Я проходила мимо кабинета Хмелева, дверь была открыта, и он окликнул меня. Я знала, о чем он будет говорить со мной, и не хотела этого разговора. Зачем снова ворошить то, что отстоялось, что решено?

Проекционный аппарат был, конечно, только предлогом. В нем что-то не ладилось, и Хмелев попросил меня его исправить.

Я протерла линзы мягкой тряпочкой, вставила первый попавшийся диафильм. Изображение было мутное. Тогда мне пришла мысль, что, возможно, лампа не в фокусе. Я отвернула крепящие ее болты, погасила в кабинете свет и отрегулировала изображение. Пока я возилась, он наблюдал за моими руками, и мне показалось, что он доволен тем, как я это делаю.

— Готово, — сказала я.

Теперь можно было уйти, но тут он спросил:

— Почему вы хотите уволиться?

Мы стояли у стола. Он держал в руках проекционный аппарат, собираясь отнести его на место.

— Здесь у меня ничего не ладится, — ответила я. — Разве вы сами не видите это?

Может быть, я спросила так оттого, что у меня было желание услышать что-то хорошее о себе. Глупое, малодушное желание!.. Он поставил аппарат на стол.

— Вы знаете, — проговорил он, — у меня тоже это было. И не раз. Желание уйти, даже убежать.

— Но вы не убежали?

— Как видите.

— Мне тяжело идти в класс, — созналась я. — Я вижу, что не даю того, что нужно… Во мне чего-то не хватает, чтобы стать хорошим учителем. Да вы и сами говорили: «Скучно».

— Это правда. Вы не обижайтесь.

— Дело не в обиде. Но раз это так, то нужно самой делать выводы. Вот я и сделала.

— Но раньше, в райцентре, где вы работали, у вас лучше получалось?

— Может быть, и не лучше, но я не знала этого. Мне казалось, что если что-то и не получается, то причина не во мне, а в детях. Но теперь я знаю, что глупо так думать. Дети тут ни при чем. На уроках появляется такое ощущение, как будто меня очень легко заменить сейчас. Поставьте кого-нибудь другого, и ничего не изменится…

— Почувствовали? — вдруг спросил он. И тут я увидела его глаза. В них была непонятная мне радость, и от этой радости все лицо его казалось совсем иным, чем прежде. — Это хорошо, это отлично, что почувствовали!

— Что же хорошего?

— А то хорошо, что вы подошли к своему порогу. Каждый живой человек должен рано или поздно подойти к нему. Это сознание того, что работать так, как работал раньше, нельзя, что нужно работать творчески. То есть не подражать кому-то, а искать свое, находить или терпеть неудачу, меняться самому. Это трудно, тут нужна смелость. Но без этого нельзя. А некоторые останавливаются у своего порога. Возьмите, например… Ну, одну нашу общую знакомую. Для нее порогов не существует. Она вполне довольна собой и своей работой. Она ничего не ищет, а стало быть, никогда ничего не найдет.

— Вы о Зарепкиной?

— Да разве дело в именах?! — засмеялся Хмелев. И тут же опять стал серьезным. — Вот что я вам скажу. И вы поймите меня правильно. Без ненужных обид. Вас, как учителя, еще нет. Есть молодая женщина с дипломом, которая добросовестно усвоила кучу методик. И только. Но это пока. От вас будет зависеть, остановитесь вы у своего порога или пойдете дальше.

— Так, значит, вы против методик?

Я догадывалась, что вопрос мой звучит по-детски, но не знала, как спросить иначе.

— Избави бог! — шутливо ужаснулся он. — Как я могу быть против методик? Это асфальтированные дороги. Хорошие дороги. Их строили целые поколения умнейших людей. И часть пути каждый учитель проходит по ним. Но рано или поздно он приходит к тому месту, где асфальт кончается. Одни пугаются и останавливаются, другие идут дальше. Пробивают свой путь. Да, кстати, о липецком методе…

— Вы сказали, что вовсе необязательно…

— Если он вам не нравится… Но, если даже нравится, его нельзя взять себе, как платье в магазине готовых вещей. Его надо пересоздать для себя. Вы вот говорите: «во мне чего-то не хватает». А, по-моему, всего у вас хватает. Нет только смелости работать по-своему.

Я чувствовала, что он прав, но не торопилась соглашаться. Мне нужно было покрепче утвердиться в своих мыслях.

— А может быть, я не могу по-своему? — спросила я.

— А вы пробовали? — ответил он вопросом.

— И кроме того, — продолжала я, — Зарепкина настаивает… Даже требует моего перевода.

Хмелев поморщился.

— Чепуха. Чего может требовать Зарепкина? Коллектив может требовать, а не она. Никуда уходить не надо. И не думайте. И еще что я хотел сказать… Будьте ближе к детям. Не забывайте, что каждый из них — человек. Не будущий человек, а уже человек. Не подавляйте их. Не командуйте… А заявление ваше у меня. Ну, как?

— Это Борис. Иванович вас просил поговорить?

— Борис Иванович ничего меня не просил. Так что будем делать с заявлением? Вы возьмите его. Зачем торопиться? Подать его никогда не поздно.