Блаженство было недолгим. Не успела я приехать домой, как моя семья сначала разбила радужное счастье, наполнявшее мою душу, а потом еще и попрыгала на его осколках. Мало того, что отсутствие Нины постоянно напоминало о нашей ссоре, мои родственники словно сговорились сделать каждый последующий день торжества хуже, чем предыдущий. По сути дела, этот праздник был отмечен в семейных анналах как один из самых неудачных семейных праздников за все годы.

Все началось с еды. Роль языческой богини утомила Глорию, и теперь она принялась строить из себя Марту Стюарт. Все это было бы терпимо, если бы дело ограничилось изысканным обедом в доме, украшенном мигающими фонариками, белыми розами и клюквой в вазе. Мать, однако, никогда не была сильна в домашнем хозяйстве. Макароны или запеканка с рисом и овощами в ее исполнении вполне съедобны, но на то, чтобы готовить сложные блюда в точном соответствии с рецептом, ее просто не хватает.

– Угадай, что у нас сегодня на обед, – прочирикала она противным голоском, когда я уныло приплелась на кухню в четверг утром. Прежде чем начать общение с ней, я взялась за кофейник. С утра не могу ни с кем разговаривать, пока не выпью чашечку кофе, а лучше – две. В полу сне я вытащила из буфета чашку и начала шарить в поисках кофейника, однако рука моя почему-то ощущала пустоту. Я осмотрелась по сторонам, решив, что кофейник куда-то переставили с привычного места, но его нигде не было.

– Где кофе? – бросила я. Прозвучало это довольно грубо, но на большее в этот момент я была не способна.

– Мы отказались от кофе, – сообщила мне мать с явным моральным превосходством в голосе. Она высушила волосы феном и уложила в пышный блондинистый шар а-ля Марта, и на ней был красный свитер с аппликацией Санта-Клауса на груди. – Угадай, что мы приготовим к обеду.

– Отказались… от… кофе? – тупо переспросила я.

– Да, милая. Кофеин вреден для здоровья, Элли, поэтому мы с папой перестали пить кофе.

– А как же я?

– Ты?

– Мама, я умру, если не выпью чашку кофе, – вздохнула я. – Есть у вас хотя бы растворимый?

– Нет, – сказала мать. – Придется тебе как-нибудь обойтись без кофе. И пойди оденься. Нужно, чтобы ты помогла мне с главным элементом, а потом мы приступим к готовке. Мы сделаем пирожки с яблоками, кукурузой и кориандром, индюшку в подливке со специями и луком-шалотом, устрицы, начиненные грибами и пореем, цукаты из корнеплодов, калифорнийский орех с тертым сыром, обжаренный в сухарях с розмарином, клюквенно-кленовый соус, домашние булочки из дрожжевого теста и тыквенный пирог в глазури с обсыпкой из грецких орехов. – Закончив перечислять блюда праздничного меню, Глория захлопала в ладоши от удовольствия.

– И кто все это приготовит?

– Я, конечно. С твоей помощью.

Только не это. Нам предстоит на целый день застрять в кухне, мучаясь с блюдами, приготовить которые ни я, ни мать не в силах; при этом она еще будет раздавать указания, а мне не достанется ни одной чашки кофе. Ад кромешный. Переварив ее фразу, я с подозрением осведомилась:

– Что значит помочь тебе «с главным элементом»?

– Мы сделаем подсвечник. Тебе поручается просверлить в доске пять отверстий под свечи, а потом приклеить на нее позолоченные шишки и засахаренный изюм. Найди подходящую досточку, дрель и принимайся за дело.

Отвратное начало отвратного дня. Вот уже пятнадцать лет утро начиналось для меня с чашки кофе, и визиты в отчий дом были не самым лучшим поводом, чтобы нарушать эту традицию. Примерно через час у меня жутко разболелась голова. Скрючившись за кухонным столом, я кромсала «главный элемент». Предполагалось, что «мы» трудимся над ним вместе, а Глория тем временем названивала Нане и своим многочисленным тетушкам, хвастаясь деликатеса ми, которыми собиралась нас удивить. В тумане кофеиновой ломки у меня ничего не получалось: чертовы дырки я просверлила кое-как, вся перепачкалась золотой краской, а засахаренные изюмины склеились в кучу. Все пальцы покрылись волдырями: от горячего клеевого пистолета я заработала ожоги третьей степени. В итоге свечи торчали из доски вкривь и вкось, а единственная измазанная позолотой шишка была приклеена к ней не тем концом. Когда мать увидела сие произведение, лицо ее вытянулось и она гораздо больше стала походить не на душечку, Марту, улыбающуюся с телеэкрана, а на ту, другую, Марту – истеричную стерву, о которой взахлеб писали бульварные газеты.

