Утром меня разбудила сиделка миссис О'Ши.

— Уже половина одиннадцатого, мисс Мора, — услышала я сквозь сон ее голос. — Я предупредила Энни, чтобы она дала вам поспать подольше, но ведь вы не хотите проспать весь день?

— Вы очень добры ко мне, миссис О'Ши, — ответила я.

Мне давно уже следовало встать. Пока я одевалась, она сообщила мне, что этим утром скончался ее двоюродный дедушка Пэт, который долго болел, и похороны состоятся в пятницу. Это, конечно, будет огромным событием, соберется много народу, поскольку здесь его все знали. Ей следует отправиться в Вексфорд, чтобы присоединиться ко всем родным и друзьям, которые соберутся его помянуть. Но здесь кто-то должен побыть со старой леди Мод, ее же нельзя оставить без присмотра. Я поняла, чего она хочет от меня, — мне снова придется здесь остаться. Никто из них и не думал, что я могу уехать.

— Конечно, я смогу посидеть с ней, миссис О'Ши. Скажите только, что мне следует делать.

— В том-то и дело, что ничего. Если хотите знать мое мнение, старая леди крепка, как лошадь, и еще многих переживет. Но доктор Доннели не велит первую неделю оставлять ее одну. От вас потребуется только спать в моей комнате с открытой дверью, чтобы услышать, если ей что-то потребуется. Я не хочу, чтобы люди говорили, что Молли О'Ши оставила свою пациентку на попечение служанки. — Она мне доверительно улыбнулась, словно хотела сказать: «Мы-то с вами знаем, что такое эти слуги». — А теперь можете выпить чаю, чтобы совсем проснуться, — добавила она, словно требовалось для этого ее разрешение.

Едва она успела уйти, как пришла Бриджит, посланная Энни, и спросила, в какой ванной я бы желала помыться, сообщив, что в ванной поблизости от спальни леди Мод — потеплее. Но я бы чувствовала себя неуютно в таком соседстве, а потому предпочла более прохладную ванную с моей стороны коридора. Как только я вымылась и вернулась к себе, пришла Энни и принесла мне завтрак. Все они, на мой взгляд, уделяли мне слишком много внимания, и от этого я чувствовала беспокойство. Может быть, они решили, что я, а не Коннор станут центром жизни этого дома, что с моим приходом наступят новые порядки. Но по моему убеждению, если моя догадка верна, они ошиблись в своих расчетах.

Когда я пришла к леди Мод, она еще лежала в постели, но выглядела уже почти здоровой.

— Завтра я не останусь в постели, — заявила она.

Я заметила, что некоторые из вещей, вынесенных по приказу миссис О'Ши, теперь возвращены на место, и слегка обрадовалась этому обстоятельству. Это означало, что леди Мод действительно окрепла, а значит, я все же смогу уехать. Справившись о ее здоровье, я больше не знала, о чем говорить, и предложила почитать ей утренние газеты. Леди Мод только рукой махнула:

— Я перестала интересоваться всем этим с тех пор, как Черчилль ушел в отставку. Когда его не стало, кончилась эпоха, а о новой я ничего не хочу знать.

Я промямлила что-то насчет прекрасной погоды.

— Вам следует быть на воздухе, — заметила старая леди. — Эта лондонская бледность… Вы ездите верхом?.. Хотя у нас сейчас не держат лошадей…

— Я не езжу верхом.

— Все леди должны уметь ездить верхом, — сказала она сурово.

Я почувствовала себя невоспитанной.

Этот разговор мне был отчасти даже приятен, но я не хотела утомлять старую леди своим обществом. Она уже примирилась с моим присутствием, но перемирие было хрупким. Я была ее единственной внучкой, но и дочерью Бланш. И она еще не решила, готова ли она меня простить в связи с этим. Я спустилась вниз и приготовила обед. Леди Мод почти ничего не ела, но по ее лицу я заметила, что она приятно удивлена моими стараниями.

