Чарли Крофорд медленно катил на велосипеде домой от Харрисона Джонсона — голова пульсирует риффами, все тело вибрирует от победного восторга и первоклассной травы, которую Харрисону исправно поставлял приятель его брата, работавший в пиццерии.
Ба-ДА-ДА-ба-ДА-ДА-ДА-ДА. Последний бит он растянул, раскатил, удержал, и бит зарезонировал по всему гаражу, и Чарли понял: не налажал. Сразу видно: Харрисон и Карсон аж остановились и в кои-то веки, блин, послушали, и неохотно кивнули в общем направлении Чарли, когда после репетиции он выходил за дверь. Он знал, что они хотят выгнать его и взять этого Майка из общественного колледжа, они всегда считали, что Чарли недотягивает, Чарли для них — просто пацан с барабанной установкой, который живет поблизости и вроде бы как бы держит ритм. Но сегодня — сегодня он им показал. Забил эту сволочь до смерти, и она теперь валяется у дороги ДОХЛАЯ.
Ну ладно, ладно, допустим, это было, пожалуй, не лучшее соло на ударных в истории, Чарли — все-таки, наверное, не Ларс, типа, Ульрих, но для него это, блин, крупная победа, и он выжмет из нее все до капли, до последней капельки, и шмаль у друга Харрисонова брата КРУТЕЙШАЯ, и от нее все хорошо, от нее все до того шикарно, что Чарли сделал лишний круг, мимо злобной соседской собаки до поля, а потом назад, и даже без особых дурных предчувствий влетел на дорожку перед домом, где, восславим Господа, не было материной машины. Лучше просто выдумать нельзя. Можно взять коробку мороженого, и пойти к себе наверх, и написать Гретчен, и с ней потрындеть. Или — еще лучше — подумать про Гретчен, не морочась перепиской, поваляться на кровати, пока не отпустило, вообразить, как груди Гретчен трясутся в ритме его убийственного соло, как она сдвигает и раздвигает колени в этой своей джинсовой мини-юбке, в которой пришла в школу позавчера, — ой, нет — еще лучше, — ну ее совсем, эту Гретчен, слишком много мороки, лучше сразу залезть в интернет — на старт, внимание, марш! Вот это да — вот это приятный вечер.
Чарли снова развернулся и покатил, горя предвкушением, и дреды взлетали над ушами, точно крылья, а потом решил, что лучше приступить к делу побыстрее, пока не отпустило. Приносить шмаль домой он не рисковал — начать с того, что насчет любой дури мать его пилит, как ржавая пила, с нее станется отправить его куда-нибудь в военную академию, если найдет в кармане хоть одну шишку, а нелегко, между прочим, не прохлопать, следить за каждой завалявшейся шишкой, когда ты так часто пыхаешь. Пока, впрочем, мать лишь принюхивалась несколько раз, едва Чарли входил в дом, будто он не сын ей, а протухший мясной рулет в холодильнике. Она, небось, и не знает, как пахнет шмаль, хотя по́том от него воняет будь здоров. Хорошо хоть в школе к нему в шкафчик никто не лазит. Хоть целую аптеку там открой — ни одна душа не врубится.
Чарли кинул велик во дворе и побежал к двери. Но вокруг дома бродили люди, озирались. Белые люди. Мужик, и тетка, и мелкий пацаненок. Ой-ёй. Может, свидетели Иеговы — правда, свидетели Иеговы в округе обычно черные. Чарли и не знал, что свидетели Иеговы белые бывают. Может, сюда уже мормоны забрались? Надо отдать им должное: удачный штрих — пацаненка с собой прихватить. Дверь перед носом не захлопнешь — ребенок же.
И чудной какой-то пацаненок. Скачет вверх-вниз, будто играет в кенгуру, и визжит: «Это здесь, это здесь, это здесь!» И гладит алюминиевую стенную обшивку, словно весь дом — большая красная псина.
