Эшвью в штате Вирджиния нервировал Джейни. Пригород округа Коламбия, сплошь безвкусная эклектика, особняки для степфордских жен, какие она всю жизнь презирала: дома, начисто лишенные чутья к истории, каждый дюйм площади занят громадными неподатливыми гаражами. И однако… надо признать, эти новые дома-переростки, эти огромные ярко-зеленые дворы, эти дубы, что прямо-таки по струнке выстроились вдоль улицы, изогнув зеленые ветви над мостовой, пожалуй, могут привлечь ребенка.
Они несколько раз проехались туда-сюда по главной улице. Заглянули в три разные школы (в одной из них, очевидно, учился Томми Моран). Каждая школа была по-своему привлекательна — большие бейсбольные поля, большие игровые площадки.
— Узнаешь что-нибудь? — снова и снова спрашивал Андерсон, однако Ноа молчал. Ошеломленно, потерянно разглядывал дома с заднего сиденья, то и дело певуче бормоча себе под нос: «Эш-вью, Эш-вью».
— Мы здесь уже были, — сказала Джейни Андерсону.
Тот встретил их на автовокзале и оттуда направился прямиком в центр.
— Еще разок. Другой дорогой проедем.
Он развернул машину, и они поехали назад. Джейни уже зазубрила географию главной улицы наизусть.
«Старбакс», пиццерия, церковь, церковь, банк, бензоколонка, скобяная лавка, ратуша, пожарная станция — все это пролетало мимо вновь и вновь, будто город из грез.
Джейни глянула на Андерсона. Рулил он чопорно, упрямо выпятив челюсть. Он старше Джейни на двадцать четыре года, старше Ноа на шестьдесят четыре, а усталости ни следа.
— По-моему, Ноа ничего не узнаёт.
— Так нередко бывает. Порой дети больше привязаны к дому, чем к городу. Разные люди помнят разное.
В конце концов они добрались до ворот. Андерсон посовещался с охранником, тот проверил по списку и махнул им рукой — проезжайте, мол. Они медленно покатили по улице меж домов еще больше и новее. За домами в холмах мелькало поле для гольфа. Андерсон свернул к громадному кирпичному зданию — Джейни сочла, что дом этот смахивает на замухрышку, обвесившуюся аксессуарами. Из признаков жизни — только пластмассовый самосвал, что валялся у каменной дорожки, задрав колеса, точно перевернутый жук.
Они молча посидели в машине. Джейни наблюдала за сыном в зеркало заднего вида. По лицу не поймешь, о чем он думает.
— Ну-с, — произнес Андерсон. — Приехали.
— Они богатые, — внезапно сказала Джейни. — Томми был богатый. — Ее словно под дых ударили.
— Похоже на то, — и Андерсон выдавил скупую улыбку.
Да уж, неудивительно, что Ноа так сюда рвался. А кто бы не рвался? Дом плохо спроектирован — тоже мне, великое горе; кто будет счастлив в трехкомнатной полуподвальной квартирке, если прежде жил так?
Андерсон обернулся к Ноа, и его лицо, его голос смягчились:
— Тебе что-нибудь тут знакомо?
Ноа устремил на него слегка остекленевшие глаза:
— Не знаю.
Андерсон кивнул:
— Давайте зайдем и посмотрим?
Ноа как будто пробудился. Сам расстегнул ремень детского сиденья, выкарабкался из машины и пошел к двери.
Открыл им мужчина в рубашке-поло и отглаженных брюках хаки. Лицо красное и сердитое, обвисшие рыжие волосы; на гостей взирал с ужасом, как диабетик на отряд герлскаутов с печеньем. Джейни постаралась не пялиться ни на хозяина, ни на своего сына, который разглядывал парусиновые туфли этого человека. Прикусила язык, проглотила вопрос: «Малыш, это не твой папа из прошлой жизни?» — и от нервов чуть не захихикала.