После обеда я вышла в сад. Его запушенный вид по-прежнему вызывал у меня уныние. Кошка сидела на кирпичной стене около той части огорода, где росла зелень. Увидев меня, она приветливо замяукала и спрыгнула вниз. Я некоторое время сидела на солнышке на каменной скамейке, пока кошка бегала туда-сюда. Я курила сигарету и пыталась представить, как здесь играла Бланш, когда была девочкой. Интересно, кто пробудил у нее интерес к хозяйству, к готовке? Мой дедушка, которого презирает леди Мод, или мой отец? Вдруг взгляд упал на старые садовые грабли, лежавшие около скамейки. Неожиданно для себя я встала, взяла их в руки и начала уборку сада, пока с удивлением не поймала себя на мысли, что я работаю в саду Лотти Шеридан, по которому бегает ее кошка. Это не мой сад, и моим не станет, сказала я себе. Бросив грабли, я направилась в дом, чтобы взять ключи от машины.

Отто Прегер был дома. Услышав мой голос — я подробно отвечала на вопросы любопытного О'Киффи о здоровье леди Мод, — он поспешно вышел мне навстречу, опираясь на трость.

— А, вы пришли!.. Очень славно. На этой неделе я здесь, во Франкфурт не еду. Это вроде отпуска. На следующей неделе я еду в Нью-Йорк. Проходите, проходите! Вы уже пообедали?

— Да, спасибо. Я приехала поблагодарить вас за…

— О, не стоит! Всю нашу еду в этом доме все равно никто никогда не съест. И я, и фрейлейн Шмидт стали слишком толстыми, а еды еще много… Война и голод оставляют странное наследие, мисс д'Арси… Проходите же, я вам все покажу.

Выяснилось, что Прегер становится немного нервозным, когда он не занят делами. Сейчас ему не было нужно что-то объяснять мне, что-то устраивать за меня, оказывать какие-то любезности или договариваться о чем-то — и он не знал, как себя вести. Он повел меня через анфиладу комнат, выходивших окнами к озеру, обставленных добротно, основательно, хотя, пожалуй, по-немецки тяжеловесно. На стенах висели картины.

— Вы знаете эти холсты? — спросил мой спутник. — Иной раз молодежь хорошо знает эту живопись, так что мы, старики, выглядим смешными со своими пояснениями.

— Кое-что знаю, но немногое. Можете рассказывать мне, о ком хотите. Возможно, о многих я прежде не слыхала.

Но он почти ничего не говорил, называя лишь имена художников:

— Леже… Моне… Де Коониг… Поллок… Кандинский…

То ли он боялся показаться мне чересчур оптимистичным, то ли история с Лотти научила его сдержанности в чувствах, я снова поймала себя на мысли, что этот человек в своем огромном замке выглядит очень одиноким. Здесь не было ни детей, ни внуков, ни гостей. Может быть, Отто Прегер и не имеет вкуса к общению, или после скученной жизни в концлагере его привлекал простор и одиночество? Однако в этом замке простора и так хватает, а места здесь хватило бы и гостям, и хозяевам.

Между тем мы дошли почти до конца длинной анфилады комнат и оказались перед массивными дубовыми дверями.

— А вот здесь, — сказал хозяин, — сердце замка Тирелей. Здесь никто не живет, и я никогда не мог протопить это помещение как следует. Почему, вы сейчас увидите.

Он отворил дверь. Перед моим взором предстал огромный, почти квадратный зал с тремя большими каминами и старой разрушенной лестницей, которая вела на верхний этаж. Прегер включил электричество. Свет залил зал, и я увидела старинную мебель — дубовые столы, кресла, мягкие стулья. Стены были увешаны старинными коврами и оружием. Прегер указал мне на две винтовые лестницы, которые вели к бойницам. Ни водяное отопление, ни полуденное солнце не могли согреть это огромное помещение с окнами, которые были не шире, чем необходимо для стрельбы из лука. Мне стало холодно.

— Это башня О'Роирка, — заговорил он, — древняя, как сама древность, гораздо старше семьи Тирель, которым этот замок даровала великая Елизавета I. Она служила крепостью еще во времена набегов викингов. Пойдемте, а то здесь холодно.

Мы вышли из зала, и он закрыл за мной дверь.

— Никто здесь не живет? — повторила я его слова. — Но ведь вы восстановили и сохранили ее?

— А почему нет? Говорят, это одно из древнейших строений в Ирландии. Зачем ему лежать в руинах?

— Но если ее никто не видит…

— То какой в ней прок, верно? Когда меня не будет на этом свете, башня О'Роирка вернется ирландскому народу, а замок со всеми картинами станет моим подарком ему. Слишком долго иностранцы грабили Ирландию, пора кое-что и вернуть. Ну ладно, пойдемте, пора пить чай.

