Джейни чуяла аромат печенья через всю комнату.
— Надеюсь, вы любите, когда они теплые! — крикнула Мелисса, воздев блюдо повыше, как на обложке руководства по этикету приема гостей. Из кухни она вернулась бодрая и посветлевшая — щеки порозовели, губы заново подмазаны розовой помадой. Вручила печенье Ноа, водрузила блюдо на приставной столик. Сладость маскировала цитрусовый аммиак дезинфекции и кислятину, которую Ноа повсюду приносил с собой. Интересно, заметила ли Мелисса.
Джон посмотрел на жену поверх младенческой головы и, скривившись, объявил:
— Чарли мокрый.
Мелисса резко рассмеялась:
— Ну так переодень его.
Их взгляды скрестились, и Джейни сделала вывод, что сегодняшнему светскому визиту предшествовал не один диспут. Джон вздохнул и вместе с сыном отбыл из гостиной.
Ноа замер на диване, сунув печенье в рот и зажав руки между коленками. Головы он не поднимал.
— Итак, — Мелисса живо повернулась к Джейни, — я так поняла, Ноа болеет за «Нэшнлз»?
— Да.
— Кто твой любимый игрок, Ноа?
— Циммернатор, — с набитым ртом сообщил Ноа ковру.
— Он любит Райана Циммермана. Из-за фамилии, как вы понимаете, — пояснила Джейни.
Но глаза у Мелиссы расширились:
— У Томми он тоже был любимый игрок!
Услышав имя, Ноа вздернул голову. Трудно было не заметить.
Мелисса побелела. Посмотрела на Ноа. Нервно облизнула губы.
— Т-Томми? Ты Томми?
Ноа неохотно кивнул.
— О господи. — Мелисса прижала руку к горлу. Розовая улыбка плыла по ее лицу совсем отдельно от повлажневших голубых глаз.
Джейни это снится? Или все взаправду?
— Томми. Иди сюда, — сказала эта другая мама. И раскинула белые руки. — Иди к мамочке.
Ноа отвесил челюсть.
Мелисса подхватила его с дивана, словно тряпичную куклу.
Не может такого быть, подумала Джейни. У него такое же раздражение на плечах, как у нее, Джейни. Спустя считаные секунды после его рождения она поднесла Ноа к груди, и он присосался тотчас. «Сразу видно профи», — гордо сказала акушерка.
— Ой, мальчик мой. — И Мелисса заплакала ему в волосы. — Прости, прости меня.
— Э! — сказал на это Ноа. В ее объятиях у него уже порозовел лоб, и слово выпало изо рта каким-то писком.
Когда Ноа вынули из Джейни, врач поднял его повыше, чтоб она посмотрела. Ноа был еще привязан к ней пуповиной, весь в крови и белой первородной смазке. Лицо багровое, перекошенное, прекрасное.
— Деточка, прости меня. Я сглупила, — сказала Мелисса. Голос хриплый. По щекам течет тушь. — Я знаю, что я наделала. Я всегда проверяю задвижку. Я думала, что проверила. Я дура.
Джейни еле видела макушку Ноа. Лица не видела вообще.
— Э! — снова пискнул Ноа. — Э!
— Я не закрыла задвижку! Я всегда проверяю. Какая же я дура. — Мелисса вцепилась в его закаменевшие плечи, и кожа у него пошла пятнами, ярко покраснела, под цвет футболки «Вашингтон Нэшнлз». — Но почему ты утонул, детка? Почему? Ты же учился плавать!
— Э! — ответствовал Ноа.
Да только это не «э!», вдруг сообразила Джейни. Он говорит «нет».
— Нет, — повторил Ноа. Выгнул шею, высвобождая голову, и Джейни разглядела, что глаза у него крепко зажмурены. Он извивался, но никак не мог вырваться. — Нет-нет-нет!
— Я же не знала, что ты пойдешь в бассейн, — задыхаясь, тараторила Мелисса. — Мне в голову не пришло. Но ты же умел плавать! Ты умел. Господи, какая я дура, Томми. Твоя мамочка дура! — Она отерла глаза и наконец отпустила Ноа.
Он попятился. Его так трясло, что стучали зубы. Джейни шагнула к нему:
— Ноа, ты как?
— Томми. — Мелисса вновь простерла к нему мягкие белые руки.
Он переводил взгляд с одной женщины на другую.
— Уйдите! — заорал он. — Уйдите!
Он отступал от них подальше, перевернул столик, рассыпал печенье по полу.
— Где моя мама? — завопил он на Джейни. — Ты сказала, мы поедем к маме! Ты же сама сказала!
— Ноа… — начала Джейни. — Малыш, послушай меня…
Но он закрыл глаза, заткнул уши руками и громко запел, чтоб ничего не слышать.
