Кругооборот природного времени, ощутимый яснее всего на Земле, не видит деления на прогресс, регресс, упадок, расцвет. В этом кругообороте времени живут замечательные герои рассказов и повестей Гаджимурада Гасанова – Мирза, Зайдат, Гасан, Саида, Очи Бала, Шахпери, Айханум. Они находятся в гармонии со временем и сливаются с ним. Отрицательные герои – колдунья Пери, Надыршах, Мила, – стремятся разрушить этот хрупкий мир, обратить природное время в рабство. В этом выборе смысла бытия видится сущность притчевости произведений автора. И на протяжении всего повествования автор ведет своих героев вслед за ними, а читателей по тому единственному пути, который приведет человечество к высшей истине…

 

Гунны – пришельцы из небес

– Аллагьу Акбар! Аллагьу Акбар! Аллагьу Акбар! Аллагьу Акбар! Ашгьаду ал-ля-я илягьа-илля-ллагь. Ашгьаду ал-ля-я илягьа-илля-ллагь. Ашгьаду анна Мугьаммада-расульу-ллагь!.. – с кровли мечети поселения Х… на утреннюю молитву призывал муэдзин.

– Ан гьина нугьайда. Манаф кIули кафиру. Къаскъасина афину! – слышались под Священным дубом-великаном то ли мольбы гадалки-заклинательницы, то ли ворожба ворожеи, то ли восклицания исполняющей священный ритуал ясновидицы, то ли причитания умалишенной женщины.

– О-ооов-вваав-ввв-вуввв! – в долине Рубас вторил им одинокий волк. Постепенно, сливаясь и слабея, эти звуки – тревожные и протяжные – замирали в Урочище оборотня, оседали остроглазыми росинками на усиках трав, – звенящими паутинами на лепестки незабудок, туманом на косматых ветвях дуба-великана, эхом на утесах гор, в долине шумливой реки.

– О-о-о-о-о… Оаа-ууу! Ву-вуууу! – заунывным эхом отзывались протяжные голоса в долине Рубас-чая, на утесах скал, с которых с грохотом скатывались пенистые струи реки.

Воды быстрой, говорливой горной реки, зажатые в узкой расщелине, после весенних грозовых дождей, которые безостановочно лились двое суток, с раскатистым ревом неслись мимо разломов гранитных скал, косматых буков, могущественных ясеней, тихих плаксивых речных ив, растущих по ее берегам. Горная река в своем порыве, гневно взлетая на кручи, горбатыми валами волн хлестко ударялась о подводные камни, в узком ущелье распылялась мириадами брызг, в ущелье висела густыми клубами белой пены.

Недалеко от Священного дуба, на невысокой зубчатой горе, со стороны заката Солнца, в незаметной скальной расщелине тускло мерцал костер. Сквозь груду сырой хворостины пробивались блестки костра, они, заряженные силою ветра, пряли вуали огня. На костре, в медном казане, что-то бурлило в тиши, невыносимо пахнущий напиток, ритуальный кладезь души.

Влажный ветерок мягко гнал едкий, стелющийся по земле дым на сидящих вокруг огня старух, разъедая им глаза. Они, исподлобья поглядывая на сизое небо, раскачиваясь на месте и плавно водя иссохшими пятнистыми от прожитых лет лицами, тряся чумазыми руками, неистово молились. Впереди, у самого костра, со знаком отличия на лбу, висящим на тонкой овечьей жилке, над кипящим казаном на коленях водружалась старуха с серым морщинистым лицом. К концам ее жидких седых волос, заплетенным в две тонкие косички, предусмотрительно спрятанным в рукав чохто, были прикреплены маленькие колокольчики, которые при каждом движении ее тела звонко гремели.

Эту старуху, главную ясновидицу племени гуннов, с незапамятных дней осевшим недалеко от «Урочища оборотня», звали Пери. Она выхватывала из огня, горящего ярко красно-голубым пламенем, головешки и закидывала их в медную чашу с водой, где они гасли с хлюпаньем и шипением. Старуха, нашептывая известные только ей заклинания, затем вытаскивала не успевшие остыть угли и разбрасывала их в разные стороны света. Она призывает духов Священного дуба в Урочище оборотня. Чего она просит, о чем говорит с духами Священного дуба, с тающими в тумане белоголовыми вершинами Джуф-дага, Урцми-дага, громоздившимися в гряде Малого Кавказского хребта?

– Принеси нам хорошие новости, дядюшка Сорока! Тогда получишь одну меру зерна! – Бросила потухшую в медной чаше головешку в сторону Света.

– Одну меру зерна получишь, дядюшка Cорока! – дружно подпевая, старухи пригоршнями бросали потухшие головешки в сторону Тьмы.

Затем главная ясновидица из чаши в пригоршню собрала оставшиеся потухшие угли, зажмурила глаза, одними губами бормоча заклинания, стала сбрасывать их через левое и правое плечо:

– Прими, Тепло! Прими, Холод! Прими, Вода! Прими, Огонь! Прими, Воздух! Дедушка Сорока, разнеси, развей все это по белому свету! Дух, сохрани! У дедушки сохрани! У бабушки сохрани! У отца сохрани! У матери сохрани! У внука сохрани! У внучки сохрани! – звучно запела ясновидица. – В лесу будет много зверей, много дичи, наши мужчины выследят и убьют их!

– Выследят и убьют, убьют, – вторили во весь голос старухи. – Ох, как много убьют! Убьют, убьют, убьют!..

– Убьют, убьют, убьют! – протяжной мелодией разносились голоса по речной долине, они эхом отражались на ее кручах, угасали в ее расщелинах и оврагах.

* * *

Голод, обычный спутник весны в горах, вновь охватил племя, и главная ясновидица вместе со старухами-помощницами у Священного дуба вымаливали обильного урожая своим хлеборобам, богатой охоты охотникам, долголетия аксакалам, сильных и здоровых детей женщинам их племени. Весь день, всю ночь над замершим поселением разносились пугающие детей, завораживающие взрослых завывания ясновидицы и вторившие ей мольбы голодных помощниц. Даже раскатистый рев Рубас-чая не в силах был заглушать их полные нерешительности и отчаяния возгласы.

Услышав душераздирающие завывания старух, одни взрослые члены племени выходили из саклей, просящие чумазые руки простирали в сторону Священного дуба, боязливо опускались на колени, истово молились. Они тоскливо вспоминали свою беззаботную молодость, сытые, наполненные хлебом, мясом, маслом времена прошлой жизни. Услышав визгливые мольбы старух, дети с изможденными лицами, сверкающими от голода глазами, пугливо прятались за спинами своих матерей. Священный дуб, главная ясновидица, старухи-заклинательницы вселяли в их тревожные сердца надежду, а весеннее дыхание – в их потускневшие взоры радость наступающего дня.

Многие жители стойбища высыпали на узкие переулки, центральную площадь поселения. Среди вышедших на площадь стойбища зевак был и Мирза – обыкновенный подросток с овальным лицом, узким носом с горбинкой и карими глазами, в которых загорались задорные огоньки. Как и все задиры его возраста, он и сейчас не гнушался отнимать у жалобно визжащего младшего брата и сестры сладкие дикие яблоки, груши и ягоды. Он в речке руками играючи ловил рыбу, тут же на плоских камнях запекал и ел ее. Он был опытнее и расторопнее других ребят его племени. По известным ему приметам и запаху находил съедобные грибы, лесные ягоды, сочные травы и коренья, быстрее других выискивал спрятанное в ржаном поле гнездо ржанки с яйцами. В драках со сверстниками не знал поражения.

Мирза давно, как почувствовал себя будущим воином, охотником, нетерпеливо ждал того дня, когда дядя в стойбище проведет обряд его вступления во взрослую жизнь, перед воинами племени торжественно вручит лук с колчаном стрел и возьмет с собой на первую охоту. Мирза был сыном ясновидца, который своими заговорами отводил от их племени угрозы природных стихий и воздействия магической силы враждебных племен. С детских лет Мирзе твердили, что он, как его прадед, дед и отец, станет ясновидцем племени, его главарем.

Этой зимой ему исполнилось двенадцать лет. Староста племени под Священным дубом, в торжественной обстановке, перед дружиной своего племени его и несколько других сверстников с жертвоприношением, песнопениями, ритуальными танцами, спортивными состязаниями перевел в разряд взрослых. Отца он потерял недавно. Его в горах на охоте убил Нухбек, враг их семьи, муж главной ясновидицы Пери. Мирзе не терпелось, как можно быстрее вырасти, стать великим воином, отомстить убийце своего отца. Каждый день, сидя на большом отцовском овечьем тулупе, застланном на глиняном полу у очага, Мирза думал, когда же дядя приобщит его к загадочным тайнам ясновидения, медитации, лечения соплеменников. Когда же он займет место убитого отца? Эти думы его посещали ежедневно, с ними он мечтал шагать по длинной и бурной, как Рубас-чай, жизни.

Мирза, как наследник главного ясновидца, все ночи перед обрядом его принятия во взрослую жизнь, должен был проводить в дупле Священного дуба. Соплеменники чуть ли не каждый день интересовались у Мирзы, не приходят ли к нему в дупло его прадед, дед или отец? Он, как мудро научила мать, уклончиво отвечал: «Они, как великие духи, всегда парят надо мной во сне и наяву». На самом деле никто из предков по ночам к нему в дупло Священного дуба с предсказаниями судьбы племени не приходил, ничего, привлекающего его внимания, там не происходило. Только в это опасное для его семьи время ему, как подобает сыну главного ясновидца, которого все боялись и чтили, нужно было вести себя мужественно, достойно, таинственно. А там посмотрит, как подскажет судьба…

* * *

Наступила долгожданная весна. Дни стали длиннее. Солнце дольше задерживалось на небосклоне; на южных склонах появилась молодая крапива, в подлеске съедобные травы, коренья, но это не помогало племени бороться с голодом. Дичь, лесные звери, которые собирались приносить приплод, попрятались в самых глухих местах, стали неуловимыми. Чтобы догнать и подстрелить их из лука (а ружья на стойбище были большой редкостью), от охотников требовалось много сноровки и сил. А лютый голод, свирепствующий с начала зимы, обессилил всех мужчин племени. Охотники почти каждый день возвращались с охоты мрачные. Они при встрече со старожилами, голодными детьми, терпеливо выжидающими их у порога поселения, пугливо прятали глаза. Запасы зерна, гороха, вяленого мяса, рыбы были на исходе, и, чтобы выжить, на стойбище начали резать высохший за зиму домашний скот.

– Удача проходит мимо нас, – роптали меж собой охотники.

– Некому ее вымолить у всевышнего Аллаха, – со вздохом между собой переговаривали аксакалы.

Мужчины хмуро поглядывали на Старшину племени, кряжистого длинного верзилу с огромными руками и цепкими когтистыми пальцами. Он при себе всегда держал гладко отполированный посох с набалдашником из волчьей головы. И в его глазах затаилась неуверенность, безысходность, неотступная печаль. Слушая недовольный ропот мужчин племени, ворчание стариков и старух, плач голодных детей, Старшина могучей клешней почесал поседевшую косматую бороду, из-под густых, нависающих на глаза седых бровей, хмуро посмотрел на недовольные лица соплеменников.

«Племени нужен ясновидец, – сказал он своей жене. – Но Мирза слишком молод. Он слишком жидок для такого серьезного дела, при первом же испытании сломается».

– А ты поддержи его, придай ему уверенность в своих силах, – умным взглядом заглянула мужу в глаза.

– Не дорос, его заклюют враги покойного отца. Да и главная ясновидица Пери одним взглядом колдовских глаз испепелит его. Мал, еще мал.…

– Тогда кто же твоему племени поможет преодолеть голод? Кто защитит его от опасных духов, демонов, внутренних, внешних врагов? Перед требовательным хозяином зверей, пророком Сулейманом, да и внешним врагами главная ясновидица Пери бессильна! От нее живыми остались один ядовитый язык да злющие глаза.

– Не задобрить ли пророка Сулеймана жертвоприношением? Организовать зиярат на Урочище оборотня, зарезать быка, прочитать молитвы, преподнести жертвоприношение Священному дубу-пиру, раздать милостыню женщинам, старикам и детям племени…

Жена одобрила его план.

Но хозяин зверей почему-то не принял жертвоприношение Старшины племени. Сколько не молились главный мулла мечети со свитой, каким только образом жрецы не задабривали Священный дуб, небеса – жертвоприношениями, их молитвы остались не услышанными, а жертвоприношения – не воспринятыми. Удача отвернулась от жителей стойбища.

* * *

Последнее время сон и душевный покой покинули и главную ясновидицу Пери. Видя, как голод одолевает племя, она крепко задумалась. Но мысли, деяния ее были далеки от племени. Ее тревожило лишь одно, как удержаться во главу племени. Она пеклась только над тем, чтобы члены племени не заметили, что Первозданный бог на небесах давно не принимает ее молитв, а заклинания и заговоры потеряли силу. Ее мучает тревога, что она с каждым днем слабеет, теряет духовную силу, данную ей с небес. Она понимала, что ей с каждым днем все больше не хочется покидать уютное место у горящего очага в сакле, что больше всего в жизни ее заботит покой, отдых, тепло. Ей с утра до вечера – круглыми сутками хочется отогревать свои старушечьи кости под овечьим тулупом. А пока вместо этого ей каждый день перед племенем приходится утверждать, что вся его жизнедеятельность зависит от ее магической силы, духа, умения умилостивить потусторонние силы. Она каждый день, тяжело опираясь на посох, вынуждает себя ходить к Священному дубу, выпрашивая у небес божьей милости для своего народа, часто решать мелкие внутриплеменные дрязги. Но сколько она не притворялась, стараясь оставаться былой всемогущей главной ясновидицей, ее враги видели, что она изжила свой век, потеряла былую магическую силу; а тусклые глаза, дух, чадящий в них, выдавали ее угасающую жизнь, холод и тление отмирающего тела. Особенно это заметно стало для Зайдат, дочери главной ясновидицы из враждебного рода.

Главная ясновидица, теряющая власть, с каждым днем все больше задумывалась, как ей отвести от себя неминуемую беду, продлить свой непрочный век.

Сегодня все племя со Старостой должно было собраться у Священного дуба, чтобы окончательно решиться с вопросом о главном ясновидце. Главная ясновидица пока ясно не представляла, как себя вести перед племенем, что ему сказать, какими словами его утешить и каким способом продлить свое влияние над ним. Но вдруг ее осенила спасительная мысль. Она потянулась к дочери, с ее помощью, скрепя суставами, тяжело встала с тулупа, постланного у очага; переоделась в ритуальное одеяние и, опираясь на посох, побрела к Священному дубу. За ней гурьбой потянулись и ее помощницы.

У дупла дуба-великана главная ясновидица, судорожно хватая воздух губами, присела на валун, лежащий рядом. После изнурительной дороги она долго приходила в себя. Отдышавшись, она решила встать, размять задеревеневшие ноги. Опираясь на посох и плечи своих помощниц, она привстала, пытаясь разогнуть согнутое дугой тело, бессмысленными глазами долго вглядывалась в дупло дерева и что-то нашептывала.

Весенний колючий ветер трепал ее чохто, полы архалуга. Архалуг был опоясан серебряным поясом, кемером. А пояс был застегнут большой серебряной пряжкой с рубинами. При ее малейшем движении позвякивали дутые бутонообразные бубенчики, монеты, костяные палочки, подвешенные к ее поясу, хвосту чохто, свисающие с головы на лоб. Пери с тревогой на душе всматривалась в дупло Священного дуба-пира и ощущала: оно ничего хорошего ей не предвещает. В душе ясновидицы пробуждались злость и страх за свое будущее. Вот голодные соплеменники во главе со Старшиной показались на тропе, ведущей из поселения в Урочище оборотня. Ей нужно было быстро что-то предпринять. Есть выход: Мирза, сын покойного главного ясновидца. Старуха колюче впилась в лицо Старшины зелеными, до неприятности подслеповатыми, глазами, грудью оперлась на посох и, не давая ему отдышаться, заговорила хитрым, певучим голосом:

– Соплеменники! Всевышний Аллах сегодня ночью во сне через своих ангелов передал мне свои тайные мысли: «Пора испытать Мирзу, сына Исина. Он, как наследник, продолжатель рода главного ясновидца, обязан защитить нас от угроз духов враждебно настроенных к нам племен. Только он имеет право вымаливать у небесных сил удачной охоты, богатого урожая на наших полях. А если не вымолит, будем считать, что у него нет духовного дара своих предков. Тогда он духами теней будет лишен права быть продолжателем дела его предков. Духи Священного дуба сочтут его виновником голода, всех бед, которые на нас накликали духи враждебного племени.

И он тогда за свою духовную слабость по всей строгости будет отвечать перед племенем!»

Таким образом, старуха на время отвела от себя беду, зато перед племенем показала свою дееспособность. Так она даже может избавиться и от еще одного мужчины ненавистного ей рода.

Старшина в словах старухи уловил угрозу в адрес рода Исина, куда и сам входит. Его глаза дрогнули, он из-под бровей бросил неприятный взгляд на иссохшее лицо главной ясновидицы. А она даже глазом не моргнула перед недовольным Старшиной, смело отразила угрозу, затаившую во взгляде. Она все еще сверлила Старшину колючим взглядом и продолжала:

– Так мне говорят духи предков Мирзы!

Главная ясновидица Старшине племени перед членами стойбища нанесла еще один болезненный удар, от которого может пошатнуться его репутация. Старшина, чтобы защитить честь своего рода, свое доброе имя, должен против нее предпринять что-то спешное. Но ничего стоящего он в извилинах своих мозгов не нашел. Тогда он притворился, что ничего такого, что затрагивает их честь, старуха не говорила. Чтобы каким-то образом замять неловкость, Старшина глашатаю дал указание позвать к нему племянника Мирзу.

До стойбища было не так далеко, ждать пришлось недолго. Мирза был скор и легок. Он подошел к Старшине, вежливо поздоровался, чувствуя, что его на сход племени позвали неспроста. Он вопросительно глядел в глаза дяди. Главная ясновидица, окружающие ждали, что будет дальше.

Старшина заговорил:

– Ты – продолжатель нашего рода, правнук, внук и сын ясновидцев нашего племени. Значит, ты рожден быть ясновидцем, духовным лидером нашей общины! Тебе пора вступить в свои права. На, получай посох главного ясновидца, – Старшина подал ему посох, на котором были вырезаны знаки высшей магической власти. – Пусть Первозданный поможет тебе, а ты помоги нам, своим соплеменникам, защитить нас от враждебных сил, добудь пищу. Не поможешь, тогда ты не сын ясновидца, не духовный лидер нашего племени! Тогда мы тебя за твою слабость принесем в жертву Священному дубу!

Мирза побледнел, коварству дяди не было границ:

– Послушайте, дорогой дядя, – запнулся он. – Уважаемый Старшина, – поправился племянник, – где же я раздобуду пищу, если ты, самый мудрый аксакал, Старшина племени, если бабушка Пери, главная ясновидица, если опытные охотники не можете обеспечить самым необходимым наше племя?!

Старшина племени никак не ожидал такой прыти, прямоты и смелости в выражениях своего племянника. Он потерялся от неожиданности, на лбу выступили крупные горошины пота. Впился в него загоревшими от негодования глазами и отрезал, чеканя каждое слово:

– Будет так, как я сказал! – повернулся к нему спиной, опираясь на длинный посох, еле передвигая опухшие от голода ноги, направился в сторону стойбища.

И главная ясновидица была поражена глубиной мыслей и смелостью речей Мирзы. «А у этого змея, если не задушить, уже выросли ядоносные клыки!» – ее глаза злобно засверкали. Она приподняла посох, чтобы уколоть ядоносным его концом, но, умудренная жизнью, быстро взяла себя в руки. Недобро улыбнулась одними губами и припрятала свои полные ненависти глаза под нависшие на них дряблые веки.

Но коварной колдуньей были запущены в ход жернова, которые не раз размалывали кости более упертым, чем Мирза, глупцам. Все, что было задумано главной ясновидицей в отношении Мирзы, сегодня ей удалось осуществить на сходе племени. Племя не только услышало ясновидицу, но и было ею обескуражено. Последнее время главную ясновидицу преследовали неудачи за неудачами. Сегодня удача была на ее стороне, духи, покинувшие ее, опять взяли под свое покровительство.

После этого схода у Мирзы оставались два выхода: или вымолвить пищу у Священного дуба для голодных ртов племени, или удавиться.

Старая ясновидица, оглядываясь на повергшего ею сына врага, торжествующе сверкая зелеными глазами, следом за Старшиной поспешила в сторону стойбища. За ней потянулись ее помощницы и остальные члены стойбища.

* * *

Мирза с тяжелым сердцем спустился к берегу реки, сел на серый валун, задумался. Он растерянно глядел в быстрину Караг-чая, ему казалось, в ее водах спрятана вся его жизнь: от рождения до конца. В гладком зеркале воды, вращающемся в глубокой тихой заводи, заметил отражение своего изможденного лица, блеск пугливо озирающихся глаз. Вдруг он ужаснулся от страшной мысли, прокравшейся в сердце: «Сведу счеты с жизнью, тогда все проблемы сами собой снимутся». Сердце на мгновение остановилось, глаза отрешенно уставились в быстрину реки. Перед ним стал образ старой колдуньи, ее маленькие, зеленые, мстительные глаза. Вдруг до ушей Мирзы со стороны Урочища оборотня ветер, сорвавшийся с гор, донес громкие мужские и женские голоса. Он узнал их: это люди из охраны главной ясновидицы. Они, явно, кого-то искали. «Не меня ли ищут верные сатрапы главной ясновидицы?! Не когтистая ли лапа старой хищницы нанесена над моей головой?!»

Он предусмотрительно спрятался в подземной пещере за рекой, под скалой, недавно случайно открытой им. Спустя некоторое время вооруженные люди из охраны главной ясновидицы прошагали мимо него. Они постояли у реки, походили по кустам, выискивая кого-то, поглазели по сторонам и, чертыхаясь, направились в сторону стойбища. Когда миновала опасность, Мирза вышел из своего убежища. Теперь ему стало стыдно за минутную свою слабость. Он перед валуном у реки богобоязненно опустился на колени, воздел к небу руки и мысленно обратился к Священному дубу:

«О, Священный дуб! О, силы подземных миров! О, мои предки – ясновидцы! Сжальтесь! Оградите меня от козней врагов наших. Помогите мне выпросить у Первозданного удачи на охоте, богатого улова рыбы, много дичи и „рогатых друзей“ для нашего племени. Пожалейте меня, иначе Старшина и главная ясновидица меня задушат. Я обращаюсь к Творцу всего сущего на земле! К духу моего отца! К духам надземного мира Немов! – подросток в умилении закатил глаза. – Подскажите, что мне делать, как уберечь свою семью от ненависти наших врагов? Если я от голода не спасу свое племя, то, скажите, что будет со мной, с моей матерью, братом, сестрой?» – вопрошал он.

Но ответа не последовало. Мирза, усталый, удрученный горестными думами, не заметил, как заснул на зеленой травке. И он во сне увидел Великую мать-волчицу. Она появилась из чащи леса, держа в зубах полузадушенную косулю. Она подползла к нему, бросила добычу к его ногам и шепнула: «Пери, злая колдунья, хочет убить тебя, но в обиду не дам. Слушайся голоса небес и жди меня!» – шершавым языком слизнула слезу с его щеки и бесшумно исчезла.

Мирза еще не очнулся со сна, но сердцем стал чувствовать, как вокруг него происходят невероятные события. Ногой ощутил, что рядом лежит какое-то живое, трепещущее существо. Боясь спугнуть его, Мирза крепко прижался к земле, из висящих на широком поясе ножен ощупью вытащил нож и, не целясь, метнул в сторону серой тени. Это был косуля, рогач – самец. Нож пронзил его сердце, животное забилось в конвульсиях, из раны хлынула кровь.

Мирза, не смея верить своей удаче, бросился на свою добычу. Он хотел приподнять косулю, но не хватало сил, рогач был намного тяжелее него, и он в предсмертных судорогах его больно бил рогами, ногами, оставляя на зеленой травке узкие канавки от скребущих в конвульсиях остриев рогов и копыт. Ему и верилось, и не верилось, что до Всевышнего и предков дошли его мольбы, и что Великая мать-волчица сжалилась и преподнесла ему добычу. Долго смотрел Мирза на окрашенный кровью серо-коричневый мех косули, на ветвистые, покрытые пушистым ворсом рога. Но как выпустить из рук такую добычу, отдать ее грозному Старшине или старухе-ясновидице, когда дома от голода пухнут мать, младший брат и сестра?! И сам он едва держится на ногах. От запаха крови у него помутилась голова, к горлу подступила тошнота.

Мирза задрожал, перед косулей упал на колени, губами припал к кровоточащей ране. Солоноватая теплая кровь животного потекла в рот. Ее было так много, что, когда Мирза, измученный голодом, оторвался от раны косули, его стошнило. Хотелось напиться воды и спать. Как в тумане, на четвереньках дополз до речки, губами припал к ее дышащей холодом скользящей глади, теряя память, сделал несколько судорожных глотков. Ему казалось, от жажды он готов проглотить всю реку, пил не отрываясь. В голове появился свет, перед глазами рассеивался туман; отполз от ручейка. Помня, что ему надо добрести до дупла Священного дерева, встал на четвереньки и прополз. «Спать, спать», – шептал Мирза, с каждой минутой все больше хмелея. Он успел дойти до дуба-великана, упал на траву под ним, и глубокий сон сморил изнуренного и ослабевшего Мирзу.

* * *

В эту тревожную весеннюю ночь не могла уснуть и Зайдат, мать Мирзы. Она, вся испуганная, сидела у семейного очага, иногда машинально подбрасывая в него хворостину. Каждый раз, когда костер разгорался новой силой, он стрелял во все стороны веселыми, сверкающими на лету искрами. Блики огня играли на стенах сакли, языки пламени облизывали мокрое от слез лицо матери. Тревога за сына, неведение будущего не давала ей покоя. «Сама главная ясновидица сутками сидит на коленях, вымаливает добычу у Небес. Но никак не может достучаться до них. Если столько дней подряд самые опытные охотники племени возвращаются с охоты без добычи, как же мальчишка, никогда не ходивший на большую охоту, толком не знающий ее секретов, заговоров, заклинаний, выпросит у Хозяина небес богатого улова рыбы, стада косуль? Куда ему направляться за удачной охотой – в сторону Тьмы – на запад? В сторону Света – на восток? В сторону Тепла – на юг? В сторону Холода – на север? Куда?»

Ее туманный взор скользил с востока на запад, с юга на север. Какую же участь небесные силы и духи уготовили его сыну? Мать терялась в догадках. Сколько времени она может оставаться в замкнутом круге печальных мыслей? У нее терпение лопнуло. Она, преодолев страх перед старой колдуньей Пери, решилась на отчаянный шаг: самой перешагнуть запретную черту в Урочище оборотня и с мольбой обратиться к Священному дереву, к небесным духам и духам потустороннего мира. Она заклинает, чтобы они пожалели ее сына, взяли его под свое крыло. Она ценой своей жизни вмешается в ход небесных светил, найдет возможность выпутать сына из мертвого лабиринта, куда его затолкнула старая ведьма. Шепча заклинания, – им она еще девчушкой научилась у своей матери, – надела на себя тулуп, сшитый из лисьих шкур. Огородами вышла за околицу стойбища, прячась за кустарниками, пошла к Священному дубу. Даже ценой своей жизни мать вымолвит у небесных сил защиту и поддержку сыну.

Зайдат страшно было пересечь очерченную границу Священного дуба. Страшно было пойти против вековой традиции и запретов племени. Но долг, материнская любовь перед сыном были превыше страха смерти и боязни перед Старшиной племени, ее главной ясновидицей, духами Урочища оборотня.

Зайдат направлялась в Урочище оборотня кратчайшим путем, через дубовую рощу. Над вершинами могучих дубов, тянущимися к небесному куполу, быстро гасли последние отсветы вечерней зори. Мать, оберегая себя от злых духов и ночных страхов, торопливо нашептывала слова древних заклинаний. Между тем с каждым шагом сгущались лесные краски. С каждой минутой оживали тени и духи леса. Ветки дубов, кустарников тянулись к ней, словно пряча ее, оберегая от враждебных сил.

Зайдат с гулко бьющимся сердцем вышла из дубравы, сделала несколько тяжело поддающихся шагов по сумрачной поляне к Священному дубу и остановилась. Священный дуб стоял перед ней огромный, во всем своем великолепии. Перед дубом Зайдат почувствовала себя маленькой, жалкой, ничтожной. Она села на нежную травку, растущую под Священным дубом, прижалась щекой к разогретым за день солнцем могучим корявым корневищам, раскинутым многочисленными щупальцами по всей поверхности поляны. А дуб высился над ней сильный, могучий, растопырив могучие руки-сучья, с разинутой огромной черной пастью дупла.

– Отец наш, – заклинала она, – к тебе пришла я, Зайдат, дочь твоя. Защити моего старшего сына от врагов, которые решили лишить его жизни! Старая колдунья Пери со Старостой племени хотят убить Мирзу, если он не сумеет вымолвить у тебя богатой охоты для голодающего племени. Сохрани моего сына, Священный дуб! Ведь он такой неопытный! Умоляю тебя, защити его! За это тебе на заклание преподношу свою жизнь!

Зайдат стояла на коленях, воздев к великану руки. Ее слух, чувства были так обострены, что слышала, как пульсирует кровь в кровеносных сосудах великана, ощущала, как в его организме расщепляются молекулы на белки и жиры. До ее слуха доходило еле слышимое журчание родника под боярышником, доносился треск отломившейся сухой ветки от дуба дуновением легкого ветерка, перешептывание листьев дуба, которые уходили на ночной покой.

Вдруг со стороны поляны к ветвям дуба пролетела серая тень ночной птицы. Зайдат показалось, что она влетела в дупло и беззвучно исчезла в его глубине. Странное явление, в дупло дуба влетела тень ночной птицы, а из его чрева послышалось довольное урчание волчицы-матери. Небо озарилось вспышкой далекой зарницы. Ее отсветы на высоких кронах уходящего во тьму черного гиганта показались особо яркими. Это был, несомненно, знак, поданный ей с небес. Священный дуб откликнулся на ее мольбы. Но как ей воспринимать другие голоса? Как понять волчье урчанье из глубин дупла великана?

«Птица – это душа Священного дуба! – вдруг решила Зайдат. – Она со странствий на ночь прилетела к ее обладателю. Но это волчье урчанье в дупле дуба?! Какая связь может быть между ними?»

Она в смятении упала на колени перед Священным дубом:

«Останусь здесь до утренней зари. Узнаю, что подскажет мне с рождением нового дня Священный дуб».

Зайдат незаметно для себя уснула, положив голову на корявый корень Священного дуба. И она увидела вещий сон. Зайдат почудилось, будто она, будучи еще невестой Исина, сидит у очага Священной пещеры Дюрк и поджидает его прихода с охоты. В очаге ярко пылает огонь. В пещеру входит высокий, красивый прапрадедушка Раджаб с ласковыми глазами. Он садится у входа, протягивает к ней белоснежный посох из цельной кости мамонта, на котором были обозначены магические знаки.

«Зайдат, прими и передай посох Мирзе, – говорит прапрадедушка Раджаб. – Скажи ему, пусть никого не боится. Кто владеет этим посохом, тот непобедим».

Зайдат проснулась, сердце ее учащенно билось. Еще бы! Она говорила с самим Священным дубом! Он обещал помощь и поддержку Мирзе.

Встала, оглянулась, нет ли рядом ее сына. Его не было видно, окликнула, он не отзывался. И посоха, подаренного Священным дубом, нигде не было видно. Она с дрожью в сердце обошла Священный дуб.

Недалеко от дуба, за кустами, рядом с убитой косулей, она нашла спящего сына. Рядом с ним лежал белоснежный посох, который во сне в ее руки вложил прапрадедушка Раджаб. «О Боже, какое счастье! – воскликнула мать. – Мы спасены!»

Глаза ее засияли, в них заиграли веселые огоньки. Ее охватила дрожь от пережитого за последние сутки. От избытка чувств из ее глаз ручьями хлынули горячие слезы. Она, пораженная неожиданной удачей, слабела, задыхалась от счастливых слез, подступающих к горлу. Она рухнула на колени перед Священным дубом:

– О, Священный дуб! Ты услышал наши молитвы! Ты нас спас! О, как я благодарна тебе! Теперь я в твоей власти, я твоя раба, твоя жертва! Ты стал благодетелем моего сына, он стал твоим посланником! – от счастья она одновременно рыдала и смеялась. – Выходит, сын, ты на самом деле родился под сенью крыла Священного дуба и тебя охраняют небесные стражи! Боже мой, какой радостью, каким счастьем Ты нас отблагодарил!

Мать не стала будить сына, в одночасье превратившегося в ясновидца их племени. На глазах у изумленной матери вдруг он стал недосягаем для простых смертных стойбища. С сегодняшнего дня он будет стоять между Богом и племенем гуннов. Она чувствовала, что сейчас его душа путешествует в далеком мире усопших предков, покровителей его духа. С этого мгновения ей, а не какой-либо другой женщине племени, надлежит быть второй ясновидицей после старухи Пери. А когда главная ясновидица умрет, она займет ее место. Вместе с сыном они будут самыми почитаемыми людьми в своем племени и в соседних племенах после Старшины. Они станут посредниками между племенем и Всевышним, между племенем и Священным дубом, между племенем и потусторонним миром! «О, какое счастье!» – она никак не могла нарадоваться своей удаче и, преклонив колени перед Священным дубом, еще раз поблагодарила его.

Мать теперь спокойна за сына. А когда ее взгляд недалеко, в зарослях боярышника, уловил большое стадо пасущихся рогатых друзей, ее изумлению не было конца. Теперь ей надо немедленно вернуться в свою саклю. Зайдат окольными путями прокралась к своей сакле. Слава Всевышнему, ее, в глубоких сумерках возвращающуюся со стороны Урочище оборотня, из соплеменников никто не заметил. Сейчас надо срочно оповестить соплеменников о возвращении к ним главного ясновидца и об их спасителе в лице ее старшего сына.

Между тем в сакле мать с тревогой ждали младший сын Раджаб и дочь Сейранат. Радостно забились сердца детей, когда они увидели свет в глазах матери.

– Он ушел в дупло Священного дуба, чтобы поговорить с духами наших предков о будущем нашего племени? – шепотом спросила Сейранат.

– Да, дочь моя. Он беседует с Небесами и с духами наших предков, пославшими сегодня ночью нам добычу, – так же шепотом ответила мать.

Она обратилась к Раджабу:

– Сбегай, сынок, к Старшине, передай ему, что Всевышний Мирзе на ухо шепнул заветное слово: «Он даровал ему косулю». Еще скажи, что эту весть маме на ухо прошептал ангел, прилетевший от Всевышнего, что мать воочию увидела добычу сына. Скажи, что этих рогатых друзей у Урочища оборотня очень много.

Раджаб застал Старшину дома. Он, завернувшись в медвежий тулуп, подложив под бок целый ворох набитых овечьей шерстью подушек, полулежал у горящего очага. Раджаб, как подобает мужчине, неторопливо поздоровался с дядей:

– Салам алейкум, дядя! Всевышний Аллах брату Мирзе на ухо шепнул заветное слово! Он так же даровал ему рогатого друга! – низко кланяясь, добавил, – целое стадо рогатых друзей.

Старшина приподнялся на локте:

– Ты говоришь, что Мирза говорил с небесами, что он раздобыл косулю? Выходит, он настоящий ясновидец?! – то ли обрадовался, то ли не поверил Старшина.

– Выходит, так, Староста, – подтвердил Раджаб. – Священный дуб даровал брату не одну косулю, а целое стадо! – восхищенно повторил он свои слова. – Их своими глазами увидела наша мама.

Старшина резко вскинул голову, недоверчиво заглядывая в глаза племянника – не шутить ли с ним изволил этот паршивец. Но когда увидел яркий свет, горящий в его глазах, понял, племянник не лукавит: – Созови всех мужчин племени, пусть с собой прихватят ружья, копья, луки и мечи. К охоте готовься и ты. Мирза перед Священным дубом освятит твое оружие вместе с оружие наших охотников. За добрую весть я тебя без лишних проверок принимаю в охотники! Там же организуем и охоту на рогатых друзей…

– Спасибо, дядя! – возликовал Раджаб. – Я не подведу тебя! Я буду самым знаменитым охотником племени! – и звонко рассмеялся.

* * *

В тот день к заходу солнца охотники в лесу убили более двадцати пяти косуль. Пришел конец голоду и мученьям племени. Вяленого мяса косуль, если использовать экономно, хватит до тех пор, пока в лесах и на лугах не появятся съедобные травы, коренья и грибы, а на прудах и реках – дичи.

Тот день в жизни охотников племени оказался самым удачным за последние годы. Когда охотники с богатой добычей вернулись с охоты, их перед стойбищем радостными возгласами встретило все племя. Старшина собрал племя у Священного дуба. Есть о чем говорить, главное, чем угостить жителей племени на пиру, который он сегодня собирался с размахом устроить.

Переступать границы Священного дуба обычай позволял только Старшине племени, ясновидцу, ясновидице, их помощникам и помощницам. Остальным разрешалось лишь стоять за пределами невидимой черты неприкасаемой территории Священного дуба. Женщины и дети сгрудились у южной стороны Священного дерева, а мужчины сгруппировались у северной стороны.

С восточной стороны Священного дуба, поддерживаемая с обеих сторон помощницами, кряхтя, прерывисто дыша, на небольшую каменную глыбу взбиралась главная ясновидица Пери. За ней взобрались ее помощницы. Пери оперлась на свой посох, огляделась. Она непонимающе смотрела на Зайдат, которая почему-то тоже стояла рядом с ней. «Кто ты такая, кто разрешил?! Как посмела?! А ну, немедленно слазь!» – зашипела она.

Главная ясновидица сверлила Зайдат ядовитым взглядом. Она порывалась вцепиться в ее лицо когтистой лапой, выцарапать ей глаза. Подняла посох, чтобы с его помощью столкнуть нахалку со священного пьедестала. Но вдруг она вспомнила, что сегодня она проводит обряд посвящения Мирзы и Зайдат. Отныне эта синеокая красавица вместе с ней будет принимать участие во всех ритуальных мероприятиях племени. Она, словно ее тень, будет стоять рядом с ней, дышать ей в затылок. Поэтому главная ясновидица до поры до времени вынуждена будет потерпеть ее, а самой усмирить свой гнев.

Зайдат в свои сорок лет все еще была молода, стройна, очень привлекательна, с двумя шаровидными выпуклостями на груди, с мускулистым плоским животом, гладкая, подтянутая, без единого изъяна на теле. Она своими огромными небесно-голубыми глазами уверенно глядела в глаза главной ясновидицы. Густые темно-каштановые волосы, которые выпучивались из-под чохто, украшали ее красиво поставленную головку. Косы были спущены на плечи под чохто, а к чохто подвешены золотые дутые куполообразные бубенчики, серебряные монеты, костяные палочки. А на лбу, нанизанные на жилу, сверкали золотые монеты. Архалуг из бархата небесного цвета как влитой сидел на ней. Широкий пояс, кемер с подвешенными дутыми бутонообразными золотыми бубенчиками, застегнутый золотой пряжкой, чарпазом, облегал ее стан, подчеркивая статность ее тела. Зайдат, как подобает ясновидице, была одета как преемница Пери. И главной ясновидице ничего не оставалось делать, как смириться с ее присутствием, чтобы в глазах племени сохранить хотя бы видимый мир между двумя влиятельными женщинами племени.

Зайдат перед старухой Пери, пахнущая тонким ароматом восточных масел, цветущая как бутон алой розы, выглядела величественно, символом грядущей жизни. Ее огромные бездонные глаза блестели небесно-голубым цветом. Казалось, она не существо из плоти и крови, а инопланетное чудо, отправленное из небес, чтобы своей неземной красотой поразить род людской.

Сегодня на этом пьедестале лицом к лицу столкнулись молодость и старость, красота и уродство, добро и зло, свет и тьма. Старуху терзали душевные муки, она еще раз окинула Зайдат оценивающим взглядом, и у нее от зависти чуть не остановилось сердце.

Ей следовало унять свою злость, приступить к ритуалу посвящения Мирзы и Зайдат, а она от неприязни к ним никак не могла сосредоточиться. Главная ясновидица неосознанно прикоснулась к своим дряблым щекам, чувствуя омерзение к себе, осязая их отмирающую плоть, запах смерти.

Тем не менее она в племени оставалась первой, самой властной, самой несокрушимой, перед которой все благоговели, которой боялись и женщины, и мужчины. Она являлась богиней, которая стояла между небом и людьми.

У главной ясновидицы на голове красовалась серебряная дуга с подвешенными к ней крупными серебряными монетами. Поверх головы крестообразно цепочкой растягивались такие же монеты. А от креста на переносицу свисали золотой Полумесяц и Солнце – символы ее могущества и власти над людьми. Они гулко звенели при малейшем ее движении, давая ей силы и сознание того, что она самая могущественная женщина в этом округе. Она, успокаиваясь, привычным движением руки прикоснулась к золотому Полумесяцу и Солнцу. Но сознание присутствия синеокой красавицы рядом не давало ей собраться с мыслями и приступить к главному ритуалу посвящения. Она не выдержала душевного напряжения, приблизила губы к уху Зайдат и зашипела как змея:

– Ты не скоро в руках поддержишь посох главной ясновидицы! Знай, я собираюсь очень долго жить.

– Но твои мутные глаза скорей ослепнут, чем мои глаза потеряют свою красоту, остатки твоих гнилых зубов скорей выпадут, чем я потеряю свой первый зуб! – в такт старухе ответила Зайдат.

Главная ясновидица плотнее сжала губы. Зайдат попала в самое сердце старой завистницы. В последние годы у нее левый глаз ничего не видел, больно скрипели и хрустели все суставы тела, сильно болели оставшиеся во рту зубы, они тоже расшатывались, выпадали. Когда выпадет последний зуб и ослепнет другой глаз, власти главной ясновидицы придет конец.

В это время члены стойбища, собравшиеся у Священного дуба, с нетерпением ждали того момента, когда главная ясновидица приступит к ритуалу посвящения.

Старуха глухо крякнула, все замолчали. Она прислонила посох к плечу, протянула правую руку вперед и ладонью вверх, другую руку ладонью опустила вниз и что-то невнятно зашептала. Зайдат лотосом приподняла руки над головой вывернутыми ладонями вверх и заговорила вполголоса. Она повторяла все слова заклинания, которые нашептывала старая ясновидица, только намного четче, звонче.

Мирза стоял рядом со Старшиной и слушал, как главная ясновидица Пери проводит обряд заклинания.

– Я обращаюсь к архангелу Джабраилу – вестнику и посреднику между Всевышним, Пророком Мухаммедом и моим племенем! – закашлялась, надрываясь, старуха.

Эти слова повторила Зайдат.

– Я склоняюсь перед пророком Хизри – хозяином суши и земли! – задыхаясь, выдавила из себя старуха.

Ей вторила Зайдат.

– О, пророк Юнус – хозяин воды и морей!

Главной ясновидице не хватало воздуха. Она с хрипом вдыхала воздух в отмирающие легкие. Ей не хватало сил, она недосказывала, заглатывала слова. Она задыхалась в захлебывающем кашле, судорожно прижимала к окровавленным губам рукав архалуга. Она вдруг не удержалась на ногах, нагибаясь вперед, упала на руки помощниц.

Священный ритуал посвящения никак не должен был прерваться. Зайдат не запаниковала, не замечая задыхающуюся старуху, самозабвенно продолжила церемонию посвящения.

Главной ясновидице в глиняном кубке преподнесли воды, она отпила два-три глотка, чуточку отдышалась и с помощью своих помощниц стала на ноги; продолжила ритуал посвящения:

– Я обращаюсь к пророку Исрафилу – ведающему внутренней силой Земли!

Закрыв глаза, повторила Зайдат.

– О, ангел Мукаил – хозяин трав, листвы, ветров! – закашляла главная ясновидица.

Бледнея, распаляясь, увлекаясь ритуалом посвящения, повторила Зайдат.

– О, пророк Сулейман – хозяин всех зверей, птиц, восемнадцати тысяч видов всего живого! – заговорила старуха.

Дрожа голосом, повторила Зайдат.

– О, пророк Ряаьд – повелитель ветров, погоняющий облака, а молнии – твоя плеть! – проговорила ясновидица.

– О, пророк Ряаьд – повелитель ветров, погоняющий облака, а молнии – твоя плеть! – прошептала Зайдат. И тихо добавила от себя: – О, бог Умчар! Умчар – верховный бог, громовержец! – защити и люби моего сына. Бей его врагов!

Прорицательница Пери, услышав прямую угрозу в свой адрес, задрожала от негодования и ядовито зашипела: «Откуда эта пигалица знает сокровенные слова избранных Богом?»

«Я еще многое чего знаю, – говорили горделиво прищуренные глаза Зайдат. – Я тебе, старая ведьма, еще не такие сюрпризы преподнесу!»

– Люди ждут твоего явления, ясновидец Мирза! – теряя самообладание, злыми глазами впилась в лицо Мирзы старуха. – Что ты прикажешь людям своего племени, хотим знать! – напоследок выпалила старуха, всеми фибрами души стараясь больше не замечать синеокую красавицу Зайдат.

– Хотим знать! Хотим знать! Хотим знать! – громко, чтобы дошло до ушей сына, ушедшего в свои мысли вторила мать.

Мирза понял, что перед своим племенем он должен выступить своей первой речью главного ясновидца. С этого момента он в племени самый верховой, обязан ухо держать востро. С этого момента Староста племени, члены стойбища будут следить за каждым его движением, произнесенным словом, по каждому поводу давать ему оценку. Малейшая оплошность, неточное соблюдение всех требований исполнения ритуала может ему обойтись дорого. Мать настороженно глядела на сына, глазами делая знаки, чтобы он следил за движением ее губ, выражением глаз, жестами рук. Сын моментом преобразился, по-взрослому оперся на свой посох и сосредоточился. Чтобы обдумать первые слова, которые он должен произнести как главный ясновидец, Мирза закрыл глаза и прислушался к голосу сердца. Он вспомнил все, чему его учил отец в детстве, а мать в последнее время.

– Староста, уважаемые аксакалы, начните зикр! – уверенно начал Мирза. – А вы, уважаемые кашевары, выберите самую жирную косулю и сварите в казане. Половину сваренного мяса положите в дупло Священного дуба, чтобы умилостивить его духов. А другую половину туши косули разрежьте на куски и раздайте Старшине, мудрой главной ясновидице и ее помощницам! – голос Мирзы становился все увереннее, изрекаемые речи четче и звонче. – Сваренным мясом в другом котле накормите стариков и детей, в первую очередь, дайте им отвара мяса, а мясом угощайте попозже, чтобы их не стошнило, – давал он звонкие, четкие указания. – На огонь ставьте еще один казан, разделайте мясо косули на четыре части, равные частям Света, сварите и раздайте больным и немощным людям в нашем округе. Пошлите глашатаев в сторону Света, сторону Тепла, сторону Тьмы, сторону Холода, известите всех калукцев, нитрикцев, чуркулов, хамандаров, кухуриков, этегов, что гунны призывают всех к миру, совместной охоте на косуль. Доведите до них мое слово, что общими усилиями всех родственных племен защищаться от врагов, делать на них набеги, отражать нападения внешних сил намного безопаснее, чем в одиночку. Эти заветные слова мне на ухо шепнул ангел, посланный небесами, – обернулся он в сторону Старосты и главной ясновидицы. – И еще передайте, по совету духов Священного дуба в новолуние в Урочище оборотня собираем совет Старейшин и главных ясновидцев всего Табасарана. О, боги, – воздел он руки к небесам, – вы, поддерживающие равновесие между Солнцем и Луной, между Небом и Землей, между морем и сушей, между жизнью и смертью, защитите нас, примите наше жертвоприношение! Аминь!

– Аминь! – в умилении закатив глаза, хором повторили присутствующие.

Каждое меткое слово, разумно сделанное распоряжение Мирзой тепло воспринималось в сердцах аксакалов. Они, довольные своим молодым и умным главным ясновидцем, с возгласами звонко цокали языками: «Каков молодец, а! Какой умница!»

Тут же аксакалы, сидя на корточках под тенью могучего дуба, монотонно затянули зикр:

– Ла-ил-ль-лягь, Иль-ля-лагь!

– Ла-ил-ль-лягь, Иль-ля-лагь! – молитву в такт подхватила толпа.

А ашчи тем временем в широкой скальной расщелине, неподалеку от Священного дерева, развели еще костры. Вскоре в трех больших котлах, поставленных на треножниках, закипела вода, запахло вареным мясом. Вскоре все – и взрослые, и дети – получили свою порцию мяса и мясного отвара. А посыльные их главного ясновидца с четырьмя дольками отварного мяса в корзинах и отвара в глиняных горшках держали путь на стойбища соседних племен.

– Мирза – мудрый ясновидец! – главная ясновидица Пери, витиевато плетя свои мысли в сложные кружева, певуче растягивая слова, жадно глотала куски разварившегося мяса. – Мирза долго будет править! – отвернувшись, зло улыбнулась одними губами она. – Мирза будет могучим ясновидцем! «Чтоб ты сгинул, волчонок!» – про себя прошептала она.

Зайдат услышала проклятия старухи. Она ахнула, а сердце больно вздрогнуло. Она на секунду закрыла глаза, в единый кулак собрала все свои духовные, физические силы, прошептала заветное заклинание, оберегающее своего сына, свой род. Старуха вдруг вздрогнула, схватилась за голову – она от Зайдат получила жестокий ответный магический удар. Она поперхнулась, подавившись куском мяса, и захлебнулась в долгом, мучительном кашле.

Зайдат, видя результат своих ответных действий, не стерпела, отвернулась и залилась звонким смехом. Чтобы соплеменники не заметили перемены ее настроения и о ней дурно не заговорили, она застенчиво встала, притворно кашляя, отошла в сторону.

Главная ясновидица, естественно, на себе ощутила силу ответного удара Зайдат. Она, задыхаясь в кашле, проклинала весь ее род. А когда через некоторое время мимо нее плавной походкой прошлась Зайдат, она шепотом, чтобы другие не расслышали, злобно прошипела: «Змея!»

Зайдат шпильку старухи пропустила мимо ушей. Она с этого момента перестала бояться старой ведьмы. Кроме того, Зайдат у ручья, под кустами, чтобы никто не заметил и не стер, начертила большой и малый круги защиты своей семьи от заклинаний этой ведьмы. Самое главное: сегодня ее сын стал главным ясновидцем племени, а она его защитницей! А проклятия старой ведьмы ее больше не тревожили.

Старуха Пери стараниями помощниц, других приближенных женщин из племени, наконец, отошла от кашля. Многие подумали, после такого приступа астмы она уйдет к себе в саклю. Каково было их удивление, когда она приказала придвинуть к ней корзину с мясом и из нее узкой почерневшей клешней выбрала самый жирный и увесистый кусок мяса и, отвернувшись от Зайдат, стала жадно жевать его беззубыми деснами.

– Да, да, Мирза мудрый, мудрый! – помощницы главной ясновидицы, видя, как голодными ртами опустошается корзина с жирными кусками мяса, жадно заглядывая в нее, чумазыми руками стали спешно вытягивать по два-три куска и забрасывать их в грязные рукава верхних одеяний. Они, не мешкая, протягивали руки к оставшимся кускам мяса в корзине, жадно преподносили к беззубым ртам, не разжевывая, заглатывали целиком. – Да, да, долго будет править! – В наитии качая головами, словам главной ясновидицы певуче вторили ее помощницы.

– Мирза будет могучим ясновидцем! – ехидно улыбалась главная ясновидица.

– Могучим, могучим, могучим ясновидцем! – с трясущихся губ ее помощниц на подбородки, грудь падали жирные капли мясного отвара.

– Да, могучим, могучим, могучим! – в такт помощницам главной ясновидицы вдохновенно повторяли женщины стойбища.

Из всех женщин племени одна Зайдат не принимала участие в общем трапезе. Тому была причина. С самого начала обряда посвящения, хотя перед членами стойбища крепилась, она была в некотором замешательстве. Она ожидала непредвиденного удара от главной ясновидицы. Кроме того, она и старшего сына должна была держать под своим неусыпным бдением. Она понимала, старая ведьма, пока кого-нибудь из них смертельно не накажет, не успокоится. Только не ведала, когда и с кого она начнет свою месть. Эта стервятница могла напасть на них где угодно, когда угодно, хоть сейчас.

Когда Староста отвлекся разговорами с охотниками племени о предстоящей охоте, а главная ясновидица, насытившись, увлеклась разговорами с женщинами племени, Зайдат сыну глазами сделала знак: пора уходить. Она свою дольку мяса завернула в нежные листья конского щавеля, встала, отошла, спряталась за кусты. За ней двинулся и Мирза. Маму дома ждали голодные и испуганные Раджаб и Сейранат.

* * *

Сакля Старосты, в тройном окружении саклей жителей племени, стояла посередине поселения. Саклю Старосты круглыми сутками охраняет его личная охрана. Сакля для главного ясновидца была поставлена на северной окраине стойбища, а главной ясновидице и ее помощницам – на южной стороне. Порог сакли главного ясновидца, кроме самого главного ясновидца, никто не имел права переступить, даже Староста. Его саклю охраняют самые преданные воины из рода главного ясновидца. Саклю главной ясновидицы, кроме главной ясновидицы, могли посещать только ее помощницы. Ее охрана состояла из воинов мужчин и женщин ее рода. И Староста, и главный ясновидец, и главная ясновидица от остального мира ревностно охраняли свою власть, свои сокровенные сакли, свои тайны.

У возделывателей зерна, охотников, строителей, резчиков по камню и дереву, у гончаров, ковроделов на стойбище тоже есть свои секреты, в которые, кроме Старосты, ясновидца и ясновидицы и некоторых посвященных, никто не посвящается. Никто из жителей стойбища не имеет права открывать чужим тайны их племени, их ритуальные тайны, тайны ремесла. Члена стойбища, передавшего инородным племенам ритуальные тайны племени, казнят. А Староста члена стойбища, передавшего чужакам тайну ремесла своего племени, выселяет в необитаемые прикаспийские степи. И он там, брошенный и забытый всеми, умирает от тоски и одиночества. Бывали случаи, за такую провинность предателю перед всем стойбищем выкалывали глаза, лишали языка, снимали голову.

А тайна духа племени была силой его жизнеспособности, долговечности, незыблемости его устоев на вечные времена. Эта тайна оберегалась Священным дубом, Старостой, ясновидцами, их помощниками, Советом старейшин и каждым членом племени.

Ясновидец обязан был вымаливать у небес, духов и ангелов удачу в земледелии и охоте. Он заклинаниями должен был уберечь сородичей от болезней, голода, природных напастей, сглаза, ворожбы ворожея враждебного племени, набегов враждебных степных народов. Он должен был находить общий язык и дружить со своими пророками, ангелами и духами, передавать и получать от них нужную для племени информацию, всегда быть с ними на связи, чтобы они предупреждали его об опасностях, грозящих племени.

И хотя в поселениях племен верхнего Табасарана веками совершались исламские религиозные обряды, но многие жители по привычке продолжали соблюдать и исполнять языческие обряды, вероучения. Они почитали прорицателей, ясновидящих, боялись духов, демонов, поклонялись природным стихиям. Сакли главного ясновидца и главной ясновидицы были своеобразным алтарем язычества; обычные жители стойбища предупредительно обходили их стороной, не желая навлечь на себя их неприязнь, проклятия духов.

Мирза, наоборот, будучи еще мальчишкой, к саклям главного ясновидца и главной ясновидицы проявлял особый интерес, они его манили своей магической силой, внутренней энергией, исходящей из них. Только он после гибели отца почему-то к сакле главной ясновидицы стал относиться особым предупреждением. Это, может, связано и тем, что там колдовала проклятый враг их рода – Пери. В сакле главного ясновидца всю свою жизнь пребывал дед, а последние двадцать лет – его отец. Теперь Мирза сам должен был поселиться в сакле ясновидца, зарядить его своей энергетикой, превратить его в сильный оплот духа племени, конечно же, продолжать соблюдать там все ритуальные обряды, верования своего народа.

Но сегодня сакля главного ясновидца его не манила, а отталкивала от себя. Он через силу подошел к святилищу предков, остановился у порога, скованный ледяным страхом, исходящим из него. Он подумал, не проклятия ли главной ясновидицы подействовали на него. Как бы она не наслала на святилище главного ясновидца силы враждебных духов! Понадобилось немало усилий и воли, чтобы он осмелился переступить порог святилища, открыть плотно пригнанную дверь в саклю. Не хотелось, но он заставил себя переступить запретный для души порог. Заглянул. Изнутри повеяло острым, застоявшимся запахом плесени, сырой кожи, высушенных трав, корений, грибов, вяленого мяса. Преодолевая суеверный страх, Мирза шагнул в полутемную комнату и оглянулся.

На первый взгляд, здесь все было как в обычном обиталище гунна. В углу, справа от входных дверей, чернел закопченный провал очага, слева красовались врезные шкафы, инкрустированные замысловатыми узорами, арабской вязью. А рядом с очагом большой стопкой лежали медвежьи, лисьи и овечьи тулупы. Вдоль стен, на гладких мощеных плитах, стоял ряд глиняных горшков, чанов и кадушек из бересты, коры липы, ивы. Что обитатель этого обиталища мог хранить в этих горшках, кадушках? От них ничем не пахло, их крышки были запечатаны воском. Наверное, все, что здесь хранится, испортилось. Ведь прежний ясновидец, его отец, последний раз входил в эту саклю в первый день второго месяца осени. Мирза, орудуя охотничьим ножом, поочередно стал приоткрывать промазанные воском крышки кадушек. В одной кадушке было что-то желтое, скользкое и твердое. Мирза ковырнул ножом и попробовал на язык – топленое масло.

В другой кадушке хранился засахаренный мед. В третьей кадке находятся грецкие орехи, в четвертой – фундук, в пятой – горох, просо, зерно… Да это же целый клад добра! Мирза обвел обиталище цепким взглядом; глаза к этому времени привыкали к полутьме, и он стал лучше ориентировать в помещении. На стенах сакли висели вяленые куски баранины, говядины, тушки зайчатины, диких индеек, кур, уток. Здесь столько съедобных припасов прячут, когда на стойбище от голода пухнут дети, старики! А иные члены стойбища, чтобы не умереть с голоду, употребляют в пищу даже мясо запрещенных религией диких животных! Это все надо немедленно раздать самым бедным и многодетным семьям, немощным старикам и старухам. А пока все эти припасы еды, которые еще вчера не могли и пригрезиться, принадлежат ему одному! «Сегодня же ночью досыта накормлю мать, брата и сестру, – подумал Мирза. – Вот обрадуются!»

Но сначала в очаге надо разжечь огонь, чтобы прогреть промерзшую за долгую зиму саклю. Мирза разыскал кресало, паклю и пучок стружек от бересты. Став на корточки перед очагом, он стал отсекать от кресала искры. Отсыревшая пакля с пучком бересты нехотя разожглись, с боку показался синеватый язычок пламени. Он в очаг бережно набросал несколько стружек березовой бересты, мелко разломанных сучков, а сверху положил хворостину. Вскоре из очага в саклю потянуло едким запахом дыма. Низко стелясь и кружа по полу, в полумрак сакли повалили густые клубы дыма. Когда очаг разогрелся, дым потянулся в очажную трубу. Мирза перестал подкладывать хворостину. В сакле запахло гарью и теплом. Он приоткрыл двери, остатки дыма выпустил наружу. Дышать стало легче, и глаза больше не слезились. Мирза прикрыл дверь и при свете разгорающегося огня еще раз оглядел свое новое обиталище.

На северной половине стены сакли, по правую руку от входа, на длинной веревке висели шкуры куниц, лисиц, горностаев. Восточная стена в три ряда была завешана мехами медведя, рыси, лисы и горных баранов. В западном углу в корзинах из коры липы лежала разная атрибутика ясновидца. Это изобилие продуктов, вещей, домашней утвари, если взглянуть с одной стороны, радовало глаз Мирзы. С другой стороны, это богатство и изобилие его тяготило. Отныне здесь, как его предшественников, Мирзу ждала одинокая жизнь ясновидца. С сегодняшнего дня он на стойбище без особых случаев не должен был встречаться с соплеменниками, никогда не должен был заходить в саклю, где живут женщины. В свою саклю, кроме матери, брата и сестры, никого из соплеменников не имел права впускать…

* * *

Этот день и для матери Зайдат был необычным. Она с Урочища оборотня возвращалась по центральному переулку стойбища с гордо поднятой головой. За ней из дворов и ограждений заворожено следили десятки глаз. Она направлялась в саклю главной ясновидицы, чтобы завершить обряд ее посвящения. По пути она забежала к себе в саклю, чтобы с собой прихватить что-нибудь из одежды. Она накормила детей, перед уходом строго наказала им, чтобы в саклю из чужих людей никого не впускали, чтобы ночью запирали все двери, чтобы с наступлением вечера за порог двора не выходили. Она поцеловала дочку и сына, повесила оберег на пороге сакли и ушла.

