С угрюмой решимостью Джейни пристегнула Ноа, а затем пристегнулась сама.

В случае падения давления в салоне самолета, инструктировала ее стюардесса на видео, сначала наденьте кислородную маску на себя, потянув за шнурок, а затем помогите соседям, если они нуждаются в помощи. На видео симпатичный папа закрыл маской лицо, а его дочь безмятежно сидела рядом, дыша разреженным воздухом.

Что за идиот выдумал это правило? Они вообще не понимают человеческую натуру.

Джейни вообразила, как салон медленно заполняется дымом, как задыхается подле нее Ноа. Они что, всерьез думают, что она сможет расплющить маску о собственное лицо и вдыхать кислород, когда рядом ее сын-астматик ловит воздух ртом? Предполагается, что она и ее ребенок — два разных существа: два отдельных сердца, и две пары легких, и два разума. Они не понимают, что когда твой ребенок задыхается, у тебя в груди тоже застревает воздух.

А между тем Джейни врет собственному сыну, и от этого он в расстройстве вопит, тревожа других пассажиров, мешая им расслышать, как надо пристегиваться, и ощутимо подрывая здравомыслие и без того сбитой с толку Джейни.

Ноа хотел поехать на Эшвилл-роуд, и они едут на Эшвилл-роуд, только знать об этом Ноа нельзя — еще не время, потом. В Бруклин через Дейтон — вот что сказала ему Джейни, благодаря судьбу за то, что сын еще мал и в географии ни в зуб ногой. Она не повторит своей ошибки. Если надо, она лучше совершит новую.

— Я хочу к маме! — верещал Ноа, и пассажиры поглядывали на Джейни так, будто она водила за нос и их.

Самолет, разгоняясь, покатил по взлетно-посадочной полосе. Джейни никогда не боялась летать, но вздрогнула, когда самолет тряхнуло на взлете.

Во время беременности она читала исследования о том, что гормон стресса кортизол, если его уровень в крови высок, может проникнуть через плаценту, что повлияет на формирование зародыша и станет причиной низкой массы тела при рождении. Джейни сочла, что это логично: она грызла морковь и принимала витамины, но этого мало — все, что чувствовала она, чувствовал и ребенок. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, отказалась от выгодной должности в большой корпорации, чтобы на развитие ребенка не оказали неблагоприятного воздействия сверхурочная работа и зашкаливающий стресс.

А сейчас уровень кортизола подскочил, и Джейни размышляла, чувствует ли Ноа — может, ее стресс крохотными молекулами витает в воздухе, которым Ноа дышит, и от этого сыну только хуже. Что ж, ничего не поделать. За последние недели мир стал опаснее. Этот новый мир ускользал и уворачивался из-под ног, в этом мире дети умирали, потому что матери забывали проверить задвижку. Как в таком мире защитить ребенка?

С той минуты, когда Джейни вышла из «грейхаунда», и до той минуты, когда она с Ноа и Джерри села в самолет в аэропорту Даллеса, ей чудилось, будто она катится вниз с крутого холма. Никак не остановиться. Если выставить руки, попытаться затормозить, только до крови обдерешь ладони.

Самолет взмыл в небо. Голос Ноа пронзительным, режущим воем взмыл к поднебесным высотам. А Джейни была предоставлена самой себе. Что она делает? Как можно было вернуться к этой идее — ведь они только что потерпели фиаско? Как можно идти на такой риск? А вдруг она ранит еще одну мать?

Как можно воображать, будто Ноа — не ее ребенок?

И однако, будто ответом, в голову внезапно пришла строка:

Ваши дети — не дети вам.

Где она это слышала? Кто это сказал?

Джейни лбом прислонилась к спинке переднего сиденья и похлопала визжащего сына по коленке.

Ваши дети — не дети вам.

Слушая крики, что накатывали волнами, глядя, как хмурится, косясь на нее, стюардесса в проходе, Джейни вспомнила: это песня такая. Песня «Сладкого меда из скалы», Джейни с Ноа слышали ее прошлым летом на бесплатном концерте в Проспект-парке.

Стоял ранний июльский вечер, теплый и ветреный. Джейни сидела на одеяле — с подругами и запасами хумуса, питы и моркови, которых хватило бы прокормить небольшой город, населенный дошкольниками. Голоса певиц а капелла сливались в идеальной гармонии («Ваши дети — не дети вам… и, хотя они с вами, они не принадлежат вам»), а Джейни сняла туфли, шевелила пальцами на усталых ногах и слушала, как подруги обсуждают свои беды (частная школа или публичная, невнимательные мужья). Сама она не могла себе позволить частную школу и не была замужем, поэтому сетовать ей было не на что, но она была довольна, поскольку певицы ошибались, Ноа — ее ребенок, и на дворе прекрасный вечер, и вся ее любовь изливается на этого мальчика, и больше в ней любви, наверное, ни для кого не осталось.

