Ночью с гор подул студеный ветер. Тучи сгустились, сначала выпал гололед, затем он превратился в большие хлопья снега. Зашумела вьюга, лес, поляна, звериные тропы, дороги замело белоснежным ковром. Поселение Х… подобно острову, надолго оторвалось от внешнего мира. Хасан с колодкой на шее лежал и думал. Если Шархан сохранит ему жизнь, целыми сутками не будет выходить из леса, любуясь картинами зимнего пейзажа. В прошлом году зимой, по вечерам, когда запад зажигал хрустали ледяных вершин Джуфдага и всего горного хребта, а синие туманы еще настилали долину Рубас-чая, ему чудилось, будто он летит на перине тумана, а в глубине его чрева громоздятся ледяные горы. А тени, исходящие от облаков, играющие в лучах солнца, довершали очарование зимнего вечера. Казалось, тихо продвигаются не белые клубящиеся облака над горами, а исполинские громады горных вершин; они там, в дали, колеблются, возникают и тают за дымчатой зыбью. А когда облака, сотканные лучами солнца, свивались дымчатой фатой на плечах гор, их полупрозрачность поражала своей неизъяснимой нереальностью. В морозный вечер с темно-голубого неба, бывало, звездочки инея со звоном сыпались на ветви деревьев, пики гор, мерцали в огненно-красных лучах заходящего солнца.

Первые ночи в начале зимы и в полнолуние в горах великолепны. Горы при лунном свете изумительны, воздушны и пушисты. Леса, обрывы скал покрыты пушистой снежной периной. С их вершин, при малейшем дуновении ветра, сдувается, нанизываемые на блеклые лучи луны, миллиарды мельчайших крупинок первого рассыпчатого снега. Пороша снега, поднимаемая ветром с шапок гор, звездным разноцветьем искрилась и мягко падала на низины; густые тени ущелий и оврагов пестрели в белизне зимнего покрывала. Таинственно возвышались друг над другом холмистые массивы горных хребтов.

Зима – это любимая пора горских посиделок, пока закончится круг посиделок с одного конца поселения до другого, зиме тоже наступает конец. Это удивительная пора зимних обрядовых праздников, где по вечерам молодежь за чаркой вина рассказывает увлекательные истории, сказывает сказки, небылицы. Прикорнув у пылающего очага полукругом или вокруг печки, разлегшись на коврах или теплых овечьих тулупах, горные гунны с жадностью слушают сказки, рассказы, байки, смешные истории, которые случаются в жизни с тем или иным земляком, в их нелегкой жизни. Молодые ребята, у которых только-только появляется темный пушок на верхней губе, желая самих видеть героями веселых приключенческих историй, внимательно слушают рассказы о джигитах прежних веков, об их геройствах и богатырской удали.

А если посиделки джигитов и девушек совпадают по времени и месту, то откуда-то вдруг появляется спиртное, режут барашка, индеек, жарят шашлыки, варят вкусный бульон, организуют обильное застолье. В пылу застолья вдруг горы разбудят мелодичные трели зурны, аккорды гармошки, загремят барабаны. Тогда до самого утра не утихает зажигательная лезгинка…

* * *

С ветвей дерева на лицо Хасана ветер неожиданно сдул хлопья снега, он вздрогнул, очнулся из своих сладких воспоминаний. Горько было возвращаться в тяжелую реальность, действительность сегодняшнего дня.

За одну ночь все Урочище оборотня покрылось снежным покровом. Шархан с друзьями у ручья стояли лагерем: горели костры, над кострами от дерева к дереву растянули брезентовый тент. В стылом воздухе пахло дымом и жареным мясом. Хасан лежал на боку под тентом с тяжелой колодкой на шее. Он до крови жевал губу от обиды на себя, думал, пока дают возможность думать.

Хасан который раз за ночь мысленно прощался с жизнью. Ему перед смертью многое хотелось сказать родным и близким… Невысказанные слова, невыплаканные скупые мужские слезы по ним и Шах-Заде комом застряли у него в горле.

Собутыльники, видимо, в палатке осушили не одну бутылку водки. Из нее наружу тянулся пар, пропитанный кислым потом их тел, тулупов из овчины, грязных портянок, дымом сигарет и перегаром.