По пути в свое будущее обиталище за ритуальными горящими углями, чтобы там разжечь священный очаг, она должна была заглянуть в родную саклю главной ясновидицы Пери. Переступить порог сакли врага рода для нее было сложным испытанием. Но ради благополучия сына и племени она это сделает, каких бы усилий это не стоило. Зайдат окольными путями, по узкой, обросшей подорожником тропинке, направлялась в саклю старухи Пери. Она, поборов в себе неприязнь к членам семьи старухи Пери, переступила порог ненавистной сакли. У слабо чадящего очага, скорчившись, сидели домочадцы старухи Пери. Они затравленно уставились на Зайдат, с одной стороны, не понимая причину ее визита, с другой стороны, пораженные ее отчаянностью. Младшие члены мужской части семьи, выхватив из очага пылающие головешки, угрожающе пошли ей навстречу. Зайдат перед ними не отступила, не струхнула. Она свысока окинула их строгим гордым взглядом, сухо поздоровалась.

Дочка главной ясновидицы, видимо, была предупреждена о посещении Зайдат. Когда ее глаза встретилась с глазами миловидной ясновидицы, сразу же оттаяла, мягко улыбаясь, преподнесла Зайдат заранее приготовленную корзину с углями из прутьев ивы. Внутри корзины, на плоском камне, алым пламенем горела живая душа огня. Зайдат перед священным огнем преклонила колено, умиленно читая молитву, из рук дочери главной ясновидицы приняла драгоценный дар. Она еще раз заглянула в добрые глаза обладателя священного огня, на сердце ее отлегло, в ответ ей мило улыбнулась. Она мягко поблагодарила хозяйку, перед уходом поклонилась порогу их сакли и степенным шагом покинула их двор. Хорошо, что в это время в своей сакле не находилась сама старуха Пери.

Зайнаб по тропинке, змейкой утоптанной за стойбищем, степенным шагом ступала в сторону своего будущего обиталища. Здесь, на южной стороне стойбища, защищаемая с севера от зимних студеных ветров невысокой плоской скалой, примостилась небольшая сакля. Днем, как правило, она пустует. Дым над саклей вьется только в необходимых для племени случаях: когда границы стойбища переступают злые духи, воины враждебных племен, когда природные стихии начинают угрожать стойбищу, когда начинается обучение новой посвященной. Здесь Зайдат неотлучно должна пробыть от новолуния до новолуния.

Главная ясновидица и ее помощницы навещали посвящаемую поочередно в светлое время суток. Они все тайны своего учения обязаны были свято передать посвящаемой. А обучать будут Зайдат всему: пророчеству, заговорам, заклинаниям, чародейству, разным ремеслам, искусству лечения больных, налаживанию телепатических мостов с небесами, потусторонними мирами.

* * *

Зайдат на секунду приостановилась у порога сакли главной ясновидицы, перевела дух, с замиранием сердца про себя прочла молитву, приоткрыла дверь, с порога оглядела внутренние ее покои. Поинтересовалась, достаточное ли количество дров заготовила ей старая ведьма Пери; есть ли сосуд для воды, сосуды для омовения, постель, тулупы, горшки с запасами пищи. Вроде бы все эти принадлежности находились на определенных им местах. Только в сакле все пахло плесенью, обдавало сыростью, застоявшимся воздухом. Надо было в очаге, в первую очередь, развести священный огонь. А потом она вымоет всю посуду, котлы, сосуды для воды, вытрусит ковры, паласы, овечьи тулупы…

У порога обиталища она сняла обувь, на ноги надела теплые шерстяные носки, прошлась по нему, корзину со священным огнем с молитвами и заговорами поставила на выступе очага. В помещении сохранялся полумрак, ее глаза после яркого дневного света плохо привыкали к темноте. Зайдат опустилась на колени перед Священным очагом. Надо было вычистить очаг от мертвых углей, нечистой золы, освятить его живой водой. Она вдохнет в Священный огонь в очаге новую силу, новую жизнь. Но неожиданно она спиной почувствовала холод, угрозу, исходящую из темноты помещения. Она резко вскочила на ноги, из рукава архалуга выхватила кинжал, спиной стала к ближайшей от себя стене, с тыла прикрываясь ею. Кто-то из смежной комнаты сакли хищным шагом подкрадывался к ней.

– Ну что, синеокая волчица! – подняв посох, ядовито прошипела старуха Пери. – Добилась своего?!

– Да, щербатый ящер, наконец, с божьей помощью добилась своего! – одним духом выпалила Зайдат, ошарашенная неожиданной встречей со старухой Пери.

Она все еще продолжала пятиться назад, инстинктивно защищаясь от угрожающих жестов старухи. Но удара посохом не последовало. Зайдат выдержала еще один экзамен: перед старой ведьмой в экстремальной ситуации самообладания не потеряла, лицом в грязь тоже не ударила.

– Да, убийца моего мужа… – язвительно продолжила Зайдат, – явилась на определенное мне богом и небесами место! Да, явилась, чтобы как можно скорее стать хозяйкой этой сакли и выставить тебя ко всем чертям! А то я вижу, – презрительно преподнесла к носу кончик шали, – завоняло тут!

Зайдат все еще не верила своим глазам, каким образом старуха так быстро добралась в святилище. «Как за такое короткое время старая карга, которая еле передвигается на своих больных куриных ножках, могла преодолеть расстояние от Урочища оборотня до этого святилища?! Обернулась черным вороном, что ли?!»

– А что, синеокая, ты сомневалась в моих способностях? Не одну еще такую сумасбродку переживу на этом свете, не одну еще закручу в бараний рог!

– Только на этот раз, старая ведьма, ты переоцениваешь свои способности! Не на ту нарвалась! – Зайдат с выпяченной грудью стала наступать на старуху. – Я всесильна, я стану хозяйкой этого святилища и всего племени, чего бы мне это не стоило, слышишь?! – и с шипением на ее ухо добавила. – Слышишь, несчастная горбунья, это я тебя закручу в бараний рог и в темнице скормлю крысам! А сама стану главной ясновидицей и буду править племенем гуннов очень долго, до бесконечности! Ибо я буду жить вечно!

– Что ж, посмотрим, насколько хватит огня в твоем сердце!.. Дай корзину с углями! – как филин, старуха Пери гулко ухнула: – Я разожгу огонь!

– Отойди подальше от Священного огня, вестница тьмы! – змеей зашипела Зайдат. – Иначе его осквернишь своим нечистым духом! Священный огонь разожгу я, новая Хозяйка этой сакли! Желаю вытравить из священного жилища твой зловредный дух и нейтрализовать силу губительной магии! Огня в моей душе хватит, чтобы испепелить тебя и согреть им все наше племя на целую вечность!

Зайдат метлой вычистила, выскребла очаг от неживых углей, золы. Она, чтобы не вспугнуть очажного духа, негромко повторяя ритуальные слова, собрала золу на деревянную лопатку, закопала ее за двором сакли. Вернулась, из сосуда, который все время держала в рукаве архалуга, окропила очаг живой водой и разожгла огонь.

– Вижу, синеокая блудница, тебе не терпится быть главной в племени? Не расшибешься?! – старуха Пери, не скрывая своей злобы, сверлила Зайдат ненавидящим взглядом.

Зайдат была первой женщиной в племени, которая не побоялась главной ясновидицы, пошла наперекор ее воле.

– Нет, не расшибусь! Да, не терпится, чтобы избавить племя от твоего присутствия и твоих зловредных чар! Это воля небес, убиенного вами моего отца. Так наставляла меня Вещая, моя мать! – не сводя с лица старухи цепкий взгляд, отвечала Зайдат. – Ты же знаешь, в ее жилах течет кровь благородного рода дедушки Исина, великого ясновидца!

У старухи Пери от дерзких слов Зайдат гневно затрепетало сердце, в руках задрожали четки. Когда Зайдат заговорила о своем муже, предательски убитом главной ясновидицей и ее мужем Нухбеком, у старухи Пери внутри что-то оборвалось, кишки закрутились в животе, пупок затянулся струной, словно сейчас надорвется. Перед смертью мама Зайдат предсказала, что зеленоглазую Пери заменит женщина синеокая, с синей родинкой на левой щеке и у левого угла губ. Этими тайными знаками Небес в их роду была наделена только одна женщина – Зайдат.

Пери была не из тех женщин, кто перед врагом беспомощно опускает руки. Даже ее смерть не дозволит женщине из враждебного рода занять место главной ясновидицы племени. Как не старалась старуха оградить свое святилище от соперницы из враждебного рода, звезды все определили по-своему. Теперь она обязана посвятить синеокую Зайдат в святую святых избранных людей племени, обучить всем тайнам ритуальных обрядов, проводимых главной ясновидицей. Иначе в племени ее уличат в святотатстве и изгонят со стойбища в прикаспийские степи.

– Да, я стала старой, потеряла былую силу, неординарные способности. Тем не менее, Зайдат, сохранив некую толику от своих способностей, в ближайшее время я отправлю тебя в могилу к праотцам. Представляю, как в твоем животе, сердце, легких, печени заведутся могильные черви, как они будут грызть твою плоть, перерабатывая тебя в землю. Это будут самыми счастливыми мгновениями в моей жизни, – ехидно рассмеялась в лицо Зайдат. – А в том, что я отправлю тебя к праотцам, нет никого сомнения! После тебя, синеокая, я долго пребуду здесь, я долго буду править своим племенем! Я терпеливая, я провидица Пери, я дождусь, ой, как дождусь этого дня!

На этот раз Зайдат старой колдунье в отместку ничего не ответила. Перед ней стояла более важная задача – ее окончательное посвящение в ясновидицы и очищение огнем. Она сосредоточилась, про себя еще раз повторила слова заклинания, произносимые во время посвящения. Сосредоточилась и главная ясновидица. Во время посвящения Зайдат в ясновидицы ни ей, главной ясновидице, ни посвящаемой под страхом смерти и небесной кары нельзя было злословить, лукавить, пропускать слова из священного текста заклинания, кривить душой.

Костер в очаге набирал силу. Обе женщины сидели у очага на застеленных тулупах. От огня веяло теплом. Пока полыхало пламя, Зайдат и старая ясновидица молчали, старались не смотреть друг другу в глаза. Горящие головешки трескались, образовывая множество углей. Угли замерцали красным, голубоватым пламенем. Для Зайдат наступил долгожданный момент.

– Ну что, главная ясновидица, приступаем! – шепотом, но властно прошептала Зайдат.

– С богом! – сквозь зубы процедила главная ясновидица.

В сакле наступил оранжево-голубоватый полумрак, создаваемый в очаге мерцающими, как живые светлячки, углями. Старая ясновидица приступила к обряду посвящения и очищения Зайдат. Она стала громко выговаривать слова заклинания. Но она обряд заклинания и посвящения должна была начинать с очищения Священного огня, к чему Зайдат очень не хотелось ее допустить.

Зайдат внимательно следила за шевелением ее губ, движением тела. Вдруг она бросилась к Священному огню, резким движением гибкого тела на шаг опередила Пери, изогнулась дугой над очагом, где мерцали тысячи, пылающие сине-красным пламенем, глаз; руки вытянула крыльями и стала плавно раскачиваться, заговаривая огонь. Она из рукава архалуга вытащила блестящую склянку с пахучей жидкость, произнося заклинания, несколько капелек вылила в Священный огонь. Он зашипел, запрыгал, запылал алым пламенем. Она заговаривала огонь, чтобы он жил вечно, чтобы уберег ее семью и племя от злых чар и наговоров, недобрых духов. Она просила, чтобы он очистил ее тело, избавил от всех болезней, сделал ее горячей, сильной, непобедимой, как сам огонь.

Главной ясновидице очень не понравилось, как перед очищением огня себя повела Зайдат. Но сейчас, в момент посвящения, она не имела права ругаться, устраивать сцены разборок. Быстро взяла бразды правления в свои руки:

«О, создатель Мира, – закатив глаза, перед Священным огнем черным вороном стала раскачиваться главная ясновидица.

Это заклинание в полголоса подхватила Зайдат так, чтобы ее слышала старуха Пери. – Избавь мой род, мое племя от злых духов, недоброго сглаза, зависти своих соплеменников, коварства, злых умыслов людей с враждебных стойбищ, спаси нас от голода, холода, мора, всех болезней. Дай нашим мужчинам силу и удачу».

«О, брат Хидир-Неби – покровитель неба! Спускайся с небес в день весеннего равноденствия, во время праздника Эбелцен, мы тебя одарим подарками от чистого сердца! Пожелай нам удачи, счастья и достатка!»

За ней повторила Зайдат.

«О, Лукман-хаким – праведный мудрец, великий лекарь, прорицатель, знающий языки зверей, птиц, растений! Приходи к нам в гости, открой глаза слепым, уши глухим созданиям, наставь, просвети их! Помню, ты приходил в мою отцовскую саклю, – продолжала Зайдат. – Тогда мой отец зарезал тебе белую овцу. Когда сварилось мясо, перед тобой разостлали белую скатерть и стали потчевать тебя. В этот момент со двора раздался волчий вой и собачий лай. Ты тогда понял содержание перебранки между волками и нашей старой дворовой собакой. Волки говорили собаке: „Погоди, ночью мы зададим жару твоим овцам!“ А собака им в ответ: „Если из того, что сегодня зарезали и сварили у хозяина, хоть кусочек попадет мне в желудок, я вам всем бока намну!“ Когда ты это услышал, поднял со скатерти большой кусок мяса и бросил собаке. Удивленный отец тогда попросил тебя объяснить свой поступок. Ты, Лукман-хаким, ответил: „Потерпи, все станет ясно утром“.

Утром мой отец убедился в справедливости твоих слов: овцы все целые стояли в центре двора, вокруг них растаял снег – собака всю ночь вокруг них ходила кругами, не давая волкам к ним приблизиться».

«О, посланник небес Эбелцен! В день равноденствия ночью ты приходи к нам из очажной трубы с посохом – „пятнистой палкой“ из лещины – и под подушками для детишек оставляй гостинцев!»

Увлекаясь, за ней повторяла Зайдат.

«О, Гандириж – мать болезней! Избавь наш народ от непредвиденных болезней. И оберегай наши злаковые культуры от вредителей, когда они начнут колоситься, сторожи их. Пройдись по нашим хлебным полям в красном платье, сделай их плодородными!»

«…Пройдись по нашим хлебным полям в красном платье, сделай их плодородными», – закрыв глаза, шепотом вторила Зайдат.

«О, домовая – великая Рух! От тебя ни хорошего, ни плохого не жду, бабушка Рух! Никогда не приходи к нам! Если пришла, то не наваливайся на детей, наваливайся на хороших людей нашего племени. Наваливайся на лари с мукой, кадки с маслом и медом, на вяленые тушки барашек, бычков, на наши сундуки с серебром и золотом, бабушка Рух!»

«…Наваливайся на лари с мукой, кадки с маслом и медом, на вяленые тушки барашек, бычков, на наши сундуки с серебром и золотом, бабушка Рух!» – все сильнее увлекалась Зайдат.

«О, богиня Ал, Красная женщина! Не пугай наших рожениц, превратившись в красную лошадь, гарцуя, не гоняйся за женщинами, идущими на родник за водой!

А то наши мужчины схватят тебя за волосы и кинжалом отсекут кончики твоих пальцев!»

«…Мужчины схватят тебя за волосы и кинжалом отсекут кончики твоих пальцев!» – все усерднее повторяла Зайдат.

Старуха превратилась в одно сплошное огромное ухо, она не пропускала ни одного слова, движения Зайдат. Зайдат во время причастия и посвящения перед главной ясновидицей себя держала достойно, предупредительно, гордо. Власть главной ясновидицы племени велика. Ни одна из женщин племени ее не может ослушаться. Даже мужчины ее боятся больше огня. Сам Старшина побаивается ее, старается ей не перечить. Старуха злобно щурилась, глядя на грациозные движения, четкие речи перед Священным алтарем дочери Исина.

Зайдат, матери молодого ясновидца Мирзы, ведомы все секреты древних заклинаний. Откуда она успела научиться всему этому? Она молода, умна, напориста. А Пери дряхлеет с каждым годом. Когда из ее слабеющих рук выпадет тяжелый посох главой ясновидицы, Зайдат, женщина из ненавистного рода, поднимет его. Тогда наступит конец власти главной ясновидицы Пери, власти ее рода в племени!

«Горе мне, горе!» – неслышно запричитала злобная старуха. У нее нервно тряслись руки, подбородок. Она с тяжелым сердцем вслушивалась в ритуальные слова, произносимые молодой женщиной, они четко, гулко раздавались в святилище.

Закончив заклинания, молодая ясновидица руками оттолкнулась от земли и выпрямилась.

– Говори! – строго приказала она старухе. – Не скрывай занавесом, сотканным их паутин ядовитого паука, тайну прорицания небесных и подземных дорог. Я знаю, насколько могущественна их магическая сила!

И старая ведьма Пери была вынуждена попросить всевышнего, чтобы он наделил свою соперницу могуществом постижения силы Света и силы Тьмы, силы Тепла и силы Холода. Если на мгновение старуха умолкала или пыталась пропустить какое-нибудь слово, Зайдат тотчас ее поправляла и договаривала.

Старуха не вытерпела и прошипела со злостью:

– Как же Вещая мать преждевременно решилась посвятить тебя в тайну прорицания? Ты же, когда она вещала, была еще очень маленькой, несмышленой девчушкой!

– Всевышний Аллах так велел ей с небес! Он шепнул моей бабушке на ухо, что я буду великой прорицательницей, силой Главы нашего племени, духом Духа нашего племени! – ответила Зайдат. – И эти заклинания она прошептала мне на ухо, когда я еще находилась в утробе матери.

– Не торопись сесть на мое место! – прошипела старуха и так строго взглянула на соперницу, что той стало жутко. – Только запомни: никогда не видать тебе моей могилы, никогда не принять тебе участие в роли главной ясновидицы на моих похоронах! А я еще проживу, ой как долго проживу! Я еще потанцую над твоей могилой. Ох, как потанцую! Еще досыта поем мяса жертвенного быка на твоих похоронах! – зловеще предрекая будущее молодой женщины, опираясь на магическую трость, привстала и боком ускользнула из сакли…

Зайдат внешне не проявила никаких признаков, что она испугалась ее угроз. Но у нее от последних проклятий старой колдуньи сердце замерло, взор затуманился. Она всем сердцем ощутила силу угроз и проклятий, исходящие от старой ведьмы. Ей на память пришли неприятные воспоминания из прошлой жизни, связанные с этой старухой. Под конец она расстроилась, глаза заблестели, ресницы покрылись блестящими крупинками влаги.

* * *

Зайдат, сидя у очага, подбрасывала в его зияющее черно-красное чрево сухую хворостину, строго следя, чтобы он не погас. Священный огонь до окончания ритуального обряда посвящения должен держаться так, чтобы он не только давал тепло, но и освещал все помещение. Он не должен погаснуть, иначе племя Зайдат постигнет беда. Если погаснет огонь, тогда старейшины племени во главе со Старостой с позором выгонят Зайдат из этой сакли и со стойбища в безжизненные прикаспийские степи.

Зайдат в эту ночь посещали много тревожных мыслей. Она, как все женщины стойбища, тоже верила, что главная ясновидица очень сильна и опасна. Очевидцы рассказывают, по ночам она преображается в кого угодно: хоть в змею, хоть в гиену, хоть в самого черта. И ей ведомо все на свете: что есть, что было, что будет. И по ночам она в облике хищницы, демона, черта рыщет по поселению, ходит по кладбищу, пугая людей и выбирая себе жертву для заклания. Старая колдунья не раз произносила: «Не дождаться тебе, синеокая красавица, моей смерти!» Выходит, Зайдат может умереть раньше, чем эта дряхлая старуха?! Если смерть сама не постучится в ее дверь, то эта ведьма всеми силами своей коварной души постарается загнать ее к ней. Надо остерегаться каждого ее взгляда, каждого слова, заговора и движения, надо всегда быть начеку. Ей следует как можно надежнее оградить себя и своих близких от ее злобных зеленых чар. Зайдат, боясь за жизнь сына, перестроила распорядок дня, научилась днем спать урывками, а ночью бодрствовать. Она тайно от Старосты, селян стойбища у сакли с детьми и сакли главного ясновидца выставила дополнительный караул из молодых воинов племени калукцев.

А когда укладывалась спать, как оберег от Черного душителя (Руха), под голову подушки подкладывала ожерелье из черных бус, кинжал покойного мужа, потухшие угли из очага. Она и детям сделала такие обереги. Зайдат на ночь не гасила светильники, тоже делать посоветовала Мирзе, младшим детям. Вокруг постели, где она спит, растягивала черную нить из шерсти, избу изнутри надежно закрывала. Ночами в очаге всегда держала огонь. И после вечерних сумерек в саклю никого из членов племени, кроме родственников, не впускала. Такой же наказ дала Мирзе, младшему сыну с дочерью.

Так проходили день, другой, третий. Зайдат раньше, до своих скитаний и мытарств по священным местам и во время скитаний, любила сладко спать. Тогда она спала так крепко, если бы ее вытащили из постели и сбросили с горы, она бы не проснулась.

Раз Зайдат судьба уготовила быть ясновидицей, она, как посвящаемая, от новолуния до новолуния обязана оставаться на территории сакли. Она до мельчайших тонкостей должна соблюдать все ритуала посвящения, в совершенстве знать вменяемые ей ритуалы, обряды. Но она, прежде всего, должна стараться соблюсти все меры предосторожности от колдуньи Пери, демонов, черных и потусторонних сил: Черного душителя, Кафтара, Курузая, Шайтана, Джинны.

Кровожадная ясновидица Пери могла приходить к ней в любом облике: члена стойбища, члена ее семьи, домашнего животного, птицы. Поэтому она угрозу, исходящую от главной ясновидицы, должна была ни сколько видеть, сколько почувствовать. Малейшая оплошность чревата необратимыми последствиями. Зайдат помнила, как бабушка в младенческие годы оберегала ее от темных сил, посылаемых к ним старой ведьмой. Черный душитель, как предрекала бабушка, ночью в облике старика с бородой нередко приходит в саклю посвящаемой. Он, навалившись своей тяжестью на спящую женщину, начинает душить ее. Как правило, Черный душитель безмолвен и на спящую женщину тоже наваливается безмолвно. Он перестает душить ее только в том случае, если последнюю будят или она сама, задыхаясь, просыпается.

Зайдат, как только ее обитель покинула главная ясновидица, проем между очагом и стеной окропила святой водой, заполнила дровами, иначе, по поверью, там может спрятаться Черный душитель (Рух). Она, пока не потемнело на улице, воду, оставшуюся в кадках после обряда посвящения, выплеснула за двор. С родника принесла и заполнила их свежей водой. Она освятила все кадки с водой. Зайдат знает, что Рух (домовой) боится чистой освященной воды, света, огня, а также вербальных оберегов в виде словесных заклинаний. И Зайдат стала читать заклинание:

Она выгребла, выбросила далеко за порог дома очажную золу. Существовало такое поверье, если до наступления темноты не выгрести золу, то огонь в очаге задохнется. И если случайно оставить эту золу перед очагом, то она может стать пристанищем нечистой силы, в том числе и демонов.

Черный душитель мог проникнуть в саклю через дверной порог, а чаще всего – через очажный дымоход. Тогда он на Зайдат наведет порчу. Очажный дымоход, по поверью гуннов, является «входом из Надземного Мира в Преисподнюю Мира». Рух не проникнет в саклю через очажный дымоход, пока она в нем будет держать живой огонь.

Старуха Пери могла прийти к Зайдат и в другом облике, облике Кафтар – ведьмы с длинными седыми волосами. Или в виде Кач, Кафтар, женщиной, вступающей в интимную связь с волками и порождающей оборотней. Она на кладбище любит поедать внутренности покойников и трупы недавно похороненных людей.

Кровожадная Пери могла просочиться к ней и в облике Курузай – демона кладбищ. Покойная бабушка ей рассказывала, что в Курузая превращается душа плохого человека на третий же день после его похорон. Высокая, как жердь, Курузай темное время суток в белом одеянии шатается по узким улочкам стойбища и пугает женщин. Курузай любит приходить и к роженицам в облике кобылы. В это время, если рядом с ней никто не окажется, она может погубить роженицу, а ребенка забрать с собой. Она может подстеречь Зайдат в несветлое время суток, задушить и затащить на кладбище.

Пери могла незаметно явиться к Зайдат в роли Шайтана, Джинна. В темное время суток ее в облике Шайтана члены стойбища не раз видели у родников, на мельнице, на природном мосту Мучри, в урочище Курма пирар. У Шайтана пятки ног были вывернуты в обратную сторону, и круглый кровавый глаз сверкал у нее во лбу.

Говорят, недавно, вечером, недалеко от соседнего стойбища Джараг, пожилой мужчина встретил старуху Пери в облике молодой незнакомой девушки. Она поинтересовалась, как можно пройтись к ним на стойбище. Он показал ей направление дороги, отвернулся, чтобы продолжить свой путь. А девушка вдруг на него напала со стороны спины, схватила, как пушинку подняла на руки и затолкнула в лоток рядом стоящего родника. Она его там долго прополоскала, как черкеску. Затем она его приподняла, закинула на плечи и понесла в сторону Пещеры кизилбашей, где родственники через трое суток нашли без сознания.

* * *

С вечера у главной ясновидицы Пери болело все тело, ее больше всего тревожили больные суставы конечностей. Она решила, раз у нее болят суставы, это к дождю. После полуночи заморосил тихий, дотошный дождь. Она всю ночь не смыкала глаз, все охала и ахала. Одно время она так выбилась из сил, что уснула нервным, тревожным сном. Вдруг во сне она увидела такую страшную картину, что проснулась от своего нечеловеческого крика. Она со сна долго приходила в себя. Наконец, тяжело охая, ахая, встала, босыми ногами поискала овчинные унты, обулась; с тулупа сползла на овчину, постланную рядом с очагом. В очаге с кучи углей хворостиной сбила тонкий слой пепла. Подула на них, из-под пепла красными глазами замерцали угли. Она в очаг подложила стружки березовой бересты, еще раз подула. На краю пучка обозначилась тонкая струя дыма, на ней заиграл слабый язычок пламени. Сверху набросала тонкие сучья сухой хворостины. Костер воспламенился, весело засверкал, треща, стреляя снопом искр. Старуха вся была покрыта холодным потом, она дышала тяжело, не хватая воздуха, с хрипом открывала рот. Она ладонью стала растирать костлявую грудь, там, где находится сердце. Сидела у очага вся испуганная, беспомощная. Костлявые когтистые руки мертвыми темными плетьми лежали на ее худосочных коленях; острые ключицы углами выпирали из-под сморщенной серой кожи. Она отдышалась, сердце вроде бы отпустило, но тревога ее не покидала.

Она все еще переживала увиденный сон. Вечерний полумрак застал ее на дальних от стойбища сенокосных угодьях. А на стойбище узкая тропинка тянулась сквозь густой, темный лес, кишащий опасными зверьми. Недалеко, из леса, слышался нудный волчий вой. Она спешила как можно быстрее покинуть уходящий в сумрак лес, но густые ветки деревьев замедляют ее движение.

И вдруг ей показалось, что кто-то сзади схватил ее, с силой повалил на землю и начал душить. Она не видит нападающего, но знает, это Мирза. А позади него, в гуще деревьев, стоит какой-то громадный, как коряга дуба, мужчина. Он мохнатый, словно медведь. Громадный мужчина машет руками и приговаривает:

«Души эту ведьму, сынок! Души насмерть! Это она своего мужа надоумила лишить меня жизни!»

Старухе нечем было дышать, она задыхалась. И с последним глотком воздуха, набранным в рот, она проснулась. Трясущаяся Пери долго сидела у очага и гладила худую шею. Ей казалось, что она на ней все еще чувствует сильные и цепкие пальцы Мирзы.

Она разбудила внучку, послала ее за своими помощницами. Старухи прибежали гуськом, проклиная весь род Исина. Они сели вокруг своей настоятельницы, обнимая, гладя ее.

Пери долго молчала, потом, с трудом подбирая слова, заговорила могильным голосом:

– Главный ясновидец стойбища, отец Мирзы – Исин, ночью во сне приходил ко мне. Велел сыну душить меня.

Старухи запричитали.

– Он был очень злой, мохнатый, как пещерный медведь. Он рычал, острыми когтями, как медведь, скреб двери моей сакли…

Старухи стали охать хором:

– Ай, ой-йой!..

– Старухи, этот сын Зайдат – не ясновидец, а разбойник, ему нельзя верить. Мне недавно на ухо шепнула покойная мать: «Остерегайся, дочка, Мирзы, сына вдовушки Зайдат. Он был зачат и рожден не от покойного Исина, а от Хозяина зверей Сулеймана. Вырастет, как свой отец, огромный, кряжистый, беспощадный – всех нас замучит до смерти! От него нам не будет покоя!» – старуха Пери скрипела гнилыми зубами.

– Убить его надо, – сказала одна из старух.

– Убить волчонка! – ее сердито поддержали остальные старухи.

– Его нельзя лишить жизни! – крикнула старуха Пери и с сердцем стукнула посохом о пол. – Его даже пальцем нельзя трогать! Его даже обижать нельзя! Узнает Хозяин зверей – нас всех передушит… Убьем его синеокую маму Зайдат. А его снарядим в дальние страны так, чтобы назад позабыл дорогу.

Так изрекла старуха Пери, закрыла глаза, больше не выговорила ни слова. Голова ее стала склоняться на грудь. Она легла на мягкую овчину и тотчас уснула, стала страшно храпеть, что старухи со страху переглянулись. Они решили, дело сделано, можно расходиться. Главную ясновидицу накрыли тулупом, через низкие арочные двери гуськом заковыляли в темноту ночи.

* * *

Зайдат сидела перед очагом, неотрывно глядела на горящий огонь. Ее весь вечер одолевали нехорошие думы. Ей показалось, в одно мгновение она над собой потеряла контроль. «Не колдунья ли Пери колдует над ней?!» – она зябко вздрогнула. Ей мерещилось, что злая колдунья сверлит ее зелеными глазами за дверьми сакли. «Там же моя охрана! Она меня защитит! Ты же знаешь, охрана злой колдунье не помеха!» По ее спине пробежали мурашки. Она бросила взгляд в сторону входа: в сакле кроме нее никого не было.

«Померещилось! – решила Зайдат. – Колдунья Пери очень коварна и хитра. – Стала подкладывать в очаг хворостину. – Я боюсь, как бы она мне не причинила вреда, когда меня, наконец, одолеет сон, и моя душа улетит беседовать с Небесами? Что будет с моим сыном? Выдержит ли он внезапные удары, наносимые многоопытной коварной колдуньей с неожиданных сторон? Минует ли он ее козней? Поддержит ли его трусливый дядя, Староста племени? Боюсь, что нет. Поэтому я всегда должна быть настороже. Видит бог, я боюсь не за себя, за свою жизнь, а за жизнь и благополучие моих детей-сирот».

Вот так, наедине со своими мыслями, сомнениями и догадками она до утренней зори не сомкнула глаз…

А как же Мирза в это время себя чувствовал в сакле главного ясновидца? Уставший за день Мирза сразу же уснул под ворохом мягких медвежьих шкур и без снов проспал до утренней зари. Встал, размялся, умылся за саклей у родника. Надо было готовиться к первому дню своей самостоятельной жизни. Какой он будет, видел за туманом. В очаге под золой еще тлели угли, и он без труда разжег огонь, поставил на треноги казан с водой и бросил большой кусок вяленого мяса. С зарей к нему тайно явился младший брат. С ним в саклю отправил несколько кусков вяленого мяса, меру муки, масла, гороха.

Его не покидала тревога за свою судьбу, судьбу матери. Он ощущал взгляд старухи, жгучий ненавистью, направленный на мать, слышал угрозы расправы, которую над ней собиралась учинить колдунья. А колдунья, говорят, просто так слова на ветер не бросает. Когда он прощался с матерью, она наказала: «Сделай так, чтобы с первой же ночи на новом месте во сне дух Священного дерева явился к тебе…» А Мирза перед сном, сколько не думал о нем, но так во сне его не увидел. Он по-прежнему не ведает, каким образом проложить к нему дорогу. Скоро охотники соберутся под Джуфдагом на Совет перед большой охотой. Как помочь соплеменникам, чтобы им сопутствовала удача? Как отвести от себя и от матери грядущую беду?

Взгляд Мирзы, задумчивый и рассеянный, остановился на долоте и других плотничьих инструментах отца. Они, вперемешку с другими, ему не понятными вещами, были аккуратно сложены в корзину из ивовых прутьев в углу сакли. Вдруг Мирзу осенило! Его лицо озарило неожиданно пришедшей к нему мыслью. Теперь он знает, что он должен предпринять. Ему вспомнилось, темными неприветливыми ночами, когда в стойбище все спали и боялись выходить из жилища, отец украдкой с долотом уходил в Урочище оборотня и там, в дупле Священного дерева, на круглом зеркальном лице огромного желтого валуна, Небесного камня, спущенного когда-то гуннам с небес, выбивал фигуру Хозяина всех зверей. Когда отец, уставший, голодный, но с горящими от нетерпения глазами приходил домой, Мирза скрытно от членов семьи уходил из сакли, пробирался в дупло и долгими часами изучал его работу. Сын гордился умением и талантом отца, но про свое открытие никому не говорил, даже матери, понимая, чем может обернуться его болтовня отцу, их семье. Не раз сам пытался взять в руки долото и доделывать то, что не успел отец. Но он боялся, что может все испортить. Он Хозяина зверей мог изобразить не так, как его себе представлял отец, и инструменты спешно откладывал в сторону. К сожалению, отец не успел доделать задуманное им. А у Мирзы, когда потерял отца, горе вытеснило из памяти облик пророка Хизри, каким он Его видел в своих снах и каким представлял.

Сейчас опять облик Хозяина зверей, как живой, стал перед его глазами. Мирза твердо решил: он закончит дело, начатое отцом. Если главная ясновидица может превратиться в кого угодно: в черта, в змею, почему бы Небесному камню не превратиться в Хозяина всех зверей. Тогда у Священного дерева сами охотники, без моего участия, смогут просить Хозяина всех зверей удачи в охоте…

Когда первый раз, после гибели отца, по настойчивому требованию Старосты Мирза вошел в дупло Священного дерева, его внимание привлекла не необычная выпуклость и гладкая поверхность Небесного камня, а тепло, которое он издавал, сила его притяжения. Мирзе показалось, что Небесный камень ведет с ним себя весьма странно, загадочно. Он протянул руку и погладил его.

Поверхность камня была горячей, гладкой, живой, шелковой, как кожа руки его матери. Мирзе показалось, что камень, как живой человек, от неожиданного прикосновения его руки вздрогнул и быстро-быстро задышал. Ему вдруг захотелось его обнять и крепко прижаться к нему щекой. Мирза раскинул руки, нежно обхватил Небесный камень и всем телом прижался к нему щекой. Под его щекой в камне пульсировала жизнь! Словно он, как тело человека, покрыт паутиной пульсирующих кровеносных сосудов, соединенных с горячим сердцем, бьющимся в его груди! Он почувствовал, как Небесный камень вздрогнул от его прикосновения, равномерно, как у человека, забилось его сердце. Ему показалось, что камень сбросил с себя тяжесть, облегченно вздохнул, как живой человек. Это был порыв долгожданного ожидания камня и его душевного облегчения. Мирза лег рядом с ним, успокоенный, нежно прижавшись к горячему валуну, так заснул. Он во сне чувствовал, как камень тяжело дышит, вздыхает, кряхтит, даже кашляет, как старик. Еще Мирза ощущал, как он нагревается, становится очень горячим, как вдруг остывает и перестает дышать.

Мирза, когда проснулся, вернулся на стойбище, направился в саклю Старшины, рассказал о своем открытии, своих ощущениях, произведенных на него Небесным камнем. Староста заставил его несколько раз повторить услышанное, заволновался, что-то бормоча себе под нос, в комнате взволнованно прошелся из угла в угол. «Это хороший знак небес, – радостно повторял он, – очень хороший знак!» – вдруг остановился перед Мирзой и его крепко обнял. Староста попросил, чтобы свое открытие Мирза сохранил в тайне.

Если Мирза долго не приходил к камню, тот остывал, превращался в огромную застывшую глыбу. Видно было, как Небесный камень скучал по нему. Остывал он резко после посещений главной ясновидицы. Мирзе показалось, что он от ее посещения как будто становился меньше и покрывается плесенью. Мирза это почувствовал после первого же посещения старухи дупла Священного дерева. Но пока это были только его предположения. Казалось, у Мирзы и Небесного камня появилась своя тайна, у них проявлялся свой особый интерес, благосклонность друг к другу. Между ними стала формироваться какая-то особая связь, теплота, которыми оба очень дорожили, от которой им становилось легко. Спустя какое-то время Мирза заметил, что камень вырос. Да, да, он вырастал, как дерево, как чага на березе, как жертвенный бычок! Если раньше выпуклая поверхность камня доходила Мирзе до колен, теперь он вырос вровень с его пупком. Причем камень рос ввысь и вширь!

Сторонники старухи Пери на стойбище стали говорить, что камень растет благодаря молитвам главной ясновидицы. А Мирза знал, что это не так. После посещения дупла Священного дуба главной ясновидицы Мирза стал замечать, что Небесный камень остывал, становился меньше, покрывался инеем даже в тёплое время года. Только эту тайну Мирза скрывал от всех на стойбище, боялся мести старухи.

Неожиданно Мирзу озарило. Он вспомнил одну историю, рассказанную отцом, связанную с тайной появления Небесного камня на земле Табасарана. «Это событие произошло где-то четырнадцать-девять тысяч лет до нашей эры. За Северным полушарием тогда процветали два суперсовременных государства – Гиперборея и Атлантида. Между дружественными титанами и атлантами вспыхнула война, которая продолжалась тысячелетиями. На этой братоубийственной войне рушились города, с лица Земли стирались цивилизации, титаны крушили атлантов, атланты – титанов. В порыве гнева правители Гипербореи и Атлантиды потеряли не только бдительность, но и разум: они друг против друга стали применять сверхмощное оружие, которое расчленило Гиперборею на Архипелаги островов, а Атлантида была затоплена, проглочена водами Северного Ледовитого океана.

Титаны, атланты, спасаясь от глобального потопа, устроенного ими, потянулись на Евразию, в Америку. Они на огромных воздушных летательных аппаратах, быстроходных кораблях преодолели воды Северного ледовитого океана. Одни из них остановились на просторах севера Евразии, другие направились в Сибирь, Китай, Индию, на Тибет, третьи – на Кавказе, в Персию, Грецию, Италию и дальше.

Есть версия, что небольшая часть атлантов заселилась на землях Табасарана. Они с местными жителями быстро нашли общий язык, потому что пришельцы были искусными мастерами, архитекторами, конструкторами диковинных машин, умелыми возделывателями земли, строителями ирригационных сооружений, садоводами. С их участием на землях Табасарана стали воздвигать прекрасные города, ирригационные сети, расплавлять металл, строить корабли, отливать пушки, составлять географические, военные карты.

Именно с помощью пришельцев образовалось государство Кавказская Албания, куда входил и Табасаран. Небесный камень приполз на нашу землю вслед за атлантами с уходящей под дно Северного Ледовитого океана Атлантиды. По тем сведениям, которым я владею, Небесный камень в себе хранит огромную тайну, геном, код образования человеческой жизни на Земле. Считается, что на Атлантиду Небесный камень Богом был спущен с небес. Внутри камня хранится закодированная информация об образовании Земли, Солнца, Луны, других планет Солнечной системы. Также считается, что внутри Небесного камня в закодированной формуле содержится никем непроизносимое имя (Аллаха) Бога.

Как считают хранители истории нашего народа, Небесный камень перебрался на нашу землю за атлантами.

Он направлялся в сторону священной пещеры Дюрк. И обычным валуном долго пролежал в одной из семи ее галерей. Сначала люди подумали, что он обычный валун, который во время землетрясения свалился с крыши пещеры на пол. Но одно время, когда на Табасаран напали враги с юго-восточных берегов Таваспарского моря, вдруг камень исчез из пещеры Дюрк. Его видели в пещерах священного Мучри-мост, на священных урочищах Чурдаф-пирар, Цумаг-пирар, Чугрияр, Курма-пирар, на крепости Нарын-кала и крепости Семи братьев и одной сестры.

А когда иноземцы напали на Табасаран, стали одолевать дружины табасаранского царя, Небесный камень в течение одного дня заметили на всех этих священных местах. Выходит, он не только ползал, но и летал с одного места кровавых сражений с врагом на другое место. Когда табасаранскому царю рассказали о причудах Небесного камня, он был сильно заинтригован. И царь небольшой группе хорошо экипированных воинов приказал проследить за Небесным камнем, куда он только не направится.

Каково же было удивление специально снаряженной царской команды, когда она за Небесным камнем по подземным туннелям, проложенным им, за двое суток обошла все перечисленные выше священные места. Как впоследствии царю докладывал командир специальной команды, они, не зная, как камень себя поведет, шли за ним, далеко отставая от него. Но они видели, что камень явно поощряет их действия. Когда они, в панике, боясь за свою жизнь, не раз собирались оставить преследование, камень начинал тревожно дышать, останавливался, оглядывался назад, поджидая, когда же они покажутся. Когда они, набрав мужества, вновь пугливо шли за камнем, им казалось, что он этому страшно радовался, даже заливисто смеялся. Табасаранский царь созвал своих военачальников на военный совет, где разработал новую тактику и стратегию военных действий. Его дружины, конные и пешие, ведомые Небесным камнем, по подземным лабиринтам появлялись на неожиданных местах для врага, молниеносно нападали с фронта и тыла, наголову разбивали ошеломленного врага.

Таким образом, Небесный камень, когда на Табасаран напали скифы, сарматы с Севера, татары, турки, персы, арабы с юга, табасаранским дружинам не раз приносил сокрушительную победу.

О Небесном камне пронесся слух по всему Востоку. Там о Табасаране, о его мощи, мужестве, бесстрашии табасаранских дружин заговорили с уважением и страхом. Обладателями Небесного камня захотели стать самые сильные империи Востока. Потому что по Востоку пронесся слух, кто из императоров станет обладателем Небесного камня, он станет обладателем Вселенной.

С тех пор Табасаран стал подвергаться бесконечным набегам то с юга, то с севера, то с востока. И во всех кровопролитных сражениях Табасаран выходил победителем.

Табасаранские цари, руководствуясь повелением Бога, Небесный камень прятали то в подземных лабиринтах священной пещеры Дюрк, то в священных пещерах природного моста Мучри. Соглядатаи, пущенные им вслед со всех концов Востока, не жалели золота, путем подкупа местного населения, находили место тайного нахождения Небесного камня.

Тогда табасаранская царица Заза-бике на правом склоне реки Рубас, напротив Хучнинской крепости, на одном из краеугольных камней мироздания, построила крепость, где решила спрятать Небесный камень. Но небесный камень не принял дар царицы, ночью уполз в пещеру Дюрка. Тогда она спрятала Небесный камень в самой последней, седьмой, галерее священной пещеры Дюрк. Ее тайные агенты там выискали очень удобное и теплое жилище с водой, солнечным светом, проникающим туда через природные окошки горы Кара-сырт. Царица поручила самому преданному командиру с дружиной, чтобы они Небесный камень тайно, через подземные лабиринты, ведущие под пещеры, занесли туда. Вход в пещеру замуровали так, чтобы никто не мог отличить искусственно построенную стену от природной стены пещеры.

Потом кто только из восточных шахов и ханов не делал набеги на Табасаран за Небесным камнем. Его повсюду искали и табасаранские жрецы. Где был спрятан Небесный камень, знали только несколько избранных людей, предводителей гуннов, хранители шашки Бога в урочище Чурдфарин пирар. Есть поверье, что Небесный камень и священная шашка Бога, после встречи на этом урочище, все ночи напролет проводят вместе. Они всегда первыми бывают там, куда на табасаранскую землю ступает нога иноземного захватчика. Говорят, они неожиданно нападают на захватчика, шашка косит их кровавыми молниями, а Небесный камень их утюжит. Иногда их видят по ночам, молниями проносящиеся по небосклону Табасарана.

Как Небесный камень оказался в дупле священного дуба в Урочище оборотня, никто не знает. Знаем одно, он не раз спасал наш народ от угроз небесных и земных сил. Он не раз спасал наш народ от иноземных захватчиков. С Небесным камнем наше племя связывает особую силу, исходящую от Бога – его Божественное присутствие. Над Небесным камнем Бог общается с нашими главными ясновидцами, духовными лидерами, учит их, дает разные наставления. Как только на нашу землю нападают враги, посредством Небесного камня наши главные ясновидцы обращаются к Богу: „О, Аллах, восстань, рассеивай наших врагов! Пусть от лика Твоего побегут ненавистники!“ Когда же народ, волей Аллаха, построенный по станам, дружинам, ополчениям, становился на пути врага, они громят его, тогда наши главные ясновидцы опять обращаются к Аллаху: „О, Аллах, спасибо Тебе за то, что Ты избавил наш народ от врагов наших, за то, что Ты продлил жизнь наших детей!“

Так что, сын мой, Небесный камень – не просто камень, а то чудо света, которым нас одарил Аллах. Хорони его, как зеницу ока, хорони тайну нашего народа, тайну Небесного камня. Ты ему служи, как служишь своему родителю…»

Последнее время одна заветная мысль ни днем, ни ночью не давала Мирзе покоя – довести до конца то, что затеял отец. Только Мирза сомневался в одном, как к его затее отнесется сам Небесный камень. Не обидится ли он на Мирзу, не объявит ли он ему, его племени войну? Он несколько раз собирался к нему обращаться с этим вопросом, но в последнюю минуту терял уверенность, он не мог тревожить его покой. «Допустил же камень к себе с долотом и молотком моего отца? Не обиделся же, не причинил ему никакого вреда? Значит, то, что с ним делал мой отец, ему нравилось. А я частица плоти моего отца. Кроме того, мы с Небесным камнем еще и друзья, родственные души».

Вопрос решился сам собой. В один из вечеров Мирза задумал тайно перенести инструменты отца в дупло дерева и там спрятать. Когда Небесный камень увидел инструменты, он задышал часто-часто и радостно рассмеялся. Мирза понял: это – добрый знак, знак одобрения задуманного им дела. Он решил, камень хочет, чтобы сын продолжил дело отца.

И вот в один из дней из дупла Священного дуба, где издавна собирались только одни ясновидцы и ясновидицы, послышался равномерный стук металла о камень. На поверхности ярко-желтого валуна стала обозначиться голова человека, глаза, нос, уши, а потом стали вырисовываться черты огромного мощного тела. Мирза работал как одержимый, не зная передышки. Руки немели от усталости, но он на твердом камне долотом упорно продолжал выбивать штрих за штрихом. С каждым ударом на гладкой поверхности камня все яснее и четче вырисовывалась фигура Хозяина всех зверей. Мирза за работой отбил себе все руки, они были в кровавых мозолях и ссадинах, он еле держался на ногах. Но он не останавливался, пока из тела не уходили последние силы, пока он держался на ногах, пока его руки были в состоянии держать долото и молоток. За это время он не притрагивался к еде, таков был взятый им обет, пил только одну родниковую воду. И, наконец, через две недели, обозначив последний штрих на лике Хозяина зверей, довольный работой, измазанный пылью, но улыбающийся, вышел из дупла дуба.

В это время поблизости раздались вопли главной ясновидицы Пери:

– Отпрыск Исина осквернил Священное дерево и Небесный камень в его дупле! О горе! Горе нам! Теперь как свершить нам древние обряды в дупле Священного дуба, если из дупла на главную ясновидицу вместо Небесного камня будет смотреть лик Хозяина всех зверей, покровителя охотников и животных, заклятый враг женщин?! Мирза осквернил Священное дупло! Мирза превратил Небесный камень в живой истукан язычников! Проклятый Мирза, чтобы твой отец в гробу перевернулся! Ох, этот род Исина, чтобы всех вас мор покосил! Что Исин, что сын, изуверы, одержимы одной бесовской идеей! Ни отец, ни сын никак не успокаивались, колдуя в дупле Священного дуба над Священным камнем! Этот мерзкий мальчишка осквернил Священный камень, реликвию всех неприкасаемых женщин в нашем племени! Он своим поступком навсегда лишил нас, мудрых старух, заповедного места заговоров и заклинаний! Теперь у охотников в лесу не будет охоты, у земледельцев на полях хорошего урожая, в реках и прудах – живности! Женщины племени перестанут плодоносить, племя гуннов со временем зачахнет и исчезнет с лика Земли! Чтобы тебя, гиена, проглотила шаровая молния! О горе, горе нам!..

За ясновидицей Пери, голося и проклиная Мирзу, гуськом шли ее помощницы, а позади всех была Зайдат. Они ее приводили к Священному дереву, чтобы в его дупле продолжить ритуал ее очищения и освящения святой водой. Они у Небесного камня также хотели получить благословения, чтобы с ней пройти более сложный этап ее вхождения в мир избранных и посвященных. Снизу, со стороны стойбища, спотыкаясь, бежала группа женщин, собирательницы сплетен и острых ощущений. Они с кувшинами направлялись за водой, когда со стороны Урочища оборотня услышали истошные крики главной ясновидицы.

– О горе нам, горе! – слова главной ясновидицы повторяли ее помощницы.

– Мирза осквернил Священное дерево! Мирза выгнал из дупла Священного дерева Небесный камень, вместо него посадил идола мужчин – Хозяина всех зверей! – помощницы и старухи стойбища, роняя лицемерные слезы, приторно подражая голосу главной ясновидицы, повторяли за ней плаксивые движения.

– О, духи второго яруса Вселенной, о, жители мира Немов! Придите, накажите жителей надземного мира Эмов, осквернителей Священного дерева гуннов! Этот отпрыск рода Исина надругался над Небесным камнем, запятнал его! Небесный камень за это может обидеться и покинуть нас! Тогда что с нами будет? Кто защитит нас от наваждения враждебных нам духов? О, дух великого Тамерлана, – подобострастно закатив глаза, Пери обратилась к небесам. – Из корней твоих отпочковались побеги моего рода, ты им дал силу. Я взываю тебя нам на помощь. Направь из подземного мира, мира Немов, свою страшную кару и накажи осквернителей надземного мира Эмов! Накажи!..

– Тамерлан, накажи… Тамерлан, накажи… Тамерлан накажи… – в исступлении вторили ей старухи.

– Смерть тебе, наш губитель! – яростно сверкнув зелеными глазами, крикнула вещая и, не помня себя от ярости, направив острый конец посоха со стальным жалом, надвинулась на Мирзу.

Зайдат поняла, если она сейчас не заступится за сына, старая колдунья нападет на него и острием своего змееголового посоха проткнет ему сердце. И, не задумываясь о себе, как волчица, бросилась на выручку сына, заслонила его собой и вне себя закричала:

– Старая змея! Стой, не подходи!.. Ты не смеешь ужалить моего сына!

– Это мы еще посмотрим, пигалица! – вне себя взвизгнула старуха. – Не только ужалю, но и еще твоему щенку своими клыками сердце вырву!

Старая колдунья, вооруженная посохом с ядовитым зубом, пригнулась к земле, змеей шипя, извиваясь шершавыми кольцами, шелестя и треща трущимися искрометными чешуйками, пошла на Зайдат. Молниеносный бросок, яростный крик сына:

– Мать! Оглянись, под тобой пропасть!

Зайдат, взмахнув руками, покачнулась, не удержала равновесие и рухнула со скалы.

– О-оо-ххх! – вздрогнула толпа.

Старуха выпрямилась. В зеленых глазах появился холодный мстительный блеск. Вот оно, неожиданное избавление от соперницы! «А ты говорила, что я не посмею тебя наказать… Сопля ты зеленая, червяк ползучий, еще как посмею! Откуда пришла, туда и ушла. Свершилось то, что я вчера вечером говорила… Никогда не видать тебе моей могилы… Зато я потанцую на твоей!»

Старуха подошла к краю скалы, взглянула вниз. Она внизу увидела расплющенное на острых камнях тело Зайдат. Под крутой скалой оно лежало в неестественной позе, голова была расколота, из нее на камни растекались окровавленные мозги. Злая колдунья сверху вниз в сердцах плюнула, а потом высморкалась, забормотала заклинания, ехидно пританцовывая на месте.

Пери осталась единственной и главной прорицательницей племени, грозой всего стойбища. Она не только осталась, но и еще сильнее укрепила свои позиции и авторитет среди мужской и женской части населения стойбища.

* * *

Гибель Зайдат для сына и его соплеменников стала такой неожиданностью, все произошло так нелепо, дико, что Мирза, женщины племени долго не могли оправиться от свершившегося на их глазах страшного преступления главной ясновидицы.

А Пери, злобно вращая белками зеленых глаз, отплевываясь, угрожающе размахивая своим посохом на плачущих женщин, с чувством выполненного долга, направлялась в сторону стойбища. Ее помощницы ковыляли за ней гусиным шагом. Остальные члены племени, скованные ужасом нелепой смерти молодой ясновидицы, окаменели от чудовищного преступления, от страха потеряли дар речи. Некоторые женщины, близкие по родству, плакали, другие с жалостью смотрели на Мирзу, но не смели ничем помочь. Многие женщины племени, чтобы не быть наказанными главной ясновидицей и ее врагами, в след за ней отправились на стойбище. Рядом с Мирзой остались только близкие родственницы.

Нелепая смерть матери на своих глазах потрясла Мирзу. Он застыл, тупо глядел перед собой, ничего не видел и не слышал. В исступлении опустился на колени, закрыл лицо ладонями. Над ним высились ветви Священного дуба, а из чрева дерева на него, растерянного, подавленного, немигающим взглядом глядел Хозяин – покровитель всех зверей. Мирза должен был что-то предпринять, чтобы успокоить рыдающих женщин, чтобы из ущелья на вершину скалы поднять тело матери.

Не растерялись только старые родственницы Мирзы. Они со стойбища велели принести сыромятные кожаные ремни, носилки, также нужно было привести мужскую силу.

Со стойбища помощь быстро подоспела. Мирза с родственниками на кожаных ремнях из ущелья подняли тело матери. Соблюдая все похоронные обряды гуннов, женщины-плакальщицы чистой ключевой водой обмыли покойницу. На нее надели холстяные саваны. Мирза вместе с братом Раджабом, другими близкими родственниками вырыли могилу. Мирза у изголовья покойной прочел Ясин, соблюдая все похоронные обряды гуннов, мать похоронили на территории Урочища оборотня.

Потом, спустя десятилетия, эта могила станет местом паломничества племени гуннов. Пройдут годы, мученически убитую Зайдат гунны причислят к лику святых и нарекут ее именем Заза-бике.

После похорон родственники разошлись. Только Мирза с братом и сестрой долго стояли над могилой матери, не проронив ни одной слезинки. Здесь Мирза поклялся отомстить колдунье за смерть матери, за отца…

* * *

В это время к Священному дубу, уставшие на охоте, без добычи возвращались охотники. Со стороны стойбища сюда шел и Староста. Здесь охотников поджидали совершенно другие сюрпризы. На желтом лике Небесного камня в дупле Священного дуба молодой ясновидец Мирза выбил изображение Хозяина зверей. А главная ясновидица стойбища Пери с горы в ущелье столкнула мать молодого ясновидца Зайдат. Разозленный на Мирзу Староста племяннику не выразил соболезнование, не сделал дуа, над могилой покойной не прочел Ясин, даже ради приличия не поинтересовался, как это преступление могло случиться. Он только еще сильнее почернел лицом, кивком головы подозвал Мирзу к Священному дереву. Они с молодым ясновидцем вошли в дупло Священного дерева. Староста с удивлением и страхом рассматривал на выросшем до огромных размеров Священном камне изображение Хозяина зверей. Он переводил удивленный взгляд то на изображение, то на своего племянника, бесстрастно стоящего перед ним. Мирза загадывал, какую злую шутку еще может выкинуть родной дядя.

Первый раз за время правления племенем Староста не знал, что сказать своим соплеменникам, как поступить. С одной стороны, его мысли теснил страх перед главной ясновидицей, с другой – долг мщения старшего в роду. Долг старшего в роду обязывал его что-то сказать старухе Пери, столкнувшей со Священной горы жену покойного брата, будущую главную ясновидицу, предпринять к ней адекватные меры.

Мирза поднял голову, удивленными, покрасневшими от невыплаканных слез глазами глядел на Старшину. Посмотрел в сторону членов стойбища и печально заговорил:

– Старшина, мои соплеменники, вижу, что вы озадачены появлением в дупле Священного дерева Хозяина зверей? А я думал, вы обрадуетесь. Не удивляйтесь и не обессудьте меня! Хозяин зверей там появился не случайно. Он там изо дня в день, как живой организм, понимающий и чувствующий все наши радости и боли, рос не ради забавы. Три дня тому назад ночью ко мне явились мой прадед, дед, отец из Преисподней Мира и предрекли:

«Мирза, в дупло Священного дерева небеса не зря направили свой камень. Этот камень из далекой галактики, где зародилась первая органическая жизнь. Можно сказать, он является прародителем человечества, прародителем гуннов. Это только с виду он похож на обычный булыжник. А на самом деле он живой, мыслящий, чувствующий, испытывающий боль, радость. Обрати внимание, сынок: он с каждым днем растет, как человек».

Я невольно ответил им:

«Да, я вижу».

«Тогда заклинаем тебя, пока не поздно, в дупле Священного дуба на лике Небесного камня, не зная устали, заканчивай то, что делал твой отец! Это единственное спасение, талисман нашего племени от неотвратимого врага, который в ближайшее время на нас пойдет войной. Священный камень защитит наше племя от его огня и меча, он убережет нас и от наступающего голода, холода. Собери к дуплу всех соплеменников во главе со Старшиной и объяви: пусть накануне предстоящей охоты к Священному дереву приходит сам Старшина племени вместе с охотниками и просит у Хозяина зверей помощи. А волю Аллаха всевышнего, маршруты охоты охотников племени, прочерченные Им на небесном лике, Старшине племени мы будем передавать через тебя».

После того что передал главный ясновидец, Старшина вообще перестал понимать, что ему предпринять, как реагировать на появление на Небесном камне лика Хозяина зверей. А реагировать на действия Мирзы надо было незамедлительно.

Он хаотично думал, с чего начинать. Вдруг Старшина затылком почувствовал на себе жгучий, ненавистный взгляд ясновидицы Пери, давящий на него, высасывающий из него душу. Под этим немигающим взглядом его сердце затрепетало, в него стал прокрадываться страх, все тело закостенело, затряслось, оно покрылось испариной. Он спиной ощущал, как эта колдунья действует на его сознание, как она леденит его душу. Он видел, как она внушает ему: «Ни при одном ясновидце так, как говорит Мирза, не было. Не хочет ли сын твоего покойного брата столкнуть тебя со мной, главной ясновидицей. Не хочет ли этот выскочка убрать со своей дороги тебя и меня, самому стать владыкой всего племени? Хитер мальчик!»

Старшина, буравя бледное лицо племянника ненавистным взглядом, трясся от нетерпения, он невольно сжимал кулаки.

Старшина, как и все мужчины стойбища, верил, что главная ясновидица может наслать смерть на любого, даже на него. Поэтому он не стал ей перечить, говорить лишнего. Он, как Старшина, давно свыкся с тем, что мужчины племени добывают пищу, а ясновидец и ясновидица своими заклинаниями оберегают племя от бед, у Небес вымаливают им удачу. А теперь из дупла Священного дерева на них смотрит Хозяин зверей, и молодой ясновидец велит Старшине самому вступить в беседу с Ним.

Молодой ясновидец с Небесным камнем-истуканом сотворил странные вещи. Он Небесный камень объявил Хозяином зверей и главную ясновидицу с ее помощницами не желает пускать в Священное дупло. Когда, в какие времена главному ясновидцу такая вольность допускалась?! Мирза говорит, что главная ясновидица с ее помощницами своим присутствием, как черные колдуньи, владеющие отрицательной энергетикой, оскверняют Священное дерево и Небесный камень, отнимают у них священную силу. Он утверждает, что они своими зловредными чарами зверей и дичь отпугивают от поставленных охотниками капканов, силок. Тем самым они рушат незыблемые устои Старшины племени, умаляют его авторитет, дееспособность, его влияние на охотников, членов стойбища.

За какие-то трое суток отсутствия Старшины на стойбище произошло столько перемен, что он запутался, голова пошла кругом. Как же ему поступить, чтобы перед племенем и главной ясновидицей сохранить свое лицо? Кто из посланников Первозданного сейчас нужнее ему, его племени и кого поддержать: старуху или мальчишку? Все охотники с молчаливой настороженностью ждали решения Старшины.

Мирза заметил нерешительность Старшины, его боязнь перед главной ясновидицей, – Если Старшина и охотники никогда больше не обратятся за помощью к главной ясновидице, – отметил он, – духи моих предков у Священного дуба позволят вам вместе заговаривать нужных зверей.

Старшина посмотрел на охотников, стоящих за запретной чертой Священного дуба, выскочил из дупла и под деревом неожиданно стал на колени. За ним на землю ничком пали все охотники.