Перед чаепитием Отто Прегер проводил меня в комнату, которая, видимо, первоначально была чем-то средним между буфетной и кладовой. Там он показал мне свою коллекцию стекла и поведал, что его дальние предки были стеклоделами. Именно интерес к фамильному ремеслу способствовал, как сказал он сам, тому, что он начинал как оптик. Фамильная коллекция художественного стекла была утрачена во время войны, но он стал покупать разные интересные вещицы, как только у него завелись деньги сверх необходимого минимума.

— Вот египетские бусы, кажется, XV век до нашей эры. А эта вещица из Александрии… А вот моя коллекция венецианского стекла. Конечно, ей далеко до коллекции Томаса Шеридана. Но ее вы уже видели.

— Нет. Она тоже в доме?

— Ах да, я забыл. Лотти устроила там небольшой музей. Ну ничего, вы ее обязательно посмотрите. В Мирмаунте есть много других ценных вещей. Вы обратили внимание?

— Он напоминает мне склад мебели. Там невозможно что-нибудь посмотреть толком.

— И все же посмотрите обязательно. Дело того стоит. Там есть вещи, о которых даже сама леди Мод забыла.

— Откуда она все это взяла?

— Я слышал, старая леди стала ходить на аукционы вскоре после того, как вышла замуж, и после того, как сожгли замок Тирелей со всем имуществом. Конечно, у Мод Тирель было много знакомых, в чьих домах имелось немало хороших вещей. А время было трудное. Люди переезжали на новые места и часто продавали ценные вещи, чтобы получить немного денег и из опасения, что и их дома тоже могут сжечь. Она знала, что у кого есть, и могла договориться о цене заранее, еще до аукциона. Но она не жалела денег, и у ее мужа было много долгов…

И вот представьте, леди Мод, у которой была своего рода мания приобретательства, почти полвека покупала мебель, картины, фарфор, начав это делать еще в те времена, когда цены были достаточно низкими. Странные вещи происходят с людьми, которые не знают цены вещей, поступающих на сельские аукционы. У леди Мод наметанный глаз по части мебели, но она удивительно мало понимает в рыночных ценах. С другой стороны, она никогда не думала перепродавать свои вещи, так какое дело до того, что сколько стоит?

За чаем я рассказала ему о нашем магазине на Королевском проспекте, о нашей с Бланш жизни и о том, как тяжело я перенесла ее смерть. Я рассказала о небольшой коллекции стекла Шериданов и как Брендан унес каллоденскую чашу. Видно было, что Прегера изумил мой рассказ, но о Брендане он говорить не хотел.

— Должно быть, вам пришлось немало потрудиться в Мирмаунте, — заметил он вдруг, взглянув на мои руки. Я поняла, что он имел в виду — на кухне, где я мыла посуду, не было даже щетки, а под ногтями у меня была огородная грязь.

— Я думала, вы не обратите внимания, — улыбнулась я. — Так уж получилось. — Я рассказала хозяину дома, как Бланш учила меня готовить, о первом ночном ужине и об огороде в Мирмаунте.

— А, понимаю, — кивнул Прегер. — Там все по-прежнему. — Он помолчал. — Теперь-то вы, конечно, знаете о Лотти. Третьего дня я не мог рассказать вам… Знаете, бывают такие минуты…

— Да, я понимаю вас. Простите, что невольно вас расстроила.

— Такие вот дела.

Прегер снова умолк. В отличие от молодых людей, Коннора и Брендана, он не хотел заставлять меня делить с ним свою печаль. Он рассказал, что еще до ареста тайно вывез свою единственную дочь в Швейцарию, хотя это, понятно, было нелегко. Она прожила там все военные годы, и мысль о том, что его дочь в безопасности, очень поддерживала его и, как он сам считал, даже помогла ему выжить в концлагере. А после войны он старался заработать побольше денег. Прежде всего, чтобы дать дочке хорошее содержание и воспитание.

— Наверное, это была моя ошибка, — заметил Прегер. — Возможно, лучше было бы привезти ее в Германию, пусть разоренную и голодную, лишь бы она была со мной и почувствовала, что она мне нужна. Я тогда надеялся, что, тратя на нее деньги, я возмещаю то время, которое мы могли бы провести вместе с ней. Но это не так. Лотти так и не стала моей. Она ненадолго приезжала сюда, в замок Тирелей, а потом я снова ее терял. Но теперь, когда ее нет, это уже не имеет значения…

Я изумленно поглядела на него. Вряд ли в это можно было поверить. Я помнила его полный боли крик, обращенный тогда ко мне.