Зимнее небо было неприветливым, серым. С низовья реки дул сырой ветерок. Хасану в промерзшем за ночь плаще было невыразимо зябко, от холода у него зуб не попадал на зуб. Он вспомнил свой небольшой, но уютный двухэтажный дом и тоска тупо вгрызлась в сердце. «Где сейчас, интересно, мои младшие братья Иса, Керим, Рамазан? Знают ли они об участи своего старшего брата, чувствуют ли они, что с ним случилось, где он находится?» – сердце съежилось, наливаясь болью, оно быстро-быстро запрыгало, подскочило к горлу и застряло там тягучим комом.

Из палатки под навес шумной ватагой выскочили пьяные мучители Хасана. К нему подлетел Шархан, зло крикнул:

– Скотина, ты, что, ослеп? Что не встаешь, не приветствуешь своего хозяина? Не видишь, твой господин идет? Встань и кланяйся в ноги!

– Ты мне такой же господин, как бездомный проходимец турецкому султану. Надо мной стоит только один Господин, и Он – Аллах. Я кланяюсь только Ему. Кланяться бандиту, сыну бандита? Ты что, Шархан, за ночь пропил все свои мозги? Нет! Никогда! Рубить и собирать сухую хворостину, следить и ухаживать за лошадьми, делать шашлыки – пожалуйста. Но преклоняться перед сатаной праправнук Исина не будет!

– Артист, ты же сказал, что существо, лежащее у моих ног – моя скотина?

– Она есть твоя скотина.

– Она тогда будет бараном, пусть блеет!

– Не буду, хоть режьте!

– Еще как будешь, Хасан! На сегодня у нас не хватает баранины, ты жирный, чистый и из тебя получатся отменные шашлыки! – Шархан был горд, что друзьям придумал такое развлечение.

– Пошел вон, вурдалак!

– Я тебя пошлю, скотина! Я тебя пошлю!..

Шархан бешено взревел, набросился на Хасана, стал колотить его. Этого стало мало. Из голенища сапога выдернул плетку и стал Хасана истязать по спине. Хасан смотрел мимо него, терпел боль.

– Я кому говорю? – Шархан, скаля широкие лошадиные зубы, храпя и обдавая лицо пленника дурно пахнущим дыханием, прижал к земле.

Хасан сделал усилие подняться, но Шархан с размаху ударил его ногой в бок. Хасан упал на спину, и тут же повторный удар плетки на мгновение ослепил его. У Хасана от боли остановилось дыхание, он застонал.

– Оставь его! – сквозь зубы процедил Артист.

Хасан сел, нагнулся и об снег стал вытирать свое окровавленное лицо. Рубец, оставленный плетью, горел на лице, от невыносимой боли из глаз предательски текли слезы.

Снег перестал падать, небо очистилось от свинцовых туч, за макушкой горы показалась луна. Хасан стоял под навесом на коленях, чуть склонил голову, чтобы тяжелая колодка не давила на горло.

– Тебя, скотина, надо было побить, как следует, но я наелся, напился, можно сказать, душа ликует и тебя колотить больше не хочется.

Шархан смачно высморкался, вытер руки о штанины брюк, всмотрелся в распухшее, обезображенное рубцом лицо Хасана. Его губы издали глухой хлопок. – Хорошо я тебя дернул?

– Хорошо! – подтвердил Хасан.

Нет, Хасан не испугался Шархана. Он его глупые окрики к сердцу тоже больше не принимал. Он смотрел на Шархана со спокойной выдержанностью.

– Хочешь с нами трапезничать? – неожиданно спросил его Артист.

– Нет, не хочу.

– А выпить?

– И выпить не хочу!

– Видишь, как хорошо тебе живется. Ты и сыт, и согрет, и никаких проблем нет. И от выпивки тоже «ха-хаха», – рассмеялся, – отказываешься. Волкодав с Пеликаном от такого удовольствия никогда не отказываются. Правду я говорю, Пеликан?

– От такого божественного дара отказываются, – загоготал Пеликан, – только одни глупцы!

– Вот видишь, Хасан, даже эта глупая птица Пеликан замечает, что ты глупее него.

Хасан эту глупость тоже оставил без реагирования.

Все эти трое были казнокрадами, завзятыми аферистами, профессиональными алкашами. Все они в районе находились при хлебных местах. Большеглазый, щуплый Артист работал лесничим, и деньги сами текли к нему рекой.