В гостиную ворвался Андерсон, а за ним Джон с младенцем в одном подгузнике. Джон обозрел всю сцену — сначала Ноа, затем свою жену с черными полосами по щекам, точно следы покрышек на шоссе.
— Вы что натворили? — спросил он.
Ноа сидел за столом в кухне, зажмурившись и заткнув уши. И по-прежнему пел. Не желал даже посмотреть на Джейни, а когда она положила руку ему на плечо, заерзал и отодвинулся. На блестящей мраморной столешнице стояло новое блюдо печенья. Их запах пропитал всю кухню, сильный и тошнотворный, как ошибка, которую поздно исправлять.
Андерсон откашлялся. Глаза б мои тебя не видели, подумала Джейни.
— Мы ошиблись. — Говорил он то ли со всеми разом, то ли вообще ни с кем. — Похоже, это не то предыдущее воплощение. — Никто ему не ответил. — Дайте я объясню… — продолжил он, но больше не сказал ничего. Похоже, он в тупике — может, тыкался в тупик носом с самого начала.
Мелисса сгорбилась за столом. Она прикусила губу, и губа теперь кровоточила. На воротнике желтой блузки пятно крови, кровью измазаны белые зубы.
— Я думала, я что-нибудь пойму, — пробормотала она.
В волне ее светлых волос Джейни разглядела седую прядь.
Джон с пачкой детских салфеток отирал жене лицо, сунув младенца под мышку, точно гигантский ерзающий футбольный мяч.
— Нечего тут понимать, — сказал Джон. — Это был несчастный случай.
Он нежно отер с ее щек и подбородка черные следы. Мелисса не сопротивлялась — сидела, безвольно уронив руки на колени. Он смывал ей макияж, и она становилась моложе — совсем ребенок.
— Ты всегда так говоришь, — простонала она. — Но это же я виновата.
— Задвижку оставила открытой не ты. — Младенец взвыл. — Ты сама это знаешь. Такое может случиться с кем угодно. Не повезло.
— Но он же учился…
— Он неважно плавал.
— Но если б я проверила задвижку…
— Пора это прекратить, Мел.
Пора это прекратить.
От его слов Джейни наконец очнулась. Эта женщина потеряла сына, подумала она. Эта женщина потеряла сына. Джейни подождала, пока слова осядут внутри. Перед глазами — она ничего не могла поделать — возник миловидный светловолосый ребенок, барахтающийся на дне бассейна. В хрустально-голубой воде плавает его мертвое тело. Мертвый ребенок — все ведь проистекает из этого обстоятельства, так? Мертвый ребенок — хуже всего; ничего не бывает ужаснее. А они втроем явились сюда и так поступили с этой женщиной, которая и без них страдает невообразимо: разбередили в ней надежды, а потом жестоко их задушили, и совершенно не важно, нарочно они это или нечаянно. И этой женщине сделала больно она, Джейни; Ноа тут не в чем упрекнуть. Андерсон движим диктатом собственной этики, которую Джейни и постичь-то не удается. Но она — мать, она обязана была подумать головой, а она не подумала и поступила с Мелиссой жестоко. Бессовестно поступила — а все потому, что не захотела взглянуть в лицо правде. И какова же правда?
Томми Моран умер и не вернется.
«Случай» Андерсона закрыт.
А Ноа болен.
Пора это прекратить.
Младенец все верещал.
— Мел. — Муж гладил ее по голове, как щенка. — Чарли есть хочет. Ты ему нужна.
Мелисса машинально забрала ребенка у мужа. Ловко задрала блузку и бюстгальтер, и наружу выпрыгнула круглая грудь с большим розовым соском, нежданным, словно космический корабль. Джейни почувствовала, как Андерсон отвернулся, но сама не могла отвести глаз. Мелисса приложила голодного младенца к груди, и вскоре ее лицо слегка разгладилось.
Джейни от стыда вспотела, по шее текло. Она ведь и Ноа вынудила все это пережить — только сильнее его запутала, а все ради чего?
— Простите меня, — сказала она Мелиссе.
Та закрыла глаза, погрузившись в ощущения, и Джейни вспомнила, как покалывают груди, когда они наливаются молоком и тяжелеют, как острые зубки теребят сосок, как испускаешь вздох из самой глубины нутра, когда младенец набирает молоко в рот.
— Вам пора, — сказал Джон, хотя это и так было ясно.
Он молча провел их через дом; Ноа по-прежнему зажимал уши, Джейни рулила им за плечи, а Андерсон шел замыкающим. Джон открыл парадную дверь. На гостей не глядел.
Все трое выползли на крыльцо, на красивую улицу. Деревья махали ветвями на ветру; вдалеке зеленью блестело поле для гольфа. Мимо по тротуару просвистел мальчик на велике — так яростно куда-то намылился, что чуть их не сбил. Джейни посмотрела, как он, виляя колесами, удаляется по улице.