– Праздничный подсвечник – главное украшение торжества, он должен связывать воедино всю композицию, – с упреком сказала мать, потом закатила глаза, покачала головой и выдала: – Ладно, ничего страшного. Все это чепуха. Если жизнь преподносит тебе лимоны, сделай из них лимонад. Уберем это, – она смела разломанные шишки и доску со стола в мусорное ведро, – с глаз долой. Принеси-ка мои старые добрые серебряные подсвечники.

– Чепуха, говоришь?

– Давай-давай, поторапливайся. Нас еще ждет стряпня.

Обед не обманул моих ожиданий и стал полной катастрофой. Индейка снаружи подгорела, а внутри была недожаренной; подливка растворилась в грибном пюре, а тыквенный пирог не получился вообще. Цукаты из корнеплодов были чуть сыроваты, хотя вполне сносны, а булочки моего приготовления – почти вкусные. В целом, однако, обед не удался. Конечно, Глория и раньше готовила праздничные блюда на День благодарения, но она всегда делала индейку в удобной и надежной пластиковой гусятнице, туда же добавляла зеленый горошек и нарезанный ломтиками картофель. К столу подавался готовый клюквенный соус, куп ленные в магазине булочки и тыквенный пирог. Может, и не слишком изысканно, с точки зрения Марты Стюарт, зато съедобно.

Мы расселись за осиротевшим без деревянного подсвечника столом – мать с отцом, Брайан, его новая подружка Мария, я и Кейт с Марком – и принялись вяло ковырять вилками угощение, которое было невозможно взять в рот, не то что похвалить. Мария, симпатичная девушка с оливковой кожей и длинными иссиня-черными волосами, начала бурно восхищаться аппетитным видом пирожков, но как только надкусила один, ее лицо исказилось страдальческим ужасом. Мария мужественно заставила себя прожевать и проглотить кусочек, а потом еле слышно выдавила: «Вы обязательно должны поделиться со мной рецептом», после чего мать смерила ее уничтожающим взглядом и вообще перестала замечать. Даже Кейт, всегда спасавшая наши семейные сборища, сидела как-то тихо. Я не видела ее после того непонятного эпизода в Вашингтоне и теперь красноречиво поглядывала на нее, однако Кейт упорно отводила глаза. Я терялась в догадках, ведь я любила Кейт и хотела бы услышать ее версию. В то же время я понимала – Марк не вынесет, если узнает, что Кейт погуливает на стороне.

Казалось, хуже уже быть не может, но тут Марк вдруг откашлялся и заявил:

– У нас с Кейт есть для вас новость.

Мать ахнула, пронзительно взвизгнула, вскочила из-за стола и чуть не задушила Кейт в объятиях.

– Я так надеялась, так надеялась! Вы, правда, не говорили, что делаете попытки. Милочка, у тебя почти ничего не видно, – заливалась она, поглаживая Кейт по плоскому животу. – Когда я носила Брайана, со мной была точно такая же история. Живот стал заметен только на шестом месяце, а до этого никто не верил, что я беременна. Все так и говорили: не может быть, что, ты в положении, у тебя такой плоский животик!

– Молодец, сынок, – пробубнил отец, а Мария вос кликнула: – Чудесно!

Я не знала, что сказать. Если Кейт беременна, зачем ей изменять Марку? Меня пронзила страшная мысль: а уверена ли она вообще, что ребенок от него? Я посмотрела на Кейт, и на этот раз она встретилась со мной глазами. Взгляд ее был спокоен, а лицо бесстрастно.

– Пожалуйста, прекратите. Я не беременна, – спокойно произнесла она.

Оживление спало.

– А я подумала… – оторопело пробормотала мать и вернулась на свое место.

– Марк, ты сам скажешь, или это сделать мне? – спросила Кейт.

Марк уставился в тарелку с таким видом, будто едва сдерживал слезы. Он мотнул головой, и Кейт продолжила:

– Мы с Марком решили пожить раздельно.

Мне стал ясен смысл выражения «оглушительная тишина». Никто не проронил и звука, и тем не менее фраза Кейт прозвучала так, будто на стол шлепнулась изрядная куча собачьего дерьма. Все растерянно переглядывались. В глазах Брайана застыло какое-то странное торжество, а отец просто не знал, куда деться от стыда. У матери задрожал подбородок, и я поняла, что она собирается разрыдаться.