— Чем могу служить? — промолвил Чарли. Изобразил улыбку — мол, этого приятного молодого человека воспитали как полагается, — и посветил ею сквозь туман укурки. Тут он прямо-таки дока. Мог бы сейчас сидеть в кабинете директрисы Ранцетта, и она бы, ха-ха, не вкурила. Собственно, уже бывало такое.
Все трое на него вылупились.
После паузы заговорила тетка:
— А мистер или миссис Крофорд дома?
Ты глянь-ка — хорошо они подготовились, евангелисты эти.
— Мамы сейчас нет. Может, в следующий раз заглянете? — И Чарли посмотрел на них с надеждой.
Тетка и старик переглянулись. Как будто препирались, только молча. Вроде как тетка задумала что-то, а старичине лишь бы по-быстрому слинять.
Или они из школы? Чарли их не узнавал, но старик смахивал на школьного инспектора, а тетка, может, администраторша какая или даже коп — похожа на копа, взвинченная вся. Может, нашли дурь у Чарли в шкафчике, и эта тетка сейчас его повинтит, или из школы выпрет, или отправит пинком лечиться, как этого лоха с общественных наук, которого застукали с бутылкой мятного шнапса в парте. Типа, шнапс? И на этом тебя палят? В парте? Шнапс? Чего?
Но если они хотят упечь Чарли, зачем притащили с собой пацаненка? Чарли не въезжал. И от пацаненка этого жуть берет. Он все пялил на Чарли чудны́е блестящие глаза.
— Итак. Зачем вам моя мама? — плюнув на интермедию «приятный молодой человек», спросил Чарли и прищурился.
— Это, боюсь, между нами и ею, — ответила тетка. Напряглась, кажись.
Ой-ёй.
Тут Чарли посетила мысль. Она воссияла в мозгу многообещающим шансом, так что Чарли высказался вслух:
— Вы часом не с телевидения?
— Что?
— Ну, «Знаменитые преступники Америки», что-нибудь такое?
— Нет. Увы.
— Ага.
Мама вечно говорила, что надо бы выступить по телику, рассказать всей стране. Но, по наблюдениям Чарли, пропавших черных детей по телику не показывали. Только красивых белых девочек.
Ну и кто они такие? От шмали расхрабрившись, Чарли смерил их долгим взглядом, посмотрел, как они смущенно переминаются. Так вам и надо. Валите отсюда, странные белые люди.
Пауза. Молчали все, кроме пацаненка — тот подпрыгивал на цыпочках и бубнил себе под нос: «Это здесь, это здесь».
Валите, валите, странные белые люди, валите, про себя твердил Чарли.
— Мы попозже зайдем, — сказал старик.
Аллилуйя. Вы, мистер, прямо-таки телепат. (Может, еще осталось время на порнуху?)
— Нет! — Голос у пацаненка был крохотный, совсем малышовый, будто он гелия надышался. — Я хочу здесь!
— Мы совсем скоро придем опять, договорились? — Тетка взлохматила ему волосы. Она больше не походила на копа.
— НЕТ!
Да ты достал уже, пацан.
— Мы придем опять, Ноа. Все нормально.
Пацаненок расплакался. Старик присел перед ним на корточки и что-то тихо спросил — Чарли не расслышал. Пацаненок кивнул. И ткнул в Чарли пальцем:
— Ну да. Это Чарли.
Старик и тетка посмотрели на Чарли. Тот вспотел, будто где-то накосячил.
— Я ему ничего не делал, — сказал он. — Я его и не знаю вообще.
Он с мольбой заглядывал им в глаза. Трава, похоже, не такая уж и мазовая. На измену сажает.
— Тебя так зовут? Чарли? — спросил старик.
— Ага.
Все четверо постояли, переминаясь на тесном бетонном крылечке, и блондинистый пацаненок все рыдал, а Чарли мороз подирал по коже.
В конце концов его осенило: может, мама-то с этими людьми знакома. Они же в курсе, как его зовут. Мама его убьет, если узнает, что он их на крыльце держал.
— Хотите зайти в дом?