– Нет! Не хотим мы заговаривать зверей! – Старшина затрясся и закричал писклявым голосом. – Ни при одном ясновидце не нарушались законы и обряды племени, установленные веками! Охотники племени и при наших прадедах, дедах, отцах занимались охотой на зверей. А ясновидец и ясновидица у Небес вымаливали им удачу. Так мы жили тысячелетиями. Так было, так и будет!

Главная ясновидица, выглядывая за Священным деревом, сверля Старшину колючими зелеными глазами, внимательно слушала горячий спор двух родственников. Она пришла сюда одна, опираясь на длинный посох, без спутниц и сопровождения. Ее землистое лицо было покрыто испариной, иссохшие руки и ноги дрожали, подгибались колени. Сейчас решалась ее судьба. Сейчас или никогда! Вдруг, словно из-под земли, она во всем своем обличии выросла перед изумленными охотниками. Подошла к молодому ясновидцу, направила на него острие своего посоха и зашипела:

– Исчезни, оборотень! Иначе накличешь беду на наше племя! Исчезни!

– Исчезни! – отвлекся от горьких дум Старшина. – Исчезни, пока я не приказал охотникам, чтобы вслед за матерью тебя тоже столкнули со скалы!

Мирза давно видел и чувствовал враждебное отношение главной ясновидицы к своей семье. Но как можно истолковывать предательство, унизительное поведение дяди перед этой колдуньей?! Семья главной ясновидицы убивает брата Старшины, он молчит! Главная ясновидица сталкивает с горы жену брата, будущую главную ясновидицу племени, он в ее поддержку не проронил ни слова! Вместо того чтобы наказать злую колдунью, выгнать ее из племени, Старшина, став на ее сторону, теперь высылает со стойбища своего племянника, главного ясновидца, спасшего племя от голодной смерти! Мирза, оскорбленный Старшиной, доведенный до отчаяния, осуждающе взглянул на него, повернулся и побрел прочь. Сделал несколько шагов в сторону стойбища, остановился и через плечо еще раз с надеждой оглянулся назад. Может, Старшина одумается, отменит свое решение, извинится перед племянником и возьмет его сторону? Но в помутневших глазах Старшины он прочел только отчужденность, страх и ненависть – там было все, кроме сострадания к племяннику. Мирза понял – он обречен! Понял, что отныне к Священному дереву не ступят ноги ни ясновидицы Зайдат, ни ясновидца Мирзы. Заклинания предков, их заклинания, испокон веков раздававшиеся под Священным деревом, больше никогда не сольются с дыханием могучего дуба и гулом ревущего Рубас-чая. И всему виной – старая ведьма Пери и их трусливый дядя. А старуха, шипя как змея, изрыгая ядом, долго смотрела вслед Мирзе, пока тот не скрылся за густым кустарником…

* * *

После изгнания со Священного места Мирза побрел к себе в саклю, стороной обошел саклю ясновидца, в которой не нашел ни душевного тепла, ни ответа на его вопросы. Он шел кругами, печальный, стараясь успокоиться. Пока «сорока» с еще одной черной вестью не залетела к ним в саклю, надо торопиться, чтобы успокоить младшего брата и сестру. Недалеко от стойбища он на тропе случайно заметил колдунью Пери, идущую в его сторону в сопровождении старух. Мирза напрягся: сейчас он может одним толчком сбросить в пропасть мерзкую старуху, задушить ее как гиену, зарезать как овцу! Но за короткое время стычки со Старшиной и главной ясновидицей племени он стал мудрее и осторожнее. Тем более дома его, теперь уже единственного кормильца, ждали младшие – брат и сестра. Мирза спрятался в кустах. Он услышал, как старуха, идущая мимо него, бормотала:

– Я мудрая, а он, глупец, он слабее и беззащитнее двухмесячного волчонка.

– Да, глупец, глупец, – вторили ей старухи.

– С помощью духов подземного мира Немов на тот свет отправила Зайдат и легко справилась с ее сосунком.

– Да, с помощью духов Немов главная ясновидица раздавила главного ясновидца, – вторили ей жесткие женские голоса.

– Раздавила, раздавила, раздавила… – глухим шепотом отражались голоса старух в шорохах леса.

Как только старухи удалились, Мирза вышел на тропу, острым концом палки оставил какие-то знаки на камне, лежащем на ее обочине.

– Ты мудрая, хитрая, но теряющая свои силы, а я молодой, умный и приумножающий свои силы! – заклинал Мирза. – Ты опираешься на силу духов подземного мира Немов, а я – на ангелов надземной жизни и небес. Лицом к лицу столкнулись коварство и порядочность, старость и молодость. Посмотрим, кто возьмет вверх! – и окольными путями направился к себе в саклю…

С тех пор Мирза скрылся с людских глаз, его никто нигде не видел. Он пристрастился к охоте. На охоту, в зависимости на кого охотится, шел то с ружьем, то с луком и стрелами. Бывало, несколькими сутками не возвращался к себе в саклю. Что он в лесу делал, на кого охотился, с кем общался, одному богу было ведомо. Только когда мимо его сакли проходили соплеменники, их ноздри всегда щекотал дурманящий запах вареного мяса, жареной дичи, рыбы, исходящий из его очажной трубы, в то время, когда большинство членов племени опять стали испытывать нужду, даже голод.

Один раз на лесной тропе Мирза встретил своего приятеля Эседа, молодого охотника из соседнего стойбища. Охотник остановил Мирзу:

– Сегодня ночью у сакли «зеленоглазой» я услышал разговор главной ясновидицы Пери и Старшины. Зеленоглазая колдунья хочет навести на тебя и на всю вашу семью порчу. Она заговорила кусок сушеной косули и велела жене Старшины им накормить вас. Что собираешься делать?

Мирзу от слов друга передернуло, он не ожидал, что его дядя может упасть до такой низости. Перед другом из другого племени он не показал никаких внешних признаков расстройства настроения. Главному ясновидцу племени гуннов не стоит при постороннем человеке проявлять слабость воли.

– Всевышний и духи моих предков защитят нас, – ответил Мирза, выговаривая каждое слово в отдельности. – Спасибо тебе, мой друг, за сердечный поступок, за человеколюбие. Аллах тебе воздаст троекратно.

Он давно знал, от мстительной и коварной старухи можно ожидать чего угодно. Но чтобы с этой ведьмой в одну упряжку запрягся его родной дядя – он этого не ожидал!

Мирза тревожился не за себя, а за младшего брата и сестру. Он долго думал, какие меры предосторожности предпринять, чтобы защитить их от мести Старшины и главной ясновидицы племени. После недолгих размышлений он пришел к выводу, что им следует спешно оставлять родное стойбище. Ночью, когда все спали, Мирза тихо увел своего брата и сестру в стойбище калукцев, к своим родичам, которые давно укоренились в глухом лесу под Каркулдагом…

После гибели молодой ясновидицы Зайдат и исчезновения со стойбища главного ясновидца Мирзы из дупла Священного дерева неожиданно исчез Небесный камень. Но до его исчезновения люди по ночам слышали, что в дупле Священного дерева кто-то горько плачет. Только они боялись приблизиться к дереву, боялись Старшины и главной ясновидицы племени.

По стойбище прошелся слух, в связи с тем, что Староста с главной ясновидицей выгнали Мирзу, духи Священного дуба восстали против племени. На стойбище только несмышленый сосунок не понимал, что на них надвигается беда. Она связана с гибелью ясновидицы Зайдат и исчезновением ее семьи.

Наконец плач в дупле прекратился. Кто-то из охотников стойбища расхрабрился приблизиться к Священному дубу. Он увидел, что из дупла Священного дуба исчез Небесный камень. Он за собой в Урочище оборотня, на мягкой и рыхлой поверхности земли, оставил глубокий след. Священный камень уполз в неизвестном направлении.

Охотник заголосил на все стойбище. Во главе Старшины к Священному дереву спешно отправились члены стойбища. Староста, трясясь от страха, бледный, как мертвец, заполз в дупло могучего дерева. Он увидел, что на месте, где лежал Небесный камень, осталась глубокая выбоина с грязной, протухшей водой.

Впоследствии по стоянке пронесся слух, что в этой выбоине собрались слезы Небесного камня, выплаканные после гибели священной ясновидицы Зайдат и исчезновения главного ясновидца Мирзы. Только, боясь страшной кары главной ясновидицы Пери, все молчали.

Люди заметили, след Небесного камня велся на могилу ясновидицы Зайдат. Его следы видели и на разных Священных местах округа: Мучри-мост, Курма-пирар, Чугрияр, на Священной горе, где хранится шашка Бога, на крепости Семи братьев и одной сестры, в пещере Дюрк, на Священной горе Джуфдаг, на Урцмидаге, Каркулдаге…

Создавалось такое впечатление, что Небесный камень сильно обиделся на поселенцев у Урочища оборотня, их Старшину. Оставив их со своими проблемами и злосчастной ясновидицей, он неотступно продвигается по пятам Мирзы. Все на стойбище знали причину исчезновения Небесного камня, но никто об этом не осмеливался открыто говорить.

А главная ясновидица, брюзжа из беззубого рта слюной, проклиная Мирзу на каждом шагу, вторила: «Мирза осквернил Небесный камень. Небеса обиделись на нас и забрали чудодейственный камень. Теперь нас будут преследовать болезни, мор и голод, пока Небесный камень не станет на свое место! О горе мне, горе!»

– О горе нам, горе! – ее помощницы и сторонницы обливались крокодиловыми слезами.

* * *

Глухая местность, где обычно бурые медведи делают свои берлоги. По берегу быстрой, шумливой реки тянется извилистая череда холмов, испещренная узкими ущельями, оврагами, в верхних ярусах покрытая густым лесом, переходящая на нижние ярусы, обросшие кустарниками и травяной порослью. У подножья реки – долина, заросшая кустарниками рододендрона, диких шишек, кизила и боярышника. На склонах холмов деревья: дуб, липа, ясень, бук, верба, а еще выше растет береза, низкорослый горный дуб. Зима близится к концу. На низинах, не прогреваемых солнечными лучами, на северных склонах еще лежит снег, но воздух уже дышит весной. Чувствуется, что скоро на деревьях набухнут почки.

Тишина. Не видно ни следов человека, ни творений его рук: обрабатываемых полей, огородов, проложенных троп, ведущих к стойбищам людей, жилым сооружениям. Только иной раз заяц пробежит по опушке, да орел прочертит дозорный круг в прозрачном небе.

Вдалеке, в лучах заходящего солнца, едва заметно витает голубоватый дымок с берега реки. Он, не поднимаясь высоко, тает в воздухе. В вечернем лесу сумерки сгущаются быстро. У костра, на берегу реки, сидит Мирза, наблюдая, как в пламени стремительно тает только что собранная им сухая хворостина. Он сидит и думает, куда же занесла его злополучная судьба. Пламя, срывающееся с хворостины вечерним ветерком, разрывается красными языками и, превращаясь в сизый дым, поднимется ввысь и растворяется там. Одиноко горящее пламя в лесу похоже на одинокого, потерянного в жизни человека.

Вечерний воздух наполнен тревогой, волнующим дыханием, таинственными знаками, множеством цветных загадочных существ. В небо из костра с шипением и уханьем вылетают искры, они подпрыгивают, как сверчки разметают в разные стороны. Тишину наступающей ночи нарушает только треск горящих сухих сучьев, сполохи разлетающихся во все стороны искр. Они, окрашиваясь разными цветами: нежно-голубым, светло-желтым, пурпурным, – огнедышащими дробинками выстреливаются из костра, оставляя за собой еле заметные горящие хвосты. Пламя поверхностно облизывает горящие обрубки хворостины. Оно стонет, вздрагивает, оставляя на них серо-голубые мазки нежного пепла.

Вдруг поднялся ветер, цвет пламени стал бледно-золотым. Оно резко срывается с костра огромными разорванными бледно-красными языками, отрывается от земли и исчезает в верхушках огромных темнеющих деревьев. Пламя сначала голубоватым язычком зарождается в самом сердце костра, поднимается, волнуясь, шипя, облизывая горящие сучья, становясь розово-бледным, даже золотистым с чернью, исчезает там, где начинается дым. И в этом пламени Мирзе видятся тысячи причудливых образов: густые леса-молчуны, поднебесный мир, то исполненный гневом, то смиряющийся, то страшный, то неведомый, то заманчивый. «Привет тебе, огонь! – шепчет молодой отшельник. – Ты живой, как человек. Ты в себе носишь свет, убивающий тьму, своим теплом побеждаешь холод. Ты приятен мне, приятен любому гунну из моего племени. Ты украшаешь наше одиночество, согреваешь нас, оберегаешь от злых духов, демонов и хищников. Ты, как голубая кровь, струишься в жилах огня, жгучим пламенем от него передаешься, растекаешься по нашим жилам, согревая, бурля и вдыхая огонь в наши сердца. Мы вдыхаем в себя твою магическую силу, твое тепло, твое сияние. Вот почему из наших уст и ноздрей струями и клубами исходит пар, как дым из твоего огня. Мы, гунны, являемся дыханием твоей жизни, твоего огня, твоим продолжением. Как только начинает иссякать сила твоего дыхания, убывает, гаснет сила гунна: из всех его кровеносных сосудов начинает вытекать жар жизни. В ночное время свет твоего огня затмевает звезды, в темных водах реки они сверкают сотнями маленьких плывучих, растягивающихся и блестящих бликов. Твой огонь нам, гуннам, так же ласков, открыт, как и огонь Солнца. Но огонь Луны холодный, заманчивый, как колдовской взор зеленоглазой ясновидицы. И чародейный огонь Луны, как блуждающий огонь зеленых чар старухи Пери, отражаясь на поверхности трясин, заблудившихся охотников заманивает в их губительные глубины».

Мирза об этом думал с грустью, палкой ковыряясь в мерцающих, как мириады звезд, углях. Вдруг он затрепетал. Неожиданно в сумерках на краю обрывистого берега от ствола березы отделилась тень. Сердце больно подпрыгнуло: «Неужели меня выследил лазутчик главной ясновидицы?» Нет, это был косуля, рогач. Завороженный костром, он неслышно прокрался к человеку, высоко и гордо подняв ветвистую голову, принюхиваясь и с храпом выпуская горячий пар из раздувающихся ноздрей. «Вот глупец, – подумал Мирза, – какая же сила влечет тебя к смертоносному огню?»

Мирза опустился на живот, лег на желто-коричневый ковер прошлогоднего мха и с луком в руках застыл на месте. Рогач на какое-то время исчез из поля его зрения. Спустя мгновения за бугром послышался шорох трущихся о могучий ствол дуба ветвистых рогов. Мирза затаил дыхание. За огромным стволом могучего дуба показалась ветвистая голова косули. Он замер, но, успокоенный тишиной, открылся во всей своей красе. В миндальных глазах отражались огненные блики. Весь подготовительный процесс к пуску стрелы растянулся всего несколько коротких мгновений. Мирза натянул лук, прицелился, со свистом пущенная стрела острым жалом впилась в глаз рогача. Животное болезненно вскрикнуло, подпрыгнуло высоко, как будто собиралось взлететь, всей массой огромного трепещущего тела рухнуло на землю. Мирза одним прыжком оказался рядом со зверем. Ловко, как рысь, накинулся на него. Вытащил короткий охотничий нож, повернул голову в сторону Кааба и прошептал: «Бисмиллахи ррахмани ррахим». И резким движением руки провел лезвие ножа по его шее. Он отпустил рогача, поднялся во весь рост, пустил боевой клич: «Я – великий охотник! Я победил тебя!» Затем навалился на дрыгающее в конвульсиях косулю, ухватил его за рога, прижал голову к земле, оставался так, пока оно не испустило последнее дыхание. Сегодня молодой охотник досыта накормит мясом косули своих: брата, сестру и друзей, приютивших их…

Мирза решил не разделывать косулю, попробовал поднять его на плечи. Поднял, но он оказался очень тяжелым, не донесет. Он ловкими движениями рук провел лезвием ножа тонкий разрез от груди до мошонки. Вытащил внутренности, отрезал легкие, печень, сердце, почки, положил в грудную клетку, разрез в трех местах закрепил скобами из прутьев. Теперь он легко закинул косулю на плечи, быстрым шагом двинулся в сторону долины, узкими террасами спускающуюся к реке. Широкоплечий, рослый восемнадцатилетний мужчина шел легко и быстро на своих длинных сильных ногах, как молодой волк, идущий к своей цели. Он спустился на самый низ ущелья, по еле заметной тропинке вскарабкался на крутую гору и очутился на каменистой террасе, соединенной между собой узкой лентой серой тропинки.

Поднялся на макушку горы, откуда открывался вид на стойбище калукцев. Издалека во мраке ночи были видны зажженные на одинаковом расстоянии друг от друга костры. Перед каждой саклей, выбеленной свежегашеной известью, горел костер. Эти костры, горящие у входов в сакли калукцев, приглашали к себе людей с добрыми намерениями, отпугивали пришельцев со злыми умыслами, также диких зверей.

Мирза со своей добычей проскользнул в одну из таких саклей и, бросив в прихожей тушу косули, толкнул дверь в комнату с очагом. У восточной стены в небольшом очаге тускло тлел кизяк. Дым окутывал саклю кругами и, стремясь вырваться наружу через трещины оконных рам и створки дверей, стлался к потолку. В очаге на треножнике был виден казан, из которого торчали ножки дикой индейки. На полу лежал протертый временем палас из волокон конопли – ни ковра, ни подушек, ни одеяла. В стенных шкафах без створок, расположенных по бокам очага, была видна кое-какая посуда из дерева, глины и другая домашняя утварь. У восточной стены комнаты, по одну и другую стороны очага, в темноте, накрывшись овечьими тулупами, спали брат Раджаб и сестра Сейранат. У Мирзы от голода кружилась голова, но усталость взяла вверх. Он, завернувшись в свой тулуп, лег рядом с братом и уснул крепким сном…

* * *

С минарета мечети раздался призыв муэдзина на намаз. Мирза встал в плохом настроении отправился в мечеть на утренний намаз. Ему приснился сон, как их изгоняли с родного стойбища. По дороге в мечеть он себе задавал вопрос, не дающий ему покоя: «Неужели я с братом и сестрой, как когда-то наш прапрадед Раджаб, останемся изгоями племени?» В те далекие времена прапрадед, после кровавого столкновения с враждующим родом племени, тоже был вынужден поздно ночью спешно сняться с насиженного места и отправиться в сторону родственного племени калукцев. Он там построил дом, женился, у него появились дети. Только спустя многие десятилетия прапрадед с семьей перекочевал к себе на родину. Это воспоминание так расстроило Мирзу, что он смутно помнит, как зашел в мечеть, как со всеми остальными сделал намаз, вернулся обратно. Бывает же схожая судьба – сейчас он с братом и сестрой живут в сакле, когда-то построенной прапрадедом, оставленной родственнику Махмуд-беку по материнской линии.

Первые лучи солнца, прежде радующие и ласкающие глаз Мирзы, на этот раз опечалили его до слез. Он унылым взором оглянул убогую, нетеплую, непривычную обстановку сакли. Его поразила мрачная, удручающая картина их временного жилища. Над его головой низко нависал закопченный потолок. Под ним на вымазанном черной речной глиной полу был расстелен палас, сотканный из холста. Его удручали голые, закопченные, покрытые сажей, стены, когда-то выбеленные известью. Жилище расписано сажей вместе с влагой, просачивающейся с плоской глинобитной крыши, растекающейся по стенам. С потолка свисает паутина, тонкими нитями закрепленная по всему жилищу. Он печально взглянул на беззаботно спящего брата и сестру, обеими руками, как клешнями, нервно зажал голову; ладонями прошелся по лицу, сгоняя с него мрачные думы. Ему надо было спешно что-то предпринять. Затопил очаг, разбудил брата и сестру…

Племя калукцев стойбищем располагалось юго-западнее Урочища оборотня, под крутым хребтом Каркулдага. Это были ближайшие родичи гуннов. Как и мужчины из его племени, калукцы свободолюбивые уздени. Они не знают и не терпят над собой никакой власти людей ни из своего, ни из чужого племени. Бедные, но самостоятельные, храбрые и отважные, они меткие стрелки из лука, из ружей; от природы славные наездники. Иногда калукцы с гуннами совершают набеги на племена, живущие западнее и севернее Каспийского моря, севернее реки Терек, вплоть до Волги. Часто делают набеги за Муганьскую степь, на южные берега Каспийского моря, далеко забегая на территории иранских, турецких ханов, которые и сами часто на легких конях саранчой просачиваются на земли Табаристана, Дербентского ханства, угоняя скот, женщин и детей.

Старшина калукцев, Махмуд-бек, приютивший в одном из своих домов Мирзу с младшим братом и сестрой, в этом племени считался богачом. Он имел четыре сакли, четырех жен. На его пастбищах нагуливали жир тысячи овец и коз, сотни бычков, стадо дойных коров. В его кладовой хранились кадки с топленым маслом, сыром, огромные бочки с вином и медом. В поселении он слыл добрым, щедрым на руку и мудрым правителем. Каждый день у него гостили гости. Люди шли к нему с просьбами, за советом или просто так – поговорить, отвести душу. Он всех принимал, щедро угощал, внимательно выслушивал, давал дельные советы. Сирот, бедных от себя с пустыми руками никогда не отпускал. Самых дорогих гостей угощал виноградным вином и чапой. Людей подкупала его приветливая улыбка, стойкость, выдержанность во всем.

Махмуд-бек был и предприимчивым купцом: обменивал бычков, ягнят, баранов и шкуры у соседних племен и стойбищ на хлеб, овес, горох. А по пятницам на Дербентском базаре свою живность обменивал на холодное, огнестрельное оружие, пушки, ковры, паласы, котлы, атласную, шелковую парчу, пряности. Сердце у него было по-детски доброе, лицо веселое.

Махмуд-бек, с первых же дней пребывания у себя, полюбил Мирзу, опекал его младшего брата и сестру. Смекалистость этого не по годам повзрослевшего молодца, расторопность, умение держать себя в обществе, виртуозная игра на чунгуре, задорные песни, живой, острый ум – все это подкупало Махмуд-бека. А каким Мирза был мастером по кузнечному делу, слава об его оружии пошла далеко за пределы Табасарана. Он был ловким пахлеваном, единоборцем, стрелком, как он искусно никто не владел холодным оружием, так метко никто не стрелял из ружья.

Мирза с Махмуд-беком все свободное время упражнялись в стрельбе из лука и огнестрельного оружия, фехтовании на саблях и кривых кавказских шашках. Они изучали навигацию, артиллерию, картографию, дороги, тропы. Они вместе с другими членами стойбища на многие сутки отправлялись в сторону Дербента на восстановительные работы разрушенных стен Дагбары. В свободное время охотились на косуль, горных баранов, муфлонов, сутками теряясь на альпийских лугах Агула, Рутула. Сильные стратеги и тактики современной войны, они долго и обстоятельно обсуждали все нюансы последних сражений калукцев и гуннов с кочевыми племенами Закаспия, конными отрядами янычаров, каджаров, кизилбашей, которые в последнее время стали сильно тревожить горцев.

В Агуле, Рутуле, Ахтах у них было много кунаков, которые тоже приезжали в гости к ним на стойбище. Приезд агульцев, рутульцев, цахуров, лезгин в гости – это было самое запоминающее событие в жизни племени калукцев. По ночам вся молодежь стойбища собиралась в один из дворов Махмуд-бека и устраивала пир с плясками, зурной, песнопениями, виртуозной игрой Мирзы на чунгуре. До утра лезгинские, агульские, рутульские, табасаранские ашуги состязались в умении экспромтом сочинять песни, их виртуозно исполнять.

Женщины в роду Махмуд-бека и на стойбище калукцев своей внешностью были примечательны среди табасаранок верхнего магала округа. Они стройны, сероглазы, смуглы и очень привлекательны. Весной и летом они ходили босые, в ненастье и зимой – в чарыках и теплых шерстяных носках. Многие из них были развиты духовно, читали Коран, арабские трактаты. Под аккомпанемент чунгура или бубна на вечеринках девушки, замужние молодые женщины с жаром танцевали, пели песни, вызывая восхищение мужчин.

Джигиты-калукцы были пылки, духовно богаты, щедры на подарки, готовы исполнять любой каприз своих любимых, драться за них, не жалея жизни. Девушки племени, как было принято исстари, в своем кругу свободно общались с ровесниками стойбища, но в общении не допускали никаких вольностей, излишеств. Девушке приличие без надобности не позволяло общаться с мужчинами, они знали такт и меру поведения в обществе. Молодые женщины, девушки не вмешивались в разговоры взрослых, даже членов семьи. Они никому из чужих мужчин не показывали свое открытое лицо, считая это недостойным для молодой женщины, незамужней девушки.

По традиции калукцев мужчина племени, засватав девушку, заплатив калым, в меру своих возможностей играет свадьбу, молодую жену вводит к себе в саклю. С этого дня она становится его собственностью, его продолжением, его тенью, его служанкой. Если молодая жена своевольна, неукротима, муж волен ее привести к порядку, укоротить ей язык. Если жена не подчиняется воле мужа, муж, одарив жену, ее родственников крупным и мелким рогатым скотом, домашним скарбом и утварью, может развестись и отправить непокорную в отцовский дом. Но разводы у калукцев крайне редки. Характер у женщин мягкий, уважительный, у мужчин – терпеливый, великодушный.

У калукцев умственные способности, физическая сила, совершенство оружия решали, кому в племени быть вожаком, кому его нукером, кому есиром. В набеги на северные и южные прикаспийские племена калукцы с гуннами отправлялись в меру своей необходимости. Обычно отправлялись наказывать тех племен-степняков, кто досаждал их своими бесконечными набегами. В набегах они добывали себе винтовки с золотой и серебряной насечкой, шашки и кинжалы в драгоценных ножнах, черкески с галунами, резвых чистокровных коней, красивых жен. Калукцы были убеждены, что набеги на степные племена, которые своими дерзкими налетами не раз тревожили табасаранов – это самое достойное дело мужчин племени.

Прежде чем совершать набеги на прикаспийские земли, калукцы с гуннами на общем совете намечали план действия. В битве каждый старался попасть в самое горячее пекло боя, не думая о смерти.

Калукцы и гунны – уздени, они вспыльчивы, но ссоры с соплеменниками редко допускают, они миролюбивы, умеренны в спорах. Все спорные вопросы, ссоры между родами, с соседними племенами решаются на годекане, наиболее тяжкие – в мечети в присутствии старосты племени, ясновидцев, аксакалов…

Пространство, на котором расположены сакли племени калукцев, составляет в длину восемьсот, в ширину – двести шагов. Все сакли одной архитектуры, одного стиля. Стены построены из карьерного камня песочного или белого цвета. Фасады саклей выстроены искусными мастерами из обтесанных камней одной величины, расписанные орнаментами, арабской вязью. Входные двери, окна, состоят из величественных дубовых коробок, створок с маленькими окошками и массивными ставнями, все они, как правило, направлены на юг. Сакли состоят в основном из трех-четырех маленьких комнат с очагом: одна комната служила гостиной, в другой спали мужчины, в третьей, где находится очаг, женщины и дети, в четвертой хранились продукты, провизия, выделанные шкуры, разная бытовая утварь.

За каждой саклей на расстоянии десяти-пятнадцати шагов стоят крепкие строения с массивными дубовыми дверьми, где держат домашний скот и коней. На крышах всех строений стоят огромные стога сена. В середине стойбища, на центральной площади, высилась мечеть с пологой крышей и минаретом. Как принято у табасаран, перед единственным входом в саклю, в тамбуре семейной комнаты красовались очаги. Вокруг кюрега под навесом во дворе, в хорошую погоду собирались все члены семьи, разводили огонь, готовили пищу. На раскаленной плите жарили ломти мяса, в глиняной посуде готовили хач, а в горячей золе запекались овощи, фрукты, коренья.

Ночью костры разводили и на центральной площади, у мечети, у въезда и выезда со стойбища. Там сутками дежурили молодые воины. Вся центральная площадь усыпана золой и костьми животных. Малыши копошатся вокруг костров. Поднимая столбы золы, они в тлеющих углях выискивают несгоревшие куски мяса, их выуживают ловкими, как утиные головы, руками и, обжигаясь, впиваются в них острыми зубами. Подростки охотятся на дичь, ставят силки на зайцев, куропаток, в лес ходят за хворостом.

Матери и дочери, как правило, сидят у входов в сакли, в основном на веранде. Их основным занятием является обработка шкур, волокон конопли; гребнями вычесывают шерсть, на веретене прядут пряжу. Из ниток шерсти баранов ткут ворсовые ковры, сумахи, паласы, шьют одежду. Женщины, когда выпадает свободное время, садятся на краю террасы, угощаются халвой, другими сладостями, обмениваются свежими новостями, ведут разговоры о житье, делятся веселыми шутками. А в холода по возрастным группам и интересам у кого-нибудь одной собираются на посиделки, рукодельничают.

В долине реки Рубас-чай, по соседству с калукцами, живут гунны – родственное племя Мирзы. У истоков Рубас-чая живут хамандары, чиликцы, агульцы, под Каркулдагом – нитрикцы, между правым и левым притоками реки – чуркулы, кухурики, на юге – этеги. Калукцы с ними всегда ладят: берут девушек замуж за своих сыновей, за их сыновей выдают своих дочерей. С ними держат торговые и экономические связи: мед, изделия из бересты, скот, строительные материалы обменивают на зерно, виноград, овощи, фрукты, вино. В лесах дичи хватает всем. А на тучных альпийских лугах вместе пасутся их стада крупного и мелкого рогатого скота…

* * *

Мирза страшно скучает по родному очагу, Священному дубу, друзьям, больно переживает за своих соплеменников. Он долго терпел, тосковал по родным местам, в одно время так затосковал по родному очагу, что чуть не расплакался. Наконец, терпение лопнуло, решил, какие бы преграды на его пути не станут, отправится на разведку в свое стойбище. В первую очередь он поклонится Священному дубу, Священной горе, на макушке, в небольшом домике, хранится шашка Бога, природному мосту Мучри, пещере Дюрк.

Он заготовил съестных припасов для брата и сестры, рассказал им о своих планах, предупредил Махмуд-бека, чтобы он о них заботился, заверил, что скоро вернется, и ранним утром пустился в дальний путь. К концу дня он был у границ территории своего племени.

Вдруг в чаще леса его ухо уловило шуршание ног, а потом потрескивание сухих сучьев на опавшей прошлогодней листве. Он по характеру опрометчивой ходьбы определил: это не зверь и не охотник. Тот и другой в лесу не любят лишних шумов. Тогда кто? Мирза между густыми деревьями бука заметил с трудом пробивающегося человека. Он спрятал коня, сам укрылся за стволом массивного бука. Здесь его никто из соплеменников не должен видеть, иначе, нападут и убьют. Ктото, хромая и тяжело дыша, на спине волочил тяжелый груз, завернутый в белое холстяное покрывало. Мирза отогнул ветки и заметил ненавистную сгорбленную фигуру Пери, которая под тяжелым грузом на спине еле плелась по лесной тропинке. «Притворщица! А на стойбище все время жалуешься, что у тебя не разгибается спина, от нестерпимых болей ломятся руки и ноги, что без посторонней помощи ходить не можешь! Смотри на нее, даже тяжелая ноша на спине ей нипочем! Странно, с чем и зачем она направляется в эту глушь?! Может, прячет казну племени?!» Всмотревшись, Мирза чуть не вскрикнул от удивления: старая ведьма на спине несла ребенка, завернутого в белую холстяную скатерть. Вот видна его обритая головка, он беззаботно спит. Когда старуха прошлась совсем рядом, Мирза от удивления чуть не вскрикнул: он узнал мальчика. Это сын Старшины, племянник Мирзы.

«Проклятие, смотри на нее, что за страшные дела она вытворяет?! Плутовка старая, на стойбище притворяется святой, а сама чужих детей крадешь! Старухи, молодые женщины стойбища тебя от сакли к Священному дубу и обратно на руках носят. Вдруг выясняется, что ты симулянтка! Когда же ты, притворщица, успела набрать такой прыти? Чтобы тебя, ведьма, волки задрали! А впрочем, куда ты с мальчиком направляешься?» – хаотично думал Мирза, в некотором расстоянии следуя за старухой.

Лес становился плотнее, буковые деревья, растущие вперемешку с ясенем и грабом – выше и гуще. Старуха держала путь к южному склону, к пещерам, где на макушках горбатых холмов растет осина, где волки любят заводить логова.

Старуха со своей ношей доковыляла до холмов, раскиданных по лесу огромными грибами. Как мне рассказывал отец, все они между собой связаны подземными ходами, лабиринтами. Ветер, сточные воды тысячелетиями из них вымывали углубления, так образовались множество больших и малых пещер.

Старая ведьма тяжело присела на пенек, на спине развязала узелок с ребенком. Он мирно спал. Она положила его на прошлогоднюю листву. Старуха была страшно уставшей, ей не хватало воздуха, она чуть ли не задыхалась. Она отдышалась, у ручейка, пробегающего мимо, умылась, освежилась. Обратный путь был дальний, трудный, к закату дня ей надо было успеть на свою стоянку. Она нехотя вернулась к мирно спящему мальчику, нагнулась над ним, ему на ухо прошептала что-то невнятное. Ехидно улыбнулась, брезгливо отвернулась и, не оглядываясь назад, пошла быстрым, хромающим шагом.

Когда старая ведьма растворилась в лесу, Мирза подошел к подброшенному на съедение диким зверям мальчику. Он поднял мальчика на руки, прижал к груди, позвал по имени. Мальчик, несчастный, не проснулся. Сердце Мирзы дрогнуло от жалости к нему: скоро ночь, в лесу сыро и холодно, ребенка могли загрызть звери. За какие грехи злая старуха обрекла ребенка на страшную гибель? В чем теперь Старшина, ее прохвост, перед ней провинился? Мирза попытался разбудить мальчика, но его старания были тщетны. Мальчик дышал ровно, но был бледен, видимо, ведьма его чем-то опоила. Мирза, не раздумывая, посадил ребенка впереди себя на луку седла и погнал коня в сторону стойбища, но на половине пути остановился в раздумье:

«Если я отведу мальчика на стойбище, к матери, никогда не узнаю, что старая ведьма замыслила против Старшины. И как я, „изгой“ племени, объясню исчезновение ребенка Старшины, с которым в ссоре? Поверит ли мне Старшина, его жена, поверят ли мне мои соплеменники? Вряд ли! Тогда как мне быть с мальчиком? С собой его брать нельзя. Если отведу его на стойбище калукцев, возникнут расспросы. Человеку в моем положении такие хлопоты совершенно излишни. Не оставлять же малыша в лесу на съедение волкам?!»

Вдруг его осенило: «А охотничья хижина отца в лесу? Надежнее места не найдешь!» Мирза в этой хижине давно не бывал. Перед его глазами стала небольшая поляна в гуще леса, узкой косой тянущаяся к подножию невысоких скал. Там, спрятанная от посторонних глаз, стоит хижина, построенная его покойным отцом. Под полом хижины, в небольшой подземной пещере, хранятся продукты питания, береста, кресала, нож, топорик, сухие дрова. А рядом – прозрачный холодный ключ, с шипением бьющийся из расщелины скалы. Секретную тропу, ведущую туда, кроме них никто не знал. «Отведу мальчика в хижину, пока меня нет, он там будет в безопасности. Если захочет согреться, пусть разводит огонь в очаге. Он сын охотника, пусть из-под пола хижины достает кресало, бересту, дрова. Захочет спать, завернется в овчинный тулуп. Мальчишка смекалистый, не робкого десятка, с ним в ближайшие дни ничего худого не случится», – решил Мирза. Как решил, так и сделал.

Родные мальчика его исчезновение со стойбища заметили не скоро. Дети гуннов, начиная с весны до конца осени, группами уходят в леса, питаются дарами природы и засыпают там, где их застает ночь. О ребятишках из старших никто особо не тревожится. Но когда и на третий, четвертый день мальчик не вернулся в саклю, встревоженная мать обратилась к главной ясновидице. Старуха принялась гадать, но так и не выяснила, что стало с мальчиком. А через день главная ясновидица Пери похитителем ребенка объявила Мирзу.

С этой неприятной вестью за Мирзой по следам, оставленным его конем, гонялся друг Эсед. Он догнал друга, сообщил, какие еще сюрпризы собирается преподнести ему главная ясновидица.

«Так, вот где собака зарыта! – догадался Мирза, – злая старуха, чтобы окончательно навредить мне, не пожалела и сына Старшины!» Мирза за информацию поблагодарил друга, угостил его тем, что есть в хурджинах, перед уходом попросил, чтобы он от него дожидался новых вестей.

Теперь Мирзе надо было срочно направляться на стойбище. Он по звериным тропам долго добирался до стойбища. Недалеко от него, в лесу, нашел укромное место, спрятал коня. Вдруг ему показалось, что в стойбище кого-то оплакивают. Он приставил ладонь к уху, прислушался. Нет, он не ошибся, ветер со стойбища доносил неистовые крики и плачи женщин. «Если не ошибаюсь, оплакивают мальчика», – догадался он. Теперь ему надо было подумать, как изобличить главную ясновидицу, отомстить ей за себя, покойного отца и мать. В голове кружились сотни мыслей. У него быстро созрел план. Мирза навестил друга Эседа, ввел его в курс своего плана. Если Эсед в самое тяжелое время спас его с братом и сестрой от козней главной ясновидицы, то спасет и сейчас. Эсед и на этот раз выручил Мирзу.

Молодой охотник без лишних расспросов отправился на стойбище к гуннам. Он за околицей стойбища оставил коня, стараясь никому из его членов не попасть на глаза, прокрался к Старшине во двор, встретился с ним, объяснил, с каким поручением пришел от Мирзы. Когда до Старшины дошла суть страшной вести о пропавшем сыне, он побледнел, весь покрылся испариной, уголки глаз предательски увлажнились. Но он взял себя в руки, не мешкая, с посланником Мирзы направился на годекан. Приказал на общее собрание собрать всех членов стойбища. Эсед убедился, что на собрание явилась и главная ясновидица, а среди женщин, стоящих в стороне, находилась и убитая горем мать.

Парламентер Мирзы вышел в круг и заговорил:

– Члены дружественного мне племени, вы слышали, что главная ясновидица Пери сына Старшины объявляет умершим?

– Да! – захрипела главная ясновидица. – Всевышний шепнул мне на ухо, что мальчик умер!

– И тебе Всевышний объявил, что мальчика похитил Мирза и он его лишил жизни?

– Да, Всевышний объявил, что мальчика похитил Мирза! – злобно засверкала она зелеными глазами. – И он его лишил жизни!

– Тогда не кажется ли вам, члены родственного мне племени, поведение главного ясновидца странным? Мирза без всякой причины убивает любимого племянника! Да, мы знаем, Мирза в обиде на родного дядю. Дядя не отреагировал на убийство его матери, он пошел на поводу у главной ясновидицы, без причины выгнал его с семьей из племени. Но это не повод для Мирзы, чтобы просто так выкрасть и убить своего племянника! Вас это не настораживает? – обратился он к аксакалам.

Аксакалы хором:

– Да, это выглядит весьма странно…

– Я тоже так думаю, – заметил Эсед.

– Мать! – повернулся молодой охотник к скорбящей женщине. – Главная ясновидица говорит, – лукаво глядя той в глаза, многозначительно улыбнулся, – что твой сын похищен и убит Мирзой. А духи Мирзы говорят, что он жив, и его похитил другой человек! Кому же из них верить? Этой старой ведьме, которая отправила на тот свет ясновидца Исина, его жену, ясновидицу Зайдат, сделала изгоями ясновидца Мирзу и остальных членов их семьи? Кому верить: вашему кровному врагу или племяннику?!

Мать заколебалась.

– Родичи! – с жаром в голосе продолжал молодой охотник, – Мирза через меня передал, если он сегодня же не найдет ребенка и не вручит его скорбящей матери, пусть Азраиль забирает его жизнь! Но если мальчик жив, то пусть погибнет обманувшая вас ясновидица Пери! С этим условием Мирзы вы согласны, мои родичи? Если хотите, чтобы у вас на стойбище раз и навсегда прекратились внутриплеменные распри, восторжествовала правда, задумайтесь над моим предложением. Я прошу вас, будьте благоразумны, сделайте выбор между колдуньей Пери и ясновидцем Мирзой! Аксакалы, правду я говорю?

– Видим, что не лукавишь, – за всех ответил один из аксакалов.

– Пусть будет по-твоему! Веди нас к малышу! – хором заговорили члены стойбища.

– Тогда последуйте за мной!

И сейчас же почти все жители стойбища верхом, на арбах, запряженных лошадьми, двинулись за молодым охотником. Главная ясновидица, сгорбившись, охватив голову тощими руками, тряслась на арбе. Мысли ее путались, в сердце занозой поселился страх. Ее тревожили убежденные речи молодого охотника из соседнего племени, то, как на сходе он смело защищал ее врага! «А если проклятый мальчишка из враждебного рода перехитрил меня, мудрую Хозяйку стойбища?..»

Пока старая ведьма мучилась и путалась в своей головоломке, поисковая группа, следуемая за молодым охотником, добралась до условленного места. К соплеменникам из чащи леса вышел Мирза. Увидев его, все ахнули. Староста побледнел. Мирза со всеми поздоровался, подошел к тете, обнял ее, развернулся и уверенной походкой направился в сторону хижины.

Мирза приоткрыл дверь хижины и позвал мальчика. Из хижины никто не отозвался. Мирза еще раз по имени позвал мальчика. Опять молчание.

Мать мальчика не выдержала нервного напряжения и навзрыд заплакала. Она стала звать своего сына. Ее крики, молящие и жалобные, тяжело зависли на ветках могучих буков.

Мирза побледнел: «Неужели мальчика опять выкрали?!»

– Слышишь, отшельник? – торжествующе осмелела вдруг главная ясновидица. – Духи леса глухи к зову матери! Они смеются над твоими духами! Ты обманул несчастную мать, ты обречен, твои предки в своих подземных дворцах ждут не дождутся тебя!

Мирза, не обращая внимания на торжествующее поведение старухи, забежал в хижину. За дверьми хижины мгновения ожидания продолжились целую вечность. Приоткрылась дверь, в створках дверей хижины появился Мирза, а за ним мальчик. Мальчик неуверенно стал в приоткрытом проеме дверей. Он боялся отца, что он отшлепает. В толпе людей он глазами смущенно поискал маму. Там он нашел свою маму, отца, всех братьев, сестер…

– Мама! Мамочка! – побежал к плачущей от счастья матери.

– Сын мой! – запричитала страждущая мама, побежала навстречу сыну, обняла и крепко прижала его к груди.

Старуха Пери пошатнулась. Она поняла, ей пришел конец.

«Обманщица! – обернувшись к старухе, бросила ей в лицо счастливая мама. – Не ты ли говорила, что мой сын погиб! Не ты ли говорила, что его умертвил Мирза! Это ты, проклятая, выкрала моего сына, чтобы убить и обвинить в его смерти нашего племянника! Только он один, наш главный ясновидец, знал, насколько ты коварна, кровожадна! Ты подлая обманщица, интриганка! Пусть твоя сила покидает тебя. Уходи от нас! Ты нам больше не нужна! Думала, раз убийство главного ясновидца Исина, святой Зайдат тебе сошло с рук, так же легко справишься и с их сыном? Не выйдет! Убийца, убийца, убийца! Убирайся вон! Будь ты проклята!»

От старухи, как от прокаженной, испуганно отшатнулись ее помощницы, соплеменники, соплеменницы. Мужчины, посадив всех женщин и ребенка на арбы, тронулись в обратный путь, на стойбище. Старуха осталась у одинокой хижины – растерянная, дрожащая, униженная и всеми покинутая.

«Смотри на заброшенную охотничью хижину, старая ведьма, – пальцем указал Мирза. – Здесь будешь жить… Я не хочу лишить тебя жизни, хотя следовало сбросить с горы, с которой ты столкнула мою мать! Живи, ведьма, сколько сможешь. В хижине хватит еды до последних твоих дней. На стойбище, предупреждаю, не смей появляться!» Затем, обращаясь к соплеменникам, добавил: «Мои духи мне сказали, эта ведьма проклята духами Священного дуба. Если она оставит хижину и придет на стойбище – пропадет все наше племя!» Этим проклятием Мирза обрек старуху на вечные скитания. Теперь никто из жителей стойбища не придет ей на помощь, никто не станет перечить Старшине, у которого подлая старуха выкрала сына. Они не станут перечить главному ясновидцу, который нашел выкраденного мальчика и вернул его матери.

Мирза в тот же день привел брата и сестру на родное стойбище. Вернулся в обиталище главного ясновидца. Тот же день он все припасы, которые были в сакле главного ясновидца, раздал наиболее нуждающимся членам стойбища.

Удивлению людей не было предела, когда на следующий день утром Небесный камень вернулся на свое место, в дупло Священного дуба.

С этого дня соплеменники Мирзу причислили к лику святых, авторитет его в родном племени, как духовного лидера, удвоился. И с этих пор члены стойбища стали называть его Мирзой Калукским.

2001 г.

 

Дух Кара-Сырта

Мужеством, умом, смекалкой молодого ясновидца Мирзы Калукского восхищались все члены стойбища, особенно его брат, сестра. Младший брат Раджаб старался быть похожим на старшего брата. А сестра Сейранат являлась душой, хранительницей семейного очага. Вся семья была очень дружна, а братья в сестре души не чаяли. Сейранат выросла красивой, умной, чуткой, бережливой хозяйкой. Она была девушкой на выданье.

Ясновидец, прорицатель, военный стратег, ашуг, прекрасный оратор, ловкий и сильный охотник, превосходно сложенный атлет – Мирза не находил себе равных в силе и ловкости среди гуннов, калукцев, нитрикцев, этегов, хамандаров, кухуриков, чуркулов и других табасаранских племен. Во время набегов на прикаспийские враждебные племена он в бой всегда вступал первым. Непревзойденный сказитель старинных сказок, былин, он был и тончайшим ценителем музыки, знатоком народного фольклора, сочинял музыку, стихи. Он превосходно пел, виртуозно играл на всех национальных инструментах, вызывая зависть у сверстников, сладкую дрожь в девичьих сердцах.

Мирза был отменным путешественником, охотником, пешком, на коне верхом пересек вдоль и поперек весь Табасаран, соседние районы, прикаспийскую степь. Любил бродить по холмам, речным долинам, путешествовать в лесную глухомань, наслаждаться прелестями живой природы. Он был искусным кузнецом-оружейником, художником, каменотесом, занимался архитектурой, строил дома, мосты, дороги. Влюбленный в свое искусство, Мирза считался лучшим художником резьбы по дереву и камню. В этом искусстве равных ему не было мастеров среди всех племен, живущих в этом округе.

После ссоры со Старшиной, унижений и оскорблений, которые он перенес от него и главной ясновидицы, Мирза замкнулся, ушел в себя. Все, кто его знал, были поражены изменениями, которые произошли в нем. Он избегал людей, везде искал уединение. В сердце Мирзы затаились обида на племя, охотников, которые струсили перед главной ясновидицей, не защитили его печаль, которые подтачивали его, разрывали на части. Ему надо было побыть одному, разобраться в себе, успокоиться, прийти в себя, развеять сердечную боль, тоску, главное, избавиться от чувства неотомщенной обиды. И однажды на рассвете Мирза пришел к окончательному решению: он отправится на путешествие в прикаспийские степи. Может, у берегов Седого Каспия он найдет успокоение, душевное равновесие. Он оседлал коня, перекинул через луку седла полные хурджины съедобных припасов на неделю, взял чунгур, оружие, попрощался с братом и сестрой и пустился в дальний путь.

К тому времени, когда солнце поднялось высоко и стало припекать, Мирза находился далеко от родного стойбища. Он скакал по узкому ущелью Майданы Ругужа, где два рукава реки Караг-чай и Кайтаг-чай сливаются в одну полноводную реку Рубас. Здесь, над стремниной реки, певуче гулял ветер, в его порывах слышались призывные завывания, дремучие заклинания его предков. На девственных берегах реки красовались буки, грабы вперемешку с орешником, кизилом, боярышником, липой, ясенем, а в долине реки густо росли шишки, облепиха, барбарис. А за долиной реки открывался огромный зеленый мир, великолепный, неизведанный, приходящий к нему во снах. Мирза был поражен обилием красок, диких цветов, растительности в долине реки. Он любовался отражениями деревьев, кустарников в реке, бликами солнечного света, играющими на ее подводных камнях, восторгался распространяющимся в воздух душистым ароматом цветов и трав.

На левом берегу реки, в двух верстах от селения Хучни, на крутом клиновидном хребте горы Кара-сырт высились величественные строения древней крепости Семи братьев и одной сестры. Крепость являлась главным бастионом, опорным пунктом борьбы табасаран против войск Хромого Тимура, турецких мамлюков, янычаров, стервятникам Надыр-шаха. Ни скифы, ни сарматы, ни монголы и татары, ни турки, ни арабы, ни кизилбаши не смогли поработить, сломать дух защитников крепости. Иноземные войска с огнем и мечом, как на лакомый кусок пирога, шли на Табасаран, осаждали крепость, поливали его тучами стрел, свинцом и огнем, его защитники никому не покорялись. Одни иноземцы, потеряв терпение, сняв осаду, с огромными потерями уходили обратно ни с чем, другие с переломленным хребтом под крепостными стенами захлебывались в собственной крови.

На Табасаран войной пришел и самый кровавый из персидских шахов Надыр-шах. Крепость духа табасаран, непоколебимость их воли сильно разозлили Надыр-шаха. В порыве гнева он поклялся Табасаран поставить на колени, юношей и девушек взять в плен, угнать в Персию на рабство. Но, проявив огромное мужество, ценой множества жертв, защитники крепости остановили врага у стены Дагбары, растягивающейся от крепости Нарын-кала до Хучнинской крепости. Осада крепости шаху не дала никаких результатов. В крепость к врагу с каждым днем поступали все новые свежие силы, провиант, противник не чувствовал нехватки ни в военном снабжении, ни в обеспечении водой. После безуспешной затяжной осады крепости шах решил пойти на военную хитрость. Ему нужен был проводник, знающий все подземные ходы и выходы в крепость.

Если он защитников крепости не сумел подавить измором, теперь подавит голодом. И в табасаранские села отправил десятки свих переодетых лазутчиков с тайным поручением. Он приказал в поисках проводника, знающего секретные подземные ходы в крепость, не поскупиться золотом. Лазутчики шаха через лояльных им людей в Табасаране пустили слух: «Кто Надыр-шаху откроет секрет подземных ходов в крепость, того шах одарит целым чувалом золота». Среди табасаранских воинов, простых людей не нашелся предатель, который польстился на шахское золото.

Зато нашлась старая колдунья Пери, которая была зла на все свое племя, которая не отказалась бы от целого чувала золота. Она, как ясновидица, гадалка, часто посещала покои младшей сестры защитников крепости Рейханат. О красоте Рейханат, ее любви, преданности братьям в Табасаране, среди племен, живущих в прикаспийских степях, давно ходили легенды. Колдунья Пери, как наставляли ее лазутчики шаха, под разными предлогами зачастила в крепость. Она хитростью и коварством покорила сердце Рейханат, разными подарками, золотыми украшениями заворожила служанок, обслуживающий персонал крепости.

Колдунья один раз уличила момент и рассказала Рейханат о красоте и доблести старшего сына шаха Надыра-кули, о несметных богатствах шаха, благородстве, душевной красоте принца. Ей показалось, она заинтересовала Рейханат. С тех пор рассказы колдуньи о Надыр-кули стали частыми, увлекательными. Колдунья по секрету передала Рейханат, что принц еще в Персии был наслышан о красоте табасаранской пери, заточенной семью братьями в крепости, расположенной недалеко от селения Хучни, и думает взять ее в жены. Она нашептывала Рейханат, что сын Надыр-шаха в подзорную трубу не раз видел ее на крепостных стенах с кувшинами, привязанными к ее длинным косам, и набирающую воду из реки. С тех пор принц от любви к девушке потерял покой, всегда думает о ней, часто видит ее во сне. Он жаждет Рейханат, как молодое дерево, тянущееся к Солнцу. Надыр-шах хочет засватать табасаранскую принцессу за своего старшего сына, навеки породниться с ее племенем. Через свою любовь к Рейханат принц клянется навсегда предотвратить кровавые распри между персами с табасаранами.

Рейханат было приятно слышать рассказы старой колдуньи о любви персидского принца к табасаранской красавице. Первое время она рассказы колдуньи принимала в шутку. А со временем, когда она заговорила о вечной дружбе между персами и табасаранами, которую может принести эта любовь, она стала задумываться. Хитроумная старуха сумела убедить девушку, посеять в ее сердце семена надежды на мирный исход войны.

Последний раз колдунья ушла, предупредив девушку: «В ближайшее время жди добрых вестей от принца».

В тот день, когда Рейханат со служанками сидела в одном из бастионов крепостных стен, смотрела на вечерний закат, мечтая о персидском принце, к ней кошкой подобралась колдунья и нашептала на ухо:

«Завтра я в вечерних сумерках принца в сопровождении небольшой охраны приведу под этот бастион. Ты, моя красавица, жди одна в бастионе. А это тебе небольшой подарок от принца», – и она сунула ей в руки миниатюрный ларец с драгоценностями.

От слов колдуньи у Рейханат закружилась голова, она вся зардела, машинально принимая ларец из ее рук. Все для Рейханат было неожиданно: любовь персидского принца к ней, его неожиданное предложение, предстоящее свидание с ним, сватовство… Рейханат потеряла голову, покой. Пока она обдумывала свой ответ, старуха исчезла в подземных лабиринтах крепости.

«Что же делать: принять предложение принца, отказать, пойти на свидание с ним или нет? – девушка в душевных муках металась по своей комнате. – Если соглашусь, что скажут мои братья? Если откажу, что завтра будет с ними, моим племенем? А если я ошибаюсь? Если измена?! За предательство мои братья меня сбросят с крепостных стен в реку. Они никогда не отдадут замуж за персидского принца!»

К концу дня она так расстроилась, что не выдержали нервы, и заплакала. Тем временем она незаметно от служанок с дрожью в сердце стала поглядывать на солнце, когда же оно скроется за Малым Кавказским хребтом.

Наконец солнце скрылось за холмами. Колдунья в сумерках принца с охраной лесными тропами привела к намеченной цели. Рейханат в подзорную трубу издалека разглядывала принца в золотых доспехах, восседающего на белом коне. Он был очень сильным, красивым как ангел, и она зажглась к нему страстной любовью. Принц помахал ей рукой, она зардела и стыдливо отвернулась…

Рейханат после свидания с принцем потеряла покой, ждёт не дождётся колдунью. Когда колдунья переступила порог ее комнаты, она чуть ли не бросилась ей на шею. По словам колдуньи, шах завтра хочет заключить перемирие с ее братьями и засватать Рейханат за своего сына. Рейханат верила, влюбленный в нее принц отвратит от ее народа беду. Завтра, по словам старухи, к братьям Рейханат направляется делегация от персидского шаха в сопровождении его визиря. Но, чтобы защитники крепости делегацию шаха не приняли за врага и по ней напрасно не открыли огонь, Рейханат с колдуньей должны обезвредить братьев. Когда в крепости все легли спать, по наставлению принца, Рейханат с колдуньей в жерла пушек, дула ружей, ножны кинжал залили подсоленную воду.

На рассвете по сигналу колдуньи, поданному с крепостных стен, персы пошли в наступление на крепость. Когда защитники крепости, поднятые по тревоге, взялись за оружие, из ружей не могли стрелять, из пушек палить, заржавевшие кинжалы не вынимались из ножен. Шахские воины воспользовались переполохом в крепости и по тайному подземному входу ворвались в нее. Началась страшная сеча. Защитники крепости дрались как барсы. Но силы были неравные, за короткое время все защитники крепости были перебиты. А братья в последний момент, спасаясь от позора, сбросились со стен крепости в кипучие воды Рубас-чая. Когда Рейханат увидела, как коварный шах с колдуньей Пери жестоко обманули ее, она тоже вслед за братьями со стены крепости сбросилась в реку…

Каждый раз при встрече с этой величественной крепостью у Мирзы трепетно начиналось колотить сердце. Он суровел, перед его глазами проносились мужественные лики ее защитников, великих мастеров, построивших это величественное сооружение. Геройство, подвиги своего народа он воспевал в своих песнях. Он мечтал сочинить такую музыку и слова о защитниках крепости, которые до сих пор никому из мастеров музыки и слова не удавались, спеть такую песню, которую еще никто не спел.

Время словно сжалилось над крепостью: оно особо не коснулось ее стен и бастионов, которые стояли как верные часовые. Сквозь густой туман, стелющийся над Рубас-чаем, Мирза по узкой извилистой тропинке понукал коня к крепости. Отвесная скала, поросшая кустарником и кизилом, словно вырастала из серебристых вод Рубас-чая. Это грандиозное сооружение с крепостными стенами, бастионами, тянущимися в сторону крепости Нарын-кала, захватывало его дух, вселяло в него громадные силы.

Луна кровавым пламенем вылупилась на макушке горного хребта, поднялась, перекрашиваясь в розовый, золотистый цвета, и зависла над крепостью недремлющим часовым. От ее света все кругом засеребрилось, замерцало: узкая, зигзагообразная лента реки внизу, мгла, окутанная белым гребнистым туманом, стелющимся у подножия крепости, речная долина, глубокие ущелья, высокие пики скал. А продолговатая роща из дикого ореха и кизила на дальних подступах крепости, окутанная легким дымком тумана, казалась островом в молочном море. А сама крепость, облитая светом луны, возвышающаяся над прозрачными клубами тумана, казалась огромным воздушным замком, плывущим над могучими волнами моря.

Мирза переступил границы стен крепости. Вблизи крепость открывалась совершенно в другом ракурсе. Ее широкие стены, покрытые серо-зелеными лишайниками, местами почернели от дыхания времени; плющ заплел сеткой проемы амбразур, а в трещинах стен росли кустарники. В зной влажной свежестью веяло во внутренних покоях крепости.

Мирза высвободил коня от седла и хурджинов, пустил его пастись на лужайку вблизи крепости. Он расстелил бурку на гладком мощеном полу крепости и растянулся на ней. За стенами крепости было тихо и спокойно. Казалось, сама крепость была в легком оцепенении; она была во власти темной ночи, наслаждающейся на перине тумана, прикрытая сверху небосклоном с множеством звезд, разбросанных по его синему куполу, и луной, охраняющей их покой.

Мирза не успел прилечь на бурку, как сразу же его сморил глубокий сон. Едва забрезжил рассвет, Мирза был на ногах. Он кликнул коня, оседлал его, отправился в путь, навстречу заре и неизвестности…

* * *

Мирза в долине Рубас-чая долго петлял по звериным тропам. Когда вечерний сумрак окутал долину реки, он сбился с пути, понял, что забрался в самую глухомань леса с лианами, лозами дикого винограда, хмеля, где может затеряться. Уставший с дальней дороги, он решил остановиться на ночлег недалеко от реки, на небольшой лужайке. Коня привычными движениями рук расседлал, снял хурджины, пучком сухой травы досуха вычистил пот на его спине, выгулял, напоил у речки, стреножил и пустил пастись. Затем с овечьим бурдюком спустился к речке, набрал воды, разделся, искупался. После купания вся его дневная усталость как рукой снялась. На берегу реки набрал сухого хвороста, вернулся на поляну, разжег костер. Когда выгорела хворостина, образовались угли, на плоском камне испек форель, пойманную в реке рогатиной. С аппетитом поел, попил холодной родниковой воды, разлегся на бурке, но спать не стал. Его сердце болело, оно было в смятении, в нем пчелиным роем проносились воспоминания из детства, отрочества, из жизни последних дней. Перед глазами проносилось все, что было связано с ним в его нелегкой жизни: полуголодное детство, гибель отца, матери, борьба его племени за выживание, сцены охоты на дикого зверя, преследования его семьи главной ясновидицей Пери. Он долго лежал под деревом без сна. Воспоминания теснили грудь, горячили кровь. Ему одновременно было и грустно, и тревожно. Грустно потому, что его народ близорук, многое не понимает, не умеет отличить плевел от зерен. Староста с племенем, вместо того чтобы наказать убийцу ее матери, тогда со стойбища выгнали его. Его израненное сердце с тех пор никак не заживает. Он не может собраться с мыслями, за что не возьмется, все валится из рук, ему с тех пор нигде не сидится. Обиду, нанесенную ему, никому не может простить. Но со временем его одолела усталость – глаза сами собой стали закрываться. Зажав кинжал в одной руке, копье в другой – крепко заснул. Проснулся с зарей, умылся, перекусил на скорую руку тем, что с вечера осталось, сел на коня и отправился дальше. Он направлялся на Восток, туда, где вдалеке синели буйные воды седого Каспия.

Мирза по чужбине путешествовал вторые сутки, за это время ни с кем из людей не сталкивался, даже хищные звери куда-то затерялись. Время шло, а он, погоняемый думами, все рыскал по лесам и долам. Только на четвертый день пути растительность заметно поубавилась: в лесу стали показываться просветы, на пути все чаще попадались поляны с высокой травой, кустарники, деревьев становилось все реже и меньше. Неожиданно перед ним открылась бескрайняя степь, которая с одной стороны упиралась в длинные серые холмистые цепи, растянутые неровными рядами, а с другой – в безбрежные воды Каспийского моря.