– Не говори так, – холодно процедил Марк. – Они должны знать правду. Мы не просто решили жить раздельно. Мы разводимся.

– Но почему? – воскликнула мать. Слезы в три ручья хлынули у нее из глаз, а она перевела изумленный взгляд с невестки на сына и обратно.

– В последнее время у нас не все шло гладко, и мы стали отдаляться друг от друга, – дипломатично проговорила Кейт. Она по-прежнему держалась спокойно, даже чересчур спокойно, и во мне уже начал закипать гнев. В отличие от всех остальных я-то прекрасно знала причину разрыва.

– Кейт, – вмешался Марк, – они все равно узнают, так что лучше уж мы сами скажем.

Кейт покачала головой, сморщилась, уронила лицо в ладони и расплакалась.

– Кейт… выяснила… в общем, я сделал глупость, – тихо, произнес Марк. – Я завел… интрижку, а Кейт… не смогла меня простить.

Кейт вскочила из-за стола и выбежала прочь, я – за ней. Я нашла ее в кухне: Кейт натягивала пальто и плакала – уже не всхлипывала в голос, а безмолвно глотала горькие слезы, катившиеся по щекам. Она подняла на меня покрасневшие глаза и спросила:

– Хочешь пройтись?

Я кивнула, схватила пальто с вешалки у двери, и мы вышли в холодную, прозрачную ночь. Зимние ночи в Сиракьюсе очень темные, а небо такого густо-чернильного цвета, что, кажется, вбирает в себя все огни города. Даже от уличных фонарей почти не было толку – они отбрасывали лишь слабые круги света. Мы с Кейт шли сквозь непроглядную темноту и молчали. Она перестала плакать, по край ней мере на какое-то время, но от этого почему-то было еще хуже – казалось, что все уже решено, кончено и шансов на примирение нет. А я так хотела, чтобы они с Марком помирились.

– Я знаю, что ты подумала, увидев меня тогда в баре. Я была с тем парнем… Его зовут Майкл, мы с ним встречались, когда я училась в университете, еще до знакомства с Марком. Ты посмотрела на меня так, словно я переехала на машине твою собаку, – наконец произнесла Кейт.

Я повернула голову в ее сторону, но она упрямо смотрела на дорогу, хотя вряд ли что-то перед собой видела. Я знала, что мыслями она сейчас там, в «Озио», и, должно быть, в моих глазах снова отразились разочарование и упрек.

– Я решила, что ты изменяешь Марку, – призналась я. Кейт хмуро усмехнулась:

– Ты почти попала в точку. Я пыталась ему изменить. Я узнала, что он… – Кейт замолчала и сделала глубокий вдох, как будто одно упоминание о той женщине причиняло ей физическую боль. – Марк рассказал мне о своей любовнице. Его якобы угнетало мое неведение, и он хотел облегчить душу. Себялюбивый ублюдок. – Кейт фыркнула. – Я ре шила ему отплатить. Позвонила Майклу, тот пригласил меня на уик-энд. Пока я не увидела тебя и не начала мучиться угрызениями совести, можешь поверить, я собиралась с ним переспать.

– А… – сказала я, не зная, обязана ли перед ней извиниться. Извинения – мой привычный ход, но я сомневалась, уместны ли они в подобной ситуации. Должна ли я испытывать чувство вины за то, что невольно помешала Кейт изменить этому кобелю, моему братцу?

– Только я не смогла. Я просто вернулась домой и постаралась простить Марка. Правда, постаралась. Он сказал, что сделал это – трахнул ее, – когда был в командировке. Он соврал, что случайно познакомился с ней на симпозиуме и больше никогда не видел. А потом она позвонила. Позвонила по телефону и сообщила, что они с Марком регулярно встречаются уже два года, во время всех конференций, на которые он ездит. Как хорошо, сказала она, что Марк наконец нашел в себе мужество во всем признаться.

– О Боже, – выдохнула я и взяла ее обтянутую вязаной перчаткой руку в свою. – Набраться наглости и позвонить тебе! Мстительная сука.

– В общем, да, – пожала плечами Кейт. – Надеюсь, между ними действительно все кончено. Он заслужил это после того, что сделал со мной, – тонким и резким голосом добавила она, и я поняла, что даже если все уже решено, то сейчас ей от этого не легче. Сердце Кейт было разбито. Она была идеальной женой для идеального мужа, но что-то у них не сложилось. Марк заставил Кейт страдать, она попыталась отплатить той же монетой, и в итоге все рухнуло.