Шархану они дали кличку Волкодав. Он был огромен, кряжист, как мохнатый медведь. Он мулл, ученых-арабистов, имамов мечетей, других духовных лиц считал ошибкой в геноме природы, их презирал и никогда не переступал порога мечети, даже из любопытства. Он работал егерем, охотники, браконьеры со всего округа, даже заезжие гастролеры, заискивали перед ним.

Третьему из них, с узкими глазами монгола, длиннорукому, длинноногому, длинноклювому, с золотыми фиксами во рту, дали кличку Пеликан. Он работал заготовителем в «Заготконторе» района. Говорят, все мокрые и грязные дела в районе проходят через его руки. Еще говорят, что даже начальник милиции с ним считается.

Знал бы Волкодав, что на пороге шестидесятилетия, как в те далекие времена прапрадеда, на одной тропе судьба сведет его с праправнуком ясновидца: странноватым, своевольным, стойким, как большая скала, имамом мечети Хасаном! Если бы у него был дар предвидения, он еще в молодости укокошил бы его. И сегодня не мучился бы, как быть с ним, как избавляться от него без ущерба для себя и для общего дела. Этот чистоплюй едва не сорвал все то, к чему он стремился всю жизнь.

А Волкодав, прилагая огромные усилия, тратя колоссальные деньги, входил в доверие больших чиновников и с их помощью рассчитывал устроиться начальником налоговой инспекции. От этих мыслей у Волкодава закружилась голова, и ему захотелось выпить. А он это здорово умел; двухсотграммовый стакан поднимал большим и указательным пальцами, выпивал залпом, потом в себя вливал таких же десять стаканов. А дальше забывал счет. Пил много, чрезмерно много. Под действием алкоголя перед ним, как в кино, открывались все тропы и дороги, закрытые до сих пор. Спиртным заряжал себя так, чтобы перед собой не чувствовал никого и никаких преград. А поддать в полную катушку он умел…. Столько, сколько он «принимал на грудь» спиртного, в округе ему не было равных. И он этим очень гордился. Он пил всегда, когда удача сама стучалась в его дверь, всегда, когда под ногами путались, такие, как имам мечети Хасан!

Хасан и внешне был весьма представительной фигурой. У него было белоснежное овальное лицо. Как многие служители дома Аллаха, он на голову водружал высокую серого цвета каракулевую папаху с завязанной зеленой лентой посередине; голову каждую пятницу брил под лезвие; носил короткую серебристую бородку, которая придавала его лицу благочестивое выражение. Карие, широко раскрытые глаза его поблескивали живым светом; в них выражался непокорный ум, высокий дух, что приносили ему много тяжких страданий от окружающих людей, которых он всегда старался уважать и понимать. У себя дома он с радушием принимал всякого, кто переступал его порог, никого не отпускал без угощения и подарков.

И то, что он сегодня с колодой на шее валяется у ног пьяных бандитов, наводило его на разные горькие размышления. Он в этот раз острее всего чувствовал свое одиночество. Из тысячной толпы людей, которых знал и не раз выручал, в эти тяжелые часы он ни на кого не мог надеяться. Надежда выжить, если где-то там, в глубине сердца, осталась только благодаря Аллаху, родным братьям. Мысленно он обращался только к одному Всевышнему. Всевышний был самым отзывчивым собеседником Хасана. Он постоянно присутствовал у него в мыслях, как Небосвод его собственной сути. И в этот трудный час Хасан не мог не обращать к Нему свои взоры. Если существует духовная связь между Всевышним на небесах и Его рабом на земле, Он непременно в эту ночь должен испытать предощущение беды в Урочище оборотня.

Мысленно Хасан обращался и к покойной жене. Она была очень мудрой и рассудительной женщиной. Его чувства к ней были тем острей, чем неосуществимой была возможность видеть ее и поговорить с ней, чем мучительней было сознание одиночества и грядущей беды. Эти чувства открывали в нем всю силу своего духовного слияния с богом.

– Слава Аллаху и Мухаммад его пророк! – прошептал он, глядя на трех беснующихся людей, и подумал: «Если бы знали они, как велика божья сила, и как они жалки, ничтожны перед Его величием…»

И тут возле него на траве прошуршали плутоватые шаги. То был Пеликан, вслед за ним и показалась голова Волкодава. Они были хорошо поддаты и взвинчены.