Тяжелые тучи, оставляя за собой на земле громадные тени, поднимались ему навстречу из глубин Каспия и мягко проносились по степи. В степи ветер заметно прибавился. Тучи, гоняемые ветром, над холмами резко поднимались ввысь, превращаясь в грозовые облака. Они сверху вниз тяжело нависали над степью. Вдруг со стороны моря прогремел отдаленный гром; ветер, усиливаясь, в сторону холмов погнал вереницу туч. За считанные минуты полнеба затянуло свинцовыми тучами. Неожиданно потемнело. Издалека раздался еще один гром. Огромная черная туча, несясь по чешуеобразным волнам моря, остановилась на границе моря и степи. Она там грозно сошлась с другой тучей, громоздившейся над степью. Вспыхнула молния, раздался оглушительный гром. По степи промчался вихрь, пригибая полынь, метелки мелких верблюжьих кустарников к земле. Над морем раздались раскаты оглушительного грохота, сопровождаемые разрядами молний, зигзагами, мечущимися на гряду холмов…

Мирза отвел испуганного коня под огромное тутовое дерево, с корней до макушек густо обвитое лианами. Он привязал коня к сухой ветке, торчащей на стволе тутовника. Конь при каждом сотрясении неба уши испуганно прижимал к голове, вздрагивал, с ржанием становился на дыбы, пытаясь высвободиться от удил. Мирза обнял коня за шею, щекой прижался к его голове, обнял, погладил, успокоил, сам вышел в открытую степь.

Он увидел, как внезапно со стороны запада, где находится его стойбище и Урочище оборотня, образовались странные свечения и сполохи, похожие на разряды молний, но в сотни раз мощнее и ярче. «Это с одной стороны мне наши предки подают знаки, – решил Мирза, – а с другой стороны Урочище оборотня вступило в переговоры с небесами». В это время над головой Мирзы зигзагообразная молния прорезала тучу, громовые раскаты пронеслись над степью. С неба полилось: вся степь, море были охвачены сплошной стеной ливня, грома и молний. У Мирзы природная стихия всегда вызывала повышенный прилив душевной энергии и телесных сил. Она бурлила его кровь, мыслям давала порывы и высочайший полет. Мирза обнажил голову, подставляя ее под тугие струи дождя. Он испытывал безграничную радость от низвергающихся на его голову лавин небесных сил. Гроза внезапно стихла, как началась. Тучи, гонимые небесными вихрями, разрываемые ударами молний, стали рассеиваться; вдруг на небосклоне за кучевыми облаками показалось солнце; на стебельках, листьях трав засверкали мириады разноцветных бусинок.

После дождя Мирза продолжил свой путь, бодрый, обновленный, заряженный мощной энергией небес. К полудню он был далеко в степи. После дождя солнце жгло беспощадно, он в степи нашел одиноко растущую акацию. Остановил коня, уздечку накинул на луку седла и отпустил его. В тени акации, уютно расположившись, он быстро разжег костер из сучьев, которых сухими держал в хурджинах, испек подстреленного на границе леса и степи зайчонка, с аппетитом управился с ним. Поел, попил, под себя подстелил бурку, разлегся, устало прикрыл глаза.

Вдруг его чуткое ухо уловило чьи-то мягкие шаги, скользящие по влажной полыни. В дымке пара, поднимающегося от влажных стеблей степных трав, Мирза увидел красивую девушку, беззаботно направляющуюся в его сторону. Она с макушек высоких трав, горящих в ореоле многочисленных разноцветных красок, шлепками ладоней сбивала дождинки и радовалась своей затее.

В ореоле, образовавшейся над ней радуги, она смотрелась дочерью, воспроизведенной из семи разноцветных струй неба, капель дождя и лучей солнца. Она была так прекрасна, что он засомневался, не миражи ли пустыни заворожили его, только что сотканные в степи ливнем, громом и молниями.

Но это было не наваждение, а юная смуглая девушка во плоти, среднего роста, в одежде из тонкой шерстяной ткани небесного цвета, живая, рожденная от человеческой плоти, шла ему в руки. В нем сразу разыгрался азарт охотника. Мирза, по мере приближения девушки, втискивался в землю, чтобы она загодя не обнаружила его. Внешне она не была похожа на женщин его племени: у нее была небольшая красивой формы голова; темные длинные вьющиеся кудри, обрамляя смуглое лицо, волнистыми копнами свисали на спину, плечи. Большие живые карие глаза с длинными черными ресницами, небольшой прямой узкий, чуть вздернутый носик с тонко и искусно вырезанными трепетными ноздрями ошеломили молодого человека. Мирза был беспредельно впечатлен дикой красотой незнакомки.

Разглядывая девушку изумленными глазами, он никак не мог сообразить: «Что она здесь делает, откуда она взялась? Как она восхитительна. Вместе с тем насколько она не защищена!» С одной стороны ему никак не хотел нарушать покой этого неземного создания, с другой стороны ему не терпелось наброситься на нее, подмять, скрутить и набросить на седло своего коня. Младший брат с сестрой давно просили его жениться. Их смущало, что все ровесники старшего брата давно женаты, а некоторые обзавелись детьми, а их брат даже невесту не выбрал. Мирза решил: «Да, он вернется домой с этой очаровательной чужестранкой, и она станет его женой!» Он присел, готовясь к прыжку.

Когда девушка, не ведая подкравшейся опасности, прошлась совсем рядом, Мирза, недолго раздумывая, выскочил из своей засады и набросился на нее. Девушка инстинктивно увернулась от его цепких рук, зовя на помощь, рассекая грудью стену густой степной травы и выбивая с макушек трав мириады разноцветных капель дождя, ринулась прочь. Мирза несколькими прыжками пружинистых ног догнал ее, обхватил за талию, приподнял и набросил на плечи. Девушка визжала, кусалась, отбивалась, как могла, звала на помощь. Вдруг она каким-то образом сумела развернуться в его зажатых тисках, он не успел опомниться, как зубами впилась в запястье его руки. Мирза от нестерпимой боли на мгновение расслабил захват; незнакомка ужом выскользнула из его рук, вскочила, побежала в степь, но, подвернув ногу, упала в высокую траву. Она, чтобы не попасть в плен к чужестранцу, собрав все силы в единый кулак, вскочила, бросилась вперед, но, запутавшись в высокой траве, опять упала. Мирза бросился девушке на выручку, всем видом показывая, что он не враг, не насильник, всего лишь путешественник. Он против ее воли помог ей подняться на ноги. Незнакомка была бледна, глаза метали молнии; она отворачивалась от незнакомца, она его не понимала, она его боялась. Она визжала, кусалась, порываясь вырваться из его цепких рук. Она инстинктивно понимала, что в данном случае поступает опрометчиво. Надо тронуть его за сердце, разжалобить. Ее лицо приняло плачевный вид, карие бездонные глаза умоляюще уставились на железного великана, даже из глаза выцедила слезу. Беспомощно простирая руки в степь, она на непонятном языке нежным голосом умоляла, чтобы он ее отпустил. Голос девушки, чистый, певучий, страстный, поразил Мирзу. Мирза с нежностью вглядывался в ее тонкие черты лица, он с изумлением слушал ее мелодичные речи.

Его сердце заполнилось жалостью к незнакомке. Как же ему успокоить, утешить эту милую незнакомку? Словами, жестами рук стал объяснять, что он ей не причинит никакого вреда. Девушка вроде бы поняла его, немного успокоилась. Она все еще с мольбой глядела в темные глаза великана. В них не было никакой угрозы, тем более тени намека на то, что он может причинить ее здоровью вред. Мягкий взгляд глаз Мирзы, его ровный, располагающий голос, равномерные жесты рук говорили о том, что он к ней расположен ни сколько дружелюбно, сколько интригующе. Кротость великана обезоружила незнакомку, в ее глазах зажглись и погасли искорки робкой улыбки. Этим она и располагала незнакомца и вызывала в его сердце к себе жалость.

Вдруг незнакомка краем глаза заметила какое-то шевеление в степи. На ее выручку ей на встречу по степи неслась небольшая группа всадников. Она стала вырываться из рук великана, вглядываясь вдаль, стала что-то быстро и испуганно лепетать на своем языке. Незнакомка поняла: сейчас или никогда, нельзя упускать шанса на спасение. Она ему с мольбой заглянула в глаза. Ее глаза просили: «Отпусти меня, добрый незнакомец». Незнакомец ей в ответ улыбнулся. В ее сердце зажглась искра надежды, и она заметно ожила. Она жестами руки объясняла незнакомцу, пока не поздно, отпусти меня, сам тоже скорей унеси ноги. Мирза, хватаясь за оружие, стал неспешно считать всадников: их было шестеро. Все они были вооружены большими луками, стрелами и копьями.

Мирза размышлял, как в такой ситуации поступил бы более разумный человек: с миром отпустил бы прекрасную незнакомку, не вступая в бой с превосходящими силами противника, спас бы себя от неминуемой смерти, принял бы неравный бой или немедленно покинул степь вместе с прекрасной смуглянкой. Незнакомка тоже не дремала, она воспользовалась его минутным замешательством, вырвалась из его рук и устремилась навстречу ее освободителям. Мирза понял, медлить нельзя, погнался за смуглянкой, схватил, приподнял ее и набросил себе на плечо. Она стала кричать, звать на помощь, барабанить его по спине кулаками, плакать.

Мирза, не мешкая, дал деру в обратную сторону. Он несся, как вихрь, подстрекаемый криками преследователей. А преследователи гнались за ним на лошадях, они шли легко, спорно. А Мирза бежал к коню, пасущемуся в степи, и его движения сковывала драгоценная ноша. Между преследователями и преследуемыми резко сокращалось расстояние. Если конь не выручит Мирзу, преследователи скоро его настигнут. Он кликнул коня, и он в мгновение ока примчался ему на встречу. Он со своей драгоценной ношей вскочил на коня и вихрем унесся в сторону речки.

На первых порах Мирза с прекрасной незнакомкой от погони оторвались всего на полет стрелы. Конь набирал скорость, теперь он несся быстрее ветра. Преследователям их не догнать! До своего заветного места, в глубине леса, у речки, нужно было успеть засветло, пока ночь не вступила в свои права, пока луна-предательница не взошла за горизонтом. Если до восхода луны конь не унесет их в лоно леса, они в открытой степи у преследователей будут как на ладони. Тогда им наступит конец…

* * *

Последние лучи заходящего солнца преломляются сквозь оранжевые, багровые, сиреневые облака и падают на вереницу холмов за горизонтом. Лучи солнца отражаются и слабым янтарным блеском в степи, уходящей на ночной покой. Мирза обернулся: преследователи были далеко позади. Он направил коня на холм, оглянулся назад, ухмыльнулся, прижав свою драгоценную ношу к могучей груди, взмахнул плеткой, подрагивая плечами, умчался прочь. Конь мчался стрелой, оставляя за собой шлейф пыли и песка. Мирза еще раз обернулся назад: его преследователи находились на расстоянии не менее пяти тысяч шагов. Улыбка скользнула по губам. «Быстрее неси нас, конь мой родимый!» – воскликнул он. И, обращаясь к прекрасной незнакомке, воскликнул: «Мирза быстрее и ловчее, чем степные богатыри. А конь его – огонь!» Незнакомка по движению губ поняла значение его слов, обиженно отвернулась, возмущенная его преждевременной радостью. Она-то знала своих сородичей! Умрут, но своего не упустят. Ее тревожили и другие горькие мысли: с сегодняшнего дня до конца своих дней она может остаться невольницей этого странного, могучего незнакомца.

Мирза за время скачки со своей спутницей не обменялся ни единым словом. И ему, и ей не до этого было! Вечерело. На западе, там, где начиналась его родина, медленно и величаво гасли расходящиеся окрест лучи заходящего солнца. Темно-густым багрянцем полыхало зарево на веренице уплывающих в вечерний туман холмов. И при каждом взмахе мчащегося коня ослепительно ярко блистали золоченые ножны его меча, рукоятка в серебряной оправе и серебро сбруи коня.

Солнце собиралось прятаться за холм. Мирза вдруг заметил, как его спутница, молитвенно приклонила голову, протянув руки к небосклону, молитвенно стала произносить какие-то заклинания заходящему светилу. Его то, как она молится, как обращается к заходящему солнцу, очень удивило. Он поразился тому, как и чему она молится: «Смотрите, ее богом является заходящее светило! Как это прекрасно! Надо ей дать возможность, чтобы она спокойно помолилась». В его душе проснулось уважение к религии этой юной незнакомки. Он остановил коня, спрыгнул на землю, бережно, как драгоценную чашу, прекрасную незнакомку снял со спины коня; перед ней, на солончаке, постелил бурку. Прекрасная незнакомка учтиво поблагодарила могучего великана, поклонилась ему в пояс. А когда богатырь под руку подвел ее к бурке и предложил, чтобы она на ней помолилась, она, заглядывая ему в глаза, мило улыбнулась, жестом руки еще раз поблагодарила его за уважительное отношение к ее религии.

Прекрасная незнакомка в умилении обернулась лицом к заходящему светилу, простирая руки к нему, опустилась на колени, неторопливо и усердно стала молиться. После молитвы она словно ожила и, успокоенная, с буркой в руках сама подошла к своему незнакомцу. За холмом показалась луна. Мирза с благоговением заглянул ей в глаза, одними губами шепнул: «Пора!» Она ласточкой вскочила ему на руки, села на седло, свесив обе ноги в одну сторону, за ней сел Мирза. И они, подрагивая плечами, зарысили прочь.

Необычная езда юной спутницы удивила Мирзу. Как она может так скакать? У Мирзы в племени женщины сидят на лошадях, как мужчины, свесив ноги по ее обоим бокам. Скакали долго. За время скачки она увлеченно рассматривала его массивный лук, чунгур, перекинутый через седло на кожаной перевязи. В ее душе зарождалось чувство кроткой преданности, покорности, симпатии, даже теплоты к этому могучему исполину.

Луна поднималась все выше. По мере передвижения в степи стали появляться первые островки карликовых деревьев. Мирза обрадовался: это добрый знак. Скоро они окажутся в дубовом лесу, а там до реки рукой подать. Лунный свет серебрил листья деревьев, траву. Мирза от неудобств, какие он создал прекрасной незнакомке, всю дорогу себя карал. Он часто ее переспрашивал, удобно ли ей так сидеть в седле, не хочется ли ей сидеть по-другому, не мучает ли ее жажда? Она жестами рук, движением глаз показывала, что давно привыкла к таким походам верхом, что она не устала. Правда, призналась, что ее мучает жажда. И его мучила жажда. Ничего, скоро они доберутся до родника, речки. Они вволю напьются.

Вот и заветный Рубас-чай. Мирза с облегчением вздохнул: они спасены. Это была территория, контролируемая его народом. Значит, и угроза их жизни миновала – преследователи испугаются переступить границу территории, охраняемую гуннами, они не решатся сунуться в долину Рубас-чая. Кроме того, Мирза пытался запутывать следы своего коня. Он иногда делал такие петли, заезжал в такие дебри, откуда преследователи вряд ли выпутаются.

Беглецы остановились на поляне у реки, с одной стороны окруженной высокими барханами, с другой – могучими дубами. Мирза спрыгнул с коня, на поляне, под молодым дубом, расстелил бурку и нежно прошептал: «Прекрасная незнакомка, спрыгни мне на руки, будь моей гостьей!»

Она вскинула смущенный взгляд на великана, губы дернули в улыбке и с возгласом «ой» спрыгнула ему на подставленные руки.

Это хрупкое создание на мгновение затрепетало на его руках. Их взгляды одновременно встретились: напористый, жгучий у Мирзы, нежный, смущенный у прекрасной незнакомки.

«Меня зовут Мирза», – улыбнулся чужестранец.

«Я Зулейха», – чуть слышно прошептала прекрасная незнакомка.

«Зулейха, Зулейха, Зулейха!» – нежно три раза повторил Мирза.

Он подвел ее к бурке и усадил, приговаривая: «Отдохни, милая чужестранка! А я позабочусь об ужине. Здесь устроим свой ночлег, здесь совсем не опасно».

Зулейха покорно села на бурку.

Мирза из хурджин достал серебряный кувшин, такой же кубок. Кубок бросил на бурку перед смуглянкой, сам с кувшинов спустился к роднику, просачивающемуся из расщелин скалы в речку. Он холодной водой наполнил кувшин, чуточку отлил в кубок, напоил незнакомку, напился сам. Разжег огонь и на углях стал целиком поджаривать двух куропаток, которых успел подстрелить во время отступления в степи на одном из коротких привалов. Пока Мирза занимался приготовлением еды, девушка отошла к речке, умылась, почистилась, с замшевых сапог смыла пыль. К тому времени, когда прекрасная незнакомка вернулась на поляну, на бурке для вечерней трапезы все было разложено: лаваш, вкусно пахнущие куропатки, овечий сыр, даже дикий лук, который Мирза успел где-то собрать.

Прекрасная незнакомка, хотя было очень голодна, в присутствии Мирзы стеснялась приступить к еде. Мирза понял, что ей надо дать возможность поесть. Он жестами рук показал, чтобы она поела. А сам отвел коня по ту сторону реки, выгулял, сухой холстяной тряпкой обтер досуха, стреножил и пустил пастись. За ночь он восстановит утраченные в длительном походе силы, напьется воды.

Мирза через некоторое время, чистый, освежившийся, вернулся на поляну, к прекрасной незнакомке. Ему надо было поговорить с ней, снять преграду отчуждения. Он увидел, что ее там нет. Она находилась на берегу реки, пригоршнями черпала воду, плескала себе в лицо и весело хохотала. От увиденной милой картины у Мирзы кровь вспучилась в сердце, ему захотелось подойти, прижать ее к груди. Это была всего лишь его минутная слабость. Он, чтобы ее не вспугнуть, сел, за кустами прижался к земле и вовремя. Она почувствовала, что за ней следят, подозрительно обернулась через плечо. Мирза затаился за кустом. Она решила, что ей показалось. Она еще раз оглянулась вокруг, с себя быстро скинула верхнее платье, сняла обувь, в одном легком нижнем белье нырнула в тихую заводь реки. Теплая, чистая речная вода приятно прохлаждала ее изможденное тело. В речке она все забыла: про то, что ее выкрали, про слезы, сердечные тревоги, что ее с похитителем везде ищут грозные батыри ее племени, что на них здесь могут напасть неизвестные разбойники, его убить, а над ней надругаться.

А Мирза с открытым ртом застыл на месте: девушка как рыба ныряла в глубокую заводь реки, долго оставалась под водой, стремительно выныривала, весело плескалась на волнах реки. «Это очень хорошо, – подумал Мирза, – это говорит о том, что прекрасная незнакомка ко мне привязалась, освоилась на местности». Он тоже решил искупаться, ушел вниз по реке, снял с себя одежду и бросился в ее воды.

Прекрасная незнакомка, расчесалась, оделась, привела себя в порядок, вернулась на место их стоянки. Мирза долго не возвращался на поляну, смуглянка стала беспокойно оглядываться. Она стала тревожно прохаживаться вдоль реки. Когда за тутовником показался Мирза, она не удержалась и побежала ему на встречу. Но на полпути одумалась, смущенно остановилась, потупилась. За эти бесценные мгновения ее порыва Мирза не пожалел бы и жизни.

Она смущенно развернулась и пошла на место стоянки, он последовал за ней. Рядом с их стоянкой росли два абрикосовых дерева, они цвели, распространяя свой аромат далеко в степь. Мягкий матовый свет луны струился из небес на абрикосовые деревья, нежно сверкая на лепестках цветов, золотистой пыльце.

Прекрасная незнакомка заглянула ему в глаза и прошептала одними губами:

– Хочу пить. Напои меня холодной водой.

По движению губ незнакомки, по тому, как она произнесла слова, Мирза понял – ей хочется пить. Он с серебряным кувшином в руках не побежал, а полетел к роднику. Девушка не успела оглянуться, как Мирза с кувшином родниковой воды стоял перед ней. Она под струю ледяной воды лодочкой подставила руки, туда с журчанием заструилась вода. Прежде чем пригубить воду, она снизу вверх на исполина бросила смущенный взгляд, показывая ровный ряд белоснежных зубов. Она впервые ему нежно улыбнулась. Отпив пару глотков воды, она горсточками стала брызгать ее себе в лицо и звонко смеяться. Но вдруг ни с того лицо ее помрачнело, в уголках глаз появились слезы. Перед ее мысленным взором стал сельский родник, ее подружки-хохотушки, старший брат, с которым она в детстве часто играла у родника. Она движением руки отстранила горлышко кувшина от себя, сухо поблагодарила Мирзу и побежала к реке. У Мирзы сердце упало в пятки, он с болью в глазах сопровождал удаляющуюся от себя смуглянку.

Смуглянка со слезами на глазах долго прохаживалась вдоль реки, бросая прощальные взгляды в ту сторону, где, по ее разумению, осталась родная степь. «Бедная девчонка, – на нее жалостливо глядел Мирза, – наверное, плачет по родному дому, маме, подружкам, по своему сельскому роднику». Мирза сейчас отдал бы все на свете, чтобы вернуть к ней милые ей места, развеять ее тоску.

Мирза не знал, как успокоить прекрасную незнакомку, какие слова в таких ситуациях говорить. Он был растерян, молчалив, в то время как лукавые глаза прекрасной незнакомки пытливо следили за ним, горели озорными огоньками, а губы распахивались в плутовской улыбке. Мирза тоже следил за переменчивым настроением своей прекрасной смуглянки. «Что за создания эти девчонки? – Мирза не верил своим глазам, – смотри на нее, что она со мной делает: одновременно и плачет, и смеется!»

Она на Мирзу бросила шаловливый взгляд, когда он в ответ улыбнулся, показала ему язык. Затем она вдруг стала игривой, с ним затеяла игру «найди меня», разогналась и спряталась за кустами.

Мирзе ничего не осталось делать, как принять ее вызов. Он пуститься за прекрасной незнакомкой, начал искать ее. А она, плутовка, отбегает от одного куста к другому кусту, все хохочет, зовет его по имени и дурачится: «Эй, чужестранец, я не там, я за другим кустом, ищи меня». А сама за кустами от нетерпения вся прыскает, глазами лукаво играет, во весь рот хохочет, хитрой лисой притворяется. Он подкрадывается к кусту, где она затаилась, она из укрытия выскакивает куропаткой, убегает и прячется за следующим кустом и там давится от смеха. Он опять крадется за ней, притворяется, что ее никак не находит, делает круги вокруг того куста, где она притаилась, вдруг неожиданно высовывается, а там ее след простыл. Мирза вместе с прекрасной смуглянкой этой игре радовался как ребенок. Он весь вечер и следующий день готов был искать ее за всеми кустами на поляне, лишь бы ей с ним было хорошо.

Одно время Мирза решил разыграть эту шалунью. Взял да сам от нее спрятался. Когда Зулейха заметила, что Мирза перестал ее искать, и его нигде нет, она забеспокоилась.

«Куда же пропал мой пахлеван? Как бы он не столкнулся с нашими батырами! – забеспокоилась Зулейха. – Может, они его взяли в плен, связали и волокут на аркане? – ее голос заметно задрожал. – Пойду, посмотрю, – вдруг она себя поймала на мысли, – а с какой стати я должна за него беспокоиться? И с каких пор он стал моим пахлеваном?»

А Мирза, позабыв, что его ищут, за него переживают, спокойно сидел на огромной коряге у реки и глядел в ее быстрые воды. Зулейха выследила и решила разыграть его. Она степной рысью прокралась ему в тыл. Он ее не замечал, видимо, вспоминал родину, родных, близких, может, любимую… Она себе его непонятное поведение объясняла его тоской по родному стойбищу, по напевам горных ветров, по любимой девушке. «Тогда зачем ты выкрал меня?! – встрепенулось сердце Зулейхи, – я не хочу быть второй женой, тем более, ничьей служанкой! А может, ты абрек? Крадешь невест и перепродаешь в других краях?! Нет, Мирза на нечестивого торговца людьми не похож, – запротестовала прекрасная незнакомка, – он на самодовольного хана с множеством служанок тоже не похож. Тогда кто он?»

Она как можно ближе подползла к Мирзе. В чертах его лица, богатырской удали она читала широту его души, щедрость, отголоски его знаменитых предков, прошлое, настоящее, будущее его народа. Перед ее глазами стали бескрайние Каспийские степи, родное стойбище: вечерние костры на центральной площади, у входов и выходов стойбища, дружинники, жрецы; предрассветный призыв на молитву с минарета мечети, арабская мелодичная молитва, гипнотизирующая разум; мычанье азиатских буйволов в стаде коров; веселый звон, хохот, жужжание подружек на роднике. «О Боже, какую злую шутку этот чужестранец со мной сыграл?!» – простонала девушка.

Слезы ручейками потекли из глаз, они катились по щекам, с них к крыльям носа, оттуда к уголкам рта.

Мирза все это время со своей стороны краем глаза следил за прекрасной незнакомкой, слышал ее плачи, причитания. Он ей дал вволю наплакаться, когда успокоилась, подошел, обнял ее за плечи, привел и усадил на бурку. Надо было готовить еду, приготовиться к встрече ночи, неизвестному завтра. Но вместе этого Мирза, отгоняя от себя грустные мысли, на руки поднял чунгур, лежащий рядом с оружием. Он снял чехол, настроил, мягко прошелся по струнам. И по широкой долине, от дерева к дереву, от ущелья к ущелью полилась мягкая, мелодичная струнная музыка. Она, подхваченная ветром, поднимающимся от быстрины реки, то приглушалась, то, набирая высоту, девичьими слезами, страстными стонами летела на гребни утесов. Музыка на лепестках цветов дрожала росинками, на листьях деревьев замирала дыханием ночи; над крутыми утесами горной долины сверкала бусинками. Она под лунным светом на волнах реки звенела, дребезжала, плескалась хрустальными брызгами, колокольчиками падала на выступы камней, горела девичьими слезами, капающими на водную гладь.

Прекрасная незнакомка опять захныкала, она залилась горячими слезами, вдруг не удержалась и зарыдала в голос, упала на колени Мирзы, судорожно обняла их. «Слава Аллаху, – обрадовался Мирза, – лед тронулся». Он чунгур бережно отложил в сторону, приподнял Зулейху, нежно обнял ее за плечи, губами прикоснулся к пахнущим ковылем и полынью кудрям, вдохнул в себя их аромат – от блаженства закачался. «Аллах услышал мои молитвы, – вздохнул Мирза, – степная лань растаяла, она будет моей!»

«Я тебя никому не отдам!» – прижимая ее к груди, нежно прошептал он одними губами.

Прекрасная незнакомка от его сильных объятий, горячих и настырных поцелуев обмякла. Она, опутанная его чарами, шепотом горячих губ, натиском безграничной страсти, легла на бурку. Крепко обняла его за плечи, слабея, увлекла его вместе с собой. Когда его рука коснулась ее губ, ниже шеи, она страстно потянулась, вздрогнула от приятного ощущения; она учащенно задышала, трепыхающимися ноздрями быстро и страстно стала вдыхать и выдыхать аромат ночного воздуха. И под ликом луны, сеющим серебро на ее раскрытые плечи, льнущими к ее губам теплыми порывами ветра свершилось великое таинство, чудо любви…

* * *

Зулейха, прильнув к плечу Мирзы, сладко спала. Мирза не спал, он сторожил ее покой, прислушивался к тревожным голосам ночи. Временами на фоне горизонта вырисовывались неясные контуры диких животных, проступающих сквозь тьму. Тогда конь, щипавший неподалеку траву, тревожно поднимал голову, нервно вздрагивал и вглядывался в темноту. Зулейха во сне вдруг вздрогнула, вскрикнула, резко вскочила. Спросонья пугливо оглянулась, съежилась, не понимая, где она находится. Но когда рядом с собой на бурке увидела Мирзу, славного героя из ее девичьи снов, успокоилась, котенком прижалась к нему. Она улыбнулась, нежно поцеловала его в губы. Мирза сухими горячими губами нежно прикоснулся к ее губам, поцеловал кончик ее носа, мягко обнимая ее за плечи:

– Зулейха, милая, тебе не кажется, что мы не поужинали. Давай решим так: пока ты приходишь в себя, приводишь себя в порядок, я нам быстро приготовлю что-нибудь перекусить. С зарей предстоит долгая и тяжелая дорога, нам надо подкрепиться, накопить силы, – продолжая целовать любимую, он непринужденно встал и направился к затухающему костру.

Мирза палкой расковырял угли костра, сверху бросил несколько сухих сучьев и на коленях стал задувать на них. Костер задымился, воспламенился. Когда костер разгорелся, образовались новые угли, на них пожарил рыбу, которая попалась в поставленные еще со вчерашнего дня силки. Они, застенчиво улыбаясь друг другу, поужинали, у речки умылись, прополоснули зубы, держась под руки, вернулись в лагерь, легли на бурку. Он был измотан, а она чересчур взволнована, чтобы говорить после того, что так неожиданно между ними случилось… При бледном лунном свете его лицо показалось ей печальным, утомленным, но вместе с тем очень привлекательным. Хотя после стенаний чунгура, слияния их губ и тел барьер страха и непонимания между молодыми людьми был преодолен, но душевное волнение все еще не покидало сердце степной пери.

Мирза щекой прижался к груди Зулейхи и сразу уснул. Он дышал равномерно, свободно. Прекрасная незнакомка, прислонив голову к его груди, слушала биение его сердца. Ей было хорошо и легко, век бы лежать так в его объятиях! Она легла рядом со свои милым чужестранцем, нежно обняла его за широкие плечи, вдохнула запах его здорового тела и нежно улыбнулась. Через минуту-две она погрузилась в крепкий сон. Монотонное журчание Рубас-чая в ее снах ассоциировались щемящими душу стонами тоскующего сердца по родине, мягкими всплесками тихих, печально шуршащих пенистых волн Каспия о песчаный берег.

Луна клонилась к закату, когда Мирза проснулся. Первым делом нежно взглянул на Зулейху, удобно ли ей под буркой, не замерзла ли. Она мирно спала, прильнув к его плечу. Он встал, бросил взор в таинственную ночь, которая сблизила его с Зулейхой и породнила их. Ночь спала, только монотонное журчание речки нарушало его покой. Мирза решил, что преследователи потеряли их след и отстали. Побежал к речке, сбросил одеяние, сделал разминку, искупался, весело, энергично подошел к своей спящей красавице. Нужно было поторопиться. Он с сожалением мягко прикоснулся к ее узкой руке. Она улыбнулась, приоткрыла глаза. Быстро сообразила, где находится, встала, губами прижалась к щеке Мирзы, снизу лукаво заглядывая ему в глаза. Ему показалось, что она хотела ему что-то сказать, но засмущалась и передумала.

– Милый, я мигом, – отбежала в сторону, забежала за куст, побежала к речке, звонко смеясь, опустилась на корточки, горсточками стала набирать воду и плескать себе в лицо. Она называла Мирзу разными милыми именами, хохотала, просила его вместе с ней нырнуть в речку и превратиться в рыб. Мирза в ответ ей широко улыбался. Он прислушивался к шорохам наступающего дня, ноздрями смачно вдыхал воздух, терпеливо ждал. Она поняла, им пора пуститься в путь. Подошла к нему, любуясь тем, как он быстро и аккуратно готовит коня к походу, как умело в хурджины собирает вещи. Зулейха только подумала, что любимый готов в путь, он лихо подпрыгнул и вскочил в седло коня. Она тоже прыгнула ему на руки…

Прошло два дня. Мирза с Зулейхой спешно продвигался в сторону своего стойбища. На третий день, под вечер, они остановились на ночной привал. В этот день с утра у Зулейхи на сердце было тревожно. Ощущение погони за ними не покидало ее, поэтому она всю дорогу украдкой оглядывалась назад. У Мирзы тоже на сердце было неспокойно. К вечеру они подустали, и конь выбился из сил. На поляне, недалеко от водопада, решили устроить привал. Зулейха завалилась на бурку. Мирза набрал хвороста, у небольшой, вывороченной из земли коряги разжег костер, сели, долго и задумчиво глядел на огонь. Пламя, наполненное множеством красок, пугливо вздрагивало и с костра рвущимися языками устремлялось ввысь. И в этом пламени, в его цвете, в том, как оно горит, пугающе, с ревом, Мирза то ли уловил, то ли почувствовал скрытую угрозу, надвигающуюся на них. Оглянулся по сторонам, прислушался к ночной тишине. Вдруг невдалеке услышал еле слышный шорох живых существ, задевающих ветки деревьев в лесу. Он затаил дыхание, на месте замерла и Зулейха. Из глубины мрака до их ушей донесся приглушенный шепот леса и треск сломанного под подошвой ног сучка. Нет, они не ослышались, это между собой перешептывались не деревья, а люди, крадущиеся на их стоянку из темноты леса. Выходит, преследователи от них не отстали, а всю дорогу гнались за ними, не нападая, не высовываясь из засады. Мирза понял, они окружены со всех сторон. Нет сомнения, это люди из племени Зулейхи. Ей тревожные глаза подтверждали его догадки. Вскочил, схватился за ружье. Послышался шелест листвы, затем раздался короткий окрик на его родном наречии: «Ясновидец, встань и замри!»

«Кто это мог быть?» – Мирза стал хаотично думать. Он из ружья выцеливал то место, откуда донеслись четко выговоренные слова приказа. Одновременно шорохи стали доноситься с разных сторон, хотя в темноте они никого не могли видеть. Мирза понял, выстрелом из ружья не защитишь ни себя, ни любимую Зулейху. Он резко бросился к сабле, лежащей на краю бурки.

– Мирза, не суетись! Иначе тебе конец! Думал, что мы вас не догоним?! – захохотал тот же самый голос, но такой знакомый ему с детства…

Мирза обернулся: на него нагло смотрели глаза сына главной ясновидицы, Мердена, который был знахарем и колдуном на стойбище чужого племени в прикаспийских степях. Их временный лагерь был окружен вооруженными до зубов всадниками из окружения сына главной ясновидицы. Мирза быстро оценил силы противника, осознал, что сопротивление чревато последствиями, угрожающими жизни его Зулейхи. Малейшее необдуманное движение может спровоцировать врага на применение оружия. Мирза с сожалением взглянул на дрожащую от страха любимую. Она тоже поняла, сопротивляться нет смысла: жестом руки попрощалась с Мирзой и, полная уверенности того, что делает, направилась к группе вооруженных людей.

«Его не трогать, – жестами руки приказала Зулейха. – Меня выкрал не этот чужестранец, к нему пошла я своей волей. Я назначила ему вон там, – рукой указала в сторону востока, – свидание, он явился по моей настоятельно просьбе. Все, теперь всем по коням и марш в обратный путь! Что надо, я вам передала, а остальное доскажу отцу, – она, бледная, растерянная, вся дрожала. Мерден тоже замешкался. – Тебе, нукер, нужен отдельный приказ?! – стальным голосом прошипела Зулейха. – Я примкну к вам!» – она не сдерживала свои эмоции, в углах глаз заблестели бусинки.

Она интуитивно старалась уберечь милого чужестранца от неминуемой гибели, своими разговорами всю злость, все внимание воинов племени переводила на себя.

К ней подвели коня. Она легко, как пушинка, запрыгнула в седло, свесила ноги в одну сторону. Воины, предупрежденные прекрасной чужестранкой, действительно не тронули Мирзу, даже помогли собрать пожитки и затолкнуть их в хурджины. Мирза от неприятеля ожидал что угодно: удара кинжалом в бок, выстрела в спину, странно, вместо этого они его учтиво отпускают. Что это, он видит сон? Неужели Зулейха на нукеров отца имеет такое сильное влияние?

Сын колдуньи Пери дал условный сигнал, конь его захрапел, встал на дыбы, умчался прочь. Остальные всадники за ним исчезли в темноте леса. Мерден на скаку обернулся назад и кликнул Мирзе: «Мирза, на Дагестан под предводительством персидского шаха Надыра движется многочисленное войско. Скачи, о нависшей беде над Горным краем сообщи всем племенам Табасарана! Только это беда спасла тебя от моего меча. Если живы будем, встретимся на этом же поле после разгрома кизилбашей».

– Я найду тебя, моя прекрасная смуглянка!

Мирза вслед любимой пронзительно кричал, не слыша Мердена. Он никак не мог понять, что навсегда прощается с любимой, уходящей в ночь.

Неожиданно за высоким деревом показался, завис полный диск луны. Зулейха обернулась: ее огромные глаза искрились градинами слез…

«Я тебя всегда буду помнить, мой благородный рыцарь! Помни свою смуглянку Зулейху!» – и она стрелой понеслась в темноту.

«Зулейху! Зулейху! Зулейху!» – эхом отразились ее прощальные голоса по разломам окрестных скал.

Мирза из всех слов, выговоренных прекрасной незнакомкой, понял одно: он теряет Зулейху.

Зулейха ускакала, а ее прощальный зов долгим эхом звучал в ушах ошеломленного и вмиг осиротевшего Мирзы…

«Милая, нежная Зулейха! – его сердце сжалось так, что мир перед его глазами померк. – Зулейха, своим бесчестием ты спасла мою честь, своей головой, подставленной под меч, мою голову… Горько! Как горько мне!..»

2001 г.

 

Оборотни возвращаются

На поселение Никардар с западной окраины гор налетели воющие, крутящиеся воздушные вихри. Они со страшной силой пронеслись над священным дубом Урочища оборотня, ломая его ветки, с треском и грохотом разбрасывая их по всей поляне. После на Урочище оборотня обрушился ураган с градом, градины с куриное яйцо за считанные минуты побили, выкосили осиновую рощу, фруктовые деревья, злаковые культуры. Старожилы рассказывают, в этой аномальной зоне Урочища оборотня, где с древнейших времен живут древние гунны, за год такие ураганы заряжаются не один раз.

О поселении Никардар, находящемся недалеко от Урочища оборотня, об истории его становления, его падении среди гуннов ходят немало слухов. Одни говорят: населенный пункт Никардар разрушен до основания во время нашествия персидских войск под предводительством Надыр-шаха.

Другие говорят, злые силы: черные духи, колдуны, демоны подземелья, находящиеся на служении у Надыр-шаха, перед нашествием его войск на поселение накликали страшную беду. Над поселением Никардар перед восходом солнца с запада на большой высоте и скорости пронесся темный крутящийся вихрь. Он, похожий на огромную музыкальную трубу, казалось, всасывал в себя оставшиеся на небосклоне утренние звезды, облака; вдруг остановился, закрутился над поселением Никардар. Вихрь над поселением под огромной тяжестью, как перевернутая горловина вулкана, стал растягиваться и расширяться к низу. Он опускался все ниже и ниже, готовый, как гигантский пылесос, всасывать в себя все живое, даже сакли, строения. Он был похож на живое, мыслящее существо, способное выплеснуть из своей полости что-то огромное, мерзкое, страшное, несущее в себе смерть, страх… Но случилось невероятное.

Вдруг горловина вихря распахнулась, и оттуда на поселение полетели тысячи ядовитых змей. Они напали на жителей поселение и там за считанные минуты уничтожили почти все живое.

Третья категория людей рассказывает, что здесь, по соседству, в скалистой местности, в пещерах с террасами, со стороны захода солнца, жила семья волков-оборотней, которая весь округ держала в страхе: терроризировала людей, нападала на домашний скот. Они были так страшны, кровожадны, что их остерегались даже свирепые медведи. Их сторонились, от них уклонялись самые опытные охотники стойбища.

Волки-оборотни появлялись у стойбища к вечерним сумеркам. Они всех жителей стойбища, весь округ до рассвета держали в осадном положении. Если кто-то из жителей, потеряв бдительность, выходил из убежища, волки-оборотни под покровом ночи нападали на него, наносили страшные увечья, убивали; в коровниках, кошарах резали скот, наводили ужас и сумятицу среди северо-западных гуннов.

Говорят, эти волки-оборотни были так умны, осторожны, нюх у них был так сильно развит, что человека с оружием, собак чувствовали с нескольких верст. Таким образом волки-оборотни старались не показываться в местах обитания людей с оружием. А в случае опасности исчезали, растворялись в ночи. Они долгое время нагоняли ужас на население близлежащих стойбищ, их домашний скот. Звери в этих местах лютовали до тех пор, пока какая-то магическая сила, вызванная духами гуннов, не остановила их.

Так случилось, что перед нашествием персов на поселение Никардар волчья пара неожиданно исчезла с Урочища оборотня. Очевидцы свидетельствуют, что она обосновалась в камышах прикаспийских степей. Люди в предгорьях Урочища оборотня свободно задышали. С этими волками-оборотнями воины гуннов иной раз сталкивались во время набегов на прикаспийские степные народы, Опытные охотники, знающие нрав волков-оборотней, перепутать их с другими степными волками никак не могли. У них была своя особая примета – на боках красовались рыжие полоски, как у гиен. А потом среди людей пошла молва, что волков-оборотней гунны-охотники встречали и в горах Северного Кавказа, Кабарды, Чечни, даже на берегах Черного моря. Так случилось, что перед нашествием Ибрагим-хана на Дагестан одно из поколений волков-оборотней вернулось в родные места – в Урочище оборотня.

* * *

…В ту злополучную ночь недалеко от Урочища оборотня, в горах, неожиданно прокатился страшный звериный рев, затем к нему присоединился другой, более низкий, более пугающий. Охотники гунны съежились в своем укрытии, бросая отчаянные взгляды на оружие и горящий костер. В случае нападения оборотней на пещеру они из костра в них собирались швырять горящими головешками. По поверью, только огонь мог остановить натиск этих тварей. Когда раздался громогласный рев оборотня, вождь, вооруженный мечом и копьем, вскочил на ноги, в ответ яростно закричал, стараясь своим ревом напугать волка-оборотня. Его примеру последовали еще шестеро самых сильных охотников племени. Сейчас они выйдут из пещеры, выпустят из луков стрелы и вонзят их в тугие тела волков-оборотней; таким образом, они избавят людей от ночных кошмаров. Их копья и кинжалы остры, стрелы метки, руки сильны, а сердца полны отваги.

Но тут из темноты угла пещеры выдвинулась седая иссохшая старуха-знахарка, заклинательница и главная ясновидица Халимат из племени калукцев. Она была одной из сестер главной ясновидицы Пери. Она долго вслушивалась в вой волков, несущийся из ущелья, за пещерами, поняла в чем дело. Она глазами, горящими магическим блеском, оглядела соплеменников, бормоча заклинания, встала, вокруг костра по часовой стрелке, руками делая невероятные движения, сделала три круга. Остановилась, перед вождем стала подковой, к нему простерла худосочные чумазые руки и заговорила:

– Великий вождь! В эту ночь вам ни в коем случае нельзя покидать пещеру, ибо не звери с длинными и острыми клыками, а злой дух-кровопийца во мраке рыщет вокруг и ищет встречу с вами на расправу. Против него бессильны ваши ружья, стрелы, копья и кинжалы!

– Я вождь могучего племени! – ударил он кулаком себе в грудь. – С такими могучими, сильными воинами, – он рукой обвел стоящих кругом воинов, – я никого не боюсь! Мы разорвем этих зверей на части, а их прах развеем по всему Табасарану!

– Великий вождь, о твоем бесстрашии по белу свету ходит молва. Но на этот раз, вождь, прислушайся к совету старой ведуньи, – она рукавом прошлась по слюнявым губам, – ты со своими воинами бессилен перед непобедимой неразлучной парой волков-оборотней; твои руки встретят пустоту, а стрелы твоих воинов из луков полетят в неизвестность. Злой дух бестелесен, он одновременно может находиться где угодно, он настигнет вас из темноты, – продолжала ясновидица Халимат. – Вам до сих пор, вождь, не приходилось встречаться с подобными монстрами-убийцами, которые бестелесны, не ведают страха и поражения. На нас идут не простые лесные волки. Это Волки-оборотни из подземелья, перед которыми ты со всеми воинами ничтожны! Силой оружия, даже воины всего Табасарана, злого духа не остановить… Монстров надо обезопасить силой духа, мощью энергии небес! Моя мать, великая знахарка, была наслышана о зверствах этих волков-оборотней. Она учила меня, как бороться с ними, какими заговорами и заклинаниями усмирить их злой нрав. Пойми, вождь, не волки-оборотни рыщут по нашей земле, ища твою смерть и смерть твоих воинов, а злой дух из подземелья в обличии волков жаждет вашей крови! Да, вождь, верь знахарке, видевшей жизнь, – закрыв глаза, качаясь из стороны в сторону, казалось, она уснула. Вдруг она вздрогнула, ее зеленые глаза зажглись фонарями. – Слушай меня внимательно, вождь, – подползла к вождю, из рукава архалуга вынула что-то брякающее, протянула ему. – Завтра, когда солнце утонет в просторах гор, ты, вождь, разбросай эти белые, красные амулеты на тропах, ведущих в наше стойбище, по жилым пещерам, землянкам, на террасах. Они предохранят жилища от мести злого духа, оберегут людей от его колдовства.

Сказав это, ясновидица Халимат, подгребая под себя мерзлые ноги, уползла в глубину пещеры, к очагу, укуталась в овечий тулуп, тотчас задремала. Мертвую тишину пещеры нарушал только ее смачный храп и с треском горящие, лопающие в огне дрова.

Мужчины в шкурах, фыркая от нетерпения, нервно дергались, одни прохаживались по широким коридорам пещеры, другие восседали у костра и недовольно роптали: Ах, а мы не знали, что к нам вместо волков на расправу явились бестелесные оборотни, которых никакое оружие не берет! Выходит, с ними сражаться бесполезно! Тогда как избавим наше племя от этих монстров? Кому взбредет в голову сражаться с бестелесными оборотнями-кровопийцами? Да еще ночью! Вот если бы это были просто волки, рыси или медведи! Тогда бы мы им показали, на что способны воины гуннов!

Вождь и его воины до зари не смыкали глаз, охраняя лаз в пещеру.

На следующий день, к закату солнца, вождь, камешки, переданные главной ясновидицей, разбросал по строго указанным местам. После наступления вечерних потемок скалы, речная долина и лес содрогнулись от душераздирающего рева. Через определенное время к нему присоединился другой рев, в котором слышались ярость, боль, неотомщенная месть. Казалось, на той стороне пещеры неожиданно столкнулись два кровожадных зверя, они терзали друг друга в смертельной схватке. Наконец, рев затих. Тихо было и на второй, третий день… Обитатели стойбища с облегчением вздохнули…

С тех пор прошли десятилетия, злой дух оборотня не тревожит гуннов.

Люди, близкие к главной ясновидице, довольно говорят, что волки-оборотни ушли в подземные пещеры, что она их превратила в духов Урочища оборотня, духов Священного дуба.

А вождь с того дня главной ясновидице Халимат в знак особой благодарности с каждой охоты несет самые жирные и вкусные куски мяса – сердце, печень, ребра. И главная ясновидица с маленькой внучкой Набат обжаривает их на горячих углях в очаге сакли. Тетушка Халимат беззубыми челюстями долго обсасывает вкусную вырезку, тряся седой головой, а ее внучка, смачно отдуваясь, с упоением поедает обжигающие куски мяса…

* * *

Ранним утром на белой лошади чернокудрый, кареглазый джигит благородного происхождения из Дербента направлялся на одну из стойбищ Табасарана в Калукском магале. В степи он заблудился, с утра по ней сделал не один бессмысленный круг. Солнце поднималось выше и выше, степь плавилась в мареве, оно висело ослепительными прозрачными пластами. От зноя все живое попряталось в норах. В ушах звенел горячий ветер и поднимаемый им песок; по степи носились собравшиеся в сгустки перекати-поле, разные высохшие растения. Степи не было конца и края – ни деревьев, ни холмов, ни укрытия. Человек, не знающий суровых условий степи, ее нрав, ее загадочность, ее непредсказуемость, мог запросто заблудиться в ее просторах, получить солнечный удар, умереть от жажды.

Так, в бесполезных поисках наступила ночь. Джигит остановился посредине степи, не зная дороги, умирая от жажды. Такой тяжелой и бесконечной ночи он никогда не видел. Он до утра не смыкал глаза, думая о глотке воды, сторожа свою лошадь.

Он рано утром встал, ругая себя за неосмотрительность, оседлал коня, опять пустился в бесполезные поиски. Через час он обливался потом, страшно устал, он терял силы, умирал от жажды. Лошадь тоже мучила жажда, ее покидали силы. Всадник спешился, повел лошадь на поводе, она за ним еле передвигала ноги. Путник понял, если он сегодня не покинет степь, не найдет воды, они погибнут от жажды.

Вдруг он в отчаянии воскликнул:

– Люди, помогите! Я заблудился!

– Помогу, конечно, помогу! – за ближайшим холмом высунулся всадник. – Салам алейкум! Джигит, случаем, не ты звал на помощь?

– Я! – не верил своим глазам путник. – Ты что, посланник небес, мой спаситель? – Вторые сутки чахну в этом аду! Если бы не Вы…

– Меня зовут Халид. Ты кем приходишься? Куда путь держишь?

– А меня зовут Ахад. Я еду в горы, в верховья Табасарана, к моим родичам – калукцам. Там есть такое стойбище Ваник. Его старостой является брат моего покойного отца Махмуд-бек. Я живу в Дербенте. До сих пор никогда не бывал на родине отца. И эта степь тоже заартачилась – не хочет меня туда пропускать. Куда не подойду, у нее везде одно лицо!

Джигит о себе, по неопытности, случайному спутнику рассказал почти все.

– Сокол ты мой, степь надо ценить, степь надо любить. За нелюбовь к себе она путникам жестоко мстит. Полюби и пойми ее, в знак благодарности она тебя обязательно подведет к источнику воды, началу тропы. Говоришь, направляешься в Ваник? Замечательно, нам с тобой по пути. Я знаком с твоим дядей. Хлебосольный человек. О чем я говорил? А-аа, вспомнил. Я говорю, если полюбишь степь, она с тобой поделится всеми своими секретами. Ты, как я понял, отправился в неизвестность, не имея ориентиров, и за то, что не подготовился к походу, степь тебя наказала. А с твоим знанием географии родного края ты легко мог оказаться в Муганьской степи Азербайджана или у скифов и сарматов за Каспием. Следуй за мной, вдвоем будет веселей. Я тоже держу путь в магал калукцев, – чуть подумав, – через стойбище Ваник. Значит, говоришь, там находится твое родовое гнездо?

– Да, родовое гнездо, – путая мысли, тяжело вороча языком, подтвердил джигит; он еле держался на ногах.

– Джигит, что, тебе плохо? – только теперь до него дошли его слова, что у него со вчерашнего утра во рту не было капли воды, – я смотрю, ты еле плетешься, и конь вот-вот свалится с ног. Видишь одиноко стоящий дуб впереди? Там есть источник воды, там будет привал.

– Я слабею, я умираю от жажды, я есть хочу! – ослабевающим голосом выговорил джигит.

Халид подхватил его за плечи и повел в тень дуба. Халид с плеч скинул черкеску, постелил под деревом и на нее усадил своего нового знакомца.

– Потерпи, братишка. Там, рядом, в камышах, есть холодный родник, я мигом. Он с бурдюком побежал и мигом принес воды, напоил спутника, а оставшейся частью воды освежил ему лицо, грудь. Халид расседлал лошадь своего спутника, пучком травы со спины вытер пот, выходил, напоил, из хурджинов дал ей сена. Потом напоил и своего коня. Они поели, попили.

После холодной родниковой воды, горского лаваша с овечьим сыром, приятной беседе с гостеприимным спутником молодой организм быстро восстановился, Ахад пришел в хорошее расположение духа. Он рассказал своему спутнику, что в родное стойбище, к дяде, направляется после смерти отца с матерью. Возможно, он там останется жить навсегда.

Они запаслись водой, еще раз напоили лошадей, дали им немножко овса, сели на них верхом и отправились дальше.

Халид в пути увлеченно рассказывал Ахаду о его родном стойбище, жителях, их нравах, обычаях, обрядах, об охотниках, родственных им гуннах, с которыми калукцы эпизодически делают набеги на хутора северных народ за Каспием, на каджаров за Муганьскую степь. Особенно много он рассказывал о причудах ясновидицы Халимат: о том, что по ночам она превращается в сову и облетает весь округ, а к утру возвращается в саклю и опять становится человеком. Своими рассказами Халид так увлек Ахада, что он не заметил, как они добрались на стойбище Ваник. На развилке дороги они тепло попрощались. Халид дал слово, что скоро он навестит своего приятеля, и пустился дальше.

* * *

Надо же было так случиться, что Ахаду выпала редкая возможность во второй же день своего пребывания на стойбище предков познакомиться с ясновидицей Халимат.

На краю стойбища, по правую руку дома Махмуд-бека, на небольшом холме стоит добротная сакля. В этой сакле проживает мудрая ясновидица Халимат. С ее веранды хорошо просматривается вся окрестность поселения. И пребывание Ахада на стойбище для ясновидицы не стало новостью. Она с этой вышины раньше всех встречает восход солнца и позже всех его провожает на закат. С этой вышины хорошо видны сторона Тепла и сторона Холода, сторона Света и сторона Тьмы.

Как рассказывал Халид, главная ясновидица умеет разговаривать с небесами, она ведает обо всём, что происходит на земле, под землей, знает язык животных, птиц, растений. С ней живут внучки Марият и Набат. Марият родилась слабой, болезненной, и она из сакли почти никуда не выходит. Набат – девушка здоровая, живая, с ясным умом, сказочной красоты и тоже ведунья. Многие джигиты мечтают обручиться с Набат. Но мудрая ясновидица, мягко поясняя, что внучка для замужества еще физически не окрепла, всем вежливо отказывает. Говорят, что она ждет какого-то знака с небес. Тем, кто вздумает обидеть внучку, суровая ясновидица жестоко мстит. Она может заговорами небо спустить, землю подвесить, летом ручьи остановить, горы расплавить, покойников воскресить, звезды загасить, ад кромешный осветить! Глашатая стойбища, обидевшего свою внучку, она превратила в козла, злословившую беременную соседку обрекла на девятилетнюю задержку с родами…

Не прошло и нескольких дней, как Ахад убедился в правдивость рассказа Халида о ясновидице. Он своими глазами увидел, как соседка дяди по ночам отправляется по окрестным местам, превращаясь в сову. Халид рассказывал, что в ночной тьме она облетает границы всего округа. А без ее согласия из чужаков никто не может пересечь его границы. Она по просьбе охотников выслеживает дичь и загоняет в силки; следит за действиями соседних племен, жителями стойбища, держит в замке сплетниц, плетущих интриги вокруг Старосты, главной ясновидицы. Она зорко следит за малейшим изменением природных явлений, дыханием земли, движением природных стихий, рек, озер, Каспийского моря. Даже птица, нарушившая границы их владения, не остается без внимания ее всевидящего ока…

* * *

Эта история, которую хочу поведать, случилась давно. Тогда на свете еще не было ни Мирзы Калукского, ни Махмуд-бека, ни Халида, ни Ахада. Поздно ночью ясновидица Халимат проснулась с ужасом в глазах и дикими возгласами на устах. Она спросонья все еще что-то невнятно бормотала, вся была в поту, бредила и зябко дрожала. Ясновидица с трудом оделась, разбудила внучку Марият и отправила ее к вождю племени с просьбой, чтобы он немедля явился к ней в саклю.

Тогда вождем племени был отец Махмуд-бека. Он понял, случилось нечто невероятное – ясновидица его ночью по мелочам беспокоить не станет. Он прибежал впопыхах, без стука переступил порог гостиной комнаты ясновидицы с небольшим очагом. Ясновидица у хорошо натопленного очага, тяжело дыша, лежала на ворохе медвежьих шкур.

– Соседка, что с тобой случилось? Что за срочные дела у тебя ко мне появились в такое время?

Она была бледна и вся дрожала.

– Ох! – хватаясь за голову, простонала главная ясновидица Халимат прерывающимся от волнения голосом. – Нынче ночью у меня было видение. В разных концах Земли одновременно родились два младенца. Один родился в далекой Персии, дали ему имя Надыр. Другой мальчик родился в родственном нам племени гуннов, в семье главного ясновидца Исина. Необычного мальчика родила моя племянница Зайдат, и дали ему имя Мирза. Духи мне сообщают – над головой Надыра при его появлении на свет висел окровавленный полумесяц. Он станет крупным полководцем, шахом Персии. Он прольет море крови, огнем и мечом покорит полмира. Он придет и в наши края, сотрет с лица земли многие племена табасаранов, прикаспийских народов, ахты-паров, рутульцев, цахур, агулов, кара-кайтагцев, тавлинцев, лаков, аваров…

А Мирза вырастет могучим богатырем, станет непримиримым борцом за правое дело своего народа, певцом, виртуозным чунгуристом, кузнецом, искусным мастером резьбы по камню и дереву. Мирза возглавит освободительную борьбу табасаран с кизилбашами и ценой жизни тысячи горцев выгонит врага из Табасарана и Дагестана.

Сердце у Мирзы будет мужественным, добрым, отзывчивым, как у своего деда, отца, он будет великим творцом, известным мыслителем, хлебосольным тружеником.

Будущего кровопийца Надыра на свет произвели грязный пастух и колдунья-жена. Надыр станет шахом Персии, с огнем и мечом промчится по землям многих народов мира, выжигая их коленным железом, пугая, как злой дух, отнимая тысячи жизней, облагая их неимоверными поборами. Он много зла принесет народам Кавказа. Но и умрет позорной смертью, в дворцовом перевороте убитый своим племянником.

А имя вечно молодого Мирзы никогда не сотрется из сердец благодарных ему табасаранов. Он, как песня чунгура, пронесется по всему Дагестану, ни в одном месте прочно не осядет. Кем он только не станет: и кузнецом, и крестьянином, и поэтом, и ашугом, и великим воином. И будет он странствовать по Горному Краю, славя свой народ, его мужество, добро, красоту. Славная моя внучка Набат станет его спутницей, обретет славу бессмертия, как и он, на вечные времена…

Староста, вижу, как на южной стороне Каспийского моря персы против нас собирают огромные силы. Они под предводительством Надыр-шаха страшной лавиной идут на нас. Война с персами не за горами, она будет скоро. Я вижу, как под копытами коней кизилбашей стонут раздавленные наши воины, старики, женщины, дети – десятки и сотни тысяч жертв. Произойдет кровавая схватка: с одной стороны – шершни, с другой – трудолюбивые пчелы, а в небе полыхают молнии, целый смерч молний!.. Тела сраженных на поле брани, тысячи, десятки тысяч воинов с нашей и с другой стороны, клюют стервятники, их грызут и растаскивают грязные шакалы… Ой, горе нам, горе! – высказав свои пророчества, ясновидица закрыла глаза, легла на бок и уснула мертвецким сном…

* * *

Прошли годы. Многие жители поселения позабыли пророчества ясновидицы Халимат в отношении грядущей войны с персами. Но одно время подтвердились пророчество главной ясновидицы Халимат. На землю Табасарана со стороны Персии, как грозовые тучи, хлынули многоликие войска под предводительством Надыр-шаха. Земля покраснела от кровавого меча и ярости Надыр-шаха. Она задрожала под топотом копыт многотысячной конницы новоявленного персидского шаха. Его воины с огнем и мечом понеслись по горам и долам Горного края, на концах кривых сабель неся горе и смерть.

На вершинах Кавказских гор зажглись сигнальные огни, предупреждающие о нашествии кизилбашей на Дагестан. Задымились сотни и тысячи костров и в стане шаха. На веретенах, устроенных на кострах, кизилбаши живьем жарили сопротивленцев: воинов, женщин, стариков и детей. По дагестанской земле потекли реки крови его защитников. Кизилбаши для устрашения на ветвях огромных деревьев, вблизи населенных пунктов, водрузили виселицы, на них ежедневно вешали сотни воинов-сопротивленцов.

* * *

Мирза Калукский вырос, возмужал. Он стал великим воином, предводителем табасаранских воинских дружин. Однажды вечером Мирза Калукский с сотней всадников пробрался в стойбище Махмуд-бека. Туда по приглашению Старейшины калукцев прибыла и главная ясновидица Халимат. Мирза прибыл к Махмуд-беку посоветоваться, заодно поговорить с главной ясновидицей Халимат, как лучше всего в горах организовать сопротивление, как с наименьшими потерями со своей стороны наносить урон живой силе врага. Ясновидица сидела у очага и вязала шерстяные носки. Когда Мирза переступил порог сакли, она посмотрела поверх его головы и изрекла:

– Вижу огонь! Пробейте дыру! Душа просится наружу!

А ее племянница Набат при виде Мирзы Калукского зардела, как красный мак, из ее глаз ручьями потекли жемчужные слезы. Мирза был информирован, что Набат тоже – очень сильная прорицательница, что она сопровождает бабушку Халимат во всех ее поездках по стойбищам округа, родственных племен. Она у бабушки, помимо всего прочего, училась обращаться с разными травами, лечить больных, слышать то, что не слышат простые смертные, видеть то, что не в состоянии видеть обычные люди стойбища. Она бабушке также помогала по хозяйству.