Они отъехали в молчании. Джейни сидела сзади с Ноа. Тот так и не открыл глаз, не опустил рук. Через некоторое время руки упали сами, и Джейни сообразила, что он заснул.
Ноа болен.
В уме она присмотрелась к этим словам. Они лежали бессмысленным грузом, точно невинный на вид кусок плутония.
Андерсон свернул, затем свернул опять, и охранник выпустил их из ворот. Они вернулись в мир — в непонятную, беспокойную реальность. По главной улице покатили к мотелю. Женщина в GPS долбила свою равнодушную песню:
— Продолжайте двигаться ноль, запятая, две десятые мили. Сверните налево на Плезант-стрит.
Плезант, подумала Джейни. Слово отдалось в голове эхом, перекроилось в «психоз».
За окном местная средняя школа расходилась после уроков. Бугаи-старшеклассники брели к автостоянке, громко и задорно перекликаясь.
— Поверните налево на Психоз-стрит. Перестраиваю маршрут.
Маршрут. Сизифов труд.
— Продолжайте двигаться ноль, запятая, две десятые мили по Психоз-стрит. Сизифов труд. Сизифов труд.
Они свернули вбок, миновали местный банк в переулке — милый переулочек с небольшими домиками, с американскими флагами на верандах. Боковая улица. Побочные эффекты.
— Продолжайте двигаться ноль, запятая, три десятые мили. Поверните налево на Катарина-плейс.
Катарина. Кататония.
— Поверните налево на Кататония-плейс. Перестраиваю. Сизифов труд…
Андерсон смотрел на Джейни в зеркало заднего вида.
— Я должен извиниться, — тихо сказал он. — Ясно, что это не то воплощение. Надо было мне догадаться. Я упустил детали, которые не должен был упускать.
— Детали? — Джейни затрясла головой, надеясь, что в мозгу прояснится.
— Да. Младший сын, Чарли, — слишком маленький, Томми не мог его знать. Я думал, у них Чарли постарше.
Как бросить попытки, если речь о твоем сыне? Но где-то же надо остановиться.
Пора это прекратить.
— Поверните налево на Отрицание-роуд. Сизифов труд.
Машина петляла по улицам как бог на душу положит. А Андерсон все говорил:
— И я им сказал «рептилии». Надо было сказать «ящерицы». Это я зря. Обычно я так не делаю, но это не оправдание. Я не выразился точно. Не уловил разницы между змеями и яще…
— Джерри. Тормозите.
Он свернул к тротуару. Смотрел вперед, и на загривке у него блестели капли пота.
— Что?
— Хватит, Джерри.
— Я согласен, безусловно, это был не тот… дом.
Он что, тупой?
— Нет, я не об этом… С меня хватит школ, и магазинов, и домов. Хватит. Отвезите нас, пожалуйста, в мотель.
— Мы туда и едем.
— GPS сказал — налево. А вы свернули направо. Целых три раза.
Андерсон нахмурился:
— Да быть не может.
— С чего, по-вашему, она все твердит «перестраиваю маршрут»?
— А. — Он стиснул руль — аж костяшки побелели. — А.
Он смотрел в ветровое стекло, точно в море потерялся.
Джейни постаралась говорить поспокойнее:
— Джерри. Послушайте меня. Нет никакого предыдущего воплощения. Ноа все выдумал.
Андерсон смотрел перед собой, точно там, на асфальтовой мостовой, таились ответы.
— То есть?
Джейни посмотрела на спящего сына. Он сполз в детском кресле — голова завалилась на плечо, бледные ресницы трепещут. Ремень безопасности впечатался в щеку — останется след.
— Он все сочинил. Потому что у него шизофрения, — сказала Джейни.
Что ж, вот она и произнесла это вслух — слово, которое звучало так, будто в организме разладилось всё одновременно.
Джейни открыла дверцу и вышла. Согнулась пополам, уперев руки в колени, занавесилась густыми волосами. Ужасно закружилась голова. Джейни опустилась на колени. Тротуар был твердый и прочный, как реальность.
— Вам нехорошо? — Андерсон заслонял глаза и неуверенно смотрел себе под ноги.
Такие люди, люди в отчаянии — как вот она и Андерсон, — опасны, внезапно подумала Джейни. Перед глазами возникла другая мать с черными дорожками слез по щекам. Опять затошнило — на сей раз от стыда. Но и полегчало. Эта дверь захлопнулась. Джейни вернулась в настоящую жизнь, пусть эта жизнь и кошмарна.
Андерсон потер лицо.
— Ему поставили диагноз, — произнес он.
Джейни огляделась, словно надеялась, что кто-нибудь возразит — трава, асфальт, машины, что неслись мимо по пути в супермаркет или торговый центр.