— Не огорчайтесь, мисс д'Арси, — сказал он, словно отвечая моим мыслям. — Родителям не следует себя обманывать. Все, чего я мог ожидать от Лотти, — настоящие родственные отношения в будущем, когда она станет постарше и если я доживу до этого.

— Но я думаю, после ее брака с Коннором, живя неподалеку от вас… — начала я.

— Лотти не осталась бы в Мирмаунте, с Коннором или без него, — перебил он. — Видите ли, мисс д'Арси, Лотти сначала увлеклась им. Женщины находят Коннора обаятельным, но он человек мужественный и, пожалуй, слишком прямодушный. Его обаяние лишено таинственности. Как только Лотти показалось, что ей уже ничего не надо делать, чтобы удержать Коннора, что супружество будет лишено приключений, она заскучала. Дальше — еще хуже.

— Но зачем она вышла замуж за него? Разве она сама не понимала, что к чему?

— Она ошиблась. Сюда она приехала разочарованной. И может быть, надеялась найти здесь простое семейное счастье. А может, она смотрела на все это как на игру — иначе к чему бы все эти сумасшедшие перестройки дома, конюшни и планы ткацких фабрик? А может быть, поскольку моя компания, как и другие, занималась только выпуском массовой продукции, ее привлекла идея ручного стеклоделия, и захотелось, чтобы о Шериданах (и о ней самой) снова заговорили в Европе. Кто знает? Возможно, даже она сама точно не знала, чего ей тогда хотелось.

— А что же Коннор? — спросила я.

— Вы правы, мисс д'Арси. Коннор не был игрушечным мужем. Ее развлечения его мало интересовали, но он серьезно относился к стеклоделию Шериданов и к той роли, которую в этом должна была играть Лотти. Я сам человек серьезный. А от Лотти я и не требовал этого. Она — дитя войны и хаоса. Но Коннору удалось удерживать ее в Мирмаунте, на одном месте, восемь месяцев. Даже больше, чем я ожидал.

— Вас не устраивал этот брак?

— Я был решительно против. Потому что предвидел: у этого брака нет будущего. Для Лотти это было игрой, хотя она сама в этом не призналась бы, а для Коннора — все дьявольски серьезно. Мне же не хотелось, чтобы они прошли это бессмысленное испытание, которое… которое так завершилось.

О Лотти в тот раз больше не говорили. Но когда Отто Прегер проводил меня до машины, он вдруг сказал:

— Не подвезете ли меня немного? Сегодня я еще не выходил из дому.

— Конечно.

Он уселся на сиденье рядом со мной. Я бы улыбнулась, глядя на него — серьезного, основательного, объемистого немца, сидевшего в небольшой машине, но странное выражение его лица не позволяло мне сделать это. Когда мы переехали мост перед замком, он тихо сказал:

— Отвезите меня к Северной сторожке, если у вас есть время.

От удивления я чуть не выпустила руль из рук, но промолчала. Почему бы, в конце концов, Прегеру не поехать туда? И все же стремление постоянно видеть место гибели дочери казалось мне странным и болезненным.

Словно отвечая на мой мысленный вопрос, он заметил:

— Если я пойду на прогулку пешком мимо Южной сторожки, то должен буду зайти в гости к сельским работникам, которые живут в домиках, — они обидятся, если я этого не сделаю. Но сегодня я не в духе и не смогу общаться с их детьми. Им надо улыбаться, а мне иногда бывает не до улыбок.

У Северной сторожки я затормозила, но Прегер не сделал попытки вылезти из машины. Мы поехали дальше.

— Брендан рассказал мне о нем и Лотти и о той ночи, когда она погибла. — Я вынуждена была это сказать. Прегер доверил мне свои переживания, которыми он, по-видимому, не делился ни с кем — он говорил со мной даже о той Лотти, которую никто не знал. Я не могла обманывать его.

— Так вы хорошо знаете Брендана Кэролла? — спросил он.