Уик-энд прошел ужасно. После того как Марк во всем нам признался, Кейт попросила его покинуть их дом, так что он перебрался к родителям и занял свою прежнюю комнату. С тех пор как все мы – мать, отец, Марк и я жили под одной крышей, утекло много воды, и оказалось далеко не самым приятным. Марк почти все время хандрил у себя, истерики Глории перемежались криками на Марка через закрытую дверь, отец не выходил из кабинета, а я делала все, чтобы как можно меньше бывать дома. Я люблю ходить по магазинам, но в пятницу после Дня благодарения всеми силами стараюсь избегать торговых центров.

Ничто не вышибает из меня дух праздничного веселья быстрее, чем давка в толпе раздраженных, измотанных родителей, жаждущих сэкономить пять долларов на новомодной игрушке, которую обязан получить их отпрыск, чтобы, упаси Боже, не стать парией в школе. Впрочем, сегодня я согласна была терпеть даже магазинную толкотню – все, что угодно, только бы убраться прочь от моей ненормальной семейки.

Вооружившись списком покупок, я отправилась в торговый пассаж «Карусель», названный так в честь гигантской карусели, установленной в его центре. К пяти часам вечера я затарилась рождественскими подарками на год вперед. Обычно я никогда не ломаю голову над тем, что подарить на праздник, и покупаю книги или галстуки муж чинам, бижутерию – женщинам. На этот раз я внесла в свои планы некоторые коррективы, решив, что накажу Марка (я так на него злилась, что сначала вообще ничего не хотела дарить) дешевой вешалкой для галстуков на батарейках, а Нина, которая со мной не разговаривает, обойдется футболкой. С другой стороны, я разорилась на флакон духов «Джой» для Кейт, поскольку ей требовалась поддержка, и, поборов душевное смятение, выложила две сот ни за роскошный темно-синий кашемировый свитер для Теда. Я прекрасно помнила, что кодекс свиданий запрещает покупать дорогие подарки новым приятелям, потому что в случае разрыва вам меньше всего захочется увидеть ваше го бывшего в обновке и под руку с другой женщиной. И все-таки я пошла на это. Я пощупала восхитительно мягкую ткань, представила, как замечательно синий цвет пойдет к глазам Теда и, не успев опомниться, протянула кредитную карточку продавцу.

В полном изнеможении я вернулась домой. Обнаружив, что все забились по своим углам, я сделала себе бутерброд с холодной индейкой, отколупав крохи прожаренного мяса, которые еще остались от бедной птички, после чего уселась смотреть по телику «Звуки музыки».

В субботу утром заметных улучшений в настроении моих родных не произошло. На пару часов я улизнула из дома и позавтракала в местном китайском ресторанчике в компании Бет и Сета. Я терпеливо листала толстенный альбом свадебных фотографий (там было и единственное фото, на котором оказалась запечатлена я – совершенно пьяная и с бурым пятном от виски на кремовой кофточке). Я выслушивала их противное сюсюканье, пока наконец не распрощалась с ними, соврав, что меня ждут дома.

Мать я застала на кухне – она выбрасывала остатки еды.

– Все рухнуло, – мрачно объявила Глория. – Сначала Брайан, потом ты с Эриком, а теперь Марк и Кейт. Никто из моих детей не способен создать прочные отношения. Я плохая мать.

– Знаешь, если на то пошло, я не была замужем за Эри ком и уж тем более не изменяла ему, – огрызнулась я, сбрасывая туфли.

– Хм… – отозвалась мать, как будто разрыв с мужчиной, который не пробыл моим ухажером и года, ничем не отличался от подлого отношения моих слабоумных братьев к женам. Я открыла рот, чтобы возмутиться этим дико не справедливым сравнением, но потом закрыла его. Споры с матерью всегда кончались плохо. Малейшее замечание она воспринимала как коварное нападение, а открытое несогласие с ее мнением считала богохульством. Конца-краю этому не предвиделось, поэтому я избрала наилучший вы ход из кризиса и сказала:

– Мама, я возвращаюсь в Вашингтон первым же поездом.