Мирза ответил:

– Табасаран полыхает в огне, мое сердце обливается кровью, слыша стон соплеменников, видя захлебывающихся в собственной крови жителей родственных племен, угоняющих в рабство юношей и девушек. Я желаю очистить наши земли от захватчиков, сестер и матерей – от позора и горьких слез! Я спрашивал совета у Творца Неба и Земли, но Он мне ничего не ответил и ничем не помог. Ответь ты, ясновидица, что мне делать, как приостановить наступление дружин могучего шаха Персии Надыра? Как отвести от нашего народу угрозу?

– Творец не станет тебя слушать, сын мой, – ясновидица Халимат учтиво посмотрела ему в глаза. – Ты давно уже не ясновидец, не ведун. В тот момент, когда ты в руки взял меч, а потом резец и выточил на Небесном камне лик защитника охотников и зверей, ты перестал быть ясновидцем, а превратился в воина. С тех пор Небеса в тебя вдыхают дух воина, и ты с каждым днем перерождаешься, становишься вождем, великим защитником табасаран! Когда ты взял в руки меч возмездия, посвятил себя освобождению своего народа от иноземных захватчиков, всевышний лишил тебя небесного дара. Но он наделил тебя другими достоинствами, достоинствами великого воина-освободителя! Он вдохнул в тебя дух великого воина-освободителя. И долг твой – освободить свой народ из-под ига кизилбашей. Ты накликал на себя проклятия многих магических сил, превратив Небесный камень в защитников добытчиков мяса. С тех пор многие вещи стали происходить не по воле небес и небесных сил, а по воле земных сил.

Вспомни проклятия моей славной сестры, ясновидицы Пери, когда ты осквернил Небесный камень. Тогда она в гневе вызвала дух своего прапрадеда из подземного мира Немов – дух славного полководца Тамерлана – и заклинала наказать вас, всех гуннов! И Тамерлан весь свой гнев подземного духа направил на вас в лице кровавого Надыр-шаха. И он пришел покарать вас! Но я не ясновидица Пери, я другая, я наделена энергией Солнца, и я постараюсь остановить натиск подземного мира Немов, помочь тебе. Я не разрушительница, а созидательница надземного мира. Надземный мир Эмов – это мой и твой мир, мир моих детей, внуков. Перед твоим приходом я общалась с нашим Творцом. Он мне на ухо шепнул заветное слово, и ты должен выполнить все, что я тебе передам. Иначе будет большая беда. Я в тебя вдохну силу и дух непобедимого воина, и ты покараешь коварного врага. Из десятка тысяч табасаранских воинов великий Творец выбрал тебя, волей Небес он и свою шашку возмездия вложил в твои руки! И ты с помощью Творца завоюешь великую славу. Ты, Мирза Калукский, поступил разумно, когда решил обратиться ко мне. А я с мольбой обращусь к великим духам Небес, духам Стихий о спасении нашего народа. У этих стихий две природы – небесная и земная. Я волей Небес стану связующим звеном между Небом, Творцом и Землей.

– Великая ясновидица, мать наша, умоляю, помоги мне осуществить мой замысел – разгромить кизилбашей! – взмолился Мирза, – я заплачу тебе, чем угодно, даже своей жизнью, если понадобится…

– Помогу, – ответила ясновидица, – если только девушка, которая тебя любит, согласится взять тебя с собой на весенний шабаш!

Мирза вздрогнул. Его лицо посерело, глаза заморгали, заблестели. «Зулейха! – затрепетало сердце Мирзы. – Дочь бека степей Али, моя кареглазая чужестранка! Я не сумел вызволить тебя из плена Надыр-шаха! Не от того, что я позабыл тебя, выкинул из сердца! Нет, я ищу тебя везде! Твой след я потерял в тот день, когда колдун Мерден увел тебя на водопаде. Только не ведал, что тебя держат в плену у Надыр-шаха, не знал, что ты в его гареме проплакала все глаза! Чувствую, тебе там очень горько, что твоя жизнь превратилась в кромешный ад… И я плачу. Дай время, клянусь, я вызволю тебя из неволи тирана! Только после того, как по моей вине оказалась в том аду, вряд ли простишь меня и никогда не возьмешь меня на весенний шабаш!»

– Прекрасная смуглянка Зулейха опозорена персидским шахом, она растоптана подошвами гутул нашего врага, Мирза Калукский! На весенний шабаш нужна самая чистая, невинная девушка. А Зулейха находится в руках нашего проклятого врага, она лишена душевной чистоты, чистоты тела. У нее сломаны крылья, они не поднимут ее на гору причащения. Она лишена дара, у нее не хватит душевных сил, чтобы сотворить великое деяние восхождения в дом Творца. Ты не можешь пойти с ней на весенний шабаш. А тебе для такого великого таинства нужна чистая, быстрая, как ветер, яркая, как огонь, помощница…

– Такой девушкой являюсь я. Если, великий воин, ты возражаешь, я согласна возноситься с тобой в дом Творца, и я возьму тебя на весенний шабаш! – вдруг без смущения выпалила Набат.

Мирзу задела такая заносчивость, дерзновенность, бесцеремонность незнакомой девушки. Он в душе возмутился: «Где твоя скромность, где твой девичий стыд?!» Он чуть было грубо не оттолкнул от себя эту навязчивую девчонку. Вспомнив, зачем сюда явился, где находится и перед кем стоит, вдруг оттаял. Набат видела его душевные муки, и за грубое поведение она на него не обиделась. «Эта хрупкая девчонка согласна пожертвовать собой ради меня, ради нашей родины, а я вместе благодарности ее порицаю».

Он утвердительно кивнул головой.

«Ты согласен?» – сгладилось лицо ясновидицы Халимат.

– Да, я горжусь мужеством и чистотой помыслов вашей внучки! И я буду в вечном долгу перед вашей семьей!

Ясновидица на медленном огне в медной чаше приготовила резко пахнущую мутную жидкость, читая заклинания, дала из кубка им отпить по глотку. Этой жидкостью она натерла им виски, ноздри, ладони и запястья рук. Затем им с водой дала выпить по щепотке белого порошка, предложила, чтобы они отвлеклись от всех своих мыслей, находящихся в голове, сосредоточились друг на друге. Так, сказала она, их души быстрее сольются в один росток.

Мирза и Набат смотрели друг на друга и стали ощущать, что их сердца наполняются горящим пламенем, тела обретают легкость, их подхватывают силы неведомого им воздушного вихря. Вдруг они взялись за руки, обнялись, взлетели и понеслись в чудесный мир, мир Тьмы и Света, мир Тепла и Холода, мир духов, мир шабаша ветров. Мирза одной рукой держал Набат за талию, увлеченный порывом безумного полета.

А ясновидица, закрыв глаза, шептала: «Среди войны и огня, среди убийств и смертей ищи „Семерых“. В смерти, крови, в разрухе, в слезах найди „Семерых“. Уродливых, злых, Отечества бич, сожги „Семерых“. Жди, слушай, смотри, возлюби „Семерых“…»

Когда Мирза Калукский уходил от ясновидицы, он весь сиял, был полон сил и энергии. Перед его глазами стоял четкий план грандиозной освободительной борьбы табасаран против поработителей. Он имел ясное представление, какими силами будет биться с войсками Надыр-шаха, куда его заманить, где обескровить…

2001 г.

 

Тени великих вождей

Жрецы Надыр-шаха Священный дуб сделали местом приношения жертвы своим богам. Палачи кизилбашей одних непокорных воинов противника вешали на его ветвях, других месили под копытами коней, жгли рядом, на майдане, резали как барашек. Кизилбаши Священный дуб, Урочище оборотня – самые священные места не только для жителей поселения Никардар, но и окрестных аулов сделали местом казни их сыновей, мужей, детей. Табасараны перед их многократно превосходящими силами были бессильны. Специальным рескриптом военного совета Надыр-шаха было принято решение об использовании Священного дуба в качестве главной виселицы. А когда вся поляна вокруг Священного дуба была переполнена могилами сопротивленцев, казненных палачами кизилбашей, они казненных врагов стали хоронить прямо на площадке перед дубом. Казнили без разбора: воинов, знахарей, ведунов, аксакалов, мальчишек – всех, кто не покорялся властям Надыр-шаха.

Первые дни нашествия палачи кизилбашей на дубе пленников вешали и днем, и ночью. Потом стали вешать по ночам. Говорят, в иные дни в петлю отправляли сотни мучеников. В своей жестокости палачи кизилбашей дошли до такой степени, что для устрашения, подавления воли табасаран повешенных на ветвях дуба врагов, пригвожденных к его стволу, держали до тех пор, пока не умрут от жажды, пока не протухнут. Потом специальные похоронные отряды мертвецов вытаскивали из петель, на Священной поляне, недалеко от дуба-великана, куда верующие табасараны веками собирались на зиярат, закапывали как собак.

Очень скоро вся поляна Урочища оборотня превратилась в сплошное кладбище, там не осталось места, чтобы хоронить новых жертв персидских палачей. Кизилбаши своих жертв перестали хоронить у Священного дерева.

Палачи их там лишь казнили, а трупы на арбах вывозили за пределы Урочища оборотня – на западный склон, где с севера на юг тянулись невысокие гребнистые скалы с террасами и многочисленными пещерами. Похоронные отряды кизилбашей трупы врагов на длинных сыромятных кожаных ремнях спускали вниз, на террасы, и сбрасывали в многочисленные пещеры на съедание волкам.

Появилась и другая веская причина, чтобы кизилбаши своих врагов перестали хоронить в Урочище оборотня. С некоторых пор кизилбашей в Урочище оборотня стали преследовать непонятные им силы, духи в виде молний, небесного огня. Кроме того, на них из леса стали нападать и народные мстители, угрожая жизни их жрецов, палачей, командиров.

Когда кизилбаши в одну из ночей присыпали землёй труп казненной ими самой почитаемой женщины среди нитрикцев, калукцев, гуннов – ясновидицы Халимат, в Священное дерево, погребальную площадку с похоронной командой ударила молния, а спустя некоторое время вторая, третья. Сила ударов была такова, что небесный огонь за считанные минуты всех, стоявших рядом с похоронными отрядами, превратили в горящие головешки. Дотла сгорели многие шатры со спящими воинами, гужевой транспорт, боевые лошади, быки. А дуб-великан стоял как заговоренный. Молнии, ударяемые в него, с треском и шипением проносились сверху вниз, по ветвям, в корневую систему. Он стоял, могучий, коренастый, невредимый, только дрожь пробегала по его могучей кроне. Бывало, что дуб от ударов молний ежился, дрожал, стараясь отряхиваться от навязчивых небесных огненных змей.

Дуб крепко держался на кряжистых корнях. Они, как стальные прутья, сверкая и шипя желто-голубым пламенем, отводили в землю течения небесного огня. На глазах кизилбашей, изумленных чудесным превращением природных явлений у Священного дерева, вдруг огонь принял облик огромной седовласой женщины. Он перевоплотился в волчицу, оборотня. Лик огненной женщины, скачущей на огромном, как гора, рыжем коне, с распущенными до пят золотистыми волосами, появился и на небесах. Ее лицо пылало ярким пламенем, из ее горящих глаз, рта выскакивали зигзагообразные огненные змеи. Пламя на небосклоне принимало облик и рыжей волчицы с оскаленной клыкастой пастью, изрыгающей огненно-красные языки пламени, и облик только что похороненной персидскими палачами ясновидицы Халимат. Пламя превращалось и в черного всадника, похожего на Мирзу Калукского, поражающего кизилбашей огромным огненным мечом, врученным главной ясновидицей Халимат от имени бога.

Небесный огонь, поражающий кизилбашей, с некоторых пор стал зарождаться, набирать силу на Священной Горе Чурдфарин пирар, где в небольшом доме с плоской кровлей хранилась шашка бога. Поэтому шаман и совет старейшин кизилбашей вынесли решение: больше поляну перед Священным дубом убитыми врагами не отравлять, их тела здесь не закапывать, а после экзекуции немедля снимать с ветвей дуба-великана, забрасывать в скалистые пещеры под Урочищем оборотня.

Кизилбаши страшно были напуганы тем, что молнии, продолжающие обрушивать свою смертельную мощь из небес на поляну со Священным дубом, не вызывают грома. Поразительно, что за это время из небес не выпало ни капли дождя. С некоторых пор и небесный купол, откуда берется огонь, стал переливаться разными цветами. Небеса становились темными, небесными, оранжевыми, желтыми, зелеными, такого же цвета молнии они из своего чрева изрыгали на Урочище оборотня. Вдруг все краски небес и молний перемешивались, и вновь начиналась синхронная игра света, молний и огня. И ночной купол над всей долиной реки Рубас – от урочища Чурдафарин пирар до Урочища оборотня – переливается гаммой разных красок, чередующая удивительной магнетической музыкой небес, которая поражала, усыпляла кизилбашей. Жрецы кизилбашей определили, что некие неведомые силы, тайные знаки небес предупреждают их, если отсюда вовремя не убраться, наказание будет неотвратимым за свершенные ими страшные деяния.

Воины кизилбашей вдруг страшно запаниковали. Их Совет старейшин: шаманы, знахари, звездочеты – дрогнул, не зная, что им противопоставлять этой природной стихии, которая стала на сторону гуннов-защитников. На тайный Совет командование шаха пригласило к себе в юрту главного звездочета.

– Ты, звездочет, умеешь читать послания небес: заглядывать в прошлое, видеть настоящее, предсказывать будущее. Ты чувствуешь колебания времени, веяние ветров, заговаривать огонь, воду, одновременно видеть свет и тьму. Скажи, что значат эти знаки? Последнее время ни одна ночь не проходит, чтобы небеса нам не посылали знаки в виде разноцветных огней. Что это? Нам способствует успех или грозит горечь поражения?

– Небеса, изрыгающие огонь, и Священный дуб гуннов, принимающий их, предупреждают нас о грядущей беде. Духи говорят: берегитесь! Они говорят о силе и мудрости народа, на которого мы напали. Мы своего врага, его военную мощь не приняли всерьез. Небесные знаки говорят, что этот народ может заговорить небесный огонь и использовать его против нас. Они говорят, что наши военачальники уступают военным стратегам нашего врага, что они тупы, слишком много едят, что они разжирели, как медведи. Они говорят, что наши командиры все награбленные богатства прячут от шаха и от него тайно переправляют на родину. Они говорят, что наши военачальники мало думают о Солнцеподобном шахе Вселенной и его воинах.

Вы спрашиваете, что еще говорят наши духи? Наши духи еще говорят, что воины шаха тощи, как коровы ранней весной, поэтому в Табасаране они стали уступать воинам Мирзы Калукского, проигрывать сражение за сражением. Наши духи это давно заметили, стали злиться на наших воинов, а военных генералов лишать разума. Духи говорят, что это место неблагоприятно для расположения нашего военного лагеря. Его надо рассредоточить в другом месте, подальше от Священного дуба-великана, который защищает и оберегает табасаранских воинов.

Наши духи говорят, это Священное дерево является праотцом всех табасаран и всех деревьев в этом вилаяте. Это дуб поднимается к небесам из центра земли, и он является осью, стержнем, вокруг которого держится эта земля. Дуб объединяет стихии воздуха, огня и земли, его макушки крышей упираются в небесную твердь. Могучий дуб дарил и дарит племени гуннов воздух, их детям, всем другим живым тварям – плоды, налитые солнцем и влагой, которую оно берет из глубин земли. Священный дуб-великан притягивает к себе молнии, отравляющие нам жизнь, а всех табасаран заряжающие энергией. Дуб дает диким племенам свою жизненную силу, мощь небесного огня, стойкость земли. Священный дуб своей верхушкой упирается в облака, резвящиеся на его ветвях; они своей живительной влагой поят его крону, окружающий лес, землю; он является источником жизни и обновления племени гуннов. Гунны являются продолжением этого дерева, его большими и малыми детьми, живущими на земле. Оно охраняет и укрывает их в своем чреве. Оно в нужный момент по зову главного ясновидца или ясновидицы передает часть своих сил и энергии этому племени. У Священного дуба и его племени общая судьба, общие корни. Священный дуб, как только рождается новый гунн, усыновляет его, становится главным отцом-кормильцем, его защитой и опорой. С его помощью они лечат своих детей. К этому дереву они обращаются с просьбой о ниспослании здоровья, удачной охоты, богатого улова в реках и озерах, счастливой любви, благополучных родов у женщин и домашнего скота. Этот дуб принимает души умерших гуннов. Потому чужаку к нему даже приблизиться опасно, его визит может обернуться ему смертью. Гунны считают, что человек, поднявший руку на это дерево, сходит с ума, ломает себе руки, ноги, голову, умирает мучительной смертью. Гунны, слушая скрип Священного дерева, верят, что это плачут души людей, убитые, замученные воинами шаха. У гуннов веками воспитываются чувство набожного отношения к Священному дубу, ко всем его сыновьям и дочерям, к самой природе, ко всему тому, что, по их понятиям, превосходит их разум и физические возможности. И еще эти знаки, посылаемые с небес, говорят, что надо немедленно отрядить гончего к шаху Надыру с известием о создавшейся здесь непростой ситуации.

* * *

Совет старейшин, выслушав шамана, отрядил к Надыр-шаху посланника с депешой: «Не надобно, Свет очей наших, наш падишах, больше табасаранов вешать на дубе-великане, как велят некоторые недальновидные шаманы и генералы. По твоему высочайшему велению военный лагерь мы рассредоточили в Урочище оборотня. Но с некоторых пор со стороны Света, с высокой горы со „Священными пирами“ и домом, где хранится шашка бога, в наш лагерь по долине реки Рубас-чай небеса в виде молний стали посылать зловещие знаки. У нас появились и другие трудности. За стойбищем Никардар начинается дремучий лес, там прячется ведьма, поклоняющаяся дубу-великану и демонам, которые в темное время суток вместе с ней начинают пугать и сводить с ума наших воинов. Верные нам лазутчики среди табасаран говорят, что ведьма является хранительницей духов Священного дуба-великана. А дуб является праотцом племени гуннов. Эта ведьма темными ночами крадет и под прикрытием дуба-великана расчленяет и поедает внутренности наших воинов. Она перед глазами изумленных наших воинов устраивает хождения по кроне и кряжистым его ветвям. Под страхом смерти одна местная старуха раскрыла нам зловещую тайну: эта ведьма, хитрая, как лиса, коварная, как гиена – внучка казненной нами табасаранской шаманки Халимат. Старуха уверяет, что эта молодая ведьма объявила войну кизилбашам. Ведьма мстит нашим воинам за свою казненную бабушку. А Священный дуб в Урочище оборотня только отчасти дуб, а наяву он является домом, хранилищем душ умерших и убиенных нами гуннов.

Табасаранская ведьма находится под неусыпным оком небесных сил, духов гуннов. Она по ночам пожирают тела убиенных ею кизилбашей, а в светлое время суток охотится на живых кизилбашей… Она коварна, прекрасна, как ангел, бесстрашна, как рысь, охраняющая своих детенышей. Ее глаза в ночной тьме горят, как огни, пугая всех, а ангельский голос, как селена, завораживает и заманивает наших воинов в свои силки. По ночам она из нашего лагеря колдовством и хитростью выманивает воинов, в дупле дерева сожительствует с ними, потом, извиваясь, словно змея, по кроне дуба-великана поднимается на кряжистые ветви и изо рта изрыгает кровавую пену, вылаканную из чрева поверженного ею накануне очередного нашего воина.

Мы пытались ее изловить, но она по ветвям дуба поднимается выше и выше, и никакая стрела, пущенная из лука, никакая пуля её не берёт. Когда её начинают преследовать наши воины, она превращается в орлицу и взмывает в небеса или становится волчицей и прячется в пещерах подземелья. Уносясь ввысь или удаляясь, как серая тень, она зло кричит: „Кизилбаши – воры! Кизилбаши – трусы! Кизилбаши, убирайтесь вон!“ Мы устраивали засаду, разыскивали её в родной сакле. Только там всякий раз вместо неё находили рыжую волчицу, которая неожиданно нападала на наших воинов и убивала. Но однажды мы ведьму поймали, за золотистые волосы привязали к седлу коня, привезли под дуб-виселицу. Чтобы отправить её на костёр, у наших шаманов, палачей причин, прямых и косвенных улик было достаточно много. Но сжечь ее не могли. Ведьма, зная, понимая свою силу, слабость, беспомощность наших шаманов, палачей, на них плевалась сгустками черной крови, выпитой убиенных ею кизилбашей. Затем она неожиданно разбрасывалась неизвестно откуда раздобытым белым порошком, который налету взрывался, убивал, косил наших воинов, превращался в огонь, который гонялся за нашими палачами, опаливал их и наших пособников.

Она заклинаниями, чародейством вымаливала у Священного дуба помощь. Дуб на нас ниспослал ливень такой страшной силы, что костёр погас, а селевые потоки унесли палачей, много воинов, смыли наши шатры. Ее судили, пытали, прикладывая к ладоням рук и пяткам ног раскалённое острие кинжала. Пятки, ладони горели синим пламенем, а ей хоть бы что! Ведьма от нестерпимой боли, вместо того чтобы визжать, орать, заливалась жутким презрительным смехом, понося всех твоих воинов, восхваляя Священный дуб и всех мужественных гуннов Табасарана. Ведьма плевалась и кричала: „Кизилбаши трусы, безголовые чурбаны! Среди вас не найдется мужчина, способный сразиться с нашим пахлеваном Мирзой Калукским, способный одолеть меня, сжечь меня на костре“.

Наш шаман задумал повесить ведьму на дубе. Палачи испугались ее мести и отказались. За неповиновение на том суку, где должна была висеть эта ведьма, повесили палачей. Она глумливым смехом смеялась над беспомощностью нашего шамана, наших палачей. От её смеха небеса над верхушкой Священного дуба пошли в движение, переливаясь то белым, то красным, то светло-зелёным светом. От страха наши доблестные воины трусливо падали ниц. Наши шаманы наняли других палачей из стана врагов Табасарана. Лишь только вывели коня из-под ведьмы, сидящей с петлей на шее, как толстая, тугая как стальная жердь, ветка обломилась. Еще раз пытались повесить. Тщетно! Сук и веревки охватывали огнем, а огонь ее не трогал. Всё это время ведьма выкрикивала проклятия, поочередно проклинала потомство всех шаманов и военачальников кизилбашей. Она себе на помощь призывала Священный дуб, Священное урочище Курма-пирар и Священную шашку своего бога. Вдруг вершина Священной горы, где хранится шашка их бога, засияла ярким зеленым пламенем. Всё пространство между горой Чурдфарин пирар и Урочищем оборотня засияло красным и зелёным светом. Ведьма захохотала, заморгала колдовскими золотисто-зелеными глазами. Когда к ней потянулись десятки рук, чтобы поймать, ведьма превратилась в полыхающий огонь, потом в красное облако. Оно поднялось ввысь и унеслось, крича, что вернется и отомстит кизилбашам…

По информации наших лазутчиков, эта ведьма связана с предводителем всех Табасаран, так называемым Мирзой Калукским, и она ему всячески помогает. Мирза – их главный колдун, смутьян, ашуг, певец, великий воин. Он ловкий, мудрый, неуловимый военачальник. Этот смутьян имеет огромное влияние на местных гуннов, калукцев, нитрикцев и на всех других племен Табасарана. Он вокруг себя собрал много бесстрашных воинов, готовых на любые безрассудства. Они укрылись в лесах. И на быстрых конях, как вихри, несутся по своей дикой земле; нападают на наших воинов, обозы, нанося ощутимый урон живой силе и продовольственным запасам. Они против нас направили всех своих богов, ангелов и духов. Их духи под прикрытием ночи в нашем лагере устраивают сущий кошмар. Предводитель табасаран Мирза Калукский со своими абреками стал неуловим, он быстр, как ветер в горах. Как буря в степи, гунны появляются из ниоткуда и, разметав, раскромсав наших ошалевших от страха воинов, растворяются, словно утренний туман. Говорят, Мирзу Калукского с его дружиной на Ваших славных воинов ведет какой-то Небесный камень. Он может ползать по земле, катиться, даже летать, оставляя за собой снопы огня. Иногда, говорят, на выручку шаману Мирзе с какой-то Священной горы прилетает огненный меч, присланный им из небес их богом. С этим мечом этот варвар непобедим!

А ведьма, носящая имя Набат, является его глазами, ушами, духовным вдохновителем. Говорят, что эта ведьма засватана за Мирзу Калукского. А число воинов Мирзы Калукского с каждым днем в лесах умножается многократно, и они становятся все наглее и беспощаднее…

Наши шаманы беспомощны против колдовской силы, мощи, силы богов гуннов. Боясь за свою жизнь, наши воины, командиры, даже шаманы не выходят из шатров… Великий шах, мы в смятении. Отправляя вестового с письмом к тебе, ждем твоих дальнейших высочайших указаний».

Указание поступило немедленно: «Поселение Никардар у Урочища оборотня сжечь дотла! Лагерь спешно снять и рассредоточить недалеко от Дербента!»

Кизилбаши в тот же день выполнили строжайшее указание Великого шаха. Они дотла сожгли поселение Никардар, многих поселенцев вырезали, многих повесили на дубе… Дружины шаха под прикрытием ночи снялись с лагеря и, за собой не оставляя никаких следов, скрылись в неизвестном направлении.

2002 г.

 

Коренной зуб шаха

Персидский шах прилагал огромные усилия, чтобы в Дагестане закрепить свою власть. В шахский лагерь Иран хараб в спешном порядке свозились запасы провианта из Персии. Наместникам шаха в Персии было приказано собрать девять миллионов рублей, чтобы укомплектовать двадцатипятитысячный отборный корпус для карательных операций против горцев. Кроме этого, наместники на местах должны были еще дополнительно организовать сбор воинов для отправки в Дагестан. Командиры, воины шаха после бесславных поражений в горах сдались духом, потеряли уверенность в своей победе. Шах Надыр впервые за последние годы почувствовал, как под ним расшатывается его трон. Он решил поговорить с командирами дружин, привести военный аппарат в активное действие. Для этого в крепость Иран хараб спешно собрал всю верхушку своей военной и бюрократической знати.

– Я собрал вас, чтобы спросить, – Надыр-шах приступил к главному вопросу без всяких вступлений, – могут ли мои воины в руках все еще крепко держать копья, метко стрелять из лука, винтовки? Я говорю, нет, еще раз нет! Наши воины голодны, потому что вы трусы, вы живете грабежами, с целью добычи провизии перестали организовывать набеги на горские аулы. Наши воины больны, холодны, потому что не строите зимние квартиры, не добываете топлива, не обогреваете их в теплых помещениях. А голодный, больной воин бессилен, как грудной ребенок. Вы сутками не выходите из армянских духанов, подземных питьевых заведений Дербента. Вы там погрязли в разврате и пьянстве. Наши враги в лагерь Иран хараб под вашим носом тоннами поставляют дурманящее вино, обрекая вас в пьянство, притупляя ваши мозги, отнимая моральный дух моих воинов. А пьяный воин подобен слепому – ничего не видит, подобен глухому – ничего не слышит. Он подобен немому – ничего разумного делать не может. Пьяный воин – слабый воин. Он подобен безрукому воину – на удар горца не может отвечать ударом своего меча. В пьяном состоянии воин подобен безумцу – способен на самые сумасбродные деяния! А пьяный военачальник забывает, с какой целью он привел свои дружины в этот дикий край. Он сутками не может делать то, что в трезвом состоянии делает за один час. Неужели не понимаете, что армянские, турецкие, арабские купцы, подкупленные дагестанскими военачальниками, к нам в лагерь специально поставляют вино, чтобы деморализовать наших воинов! Командиры горцев трезвы, они ни капли вина в рот не берут. Поэтому они так смелы и дальше вас видят. Они видят, вино, поставляемое ими в наш лагерь, в каких ослов превращает воинов шаха. Чтобы вам открыть глаза, приведу еще примеры. У чабана, пристрастившегося к питию, волки крадут овец. Пьяный воин теряет коня, оружие, командир теряет войско. Командир, подавшийся пьянству, не может в кулаке держать воинов своей дружины. Вино дурманит, лишает разума всех одинаково – сердара, минбаши, дарга, мираба, кевху, нукера, назыра, сарбаза, худого и хорошего. Вино никогда никому не приносило ни пользы, ни доблести. Многие наши храбрые воины, отдавшиеся разгулу, в Табасаране, Кара-Кайтаге, Аваристане потеряли свои головы, лишились несметных богатств. Здесь, в этом лагере, если не образумитесь, потеряем не только своих воинов, но и свои головы! С сегодняшнего дня я каленым железом буду выжигать из армии тех, кто отдался пьянству, выдвигать на высокие чины тех командиров, кто трезв и сохраняет свой разум. А тех командиров, которые стали рабами вина, буду беспощадно вешать! Всем понятно?

Многие командиры еле улавливали то, что от них требует шах. От беспробудных времяпрепровождений за чаркой вина у них раскалывались головы. Они думали, как бы скорее покинуть навязчивого шаха и приложиться к вожделенному вину и где бы на ночь согреться…

Управлять деморализованной, голодной армией в крепости Иран хараб шаху становилось все сложнее. Он прилагал неимоверные усилия, чтобы поддержать свой трон, славу Грозы Вселенной. Но и после принятия им крутых мер, отправки нескольких командиров на эшафот дальнейшие его военные операции в Дагестане не перестали проходить под знаком поражений.

* * *

Наступили зимние морозы. В лагере Иран хараб каждый день обмороженные, истощенные голодом умирали десятки, сотни воинов шаха. Воины, находящиеся в осажденном врагами лагере, питались, чем попало: трупами лошадей, мулов, верблюдов. Они порой не гнушались крысами, полевыми мышами.

Нервы кизилбашей были на пределе. Они между собой по любому поводу устраивали драки, поножовщины; от голода, холода падали в обморок; часто умирали от пуль, стрел, пущенных в лагерь горцами из степи. В лагере полностью упала дисциплина, воины дезертировали целыми отрядами.

Испытанный шахом в Индии, Афганистане, Грузии, Азербайджане метод террора на дагестанской земле оказался пагубным для него самого. Пытаясь сломить дух сопротивления дагестанцев, шах лишь вызвал их ожесточение, звериную ярость. Тем не менее шах, испытывая огромный недостаток в продовольствии, возобновил военные действия против табасаран, ахтынцев и каракайтагцев.

На этот раз шах точно выбрал нужный момент. Чувствуя беспечность военных командиров, населения Дагестана после головокружительных побед, шах одновременно ударил по нескольким направлениям. Он разделил свое войско на четыре отряда и направил их Кара-Кайтаг, Табасаран, Теркеме, Даргинский округ. Горцы от неожиданного удара в спину были смяты и подавлены. Отряды шаха с южного похода вернулись в Дербентскую крепость и крепость Иран-хараб с множеством крупного и мелкого рогатого скота, провианта, пленных. Затем шах с кавалерией вихрем пронесся по Табасарану, Кюринскому округу, оттуда направился в Кубинский уезд.

Кизилбаши осмелели, не давали покоя жителям Табасарана, которые жили в долине Рубас-чая. Шах через своих лазутчиков табасаранскому Кадию, Майсуму, Махмуд-беку, Мирзе Калукскому, Амир-Хамзе, Хасан-беку, Мажваду отправлял деньги, ценные подарки с целью подкупа. Он от своих гонцов требовал, чтобы они не скупились на посулы, громкие обещания. Кизилбаши пытались склонять верхушку Табасарана в свою сторону. Верхушка Табасарана деньги, подарки шаха принимала, а гонцов или убивала или выгоняли обратно.

Верные заветам своих отцов, Кадий, Мирза Калукский, Махмуд-бек, Амир-Хамза, Хасан-бек, Мажвад отклоняли любые предложения шахских посланников, отказывались сворачивать свои стяги, подчиниться шаху. А шах становился все настойчивее и требовательнее. Со временем в речах гонцов стало меньше заманчивых предложений, но больше угроз. Наконец, неуступчивость табасаранских военачальников Надыр-шаха вывела из себя. В направлении лагеря Рустан-бека, расположенного в урочище Синик, из Муганской степи и Хорасана по местности Узун-дере двинулся двенадцатитысячный отряд авшоров. Отряд по степной местности Узун-дере направился в среднюю и верхнюю части Табасарана. За поселением Дарваг кизилбаши в нескольких местах взорвали заградительную стену Дагбары. Там войско шаха разделилось на два отряда. Первый отряд направился по маршруту Рубас-чай, Ерси, Хапиль, Татиль, Хучни, Хина, Ханаг, Урочище оборотня. Второй отряд из Дербента по руслу реки Чираг-чай направился в сторону Хива и Агула.

К табасаранскому Кадию пришел новый посланец Надыр-шаха и потребовал: «Табасараны должны признать над собой власть Надыр-шаха. Если воспротивятся и в этот раз, все, кто находятся под правлением Кадия, будут уничтожены, полонены. А их дети превращены в есиров и отправлены в Персию.»

Едва проводив посланцев шаха, Кадий верхнего Табасарана направил вестовых к Мирзе Калукскому, Махмуд-беку с поручением, чтобы они кизилбашей встретили в условленном месте. А своим наместникам на местах поручил, чтобы все население сел и аулов, расположенные по пути передвижения воинов Рустан-бека, были немедленно отправлены в глухие лесные массивы, горы…

* * *

Мирза Калукский со стороны урочища Цумаг с конными, пешими дружинами двигался на восток, в долину реки Рубас-чай. Дружины дотемна должны были добраться и лагерем стать по населенным пунктам Улуз, Пилиг, Курма, Чурдаф, Ругуж, Ханаг, Хурик, Хина, Хучни, Хустиль, Гурхун, Дюбек. Мирза Калукский полем для битвы с кизилбашами выбрал урочище Хина.

Хаким и Халид на своих добротных конях ездили по левую руки Мирзы Калукского, Махмуд-бек и Мажвад двигались по правую руку. На лесной тропе под копытами коней с хрустом ломались сухие сучья. Черные вороны, предчувствуя предстоящее пиршество, каркая, стремительно неслись над головами всадников, срываясь с вершин деревьев, присоединялись к огромной стае, сопровождали их повсюду. Они, временами теряя терпение, неожиданно безбоязненно камнями падали на головы воинов, неожиданно пикировали и на огромной скорости, пронзая воздух сильными крыльями, с карканьем взмывали ввысь.

В лесу остро пахло гниющими листьями, распространялся приятный запах разогретых солнцем диких яблок, груш, шиповника. Слева, справа узкой лесной дорожки, за стволами деревьев мелькали фигуры конных дружин; по всему пути передвижения их прикрывали арьергарды, состоящие из легкой кавалерии, стрелков и лучников.

Халида одолевали тяжелые думы: «Гунны, калукцы, нитрикцы, чуркулы, этеги, кухурики, хамандары вооружены, экипированы намного хуже, чем кизилбаши. Одни воины в руках держат только дубинки, вилы, другие косы, временно превращенные кузнецами в пики. Что же с нами будет?»

Он своими сомнениями решил поделиться с Мирзой Калукским:

– Мирза, ты, вправду, хочешь сражаться с дружинами Рустан-бека?

– Да, – взметнул на него недоверчивый взгляд, – тебя что-то угнетает?

– Кизилбаши три раза больше нас, они умелые и отважные воины. Каждый из них вырос на коне, меч в руке кизилбаша привычнее, чем посох в руке нашего пастуха.

– А мы что, Халид, идем сражаться с метлами в руках? Ты меня поражаешь! Случаем, не струсил перед сражением с кизилбашами? Слышишь, Мажвад, – со смехом обратился Мирза Калукский, – Халид, твой племянник, сомневается в доблести и отваге наших воинов.

Мажвад повернулся в седле, сбив шаг своего коня, изпод бровей бросил осудительно взгляд на Халида.

– Ни в доблести, ни в отваге наших воинов я не сомневаюсь, – Халид стал обиженно отмахиваться от дяди. – У нас не все воины имеют боевых коней, не все вооружены мечами, луками и стрелами, не говоря об огнестрельном оружии. Не хватает полевых пушек, мортир, очень мало огнестрельного оружия…

– Знаем, не слепые! Если наши воины хотят вернуться к своим женам и детям целыми, невредимыми, так пусть оружие раздобудут в бою! Халид, ты не сомневайся в нашей силе и доблести. Мы владеем таким грозным оружием, перед которым все кизилбаши обратятся в бегство. – Мирза Калукский лукаво улыбнулся, положил руку на могучее плечо Мажвада. – Выпустим вперед нашего богатыря Мажвада, как пушечную торпеду, кизилбаши глянут на него и от страха все попадают на землю.

По рядам воинов прошелся дружеский смех.

Мажвад страшно вылупил глаза, повернулся в сторону кизилбашей, погрозил кулаком величиной с детскую голову. С его пояса, украшенного червонным серебром, на бок коня свисал тяжелый меч в дорогих серебряных ножнах длиной полтора метра; за спиной, за правым плечом, торчал массивный лук, ударом дуги которого можно было переломить хребет врагу, за левым плечом висела протертая кожаная тавра с колчана стрел. Коня ему подседлывали всегда самого крупного и выносливого. Но и он под Мажвадом долго не выдерживал, поэтому он с собой под седлом вел еще двух свежих коней, которых тоже приходилось часто менять.

– Если б можно было так легко напугать кизилбашей… – горько усмехнулся Халид.

Его конь прошагал рядом с дикой сливой, колючая ветка больно прошлась по щеке.

– Если кизилбаши так сильны, то почему они десятилетиями не могут нас покорить? – погасив смех, прищурил глаза Мирза Калукский. – И если еще раз дело дойдет до драки, то мы им еще раз покажем им увесистость своего кулака, остроту мечей, меткость своих лучников! Да, головы наших воинов не прикрывают железные шлемы, их сердца не защищены крепкими кольчугами. Но у многих есть луки и стрелы, наконец, ружья. Наши пушкари, стрелки свинцом и огнем выкосят кизилбашей. А кто сравнится с гуннами и калукцами в умении стрелять из огнестрельного оружия, лука? С детства мы на бегу научены бить косулю в глаз, сразить волка и медведя наповал.

– Это мне понятно…

– Но тебе не понятно самое главное, друг мой. Степные люди глохнут в наших горах, слепнут в наших лесах. Деревья и скалы, реки и долины станут для врага непреодолимыми преградами, а нам – надежными защитниками и непреступными крепостями.

* * *

Мирза Калукский с Махмуд-беком решили расположиться лагерем в селах на холмах, расположенных по берегам реки. Урочище Хина с их высоты смотрелось как на ладони. В лагере всадники расседлывали коней, пешие подтягивались под деревьями, за скалами искали тень, садились, ложились на мягкую траву, кто находил подстилку из соломы. Многие располагались в саклях, в сеновалах гостеприимных сельчан, дворах, сараях…

К Мажваду подошел Халид, шепотом спросил:

– Кизилбаши близко?

– Близко, Халид. Скажи честно, тебе страшно?

– Нет, совсем нет, дядя! Только немножко беспокоюсь за свою сотню. Ведь там немало необстрелянных юнцов.

– Ничего, за эти дни подучим. Ты, главное, сам не подай духом. Твои бойцы на тебя смотрят, во всем тебе подражают. Сердце человека – чуткий организм, оно все видит, чувствует, от него ничего не скроешь.

Мажвад видел, как его племянник волнуется, как крепится. Неопределенность и нетерпеливость схлестываются в его сердце, перед дядей ему хочется показать себя видавшим виды воином. Тем не менее Мажвад знал, что племянник крепкий орешек, он справится с нервами, перед лицом врага он забудет про себя…

Махмуд-бек с Мирзой Калукским созвали совет Старейшин. На совет Старейшин вынесли один вопрос: где и как расположить свои дружины перед сражением. Вопрос обсуждали долго и горячо. После продолжительного обсуждения решили пушкарей во главе с Хасан-беком поставить в узком проходе долины Рубас-чая, недалеко от урочища Хина. Стрелков и лучников под началом Халида и Хакима решили сосредоточить в узком проходе над водопадом, несколько корпусов кавалерии держать в засаде, остальных направить навстречу кизилбашам, чтобы выманить их на основные силы.

– Махмуд-бек, до сражения разве не хочешь поговорить с Рустан-беком? – спросил Мирза Калукский. – Лучше с врагом охрипнуть в спорах, но разойтись с миром, чем захлебнуться в крови.

– Рустан-бек взбешен после своего поражения в урочище Синик – он не услышит голоса разума. Он на мирные переговоры не пойдет.

– Махмуд-бек, а ты попробуй! Любой камень можно расшибить, любого человека можно убедить.

Мирза Калукский и сам не верил этому вероломному Рустан-беку. Тем не менее с одобрения Махмуд-бека он с Мажвадом в сопровождении нескольких джигитов направились на переговоры. Дозоры кизилбашей, при виде переговорщиков с белыми флагами, подняли тревогу. Рустан-бек выстроил своих воинов на правом взгорье Рубас-чая, покрытом редколесьем. Он туда направил свою подзорную трубу. Вся местность, словно муравьями, была усыпана кизилбашами, там негде даже пальцем проткнуть. Вдалеке, на пологом холме, красовались палатки ставки Рустан-бека, перед ними на длинных шестах высились стяги кизилбашей.

Мирза и Мажвад остановились недалеко от лагеря. Прикрывая глаза ладонью от солнца, Мажвад всматривался в неподвижные ряды кизилбашей. И, понимая, как они их встретят, слегка волновался. Они коней шагом направили из леса в стан врага. Вороной конь Мирзы Калукского бил копытами о землю, он нервно храпел. Мирза расслабил поводья, и конь рванул вперед, за ним двинулся и Мажвада. Ряды кизилбашей шевельнулись, раздвинулись. Вперед вышел Рустан-бек с талмачом:

– Вы привели своих воинов, чтобы они стали под знамена Грозы Вселенной? Вы поступили мудро. А где вы их расположили, где сам Махмуд-бек?

– Нет, Рустан-бек, – Мирза Калукский выпрямился в седле, оперся правой рукой о переднюю луку. – Вы же знаете, наши земли простираются от Каспия до Джуфдага, от Кайтага до Самура. Они и обширны, и богаты. Если мы отдадим вам воинов, кто станет защищать наши земли, наши аулы, наших жен и детей?

– Для чего же тогда ты явился к нам, а что, Махмуд-бек струсил?! – Рустан-бек, багровея, подался вперед. – Или вы не поняли слов посланников Надыр-шаха?

– Мы все хорошо поняли, Рустан-бек, – видя, что тот начинает злиться, спокойно ответил Мирза Калукский. – И потому мы стоим со своими воинами недалеко от вас. Мы желаем мира, но если вы не пойдете на мирные переговоры, тогда мы вам дадим сокрушительный бой.

– Ха-ха-ха! Эти лесные люди захотели мира! – издевательски рассмеялся Рустан-бек. – Но прежде мы своими острыми мечами вам обреем бороды!

– Если хочешь проверить крепость рук Махмуд-бека, остроту его меча, могу тебе организовать такую встречу с ним! Но прежде мы с Махмуд-беком хотим вас по-дружески, – усмехнулся, – предупредить: уходите с наших земель! Мы вас побили в урочище Синик, а в урочище Хина тем более побьем!

Рустан-бек улыбнулся:

– Вы живете в лесу и не ведаете, что происходит в остальном цивилизованном мире. Против шахского оружия в мире не выстояли ни одно племя, ни один народ! Или вы объединитесь с нами и пойдете против русского царя, или вас поголовно уничтожим, а ваших жен и детей в колодках отправим в Персию и продадим на невольничьих рынках Востока.

– Рустан-бек, мы с вами находимся на военных переговорах, а не на невольничьем рынке! Прошу Вас, – улыбнулся одними усами, – поведем себя, как цивилизованные люди. Исстари известно: самые меткие стрелки это лесные стрелки, самые виртуозные музыканты это музыканты, выросшие в лесах и горах. На этой грешной земле все мы перед Аллахом равны и все смертны. Чему быть, того не миновать. Не было случая в жизни людей, что человек, рожденный лежать в колыбели, избежал участи лежать в могиле. А Вы к военным действиям даже не приступили, но ведете речи, неподобающие военачальнику вашего ранга, и заранее празднуете победу. На Востоке уполномоченных представителей на мирные переговоры так не встречают!

– Имейте терпение, мы примем и угостим вас, как подобает… – в его глазах вспыхнула и погасла мстительная улыбка.

Мирза понял, переговоры тщетны, они им ничего не дадут… Они с Мажвадом стоят на грани жизни и смерти. Следует немедленно покидать стан врага. Но напоследок сгоряча добавил:

– У Вас с шахом слишком большой аппетит и высокое мнение о себе. Остерегайтесь! Мы дагестанцы, а не какие-то «хиляки с восточных степей», которых вы покоряли сходу. У вас здесь детские игры не пройдут, могучий батыр Рустан-бек!.. – Мирзы Калукский Мажваду подал условный сигнал, тот понял – надо дать деру… Пока Рустан-бек своим нукерам давал несколько коротких указаний, Мирза выхватил меч, крикнул Мажваду:

– Бежим!

Кизилбаши замешкались. Этого замешательства было достаточно, чтобы делегация во главе с Мирзой Калукским оторвалась от погони. Они помчали в сторону леса. Над их головами со свистом летали стрелы. Мажвад оглянулся. За ними гнались тысячи кизилбашей, на ходу натягивая луки, осыпая их тучей стрел. По вражеской дружине из леса загрохотали пушки. Дружина Махмуд-бека понеслась навстречу врагу. За спинами Мирзы и Мажвада завязалось кровавая сеча.

* * *

В разгаре боя, как было решено на военном Совете, дружины табасаран неожиданно дрогнули, стали отступать. Кизилбаши, теряющие уверенность в победе, даже с закрадывающимся страхом в сердца, вдруг на глазах горцев стали преобразовываться. Они опрометчиво попёрли вперед.

Воины Махмуд-бека, отбиваясь, дружно отступали к узкому ущелью в лес, увлекая за собой кизилбашей, туда, где, как было условлено, врага поджидали лучники, стрелки и пушкари. Под превосходящими силами врага горцы плавно отступали в ущелье, за которым им была заготовлена ловушка. Проскочив узкий проход долины реки, передовые силы табасаран соскальзывали со скакунов, выманивая преследователей в глубину леса. Они карабкались на крутые склоны, откуда кизилбашей осыпали стрелами и палили из ружей их лучники и стрелки.

Мирза Калукский в горловине узкого ущелья восхищенно встречал и провожал каждого воина. Наконец за горловиной ущельем скрылся последний табасаранский воин.

Вдруг в горловину ущелья с победным криком «ура» хлынули кизилбаши. Завязалась страшная сеча, которая с переменным успехом продолжалась сутки. Второй день к обеденной молитве дружины Рустан-бека, побитые, изрядно поредевшие, спешно отступила на свои исходные позиции…

2002 г.

 

Небесный камень в «Дюрке»

Табасаранские и персидские войска лагерями расположились на холмах по ту и другую стороны Рубас-чая. Первоначально они изучали потенциальные возможности противника, временами вели разведывательные бои, ввязываясь в небольшие, искрометные стычки. Из прикаспийских степей к кизилбашам почти каждый день поступали свежие силы и провиант. Видно было, Рустан-бек к этому сражению с табасаранами готовится основательно. Махмуд-бек с Мирзой Калукским ждали обещанной помощи из Кара-Кайтага, Лакии, Рутула, Агула. Ахты. Помощь должна была прийти со стороны Каркулдага. Прошли все обещанные сроки, но помощь не приходила. Табасаранские военачальники занервничали: у них против такой громады кизилбашей было очень мало сил, при первой же стычке враг их наголову разобьет. А рядовые воины жаждали драки, их тяготило ежедневное несение караульной службы, военные учения, муштра, однообразная жизнь в полевых условиях.

По природе своей Мирза Калукский был непоседа, он был очень активным, деятельным человеком, тяжело переносил однообразную жизнь, лишенную действий. Недавно на охоте он с Халидом за священными пещерами «Дюрк» столкнулись с небольшим стадом косуль, по их следам шел и огромный медведь. Они уговорили Махмуд-бека, чтобы он отпустил их на охоту. Тогда охота оказалась очень удачной, отстреляли пещерного медведя, пять косуль. Они в отряде организовали обильное угощение из печеного мяса на углях и вкуснейшего бульона. Сегодня тоже Мирза Калукский с Халидом долго уговаривали Махмуд-бека, чтобы он разрешил им отправляться на охоту. Наконец, суровый военачальник поддался на уговоры друзей.

Охотники, как условились, лошадей оставили пастись на левом берегу Рубас-чая. А сами по узким лесистым ущельям, звериным тропам стали пробираться к горным вершинам, где за ними, в дюбекской долине, простираются прекрасные охотничьи угодья. Чем выше они поднимались на крутой хребет, тем реже становился лес, скуднее растительность. На горном хребте всюду высились огромные обломки скал, белые осколки гигантских фигур животных, громоздившиеся там и сям. Скалы, вздымаясь ввысь, нависали над могучими буковыми, ореховыми деревьями, терялись в густых шапках облаков. Охотники с хребта по узким зигзагообразным тропам направились в огромную бугристую долину, за которой виднелась часть поселения Хустиль и гора Даркдаг, где скрывается вереница пещер системы Дюрк.

Мирза с Халидом всю дорогу держали ушки на макушке понимая, что они в любую минуту могли наткнуться на дозоры врага. Они между собой общались знаками, без шума продвигались по россыпям белых острых камней, утыканным по всему урочищу Даркдаг. В глубинах ущелья Даркдага был слышан многоголосый шум Дюбек-чая. Охотники обошли поселения Хустиль, Гурхун, держа путь на вереницу священных пещер Дюрк. Пещеры были расположены вблизи селения Хустиль. Вход в пещеру преднамеренно был запрятан в скальных расщелинах горы Даркдаг, примерно в ста двадцати шагах по вертикали, над руслом левого истока Дюбек-чай. Сама галерея пещер была расположена на северо-восточном отроге хребта Карасырт.

Мирза с Халидом дошли к пещерам священного Дюрка, соблюдая все меры военной конспирации. Они сделали привал недалеко от входа в первый ярус пещер, оглянулись, нет ли за ними хвоста, только потом, помолившись, ступили в узкую щель, ведущую в систему пещер Дюрк. Вдруг Мирза остолбенел, его лоб покрылся испариной: в первом ярусе, на середине пещеры, лежал Небесный камень с Урочища оборотня.

– Небесный камень! Как ты здесь оказался?! Ты что, крылатый?! – не верил он своим глазам.

Ему показалось, что камень при встрече с ним облегченно вздохнул, даже улыбнулся своим широченным ртом.

Мирза осмотрительно огляделся, нет ли в пещере случайно забредших прихожан, не дай бог, лазутчиков кизилбашей. Он заглянул во все щели, углы, убедился, что в ней, кроме них, никого нет. Халиду подал сигнал, тот последовал за ним. Мирза снял обувь, по узкой каменной лестнице спустился в первый ярус пещеры.

Пещера была так высока, огромна, что они восхищенно ахнули. Здесь, в тылу врага, в пещерах, состоящих из семи ярусов, которые углубляются в скальную породу, можно спрятать тысячи пеших воинов. С первой до седьмой пещеры проложены каменные лестницы. А из седьмой пещеры в сторону Нарын-кала, природного моста Мучри протянуты многокилометровые лабиринты, потайные ходы – Представляешь, Халид, – вдруг зажглись глаза Мирзы Калукского, – какой сюрприз преподнесем Надыр-шаху, если здесь заблаговременно спрячем своих воинов? Наши дружины в самый неожиданный момент вырастают из-под земли, в тылу врага, на глазах изумленных кизилбашей, внезапно их атакуют?! Представляешь, какой переполох будет в стане Надыр-шаха?! А, Халид?

Глаза Мирзы сузились, в узких блестящих щелочках заиграли огни. В голове Мирзы созревал дерзкий план.

– Мирза, мы здесь оказались неслучайно! Божий перст направил нас сюда! – радовался Халид. – И не без помощи твоих предков-ясновидцев и Небесного камня!

– Согласен, – одними губами прошептал Мирза. – Это священный Небесный камень позвал нас сюда. И про капкан для Надыр-шаха с заглушкой тоже придумал и подсказал мне Небесный камень.

– Что, Мирза, он живой? Он думает, радуется, переживает, как человек? – удивился Халид.

– А что, ты в этом сомневаешься?

– Теперь, когда все увидел своими глазами, нет, не сомневаюсь. На вид он весит несколько тонн. Не могли же люди в пещеру, ради забавы, на руках занести многотонный Небесный камень! Тем более как они его протащили через узкий проем входа, куда лезет только один человек. К этой тайне тоже приложена божья персть.

– Правильно мыслишь, Халид. Раз мы оказались в священной пещере, куда забрался и Небесный камень, нам надо воспользоваться его помощью.

Мирза шагнул на ворс мягкого ковра, а таких ковров, расстеленных по всему полу, были очень много, с дрожащим сердцем подошел к Небесному камню, опустился перед ним на колени, рядом стал и Халид. Они прочли молитву. Мирза обнял Небесный камень, прижался щекой к его горячей поверхности и попросил помощи:

– Помоги нам наказать наших врагов, Небесный камень! Иначе они уничтожат все население Табасарана! Умоляю тебя!

«Иди к своим воинам, Мирза, – вдруг не услышал, а почувствовал он голос Небесного камня. – Я помогу вам разгромить врага, такова божья воля. Со мной, когда наступит момент истины, в бой вступит и божий меч, покоящийся в домике Чурдфарин пирар.»

Мирза вздрогнул, оглянулся, не стоит ли кто за его спиной. Рядом, кроме Халида, никого не было. Он сердцем почуял, откуда исходит внутренний голос. Он подал знак Халиду, и они, низко кланяясь Небесному камню, отползли назад.

Но, прежде чем покинуть священную пещеру, они решили осмотреть все семь залов. Величина, гробовая тишина огромных залов впечатлила великих табасаранских воинов. Эти многоярусные карстовые пещеры располагались друг под другом почти вертикально. Из одного зала, чисто убранного, застеленного коврами, сумахами, по узким каменным лестницам ступали в другой. Из каждого зала, в северо-восточном, южном направлениях, тянулись узкие ходы. Ходы представляли собой объемистые щели высотой три метра, шириной до двух метров.

В седьмом ярусе пещеры, Мирза назвал его святилищем, они почувствовали какую-ту неведомую силу, исходящую из него. Из этой пещеры в глубину, во все стороны горы, были проложены лабиринты. В небольшом углублении, на огромном круглом плоском камне, освещаемом семью светильниками, хранились книги с каменными страницами. Там, у дальней стены святилища, сотни таких же книг были уложены в ровные стопки. Создавалось такое впечатление, будто перед их приходом некто углубленно изучал одну из священных книг и, когда они переступили порог пещеры, благоразумно покинул святилище. Мирза Калукский промолвил: «Бисмиллях», – и с трепетом в сердце на руки поднял одну из священных книг. На каменных страницах книги аккуратно была вырезана красивая вязь. Она не походила на арабскую вязь, тем более на албанский алфавит.

В это время из темной глубины пещеры на шаркающихся ногах появился белобородый глубокий старец, в колпаке, черкеске с галунами небесного цвета.

– А, Мирза, – заговорил он мягким бархатным голосом, – это ты? Я ждал тебя. Ты давно не переступал порога священного Дюрка. Не удивляйся, Дюрк – древнее святилище наших предков. Еще на заре образования Табасарана он являлся местом паломничества и жертвоприношения наших прародителей. Наши соплеменники сюда приходят еще со времен распада Гипербореи и падения Атлантиды и приходят по разным причинам. Вот ты пришел по зову Небесного камня, в поисках тайных убежищ, чтобы в тылу врага, в засаде, держать своих воинов. Ты, как военный стратег, поступил разумно, практично. В нужный момент из священных пещер сделаешь неожиданную вылазку в тыл врага и нанесешь ему сокрушительный удар. Тем более с тобой будет Небесный камень в сопровождении божьего меча со священного урочища Чурдфарин пирар.

В святилище паломники приходят на паломничество по разным причинам. Одни чтобы замаливать свои грехи, поклониться священному Дюрку. Другие приходят помолиться, успокоить душу, вымолить у Аллаха исцеления для их больных родственников. Часто святилище посещают женщины, страдающие бесплодием. Во время многолетних войн с неприятелем, стихийных бедствий – затяжной засухи, проливных дождей, града, землетрясений – здесь устраиваются коллективные моления, зикры с забоем жертвенного быка и раздачей милостыни, – святой старец заметил, как Мирзы Калукский восхищенно осматривал полы, стены святилища. – Ты удивлен огромным количеством ковров, сумахов, вывешенных на стенах, расстеленных на полу? Все это жертвоприношение паломников. Одни паломники в качестве дара священному Дюрку преподносят ковры, сумахи, другие материи, платки и прочую домашнюю утварь. Хочу заметить, первоначально священный меч, посланный богом, хранился в этом святилище. А потом его, в целых безопасности паломников, тайно вынесли на священную гору вблизи селения Чурдаф. Меч не выносил присутствия нечистых людей, предателей и лицемеров. Неожиданно выскакивал из ножен и рубил им головы. Ты удивлен, Мирза Калукский, что в систему пещер Дюрк вход свободный. Здесь есть своя тайна: сюда, без ущерба для здоровья, не проникнет ни одна живая душа. Узкий лаз, проложенный в галерею пещер, смыкается перед таковыми. Нам с тобой предстоит еще долгий разговор, его продолжим другой раз. А теперь, Мирза Калукский, торопись к своим воинам, тебя ждут великие свершения! – и глубокий старец, задумавшись, напоследок добавил. – Ты, сын мой, принял мудрое военное стратегическое решение: напасть на врага с фронта и тыла, зажав его между кузницей и наковальней. Врага будешь кромсать с двух сторон – это смело и неожиданно! Я благословляю тебя на великие свершения, – прочел дуа. – Вход в это святилище тебе и твоим воинам всегда будет открыт, – сказал и как появился, так и исчез в глубине пещеры…

Когда уходили, Мирза и Халид услышали, как где-то в глубине, в самой толще горы, забурлила подземная река. У выхода из пещеры они услышали, как пещера начала выть, и ее рев был слышен еще далеко за ее пределами. Мирза услышал и свой внутренний голос: «Дюрк требует жертвоприношения».

Он шепотом передал Халиду:

– Это воет священный Дюрк, он требует жертвоприношения. Надо приносить жертву, умилостивить дух пещеры. Как только прибудем в свой лагерь, святых старцев с жертвенным быком направим сюда.

– Аминь, да будет так, – Халид утвердительно кивнул головой.

Теперь до Мирзы дошло, это не азарт охоты, это священный Дюрк с Небесным камнем и глубоким старцем звали его и ни днем ни ночью не давали покоя. И чудо свершилось.

После посещения Мирзой Калукским священного Дюрка небеса повернули свой светлый лик в сторону защитников родины. Надо было спешить в лагерь, к своим воинам, с важной новостью от Небесного камня и глубокого старца.

* * *

Теперь Мирзе с Халидом было не до охоты на косуль, они с важными новостями спешили в свой лагерь. Вдруг они лицом к лицу столкнулись с небольшой дозорной группой шахских воинов. На мгновение те и другие замерли, изумленно уставившись друг на друга. Мирза с Халидом первыми пришли в себя и бросились бежать. В них полетели стрелы, пущенные кизилбашами вдогонку; стрелы попадали в огромные глыбы камней, лежащие повсюду, высекая искры.

Они бежали, укрываясь за каменными глыбами, могучими стволами ореховых деревьев, сминая под ногами колючие кусты ежевики, барбариса. Кизилбаши не отставали. Они засыпали их стрелами, что-то кричали им вслед. Мирза с Халидом торопились на горный хребет, откуда открывался вид на долину Рубас-чая. По хребту бежать было легче, меньше стало острых камней. Вдруг откуда ни возьмись им навстречу выскочили три огромных кизилбаша и преградили тропу на отступление. Мирза и Халид по условному сигналу присели, разом выпустили две стрелы. Двое из врагов упали, третий испуганно отбежал и спрятался за деревьями. Преследующие кизилбаши стали окружать беглецов со всех сторон, плен был неминуем. Мирза посмотрел сверху вниз, в узкое ущелье, круто спускающееся к Рубас-чаю. Он напарнику подал условный сигнал. Мирза впереди, Халид сзади, не раздумываясь, кувырком покатились по крутому узкому желобу, по которому в весеннее и осеннее половодье несутся селевые потоки воды.

Они по желобу кувыркались, носились темными шарами, натыкаясь на острые камни, колючки, царапая лица, руки, ноги, падая и поднимаясь. Так они докатились до своих лошадей. Они, еще ошеломленные бешеным спуском по узкому ущелью, вскочили на скакунов и пустились вскачь. Казалось, они вырвались из досягаемой для вражеских стрел зоны. Но в это время стрела, пущенная кизилбашом, скользнула по ноге Мирзы Калукского, вспорола голенище сапога, задела мягкую ткань. Достигнув своих дозорных, они сообщили о диверсионных и разведывательных отрядах персов, находящихся у них в тылу. Махмуд-бек в тот час навстречу им направил легкую кавалерию в сто сабель. Утром следующего дня они нагнали группу кизилбашей, одних уничтожили, других взяли в плен. Только нескольким кизилбашам удалось выскочить из захлопнувшего капкана и скрыться в лесу.