— Нет, я знакома с ним недавно, хотя уже знаю о нем довольно много. — Я вспомнила нашу беседу с Кэроллом. Он ведь тоже горюет о Лотти. — Он сожалеет обо всем и решил, что мой приезд сюда может хоть как-то возместить вашу утрату. Конечно, это не так, но он старается…

— Да, — мрачно кивнул Отто. — Он старается. Но его роль во всем этом гораздо меньше, чем ему кажется.

— Что вы имеете в виду?

— Кэролл был только одним эпизодом в истории гибели Лотти. То, что он вообразил себе после встречи с ней в Копенгагене, вполне могло быть его иллюзией, а для Лотти их встреча, возможно, была только приключением, не более. Лотти, насколько я знаю ее, и не помышляла о каких-то серьезных отношениях с ним. Она тогда очень устала от Мирмаунта и от Ирландии, к тому же целую неделю лил дождь. Почему бы не сказать Брендану, что она готова поехать с ним на пару дней в Копенгаген. Брендан был для нее, пожалуй, очередной игрушкой, которую бы она бросила после того, как эта игрушка наскучит.

— Почему вы так говорите о Лотти? — вскричала я. — Это невозможно! Мне не следовало бы это слышать.

Он сурово посмотрел на меня.

— Лотти нет в живых, а вы — живая, и стали участницей событий, которые происходят после ее ухода. Я слишком близко знал смерть, чтобы теперь не ценить жизнь и не понимать, что умершие должны служить живым. Я не хочу вам представлять фальшивый образ Лотти, принцессы Златовласки, какой ее видели окружающие. Ей было интересно какое-то время играть такую роль, но теперь это не может продолжаться. Также я бы не хотел, чтобы вы поверили в историю, которую Брендану подсказывает чувство вины. Ни он, ни Коннор не чувствовали глубоко, что собой представляет Лотти. Не то чтобы они вовсе не знали женщин, но ни один из них не представлял себе ее себялюбия, честолюбия и легкого отношения к жизни. Но и порицать за это только ее нельзя. Во многом я сам виноват — так уж ее воспитывал. Она пришла в мир в эпоху хаоса, когда не существовало ничего святого и все делалось только ради выживания. О прочем никто всерьез не заботился, не научилась этому и Лотти. Некому было учить ее. Ни Брендан, ни Коннор не сравнились бы с ней по себялюбию. Не они ее соблазнили, а она их.

— И все же трудно в это поверить, — сказала я. — Зачем она вообще вышла замуж? Разве девушке такого склада не было бы достаточно простой интриги?

— В другое время так бы оно и было. Но тут все иначе. Отчего, по-вашему, Лотти решила вернуться в скучную Ирландию к старому, скучному отцу? Она была вовлечена в одну из международных связей, которые рождают скандалы и сплетни и в странах менее невинных, чем Ирландия. Я не назову имени мужчины, вы все равно не знаете его, но это был человек гораздо опытней, беспощадный и властный. Она была изгнана из этого мира, а Коннор оказался тогда ее спасением. Ее самолюбие требовало брака с мужественным, решительным человеком. Появись их фотографии в журналах — а она все сделала, чтобы так и получилось, — никто не посмел бы сказать, что она нашла себе слабака, бесполого мужчину, каких много в этом кругу и которого можно просто купить за деньги. На какое-то время он устраивал ее, но потом она снова впала в хандру. Брендан Кэролл и был средством, чтобы преодолеть ее. Я видел даже, что она стала пробовать свои маленькие уловки на преподобном Стэнтоне.

Тут я вспомнила гримасу, которую скорчил Стэнтон при упоминании о Лотти.

— Послушайте, — повторила я, — вам не следует все это рассказывать. Мне ни к чему это знать!

— Нет, вам нужно это знать! — При этих словах он сжал мою руку. — Теперь вы стоите между этими двумя молодыми людьми, как некогда стояла Лотти. Вы приехали из-за Брендана, а остались здесь из-за Коннора. Какой бы вы ни сделали теперь выбор — а я думаю, он вам все же предстоит, — вас не должна смущать роль Лотти во всем этом. Теперь ни один из них не сможет любить ее, потому что они знали ее. Помните это. Теперь я оставлю вас. — Я остановила машину, и Отто Прегер начал вылезать из нее. — Но вы еще вернетесь? Теперь я не потеряю вас из виду?