– А ну, ученый, поднимайся, пошли в палатку! Сам Артист-философ с тобой будет умную речь толкать! – с презрением в голосе пьяно пробубнил Волкодав.

– Да, да! …Сам Артист!.. – хихикая, в свою очередь добавил Пеликан. – Зови теперь своего бога на помощь! Сейчас Артист в ученых беседах из тебя всю душу вытянет.

Волкодав и Пеликан за руки подняли Хасана, они на трясущихся ногах притащили его к Артисту. Они неожиданным ударом по ногам сбили его на партер и силой заставили упасть Артисту под ноги. Артист, для удобства подложив лоскуток мха под себя, раскинув полы плаща-брезента, в резиновых сапогах, широко расставив ноги, сидел у костра. Пахло подгорелым шашлыком и спиртным.

– Ну что, милейший? – просвистел Артист, сверху вниз презрительно взглянул на Хасана.

– Ты подумал?

– Развяжите руки, – сказал Хасан.

– А ну, развяжите ему руки, – приказал Артист, – думаю, сейчас они ему будут нужны. Хорошо, эфенди, попробуем развязать тебе и руки, и язык. Теперь скажи, где спрятал волчий выводок?

– Я же говорил, в волчьем логове.

– На хрен его развязывать, – зло выругался Волкодав, разматывая веревку с рук Хасана. – Таких гадов надо давить, выжигать каленым железом!

– Не хочешь, не говори, – спокойно среагировал Артист, – мы этих волчат, если не из дупла священного дуба-великана, то из Пещеры кизилбашей все равно выкурим. Но учти, я тебе оставляю один шанс сохранить свое лицо. А для начала на, выпей! – Артист, ухмыляясь, протянул Хасану стакан водки.

– Нет, эту гадость я никогда не пил и пить не буду!

– Нет, будешь! – резким движением Шархан выплеснул содержимое своего стакана прямо в лицо Хасана.

– Шархан, уймись! Утихомирь свою ярость! – Хасан привстал и спокойно обратился к Артисту. – Артист, уйми своих распоясавшихся дружков!

– Ты будешь пить, факир, будешь!.. Еще как будешь! – распаляясь, не слышал его Волкодав. Они с Пеликаном набросились на Хасана, подмяли под себя, коленами больно придавили к земле.

– Артист, а ну, налей еще стакан водки. Я ему, чистильщику арабской вязи, ее в глотку залью. Нужно будет, живот распорю, туда целый ящик водки впихну, а потом зашью! Не будет он у меня пить… еще как будет! – Волкодав Хасана по лицу ударил увесистым кулаком, вторым ударом ноги уложил на лопатки.

Левая рука Шархана как клещ скорпиона впилась Хасану в глотку. Он больно надавил на кадык, его челюсть отвисла. Стакан с содержимым с треском лопнул в руке Шархана. Шархан об острые края стакана больно порезал губы, подбородок, щеку Хасану, себе пальцы. Пеликан до краев заполнил другой стакан и передал Шархану. Шархан содержимое этого стакана тоже влил в рот Хасана. Хасану трудно было дышать; он захлебывался горькой гадостью и собственной кровью.

Хасан застонал:

– Я вас под суд отдам!.. Я вас на всю жизнь в зиндан упрячу!

– Какой суд! Какой зиндан! – высокомерно хмыкнул Артист. – Здесь я тебе и суд, я тебе и зиндан! Ты в наших руках. В случае чего, все дело мы преподнесем так, что на тебя напала Рыжегривая волчица и задрала, мстя за своих детенышей! Откуда она, глупая, знает, кто из ее логова выкрал ее детенышей: ты или Волкодав. Тем более сейчас от вас обоих пахнет ее детенышами. Ты знаешь, мы мастера на подвохи и подставы… Кто узнает правду, даже если тебя убьем, кто ее докажет? Лично мы скажем, что ничего не видели!

– Так, Пеликан?

– Так, Артист! – глупо улыбнулся Пеликан.

– Ты думаешь, правду докажет ваша милиция, суд?! И судью, и начальника милиции, и прокурора бабками завалим! Тьфу! – презрительно плюнул себе под ноги. – Они не силовики, а «сборщики налогов».

– Хотела лисица волком быть. Коня за хвост поймала, да зубы потеряла, – спокойно отреагировал Хасан.

2009 г.