Мужчина прожег их взглядом.
— Ну что ж, заходите, — проговорил он, отступил и придержал полуоткрытую дверь — им пришлось протискиваться в дом боком. Прихожая оказалась размером с бруклинскую гостиную Джейни. — Я скажу сразу: я против, — прибавил мужчина. — Так что если вы рассчитываете на компенсацию, будьте уверены, что…
— Компетенции нам не нужно, — решительно объявил Андерсон. Тоже, наверное, психует, догадалась Джейни. Доктор очень крепко стискивал ручку портфеля.
Мужчина прищурился:
— Что-что вы сказали?
— Я имел в виду — компенсации.
— Ясно. — И мужчина указал им на громадную гостиную. Джейни решила, что надо не дергаться, а просто дышать; пахло здесь сладкой выпечкой и цитрусовым антисептиком, от которого засвербело в груди. Где-то в глубине дома гудел пылесос.
Комната была обставлена изысканно и нейтрально — роскошная бежевая мебель, по стенам цветочные эстампы в рамочках. За раздвижными стеклянными дверями Джейни разглядела большой бассейн под тяжелым серым брезентом. Словно у заднего двора случилась парша.
— Вы пришли!
С галереи над гостиной им тепло улыбалась миниатюрная блондинка. На бедре у нее сидел невероятно пухлый годовалый младенец — а она держала его так, точно он невесомый. Красивая, круглолицая, тонкие нежные черты.
Женщина спустилась с галереи — гости же тем временем неловко застыли у камина. Женщина любезно улыбнулась Джейни и Андерсону, будто они явились на чай, и обоим по очереди подала руку. Волосы у нее на шее удерживала заколка из перегородчатой эмали — и заколка эта, отметила Джейни, идеально подходила к шелковистой канареечной блузке.
— Спасибо, что приехали в такую даль, — сказала женщина. — Я Мелисса.
Затем она повернулась к Ноа, протянула руку и ему. Он серьезно ответил на рукопожатие. Все наблюдали за ними не дыша — недоверчивый муж в дверях, двое психующих взрослых. Ноа застенчиво пошаркал ногами по ковролину, и Джейни в расстройстве разглядела, что на левой кроссовке у него пробивается дырочка у большого пальца. Еще одна материнская неудача.
Мелисса мило улыбнулась Ноа:
— Любишь овсяное печенье с изюмом?
Голос легкий, высокий, как у детсадовской воспитательницы. Ноа кивнул, глядя на нее во все глаза.
— Я так и думала. — Мелисса слегка подбросила младенца, усадила поудобнее. — Скоро испекутся. И я сделала мятный лимонад, если захочешь.
Такая обворожительная — эти блестящие светлые волосы, эта широкая улыбка… как у Ноа. Посторонний человек решил бы, что его мать — Мелисса. Такую мать выберешь по каталогу: хочу эту. Кто ж не захочет вернуться в этот большой дом, к этой миловидной маме, которая печет сладости. Джейни скрестила руки на груди. Кожа на плечах слегка бугристая — дерматологическая проблема, никогда не проходит насовсем. У Ноа та же беда. Захотелось протянуть руку, пощупать знакомую шероховатость его плеча. Он мой, подумала Джейни. Вот вам доказательство.
— Садитесь, будьте любезны, — предложила Мелисса, и все разом сели на изогнутый диван. Мелисса опустила младенца на пол, и все посмотрели, как он на пухлых шатких ногах ковыляет между мебелью. Подавленный Ноа прильнул к Джейни, повесил голову — веки опущены, глаз не разглядишь. Джейни сидела и впитывала его тепло.
Андерсон раскрыл портфель и вынул лист бумаги.
— Я тут записал, что говорил Ноа. Посмотрите, пожалуйста, — может, что-то совпадает…
Джейни мельком глянула на этот список:
Ноа Циммерман:
— необычайное знание рептилий
— умеет вести счет бейсбольного матча
— болеет за «Вашингтон Нэшнлз»
— упоминает человека по имени Поли…
Мелисса взяла лист, прочла, поморгала.