— Да.
— Кто?
— Не совсем диагноз. Это гипотеза. Доктор Ремсон. Детский психиатр из Нью-Йорка. Судя по всему, один из лучших.
Получи — пусть тебе будет больно. Впрочем, Андерсона, похоже, не задело.
— Почему вы не сказали?
— Боялась, наверное, что вы откажетесь с нами работать.
Он сверкнул глазами:
— Вы вообще представляете, что сказали бы мои коллеги, если бы… — Он медленно вдохнул, с трудом овладел собой. — Вы… — Губы его дрогнули и замерли.
Непросто, должно быть, держать этот фасад под контролем. — Надо было сказать.
Плевать я хотела на ваших коллег, подумала Джейни. Плевать я хотела, что случается с людьми после смерти. Мне важен только этот мальчик в машине. На все остальное я плевать хотела.
— Да. Надо было, — равнодушно согласилась она. — Когда у тебя болен сын, ты сам не свой и ведешь себя не пойми как. В голове туман. — Она отерла влажные глаза. — Зря я так, это было безответственно. — И она говорила всерьез.
Андерсон тряхнул головой:
— Нет у Ноа никакой шизофрении.
Внутри забилась надежда, и Джейни растоптала ее, пока та не натворила новых дел.
— Это вы с чего взяли?
— Это мое профессиональное мнение.
Она встала и скупо ему улыбнулась:
— Вы уж простите, но сейчас меня это как-то не очень убеждает. — Он поморщился, но она сделала вид, что не заметила. — И кроме того, вы же видели, как он себя вел сегодня.
— Это было не то воплощение. — Андерсон приуныл. — Это я виноват. Он расстроился. Но…
— На этом все. Истории конец, Джерри.
— Да. Разумеется. — Он медленно кивнул. — Разумеется. Мне только надо… — прибавил он. Затем отошел на газон и заозирался, будто дорогу искал.
— Мама-мам?
Ноа просыпался. Потянулся, послал Джейни улыбку таранной силы.
— Ты как, малыш? — Она погладила его по волосам, потерла красную отметину от ремня у него на щеке. — Есть хочешь? У меня гранола в сумке.
Он сонно улыбнулся:
— Мы уже приехали?
— Мы почти рядом с мотелем.
— Нет, мама-мам, — сказал он терпеливо, будто она дурочка. — Когда мы поедем на Эшвилл-роуд?
Суджитх Джаяратне, мальчик из пригорода ланкийского города Коломбо, в возрасте всего восьми месяцев стал остро бояться грузовиков и даже самого слова «lorry», британского обозначения грузовика, вошедшего в сингальский язык. Повзрослев и научившись говорить, он рассказал, что жил в Горакане, деревне в семи милях от своего нынешнего дома, и погиб под колесами грузовика.Джим Б. Такер, д-р медицины, «Жизнь прежде жизни»
Он не раз делился впечатлениями о жизни в Горакане. Его двоюродный дед, монах в близлежащем храме, кое-что услышал и рассказал о Суджитхе молодому монаху. Тот заинтересовался, расспросил Суджитха (которому тогда было всего два с половиной года), что тот помнит, и записал эти беседы, а затем решил проверить заявления мальчика. Согласно записям этого монаха, Суджитх утверждал, что жил в Горакане, в районе Горакаватте; отца его, слепого на правый глаз, звали Джеймис, а сам он ходит в «кабаль исколе», то есть «ветхую школу», где был учитель Фрэнсис, и он давал деньги женщине по имени Кусума, а та готовила ему рисовую лапшу… Суджитх говорил также, что дом у него был побеленный, что уборная была за забором и что он мылся холодной водой.
Суджитх поведал матери и бабушке ряд других подробностей о своей прошлой жизни, но их записали уже после того, как было найдено его предыдущее воплощение. Мальчик говорил, что его звали Сэмми и порой он называл себя «Сэмми из Гораканы»… что жену его звали Мэгги, а их дочь — Нандани. Он работал на железной дороге и однажды залез на пик Адама — высокую гору в центральной Шри-Ланке… говорил, что в день своей смерти поругался с Мэгги. Она ушла из дома, а он направился в магазин. Когда он переходил дорогу, его сбил грузовик, и он умер.
Молодой монах поехал в Горакану искать семью, где умер человек, подходящий под описание Суджитха. После некоторых трудов он обнаружил, что там за полгода до рождения Суджитха грузовик сбил пятидесятилетнего Сэмми Фернандо по прозвищу «Сэмми из Гораканы», и тот умер. Все свидетельства Суджитха подтвердились, за одним исключением: вопреки словам Суджитха Сэмми Фернандо умер не сразу. После аварии его отвезли в больницу, где он и скончался спустя час или два.