Уезжать из родительского дома после скандала было нелегко. Мать содрогалась в рыданиях; она обвинила меня в том, что я бросаю ее в трудное время, и отказалась подвезти на вокзал. Отец сухо обнял меня и вручил несколько статей, полезных, по его мнению, для какой-то там моей работы – какой точно, я не помню, поскольку перестала его слушать, разозлившись, что ни разу в жизни он не повел себя по-человечески. Чтобы по дороге на вокзал избежать занудства отца, я вытащила Марка из его берлоги и попросила отвезти к поезду. Лицо брата было опухшим и в красных пятнах, а когда мы оказались в тесном салоне машины, я почувствовала, что от него изрядно воняет – примерно так пахнет перезревший сыр. Судя по всему, мой братец боялся столкнуться с матерью где-нибудь в коридоре и поэтому вообще не заходил в ванную комнату.

– В твои планы не входит помыться? – едко осведомилась я.

Марк, который в другое время вместо ответа с силой пихнул бы меня в бок, наградив лиловым синяком, только засопел и состроил жалостливую мину.

– Слушай, прекрати, а? Уж не думаешь ли ты, что я должна тебе посочувствовать? – вспылила я, в душе все же слегка жалея брата.

Марк по-прежнему молчал. Его глаза наполнились влагой, и по небритой щеке скатилась слезинка. Я вздохнула и смягчилась.

– Ну, так что произошло?

– Не знаю, – пожал плечами Марк, а потом прибавил: – Это просто произошло. Один раз, когда я был пьян.

– Чушь собачья, – отрезала я.

– Что?

– Я говорю «чушь собачья». Ты изменил жене отнюдь не случайно, а сделал это вполне осознанно. Кроме того, твоя пташка позвонила Кейт и заявила, будто вы развлекаетесь уже несколько лет, так что не ври! – рявкнула я.

– Что? Валери звонила Кейт? – Марк с тревогой посмотрел на меня. – Когда? Кейт и словом не упомянула об этом.

– А зачем? Она и так решила послать тебя к черту.

– Пожалуй, ты права, – задумчиво произнес мой брат. На его лице отразилось безграничное уныние, и, когда он снова заговорил, его было едва слышно. – На самом деле ты так не думаешь. Я и сам не знаю, почему пошел на это. Валери в общем-то не очень мне и нравится.

– Тогда что? Секс?

– Отчасти да, но не совсем. С Валери все было… по-другому.

– Ты имеешь в виду, не так, как с Кейт? – уточнила я, и голос мой сорвался. Я всегда считала, что жажда сексуального разнообразия – самая дерьмовая из всех причин изменять жене. Если какая-то причина и заслуживала оправдания, то явно не эта.

– Да нет, я не про то. Когда я был с Валери, то словно убегал от себя. Я был другим.

– В образе подлеца и обманщика ты нравился себе больше?

– Понимаешь, и на работе, и с Кейт, и с родителями, и с тобой я всегда обязан соответствовать определенному стереотипу. Должен быть серьезным, надежным – в общем, Порядочным Парнем. Мне хотелось хоть ненадолго отдохнуть от этого. Хоть ненадолго, – повторил Марк. – Кейт говорила, что хочет завести ребенка, а босс намекал на мое повышение. Я чувствовал, что оставаться собой мне все труднее.

Я понимала, о чем он. Марк считался «золотым мальчиком». В школе он всегда был первым учеником, капитаном футбольной и бейсбольной команд и встречался с дюжиной красавиц из тех, что танцуют в студенческой группе поддержки. При всем этом он действительно был Порядочным Парнем и никогда не принадлежал к тем уродам, которые дразнят щуплых «ботаников» в очках с толстыми стеклами и карманами на «молниях»; напротив, Марк обращался с ними не просто как с людьми, а как с равными. Такое же отношение было у него к бледным «маменькиным сынкам», обкуренным панкам и косматым металлистам. Марк держал планку и в университете – был одним из лучших студентов и спортсменов, а на последнем курсе он познакомился с Кейт, и они составили Идеальную Пару. Я дажеч не испытывала зависти или злобы к успехам Марка, потому что он всегда оставался мировым парнем, даже для своей противной младшей сестрицы.

– Ну, если ты хотел выйти из образа, тебе это удалось. В сущности, здесь, как и во всем остальном, ты превзошел самого себя, – с горечью констатировала я, но все же стиснула руку Марка.

Мне не надо было объяснять брату, какой он идиот. В отличие от Брайана, изменявшего жене налево и направо и, я уверена, ни разу не подумавшего о своей семье, о ее будущем, Марку предстояло еще долго ощущать на себе последствия своего поступка, привыкать к мысли, что он лишился самого дорогого в жизни. Утешить его мне было нечем, поэтому остаток пути мы провели в молчании.