Пришло бы Джейни тогда в голову, что она очутится здесь, быстрее вздоха помчится к женщине, которая их не ждет?

Всего-то прошлое лето — а как будто в другой жизни.

— Я ХОЧУ К МАМЕ! — снова заорал Ноа, и его услышал весь самолет: можно подумать, Джейни его похитила; можно подумать, он не принадлежал извечно ей одной.

Когда самолет выровнялся, а Ноа наконец истощил силы и провалился в прерывистый сон, Джейни вытащила из-под переднего сиденья распечатки, которые выдал ей Андерсон накануне вечером. Копии газетных статей из «Миллертон Джорнал» и «Дейтон Дейли Ньюс» о Томми Крофорде, жившем на Эшвилл-роуд и в девять лет пропавшем. Учился в начальной школе «Маккинли», где преподавала его мать.

В заметке напечатали фотографию — явно организованно снимали всех учеников началки. Сбоку американский флаг, фоном — пошлые радуги на фальшивом голубом небе. Так и слышишь, как фотограф командует: ну-ка улыбочку пошире. Шире улыбочку. Мальчик как мальчик. Светло-коричневая кожа. Афроамериканец. Непонятно, с чего бы Джейни удивляться. Мальчик улыбался ей снизу вверх. Хорошая улыбка.

ВЛАСТИ ПРЕКРАЩАЮТ ПОИСКИ ПРОПАВШЕГО МАЛЬЧИКА

Полицейское управление округа Грин сегодня прекратило поиски девятилетнего Томми Крофорда, проживающего по адресу Эшвилл-роуд, 81, и пропавшего из района Оук-Хайтс 14 июня. Невзирая на опасения, что ребенок погиб, детектив Джеймс Ладден, возглавлявший поисковую партию, заявил, что «с моей точки зрения, дело не закрыто, пока мы так или иначе не найдем мальчика».

По всеобщим отзывам, Крофорд, учившийся в начальной школе «Маккинли», был смышленым и общительным ребенком. Родители характеризуют его как жизнерадостного мальчика, обожавшего бейсбол и сильно привязанного к младшему брату, восьмилетнему Чарльзу. «Чарльз скучает по старшему брату, — сообщили в своем заявлении родители, Дениз и Генри Крофорд. — Мы скучаем по любимому сыну. Если Томми с вами или вы знаете, где он, пожалуйста, умоляем вас, позвоните…»

Джейни отвела глаза. На этом листке бумаги слишком много боли.

Самолет уже взобрался в облака и направился туда, где Джейни никогда не бывала. Летела на чистом инстинкте — загадка даже для нее самой.

Джейни верила в последовательность и логику. И этим гордилась. Говорила: «Перед сном никакого печенья», — и держалась этого правила. Она была невозмутима (по большей части); она была постоянна (по возможности). Детям это нужно.

Она старалась упорядочить жизнь Ноа, как ее мать упорядочивала ее жизнь после хаотической жизни с отцом. Что было до отцовского ухода, Джейни почти не помнила. Осталось воспоминание о том, как она сидит высоко-высоко у него на плечах, на ярмарке штата, но настоящее ли это воспоминание или она сочинила его по фотографии? Как-то раз они вдвоем с отцом зачем-то поехали в торговый центр, и отец ни с того ни с сего купил Джейни исполинского плюшевого белого медведя, который не помещался ни в одной комнате, кроме гостиной, и мать возмутилась, а потом рассмеялась и разрешила поставить эту громадину у телевизора. В памяти остался запах отцовской трубки и скотча и как отец ночь напролет барабанил в дверь, когда напивался, а мать его не пускала. А потом мать — в руке стакан для воды, но в стакане вино (первый и последний раз, когда мать пила у Джейни на глазах) — сообщила, по своему обыкновению очень сухо, что попросила отца уехать, что отец больше не вернется, и не ошиблась: он не вернулся. Джейни было десять. Она прекрасно помнит тот день — это странное зрелище, вино среди дня, и это вино плескалось в стакане, пока мать говорила, а Джейни все боялась, что оно выплеснется.