Рана Мирзы оказалась неопасной, он даже не хромал. Махмуд-бек, встревоженный тем, что враги, разрушив крепостную стену Дагбары, через дальние караулы просочились им в тыл, учинил командирам караульных подразделений строгий допрос. Тут же Мажваду поручил заделать дыры в крепостных стенах, провести досмотр всех своих караулов, обшарить леса и горы… Разведывательная группа Мажвада у себя в тылу больше никого из кизилбашей не нашла.

* * *

После досконального изучения места расположения позиций врага Махмуд-бек с Мирзой Калукским убедились, что горный хребет вокруг урочища Хина, занятый кизилбашами, малой кровью не возьмешь. Здесь нужно было выработать особую тактику, молниеносно решающую исход сражения. Кизилбаши занимали очень выгодные позиции, при лобовом столкновении Махмуд-бек с Мирзой Калукским на поле брани положили бы ни одну дружину. Надо было врага из своей берлоги выманить на себя. Как? Они из всех военных предложений, выработанных советом командиров дружин, остановилось на одном, единственном плане – в узкий проход приманкой бросить легкую конницу. Когда дружины кизилбашей ввяжутся в бой, в кульминационный момент, чтобы враг не разгадал их хитроумный план, табасараны обратятся в бегство. Отступление должно выглядеть так, что табасаранские дружины вдруг страшно испугались боевых слонов, верблюдов врага, и они, бросая коней, легкие тачанки, панически отступают на исходные позиции. Кизилбаши, сбитые с толку, сломя голову пустятся за отступающей табасаранской дружиной. Они на табасаран страшно обозлены. Кизилбаши еще не успели зализать раны, нанесенные им в одном из сражений под крепостью Семи братьев и одной сестры. Теперь в порыве гнева будут преследовать отступающего врага до конца. И в узком перешейке ущелья отступающая легкая конница табасаран рассосется по многочисленным лесным тропинкам. А кизилбаши, застигнутые врасплох, наткнутся на крепостную стену, загодя установленную там из обозов, тачанок. Кроме того, с правого и левого флангов на врага пойдут наши главные пешие силы, сомнут его, а сами, держась за хвосты своих коней, перешагнут перевал. Но передовым силам табасаран достанется тяжелая доля. Многие воины сложат свои буйные головы в неравном бою…

* * *

Легкую конницу из трех тысяч всадников возглавил Мирза Калукский. С ним пошел и Халид. До рассвета воины передовых отрядов в полной тишине заняли место перед переходом. Стальная кольчуга туго стягивала грудь Мирзы Калукского, спина под ней взмокла от липкого пота. Халид держался рядом с ним. К Мирзе Калукскому подъезжали тысячники, сотенные, спрашивали, не пора ли начинать. Спрашивали, ради приличия, а каждому было четко известно и время начала наступления, и свое место в строю. Бывалые воины тяжело дышали в седеющие усы, молодые юнцы, у которых все еще образовывался мягкий пушок на верхней губе, заметно волновались.

Небо над вершинами гор багрово воспламенялось, первые лучи солнца коснулись высоких холмистых шапок, покрытых густым лесом.

– Ну, орлы, с богом! – Мирза Калукский выхватил саблю из ножен.

– Урра-ааа! – гулкое эхо пронеслось по долине реки; дружины за спиной Мирзы Калукского ринулась в бой.

Кони одним порывом сорвались с мест, вихрем понеслись по левому берегу реки. Передовые силы табасаран на скаку порубили легкие вражеские заслоны. Вдалеке, на широком холме, в деревянной крепости, сконструированной из сотни обозов, с голубого цвета знаменами на высоких деревяшках, виднелась орда Рустан-бека. С обозов полетели камни, бревна. Кони под дружиной Мирзы шарахнулись, закрутились в узком перешейке, сшибая всадников с седел. Многие всадники, пораженные пулями, стрелами, пущенными сверху камнями, с воплями падали и подыхали под копытами лошадей. Со склона, со стен деревянной крепости, затмевая небо, полетели тучи вражеских стрел.

Халид не думал о смерти, старался лишь не отставать от Мирзы и не выглядеть слабоватым. Их крутило и метало из стороны в сторону в месиве коней и людей. Отхлынув от крепостных стен, орды кизилбашей укрылись за каменными заграждениями, за которыми закрепилась дружина Мирзы Калукского. Передовой пеший отряд табасаран, под покровом ночи выдвинутый к каменному заграждению, встретил врага тучей стрел, шквальным огнем из ружей, оттеснил его, открывая проход для своей легкой конницы. В узкий проход хлынула легкая конница горцев, всадники, владеющие искусством владения холодным оружием обеими руками, с криками «Аллаху акбар» коршунами напали на кизилбашей и стали рубить их, вышибать из седел. Но из стана врага на горцев нахлынула свежие силы конников, погонщиков верблюдов и слонов.

Воины Мирзы Калукского, отчаянно сопротивляясь, покатились назад. Халид, хватая горячий воздух широко раздутыми ноздрями, не слыша своего крика, смело размахивал мечом, нападал на противника, отбивался. Иногда отставал от Мирзы Калукского, поворачивал голову, ловил взглядом серебряную иглу его шлема, расталкивал своих, пробивался между врагов и вставал с ним рядом. Мирза был бледен, по лицу струился пот. Вдруг под Мирзой пал конь. Халид проскочил мимо, стал разворачивать своего коня, но его отталкивали налетающие на него свои и вражеские всадники, увлекали за собой. Он чудом выбрался из потока, поскакал назад. Мирза бежал пешком, сильно припадая на раненную стрелой ногу. Он потерял шлем в горячке схватки, а обступившие его воины, охмелевшие от своей и вражеской крови, не узнавая своего командира, мчались мимо. Халид спрыгнул с коня.

– Садись!

Мирза вскочил в седло. В этот момент огромный перс на вороном коне, размахивая мечом над обнаженной головой, налетел на Мирзу. Мирза успел увернуться, обманным приемом снизу копьем проткнуть его кадык. Враг рухнул на спину коня, обливаясь кровью. Конь под персом, истекающим кровью, зашатался, не удержался и рухнул на бок. Конь резко вскочил и понесся с убитым персом, запутавшим ногой в стремени. На коня запрыгнул Халид, ударом меча персу отсек ногу. Конь поскакал, храпя, лягаясь. Горло коня пронзило копье, пущенное вслед одним из кизилбашей. Он рухнул, придавив Халиду ногу. Из его горла, пробитого копьем, тугой струей ударила кровь, заливая лицо и голову Халида. Он, отплевываясь, протирал ладонью глаза, норовя высвободить ногу из-под коня. Не удалось. А мимо над ним в безумной ярости широкой волной хлынули конные персы. Промчались конники, за ними – воины на верблюдах, слонах, наконец, пошли и пешие. «Я пропал! Пропал!» Халид притих. Он лежал, вжавшись к земле, залитый кровью коня. Он для кизилбашей был мертвым, убитым врагом.

Неизвестно, сколько времени он пролежал неподвижно. Нестерпимо ныла нога, от зноя и нестерпимой жажды во рту все пересохло, язык стал шершавым, неповоротливым. «Что скажет мать, когда придет встречать воинов, а меня с ними не будет?… Но что это? Что?» Внезапно со стороны пещеры Дюрк, за тылом врага, как из-под земли, выросли тысячи и тысячи пеших табасаранских воинов. Громкими выкриками «Ура», сея панику и страх в ряды ничего не понимающего врага, они устремились вперед.

Кизилбаши дрогнули, повернули назад.

«Молодец Мирза! Умница Махмуд-бек! Все просчитали до мелочей! – у Халида с глаз покатили слезы умиления. – Каков молодец этот Мирза, как он ловко все это придумал? Мирза гениальный военный стратег! Внезапная атака врага с тыла, со стороны священной пещеры Дюрк, ошеломила врага! Ох, как трусливо бегут покорители Вселенной, словно крысы с тонущего корабля! Бегут бесславные воины Грозы вселенной. Аллах, помоги нашим воинам одолеть кизилбашей! Иначе с каким лицом вернусь я к матери, что ей скажу?» – молился Халид.

Со стороны основных сил горцев послышались громкие, все нарастающие крики «Ур-ра!» И всадники Махмуд-бека на крепких конях бурным потоком хлынули к узкому проходу. Врага в узком проходе со всех сторон зажали в тиски.

На второй день сражения табасаранские дружины отбили у персов и перевал. Из десяти тысяч кизилбашей обратно в прикаспийские степи вернулись едва ли больше пяти тысяч. Остальные были убиты в сражении, взяты в плен и безжалостно изрублены на берегу реки под Хучнинской крепостью.

* * *

Халид выбрался из-под убитого вражеского коня, поймал другого персидского коня и на нем вихрем умчался в сторону своего лагеря. Мирза встретил Халида и крепко обнял его:

– Я твой должник. А где все это время ты был?

– Понимаешь, под боком врага нашел поляну с клубникой… Когда остался без коня, подумал: зачем бегать взад-вперед? Да еще пешком. Лег в тени, ел клубнику, смотрел, как твои воины на глазах у изумленного врага вырастают из священной пещеры Дюрк и как мечами кизилбашам рубите головы.

– И что еще заметил? – его шутку подхватил Мирза Калукский.

– Заметил, как Небесный камень, выкатившийся из пещеры Дюрк, утюжил кизилбашей! Как меч, посланный гуннам с небес, обезглавливал персов. Еще видел, как под дубиной моего дяди Мажвада, как грецкие орехи, раскаливались вражеские головы!

По рядам воинов пронесся гул дружеского хохота.

Над шутками Халида друзья от души рассмеялись…

* * *

Отряды кизилбашей, отряженные в Нитрикский магал Табасарана и дальше в Агульский район, Кази-Кумух, прошлись с огнем и мечом, сметая все на своем пути. Они сравняли с лицом земли город Мердешен, стойбища Гасул, Гамак, Гурухул, Журас, Калай, многих жителей удавили, вырезали, затоптали копытами коней, угнали в плен. Над населенным пунктом Кувиг расположена высокая гора Каркулдаг. На горе имеется небольшая площадка Эреллер. На этой площадке персидские конники под копытами коней трое суток месили жителей близлежащих населенных пунктов. От душераздирающих криков детей, женщин и стариков стонала, дрожала земля, ревели горы, слезами обливались небеса.

Кизилбаши до основания разрушили и сожгли населенные пункты Хив, Хоредж, Куштиль, Вертиль, Кувиг. Они каленым железом выжигали всех, кто им оказывал сопротивление. Нигде не задерживаясь, кизилбаши спешно двигались в сторону Агула. Тпиг и несколько населенных пунктов Агула сравняли с землей, многих жителей порубили мечами, сотни молодых воинов были пленены и отправлены в Персию. А там персам открывалась прямая дорога в Кулинский район, на Кази-Кумух.

2002 г.

 

Молитва Шах-Зады

Хасан с молодой женой Шах-Задой, на которой недавно женился, верхом на конях возвращались со свадьбы с Агула к себе в селение. Над открытыми шапками зеленых холмов играл шаловливый ветер. На холмах ветер игриво заползал Шах-Заде под складки платья. От этого ей становилось легко, щекотно, даже весело. Над головами всадников висел горящий диск солнца, оно обжигало их лица, открытые части тела и рук. Разморенные жарой кони шли, понуро опустив головы; над их мокрыми пенистыми спинами кружились слепни, под копытами шелестела зелёная трава.

Дальняя дорога под тенью Малого Кавказского хребта не имеет ни конца ни края. Ее не то что женщина, но и опытный путник тяжело переносит. Хасан украдкой бросал любящие взгляды на Шах-Заду, временами перекидываясь с ней двумя-тремя малозначительными словами. Он сейчас жалел, что не послушался ее – надо было встать с первой зарей и пуститься в путь.

Теперь ему было стыдно за свое упрямство, видя, как тяжело переносит эту дальнюю езду его молодая жена. Лицо ее потемнело от усталости, обветренные губы потрескались. Шах-Зада в девичьи годы мало ездила на коне. Она не привыкла к далеким изнурительным путешествиям, тем более на коне. Хасан тоже устал. Полдня они не слезали с коней. Солнце стояло на зените, пора бы остановиться на отдых. Местность перед ними полого спускалась, открывая за далью даль. Здесь останавливаться на отдых было небезопасно. В любую минуту из любого ущелья мог подняться густой дымчатый туман. И они в тумане могли затеряться, заблудиться, надолго исчезнуть в густой серой неизвестности.

Хасан снова заботливо оглянулся на жену. Шах-Заду сморило, ее глаза туманились, они слипались от усталости. Бока ее коня были мокрыми от пота, с кромок войлочного чепрака под его ноги падали сгустки мутной пены. Мутная пена с остатками грязи и зелеными травинками срывалась с губ коня и густыми сгустками, узкими прозрачными нитями уносилась на макушки стебельков высоких луговых растений. «Как бы нам не столкнуться с „лесными братьями“, – тревожился Хасан, – говорят, они здесь давно хозяйничают». Хасан подумал об этом без страха, он тревожился за Шах-Заду. Он давно перестал бояться смерти, не уклонялся от нее, и она, словно зная о его бесшабашности, обходила стороной. Но сегодня он был не один, с ним была его красавица-жена, которая даже предположить не могла, какая опасность может подстеречь их за любым выступом, оврагом, расщелиной, серым каменным валуном, за кустами дурманно пахнущего рододендрона.

К тому же на конях съезжать с холмов, круто спускающихся в ущелье реки, Шах-Заде приходилось очень тяжело. Вдруг перед ними в ясную и безветренную погоду из ущелья огромными белыми клубами стал подниматься белоснежный туман. Туман, путаясь в развевающейся белесой пряди верблюжьей паутины, стал оседать пушистыми клубами на макушки березовых и дубовых деревьев, растущих по краям альпийских лугов, на кусты малины, ежевики, на гребни долговязых холмов. Лошади, трусившие по мшистым лугам, с устало опущенными головами, неожиданно взбодрились, зафыркали, пошли веселее. В пряди влажного тумана стали вплетаться легкие струи поднявшегося с ущелья ветерка. Туман сквозь свою прозрачную пелену пропускал золототканые лучи солнца, создавая невероятные ассоциации его невесомости и воздушности. Всадники, как в молочную реку, по самую грудь лошадей погрузились в нее, а потом неожиданно исчезли. Создавалось впечатление, что эту двигаются не всадники, а какие-то невероятные существа плавают в белых клубящихся волнах огромной молочной реки, куда с небес случайно упало солнце. Есть такая примета, если в отдельно взятой местности холмистой лощины вдруг появился туман, значит, недалеко находится большая вода. Лошади это почуяли. Хасан, пытаясь что-то различить, привстал на стременах, но впереди все было окутано туманом. Спустя какое-то время туман так же неожиданно рассосался, как он появился. Солнце тотчас стало их припекать.

По лицу Шах-Зады катились крупные капли пота. Они, стекая, падали на грудь, оттуда скатывались на подол её платья из бардового бархата. У нее с головы на плечи сползла бардовая шелковая шаль, открывая горячим лучам солнца белую лебединую шею. На красиво выточенных ступнях ног красовались туфли бардового цвета. На безымянном пальце правой руки блистал перстень с красным рубином, с мочек маленьких ушей свисали золотые серьги с рубиновыми глазками, они с каждым шагом коня, на котором сидела, в лучах солнца дрожали, переливаясь капельками алой крови.

Это была женщина с удивительно красивыми, яркими чертами лица. Аккуратно выточенный высокий прямой лоб, маленький прямой, словно вырезанный из слоновой кости, нос с узкими трепетными ноздрями делали ее невероятно красивой, недоступной. Серо-голубые лучистые глаза Шах-Зады были широко открыты, но голова ее была словно в тумане. Она вся ушла в свои думы. Поэтому она не могла заметить ни высоких стебельков горных трав, ни клочка белых облаков над головой, ни даже тревожных взглядов Хасана. Она мысленно находилась далеко отсюда, там, у излучины горной реки, в глубокой лощине Караг-чая, где впервые познакомилась с Хасаном.

Хасан видел, Шах-Зада своими думами находится в заоблачных небесах, и он не досаждал ее разговорами. Ее белокожее, как матовое стекло, лицо вдруг переменилось, стало светиться счастьем, в широко открытых небесного цвета умных глазах заиграл огонек. Хасан тоже улыбнулся. Она заметила улыбку на его губах и была благодарна ему за это, за его молчание. У него тоже с самого Агула светилось лицо. Шах-Зада по блеску в его глазах, по влюбленным взглядам, которые бросал на нее, догадывалась, что он тоже вспоминает их первую таинственную встречу.

* * *

В тот день жена Айханум первый раз без причины глубоко обидела Хасана. Он, не выдержав капризы, уколы и придирки, бестолковую ругань больной жены, хлопнул дверью, выскочил во двор. Оседлал коня, вскочил в седло и во весь дух пустился в сторону речки.

Он направил коня к своему излюбленному месту, к крутому утесу с многочисленными родниками, зелеными оазисами липы, осины, бука, плакучей ивы. Чистые струи воды с шипением падали с крутой скалы, обросшей зеленым речным мхом. Родники, сливаясь в говорливые ручьи, прозрачными хрустальными змеями впадали в быстрые воды Караг-чая. Вся долина была усыпана круглыми булыжниками, обтесанными многолетней работой реки, небольшим, с детский кулак галечником. Лишь мелкие острова ивняка, вербы местами меняли ее ландшафт и окраску, сливаясь с рекой своими серо-голубыми тенями.

Хасан спешился. Он, на поводу ведя коня, обогнул крутой спуск к реке, направился к глубокому пруду, образовавшемуся после последних паводков. Вдруг увидел такое, от которого его бросило в жар – чудесное зрелище поразило его взор. В десяти шагах от него со скалы в глубокий запруд головой вниз бросилась девушка шестнадцати-семнадцати лет, прелестная, как мечта. Девушка была раздета догола, она не видела Хасана и продолжала в воде весело плескаться. Когда ее тонкое, гибкое и белокожее тело погружалось в воду, густые черные волосы всплывали на поверхность воды пышными волнами; она долго оставалась под водой, потом, как большая белая рыба, выныривала на поверхность пруда, опять ныряла.

Хасан только второй раз в жизни видел обнаженную девушку подобной красоты: крутые упругие бедра, удивительно красиво выточенные, сильные икры ног, прямая спина, дугою изогнутая к низу; высокая, удивительной красоты упругая грудь, лебединая шея. У Хасана от неожиданности по коже спины пробежали мурашки, задрожал подбородок. Он долго стоял, завороженный этой дивной горской красотой, простоял бы так до ночи, если бы конь, казалось, тоже удивленный нагим женским телом, не заржал весьма некстати.

Девушка от неожиданности вздрогнула, подняла на Хасана удивленные глаза, синие, как небо, подернутые туманной дымкой, и вскрикнула. И, кажется, испугалась не мужчины, высоко стоящего над ее головой, а вороной масти огромного коня, нетерпеливо бьющего передним копытом по мелкой речной гальке и огромными круглыми глазами уставившегося в нее. Она быстро пришла в себя, стыдливо прижав руки к груди, выскочила из воды, на ходу изящно изогнулась, подобрала платье, босоножки и, задиристо хохоча, исчезла за утесом.

Сердце Хасана радостно всколыхнуло, воспламенилось от неожиданно нахлынувших чувств. Оно погналось за прекрасной незнакомкой. Но конь заупрямился, стал недовольно пофыркивать, ударяя копытами передних ног о булыжники. И Хасан, чтобы остудиться от неожиданной встречи с прекрасной русалкой, над ручьем опустился на колени и пригоршней стал зачерпывать воды, поглощая ее большими и жадными глотками, пытаясь погасить вспыхнувший внутри пожар. Хасан долго стоял у речки под впечатлением неожиданной встречи с девушкой. Наконец пришел в себя. Ведя под уздечку коня, Хасан направился в сторону селения, все еще оглядываясь по сторонам. Его глаза между пестрыми кустами речных верб все еще искали небесно-голубые глаза незнакомой пери.

* * *

Сегодня вечером Хасан был приглашен в гости к другу Гаджимагомеду. Постучался в наружную дверь, никто не ответил. Ему ничего не оставалось делать, как по лестнице подняться на второй этаж. Дверь из прихожей в одну из комнат была приоткрыта. Через нее он увидел трогательную сценку, от которой расчувствовался до слез. Друг, нежно приклонив голову на колени своей красавицы жены, теребил пальцами мягкий пушок на головке своего годовалого сына. Сынишка заливисто смеялся, он маленькими белыми пухлыми ручонками тянулся к папаше и обнимал его кудрявую голову.

Хасан замер на пороге в комнату. Он стал невольным свидетелем чужой семейной идиллии. Он никак не решался нарушить эту трогательную картину общего семейного счастья. Машинально переступил порог комнаты, даже забыл поздороваться. Перед его глазами всплыла худосочная жена с узким морщинистым лицом, чешуйчатой кожей, плоской и пожухлой грудью. Жена с первых дней замужества была нездоровой, а после рождения первого ребенка потеряла и остатки здоровья. Она к Хасану, как к мужчине, потеряла всякий интерес.

Перед глазами Хасана стала и другая жена, красавица Мила. Она поклялась родить ему сына, но неожиданно на его глазах стала клятвопреступница. Она ему изменила с другом и бросила его. Вспомнил погибшего в Афганистане единственного сына. Когда перед глазами Хасана стал сын, он часто задышал, заморгал глазами, к горлу подступил комок. Он побледнел, на лбу выступили капли пота, еле удержался, чтобы не заплакать. Вдруг чей-то отдаленный голос, доносившийся до ушей, вернул его в реальность. Он пятился обратно, к двери.

– Хасан? А, Хасан? – друг Гаджимагомед бросился ему на встречу и стал душить в своих медвежьих объятиях. – Что с тобой?! Случаем, не заболел?! – тревожно заглянул ему в глаза, нет, глаза были чистые, здоровые, но они говорили, что их обладатель попал в неудобную ситуацию семейного счастья друга. – Мы с женой Гузель своим легкомыслием сконфузили тебя! Не поверишь, друг, но в душе я вся еще остаюсь мальчишкой! Семнадцать лет я в браке, но, когда мои глаза встречаются со страстными глазами жены, как в молодости, в моих жилах начинает играть кровь! – он бесхитростно улыбнулся.

Хасан дни и ночи проводил в мечети, давно отвык от подобных супружеских нежностей, страстных взглядов жены. Да и редко где в горах увидишь такие открытые, нежные, трогательные отношения между мужем и женой.

– Сын ваш – свет ваших очей! – Хасан скороговоркой выговорил первые слова, что пришли на ум. – Да продлится его жизнь на тысячу лет! Мир вашему дому. Пусть никогда не погаснет пламень огня в вашем очаге, никогда не иссякнут припасы в вашей кладовой! – так Хасан старался подавить свою неловкость.

Гаджимагомед обнял друга за плечи, улыбаясь во весь рот, отвел его на диван, к журнальному столику.

Жена Гаджимагомеда тепло поприветствовала Хасана и поспешила с дивана рукой стряхивать несуществующие пылинки. В это время с балкона в гостиную распахнулась дверь и в ее проеме замерла девушка. Гаджимагомед нежно взгляну на девушку: «Вот и моя дочь Шах-Зада, приехала на каникулы; в столице в государственном университете учится на юридическом факультете, желает стать судьей»… Мы ей дали имя в честь нашей знаменитой прабабушки…

Он не мог не заметить, как Хасан заробел перед его дочерью. Он с другом вместе вырос, они вместе ходили в первый класс, вместе закончили школу. Гаджимагомед знал, Хасан с детства был застенчивым перед девочками. Хасан, даже когда голова и борода приняли слегка серебристую окраску, от этого комплекса не избавился. Нужно было как-то вытащить застенчивого друга из сконфуженного состояния. Он лукаво обратился к жене:

– Жена, ну что у тебя там, на кухне – с утра в рот крошки хлеба не брал.

Жена Гаджимагомеда Гузель была очень тонким и понимающим человеком, она тоже заметила, как Хасан покраснел перед их дочерью.

Гасан не раз видел, как Шах-Зада, возвращаясь со школы, при случайных встречах с ней на переулке бросала на него долгий, пронзительный взгляд. Ему иногда казалось, что она за ним всюду ходит тенью. Он про себя улыбался, думал ребячество, пройдет. Это было давно, ничуть ли в другой жизни.

А сейчас Хасан был озадачен тем, что дочка друга как капля воды похожа на девушку, которую сегодня встретил у реки. Солнце било ему в глаза, он перед девушкой совсем потерялся. Да, он не мог ошибиться – перед ним стоит русалка с реки.

Шах-Зада недовольно надула губки: «Как Хасан не узнал ее?! Ее сердце кричало: „Ты, что, ослеп, разуй глаза, взгляни на меня внимательнее! Это же я, я, Шах-Зада!“»

Жена глазами с мужем вела немой разговор, что могло случиться между их дочкой и Хасаном? Она, грациозно улыбаясь, вышла в зал. Через минуту кликнула:

– Мальчики, девочки, быстро мыть руки и идите к столу.

– Хасан, – беря друга под руку, – пойдем, ополоснем руки, если опоздаем к столу, моя ненаглядная может оставить нас без ужина, – то ли в шутку, то ли всерьез заметил Гаджимагомед.

– Мальчики, попробуйте только опоздать к столу! – рассмеялась Гузель, – а то обижусь и все снесу соседу. Он-то, вечно голодный, за минуту все запихнет себе в рот.

После этой шутки Гузель у Хасана на сердце отлегло. Он давно не встречался с такой дружной, веселой супружеской парой.

Когда мужчины садились за обеденный стол, Шах-Зады нигде не было видно.

Дверь на балкон все еще была раскрыта. С наружи поднялся, зашумел ветер. Ветер через очажную трубу ворвался в зал, в дымоходе очага загудело. Дым едкими клубами из очага потянулся и поплыл в сторону дверного проема балкона. Когда дым рассеялся, в дверном проеме стояла и улыбалась русалочка, которую он встретил у реки. Хасан изумленно встал и застыл на месте. Шах-Зада стояла перед ним, робея, не зная, куда себя деть. Небесно-голубое платье ниже колен, под цвет глаз, подпоясанное таким же узким ремнем, прикрывало, но не скрывало ее стройный стан. Хасан сравнил ее с персидской шахиней. С кем сравнивала она Хасана, трудно было определить. Длинные дугообразные ресницы скрывали выражение ее глаз. Так она перед ним стояла несколько мгновений, которые ему показались целой вечностью. Девушка широко распахнутыми глазами лукаво заглядывала на гостя, как бы отчитывая его за забывчивость:

«Что, не узнал?»

Глаза Хасана спрашивали:

«Когда ты успела так вырасти?!»

Ее глаза отвечали:

«Когда ты зарылся в свои книги, стал отшельником!»

Молниеносная вспышка из глаз в глаза, и во рту у Хасана пересохло. Шах-Зада своими серо-голубыми глазами так мило улыбалась, что у Хасана внутри что-то надорвалось…

«Вот она, моя суженая, – Хасан вдруг испугался своей неожиданной мысли. – Где ты была, когда в Алма-Ате я тебя искал?!»

Так получилось, что теперь он женат на другой женщине. Дома его ждет больная жена Айханум.

«Нет, Хасан, теперь я не твоя суженая! – печально заискрились ее глаза. – Оглянись, посмотри на себя, ты стальными тросами прикручен к калеке Айханум. Я молода, красива и несчастна. Скоро меня засватают, и я чужой женой войду в чужой дом…»

* * *

Хасан возвращался из мира грез в настоящую действительность, к той своей суженой, которая спустя пятнадцать лет со дня знакомства стала его женой. Он нежно заглянул в глаза Шах-Зады: «О Аллах, я благодарю Тебя за то, что меня соединил с такой пери». Шах-Зада тоже все еще пребывала в мире грез.

Вдруг их внимание привлекла красиво вычерченная и нанизанная на нить горизонта цепочка холмов в зеленой оправе, тонущая в мареве майского дня. Над одним из холмов делала круги пара орлов, красиво и свободно парящая под синими небесными сводами.

– Шах-Зада, – Хасан нежно позвал жену, – мне кажется, что мы с тобой – орел и орлица и летим на крыльях ветра с гребнистой волны вереницы холмов на гребнистую волну. Так бы нам жить вечно… с песней… с песней ветра и гор на губах! Да, да, сегодня кругом звучит песня! – звонко захохотал Хасан. – В сердце, в небе, в воздухе, в горах, в цветах, в твоих глазах, Шах-Зада!

Шах-Зада возвращалась из плена сладострастных дум. От слов признания любви Хасана ей стало легко на душе, она свободно задышала. Она звонко рассмеялась:

– Какой же ты чудной, Хасан! Ну, прямо ребенок… – кровь большими толчками пульсировала у нее на висках; она была бледна; иногда перед глазами крутились темные круги; на лбу выступили и скатывались на переносицу, выемки под глазами крупные хрусталики пота.

От внимательного взгляда Хасана не ускользнули внезапные перемены на лице жены. Она, по всей вероятности, получила солнечный удар. Он заставил своего коня шагать бок о бок с конем Шах-Зады; тыльной стороной руки вытер пот с ее лба; алую шаль накинул на голову; левой рукой обхватил ее за тонкую талию.

– Жена, – позвал он.

Она повернулась к мужу лицом.

– Хочешь кислого айрана?

Только теперь она почувствовала, что у неё появился свист в ушах, в глазах потемнело, непонятно кружится голова, язык прилипал к небу.

– Мне бы глоток холодной воды.

– Скоро будет речка, родники, там много чистой холодной воды, – заботливо сказал Хасан. – Напоим лошадей, сами напьёмся вдоволь, передохнем и последуем дальше. До наступления ночи надо выбраться на безопасное место.

В этот день Хасан всё время держал винтовку на боевом взводе, рядом, под рукой, лежал амузгинский кинжал с рукояткой из слоновой кости и ножнами, оправленными серебром с позолотой.

– А какая тут может быть опасность? – полушёпотом спросила жена.

– Недавно в этих местах объявились бандиты – экстремисты, воинствующие религиозные элементы, то есть салафиты. Говорят, они угнали полстада бычков соседнего колхоза. Бригадира убили, пастухов избили, связали, сбросили в ущелье. – Хасан говорил тревожно, заглядывая за холмы.

Шах-Зада хотелось спросить у мужа, кто такие экстремисты, воинствующие религиозные элементы и эти самые са… са-ла-фи-ты, но почему-то постеснялась. Раз муж говорит, значит, они – злые люди, жаждущие крови. Вскоре местность круто подалась вниз, под гору, а земля под копытами коней стала влажной и прохладной. Ветер до их ушей донёс рев беснующейся в долине от вчерашних паводков реки. Кони, привлеченные водой, пошли быстрее.

Перешли реку. На берегу реки, в тени берёз, они остановились на привал. Шах-Зада соскользнула с седла и как пушинка спланировала Хасану на руки. Она, разминая ноги, прошлась к реке, за большим серым валуном с плеч сбросила шаль, сняла верхнее платье, обувь; за камнем ступила в стремнину реки и стала весело плескаться. Хасан расседлал коней, долго выхаживал, чтобы они остыли, отдышались; пучком сухой травы насухо вытер им спины, стреножил и пустил пастись. Шах-Зада освежилась в прохладной воде, бодрая, полная энергии и сил прибежала к мужу.

– Какая здесь благодать, Хасан милый! Как здесь дико и красиво!

– Шах-Зада, но опасно, отодвинься от берега буйствующей реки. Смотри, как она ревет, словно требует жертвы! Иди, мое золотце, быстро вытирайся полотенцем и переоденься в сухое платье.

– Я мигом, мое солнышко, только отвернись, а то я стесняюсь тебя.

Шах-Зада прошлась, обмылась в теплом ручье, протекающем недалеко от места их стоянки, вытерлась полотенцем из хурджинов, которое Хасан привык держать для походной жизни; села на белой бурке, застеленной в тени березового дерева.

Рядом река буйствовала, пучилась как на дрожжах. На ней в лучах солнца играли слепящие блики; волны, накатываясь друг на друга огромными валами, глухо ухали и раскалывались на части. Река, страшно ревя, на перекатах разбивалась об огромные подводные валуны, подпрыгивала вверх, разбрасывая на берега мутные брызги воды.

Хасан быстро умылся, напился у родника, под дубом в два мига собрал сухие ветки и разжег костер. Из седельных сумок достал два котелка, налил воды, настругал и забил в рыхлую землю рогатки, на них поставил толстый сучок и их подвесил. Ловким и привычным движением в один котелок опустил половину тушки курицы, которую кунаки им положили на дорогу. В другом котелке Хасан собирался вскипятить чай. Жена занялась холодными закусками. Вдруг жена в лице изменилась, резко обернулась назад. Ей показалось, будто кто-то ее позвал. Сердце всколыхнуло, в него закралась тревога, она передалась и ее глазам. Она стала бросать беспокойные взгляды то за одно, то за другое дерево.

Тревога жены передалась и Хасану.

– Не бойся, Шах-Зада, – пожалел Хасан, что напомнил ей о бандитах. – С нами ничего не случится, вот увидишь… Но тут кони, щипавшие траву, неожиданно подняли головы, нервно задвигали ушами, улавливая шорохи, призывно заржали. За берёзами донеслось ответное ржание лошадей. Хасан вскочил с карабином, своей широкой спиной загородил жену.

– Кто это? – она испуганно прижалась к мужу.

Он левой рукой прижал жену к земле. Шепотом приказал, чтобы она не шелохнулась. Выскочил вперёд, выстрелил, и пуля со свистом впилась в ствол одной из берез вдали.

– Эй, Хасан, перестань дурачиться! – раздался дребезжащий голос, голос был знакомый. – Слушай нас внимательно, если тебе дорога своя жизнь и жизнь твоей молодой супруги! Сражаться с нами бесполезно – нас больше. Убежать не сможешь – по узкой тропе в гору не развернешься, знай, вы находитесь в окружении. А если ты ещё раз выстрелишь, я убью тебя и скормлю волкам!

Шах-Зада в ветвях березовых деревьев увидела фигуры трех всадников в униформе и в черных масках. Они прятались за деревьями.

– Мы еще посмотрим, с кем из нас первым в этом ущелье расправятся волки! – с яростью закричал Хасан. – Если не трусы, откройте лица.

Знакомый голос захохотал.

– Ты, видимо, Хасан, сколько не бьешь челом о землю, ума не набрался! Что, молодая жена лишила тебя способности трезво размышлять?! – почти у самых ног Хасана в землю вонзилась пущенная из леса пуля, выбив от кремнистого камня искру.

«Такой знакомый голос, – Хасан хаотично, до боли в висках, думал, – кому же принадлежит этот голос»…

Сердце гулко билось, в голове образовался туман.

– Ну, святоша? Как? Образумился? – прорычал незнакомец. – Перемудришь, не успеешь глазом моргнуть, как автоматная очередь превратит твою ученую голову в решето! Теперь слушай, пока мы добрые. Нам не хочется лишить тебя твоей жалкой жизни, а твоих сельчан имама мечети. Садись на своего коня и убирайся. А женщина с лошадью остается с нами.

Шах-Зада поняла, что они должны делать все, что требует эта «маска». Эти бандиты, как принято в горах, выразив горскую учтивость к супругам, просто так не уйдут. Они сбиты из теста, выстоянного на дрожжах с отравленной плесенью. Если сейчас Шах-Зада не примет быстрого решения, они убьют Хасана. А без Хасана ее жизнь не стоит и простой восковой свечи. Всё это казалось ей невероятным, такого стечения обстоятельств она не ожидала даже в крутом американском боевике. Она закричала так, что крик её пронёсся по долине реки и слился с рокотом её волн. Но вдруг поняла, им неоткуда ждать помощи, они обречены. Она отрешенной заглянула в глаза Хасана, заставила себя успокоиться, взяла себя в руки, судорожно обняла его.

– Уезжай! Уезжай отсюда, мой милый, нежный зверь!

– Куда уедешь без тебя? – мрачнее тучи ответил Хасан. – Лучше умереть от пули, чем жить с позором! – его голова казалась чугунный, он потерял способность принять трезвое, выверенное решение, давать оценку своим и чужим действиям. Ему казалось, что в это время эти люди в масках управляют им, как безвольным животным.

– Уезжай, – настаивала Шах-Зада, – иначе эти «маски» убьют нас обоих и глазом не моргнут. Ты должен жить ради нас, – глухо прошептала она ему на ухо. – Я не дам убить тебя! И… и себя опозорить… У меня в сердце зародилась одна задумка… Они… клюнут на это, как безмозглые ослы… Уезжай… Потом, потом … найдешь меня и этих трусливых варваров, отомстишь за нас!..

Лихорадочные мысли густым туманом окутали ее мозг, она обречена, недолго продлился их медовый месяц. Бандиты Хасана держали под мушкой автомата. Она спешно распутала ноги своего коня от конского волосяного аркана. Взяла коня за повод, подошла к Хасану, выдернула кинжал из висевших у него на поясе ножен и пошла на голос.

– Эй вы, «мужчины», потерявшие честь мужчины?! Хасан уедет. Он не боится вас и не боится умереть! Среди вас, трусливых шакалов, нет настоящего мужчины, способного носить папаху горца, который в честном бою вышел бы с ним один на один и отбил бы меня, как принято в горах! Да я и не хочу его смерти, слышишь, навозный жук, рыщущий по ночам в чужом огороде? Если хоть один волосок упадет с головы моего мужа, я на ваших глазах перережу себе горло!..

– Я думал, ты всего лишь красавица! – она рядом с собой услышала хриплый и простуженный голос. – А ты ко всему, оказывается, наделена еще сердцем храброго воина!

Она горько вздохнула. Она не видела лица врага, скрытого под черной маской, но по тону голоса почувствовала, что он издевается над ними. Этот противный смешок «человека в черной маске» был ей ненавистен. Шах-Зада не заметила, как «маска» из голенища сапога вытащил нагайку. Неожиданным ударом нагайки он вышиб из ее рук кинжал. Он резко нагнулся на коне, его сильные, с твёрдыми ладонями руки, пахнущие потом, вином и табаком, стиснули её. Она закричала. Всё это он сделал так стремительно и внезапно, что Шах-Зада даже не успела сопротивляться. От эмоционального потрясения у Шах-Зады на какое-то время из памяти выскочило, где она, что с ней происходит.

Похититель поднял её в седло, стиснул крепко в своих объятиях, погнал лошадь в лес. Тут только Шах-Зада опомнилась. Она билась в его руках, царапалась, кусалась. Похититель, ругаясь, чертыхаясь, бросил её поперёк седла, стянул ремнём руки за спиной. Голова Шах-Зады свесилась к потному брюху коня и ее замутило; тугие черные распущенные волосы волочились по траве. Униженная, оскорбленная, беспомощная, теряя сознание, она просила Аллаха, чтобы Он послал ей смерть …

* * *

С вершин высоких гор дул ветер. Хасан сполз с коня, от усталости пошатываясь, подошёл к берёзовому дереву, лег на травку под ним. Набежал ветер, окатил его голову и плечи своей прохладой. Он сел, беззвучно плача, ладонями протирал мокрую от слез кожу лица.

Всю дорогу домой он со страхом думал о встрече с родными и близкими, которые нетерпеливо ждали их возвращения. Его ждут с молодой женой, а он?.. Как он поднимет глаза на младших братьев, их жен, племянников, соседей? Бандиты лучше бы его убили, чем так унизили. «Шах-Зада, звезда моя, где ты сейчас? Зачем ты спасла мою жизнь? Что мне жизнь, если тебя не будет со мной?!» – терзал он себе сердце.

Эта была пятая крупная потеря в его жизни. Сначала он потерял отца. Потом в Афгане душманы убили единственного сына. Потом Мила предала его в Алма-Ате. Потом долгая болезнь и потеря второй жены Айханум, а теперь такая страшная утрата. Он от обиды задрожал, заскулил, как затравленный волк. Может, ему, униженному, не показываться в родном селении? Пока не поздно, лучше уйти в горы или город?..

По небу, гонимые ветром, быстро проносились взлохмаченные тучи. Редкие капли дождя падали на землю. Кажется, начинается дождь. Хасан вздохнул. Нет, он не отправится ни в город, ни в горы! Он останется в селении, снося насмешки и презрительные улыбки недоброжелателей. «Найду жену и отомщу этим басмачам в черных масках… Иначе мне не жить на этом свете. Чей же был этот знакомый голос?.. Кто он?»

Он добирался до своего дома, во дворе расседлал коня. Он под дождем весь промок. Из дымового отверстия на кухне клубами вверх тянулся серый дымок. Значит, брат у него дома, его поджидают.

– Как хорошо, что вы благополучно добрались, – радостно встретил его брат. – А то мы за вас переживали. – Но когда увидел почерневшее лицо и дрожащие губы Хасана, осекся.

– Брат, я вернулся, один… Жену похитили. По дороге, в горах, на нас неожиданно напали бандиты… – Он не знал, куда спрятать руки с крупными розовыми ногтями; он беспокойно рассовывал их в карманы, будто там ищет ответа. – Это я виноват, – еле слышно произнес он. – Нельзя было возвращаться из Агула, как меня просили, без сопровождения. Ведь кунаки еще в Агуле предупреждали меня об опасности, грозящей нам в пути.

Лицо брата посерело, на глаза навернулись горячие слезы. Хасан стукнул кулаком по столу:

– Верну!.. Отомщу!.. Я этих дикарей в собственной крови утоплю!

Он лицо закрыл руками, его плечи задергались, вдруг все его тело затряслось в конвульсиях.

2003 г.

 

Лунные шаги Шах-Зады

Когда Хасан в первый раз сделал это… с Шах-Задой, он неделю ходил под впечатлением вожделенной ночи в лесу, пламенем огромной страсти в груди и благодарности к ней, не ходил, а плыл в тумане. Эта страсть пожирала его изнутри, требовало еще жертвы, свежей молодой крови сильной женщины. Ночью в постели, обнимая рубашку, принюхиваясь к ней, к которой она в лесу касалась, вдыхал ее запахи, плыл по бездонной горячей реке, по беспредельным раскаленным просторам; он их ощущал у себя внутри или совсем рядом. Он думал о себе и Шах-Заде, о вожделенных берегах ее души. Он и она так близко находятся друг к другу, в то же время они так далеки.

А потом, когда он в своих грезах благополучно приставал к своему пристанищу и приходил в себя, где-то там, внутри, происходил спазм, что-то сжималось и не отпускало потом целый день.

С Шах-Задой у него все случилось не так, как с Айханум. Хасан лег на спину, она воссела на него, дрожащими горячими руками нежно обвила его шею. От возбуждения оба стали быстро и прерывисто дышать. У Хасана потемнело в глазах, кровь на висках стала пульсировать толчками. От счастья она захмелела и стала хохотать как безумная. Над головой мерцали звезды, их глаза друг друга почти не видели, но они осязали, чувствовали элементарную перемену настроения души, каждую выпуклость, каждый изгиб, каждую клетку вожделенного тела. Хасан весь дрожал, неуловимой нервной дрожью бились зубы о зубы. Он предполагал, что и Шах-Зада природой создана по подобию Айханум. Но выяснилось, Айханум была сложена не так, как Шах-Зада. Ее тело было сухое, похожее на необструганную доску – одна кожа и кости. Она была совершенно бесстрастна в постели.

А Шах-Зада была другая: тугая, сбитая как большая белая рыба, с мускулистыми икрами ног, рук, плоским мощным животом, упругими, как мячи, выпуклостями грудей. Она в порыве страсти шумно дышала тонкими дрожащими ноздрями, стонала, прижимаясь к нему все ближе, крепче… Хасану стало хорошо, он неистово поплыл в бездонный омут и там с ней вступил в сумасбродные «игры»… Его впечатление было в тысячу раз ярче и сильнее, чем то, что он испытывал в молодые годы со случайными женщинами, с Милой, особенно с женой Айханум. Шах-Зада вскрикнула и бешено задвигалась над ним… Это было неожиданно, сладострастно…

– Как тебе? – прошептала она, обливаясь потом, целуя лицо, шею горячими губами, втыкая ему кончик язык в рот, ноздри.

Было стыдно, и он прошептал:

– Весь горю!..

Она с дрожью в голосе засмеялась:

– Я тебя затащу в такой кипящий вулкан, что там от счастья закипишь, – горячо прошептала она, – ты уже?.. Ну, скажи милый, чего молчишь?

– Да.

– Тогда ложись рядом, обними и крепко прижми меня к себе.

Он лег рядом и обхватил Шах-Заду могучими руками. Хотелось говорить ей самые нежные, ласковые слова, которые в жизни никогда и никому не говорил.

– Я хочу вдыхать в себя все запахи твоего тела, как глотки живительного кислорода, как запахи нектара и так, в твоих объятиях уснуть и не проснуться. Хочу пить тебя глотками, глоток за глотком, глоток за глотком… Хочу вместе с тобой превратиться в большую тучу, разогнаться и улететь к звездам…

– Тогда выпей меня бережно, каплю за каплей, глоток за глотком! И торопись обернуть нас тучей, иначе, пока на небосклоне мерцают звезды, не успеем долететь до них, пойми, – поцеловала его в губы, – если мы так всю ночь будем любить друг друга, твои звезды перестанут нас ждать, покинут небосклон, – шептала Шах-Зада, щекоча его лицо кончиками своих шелковистых волос.

Хасан сладостно потянулся к ней, горячими губами задышал у ее щеки.

– Не делай так! – Шах-Зада рассмеялась так, как будто зазвенел хрустальный колокольчик, – мне горячо.

Стыд прошел, и Хасан почувствовал, как снова у него просыпается желание. Он ласково и мягко потрогал низ ее живота. Судорога прошлась по ее животу и ногам. Он губами прикоснулся где-то за ухом, руками стал водить кругами вокруг ее живота, кончиками пальцев потрогал ее низ, там, где растет ласковый пучок волос… За эту ночь она ни один, ни два раза крепко прижималась к нему, стискивая его изо всех сил, доводя его и себя до исступления.

* * *

Хасан явление Шах-Зады воспринял бесценным даром небес, заветной звездой, неожиданно взошедшей перед ним к утренней молитве, солнечным благодатным теплом в зимнюю стужу. Открытие двигающегося над собой живого и горячего тела было для него и новым шагом в другой неведомый мир. Другое – худосочное, тощее тело, которое доской когда-то лежало рядом с ним, сейчас вызывали в нем неприязнь и сожаление. Он в своих снах видел именно его, жаждущее, пышущее жаром, с нежным пушистым лобком и легким запахом мускуса здорового тела. Она была нетерпелива, как весна, и божественно красива, как осень в горах.

Магия тела Шах-Зады, ее ферромагнетизм действовали на него повсюду, даже тогда, когда ее не было рядом, когда болезнь жены доводила его до исступления, когда душевная боль достигала такого апогея, что она превращалась в физическую боль, когда эта боль выворачивала его внутренности. Тогда, кроме магии тела Шах-Зады, ему ничто не помогало: ни изнурительная работа, ни мольбы, ни молитвы. В это время надо было снова чувствовать легкий запах терпкого пота и ответные движения горячего и сухого тела Шах-Зады. Он который раз вновь и вновь переживал, как Шах-Зада очень искусно, нежно подкладывает под себя его дрожащее тело, и каждый такой терапевтический сеанс доводил их до сладостного исступления. Они засыпали, уставшие, под утро.

И душа Хасана радовалась от близости с ней. Ему казалось, что она все время блуждает по всему его телу: она иногда находилась под ребрами, иногда чуть выше желудка, то в пупке, то ниже него, то на губах. Когда душа здорова, от нее на сердце теплее и спокойнее. Это тепло никогда не кончается: трать его, сколько хочешь, чем больше тратишь, тем больше оно восстанавливается внутри. Когда душа здорова, наполнена теплом, он в жизни не чувствует никаких преград. Но как только душа заболеет, тело холодеет, она съеживается. Внутри появляется пустота, в таком состоянии лучше никого не видеть и ни к кому не подходить. Чужие люди злобны, в то время, когда их души пусты, они никому и никогда не прощают душевной пустоты. Для Хасана в жизни, когда душа опустошается, наступают черные дни. Эта пустота выбивает его из ритма жизни, сердце замирает, сбивается с такта, словно оно отмирает. Тогда он теряет всякий интерес к жизни, словно он неживой. В этом состоянии он старается не попасть под глаза больной жены, словно боится за себя, вдруг не удержится, наговорит ей кучу неприятных слов.

* * *

Хасан с Шах-Задой через три дня там же, в лесу, где у них состоялась волшебная встреча, договорились еще раз встретиться. Он ждал, но ее все не было. Он стоял, прислонившись к могучему стволу их ясеня, ждал, знал, что ее появление его коренным образом преобразит. Он чуял, что с ее приходом даже ясень по-иному начинает дышать и играть с ветром. Знал, как только она появится на горизонте, между ними вспыхнет искра, которая разразится большим костром, электрической дугой, разрядом молний, который спалит его мечущее сердце. Они рука об руку пройдут через это очищающее пламя, заряженное магнетическими зарядами, огромной энергией, пойдут по жизни уверенным шагом.

Она пришла. Они сели на мягкий мох. Ее руки лежали на его коленях. На мгновение его рука зажала ее руку. В месте прикосновения рук возник сильный жар. Он силой магнетизма удерживал ладонь ее руки в своей руке, чтобы ни на секунду не прервался контакт между ними, чтобы их сердца работали в одном биоритме. Так они сидели час, два, три, завороженные тем жаром, который разливался по их телам и душам. Его жар, пульсируя тугой волной горячей крови, передавался в ее тело, он его ощущал на ее сладких губах, языке, шее, грудях, животе, пуповине. Потом он через ее тело передавался в тело земли, частью которого являлись и они. И он был убежден, что этот мир принадлежал ему, он принадлежал Шах-Заде, а они принадлежат Вселенной. И они будут жить до тех пор, пока будет жива Земля…

2002 г.

 

Голос, тонущий в небесах

Прошло пятьдесят два дня со дня кончины Айханум. Через две недели Хасан с родственниками отправился в дом Гаджимагомеда, чтобы сватать Шах-Заду. В доме Гаджимагомеда сватов ждали, с обеда шли приготовления к сватовству. Эскорт автомобилей во главе с Хасаном хозяева встретили во дворе. После чаепития, церемоний гостеприимства Хасан бархатным, монотонным голосом приступил к главному разговору своего пребывания в дом Гаджимагомеда. Хасан именно таким голосом, будучи девчонкой, заворожил и Шах-Заду.

– Гаджимагомед, мой дом стоит без надлежащего присмотра, без хорошей хозяйки, там давно не затапливается очаг. А у тебя есть дочь, способная поддерживать живительный огонь в моем очаге. Наши предки еще в далекие времена, выдав свою дочь за вашего прадеда, завязали родственные отношения с вами. Не зря ты свою дочь в честь нашей тетушки назвал Шах-Задой. Нам судьба предоставила еще одну возможность закрепить наши родственные отношения, заложенные нашими предками. – Хасан замолчал, ожидая, что Гаджимагомед подхватит его слова, доскажет недоговоренную им мысль. Но Гаджимагомед решил, Хасан красноречивее его, пусть договорит до конца.

Хасан его понял и продолжил:

– Гаджимагомед, сухие семена трав, даже разбросанные на безжизненных скалах, дают всходы. Даже бездомные люди, люди без рода, как семена диких трав, где зацепились, там пускают свои корни. По иному складывается жизнь и судьба тех людей, у кого есть родовые гнезда, межродовые связи, теплые отношения, завязанные между ними веками. Куда бы ни загнал ураган жизни мужчину из такого рода, когда у него на душе нелегко, он рано или поздно за советом, за помощью обращается к отцу, матери. Брат идет за советом к брату, друг к другу, отец к детям, муж к жене, суженый к суженой. Даже одинокий гордый орел не успокоится, пока себе не найдет пару, не совьет гнездо и не заведет птенцов. Рассудив так, я решил обратиться к тебе: будет лучше, если наши семьи, твоя и моя, еще крепче сплотятся, если ты согласишься выдать твою дочь за меня замуж.

Гаджимагомеду очень понравились слова Хасана: прямые, искренние, выходящие из глубины сердца. Он в такой ответственный день без волнения не смог бы так красиво выразить свои мысли. Гаджимагомеду Хасан давно, когда был еще безусым юношей, пришелся по душе. Он знал о любви своей дочери и Хасана. Но он с рождения дочери был повязан словом, клятвенно данным соседу. И вопреки воле дочери выдал ее замуж за нелюбимого человека. А сегодня он исправит свою ошибку, с души снимет груз большой обиды, нанесенной им своей дочери и Хасану. Кроме того, он лучшего мужа для дочери не найдет во всем белом свете. И Гаджимагомед согласился выдать свою дочь за Хасана.

Сватовство прошло в торжественной обстановке, весьма трогательно: женщины поздравляли друг друга, плакали от счастья, а мужчины крепко обнимались. Сторона жениха преподнесла невесте много подарков, они закатили веселую вечеринку с угощением, сладостями, музыкой, танцами. Перед уходом сваты назначили день свадьбы, и, довольные, поздно ночью разошлись по своим домам.

* * *

Теперь Хасан и Шах-Зада, как жених и невеста, не боясь злословий врагов и завистливых людей, встречались, когда и где им угодно: у нее, у себя дома, на улице, за чертой поселения. Они, судьбой отлученные друг от друга на многие годы, испытавшие горечь разлуки и позор поражения, теперь, хоть на минуту, встречались каждый день, но тайно, без лишних глаз. При встрече они находили столько недосказанных тем, столько необсужденных вопросов, что когда подходило время расставания, они удивлялись, ведь столько между ними осталось недоговоренного. Они обсуждали все, что их интересовало: детали будущей свадьбы, свадебный гардероб жениха и невесты, по лунному календарю определяли благоприятный и неблагоприятный день свадьбы, разрабатывали планы совместной жизни, обстановку, детали, убранство спальни молодоженов и не только…

Хасан каждую встречу с Шах-Задой ждал как глотка свежего воздуха, как нектар, как подарок судьбы. У него было такое ощущение, если он с ней упустит хоть одно свидание, следующей встречи между ними может и не случиться. Он с ее сияющего лица не сводил влюбленного взгляда, сколько на нее не смотрел, не мог налюбоваться.

Хасан никак не припоминает, где и когда его вдруг так поразили глаза Шах-Зады. То ли когда она была еще девушкой, и он случайно увидел ее, купающейся на речке в пруду, или когда они на переулке случайно столкнулись через неделю, после того, как она вышла замуж за другого мужчину, или в тот день, когда они случайно столкнулись у мечети. В жизни просто так столько таких случайностей не бывает. Эти случайности Хасана с Шах-Задой методично направляли в омут роковой судьбы.

Случайно встретившись взглядом с Шах-Задой, он заметил, что в ее зрачках глаз горят странные огни. Эти огни в ее глазах, как потом заметил, менялись в зависимости от ее настроения, яркости света, помещения, на улице, в лесу, на речке. Они, меняя цвет, становились небесными, зелеными, фиолетовыми, лиловыми, сиреневыми, золотистыми. Утонуть бы в этих глазах, заманчивых, как зеленый омут, горящих, как звезды в ночи, обжигающих душу! Такую световую гамму глаз Хасан видел только ночью в темном лесу у диких животных, а из домашних – у кошки.

«Душманы, где, в какой пещере, в каком зиндане вы заточили обладательницу этих глаз?!»

Он на минуту представил себе лицо, глаза любимой. Перед его глазами стало почерневшее от горя и тоски лицо Шах-Зады. Ее голова красивой формы, со струящимися на плечи волосами, все еще достойно держится. Нос по природе своей горделиво приподнят. Туманные глаза, прикрытые длинными ресницами, печально опущены. Между кончиками большого и указательного пальцев рук струится шелковый носовой платок. Она показалась Хасану ниже ростом – была придавлена горем. Вдруг, как будто она заметила, что за ней наблюдают, кончиками пальцев на заплаканные глаза натянула алую шаль…

* * *

События того дня Хасан помнит поминутно. Солнце клонилось к закату. Он выкупался в Рубас-чае, теперь по извилистой тропинке, тянущейся с долины реки, легко поднимался на макушку возвышенности, похожую на огромный горб белого верблюда. После преодоления такого тяжелого подъема его дыхание оставалось почти ровным, он даже не вспотел. Его предстоящая встреча с Шах-Задой должна была зарядить морем впечатлений. Душа его пела, он стал легким, как пушинка; взлетит, расправит крылья и облетит речную долину от края до края. Вместо полета он нырнул в зеленую травку, перевернулся на спину, вытянул руки, стал ждать.

На горке было свежо. Ветви кустарников и высоких трав овевал свежий, душистый ветер. Стало темнеть. С востока на горизонте поднялся огромный кровавый диск луны, поднимаясь, она светлела, становилась золотистой, потом приобрела серебристой блеск.

Недалеко в кустах крыльями зашуршали горные куропатки, рядом чуя опасность, на них недовольно закудахтал петух. Со стороны селения на крутой, зигзагообразной тропинке послышался шелест быстрых и легких шагов. Владелец этих шагов слился с вечерним белесым туманом, опускающимся в речную долину со стороны селения. Хасан эти шаги распознал бы среди тысячи других людских шагов. Он перевернулся боком, прислушался к шелесту шагов. Шаги как бы шли с высоты неба на землю. Хасан решил, что она не идет, а плывет к нему вместе с туманом. Шах-Зада неожиданно вынырнула из тумана там, где Хасан не ожидал. Быть может, он не различил ее от того, что она с головы до ног была в белом и слилась с туманом. С лика луны сквозь перину мягкого пушистого тумана на нее струился золотисто-зеленый свет, от чего она казалась воздушной, неземной и посланницей небес. За бугром она опять неожиданно исчезла в тумане, перешла на мягкий кошачий шаг, норовя его застать врасплох. Но, не доходя десяти шагов, ее выдал выпирающий из груди смешок.

– Хотела, милый, на капитанском мостике корабля тебя застать врасплох, но разве тебя проведешь? Раз тебя, мой господин, не сумела перехитрить, тогда, – локтем левой руки зацепилась за его локоть, – пригласи меня на свой капитанский мостик, будем вместе путешествовать к берегам нашего волшебного острова! – она растягивала слова влюбленным мелодичным голосом.

– Ваше императорское величество! – артистично попал в тон ее речей. Как Вы здесь оказались без свиты, без сопровождения? Я совсем не готов к приему Вашей высочайшей особы! Как мог допустить Ваш визирь меня заблаговременно не осведомить о прибытии на борт моего корабля Вашего Императорского Величества? Милости просим, – на траве расстелил свой пиджак, подвел Шах-Зада под руку, – прошу Вас, присаживайтесь вот на это кресло. Без Вашего мудрейшего руководства мой корабль потеряет ход, паруса – силу, а я, как капитан, привлекательность и шарм!

Хасан был в ударе, он продолжил заданный Шах-Задой тон разговора, – докладываю, держим курс корабля в заданном направлении. А Вы, Ваше Величество, оглянитесь вокруг, чудесная ночь, не правда ли?

– Прелестная, – отозвалась она. – Вот, угощайтесь, мой командир, я Вам своими руками приготовила халву из грецких орехов, с добавлением изюма, миндаля и в виноградном сиропе, – Хасану протянула пакетик.

Хасан попробовал:

– Спасибо, мое Императорское Величество, очень вкусно и сытно, и в путешествии не проголодаемся. А теперь от любящего слуги скромное преподношение ее величеству, – шагнул к кустам диких роз, перочинным ножом отрезал несколько цветов, переплел как венок, осторожно возложил его на ее голову. Она засияла.

– О, какая величественная корона! Какой аромат!

Вдруг она укололась.

– Ой, как больно! Ты не убрал шипы?! – она уставилась на него, притворно расширив зрачки глаз.

Он виновато потянулся к венку из роз, взялся с нее отрывать шипы. Но она ухватилась за венок:

– Хасан, миленький, не надо! Разве ты не знаешь, что в любви на все радости – столько же боли, иногда и до крови. Но это все познается потом, когда сталкиваешься в жизни.

Тогда он наклонился и начал целовать ее уколотый палец с капелькой крови. Он горячо потянулся к ней, обнял, поцеловал волосы, кончик носа. Они присели. Хасан почувствовал ее горячую руку на своем колене. Пылкое, огромное желание обладания ею пробежало по всему его телу. Он чувствовал, что весь дрожит. А она его состояние притворно не замечала или, делая вид, что увлечена красотой ночи, с шепотом говорила, обдавая его щеку горячим дыханием.

– Хасан, скажи, ты сегодня днем был где, делал что? Почему вчера на рассвете, когда мы расставались, не поцеловал меня в кончик носа? Ты же любишь так ласкать меня?

За этой, ничего не значащей милой болтовней, Хасан знал, Шах-Зада скрывает серьезную тему будущего разговора. Вдруг она обеими руками судорожно обхватила его за шею, хватаясь за него и опускаясь перед ним на колени. Скользнула по его рукам, животу, ногам, словно булькая и шурша горячим ручейком.

– Я тебе не говорила, что давно, с самого детства, я была влюблена в тебя! Но я не представляла, что так пылко, самозабвенно, до потери пульса полюблю тебя! Ты себе представить не можешь, как я люблю тебя! Как я люблю, как я обожаю тебя! Если понадобится, тебя отдам всю мою кровь, все мое тело! Ради тебя я с радостью пойду на любую жертву!