— Должна признаться… когда вы мне написали, я не поверила. Я и сейчас не то чтобы верю. Но здесь столько… сходств… И мы стараемся быть непредвзятыми, правда, Джон? — (Джон смолчал.) — Во всяком случае, я стараюсь. Я много в себе копалась, с тех пор как…
И она осеклась. Джейни машинально покосилась в окно на закрытый бассейн, отвела взгляд. Глаза у Мелиссы затуманились.
— Я рада, что вы приехали, — сказала она. Смахнула слезу и вскочила. — Так. Давайте я все-таки печенье принесу? Пригляди за Чарли, милый, хорошо?
Джон коротко кивнул.
— Прошу прощения, — сказал Андерсон, тоже поднявшись. — А где у вас?..
— Сюда. — Джон кивнул на дверь.
Андерсон опять извинился, вышел в коридор, после чего наступила тишина. Ноа разглядывал свои кроссовки. Джейни наблюдала, как младенец штурмует коварное ущелье между диваном и креслом. Мальчик шагнул, закачался и упал. Заплакал. Подошел Джон, подхватил его на руки.
— Ну ничего, — сказал он, механически подбрасывая дитя. — Ну ничего.
Андерсон миновал полуоткрытую дверь в пастельно-желтую спальню с плюшевыми зверями и колыбелью, затем другую дверь, закрытую, с карандашными буквами «СЮДА НЕЛЬЗЯ» — явно ребенок рисовал. Буквы жизнерадостные, точно на самом деле просто пошутили. Андерсон помялся, огляделся и приотворил дверь.
Здесь жил мальчик. И жил он здесь как будто вчера, а не пять с половиной лет назад. Покрывало, расшитое бейсбольными мячами и битами, аккуратно подогнуто под подушку; бейсбольные и футбольные награды на комоде сияют во всем великолепии фальшивого золота, словно их только что выиграли; в одной корзине бейсбольные перчатки, в другой мячи, а над корзинами висит вымпел «Нэшнлз» и плакат в рамке — змеи всевозможных видов. В углу синий детский рюкзак с монограммой «ТЮМ». Кажется, до сих пор набит учебниками. На полке в углу — несколько книг про Гарри Поттера, а также бейсбольная энциклопедия и три определителя змей.
Андерсон вышел, закрыл за собой дверь и поспешил в уборную.
Там заперся, плеснул водой на щеки и в панике уставился на серое лицо в зеркале.
Это не они.
Подозрение закралось, едва Андерсон вошел в дом, а теперь он совершенно уверился.
Чарли — совсем кроха, слишком мал, родился уже после предыдущего воплощения, Ноа не может его помнить. Томми любил змей, а не ящериц. И Ноа ничего тут, похоже, не узнаёт. Это не та семья.
Андерсон сам виноват, конечно. Мозги-то уже не те. Потерял слово «ящерицы» и вместо него написал «рептилии». Не спросил, сколько лет младшему брату Чарли. Крошечные, важные, нехарактерные ошибки, что завели его не туда — и привели к катастрофе.
Он слишком распетушился. Такое наслаждение — двигаться вперед; захваченный желанием двигаться и не останавливаться, он чуть не забыл обо всем, что с ним творится.
Он рукой провел по волосам. Этой истории конец. И ему конец. Его вера в слова все-таки пошатнулась, а с нею — и остатки веры в свои профессиональные способности.
И что теперь? Он дал маху; сейчас он войдет в гостиную и все исправит. А потом вернется домой. Вернется и продолжит? Никаких продолжений; все, напродолжался. Что-что, а это ясно. Достойный финал долгой и постыдной карьеры. Ах, с каким тщанием он добивался забвения.
Андерсон привалился к раковине, собираясь с духом пред неизбежным.