После этого мать снова пошла работать медсестрой, и жизнь покатилась ритмично. Когда Джейни было тринадцать, мать начала выходить в ночные смены, но приглядывала за дочерью, пока та делала уроки, и в доме всегда были здоровые ужины, которые можно разогреть в микроволновке, и чистая глаженая одежда, в которой Джейни по утрам уходила в школу. А если ночами становилось чуточку одиноко, Джейни пряталась у себя в комнате, где все было ровно так, как она хотела. Открыв дверь, она видела плакаты в рамках — европейские замки в тумане, лошади; мебель вручную выкрашена в отрадные яркие цвета; в шкафах все развешано по цвету; весь ее мир был цветокодирован.

За этим последовала целая жизнь, в которой Джейни создавала упорядоченные пространства, — и толку? Мир-то беспорядочен.

Даже мать в итоге обернулась загадкой.

Разбирая дом в первую неделю после материной смерти — в те дни Джейни почти не приходила в сознание, сердце сковало горем, однако ледяную корку порой пробивали слова, выскакивали наружу (слово «почему», например, и слово «сирота», хотя, насколько она знала, отец ее до сих пор где-то жил, и слово «Бог» — Джейни никогда не учили в него верить, но она все равно на него ярилась), — в ящике материной тумбочки у кровати она обнаружила книжку из тех, над которыми мать всегда насмехалась. Даже радуга на обложке и нью-эйджевое заглавие: «Жизнь можно изменить». Джейни полистала, нашла главы про медитацию, карму и переселение душ; о таких материях ее мать-атеистка вроде бы и не задумывалась, закатывала глаза и говорила: «Только об этом думать и не хватало! Помер — значит, помер». И однако книжка была захватанная и обильно исчерканная, абзацы помечены звездочками и восклицательными знаками. Одна фраза («Всё — проекция сознания») на хвост себе прицепила три звездочки.

Неужто мать так отчаянно хотела продолжения жизни, что вовсе отбросила здравый смысл? Или под конец что-то отыскала, стала смотреть на вещи иначе? Или это вообще чужая книжка, чужие звездочки? Джейни не знала и никогда не узнает, поэтому навсегда выкинула книжку из головы… ну, так ей казалось.

И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио. Мать это повторяла то и дело. Она была прагматик, целыми днями работала с хирургическими инструментами, но к Шекспиру питала слабость. Джейни в эту цитату и не вдумывалась; обычно мать, нетерпеливо фыркнув, говорила так, если истощала свои способности что-нибудь объяснить: почему, например, никогда не звонит отец или почему сама она в больнице не пожелала опробовать очередное экспериментальное лечение.

В последний раз Джейни вспоминала эти слова в Тринидаде, в ту ночь, когда был зачат Ноа. Расставшись с Джеффом, не смогла заснуть и одиноко побрела назад по пляжу. Час был поздний, и она, как всегда, остро чувствовала свою уязвимость — она была одна и тем более уязвима после секса, когда человек беззащитнее всего. Случился безоружный миг близости с Джеффом, Джейни этот миг прожила, а теперь он исчез — точно зажженная спичка мигнула и погасла во влажной темноте. Джейни поглядела в небо, что насмехалось над привычными ей ночными небесами: здесь ей предстала сама сущность неба во всей глубине его тьмы и света. От красоты его, как от музыки, одиночество переросло самое себя, обратило взгляд вверх и наружу, а не внутрь. Хотелось зашвырнуть свое смятение в эту пустоту, как бутылку с посланием, в надежде, что там некто есть и слушает (Бог? Мать?).

— Ау-у-у-у, — отчасти шутливо окликнула она. — Есть кто?

Понимала, что ответа не дождется.

И однако на том берегу, где волны отслаивались и отступали, открывая блестящую наготу песка, тут и там изрытого ракушками и камнями, а затем исконным своим занавесом покрывая эту рану, Джейни осенил покой. Что-то она там почувствовала. Бога? Мать?

И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио, подумала она.

Но то был Ноа. Ноа — ее ответ; Ноа — сокрытое во тьме. И этого Джейни было достаточно.

Поэтому логично, решила она, глядя на бескрайний простор голубого неба за иллюминатором, что Ноа и приведет ее назад, к этому наиабстрактнейшему из вопросов, ныне нестерпимо уместному. Поскольку дела обстоят так: либо реинкарнация чушь, либо нет. Либо Ноа болен, либо нет. И заранее не выяснить. И рассудком эту дорогу не одолеть — во всяком случае, Джейни не знала как и не могла придумать.

Невзирая на все, что она знала и чего не знала о жизни, невзирая на тысячи тщательно проанализированных необъяснимых случаев, невзирая на минуты паники и многие годы здравого смысла, ей придется вслепую шагнуть в пропасть.