– Шах-Зада, ради Аллаха, делай что угодно, только без жертв! Хватит нам жертв! И я не представляю свою жизнь без тебя! Я влюблен в тебя как мальчишка, я хочу тебя, хочу пить твое дыхание, вдыхать его в себя как нектар, хочу обладать твоим телом, только, умоляю, ты мне нужна без жертв и крови.

Дурманящие запахи диких роз, ночных трав, запахи ее безумно жаждущего тела, сиреневые, желтые, красные огни в ее зрачках сводили его с ума. Она говорила, прислонив голову к его плечу, содрогаясь, обдавая его шею, лицо горячим дыханием.

– Одна мечта у меня была с того дня, как я тебя помню – поцеловать тебя, впиться зубами в твои тугие горячие губы, взлететь, взлететь в твоих объятиях высоко, высоко, выше Луны и Солнца.

– Я весь твой, – Хасан прошептал одними губами, – обхвати меня горячими руками, прильни к моим губам своими страстными губами и полетим… Только прошу, никогда, никогда не говори о смерти! Мы с тобой родились, чтобы жить вечно. Насколько у нас хватит огня, настолько будем бессмертны! – вдруг потух огонь в его глазах, – я довольно много видел смертей близких и дорогих для меня людей… Больше таких испытаний я не выдержу…

Она, когда увидела, как побледнел Хасана, чуть не расплакалась, опустилась перед ним на колени и крепко прижалась к его ногам. Вскочила, порывисто прильнула к нему и впилась его в губы. Мать родная, какой это был поцелуй! Хасану показалось, что луна и все звезды завертелись перед его глазами, он зашатался и чуть не упал. Она мягко уложила его сильное и податливое тело рядом с собой и прижалась к нему всем телом…

Она, судорожно сжимая его все крепче и крепче, истомно шептала:

– Милый, милый мой, хочу еще, еще…

– Забирай от меня, все, что желаешь… – ей на ухо страстно нашептывал Хасан…

По пути домой Хасан в разговоре с Шах-Задой затронул еще одну, очень важную для них, тему: она касалось судьбы ее детей.

– Шах-Зада, случилось так, что Аллах на небесах разорвал брак с человеком, за которого тебя твой отец выдал замуж. И вы расстались… Но у тебя с ним остались совместные дети. Богом предначертано, что после расставания родителей детей нельзя отделять от матери – это противоестественно. Совсем скоро мы обзаведемся своим семейным очагом. С тобой в наш дом должны войти и твои дети. Твои дети будут и моими детьми…

– Хасан, о твоей порядочности в округе ходят легенды. Я догадывалась, что ты просто так мимо этой темы не пройдешь. Спасибо тебе, за внимание, проявленную чуткость к моим детям. О судьбе и будущности моих детей я не раз говорила с матерью. Ответ у нее с отцом однозначный. Устами матери я слово в слово передаю решение отца: «Я попрошу, чтобы Шах-Зада детей оставила с нами. Ее детей воспитывать и поднимать на ноги будем мы, дедушка с бабушкой. Этот разговор окончательный и обсуждению не подлежит». Отец предо мной хочет сгладить свою вину. Он хочет, чтобы я с тобой была счастлива и за моих детей не беспокоилась. Я долго думала и согласилась с их решением.

– Но, Шах-Зада, как ты проживешь без детей?

Шах-Зада от души рассмеялась над чистосердечностью Хасана.

– Милый мой, какой же ты простодушный! Куда они денутся без нас. Все мое – твое. Они же у отца! Тем более мы будем жить в соседстве с отцом. Считай, отец с матерью живут на первом этаже нашего дома, мы с тобой на втором. Не забудь, у нас появятся свои дети, – она снизу вверх заглянула на него влюбленными глазами, прижалась к нему, поцеловала в губы.

Они долго стояли, прижавшись, разглядывая звезды, загадывая свою судьбу.

– Да, конечно, Шах-Зада, я тебя понимаю. Как хорошо ты сказала о первом и втором этажах нашего дома!

На этой мелодичной ноте они завершили тему разговора.

Луна давно уплыла за дальние хребты. Была поздняя ночь. Они стали медленно подниматься по узкой тропинке, ведущей в поселение, горячо поцеловались и разошлись по домам.

Когда Хасан переступал порог своего дома, на востоке алела заря. Приняв душ, он ушел в мечеть на утренний намаз…

* * *

Ночью, после двенадцати часов, Шах-Зада, как условились, ждала Хасана на его сеновале… Их словно кто-то подгонял каждую ночь любить друг друга, словно торопил жить…

Иногда Хасан удивлялся, где и с кем эта женщина, рожденная и воспитанная в диких горах, научилась так красиво жить, кто научил ее изящным манерам поведения, умению вести себя в обществе, искусству красноречия и дипломатии, наконец, так страстно и пылко любить?! Научилась в городе за пять лет учебы в университете? Вряд ли такому искусству жить обучают с самого детства. Она вдали от родного очага, в семье аскетически воспитанного и строгого дяди не могла этому научиться. Скорее всего, она обладает природным даром, умением себя красиво преподносить, наконец, сопоставлять, критически оценивать свои поступки.

Оба они тогда, счастливые, сумасшедшие, ни о чем не думали, кроме своей любви. Они восполняли время, упущенное друг без друга, без нежностей, без ласки, без любви. Они чувствовали, узнавали друг друга издалека, по голосу, по походке, по запаху. Они неудержимо стремились друг к другу, чтобы вновь упиваться любовью, голодом необузданной страсти. Все рощи, кусты, пещеры, ущелья вокруг поселения были их крепостями и замками любви. Они торопились любить, как будто чувствовали, что злые и коварные люди скоро их разлучат навсегда…

* * *

Сегодня Хасан сиротливо лежит на их горке под селением. Он жалеет ее, горюет за нее, он весь дрожит от ночной свежести, любви и страха за нее. Сердце Хасана, объятое горем, готовое вырваться, разбиться на части, молотком стучит об его грудную клетку.

С гор сорвался, завыл шальной ветер, предвестник дождя. Он с горных вершин нагонял туман, в долине реки смешивался с теплыми влажными потоками, образуя туман. Туман, крутя и вертясь, поднимался в небо, образуя грозовые облака. Стало быстро темнеть. Из чрева сизо-красных облаков на востоке на мгновение выкатился огромный, без единого ущерба, круглый серебряный диск луны и исчез. Со стороны северо-восточной части горизонта загремел гром, сверкнула молния. С неба упали крупные капли дождя. Дождь усилился и превратился в ливень. Белые, шипящие валы дождя с воем набрасывались на голову Хасана. На северо-восточной части горизонта стало светлеть, тучи расступались веером, гром и молнии перешли, засверкали севернее.

Хасану показалось, за мечущимися по небосклону сизыми облаками показалось бледное отражение милого облика Шах-Зада. В зрачках ее широко распахнутых глаз, уставленных на Хасана, попеременно играли странные огни: золотисто-зеленые, фиолетовые, лиловые, сиреневые. Вдруг все ее тело, начиная от ступней до подбородка, задрожало. Она заворожено глядела на него, не моргая, не открывая плотно прикрытого рта, чтобы не разрыдаться. Было слышно, как она с шумом вдыхает в легкие воздух, как выдыхает: вдох, выдох, вдох, выдох. Ее сердце колотилось с небывалой скоростью. Вдруг она не выдержала, из ее глаз выкатили огромные градины, скатилось по щеке, затекли за шею. «Все, – прошептала она, – теперь меня не остановишь… Сердце обольется слезами. Слезы, слезы, слезы. Стрелы смерти, стрелы… Падают, падают, падают… Хрустальные, хрустальные, хрустальные… Шарики, шарики, шарики… Гремят, гремят, гремят…»

На Хасана жалко было смотреть. Он весь обмяк, с мутных глаз безостановочно капали хрусталики слез. Они, как дробинки, со звоном падали на скальную поверхность, трескаясь, разлетались в стороны. Он зарыдал в голос, плакал от бессилия… от безысходности…

 

Гудил вызывает дождя

Старожилы в Табасаране такой засухи не видели более семидесяти лет. Засуха уничтожила все посевы, пастбища, луга, на корню высохли сады, виноградники. Сельские жители, доведенные засухой, горбачевскими реформами до отчаяния, неуверенные в завтрашнем дне, в поисках работы выезжали в города, занимались отходничеством.

Необдуманная политика, недальновидные реформы Генерального Секретаря ЦК КПСС, многих других партийных функционеров страну ввергли в хаос, пучину гражданской войны. С прилавков магазинов исчезло все. Цены на продовольственные и промышленные товары резко вскочили, в том числе на продукты первой необходимости. Закупка и перевозка хлеба в Горный край из краев и областей Северного Кавказа стало весьма затруднительным и затратным делом. Горе и отчаяние вселились в сердца многих горцев.

Одна за другой банкротились ковровые фабрики. Ковроткачество было главным источником дохода половины табасаранских семей. Банкротились, опустошались колхозы, совхозы. Ковровщицы, земледельцы, скотоводы, строители, учителя, врачи, доведенные нищетой до отчаяния, семьями уходили за пределы района на случайные заработки. За годы отходничества на чужбине юноши и девушки быстро деградировали: увлекались спиртными напитками, становились наркоманами, проститутками. Эта часть молодежи после возвращения в район пагубно влияла на остальную часть молодежи. Шел процесс его морального разложения. Рушились семьи, морально-психологические, родовые, племенные устои, выстроенные, выдержанные веками. В стране пошел разгул сепаратизма. «Реформаторы», поддерживаемые «хозяевами» с запада, воодушевляемые изнутри, ее стали растаскивать по национальным квартирам. В Средней Азии, на Кавказе, в Прибалтике – то там, то сям стали грохотать орудия, проливать кровь…

Бедные трепетали за свою жизнь, за кусок хлеба, а богатые – за награбленное добро. «Реформаторы страны» не зря опасались, что обманутые бедные, доведенные до отчаяния, возьмутся за оружие, прольют кровь, лишат их награбленного. Желудки бедняков и карманы богатеев ежились при одной мысли об инфляции, повышении цен, дороговизне на рынках.

Все жители сел, расположенные вокруг Урочища оборотня, охали и ахали под гнетом новоявленных хозяев страны. Опустошенные колхозы и совхозы, неурожаи, неопределенность завтрашнего дня пугали селян. Мусульмане всего округа, даже и те, которые раньше не молились, потянулись в мечети, чтобы просить у всевышнего Аллаха снисхождения к ним и дождя. Потом пошли на зиярат к святым местам, священным пирам, пещерам с надеждой, что Аллах услышит их мольбы, но все было тщетно…

В дни страшной засухи двор мечети поселения Х… по утрам, в обед, по вечерам гудел как пчелиный рой. Взоры и сердца всех правоверных были обращены к небесам. Они сутками молились в мечети, просили Аллаха, чтобы он ниспослал дождь. Многие горцы в отчаянии обращались к знахарям, гадалкам…

О тяжелой судьбе селян, о том, как накормить, спасти их от гибельной засухи, сутками думал и имам мечети Хасан. Он в долгих раздумьях пришел к какому-то определенному решению. Перед прихожанами тяжело встал, стыдливо пряча глаза, заговорил отрешенным голосом:

– В старину наши отцы и деды, когда наступала засуха, одну группу молящихся людей во главе юноши и девушки с Гудилом направляли к священному дубу в Урочище оборотня. Другую такую группу с Гудилом снаряжали на священное место Чугрияр. Там резали быков, делали жертвоприношения, читая зикр, производили обряд переворачивания камня, приносящего дождь. Гудил, распевая песнопения, смысл которых знал только он один, танцевал танец дождя. Из родника у священного дуба юноша и девушка в кувшин набирали воды и, не ставя на землю, приносили ее на площадь мечети. С молитвами вся процессия шла на Караг-чай, а содержимое кувшина выливали в ее воды. Аллах велик! Вода в речке закипала, со всех сторон слетали тучи, заполняя собой ущелья и долины; тучи настаивались, пучились влагой. Спустя время на землю падал благодатный дождь, оживляя мертвую землю, давая жизнь растениям и травам.

– Правда! Правда! – со всех сторон раздались голоса. – Аллаху Акбар! Да, да послать Гудила, юношей и девушек в сопровождении уважаемых женщин поселения к священному дубу и на священное место Чугрияр! Аллаху Акбар! И вот на годекане поднялось мужское многоголосие, истеричная словесная перепалка женщин. Одни селяне на роль юноши и девушки с Гудилом не находили лучше и чище своих сыновей и дочерей, другие своих внуков и внучек.

– А если на это богоугодное дело снарядить внуков-близнецов и внучек-близнецов главного муллы округа, аксакала Шахбана? – неуверенно подсказал один из толчеи.

– В самом деле! – подхватили многие голоса. – Чище этих юношей и девушек нет созданий в мире!

– Аллаху Акбар! Нашли посланников к священным пирам! – умиротворенно смотрели в небеса одни.

– Иншаллах! Аллах велик, он все видит и все слышит! – галдели другие.

– Как можно быстрее снарядить делегацию во главе Гудила! Ну, слава Аллаху, зачин есть! Скорее приодеть внуков и внучек аксакала Шахбана, отправить их с Гудилами к священным местам! За общественный счет заколоть быков, раздать милостыню на священных местах! Воду из священного родника с молитвами и песнопением вылить в холодные струи Караг-чая! Камень у священного места Чугрияр перевернуть три раза!.. Иншаллах, за наши старания Аллах возблагодарит нас сполна!..

Вездесущие старухи быстро снарядили Гудила с его сопровождающими, отправили их на место паломничество, чтобы у небес как можно скорее вымаливать дождя.

– Ля-иллагьи-иль – Аллагь! – слышалось под священным дубом неровное чтение зикра. Со временем, входя в транс, набирая высоту тембра, эти звуки – призывные, фанатичные – взмывали в небеса, замирали на ветвях косматых дубов, волнами разлетаясь, переносились в густую темную чащу буков, кленов и лип, громоздившихся вдоль берегов Караг-чая. Оттуда они вперемешку с воздушными потоками уносились в Небеса…

– Ля-иллягьи-иль – Аллагь! – монотонные слова зикра призывно громким эхом отражались в высоких скалах на правом берегу Караг-чая, в тишине поляны Священного урочища. В такт зикра монотонно раскачивались макушки могучих дубов, кустарников, стебельки трав и луговых цветов. Казалось, каждый камень, каждое дерево и куст в экстазе задействованы в нарастающий круг зикра. Общая молитва, охваченная фанатичным духом в зикре, устремлялась вдаль, отражаясь в горах, долинах, лесах. Возгласы старух, ведущих хоровод зикра, прошения Гудила, заклинания, набирая силу и высоту, устремлялись на горные вершины, на мгновение замирали там, потом уносилась в бездонные глубины огромной чаши небес.

Одни паломницы, входя в транс, руками били себя по груди, голове, другие по коленям, третьи, в фанатическом трансе, закатив глаза, высоко подпрыгивая, самозабвенно выкрикивали: «Иллягь! Иллягь! Иллягь!..»

Процессия, состоящая из детей и подростков, гремя собачьими костями, висящими у поясов на веревках, водила ряженого Гудила. На голову Гудила была надета маска из козьей шкуры с прорезями для глаз и рта, обведенная красными нитями, с черными ушами из войлока и торчащими черными рогами, бородой, усами. Ряженый носил овчинный тулуп без рукавов мехом наружу. Его наряд дополнял пришитый сзади коровий хвост. Он в руках держал волшебную палку.

Ряженому больше всего радовались дети. Встретившись с ним лицом к лицу, одни пугливо прятались за спинами матерей, сестер, сверстников. Другие в страхе плакали и полными страха глазами в толпе людей искали защиту в лице матерей. Третьи, показывая свою смелость, от души хохотали, прятались за спинами взрослых, незаметно подходили, дергали Гудила за хвост и убегали, высовывали языки. А четвертые пытались обливать его водой. Гудила водили по Урочище оборотня, напевая обрядовые песни:

Через минуту стали хороводить другую частушку:

У родника в Урочище оборотня кашевары в огромных медных казанах на треножниках варили мясо и вокруг длинной белой скатерти, застеленной на ровном майдане, усаживали детей, старушек, угощали душистым мясом, вкусным говяжьим бульоном.

Когда все поели, старшая в процессии паломниц воздела руки к небесам, фанатично воскликнула «аль фатигья». Все, умиротворенно воздев руки и очи к небесам, хором прочли молитву, поблагодарили Аллаха за вкусное угощение. Вся процессия, читая молитву, с кувшином направилась к роднику, Гудил наполнил его, и паломники гурьбой двинулись на Караг-чай.

В поселении по длинным стремянкам на кровли саклей, навесов, сараев и коровников поднимались любопытные односельчане.

У Караг-чая показались парламентеры джамаата. Впереди шли ряженые юноша, девушка, Гудил, за ними, читая молитвы, обрядовые частушки, вызывающие дождь, старухи:

Вся процессия с речки возвратилась в селение. Их всем селом встретили у входа. Женщины в селении обливали ряженого, его свиту водой, а сопровождавших его лиц одаривали халвой, яйцами, орехами, фундуком, сладостями, хлебом, вяленым мясом. Обойдя все дворы селения, участники обряда в последнем дворе поделили между собой собранную милостыню, причем ряженому дали двойную порцию.

* * *

Священный старый дуб тысячу лет рос в Урочище чугрияр, недалеко от поселения Гулли. Вторая процессия паломников под дубом в составе юноши и девушки, Гудила, сопровождающих их детей, старых женщин читала зикр, вела обрядовые хороводы:

Под корнями этого дерева находился саркофаг. В саркофаге – священный камень, приносящий дождь. Закончив все надлежащие обряды, песнопения, старухи открыли саркофаг, камень, приносящий дождь, поддели ломиком, три раза приподняли, опустили. Хором прочли молитву, раздали милостыню и разошлись. Они были уверены, что после проведения этого обряда дождь должен идти семь дней и семь ночей.

Не успели Гудил и сопровождающие его люди ступить на площадь перед мечетью, как молодежь вскинула ружья, и от оглушительных, беспорядочных выстрелов затряслось все село, утесы скал, начинающие с порога села. Под грохот ружей аксакалы гуськом выходили из мечети. Последним шел Хасан, он был печален, сумрачен…

Сегодня с самого утра с гор дул ветер, небо подернулось туманной пеленой, но пока не было видно следов дождя.

Когда главный мулла округа Шахбан на годекане монотонно заканчивал молитву, все, стоящие на площади, удивленно ахнули. Откуда-то на площадь с бурдюком в зубах неожиданно выскочила Рыжегривая волчица, бросила в круг изумленной толпы людей бурдюк и исчезла. Из бурдюка на гладкие камни площади струей полилась чистейшая вода.

– Это нам священный дуб послал ангела в образе Матери-волчицы, – прошептал кто-то изумленно.

– Да, да, Аллаху Акбар! Священный дуб, священный дуб! – подхватили в наитии остальные.

Вдруг вокруг селения, в селении, в ореховой роще, в кустарниках, в садах глухо зашумел поднявшийся с гор ветер. Он впереди себя погнал с гор черные тучи. Они наступали нерешительно, неуверенно тягались с тугими валами ветра, наливались тяжелыми капельками дождя, оседали на холмы, леса, холмы вокруг поселения. Грянул отдаленный гром, он эхом пронесся по долине реки, окрестность загудела от раскатов грома. Вдруг с неба начали падать редкие крупные капли дождя. Все лица на годекане, кровлях, улицах изумленно обратились в небо.

Дождь все усиливался. Проливной дождь, долгожданный, выпрошенный у всевышнего Аллаха молитвами, зашумел, поливая обильными струями глубоко треснувшую, покрытую чешуям, землю, освежая раскаленный зноем воздух. Люди обнимались, поздравляя друг друга, но больше всего похвал и хвалебных слов досталось Хасану.

«Все! – прошептал Хасан. – Я свой долг перед своими сельчанами выполнил. Теперь надо выполнить долг мужа перед похищенной женой: я обязан найти ее живой или мертвой. Говорят, вора или конокрада в горах поймать почти невозможно. Он там исчезает, как дым, – еще чуточку подумав. – Он на глазах исчезает, как дым».

Почему-то свои поиски Хасан начал с Дербента, так подсказывало сердце.

2003 г.

 

Купола Джума-мечети

Солнечное жаркое утро бирюзой отражалось на шарообразном главном куполе Джума – мечети с острым золоченым верхом и полумесяцем. Широкий двор, анфилада огромных тополей по краям, прохладные тенистые навесы, стоящие у северной стены, шум плещущего фонтана давали приют паломникам, многим десяткам мутеллимов, распевающим перед учителем богословия суры из Корана.

У открытых дверей мечети, на скамейке, сидели мужчины, женщины в папахах, тюбетейках, попрошайки разных возрастов, национальностей, включая выходцев с Востока, Средней Азии. Они обменивались утренними новостями Древнего Дербента. Несколько случайных попрошаек, просящих подаяния, теснились на улице, напротив ворот. Рядом с ними под чинарой, разостлав на зеленой траве грязный бешмет, прикрыв глаза, лежал оборванец сомнительного происхождения.

За какие-то полчаса оборванец от благочестивых мусульман услышал все новости города. Но вдруг, когда они переключились на Табасаран, веки оборванца дрогнули, по лицу, сменяя одну за другой, поползли краски. Но когда из уст благочестивых мусульман нищий услышал имя Шархана, он от неожиданности вздрогнул и привстал: у него ушки стали на макушке. Они говорили, что Шархан из предгорного Табасарана на двух тяжелых грузовиках с прицепами привез пятьсот баранов, и какой-то коммерсант из Чечни закупил их оптом и еще заказал.

«Откуда у Шархана столько баранов? – задумался оборванец, – у него в общинной отаре пасется всего пятнадцать овец. Может, это не тот, а другой Шархан из нашего района? Мало ли в Табасаране Шарханов!» – успокаивал себя оборванец.

Но вдруг из подкатившего дорогого автомобиля в шикарном костюме и галстуке, в черных блестящих туфлях вышел Шархан с каким-то мужчиной и, никого не замечая, важным видом прошагал под тень ближайшего платана. Оборванец остолбенел, он еле сдержал возглас удивления. Спутник Шархана с сидений автомобиля снял коврики, разостлал их под деревом и отдалился на почтительное расстояние. Из мечети с дипломатом в руках вышел тучный круглолицый мужчина с огромным мясистым носом и маленькими желтыми свинячьими глазами. Он, не здороваясь, сел напротив Шархана на коврик, из дипломата вытащил калькулятор, и они долго о чем-то спорили и считали. Разгоряченные глаза, как четыре сверчка, зло впились друг в друга, и иногда спорящие срывались на окрики, казалось, малейшая искра их спор превратит в кровавую драку. Они, как свирепые волки, готовы были вцепиться друг другу в глотку, перегрызая ее. Через некоторое время они пришли к согласию, и спор приобрел более спокойный, миролюбивый характер. Они улыбнулись, в знак примирения друг другу пожали руки. Тучный мужчина похлопал Шархана по плечу и учтиво передал ему дипломат. Встал, выпрямился и, не прощаясь, вышел за ворота мечети, где его поджидали три огромных внедорожника. Он сел в средний автомобиль. И все три автомобиля на огромной скорости помчались в южном направлении города.

Шархан, чуть приоткрыв крышку дипломата, вкрадчиво заглянул под него, быстро передвигая пальцами, с усердием стал считать какие-то шуршащие бумажки. Он так был погружен в созерцание зеленых бумаг, с таким вниманием изучал стодолларовые купюры, что неискушенные люди его могли бы принять главным казначеем города или экспертом американских денежных знаков, приглашенным с золотого Востока. «О, боже, как много „зелени“! – Шархан не верил своим глазам, – как много „зелени“! Если их перевести в рубли, сколько же их будет?! Целая гора… На эти доллары я на рынке развернусь так, что все купцы Дербента позавидуют мне! Коммерческие фирмы, заводы, фабрики, ценные бумаги – все будет мое! На „зелень“ я приобрету оружие, танки, бронетранспортеры, вертолеты. У меня будут сотни, тысячи боевиков, наемных убийц. Все важные лица района, республики будут ползать у моих ног!..»

Он не слышал и не видел, что перед ним минут пять стоит тот самый оборванец, недавно возлежащий на грязном бешмете под чинарой у входа мечети. Тот жалобно скулит и просит милостыню, из-под руки Шархана любопытно заглядывая под крышку дипломата. Грех было не проникнуться к нему сочувствием, но сердцу Шархана чуждо было сострадание. Он поднял злые глаза на оборванца, надвинул на брови кепку-лужковку и снова принялся считать: «Варж, хьудварж, агъзур» (сто, пятьсот, тысяча)…

– Я неделю не ел, досточтимый мусульманин! – говорил оборванец, протягивая руку.

– Варж, хьудварж, агъзур (сто, пятьсот, тысяча), – повторял Шархан.

– Я есть хочу. Умираю с голоду! – по-табасарански повторил оборванец.

Шархан потерял счет и терпение.

– Ты откуда взялся такой, прилипчивый?! – заорал он по-табасарански. – Разве Аллах для таких, как ты, оборванцев, выдумал милостыню? Нет, от меня ты не получишь ни копейки денег, ни куска хлеба, мошенник! Убирайся вон! Я сам дорожный человек, да и последнее у меня только что отнял «главный мент» Дербента, чтобы ему пусто было!

– А если я тебе расскажу об имаме вашей мечети Хасане! – хитро, всматриваясь в плутоватые глаза Шархана, лукаво заметил оборванец.

– Откуда ты, нищий, знаешь этого длиннорясого?! – прохрипел Шархан и клешнями рук вцепился в борта его грязного пиджака.

– Ты, что, мужик, с цепи сорвался! Отпусти, больно! Отпусти, говорю! – нищий захныкал и схватился за лацканы его дорого пиджака.

Шархан брезгливо оторвал его чумазую руку от себя, из кармана пиджака вытащил носовой платок, корявыми движениями рук смахнул пылинки с пиджака, вытер руки и выбросил его под ноги. А нищий на лету подхватил его и сунул за пазуху.

– Откуда, говоришь? «Осел и в смокинге – осел», – подумал нищий, еле сдерживая смех, ответил:

– Да все оттуда, с гор… Я из вашего соседнего селения К… Лет двадцать живу в Дербенте. Двадцать лет проработал на нефтяных промыслах Грозного. В первую чеченскую войну разбомбило всю мою семью. Я переехал сюда, в Дербент. Здесь тоже лихие парни отобрали мою квартиру. Вот так я с тех пор, без семьи, без документов, бродяжничаю. А имама Хасана, спрашиваешь, откуда знаю? – оборванец указательным пальцем долго ковырялся в носу, пытаясь зацепить засевшую там козявку. – Имама Хасана… тоже оттуда знаю, – куда-то указывая протянутой рукой, перевел тему разговора в спокойное русло. – Он иногда приходит в гости к моему соседу. Там и познакомились… А откуда я знаю о ваших с ним делишках?.. Откуда я знаю о ваших «душевных отношениях» с Хасаном, пассажиры, мелкие коммерсанты из Табасарана во всех чайханах города только об этом и говорят. Дербент не только большой рынок, но и сборище всех новостей и сплетен Южного Дагестана, милейший!

Шархан долго и зло изучал лицо нищего. «Откуда взялся этот оборванец на мою голову? Нет ли здесь подвоха? – подозрительно сверлил глазами слишком учтивого земляка. – Не агент ли он спецслужб?.. А может, он доверенное лицо Хасана, один из тех бродяг, которые по пятницам обивают пороги мечетей? Нет, – успокаивал он себя, – этот слишком грязен. А чистоплюй Хасан с безродным бомжем связываться не станет. Специальные службы – тем более».

Вдруг в глазах Шархана вспыхнул злой и мстительный огонек.

– Слушай, я тебе дам сто… пятьсот…Нет, тебе дам тысячу рублей. Но при одном условии: если ты расскажешь своему соседу, всем табасаранам Дербента, – в магазинах, на рынках, в чайханах, – во всех людных местах, что имам Хасан трус и козел!

– А чем докажете, уважаемый, что имам Хасан трус и… козел! – оборванец чуть его не ударил по лицу, но сдержался; в сторону отвел полные гнева глаза.

– Тем, что мои знакомые видели, как у него из рук крутые парни вырвали его молодую жену, и как он перед ними распускал сопли. И еще они видели, как эти ребята увозили его жену в горы… – и осекся, прикусив слишком разболтавшийся язык.

«Значит, мою жену увели в горы, а не на низменность, – задумчиво подумал про себя оборванец. – Я, собачий сын, одним ударом кинжала могу снести тебе голову или отсечь детородный орган!.. Но пока ты мне нужен живой», – еле сдерживая себя, успокаивался оборванец.

Оборванец сквозь стиснутые зубы улыбнулся Шархану и протянул руку за обещанным гонораром.

– Пусть никогда не иссякает чаша дающего мусульманина! – вкрадчивым голосом заговорил оборванец. – Делающему добро, добром и платят, – сложив губы в трубочку, брезгливо приложился к вонючей руке Шархана. – Раз твой односельчанин – козел, найдем мы управу на этого козла… Его, мелкого чистильщика арабского алфавита, я ославлю на весь Дагестан, на весь Северный Кавказ! Иначе, сын Махмуда Курбан из селения К… не будет сыном Махмуда.

– Как я узнаю, оборванец, что ты меня не обманул? – брезгливо отодвигаясь от него, засомневался Шархан.

– Ты сейчас мне дашь только первую половину обещанной суммы, а остальную половину выплатишь после выполнения данного обещания. Идет?

Шархан утвердительно кивнул головой. Оборванец ловкими движениями рук быстро спрятал протянутую Шарханом первую половину обещанной суммы во внутренний карман верхнего одеяния.

– На следующей неделе, в пятницу, я буду здесь, на этом месте, с украденной тростью и папахой Хасана. Надеюсь, милейший, ты их узнаешь…

Нищий сдержал данное слово. В следующую пятницу он продемонстрировал Шархану известную папаху и трость Хасана, а в придачу еще продемонстрировал его знаменитые старинные серебряные часы на серебряной цепочке.

2003 г.

 

Застывшие небеса

В стойбище Никардар, недалеко от Урочища оборотня, в нескольких десятках саклей проживало около трехсот человек. Оно располагалось на широкой холмистой поверхности, по краям окаймленной вербами вперемежку с дикой алычой, боярышником, шишками, шиповником. Посредине стойбища находилась ровная площадка для молотьбы зерна, с красивой дубовой рощей, вечно зелеными кустарниками ежевики, хмеля, разбросанными по всей поверхности, большими грушевыми, яблоневыми и ореховыми деревьями. С юга и запада эта местность ограничилась крутыми скалами, обрывающимися в долину реки Караг-чай.

Во время нашествия кизилбашей на Табасаран палачи Надыр-шаха, в отместку за неповиновение членов стойбища, детей и стариков растоптали лошадьми, мужчин, способных носить оружие, повесили на кряжистых ветвях священного дуба. А сакли разрушили, сожгли, сравняли с землей, юношей и девушек угнали в Персию. От мести кизилбашей спаслась небольшая горстка людей, которые переселились в стойбище в урочище Курма-пирар. Они впоследствии стали активными организаторами, защитниками на крепости вблизи селения Хучни, отдавшими свою жизнь до последнего воина. А имена главных организаторов защиты крепости, семи братьев: Исы, Касума, Гамзата, Али, Рамазана, Расула, Абумуслима на вечные времена вошли в золотой фонд защитников Табасарана. Сестра Рейганат, поддавшаяся уговорам персидского принца, предавшая братьев, была сброшена с крепостных стен, навеки проклята своим народом.

Ни в устных преданиях гуннов, ни в музыке, ни в исторических, обрядовых песнях, ни на настенных надписях не сохранилась летопись кровавой борьбы жителей стойбища Никардар с кизилбашами. Куда-то бесследно исчезла летопись об освободительной борьбе гуннов в Урочище оборотня, у священной горы, где хранится меч, посланный с небес, Курма пирар, Цумаг пирар, канули в лета живые свидетели разрушенного до основания стойбища Никардар, хранители легенд и преданий мужественного племени. Ибо вместе с сожженными саклями, казненными воинами и защитниками, порубленными аксакалами, проданными в рабство юношами и девушками, измученными ясновидцами и ясновидицами – хранителями наследия племени гуннов – ушли в небытие, развеяны ветрами героические страницы, живой дух этого непобедимого племени.

Жители соседних племен, когда затевают разговор о стойбище Никардар, о нем либо ничего особого не говорят, либо рассказывают мрачную историю: «На это стойбище колдуны Надыр-шаха за неповиновение ниспослали смерч. И стойбище вместе с его жителями проглотил смерч. На стойбище смерч налетел нежданно-негаданно. Он с воем пронесся по его центральной части, крутя и вертя, за считанные минуты уничтожил все. Смерч на своем пути сметал и сакли, и строения, с корнями выворачивал многовековые деревья, засасывал их в огромную воронку, далеко разбрасывал, разламывая, как щепки. Когда смерч утихомирился, на поселение набежал ветер с грозовыми тучами, которые, разгоняясь, ударяли дуг о друга, выбивая громы и молнии, выжигая все, что после смерча осталось. На стойбище выпал страшный ливень с градом. Вместе с дождем и градом из небес на стойбище падали змеи, тысячи змей. Они яростно нападали на уцелевших от смерча людей, жалили, убивали их. Кто успел вырваться из этого ада, тех приняли на стойбищах соседних племен».

Через столетия, проходя мимо могил стойбища с покосившимися, надломленными памятниками, никто не будет знать, какая жизнь кипела на этом красивейшем плато, под плоскими кровлями его саклей, какие сердца бились там; каким свидетелем суровых драм был молчаливый раскидистый священный дуб! Легендой без слов, духом легенды веют эти кряжистые дубы, так красиво выступающие на кроваво-красном небосклоне, эти темные и серые ущелья, расползающиеся в долину Караг-чая, отвесные скалы с множеством пещер. И в строгом молчании покоятся пещеры в скалах, раскиданные по всему периметру поселения. В этих пещерах покоятся останки слепой ярости Надыр-шаха – немые свидетели – защитники стойбища Никардар, сыновья-мученики священного дуба.

И только из массы дикой поросли, из корней старых, покосившихся, надломленных молнией и другими природными стихиями плодовых деревьев иногда случайно проклюнется яблоневый, грушевый или вишневый стебелек. Или же в чаще леса случайный прохожий встретит распространяющие благоухающий аромат розовые цветы шиповника, белые соцветия боярышника, шишек, барбариса, желтые цветы кизила. Тогда только начинаешь понимать, что здесь когда-то жило мужественное племя гуннов, разом исчезнувшее с лица земли.

Жизнь человека перед вечностью Вселенной мгновенна. Так мгновенно на земле в кровопролитных войнах исчезают росы, утренний туман, рассеиваемый ветром, так исчезают тени от тучи, пробежавшей по небу, так исчезает зыбь на глади моря. Только в таких случаях начинаешь понимать, как кратка жизнь одного человека, одного рода, племени, целого народа, и как она зависима от случайностей судьбы и капризов времени, как мелок и ничтожен человек перед вечностью природы, бесконечностью Вселенной.

Только тихо колышутся могучие головы раскидистых дубов, тревожно шелестит их листва, точно жалуясь внукам гуннов на трагическую смерть, унесшую в вечность имена и тени целого племени – их предков. А этот лунный блеск, выхватывающий из мрака обугленные останки стен строений, нежно просвечивающий сквозь облака, курится на руинах стойбища; лунный свет, преломляющий круглые, сиротливо стоящие надгробные глыбы, окрашивающий в розовый цвет тени лежащих под ними защитников. Кровавые сердца его защитников, незаметно пульсируя кровь по кровеносным сосудам, которые соединены с жилами погибшего стойбища, все еще дают о себе знать в нишах, расщелинах саклей. А матовый цвет луны, проглядывающей за ближним холмом, белым саваном ложится над кроной, зияющим черным дуплом священного дуба, над огромными надмогильными плитами в безмолвии спящего кладбища Никардар. А еще выше, над этим исчезнувшим стойбищем, величаво дремлют голубоватые вершины Джуфдага, подернутые желто-зеленоватой порослью. Нигде не слышно звука, точно замерла вся ночь, замерло все подлунное плато. Все плато, таинственное, загадочное, обомлевшее от восторга, восторгается небесной синью, ярким месяцем и мириадами звезд, хаотично разбросанных по куполу небосклона щедрой рукой Творца Мира. А месяц в среде розовых облаков, истекая кровью, поднимается все выше, уперев свой печальный взор в многострадальное плато «Урочища оборотня», священный дуб – немой свидетель трагедии исчезнувшего племени. И нет границ у вечной, умиротворенной красоты, нет конца стенаниям священного дуба, оплакивающего исчезнувшее племя гуннов. Так проходят века, тысячелетия, растворяясь в вечности времени и бытия…

2003 г.

 

Волки в подземелье

Профессиональное чутьё охотника не могло подвести Шархана. Недалеко от Пещеры кизилбашей, со стороны захода солнца, в одной из подземных пещер он учуял логово волчьей семьи.

Это логово облюбовала волчица с волчатами. Ее предки во время правления ясновидицы Халимат над племенем гуннов от преследования людей покинули здешние места. В начале этой осени зов крови волчицу призвал в места обитания ее предков, за ней потянулся и ее волк. Откуда и как появилась волчья пара в Урочище оборотня, никто из здешних людей не видел и не может сказать. И бывают же удивительные явления в природе – волчица против всех правил волчьей природы осенью вывела трех волчат. Она вынесла не по сезону поздний волчий помёт в аномальной зоне Урочища оборотня.

Его ухо из подземелья опять уловило скребущие о стенки подземной пещеры шорохи, писк и тявканье волчат, пытающихся высвободиться из замкнутого лабиринта. Шархан приподнял бычью голову, прислушался к голосам, доносящимся из подземелья. Он предположительно определил, что под Урочищем оборотня может находиться подземная пещера с несколькими выходом на поверхность земли. Он, как зверь, стал принюхиваться, раздувая широченные ноздри огромного орлиного носа; с шумом втягивал и вытягивал из себя окружающие запахи. Дотемна ему хотелось разведать волчье логово. Звери могли почуять опасность и затаиться в недрах земли. Но первоначально он осмотрел окрестности Урочища оборотня, не охраняет ли вход в логово, само логово один из взрослых волков, не витает ли в Пещере кизилбашей пещерный дух кизилбашей. Кругом вроде бы было неопасно.

Волчата опять запищали. Все улики подсказывали, что они голодны, родители давно их не подкармливают.

Опыт охотника говорил, либо оба родителя находятся на охоте, либо с ними что-то случилось, а логово предоставлено самим волчатам. Надо действовать, пока выпал удобный случай, потом будет поздно.

Шархан на всякий случай передернул затвор винтовки, загнал заряд в патронник и привел винтовку в боевую готовность. На трясущихся от охотничьего азарта ногах он шел на голоса волчат, доходящие из подземелья. Первоначально он не сразу отыскал тропинку, ведущую в расщелину скалы. Тропинка зигзагами тянулась с юга на север, над крутой, обрывистой скалой.

И на этот раз Шархана не подвел многолетний опыт охотника-следопыта. Тщательно изучая нечеткие отпечатки, оставленные на промокшей земле, он последовал по еле заметной цепочке волчьих следов, идущих в подземелье. Он опустился на колени, широкими ноздрями большого и горбатого носа вдохнул в легкие запах отпечатков волчьих лап; пальцем ковырнул влажные углубления, оставленные передней левой и задней левой лапами волчицы; кусочек земли попробовал даже на вкус и выругался: «Вот бестии, какие осторожные! Еще говорят, что у волков нет разума. Чушь собачья! Они разумнее иных людей! Если не так, тогда как они так хитроумно проложили тропинку в логово, петляя в колючих кустах и высоких травах? Если они не разумны, тогда как они соблюдают такую осторожность, идя в свое логово и обратно след в след? Смотри, какие они предусмотрительные! По размякшей влажной земле местами они даже ползают на животах, заметая свои следы. Нет, волки не глупы, они осторожны. Эти звери ведут себя как бойцы спецназа самых секретных служб, – с дрожью в голосе прошептал Шархан. – Но меня, самого опытного следопыта этих мест, владыку лесов, вам, серые разбойники, не провести!»

Шархан опустился на четвереньки, волоча за собой винтовку. Он по еле заметным волчьим следам, отдуваясь, тяжело прополз в расщелину. Приподнялся, боком втиснулся в узкий темный лаз, царапая об острые края расщелины лицо и локти. Принюхался: широкие и хищно вырезанные ноздри затрепетали, – из глубины расщелины тянуло резкими запахами зверя, запахом мочи, полуистлевшим мясом. Шархан, работая локтями и ногами, протискивался по узкому лазу, тянущемуся в глубину скалы.

Вдруг резкий свет заходящего солнца ослепил его глаза. Он, кряхтя и ругаясь, вывалился на длинную и широкую террасу. Она зимой и летом обогревалась лучами заходящего солнца, поглощая его тепло. А там, в глубине, темнела большая пещера. На террасе, среди завалов камней, Шархан нашел целое кладбище обглоданных костей животных. В одном из углублений пещеры лежали останки десятков человеческих голов, голов диких кабанов, костей крупного и мелкого рогатого скота. По всей вероятности, звери нередко затаскивали сюда, на террасу, часть недоеденной добычи и здесь не спеша, не таясь, доедали. «А откуда тогда здесь образовались такое огромное количество полуистлевших человеческих останков?! – холодея от ужаса, сокрушался Шархан. – Он от стариков, которые передавали разные истории из поколения в поколение, не раз слышал рассказ об оборотнях, которые в далекие времена здесь хозяйничали. – Но отсюда их след давно простыл. Не вернулись же оборотни обратно?! Если они опять стали охотиться на людей, я бы знал, слышал об этом! Неужели эти останки-тела северных гуннов, повешенных воинами Надыр-шаха на священном дубе, а потом заброшенных в пещеры?! Ведь с тех пор прошли три столетия, за это время останки людей могли превратиться в пыль, быть развеянными ветрами?!»

Через террасу он посмотрел вниз и ахнул. «Вот это – сюрприз! Какие же эти волки умные и расчетливые! – охотник от изумления даже застыл. – Более надежного логова и сам кизилбаш не нашел бы! Ты посмотри, какое потайное место они выбрали для логова: дикое, глухое и неприступное! Мало кто из охотников умудрится заглянуть в этот угрюмый уголок природы, похожий на ад! Волчья тропа начинается далеко от логова, в узком ущелье, заросшем колючими кустами боярышника, шиповника, ежевики. Петляя и пропадая в кустах рододендрона, она выходит на край скалы, заросший лишайником. Оттуда по горбатым валунам, лежащим по краям, тянется к входу в узкую нору, запрятанную в колючих кустах шиповника. Как они скрытно протоптали тропу в еле заметную расщелину пещеры?! Хитроумнее и осторожнее этих волков могут быть только волки!»

Узкий и темный лаз, круто спускающийся в темное чрево горы, неожиданно выходит на террасу с западной стороны. «У, какие скрытные! Прямо шах и шахиня со своими принцами и принцессами! И, главное, никому на свете в голову не взбредет, что здесь может обитать волчья семья!»

В одно мгновение лучи заходящего солнца упали в глубину широкой и глубокой пещеры. Там, в темноте пещеры, проголодавшиеся детеныши, инстинктивно почуяв опасность, сбились в клубок, тревожно запищали. Они, расползаясь по сторонам, снова собирались в кучу, стараясь инстинктивно прятать свои головы под пушистыми животами собратьев. Вдруг они между собой что-то не поделили, кусаясь, царапаясь, устроили настоящую потасовку.

Сердце Шархана затрепетало, лоб покрылся испариной. «Вот удача! – рот невольно растянулся до ушей. – Какая удача!.. Раз, два, три, – посчитал Шархан. – И все разной масти. Самого крупного, лобастого, я назову Лютым. Его подарю начальнику милиции района. С рыжей гривой пусть будет Кизилбашем. Вот его оставлю себе для скрещивания с собачкой. В округе выведу самую выносливую породу собак. А длинноногую сучку, с узкой мордочкой, назову Меченой. Ее подарю столичному кунаку».

От неожиданно выпавшей удачи у Шархана закружилась голова. Осторожно обходя кучи человеческих останков, он двух волчат живо затолкал себе за пазуху, а третьего закинул в хурджины. Опасливо оглянулся по сторонам: вдруг, если объявятся родители. Нет, поблизости из взрослых волков никого не видно. Теперь отсюда надо было убраться как можно скорее. Начиная с этой минуты, его жизнь висит на волоске, родители волчат в любую минуту могли вернуться в логово. Тогда ему беды не миновать. У него за пазухой волчата барахтались, визжали, царапались лапами, звали на помощь родителей. Волк – чуткое животное! Мать-волчица могла услышать визг своих детенышей за десятки километров от логова. Волчата, чуя опасность, исходящую от огромного двуногого животного, за пазухой засуетились. А один волчонок в живот даже больно укусил. Сжимая винтовку в правой руке, едва волоча натруженные ноги, он боковым ходом, проложенным в логово, выполз из подземелья.

Он от дневного света неприятно зажмурил глаза. За время нахождения в темном волчьем логове его глаза отвыкли от солнечного света. Теперь лучи заходящего солнца больно резали их своим ярким светом. От непривычной могильной тишины, казалось, застыло всё кругом. Он слышал свое прерывающееся дыхание и учащенное биение своего сердца. Сердце работало так быстро, что сорвалось с насиженного места, подскочило и стало биться там, где ему не положено было биться – в области гортани. Он на поверхности земли от волнения запамятовал, на какой стороне света находится его поселение; зажмурив глаза, упорно ковырялся в голове. Его тупо скользящий взгляд остановился на макушке скалы, торчащей в середине поляны. Вспомнил, прямо под ним из расщелины скалы выбивается небольшой родничок. Плохо ориентируясь на местности, рванул к источнику, опустился на четвереньки и сухими губами жадно припал к холодной воде. Он пил долго, с остановками; тяжело встал, перед глазами вертелись темные круги, подкашивались и мелко дрожали ноги. Шархан, все еще находясь в эйфории, распутал ноги коня от жесткого волосяного аркана и, не мешкая, и, что есть дух, пустился вскачь. На скаку снял винтовку с боевого взвода и повесил его на плечо.

* * *

Скакун сам, чуя опасность, исходящую из волчьего логова, скакал изо всех сил. «Скорей, скорей, Шархан, унеси ноги от волчьего логова! Хозяин логова с его хозяйкой могут настичь тебя. Тогда тебе конец!»

В бешеной скачке кусты, серые каменные глыбы мелькали перед его глазами. Волчье логово, Пещера кизилбашей остались далеко позади. Все было бы хорошо, если бы не визг, не беспрерывный зов волчат, раздающийся в тишине зеленых полей, лугов.

Вот вдалеке показались первые строения их поселения. В вечернем сизом свете четко очерчивались контуры жилых домов, сараев, плодовых деревьев в садах. Шархан хотел остановиться у одного из родников на поляне, дать передохнуть коню, освежиться самому. Но вдруг позади него раздался такой полный отчаяния и бешенства рев, что волчата, услышав голос матери, завертелись у него за пазухой, другой в истерике забился в хурджинах. Рев волчицы, настигающей всадника, повторился еще отчаяннее и неистовее. Конь позади себя почуял несущуюся за ней смерть. Он от страха прижал уши, дрожь прошлась по его спине и бокам. И, казалось, он не бежала, а летел по ухабистой поверхности поляны.

Чуя мать, испуганные волчата пронзительно визжали. Лихорадочно храпела нагонявшая их мать. Шархан, оглядываясь назад, видел, как волчица в бешеном скачке пытается опередить в страхе уносящегося коня. Всадник на коне вихрем несся между растущими на зеленых лужайках колючими кустарниками, серыми валунами, вереницей холмов. Конь стлался над поляной, ветром несясь между плодовыми деревьями, серыми валунами, огромными кучами камней. Конь задыхался, не сбавляя ритма. Он вынес Шархана на террасы, узкими полосами, тянущимися по краю поляны. Шархан чувствовал, как волчица, тяжело дыша, преследует их по пятам. Как долго неслись они в исступлении, он не помнит – полчаса, час или считанные минуты. Только он видел, как между ним и настигающей его волчицей уменьшается расстояние. Волчица иногда висела на хвосте коня, мчалась параллельно ему, чуть ли не ноздря в ноздрю. Шархан отбивался от нее нагайкой. Казалось, вот запрыгнет коню на шею, вцепится клыками, и им наступит конец. Волчица переменила тактику, она решила в прыжке стащить всадника со спины скакуна с тыла. Неожиданно с верхней террасы спрыгнула на спину коня, пытаясь его стащить. Но промахнулась. Надо было что-то придумать, иначе ему скоро наступит конец.

Чтобы волчата замолкли, Шархан локтем левой руки сильно прижал их к животу, но они, чувствуя рядом мать, ожесточились, стали рвать ему живот острыми клыками. Он третьего волчонка тоже забросил за пазуху. Волчата от боли и удушения еще сильнее завизжали, а тоскующая мать заревела рядом с всадником. Одно время волчица потерялась, Шархан облегченно вздохнул. Вдруг с верхней террасы что-то круглое и серое сбросилось на спину Шархана. Это волчица сделала очередную попытку напасть и сбить его с коня. Она, видимо, не просчитала траекторию падения, чуть промахнулась и, цепляясь когтями за холку коня, повисла на боку. Она вонзила клыки в бок коня. Конь от боли задергался, заржал, убыстрил шаг, точно хотел унестись подальше от смерти, несущейся рядом.

Шархан не растерялся, с плеча рванул винтовку, развернулся и ложей больно ударил волчицу по голове. Волчица взвизгнула, оторвалась от бока коня и мячиком покатилась под его ноги. Встала на четвереньки. Стрелой помчалась по узкой террасе, тянущейся над головой всадника, готовясь к новому прыжку. На этот раз гибель Шархана была неизбежна. Шархан, теряя рассудок, хаотично думал, как спастись. Он инстинктивно сунул руку за пазуху, оттуда вытащил одного волчонка, швырнул назад. Волчонок, кувыркнувшись, с жалобным писком распластался на поляне. Мать бросилась к нему на выручку, легла на травку и стала его облизывать. При падении волчонок головой ударился об острый камень, и из разбившейся головы на землю стали вытекать мозги, перемешанные с кровью. Волчица на мгновение замешкалась, не зная, какие действия предпринять. Если она останется со смертельно раненым волчонком, то двуногий зверь, мчащийся на коне, уведет остальных ее детенышей. Она решила оставить умирающего детеныша и погнаться за удаляющимся всадником.

Шархан отпустил вожжи, вогнал патрон в патронник, развернулся назад и прицелился. Ему что-то мешало стрелять. Это были волчата за пазухой. Приподнялся на стременах, обернулся и выстрелил. Волчица взвизгнула от боли, подпрыгнула, кубарем покатилась через голову. Шархан, больше не оглядываясь, несся от смерти. Волчица получила легкое ранение, не обращая внимания на боль, она рванула вперед, но подкосилась, по инерции покатилась мячом. Она смотрела вперед, назад, не зная, за кем гнаться, с кем оставаться. Она, спотыкаясь, поковыляла назад, к умирающему волчонку, опустилась перед ним, тоскливо скуля, стала облизывать его.

Шархан чудом спасся. Волчица больше не гналась за ним. На взмыленном и задыхающемся коне он еле добрался до коновязи во дворе. Коня поставил в стойло, волчат забросил в одну из свободных комнат на первом этаже дома, по деревянной лестнице тяжело поднялся на второй этаж и в сапогах, плаще завалился на тулупе мертвецким сном…

* * *

В тот вечер Шархан возвращался из соседнего селения. Кунак пригласил его в гости и угостил отборным шашлыком из молодой баранины. За столом лилась ледяная водка московского водочного завода «Кристалл». По пути к себе в селение он сделал большой крюк в Урочище оборотня. Там ему надо было проверить, не потрусили ли охочие на чужое добро сельчане его грецкий орех, который поспевал только поздней осенью, к первому снегу. А теперь не жалеет о своем походе в это урочище, наоборот, радовался, как ребенок: «К черту грецкие орехи! Теперь я своим топорным носом чую, что моя жизнь круто изменится», – не верилось, что ему сопутствовала неожиданная удача… А зима в этом году, как назло, запаздывала… «Да бог с ней, с этой зимой, – в сердцах чертыхался Шархан. – У меня за пазухой два волчонка: Кизилбаш, Меченая. Жаль третьего, потерял, ладно, обойдемся двумя оставшимися волчатами. – Два волчонка – это два заветных ключа от потайного сундука успехов и богатства!»

Жадный по натуре, предвкушая хороший барыш, он пока волчат никому не отдавал, а откармливал у себя. «Пусть сосунки пока останутся с сучкой у меня во дворе, пососут сучьего молока, вырастут, чуть окрепнут!»

Надо же было случиться такое: их сука тоже на днях ощенилась. Она приняла волчат как своих. Волчата тоже быстро привыкли к приемной матери – неотрывно держались у ее сосков. «Теперь я в селении всем утру носы, особенно этому выхолощенному Хасану, который больше не может делать сыновей!»

… Волчица не от хорошей жизни была вынуждена отправляться на охоту в дальние угодья. Ей, после двухнедельного кормления выводка в логове, голодной, похудевшей, с пустым выменем, надо было срочно раздобыть пищу, иначе у нее пропадет молоко, тогда детеныши умрут от голодной смерти. И первый же выход на охоту после родов обернулся трагедией, потерей всего выводка. В ее логово прокрался двуногий зверь, и он утащил всех её детей.

2002 г.

 

Волчица-чужестранка

Когда чабаны близлежащего селения увидели волчицу, большую, с мощной грудью, рыжей холкой, на длинных пружинистых ногах, они были поражены ее размерами. Они ей дали кличку Рыжегривая. Это была необыкновенная волчица. С такими волчицами в этих краях не встречались даже самые заядлые охотники. Она своим поведением, окраской совершенно была не похожа на местных волков. Месяца три-четыре назад в этих местах о существовании такой волчицы никто не знал. Она сюда явилась по зову крови, откуда, никто не знал. Бывалые охотники говорят, что волчица мигрировала из самой Чечни, сбежала от противного скрежета гусениц танков, грохота боевых снарядов, ненависти людей, кровавых столкновений братоубийственной войны.

Появившись однажды, она закрепилась там, где когда-то разбойничали ее предки. Она продолжала держаться особняком – не примкнула ни к одной стае из местных волков. Вначале пришелица обходила любую опасность, избегала встреч с людьми, особенно с людьми, имеющими при себе ружья. Она тенью бродила по прибрежным холмам, предгорьям, местам, куда никогда не ступает нога человека, куда редко заглядывают местные волки. В горах она по ночам иногда забегала в овчарни, молочно-товарные фермы, но из живности никого не трогала. Она кормилась тем, что находила. Она иногда с безопасного расстояния разглядывала места обитания людей, изучала тропы, когда-то проложенные ее предками к населенным пунктам, подходы, отходы от них, овраги, ложбины, ущелья.

Бывало, Рыжегривая волчица иногда неожиданно сталкивалась с местными волчьими стаями. После одного столкновения и кровавой бойни, устроенной ей с местными волками, они насторожились, стали обходить все места, куда могла бы ступить ее нога. Бывало такое, что главари местных волчьих стай звали ее в свою стаю. Но доминирующие волчицы, чувствуя в ней соперницу, вместе со своими дочерьми выгоняли ее со своей территории. Просто сама Рыжегривая волчица не хотела примкнуть ни к одной из местных волчьих стай. Своей статью, грацией, особенно красивыми, завораживающими глазами, если захотела, она бы вскружила голову любому доминирующему волку. Рыжегривая волчица была слишком осторожной, умной, чтобы попасть в зависимость местных волков, тем более с ними вступать в какую либо связь.

Она иногда вспоминала места, где жила, тогда поднималась на самые высокие вершины гор, долго вглядывалась вдаль, изучая места, откуда прибыла. Казалось, она вела себя так, что кого-то упорно дожидается. Действительно, она ждала возвращения своего Куцехвостого волка, с которым разминулась на границе с Дагестаном во время бомбежки с воздуха. Рыжегривая волчица инстинктивно чуяла, что он тоже ее ищет, тоскует по ней, что рано, поздно ее найдет.

Эта волчица от природы была наделена качествами, особо важными для жизни хищников в экстремальных условиях гор, лесов – большой сообразительностью, хитростью, мгновенной реакцией, осторожностью, быстротой, натиском в беге и недюжинной физической силой. Она тосковала по своему другу, изо дня в день ждала его, жила, как тень, не ведая страха. Она привыкала к здешним горам, глухим ущельям, оврагам, дремучим лесам. Ей казалось, что эти места давно являются ее охотничьими угодьями, местами, которые ее кормили, оберегали от других хищников, людей с ружьем.

* * *

Как и когда к Рыжегривой волчице вернулся ее спутник, где и как она пошла с ним на случку, ведомо только ей, владычице этих мест. Теперь, после того как она опять потеряла его, с утра до вечерних сумерек, положив узкую морду на подушки передних лап, поджидала его у входа в логово. Она лежала, прислушиваясь к голосам леса, а с вечерних сумерек до утра уходила на охоту, дозором обходила свои охотничьи угодья.

В этом году в этих местах осень проходит очень мягко: без ураганов, ливневых дождей, без грома с молниями. Природа словно взбесилась – вела себя странно, словно сошла с круга своих астрономических часов. Даже в конце осени столбик термометра днем в тени показывал плюс двадцать градусов тепла. Бывалые аксакалы не понимали, что творится с природой. А когда зацвела дикая алыча, они совсем сбились с толку. Замелели реки, высыхали родники. На пастбищах, в лесу домашним и диким копытным животным нечего было есть. Поросят, детенышей косуль находили в лесу совсем исхудавшими или мертвыми. В немыслимой сизо-голубой бездне неба медленно катилось добела раскаленное солнце. В высоком горячем небе кружили, высматривая падаль, орланы, грифы. В лесу, горах была такая знойная тишина, что слышалось, как с треском лопались ветки, сучья деревьев, как слышался шорох распластанных в небесной вышине орлиных крыльев, плеск безжизненных облаков, скребущихся своими боками о голубую синеву неба.

Но вдруг в начале декабря небо, обволоченное тонкой прозрачной пленкой, неожиданно зашевелилось. Прозрачный туман, стеной висящий в низинах гор, холмов вдруг задвигался, закрутился, столкнувшись с неожиданно нагрянувшими прохладными вихрями с гор. Сначала ветерок робко зашуршал на листьях деревьев, потом закачались метелки трав; вдруг зарябило и почернело небо. Быстро загустели вечерние сумерки. Вокруг все живое разом стихло, замерло. Где-то далеко загудел ветер, набирая силу, усиливаясь, он с гулом двигался на лесные массивы, в сторону жилищ людей. Закачались макушки деревьев, с шумом зашуршала листва. Далеко в горах раздался отдаленный гром, засверкали молнии. Ветер усилился, неся с собой крупные редкие капли дождя. Над Урочищем оборотня в бешеном вихре завертелись дождевые облака. Они сгущались, чернели, тяжелели, как на сносях, все больше наливаясь влагой, громом и грозами. И вдруг тишину взорвало такими длинными раскатами грома, такой чистой барабанной дробью увесистых капель дождя и града, таким шквалом порывистого ветра, что не верилось, был ли тот бесконечный зной, была ли та тишина уходящего дня.

* * *

Волчица на террасе испугалась грома в небесах, громко заскулила, собралась в комок, голову пугливо спрятала под лопатку. Но она не выдержала натиска раскатистого грома, который, отражаясь в скалах, пронесся над головой, сорвалась с лежачего места и забежала в самый конец логова, стараясь втиснуться в темную, узкую щель. Такой гром и грохот она слышала лишь в горах Чечни, когда там от грохота и всеобъемлющего огня со скал в пропасть срывались огромные валуны, а могучие деревья разлетались в щепки.

Под террасой в рогатку высыхающего с корней граба с треском ударила молния, он вспыхнул, мгновенно осветив ярким пламенем террасу и логово волчицы. Запахло паленым. Под террасой вдруг оземь оглушительно грохнуло старое дерево. Ударившись стволом об огромный серый валун, лежащий под деревом, оно с треском раскололось на части, со свистом разлетелось в разные стороны леса. Волчица от страшного грохота взвизгнула, подпрыгнула, не зная, где спрятаться. В сердце волчицы закрадывался страх, который лишал ее способности что-либо понимать. От страха, лязгая зубами, она делала безумные круги по логову, подыскивая место, где можно спрятаться, куда можно вжаться, когда не нашла, жалобно завыла. Легла на живот, пряча голову то под одну, то под другую лапу. Она завыла так испуганно, так тоскливо, что в светлое время суток такое редко случается с волками. Она, охваченная слепым и безысходным страхом, судорожно водя животом, на передних ногах, волоча обездвиженный зад, поползла по логову, не находя углубления, куда можно было втиснуться.