Я еще долго смотрела на него в заднее зеркало — на этого «гнома», делового человека, оскорбленного отца, который не хотел больше поддерживать ложь. Я следила за ним, пока деревья не скрыли его.

Я поужинала в обществе Энни и сиделки, так как Коннор задержался на работе. Миссис О'Ши снова начала рассказывать, как в пятницу будет провожать в последний путь своего двоюродного дедушку, а я в это время думала о том, что, учитывая улучшение состояния леди Мод, уже в субботу смогу освободиться. Вдруг раздался телефонный звонок, и я сама подошла к телефону. Сняв трубку в кабинете Коннора, я услышала голос оператора:

— Я звоню из Лондона. Можно попросить мисс Мору д'Арси?

— Я слушаю.

— Говорите!

Вслед за этим я услышала голос Клода:

— Мора! Наконец-то я тебя нашел. Слушай, стерва, я не позволю так со мной поступать!

— Как?

— Прекрати, — почти завизжал он. — Ты не выполнила своих обязательств. Я страшно зол на тебя, и Питер Латч будет зол, если вообще удостоит тебя каким-то вниманием. Не желаю этого терпеть, Мора! — Он буквально выходил из себя, хотя, возможно, это была игра с его стороны. Клод умел владеть своими эмоциями, когда это было выгодно. Я почувствовала тошноту. Все, что я не любила в своей лондонской жизни, как бы сосредоточилось для меня в его голосе.

— Послушай, Клод. — Я старалась говорить спокойно. — Ты знаешь, я послала тебе телеграмму. В конце концов, о твоем предложении я узнала только в пятницу вечером, а уже в понедельник утром ты знал, что я не смогу его принять. К тому же Латч всегда найдет девушку на такую незначительную роль, как эта. И знаешь что, не наседай на меня. Сейчас я не настроена это терпеть.

Теперь голос Клода стал ласковым. Он уверял, что старается ради моей же пользы, и добавил, что и теперь не поздно принять предложение Питера Латча. Другая кандидатура живет в Нью-Йорке, поэтому его агенты пока еще интересуются мной. Если я вылечу из Дублина завтра утром, то уже вечером смогу быть в Мадриде.

— Мне очень жаль, Клод, я не смогу. У меня здесь есть определенные обязанности.

— Какие еще обязанности?! — снова заорал он. — У тебя есть обязанности только передо мной. Какого черта ты вообще делаешь в Ирландии?

— Это мое дело. — Меня удивило собственное спокойствие. — Я позвоню тебе, когда вернусь и буду готова возобновить работу.

Впервые за время наших взаимоотношений с Клодом я сама закончила разговор.

Чтобы не встречаться с любопытными Энни и сиделкой, я решила пройтись по верхнему этажу дома, где прежде не была. Повсюду лежала пыль, и большинство комнат выглядели заброшенными. Видимо, Энни убиралась здесь редко. Рядом с ее комнатой, в которой временно спала и Бриджит, находилась ванная с газовой горелкой. Лотти позаботилась и об удобствах для прислуги. Все комнаты были заставлены старинной дорогой мебелью; на стенах висели картины и гобелены. В одной комнате я наткнулась на склад твида Тирелей. Материя лежала здесь давно и стала добычей моли. В шкафах там и тут стояли фарфоровые сервизы известных фирм. В одной из комнат я обнаружила прекрасный севрский сервиз на сорок персон, сохранившийся еще с тех времен, когда леди Мод была юной девушкой, до войны, до восстания в Ирландии. Очевидно, она сама надеялась, что те времена еще вернутся… Конечно, этот сервиз представлял огромную ценность — Бланш сразу бы точно установила его стоимость. Но у меня со всем этим не было связано никаких надежд. Уже стемнело, и я осторожно спустилась вниз, сопровождаемая неизвестно откуда взявшейся кошкой по имени Сапфир.

Внизу только в одной из комнат горел свет, и я направилась туда. Оказалось, что это комната Лотти. Там находились Энни и миссис О'Ши. Они говорили о прежней хозяйке. Я незаметно остановилась в дверях. Видимо, любимым цветом Лотти был синий и все его оттенки. Серебристо-голубой палас устилал пол этой огромной комнаты. Кресла были обиты голубым бархатом, а окна закрывали темно-синие шторы. Большая кровать была покрыта синим бархатным одеялом, а на шелковом покрывале красовался вензель «Л. Ш.». Кошка тут же прыгнула на кровать и разлеглась на одеяле.

