунах, речь где-то рядом со мной — все перемешалось. Прошло несколько минут, прежде чем я смог освободиться.

Я отправился искать Салли. Помню, как Битти, проходя мимо меня с опущенной головой, вяло притронулся к моей руке. Я не видел его потом до следующего дня.

Из будки для журналистов прибежал посыльный. Меня кто-то вызывал к телефону. Я помню, как бежал вверх по крутым ступеням. Звонил Гленн. Он смотрел состязание по телевидению, и его восторгу не было границ.

— Мое время — 3.54,9. Вейзигер показал 3.57,3, Битти — 3.58,0 и Грелле — 3.58,0. Я пробежал лучше американского рекорда и не достал лишь 0,4 секунды до собственного мирового.

Меня наградили прекрасными часами фирмы «Лонжин», что было хорошим дополнением к часам фирмы «Элджен», которые я завоевал в предыдущих турне.

Победу мы торжественно отметили в своем маленьком новозеландском кругу и в воскресенье отправились вместе с Халбергами и менеджером Мелвиллом в Джоземайт-Вэлли. Мы собирались в 4 часа дня присоединиться к Артуру в Сан-Джоуз, чтобы помочь ему в проведении лекции для тренеров, однако менеджер Мелвилл опоздал на час, во-первых, а во-вторых, менеджер Мелвилл решил, что мы должны непременно поехать окольным путем, чтобы взглянуть в пургу на ледниковый пик.

Прошло не менее четырех часов, пока наконец мы, усталые и пресыщенные путешествием, добрались до Артура, терпеливо державшего аудиторию.

Потом, заехав по дороге в наш мотель, мы двинулись на вечеринку к Лесу Миллзу. Миллзы приготовили для нас ужин по-новозеландски, что было в диковину американским гостям, привыкшим к обязательному в США ужину из пирожных и мороженого.

На следующий день мы до полудня лежали в постели и смотрели телевизор, затем последовал комбинированный завтрак — ленч, после чего мы отправились в Пало-Альто, в ресторан Минг. С легким сожалением оставили мы Пало-Альто, где у нас было столько хороших знакомых и где красивые улицы, дома и деревья пришлись нам по сердцу, и возвратились в Лос-Анджелес.

Там мы с Осси имели некоторые препирательства из-за того, что он не хотел считаться с моими расходами в турне, так как у нас с Салли было трудно с деньгами.

Очевидно, он не верил мне или считал, что если мы так часто останавливаемся в частных домах, мне не должны выплачивать деньги на покрытие всех расходов, включая и жилье.

Наш хозяин в Лос-Анджелесе Ол Френкен взял нас на студию «Фокс-ХХ век», где мы пообедали в зале, переполненном актерами в разнообразных костюмах. Нам показали часть съемок фильма «Пройди, милая».

Другими памятными экскурсиями были — одна в Маринеленд, а другая на бой быков в Тиджуана. При виде первой же капли крови Фил Халберг чуть не упала в обморок, а Салли оставалась до конца зрелища.

В понедельник я поехал с Олом на организационное заседание перед соревнованиями в Комптоне. Мы встретились в Шератон-весте и почти час позировали в прилежащем парке фоторепортерам из лос-анджелесской «Таймс» и «Геральд энд Ситизен Ньюз». Каждый фотограф жаждал новой позы, и в конце концов, когда один парень потребовал, чтобы я встал на пьедестал и изобразил что-то похожее на статую Эрота в Окленд-Домейне, я решил удалиться.

После заседания мы отправились на еженедельный ленч репортеров, а затем на Бульвар Сансет, чтобы встретиться с журналистом Джимом Мюрреем.

Это место известно тем, что сюда ходят показаться подающие надежды киноактеры. В течение получаса мы пили кофе, и официантка, рьяная любительница легкой атлетики, узнав меня, отказалась получить с нас плату.

Затем Ол поспешил к телефону и тотчас устроил мне телефонное интервью с репортером радио.

Прежде чем добраться в Голливуд, где жил Ол, мы еще съездили на радио и телевидение. Я позвонил Салли и сказал, что буду дома в 8 часов, однако Олу вздумалось устроить еще одну встречу, как он сказал, на полчаса — с журналистом Мэлом Дурслагом из «Геральда». Эти полчаса растянулись на целый час, и я приехал домой в девять вечера.

«Да, — решил я, — американский образ жизни для меня не годится».

Мы побывали и у Джима Грелле, который принял нас с женой в своей маленькой лос-анджелесской квартире. В его жилище была устроена настоящая выставка трофеев. Среди них я заметил шесть новеньких наручных часов. «Сколько же часов у Битти?» — подумалось мне. У меня самого уже было три пары часов. Джим был отличный парень. Мы с ним прекрасно ладили. Я замечаю, что так всегда бывает, когда я схожусь с людьми, не составляющими мне сильной конкуренции. С Битти или Берлесоном, например, этого бы не было. Я думаю также, что и с Джоном Дэвисом у меня были гораздо более приятельские отношения в тот период, когда он был значительно слабее меня. Я стал относиться к нему с прохладцей, когда он в 1963 году побил меня.