С гор снова сорвался и подул ветер, пригибая к земле высокую траву, верхушки молодых деревьев. Он с вихрем пронесся, заглядывая на вершины гор и лесов. Вихрь, охваченный всеобъемлющей яростью, набросился на первый ярус леса, поднимая, закручивая все на своем пути. Его занесло в глубины долины Рубас-чая. Там он встретился со встречным ветром, более сильным, тяжелым, влажным, несущим с моря. Огромные клубы грозовых туч, сорвавшиеся с мощных вал и бурунов Каспийского моря, стремительно двигались навстречу холодному горному потоку. Там, где встретились две природные стихии, образовалась огромная крутящаяся воронка, похожая на морскую пучину. Натиск туч, нахлынувших с моря, был так велик, что эта воронка за считанные минуты проглотила холодные потоки горной воздушной массы. Тучи пучились, не находя выхода из этой огромной, крутящейся ямы. Внезапно они резко сорвались, поверх леса устремились ввысь. Они, накатываясь огромными валами, взболтанные на гремучей смеси тепла и холода, в крутящейся адской воронке воздушных масс, разрывались на клочья и стремительно проносились на запад огромными взлохмаченными свинцовыми лавинами.

С макушки огромного бука под террасой сорвалась большая сухая ветка и, ударяясь о стержневые ветки могучего дуба-соседа, стволы близи растущих деревьев, понеслась вдаль. И в большом отдалении от того места с грохотом разбилась о стенки огромной скальной породы, сорвавшейся могучим вихрем от горы.

Громыхнул отдаленный гром. Кажется, дождь, который одно время успокоился, опять стал набирать силу. Он стеной пошел на террасу, усиливающийся ураганным ветром. Черное небо, опускаясь и ластясь, нависло над Урочищем оборотня. Ветер внезапно утих. Волчица замерла. И тут, откуда не возьмись, с востока по долине Караг-чая на логово волчицы, подгоняя перед собой оставшиеся там клочья туч, с сильным шумом и треском ломающихся веток деревьев стала надвигаться черная стена очередного воздушного вихря. Он под волчьим логовом набросился на верхушки леса, ломая и круша все на своем пути. А за ним хлынул ливень с градом. Крупные холодные льдины с треском расшибались о террасу, чмокая, впивались в густые пряди шерсти на загривке волчицы. Удары грома по ущелью раскатывались один за другим; зеленовато-белесые стрелы молний зигзагообразными сполохами били в скалы, землю, в верхушки громадных деревьев в лесу.

Дождь с большими крупинками града также внезапно прекратился, как налетел. Вдруг из-за разрывающихся, взлохмаченных серо-белых облаков на небе показалось солнце. В Урочище оборотня разом воцарилось гробовая тишина. В этой тишине волчица вдруг вздрогнула. Сердце ее стало быстро и с трепетом биться. Волчице показалось, что сердце вдруг забилось внутри живота. Она прислушалась к тому, что происходит у нее в утробе. И почувствовала, что там, где отделяется живот от сердца, что-то зашевелилось. Какое-то живое существо, которое во время грозы забралось ей в живот, то ли ножками, то ли мордочкой стало тыкать в мягкую ткань ее живота. Волчица затаила дыхание, прислушалась, она внутри себя явно почувствовала шевеление живых комочков, услышала внутри своего чрева пульсирование их жизни, их живые толчки. Она блаженно зажмурила глаза: из нутра ее живота давали о себе знать ее первенцы, те, которые скоро появятся на свет. Это говорило о том, что страх матери, ее переполох во время грозы инстинктивно передавался к живым крошкам в ее утробе. Они, составляющие часть ее существа, испытывали тот же ужас, что в это время испытывала их мать.

Материнское сердце ликовало. Она стала внимательно прислушиваться к тому, что происходит у нее в забившемся в конвульсиях чреве. Да, она не ошиблась: в её утробе заговорил природный инстинкт зарождающейся жизни, биение крохотных сердец, пульсация крови, протекающей от сердца матери к сердцам крохотных существ. Это был внутренний голос пробуждающей в ней новой жизни, зов крови ее предков.

Вдруг Рыжегривой вспомнился её спутник, Куцехвостый волк. С ним с первого дня их знакомства она чувствовала себя защищенной. Это был большеголовый, широколобый волк. В его бугристом, закованном в железные мускулы теле чувствовалась огромная физическая сила. Его бесстрашие, резкость, настырность приводили в ужас всех волков и собак этого округа. С ним волчица никогда не чувствовала страха. Как никогда, в этот ответственный момент ее жизни не хватало его присутствия! «Куцехвостый, где же ты, почему не приходишь? Ты не чувствуешь, что у меня под боком зашевелились наши детки?..»

 

Рев в горах

В тот день Рыжегривая волчица с Куцехвостым волком отправились на охоту высоко в горы, на летние отгонные пастбища. Там они давно обхаживали овечью отару, которую не пасли волкодавы. Волчьей парой загодя все было изучено: подходы, отходы, предполагаемые скрытые тропы, ведущие к расположению отары, пути отступления, если наткнутся на чабанов.

Все пастбища, где последние дни паслась отара, было усеяно серыми круглыми валунами, обросшими лишаями. Рыжегривая волчица проползла между валунами, прячась за рыжими кустами рододендрона, растущими в подлеске, по краям пастбища. Волчица подкрадывалась с подветренной стороны, сливаясь с окружающей серой массой. Она должна была на себя отвлечь чабанов. А Куцехвостый волк из небольшой рощи, сливаясь с белыми стволами берез в черных пятнах, по узкой ложбине, прочерченной межу множеством холмов, пробирался к отаре овец с другой стороны. Он наметил овцу, пасущуюся поодаль от отары. Выжидал удобного случая, чтобы наброситься на нее, клыками вгрызться в сонную артерию, задушить, привычным движением забросить ее на спину и умчаться в логово, к голодным детенышам.

В этот раз извечный враг волчьего племени – человек оказался намного хитрее, предусмотрительнее волков. Волчья пара у них давно была на прицеле, они ждали момента, чтобы расправиться с обоими одновременно. Хорошо экипированные чабаны давно изучали их тропы, подходы, отходы, охотничьи угодья, места временного, постоянного отдыха, водопоя. Они ждали своего часа. И вот этот час настал.

Шархан на волчью облаву подготавливался обстоятельно: с меткими и бесстрашными стрелками, гончими собаками и опытными загонщиками. Договорился, когда и куда сегодня чабаны погонят овечье стадо, знал, где и когда стадо будет находиться до полудня, после полудня, до заката солнца. Шли с оружием, начищенным, надраенным, смазанным еще ночью, заряженным на всю обойму и с запасными рожками, патронташами, полными боеприпасов. Шли не торопясь, долго петляя по лесным чащобам и горным пастбищам. Нужно было как можно дальше обойти место предполагаемого продвижения волчьей пары, чтобы они преждевременно не пронюхали, не разгадали их планы.

Дожидаясь появления волков, Шархан настороженно озирался по сторонам. Вокруг него царили покой и тишина. Пока он не слышал лая гончих собак. Он примерно знал, с какого места погонщики погонят волков, с какой стороны на охотников, стоящих на часах, выйдут волки. Шархан ждал в засаде, устал от нервного напряжения и долгого пролегания на одном месте. Голова болела от вчерашнего похмелья, его страшно мучил сушняк; язык прилип к гортани, он распух, еле помещаться во рту; движения его были заторможены, настроение подавлено. Ему хотелось глотка студеной водки, хотя бы глотка холодной воды. У него затекли ноги и руки, в штанины брюк, в голенища сапог заползли какие-то твари, они кусались; ужасно чесалась спина между лопатками. Но нельзя было даже шелохнуться – малейшее шевеление на месте, шорохи могли вспугнуть волков.

Вдруг над головой Шархана насторожились вездесущие сороки. Все живое вокруг зашуршало и зашевелило – кто-то спешно прятался в подземные норы, кто заползал под камни, в дупла деревьев. Даже птички притихли на деревьях. Среди кустов и карликовых березовых деревьев промелькнула серая тень. Это была Рыжегривая волчица. Она, прячась за кустами рододендрона, подползала на брюхе. Видно было, как она подкрадывается к овце, пасущейся чуть в стороне от отары овец. Волчица в кустах, в десяти шагах от жертвы, замерла, слилась с окружающей средой. В Шархане проснулся азарт охотника, весь напрягся. Он понял, эта волчица не нападет на овцу, она хитрит, на себя отвлекает внимание охотников.

В это время ее напарник затаился где-то рядом, выбрав потенциальную жертву. Вдруг ухо Шархана уловило мягкий шорох. Он скосил глаза на бок и мурашки поползли по спине. Рыжегривая волчица подкрадывалась к другу Пеликану, который в тридцати шагах от Шархана безмятежно лежал на боку и о чем-то мечтал. Шархан, стараясь не наступать на сухие ветки, устремился на выручку напарника. И, прежде чем он успел ориентироваться, неожиданно с другого бока раздалось грозное рычание. И грозная тень пружинисто метнулась на него. Шархан молниеносно среагировал: вскинул винтовку, не целясь, выстрелил в бросившегося на него зверя. Это был Куцехвостый волк, который увидел страшную опасность, которая грозит его волчице. Он, пренебрегая смертью, поспешил ей на выручку. Волк спас ее ценой своей жизни. Выстрел настиг Куцехвостого волка в прыжке. Пуля, пробив переднюю левую лапу, угодила в нижнюю челюсть. Озлобленный грохотом, выстрелом и болью, Куцехвостый взревел, упал на землю, волчком закрутился, пытаясь клыками достать огнедышащую стрелу, выскочившую из длинного рукава врага и больно ужалившую его в бок и челюсть. Он, собрав все силы, приподнялся, пренебрегая болью, бросился на Пеликана и в два прыжка оказался у его головы. Пеликан не успел даже среагировать на прыжок. Волк на лету сбил его с ног, смял передними лапами под себя. Одновременно раздались вопли Пеликана и грохот второго выстрела, сделанного в упор Шарханом. Волк от боли заревел – пуля угодила ему в шею. Пеликан, ошеломленный случившимся с ним, потерял сознание.

Когда Пеликан открыл глаза, вокруг было тихо. Лучи солнца сквозь густую листву горного дуба пробивались в подлесок и били ему в глаза. Карабин Пеликана лежала рядом. В пяти шагах от него, перед Шарханом, лежал волк. А рядом с волком лежал карабин Шархана, переломленный пополам. Вокруг них камни были обрызганы кровью, то ли человеческой, то ли волчьей. Первое, что бросилось ему в глаза – размозженный череп волка. И Шархан с головы до ног был в крови. Выкошенные кусты ежевики в крови лежали вокруг них.

– Ааа… Пеликан? Я думал, ты умер от разрыва сердца. Выходит, ты еще жив? – зло рассмеялся Шархан. – Пеликан, ты хоть соображаешь, что чудом спасся от смерти?! Какой же ты охотник? Ты всего лишь ржавая берданка без бойка!.. Как ты умудрился уснуть в засаде на волков? Жить надоело?.. Можешь поздравить себя с возвращением из Преисподней Мира! Я в последнюю секунду успел вырвать тебя из когтей смерти.

– Как все это произошло? – Пеликан вертел испуганными белками глаз. – Клянусь богом, Волкодав, ничего не помню! Шархан, ты весь в крови, ты хоть цел?

– Цел-то, цел. Но еле уцелел… Как произошло, спрашиваешь? Когда на тебя налетел Куцехвостый волк, ты даже не успел вскинуть винтовку. Волк с размаху сбил тебя с ног. Я выстрелил в него, и пуля пробила переднюю лопатку, раздробила ему челюсть.

Смотри, какой он отчаянный, как смело защищал свою подругу! Из людей мало кто пожертвует собой ради спасения близкого человека. А волк отдал жизнь ради спасения своей подруги. Видел бы ты, с каким остервенением этот зверь набросился на меня. В последнее мгновение уловчился и прикладом удара размозжил ему череп. Об его голову я разбил свой карабин. Так что, Пеликан, с тебя причитается!

– Завтра же у тебя дома окажется автоматическая винтовка с оптическим прицелом. И обмывка будет с меня, только скажи, где и в какой форме… Хочешь, устрою в Дербенте, в самой дорогой сауне и с «женьшенями…»

– Молодец, Пеликан, за щедрость и великодушие я тебя всегда уважал! Ты дал слово настоящего мужчины! Я думаю, свое воскрешение обмоешь в Махачкале и с самыми экзотическими «телками!» Только в сауну их приведешь целый табун…

– Всего лишь табун? – расхохотался Пеликан, – будет тебе табун «телок»!

Шархан еще раз решил осмотреть свою жертву.

Из золотисто-зеленых глаз Куцехвостого волка, которые в упор смотрели Шархану в глаза, медленно уходила жизнь. В агонии предсмертных мук, прерывисто дыша, он когтистыми лапами царапал землю, порываясь встать и напасть на своего врага.

– Ты посторожи тут, Пеликан, пока не подойдут загонщики с собаками, а я с твоим карабином последую за Рыжегривой волчицей.

* * *

Солнце сильно припекало. Воздух прогрелся так, что от сырой земли, зеленых лугов пошел пар. Запах трав, терпкий, дурманящий, стал еще сильнее. Шархан бегом спустился в узкую ложбину с высокой травой и кустами, пересек её, поднялся на холм, обросший карликовым дубом и красной калиной. За холмом зеленели пастбища, неровные, волнистые. А вдали, почти сливаясь с небом, синели головы Джуфдага и Каркулдага. На холме подковой лежала насыпь камней в одеянии серого узорчатого лишая. Шархан засел за камнями. Волчица, выскочив на возвышенность, нырнула в березовый лесок, чуть перевела дух. Но до ее ушей донеслось учащенное дыхание гончих собак, крики загонщиков, треск сухих сучьев, ломающихся под ногами. Волчица сорвалась с места и устремилась на запад. Бег ей давался нелегко. Она дышала хрипло, со свистом.

Загонщики шли цепью, выкриками гоняя волчицу, не теряя друг друга из виду. По выкрикам загонщиков волчица определяла, где они находятся, а где гончие собаки. Она, с высоты холмов ориентируясь на местности, то останавливалась на кратковременную передышку, прислушиваясь к шагам преследователей, то с новыми силами устремлялась в безопасном направлении. Лес становился гуще. Заросли колючей ежевики в подлеске порой были так плотны, что она еле пробиралась сквозь них. Часто на ее пути попадались валежники, образовавшиеся после ураганных ветров в горах, огромные коряги с острыми сучьями, вывороченные с корнями. Она, натыкаясь на них, ранила подошвы лап. Гончие собаки, когда она несколько раз пересекала реку, сбились с ее следа и умчались совершенно в другом направлении. И голосов загонщиков больше не стало слышно.

Волчица в густом лесу наткнулась на дерево с сухим дуплом. Она заползла в него и притихла. Здесь было тихо, прохладно. Пахло плесенью и прелой листвой. Гулко колотилось сердце, дрожали лапы. Но вдруг рядом раздались человеческие голоса и шорохи шагов на опавшей листве. Нервы Рыжегривой не выдержали, она стрелой вылетела из дупла и понеслась в гущу леса.

Шархан, принюхиваясь и прислушиваясь к шуму леса, шел за убегающей волчицей. Неожиданно перед глазами Шархана молнией пронеслась серая тень. От азарта сердце Шархана встрепенулось, ноги задрожали, руки стали ватными. Он вслед, не прицеливаясь, выстрелил, и шальная пуля чуть не задела одного из загонщиков…

* * *

Перед глазами Рыжегривой волчицы стал Куцехвостый волк, который, спасая её от рук двуногого зверя, погиб храброй смертью. Она хорошо запомнила убийцу своего друга. От преследования ушла высоко в горы, чтобы вернуться и отомстить за него и за себя человеку с кирпичным лицом и пахнущим дурманящим запахом.

Волчица мчалась, пригибаясь, к кустам. Впереди маячили редкие кустарники красной малины, островки карликовой берёзы, слева, вдоль главного протока Рубас-чая, тянулась длинная череда высоких гор. Справа чернел лес. Рыжегривая волчица приостановилась, чуть отдышалась, а затем во весь дух помчалась в сторону глухого ущелья. В этих местах она оказалась впервые. Сюда, как она чуяла, не ступает нога двуногого зверя. За время бега она не раз попадала в ямы, закрытые сверху плавучим зеленым налетом, а внутри наполненные неприятно пахнущие затхлой болотной водой, но чудом спаслась.

Напрягая последние силы, перепрыгивая с кочки на кочку, она упорно уносилась вдаль, под защиту Джуфдага. Она не раз больно падала, не раз кубарем скатывалась с отвесных скал. Лапы, бока, живот болели, они были в ссадинах и кровоподтеках, испачканы липкой грязью. Но она целенаправленно неслась вперед, чтобы потом вернуться и отомстить…

День шел к вечеру. Небо было без единого облачка. Но вдруг образовалась такая тьма, что Рыжегривая волчица затерялась в ее густоте. Подул ветер, деревья закачались и заскрипели. Слушая голоса леса, она тряслась от страха, готовая провалиться сквозь землю. Казалось, люди с ружьями окружали её со всех сторон, бесновались в темноте, ожидая, когда она выскочит на открытую местность. Но она все глубже зарывалась в пожухлые листы под пнем березы, инстинктивно чувствуя, что в этот раз смерть пронеслась мимо нее.

Так, в муках и тревогах пробегали дни. Рыжегривая волчица не могла привыкать к чужим для нее местам, где нет ни ее детенышей, ни Куцехвостого волка, даже врага Шархана. От одиночества, тоски по детенышам, Куцехвостому волку, долгих поисков надежного убежища в горах волчица обмякла, ослабла. Одиночество угнетающе действовало на нее. Она никак не могла забыть потерю своих волчат, напарника, родных мест, охотничьих угодий. До того она затосковала, что по ночам даже перестала выть. Она сутками угрюмо рыскала по незнакомым местам, не находя успокоения. Её сердце разъедала тревога, в глаза вкралась печаль. Так, в мытарствах, проходили недели, месяцы.

В последнее время ей стало так тяжело и тоскливо, что она даже перестала охотиться, а ночи напролет проводила в жалобных завываниях. В один из вечеров волчица не вынесла сердечных мук, сорвалась с приютившего ее места и понеслась в сторону своего заброшенного логова…

2003 г.

 

Девица смешанных кровей

Шах-Зада, в жилах которой смешалась кровь многих родов и племен, в том числе и славянская кровь (прабабушка по материнской линии была славянка), выросла девушкой сказочной красоты. Красота ее была необычной: цветом глаз, кожей лица, своими манерами она была похожа на европейку, а темпераментом, взрывным характером, расцветкой волос – на восточную красавицу. Своим необычным происхождением она могла бы сбить с толку любого ценителя восточной и европейской женской красоты. Шах-Зада в детстве, отрочестве была слегка полноватой. К пятнадцати годам она вытянулась, засияла, зарядилась огромной внутренней энергией, силой, обаянием и неизъяснимой красотой. Табасаранским в ней было только живое воображение. Ее тело, цвет кожи, плавная походка притягивали к себе внимание не только мужской части населения. Горячая восточная кровь у нее на лице отражалась легким золотистым загаром, а славянская степенность коже тела придала матово-светлый цвет. Восточная мудрость, славянская рассудительность научили ее учтивости, сдержанности, способности решать самые сложные вопросы просто и легко.

Особенно хороши были ее широко раскрытые светлые глаза, глаза породистой кошки с густыми длинными ресницами. Ее глаза, в зависимости от настроения, места нахождения, настроения, попадания на сетчатку зрачка световых гамм, начинают по-особому светиться. Переливаясь, блестящие и чувственные, они меняются от бесподобного небесного, зеленого, бирюзового до серо-зеленого, серо-голубого, цвета морской волны. Это есть свидетельство слияния в ней энергии двух кровей, яркости широких равнин, горных вершин, песков морских прибрежных пустынь. В её жилах текла и благородная кровь. И сознание того, что в ней есть аристократические корни, и что она своей красотой затмевает всех девушек и женщин этого округа, порождало в Шах-Заде своеобразное честолюбие.

* * *

За какой-то межродовой спор отец в возрасте семнадцати лет ее насильно выдал за нелюбимого человека. И не повезло Шах-Заде с первым браком. Она одиннадцать лет прожила с мужем-тираном, родила сына, дочку. Муж первые годы совместной жизни любил ее, любил без памяти. Потом стал пить, первое время не так сильно, по праздникам, выходным дням, а потом часто: сутками, неделями, беспробудно. У него в глазах потух свет, по ночам перестал приходить домой. Пил до умопомрачения, до чертиков в глазах, до потери пульса и в этом состоянии страшно избивал жену. Она вечно ходила в ссадинах, синяках, гематомах на голове, лице. Сколько она не старалась, чтобы сохранить семью, но все радости жизни дымом от гаснущего очага уносились через двери дома, через очажную трубу. На глазах у детей, односельчан угасал их семейный очаг, с каждым днем в нем все меньше и меньше становилось огня. В один день Шах-Зада увидела, в очаге остались одни тускло мерцающие угли, через время и они угасли.

Разность воспитания, совершенно противоположные интересы к жизни, вечная нехватка денег, которая их за товаром «челноками» гоняла по всему Востоку и Западу, бесконечные удары судьбы привели их совместную жизнь к трагическому завершению. Счастье улетело от них, между ними осталась неразделенной только одна горькая реальность. Шах-Зада долго терпела, но после очередных побоев мужем у нее лопнуло терпение. Собрала свои нехитрые женские пожитки, мальчика взяла на руки, дочку за руку и ушла в родительский дом. А сегодня ей исполняется сорок лет!..

* * *

Дома было очень душно, Шах-Зада решила пойти на речку и искупаться. На речке у нее было свое любимое место, куда мало кто заглядывал. Она быстро разделась, посмотрела туда, сюда, нет ли где любопытных глаз, со скалы сбросилась в глубокую плотину. Она долго плескалась в воде, выплыла на берег, намылилась любимым детским мылом, тщательно обмылась, насухо вытерлась полотенцем, оделась, расчесалась, надушилась восточными благовониями. У нее еще оставалась уйма свободное время. Решила набрать дикого спелого фундука. Набрала полные горошины, села под орешником, стала их ломать камнем и есть. В ее распущенных колечках волос, ручейками струящихся на спину, блестящих и волнистых, играли лучи солнца, на них догорали спрятавшиеся изумрудные капли воды. Влажное платье приятно холодило тело. Шах-Зада расположилась под орешником, растущим недалеко от мечети, вожделенного места ее грез и сновидений, бесконечных слез и излияний.

Раскаленное солнце все выше поднималось по небосводу. Шах-Зада устала сидеть под деревом. Она в ладонях машинально перекатывала горошины фундука, неустанно думая о Хасане. Ей жалко было Хасана, который в последнее время сильно сдал; он похудел, дни и ночи проводил в молитвах в мечети. Он при встрече с ней упорно молчал, не мог простить измены – ее замужество с нелюбимым человеком. Он старался ее упорно не замечать. Даже после того, как она развелась с мужем, все дулся, от нее отворачивался.

Шах-Зада знает, жена Хасана неизлечимо больна и, говорят, прикована к постели. Хасан за жену страшно переживал. Даже если он на улице лицом к лицу сталкивался с Шах-Задой, его печальные и задумчивые глаза не замечали её; он проходил мимо, как живая молитва, как тень уходящего дня. От такого отношения к себе Шах-Зада сильно обижалась, ее бросало в дрожь, а по ночам долго и неутешно плакала.

«О боже, как изменился Хасан! Что с ним могло случиться? Обиделся на меня? Я понимаю. За измену я тоже на него обиделась. Ведь тогда он тоже меня предал, женившись на Айханум. Надо было знать, видеть, что я с первого класса по уши в него была влюблена. Я тоже хороша, мне тоже надо было проявить характер, когда отец за какие-то свои огромные долги меня насильно выдавал замуж за ирода! Находясь замужем за другим мужчиной, я ни на минуту не забывала Хасана. Хасан всегда был в моем сердце. Я образ его, как молитву, как талисман, всегда держала в памяти. И сейчас создалась другая ситуация: я его люблю, я свободна в своих действиях, я готова броситься перед ним на колени, просить, умолять о пощаде. Он же умный, рассудительный, кому, если не ему, понимать такие простые истины! Тогда почему он обходит меня стороной? Ах, да, как я не догадалась! Задето мужское самолюбие! Ох, эти горделивые джигиты, приверженцы дагестанских средневековых традиций! Теперь мне как быть? Как ему доказать, что мы нужны друг другу, мы в обиде и разлуке долго не проживем, зачахнем? Как завоевать твое былое расположение, твою былую любовь, Хасан?» – так Шах-Зада причитала по бессонным ночам.

* * *

Последнее время у Хасана вошло в привычку дни и ночи проводить в мечети на коленях. Шах-Заде надо было растрясти его, привести в чувство и действовать, действовать немедленно. Но как?

Хасан давно собирался порвать с мечетью. Не как богобоязненный мусульманин, ее прихожанин, сохрани Аллах от опрометчивого шага, а как имам мечети. Но никак не решался. Он все мучился и изводил себя. «Осчастливили ли меня, как духовное лицо, как имама мечети, мои рассуждения о божественном происхождении религии, старания привлечь под лоно мечети как можно больше людей, дни и ночи, проведенные в молитвах? – Хасан с самим собой вступал в полемику. – Было время, когда дорогая машина, резвый конь, хорошая винтовка, кинжал с золотыми насечками радовали меня. Теперь, познав преимущество разума над физическим телом, духа над богатством и мирскими радостями, меня не радуют былые привычки: быстрая езда на дорогой машине, скачки на конях наперегонки с друзьями, меткая стрельба, удачная охота… Все это мне давно надоело. Стоит ли упиваться славой или минутным наслаждением жизни? Слава быстро приходит и уходит. А жизнь сегодня в любую минуту может отнять пуля-дура, пущенная чьей-то безжалостной рукой, неловкая езда, неудачная скачка, неосторожно высказанное слово?! Сейчас, после того, когда я прочел сотни ученых книг о богословии, философии, когда они не ответили на самые мои больные вопросы, я пришел к умозаключению: когда сила моего тела превосходила силу ума, я был гораздо свободнее и увереннее в своих действиях. Душа моя все еще остается опустошенной, мысли теряют ориентир. Тогда чем же мне заполнить душевную пустоту? Ничем, напротив, новые желания познать то, что я не испытал в духовном мире, отягощают меня новыми нуждами, новыми вожделениями, новыми заботами, которые меня утомляют, опустошают.

Я считал себя важным человеком, но, достигнув определенных вершин в своем развитии, убедился в своем ничтожестве. Раньше я ночью спокойно спал в своей постели. А после углубленного изучения Священных книг я лишился сна. Новые знания, которые я стремлюсь получать, все глубже засасывают меня в омут вопросов, на которые не нахожу ответы.

Я полагал, быть ученым-богословом, известным в Табасаране, Дагестане – это вершина моего совершенства!

О, как горько я ошибался! И что же мне дала эта ученость, знаменитость?! Боль сердца и душевные страдания! Какая мне польза от познания мира живых и мира мертвых, когда сам стражду, когда не могу переменить свою душу, не могу повелевать своему сердцу? Надо уходить и от преимущества разума над физическим телом… Я чувствую, в то время, когда занят изучением ученых трактатов, нечто главное уходит мимо меня. Между мною и этим „главным“ образовалась пустота. Возможно, это главное прочерчено на узкой полосе розового, золотистого цвета, которые отделяет бездонное небо от горизонта в закатный час, на невидимой грани жизни и смерти, по той стороне этой грани. Когда в голову приходят такие мысли, у меня сжимается сердце, и я ловлю себя на том, что до сих пор жил не так, как надо было жить. Я шел на компромиссы, когда надо было проявлять твердость характера, в погоне за шатким миром между людьми, верующими, за мелкими удобствами жизни терял главную линию жизни. А вдруг я завтра умру, а после меня не останется ничего. Дом, бытовые условия, машины, лошади, круг приятных знакомых – все эти земные блага и ничего незначащие человеческие привязанности тогда останутся по другую сторону грани жизни. Все это исчезнет для меня и не останется никому… Надо, находясь в этой жизни, отстаивать свою бессмертную душу, неповторимое и единственное свое бытие. Я что-то очень важное упускаю в жизни, и от этого мне очень тяжко…»

* * *

Хасан собирался уходить из мечети по редкой и очень неприятной для него причине. Не потому, что от вышестоящих служителей религии он испытывал какую-то несправедливость, не от притеснений и гонений властей! Мечеть, религия и местные власти перед ним ни в чем не виноваты. Он хочет уйти по чисто своим идейным соображениям. «Дело вовсе не во мне, а в том, что толкование многих нюансов теории авраамических религий: иудаизма, христианства, ислама раввинами, христианскими священнослужителями, улемами, – сегодня расходится с истинами, вложенными в эти священные книги, с идеологией и практикой жизни на земле, вносит сумятицу и неразбериху внутри религий и между собой. В истории религий зафиксировано немало конфликтов на религиозной почве – ислама с иудаизмом, ислама с римо-католицизмом, несторианством, протестантизмом. Ислам называют религией Справедливости, православие – религией Любви. Есть между ними связующие звенья, но есть и расхождения. Глубина и сущность расхождения между ними – вопрос в том, какая из этих двух великих добродетелей должна главенствовать, еще не разрешен. Разве это важно? Важно согласие между ними и через них согласие между иудеями, христианами, мусульманами. Но разве не под крики „Аллаху Акбар!“ убивали простых солдат в Чечне, мирное население в Ботлихе, Цумаде, Ново-Лаке Дагестана, взрывали жилые дома, минировали школы, театры, стадионы? Разве в Косово резню устроили не мусульмане, уничтожая своих же соседей только за то, что они привержены другой религии? А Бен Ладен, напавший на Нью-Йорк, кто он, иудей? Сущность пропагандистской атаки противников ислама в том, что на ислам возлагается ответственность за преступления тоталитарной секты воинствующих исламистов. Это не религиозные столкновения мусульман с приверженцами других религиозных конфессий, а следствие ваххабитских провокаций, националистических наскоков некоторых грязных славянских политиков и национальных спекулянтов, которые хотят разрушить устои государства. Потому я не устаю повторять: надо уметь отличать вероучение от его извращений, от каковых не застрахована никакая религия. Кто задумывается над тем, что Бен Ладен – террорист, вождь и вдохновитель ваххабизма? Кто знает, что мусульманские террористы никакого отношения к исламу не имеют, что эти люди вообще стоят вне религии. Кто знает, что воинствующие ваххабиты „истинными мусульманами“ считают только себя, а остальные для них – „неверные“. Отсюда и лозунг – „Убей неверного!“ Подобного рода сентенций нет ни в Коране, ни в других классических мусульманских источниках. Потому абсурдно считать терроризм мусульманским явлением.

Миф об исламской угрозе человечеству порожден западной пропагандой и коренится в ближневосточном конфликте. Правда, и в России слышны подголоски антиисламской истерии. Хотя здесь, в России, Справедливости не о чем спорить с Любовью. Сегодня носители мировых религий не опережают передовой ум человечества, наоборот, отстают от коллективного его разума, жизни, человеческой природы, материи и Вселенной. Если Священные религии – Ветхий и Новый Заветы, Ислам, Буддизм – не могут находить между собой союза, не говоря уже об элементарном мире, что же будет завтра на Земле, где во всех ее уголках орудуют националисты, неофашисты, религиозные, политические и этнические экстремисты, террористы, опасные, как звери, вооруженные до зубов?! Что будет завтра на Земле с этими разбушевавшимися большими и малыми странами, которые сегодня тлеют, как вулканы, и вдруг разом низвергнут свою ярость?! И раскаленная лава, сметая на своем пути все, двинется на человечество?! Что будет с народами, этносами и племенами, где большие, малые политики, религиозные и духовные лидеры на религиозной почве и внутри религии травят, терзают друг друга?! Что они сделают и куда они повернут наш хрупкий мир, в какую пропасть столкнут нашу Планету?!» – так Хасан мучился и сокрушался.

Ему на ум пришла знаменитая прощальная проповедь пророка Мухаммада: «О люди! Воистину у вас один Господь и у вас один отец (общий предок). Все вы – потомки Адама, а Адам был сотворен из глины. И нет преимущества у араба перед тем, кто не является арабом, и нет преимущества у того, кто является представителем другой нации – перед арабом. И нет преимущества у белого человека – перед чернокожим, у чернокожего – перед белым, разве что лишь в богобоязненности. И вера у нас одна – Бог. А пути к вере – Богу – проложены четыре: через иудаизм, христианство, ислам, буддизм…

Я не могу не признать, что настало время пересмотреть некоторые догмы авраамических религий, каким бы незыблемыми они не были… Представление о Боге давно не соответствует новым познаниям мира. Пусть мои мысли расходятся с каноническим богословием. Но я ничего не могу поделать с собой. Я был бы счастлив, если бы нашелся более знающий человек и он дал разумные ответы на волнующие мой ум и душу вопросы.

А то, что связано с материальной субстанцией человека, его телом – это все – суета, суета сует. Только в том случае, когда сознание, материальная сущность человека и Природа образуют одно целое, тогда они, трансформируясь в Природе, как она, станут вечными.

Все движется и крутиться. Солнце восходит и заходит. И вновь возвращается к тому месту, чтобы снова взойти. Текут реки… Сначала ветер образуется на Севере. Он стремится на Юг, чтобы слиться с его теплыми течениями. И на месте их слияния образуется теплый туман, а туман стремится ввысь, на Север, чтобы превратиться в каплю воды. Капля сливается с каплей, чтобы образовать дождь. Дождь превращается в ручеек. Ручейки преобразуются в малые и большие реки, и они текут в моря. А моря никогда не переполняются, потому что вода, находящаяся там, превращаются в туман, чтобы, став каплями дождя, ручейками, ручьями, большими и малыми реками, вновь возвращаться в моря и океаны. В природе все движется и вертится по законам Вселенной.

И пока существует Вселенная, пока на планете Земля зарождается капля воды, она делает круговорот на ее поверхности и достигает того места, где она первоначально родилась, проходят десятки тысяч, миллионы лет. Жизнь человека перед жизнью этой капли воды – одно мгновение. И жизнь человека – суета, суета сует…»

Хасан отчаянно вымаливал божью милость, молил бога открыть ему тайну, в чем истина и в чем его заблуждения. Прильнув к прохладному полу мечети, он распростерся всем телом.

2003 г.

 

Невеста из небытия

Быстро темнело. Наступила ночь.

«Я не нашел ответа в Священных Книгах, я не получил ответа в мечети – значит ли это, Первозданный, что я не заслуживаю Твоего снисхождения? – печалился Хасан. – Как же я, отставший от себя, потерянный в этом сложном мире, буду наставлять людей, слабых сделать сильнее, а сильных еще сильнее? Они верят мне, ждут от меня помощи? Они верили моим предкам, верят и мне давно, самозабвенно! Имею ли я право отлучить их от веры в меня, через меня в Тебя? Что, если тогда они потеряют дорогу к Тебе, дорогу, ведущую к самим себе?» – Хасан терзался в муках.

Он вспомнил, что давно пора давать жене лекарство. От долгого сидения на корточках ноги затекли. Он тяжело встал, медленно вышел из мечети. Едва он отошел, как в темноте лесной опушки послышалось шуршащие женских легких шагов на траве. Сердце его остановилось, лоб стал покрываться испариной. «О боже, это она. Что будет с нами?!» – Хасан запаниковал, начал оглядываться, куда бы спрятаться. Поступь шагов аритмично отражалась в его сердце, он ее пока не видел, а чувствовал. Он остановился.

– Кто здесь? – Хасан замер в ожидании.

– Это я… – смущенно прошептала Шах-Зада. Хасан тоже потерялся. Он женатый священнослужитель, вдруг в темноте у порога мечети, в ореховой роще, лицом к лицу сталкивается с разведенной женщиной. После разлуки прошло более пятнадцати лет, за это время они только один раз в переулке случайно столкнулись, даже через посредников друг с другом не держали связь. Он, не зная, что сказать, снедаемый чувством стыда, невнятно пробормотал:

– О, Аллах, вразуми и помоги…

Сердце Шах-Зады переполнилось жалостью от этого негромкого грустного возгласа его любимого.

– Бедный, бедный, Хасан… Измучился, исстрадался! – она порывисто прильнула к нему, горячо обняла его за плечи, руками ласкала его лицо; они мягко, нежно скользили по щекам, шее, груди… Шах-Зада в своих страданиях все извелась, она была на грани потери рассудка, плакала, смеялась от счастья. – Целый день и всю ночь не выходишь из мечети. Все молишься, молишься… А потом уходишь к больной жене. Готовишь ей еду, даешь лекарства, купаешь. По ночам не смыкаешь глаза, дежуря у ее изголовья. С зарей уходишь в мечеть. Когда же ты живешь? И все это делаешь из жалости к жене, прикованной в постели!.. Бедный, бедный мой Хасан!

И в следующий миг она скользнула к его ногам, вся дрожа, припала к его стопам. Было темно. Она грудью мягко уткнулась в колени Хасана. Вдруг в его ноздри ударил ее запах, запах тела, запах волос, запах ее дыхания, такой родной, такой близкий, сводящий с ума! Он всей грудью смачно вдохнул их в легкие и от блаженства закачался.

Шах-Зада, заливаясь горячими слезами сострадания к нему, к себе самой, давно, наверно, не знавшему радостей женской ласки, женского тела, слабея от мысли, что у нее во всем мире нет дороже и ближе человека, кроме него, обвила руками его ноги.

Хасан вздрогнул от непривычного ощущения упру-гостей женщины, он, растроганный горячим порывом, страстным дыханием Шах-Зады, протянул к ней руки. Отыскивая в темноте голову женщины, он скользнул ладонями по пылающему, мокрому от слез лицу, запутался в густых шелковистых прядях волос. Он, не ощущая себя, своих рук, приподнял ее и прижал к своей груди. И все слова нежности, любви, хранящие в сердце за эти пятнадцать лет, кровавым комом застряли в его горле. Сердце сжалось, он терял голову от стыдливого блаженства, горячих объятий молодой и сильной женщины.

Шах-Зада стиснула его ласкающие руки и, не отпуская, прижала их к своим горящим губам. Она сжала его ладошки, ими провела по своему лицу, шее, животу, прижала их к груди. Ладони Хасана давно не ложились на нежную женскую грудь, с тех пор, как потерял Милу. От прикосновения ладоней рук к грудям любимой женщине Хасан почти лишился чувств. Он прижался к ним ладонями, теряя ориентир времени и пространства, пошатнулся. Шах-Зада, шумно дыша одними ноздрями, привстала, всем телом прижалась к нему, потянула его обмякшее тело на себя, опускаясь, укладываясь с ним на нежной траве. Голод, голод по женскому телу, жажда телесных мук, которые Хасан в себе подавлял все последующие годы, вспыхнули пожаром.

– О боже! – жалобно простонал он.

Она с плеч сняла шаль, расстелила ее на землю и легла на нее, притягивая Хасана к себе, обнимая, прижимаясь к его телу и заливаясь слезами…

Хасан очнулся за полночь. Его голова лежала на животе женщины, ее пальцы и во сне нежно теребили его лицо, уши, перебирали волосы. Он открыл глаза, ощутил свое тело, за какие-то три-четыре часа ставшее ему чужим. И стал себя расспрашивать: «Кто я, где я. Кем я до сих пор был?.. Как я здесь очутился? Почему темно?.. И почему женщина, которую я всю жизнь ждал, так долго ко мне шла?»

Ему казалось, что время пошло в обратном направлении, что он опять мальчишка, что он за день набегался, устал, теперь спит, положив голову на грудь матери. Он, все еще не веря тому, что случилось, нежно трогал лицо, руки, живот женщины, которая лежала в его объятиях. Над ним простиралось огромное глубокое небо в немеркнущих звездах. От земли тянуло сыростью, запахами трав и луговых цветов, чуть вдалеке пахло цветами боярышника, шиповника; его ноздри щекотал терпкий дух женского тела. Ночь, звезды, неподвижные очертания древесных крон… «Где я нахожусь? На Марсе? На Луне? Может, мне все это снится?» Он протер глаза и в тревоге подумал, что совсем не помнит, как попал в лес, и куда ему нужно было идти. Он ощущал присутствие женщины, знакомый запах ее здорового и пахнущего травами тела, но он никак не мог вспомнить, как она оказалась здесь и в его объятиях. «Шах-Зада, – возликовал он, – ведь ты была замужем за другим мужчиной?» Он огляделся по сторонам, потом взглянул на ту, которая, обняв его за шею, учащенно дышит ему в щеку. «Шах-Зада? Лежит со мной?! Шах-Зада? Неужели это явь?» – Хасан все еще не верил своим глазам.

– Шах-Зада?! Радость моя?! Где ты все это время была? Я тебя искал везде, даже на Аравийском полуострове, в Средней Азии! На Севере среди северных народов! На Черном континенте среди дикарей!.. Я тебя искал в стороне, где рождается день. Я тебя искал в стороне, где кончается день. Я тебя искал, где бывает вечный день, вечная ночь. Нигде тебя не находил. А оказывается, все это время ты находилась здесь, рядом со мной!.. Я что, был слепым, чтобы тебя не видеть? Я был глухим, чтобы тебя не слышать?.. Выходит, это не я тебя, а ты меня нашла! Как хорошо, что ты меня нашла! Все сразу встало на свои места!

Шах-Зада, затаив дыхание, слушала его милый лепет, не веря, что это с ней свершилось.

Тихий лес и темнота наполнялись таинственным перешептыванием. За кустами стали слышны шорохи, видимо, кто-то из хищников потревожил семью куропатки. От мысли того, что счастье, которое он обрел неожиданно, в одночасье может угаснуть, в глазах потемнело. В виски ударилась кровь, перед глазами закружились черные круги, и он нетерпеливо задрожал. Он отрешенно всматривался, вслушивался в природу до тех пор, пока глаза не наполнились ночными красками, а уши ее звуками.

– Шах-Зада! – позвал он, коснулся ее лица и сел.

Шах-Зада не спала, боялась отозваться на его зов. Вдруг он отправит ее домой. Ей было стыдно и страшно от мысли, что Хасан может пожурить ее за легкомыслие, выразить презрение к ней. А с другой стороны, она надеялась, что плоть любимого человека заставит ее тело плодоносить, как в свои двадцать лет. Она так хотела иметь ребенка от Хасана.

Хасан долго молчал. Потом встал на ноги.

– Поднимайся, Шах-Зада, – сказал он нежно. – Пойдем, мое солнышко!.. Я вспомнил, мне надо было жене давать лекарство. Она без лекарства может умереть… Как же я мог забыть про нее? – он так растерялся, что даже увлажнились глаза. – Что же с ней будет? – он потерялся между двух огней. Но быстро взял себя в руки, обнял любимую: – Ты не обижайся на меня, я обязан до конца исполнить свой долг перед умирающей женой. Это простая человеческая истина. Мы волею небес опять обрели друг друга. Ничего непонятого, постыдного между нами не произошло. Мы всего лишь два любящих сердца, которых недоброжелатели разлучили пятнадцать лет тому назад, а сегодня опять нашлись. Теперь я знаю, что делать. В ближайшие дни с братьями придем к твоему отцу, моему другу, – поправился Хасан, – будем тебя сватать, если согласишься стать моей второй женой, – у Хасана на сердце отлегло от принятого им решения.

– Я согласна, согласна, Хасан! – одними губами страстно прошептала Шах-Зада, прижимая руки к груди, жаждущие его тепла, ласки. Она обливалась горячими слезами долгожданного счастья.

Шах-Зада была человеком целеустремленным, знающим, чего она хочет в этой жизни, умела радоваться радостям жизни. И она, за то, что случилось в лесу, себя долго не укоряла. Случилось то, чего она давно хотела, с самого того дня, когда у речки между ним вспыхнула пламенная любовь. Даже со школьной скамьи и еще раньше. Ведь она не забыла, что Хасана любит с того дня, как она себя помнит.

Они еще лежали, обнявшись, разглядывая звезды над головой, моля их о защите. Надо было уходить, они встали, горячо поцеловались и разошлись по домам.

* * *

Идя по темному переулку села в сторону дома отца, Шах-Зада все еще вспоминала лесную темень, их страстные объятия. Вспоминала себя, благоговеющую его, стоящую перед ним на коленях, целующую его руки, губы своими горячими губами… Интуитивно чувствовала, все, что свершилось, – это все от бога и является хорошим зачином для новой жизни. И это чувство, набирая силы, распускалось в ней цветущим садом…

Когда Хасан подавал жене лекарство, страстные глаза, горячие губы, нежное прикосновение рук Шах-Зады не уходили от его глаз. Руки его дрожали, мысли путались. Поднося чашку к тонким морщинистым губам Айханум, он заглянул в ее запавшие глаза, беспомощные, тусклые глаза калеки. Эти глаза – символ его самоотречения во имя долга главы семьи. Колени его бессильно подогнулись, как бывает во сне, когда в темную туманную ночь идешь по лесу на ощупь и неожиданно проваливаешься в бездну. Да, он долгие годы шел по жизни закрытыми глазами, привычной, накатанной тропой; к жене относился, как врач к больному пациенту. Его сердце было наполнено состраданием к ней, и для радости жизни там не оставлял нишу. И вдруг за один вечер в его жизни произошло столько перемен. Хасан, когда случайно коснулся к пожухлой, угасшей груди с большими коричневыми сосцами и небольшими коричневыми точечками вокруг них, вздрогнул от приступа отвращения. Он почувствовал затхлый запах болезни, источаемый раковыми клетками тела жены. Хасан увидел, как в одно мгновение утрачивают смысл привычные действия и обряды, за которые он держался в последние двадцать лет. И он стал падать, падать, падать…

Держался ли он за свой долг, боялся ли божьей кары, ухаживая за тлеющим телом этой женщины, жалким, нищенским телом жены. И, может быть, боязнь перед Аллахом, обязанность мужа перед нуждающейся в его помощи жены удерживали его, ведя завязанными глазами за руку по непростой тропе через поступки, убеждения и позиции всей его жизни!

Хасан поднял жену на руки и, как каждый раз утром, понес купать в ванную комнату. Обливая жену водой из пульверизатора, он старался не замечать ее обвисшую грудь, пористый нос, дряблую серую кожу на подбородке, раздутый, в синих, коричневых прожилках, изрытый рубцами и складками живот, куцую, скользкую косичку. От струй воды, падающих с высоты на ее голову, оттуда в ванную, оглушительный грохот лез в уши, сводя его с ума. И он еле сдерживался, чтобы не закричать.

Его глаза за один вечер увидели свет и тьму, уродство и красоту, и он очутился на грани душевного раздвоения, безумия. Потеряв всякую способность реагировать на реалии жизни, Хасан чуть не лишился разума. Он пересилил себя, вытер тело жены полотенцем, перестелил постель, уложил ее и вышел во двор. «Куда я выхожу? Зачем я выхожу? Чтобы не зарыдать, не накричать на нее, не задохнуться в слезах?! Чтобы хоть на мгновение увидеться Шах-Задой?! А вдруг жена умрет, а Шах-Зада заметит мою нерешительность и бросит меня, как Мила однажды бросила меня? Я заблудился в дремучем лесу, стоящем между двумя женщинами, предоставляющими свет и тьму, тепло и холод, разум и безумие. Одна из них от имана, другая от небес. Одна – калека, редко встающая с постели, другая, положившая мои ладони на свою грудь, живая, здоровая, неуловимая. От одной, как от тени смерти, ускользают мои мысли, моя материальная суть, другая, как волшебная гурия, затаскивает меня в цветущий сад.»

Впервые за пятнадцать лет он всем существом задумался над холодом одиночества, сиротством своей души и над прелестями жизни с Шах-Задой. Он не осознавал, что его ученость, природный ум, умение зажечь сердца представительниц прекрасного пола, способность вызывать к себе их сострадание таили в себе страшную опасность. В него тайно была влюблена, по ночам о нем тайно вздыхала ни одна женщина округа. И это не могла не видеть Шах-Зада.

Шах-Зада! Руки его жаждали тепла ее тела, переполненного живительной энергией, все его существо исстрадалось по теплу живого, здорового тела, по целительным ощущениям любви. Он, выходит, и не жил все это время с Айханум, просто существовал, как млекопитающее с более высоким разумом, выполнял то, что «предназначено» сверху. Он за все это время знал только одно направление в жизни – в мечеть и обратно домой, бубнил одни те же молитвы, а жизни не знал, не чувствовал ее красоту, ее подъемы и спуски, полностью забыл о ее существовании. Теперь у него открылись глаза, он стал осознавать прелесть духовной и материальной жизни. Оказывается, жизнь – это не только мечеть, молитвы, религиозные ритуалы, ученые беседы с улемами, учеными-арабистами. Жизнь – это еще физическая активность, наполненная женской любовью, страстью, крепкими объятиями милой, сладостью ее горячих губ, упругостью ее грудей и их тяжестью на твоих ладонях. Жизнь – это риск, рывок духа и тела… Жизнь – это борьба, столкновение с неизведанным миром, слияние губ, магнетический взгляд, жар горячих объятий двух любящих сердец в ночной неприглядности!

Он думал, что жизнь заканчивается окружностью мечети, исполнением долга перед больной женой, Небесами, перед обездоленными, побитыми жизнью людьми, достижением морально-этических, нравственных высот на коротком отрезке жизни на земле перед далеким путешествием в Преисподнюю Мира. А оказывается, жизнь – это еще невиданное, неожиданное, дурманящее желание, – печать гранатовых губ Шах-Зады на его губах, скользкость ее жемчужных зубов на его зубах, ощущение ее тела рядом с твоим телом, ее страстный шепот в ночном лесу возле твоих ушей, наконец, нежное объятие ее красивых рук с матово-белой кожей!

Хасан вздрогнул, очнулся от блуждающих в голове мыслей, смятения сердца. Нещадно палило солнце, он обливался горячим потом. Встал, разбежался, головой вниз прыгнул в запруду реки и поплыл…

2003 г.

 

Ночная гроза

Айханум чувствовала, что и в эту ночь Хасан собирается уходить к той женщине. Она слышала за стеной, как муж, стараясь не шуметь, в своем кабинете в шлепанцах шуршит из угла в угол. Наверное, выжидает, пока она потушит свет и ляжет спать, чтобы потом спокойно уйти к ней. Она присела, превозмогая боль в суставах ног, подтянулась к настольной лампе с реле-регулятором, сбавила свет, но не легла. Сидя в постели, она сжимала тощие руки калеки, нервными пальцами сдавливала виски и лоб, пытаясь совладать собой. Но тревога ее росла, отнимая у нее последние силы, лишая ее разума и надежды. Она блуждала в иллюзиях, надеясь, что муж, рано или поздно, успокоится. Он, как прежде, перед сном зайдет к ней в спальню, мягко нагнется над ней, поцелует в щечку, погладит по руке, прочтет молитву, улыбаясь, нежно попрощается. Он, беззвучно прикрыв дверь спальни, уйдет к себе, опуститься на ковровый молитвенник, привычным движением руки перелистает старинный Коран, прочтет суру, где говорится о семье, семейном устое. Вчитываясь в каждое ее значение, любуясь красотой арабской вязи и изящностью излагаемых мыслей в священной книге, долго будет повторять понравившиеся ему строки суры. К тому времени, когда он будет ложиться спать, она, инстинктивно чувствуя его духовную близость и свою защищенность, будет находиться в глубоком сне.

На некоторое время крадущиеся шаги мужа в его кабинете затихли. Она успокоено вздохнула.

В ее спальню временами врывались раскаты, грохоты грома, шум ливня, шелест и треск бьющихся о стекла окон и разбивающихся градин дождя. Жена, преодолевая боль, на трясущихся ногах, придерживаясь за стены, выскользнула в коридор, с болью в натуженных суставах ног по лестнице соскользнула на первый этаж, заперла наружную дверь и вернулась в свою постель. Но она не верила, что ее предостережения остановят мужа от опрометчивых шагов. И теперь с горечью думала о том, что злой дух в облике Шах-Зады пробрался в их дом, отравляя воздух, которым дышит ее муж.

В комнате Хасана опять послышались тревожные шаги. «Почему ему не спится? Что с ним случилось? Изменился так, как будто в него бес вселился. А если вселился?!..»

Жена вспомнила, в последнее время нередко замечала, как он подолгу смотрит в зеркало, на щеках пинцетом выдергивает беспокоящие его волосинки, ножницами подправляет усы, чистит и полирует ногти. К тому же он стал употреблять дезодоранты, после чистки зубов, полоскал рот ароматическим бальзамом, даже брови поправлял косметическими ножницами. Ей казалось, она его сейчас видит так, словно стенка, разделявшая их, стала прозрачной. Он шагает по кабинету кареглазый, широкоплечий, с овальным матовым, как молоко, лицом, обрамленным серебристой коротко подстриженной бородой и такими же волосами на голове. Вот он остановился перед зеркалом, и все его лицо засияло, на нее испытующе глядели лучистые карие глаза, он вдруг улыбнулся, показывая ровные ряды жемчужных зубов. Сердце жены вдруг засияло, наполненное его душевной и телесной красотой. С некоторых пор его трудно было узнавать. Дело не в том, что он помолодел, похорошел, что в его карих глазах заиграли блудливые огни, а в сердце вселился бес! Ее смущала его необычная возбужденность. Да и крадущиеся ночью по дому его шаги вновь и вновь бередили ее душу. Он и сегодня собирался уходить к ней, у нее не было сомнения, что он уйдет.

Хасан без скрипа приоткрыл дверь своей комнаты. Остановился, прислушался. За дверью комнаты жены, вроде бы, было мирно, тихо. Жена в это время себя успокаивала тем, что он на минутку выйдет на улицу, как любит, без головного убора пройдется под дождем и вернется обратно. В то же время ей очень хотелось встать с постели, остановить, затормошить мужа и крикнуть ему в лицо: «Муж мой, что ты себе позволяешь?! Остепенись!» Но какая-то неловкость в душе сдерживала ее от такого шага. Ноги дрожали от напряжения, а ступни не повиновались ей. Муж спустился по лестнице, открыл наружную дверь и ушел в грохочущую, истязающую ливнем темноту. Ливень, казалось, как черный коршун напал на него, тут же подхватил в смертоносные когти и унес в свою темную непокорность.

Только когда муж закрыл за собой наружную дверь, она осмелилась подняться, зажечь настольную лампу. Настольная лампа тускло освещала небогато обставленную комнату. Айханум истерично закричала, сгорбившись, с трудом передвигая больные ноги, открыла дверь, бросила немигающий взгляд в полумрак коридора, прислушалась. Она вся дрожала. И все же она решила догнать Хасана, остановить и вернуть его домой. Выходная дверь внизу, напротив лестницы, скрипела и скрежетала, казалось, вот-вот бушующий ураган сорвет ее с петель. Она увидела снятую мужем и приставленную к стене перекладину, запирающую выходные двери изнутри, и гнев охватил ее. Нет, она должна приостановить и его, и эту искусительницу. Она в прихожей оставила свет включенным, превозмогая боль в суставах, спустилась с лестницы на первый этаж и погрузилась в темноту заливающейся дождем ночи. Она двигалась, сгорбленная, упрямая, решительная, в черном длинном выцветшем платье, которое путалось между ее ног.

Ливень черным коршуном набросился на нее, отбивая дыхание. Потоки воды заливали глаза, рот, ноздри, ручейками затекали за пазуху, за спину, вызывая в теле дрожь и отвращение к себе. Ветер кидал ее из стороны в сторону, она падала, вставала и еще раз падала, вставала… Она, рыдая, каталась в грязных лужах, скребла грязь когтями, обмазывала ею лицо, заглатывала ее вместе с горькими слезами. Вновь вставала, сгибаясь под порывами дождя, секущими лицо, прикладывая огромные физические усилия, с нарастающей болью в душе тупо следовала за мужем, ускользающим от нее в ночной глуши. Холодный ветер мял, трепал ее платок, подол платья. Казалось, грохочущий гром, ливень были на стороне ее соперницы, они прикладывали все усилия, чтобы скрыть от нее заблудившегося в жизни мужа, сломить ее волю, повалить на землю, затоптать в грязь.

Но она на затылке узлом все туже завязала концы платка и двигалась, наклонившись вперед, словно своей головой задумала пробить свинцовую стену дождя, черную небесную твердь. Так она прошлась по скользким проселочным переулочкам, мимо мечети, каменной ограды соседских дворов. Дойдя до угла ограды огорода Гаджимагомеда, она остановилась. Горб, громоздившийся на спине, давящий ее, узловатые ноги страшно болели, поясница ныла, она стала несгибаемой. Она не удержалась на ногах, со стоном грудью упала на каменную ограду. Хасан свернул за двор Гаджимагомеда и, словно большая черная птица, едва ли не на крыльях, с развевающимися полами брезентовой накидки, пересек лужайку перед старинным домом.

Он шел по кривой улочке поселения. Два ряда домиков, стоящих вдоль извилистой дороги, небольшая лужайка освещались желтыми, зелено-голубоватыми сполохами молний. За окнами домов сельчан не было видно ни одного огонька. Все спали. Плодовые деревья, выстроившиеся в один ряд возле ограды в огороде Гаджи-магомеда, черные и мечущиеся, нетерпеливо стонали, пригибаясь под тяжестью дождя, боролись с напористыми потоками ливня и ветра. К шумам в огороде Гаджимагомеда присоединялись шорохи, треск ломающихся сухих сучьев высоких ореховых деревьев на кладбище за селом. Ко всему этому ночному буйству, со шквальным ветром, ливнем, грохотами грома, сполохами молний, мечущимися из гущи туч, прибавлялись мучительные стоны, проклятия страждущей жены, преследующей неверного мужа.

Муж остановился, огляделся, и тут вместо того, чтобы направиться к парадной двери дома своего друга Гаджимагомеда, как черная тень прокрался к маленькой калитке в сад. В ее проеме на мгновение промелькнула черная фигура женщины – она пропускала Хасана вперед. Он, съежившись, словно чувствуя присутствие посторонних глаз, сверлящих его со спины, оглянулся назад и юркнул в темноту. Калитка за ними со скрежетом захлопнулась.

Тогда и Айханум бросилась к тому месту, где скрылся ее муж. Пошла по следам, оставленным мужем секунду назад на раскисшей дождевыми осадками поляне. Пошла прямо к той калитке, в которую вошел он, и толкнула ее левой рукой. Правая рука у нее была искалечена от рождения. Калитка ей не поддалась. Она плечом изо всех сил толкнула еще раз. Калитка не поддавалась, и Айханум захотелось сломать ее, раскромсать. И, не таясь больше, стала трясти ее, изо всей сила бить ее ногами, проклинать мужа с его искусительницей. Калитка не поддавалась и проклятиям. Тогда она пошла вдоль ограды фруктового сада, мимо дома, до самых ворот Гаджимагомеда. И стала дергать ворота, вдруг они не заперты и сами откроются перед ней. Ее усилия были тщетны, массивные стальные ворота даже не заскрипели. Она обратно метнулась вдоль ограды – вдруг найдет проем в ней, чтобы проскользнуть. Но все было заперто, все было прочно сколочено. Неверный муж, соперница, ветер, ливень, ворота, калитка – все стали преградой перед ней.

Сполохи зигзагообразных молний на небосклоне над поселением освещали белокаменный фасад, оцинкованную крышу ненавистного дома, фруктовый сад, сеновал в углу огорода, стекла окон с закрытыми изнутри ставнями. У нее из горла вырвался крик отчаяния. Она опять в страшном гневе кулаками и ступнями ног стала мучительно колотить в ворота. Одумалась, когда руки и ступни ног отбила до крови, пошла назад. Остановилась, маленькая, сгорбленная, измученная, растерянная. Она уходила от ворот в черную темень дождя, снова возвращалась к ним, колотила по ним немощными кулаками и вновь отступала назад. Она, оскорбленная, униженная, растоптанная в грязь, разражалась проклятиями в адрес мужа и его искусительницы. Очередной раз она под вспышками молний кидалась на ненавистные ворота, дрожала от холода, загибалась под хлестким дождем, безутешно плакала.

Она себя почувствовала настолько униженной мужем, покинутой им, что сейчас же направилась к разбушевавшейся за поселением речке и решила топиться. Она, сгорбившись, из последних сил заковыляла в сторону речки, но запуталась в подоле промокшего до ниток длинного платья, упала лицом в грязь и зарыдала. Правая рука онемела, она перестала ее чувствовать. И горб на спине отяжелел, словно налился свинцом. «Нет, топиться я успею! Моя смерть будет подарком для этих коварных людей! Нет, не дождетесь!» Она, здоровой рукой судорожно хватаясь за плетеную ограду, сделала попытку встать, но, не удержалась, лицом шлепнулась в грязь; горькие слезы с грязью, забившие рот, душили ее, отнимая оставшиеся в искалеченном теле силы.

Лежа в грязи, наплакавшись вдоволь, она собралась силами, тяжело встала, дугой выставив, словно выросший за это время горб, как можно быстрее покинула это проклятое место. Она уходила, оборачиваясь назад, бросая проклятия, в отчаянии сжимая здоровую руку, злая, оскорбленная, втоптанная мужем с этой… женщиной в грязь. Она уходила, накапливая горб ядом, сердце ядовитыми стрелами. Она уходила с жаждой мести, горечью поруганной чести. Ей надо жить, чтобы врагов лишить жизни. Впереди предстоит решительный бой. А о том, что бой будет жестокий, безапелляционный – в этом она уже не сомневалась.