На стенах комнаты, где обычно располагают картины, висели зеркала в старинных посеребренных и позолоченных рамах, но само стекло зеркал было явно новым. Обе собеседницы, поглощенные своим разговором, не замечали моего присутствия.

— Если бы вы ее только видели, — говорила Энни, — в этом синем шелковом платье, туфельках, с золотыми волосами…

— Да я ведь много раз видела ее в Клонкате, — возразила миссис О'Ши.

— Ну это другое дело. А здесь вы могли бы увидеть ее в этих прозрачных кружевных ночных рубашках — потому-то здесь везде и стоят обогреватели. Она любила ходить почти голой, и я иногда даже краснела за нее, когда мистер Коннор был рядом. Да чего там, ведь сейчас нагота, кажется, в почете… А уж как он ее любил! Иногда, бывало, на этой постели… — Тут Энни умолкла, густо покраснев.

Она старалась сохранить в сердцах людей только хорошие воспоминания о взаимоотношениях Лотти и Коннора. Я выступила вперед, чтобы обратить на себя их внимание, но тут Энни стала показывать миссис О'Ши разные наряды, белье, перчатки Лотти, хранившиеся в старинных комодах. Та рассматривала все это с жадным интересом.

— А вот мой любимый шкаф, — объявила Энни. — Здесь висят четыре ее шубки и пять пальто. Я всегда любила погладить их рукой… О господи, да что же это?!

Шкаф оказался пустым, внутри не было ничего, кроме вешалок.

— Куда же они девались? — спросила изумленная Энни. — Их что, украли за то время, пока я сюда не заходила?

— Или продали, — предположила миссис О'Ши.

— Продали? Да кто же… — Тут Энни осеклась, увидев меня и еще кого-то за моей спиной. — Мисс… Мистер Коннор!

— Ну что, все показали, Энни? — Коннор явно старался сдерживаться, чтобы не разразиться бранью.

— Я только проверяла, не завелась ли моль, мистер Коннор, — стала оправдываться Энни. — А миссис О'Ши только что вошла…

— А мисс Мора? — Вопрос был обращен прямо ко мне.

— Меня не звали. Я только наблюдала.

— Сюда никого не звали, если на то пошло! Ну довольно, Энни, ступайте! Я сам закрою.

— Но, мистер Коннор, где же все эти прекрасные меха?

— Это не ваше дело! Вы уйдете отсюда или нет?

Энни и О'Ши поспешно ретировались. Уже из коридора до меня донеслась реплика сиделки: «Конечно, продали. У некоторых нет почтения к памяти усопших. Для них главное деньги».

Когда я попыталась выйти, Коннор схватил меня за руку.

— Простите, мне не следовало сюда приходить, — сказала я.

Он слегка ослабил хватку, словно был уверен, что я и так не убегу.

— Я рад, что вы все увидели, — произнес вдруг Коннор. — В этом вся Лотти, как она была — себялюбивая и тщеславная. Она очень любила собственное отражение.

Я невольно снова бросила взгляд на огромную, укрытую шелковым покрывалом кровать.

— Да, и это тоже, — продолжал он. — Лотти была великолепна в постели, но ее интересовало лишь удовлетворение собственных желаний.

— Я не хочу это слушать, — ответила я. — Меня это не касается.

— Возможно, потому, что это меня касается. А разве от других вы не слышали о Лотти — от Брендана, от Прегера? Думаете, я не знаю о вашей нынешней прогулке с Прегером, о поездке к мосту? Разве он не говорил с вами о Лотти? — Он потряс меня за плечо. — А Брендан разве вам о ней не рассказывал? Теперь вы знаете, что она собой представляла. И что я должен был делать? Вечно ее оплакивать?

Я вырвалась от него.

— Да оставьте вы все меня в покое! Я ничего не хочу знать о Лотти!

— Хотите, иначе бы вы сюда не пришли. И я сам хочу, чтобы вы узнали о ней — и кончено с этим. Теперь вы вполне можете забыть ее. Все, что касалось ее, осталось здесь, и с ней не связано никаких тайн!

Он сказал это с таким нажимом, что было ясно: сам-то он не может последовать своему совету.

— Но ведь ее трудно забыть, вашу Лотти, — заметила я.

Он молча дал мне возможность уйти.