— Очень было бы мило, спасибо, — ответил старик. — Мы долго ехали.
Что делать-то с ними, с дедулей, и теткой, и хлюпающим пацаненком, которые торчат у тебя в гостиной? Старик примостился на краю дивана, будто вот-вот готов вскочить, и взялся что-то записывать паутинными каракулями в желтый блокнот.
— Это здесь, — опять сообщил пацаненок. Разволновался он, похоже, будь здоров. Забегал по комнате, а тетка (небось, мамашка его) бегала за ним по пятам.
Полагается что-то такое сделать — но что? Идея посетила Чарли не сразу — услужливым трепещущим призраком сгустилась в углу, постепенно обрела вес, задвигалась, просквозила через мозг. Еда. Когда приходят гости, им предлагают поесть.
— Хотите есть? Перекусить чем-нибудь?
— Это было бы мило, — опять сказал старик. И посмотрел благодарно, будто весь день не жрал.
Когда Чарли вернулся из кухни (ничего не принес, кроме стаканов с водой из-под крана, — в холодильнике шаром покати, только подсохший соус для пасты и мороженое в морозилке, но мороженое Чарли приберегал для себя), пацаненок стоял перед камином и тыкал в ферму на картине, которую нарисовал дедушка Джо, пока еще не умер.
— Это наверху было, — говорил пацаненок. — На чердаке.
— Ага, мы перенесли сюда, когда папа уехал… — И Чарли осекся. — Что ты сказал?
— Папы нет?
— Мой отец живет теперь в Йеллоу-Спрингз.
— Зачем он там?
— Ну, они с мамой больше не ладили и…
Пацаненок смотрел на него во все глаза. Чудной ребенок — не то слово.
— Мои родители… они расстались.
— Расстались?
Лицо у пацаненка задвигалось — он переваривал эти новости.
— Ты знаешь, что такое «расстались», малыш? — спросила тетка. — Это когда отец и мать решают жить в разных местах…
Пацаненок между тем направился к пианино, открыл табурет.
— А где вся музыка?
— У нас нету музыки.
— Была музыка.
У Чарли ехала крыша. По тяжелой. Реальность уплывала. Может, друг Харрисонова брата что-то добавляет в эту траву — пейот, например. Чарли слыхал, иногда бывает, добавляют в траву что-нибудь глючное, трипуешь только так, хотя зачем это надо, Чарли не в курсах, для него-то вся суть травы — нервы пригладить.
Чарли глянул на пацаненка. Тот сидел на фортепианном табурете. Ну постарайся, Чарли, давай.
— Играешь на пианино?
Пацаненок сидел себе и сидел.
— Нет, он не умеет, — сказала тетка.
И тут пацаненок заиграл на пианино. Тему из «Розовой пантеры». Чарли ее сразу узнал, с первой же пары нот. Сто лет не слышал, но прежде, когда ее играл брат, звучала она каждый божий день, иногда раз в два часа, пока папа не пригрозил брата придушить, и теперь Чарли понял без намека на тень сомнения, что Ему Настал Трындец. Трындец Ему Настал. Ему Трындец, он сейчас с катушек слетит, вот сию секунду, прямо перед всеми этими белыми людьми.
— Перестань это играть, — сказал Чарли пацаненку.
Пацаненок не перестал.
— Перестань это играть.
Снаружи на дорожку, выдав себя фырчком глушителя, заехала машина.
Ой, милый боженька, спасибо тебе. Мама приехала.
— Эй, пацан.
«Розовая пантера», ешкин кот.
Пацаненок сказал:
— Чарли, ты меня что, не узнаёшь?
Хлопнула дверца машины. Мать что-то достает из багажника. Мама, зайди в дом. Зайди в дом и разрули эту херню, займись ею сама, а то я не хочу.
— Нет, — сказал Чарли. — Нет, я тебя не знаю.
А пацаненок сказал:
— Я Томми.
Чарли изо всех сил цеплялся за ошметки прихода, но цепляться было не за что — его давным-давно отпустило.