Все поминки, видимо, разные, думала Джейни. На поминках она бывала редко. Евреи сидели шиву — совсем другой коленкор, хотя та же тематика.
А некоторым, как Томми Крофорду, устраивают бдение над гробом. Это было накануне вечером, и в похоронный зал набилась притихшая толпа. Джейни с Ноа вытерпели от силы несколько минут — посмотрели на блестящий деревянный ящик, заваленный цветами. На гроб с костями Томми, на его фотографию — гладкая темная кожа, лукавая улыбка.
— Это я! — взвизгнул Ноа. — Это я!
Пришлось срочно его уводить. Люди оборачивались, что-то бормотали. Джейни успела заметить, как их сверлит глазами взбешенный отец Томми, и побыстрее уволокла Ноа из зала, по коридору и в ночь.
Это было бдение. Где надо бдеть. В каком смысле — бдеть? Глядеть вокруг и быть настороже, угроза миновала, но впереди следующая?
Или бдеть — в смысле «не спать»?
Не спи, Джейни.
Балансируя тарелкой на ладони, она насадила на зубочистку кубики индейки, сложила их к картофельному салату и соленому огурцу для себя и сыру с ананасом для Ноа. В комнату битком набились незнакомые люди в темных костюмах и платьях. Люди, знавшие Томми. Все болтали — давно не виделись. Томми мертв уже который год — потрясение и печаль утратили новизну, преобразились, обратились внутрь.
У стола сгрудились подростки — вырядились в пиджачные пары, и им неловко. Они тоже не знали, куда деть свои тарелки. Тряско сжимали их в руках, забрасывая в рот громадные комья картофельного салата.
Мимо прошла Дениз, окликая то одного, то другого: «Спасибо, что пришли, спасибо, что пришли». Она словно пылала изнутри. Иначе не описать. Если подбирать слово, Джейни сказала бы, что это, наверное, горе. Но от Дениз глаз невозможно было отвести.
Всё вокруг словно замедлилось. Звяканье приборов, шепотки — все стихло, успокоилось. По гостиной текла река звука. Ноа с ящерицей на плече в дальнем углу болтал с Чарли, и высокий подросток склонял к нему голову. Солнце вонзалось в окна, рикошетило от волос Ноа. День жаркий, на их безмятежных лицах блестит пот, картофельный салат у Чарли в тарелке тошнотворно лоснится.
Ноа болтает с Чарли, что-то ему рассказывает — очередная история, которую Джейни так и не узнает. Капля в этом безбрежном океане.
Не спи, Джейни.
В голове всплыла Эмили Дикинсон:
Как детей примиряет с молнией Объяснений долгая цепь — Так Правда должна поражать не вдруг — Или каждый — будет слеп.
Жар тел в гостиной. Ноа в пятне света. Негде сесть, гостиная плывет, стены вырастают до небес…
Джейни присела на ковре. Поставила тарелку на колени.
Столько чужих. Старики обнимаются, качают головами. Подростки угрюмятся, смущаются. Андерсон стоит у стены, наблюдает. Дениз. Чарли. Ноа.
Здесь только Джейни не знала Томми — ну, и еще Андерсон.
И Ноа, конечно, а он… на самом деле… не… считается.
Из горла голодной мышью прыснул смешок. Выдрался и убежал. Джейни закрыла лицо руками.
Впрочем, ничего — это она не смеется. Это она плачет. Что доказывают слезы — вот они, на пенопластовой тарелке, капают на сырные кубики. А на поминках плакать нормально. Даже, наверное, полагается. Будем надеяться, люди решат, что она знала Томми. Что она, к примеру, учила его на пианино играть. Она же смахивает на учительницу музыки. Да? Ни единой ноты, правда, не сыграет. Наверное, стоит это исправить. Ноа научит ее играть тему из «Розовой пантеры»…
У Джейни потекло из носа — скользкие сопли, соленые плюхи слез.
— Вы как?
Над ней стояла Дениз — в обеих руках по тарелке.
Джейни задрала к ней лицо.
— Я…
— Пойдемте.
В спальне у Дениз было солнечно. Шторы раздернуты до упора — Джейни поспешно прикрыла глаза. Села на кровать. Она икала, из глаз текло. Дениз принесла ей коробку салфеток.
— Могу таблетку дать, но после нее будете валяться в отключке.
— Я, по-моему, уже в отключке.
Дениз отрывисто кивнула. Деловитая такая — проворная медсестра.
— Ибупрофена хотите?
Джейни не того было надо, но она возьмет.
— Да, пригодился бы.
Она легла на кровать и постаралась успокоиться, пока Дениз возится в ванной. И тотчас вскочила:
— Ой! Ноа. Мне надо к Ноа…
— За ним Чарли присматривает. — Дениз вернулась — в одной руке таблетка, в другой стакан воды. — И этот доктор там.
— Да, но…
— С ним все нормально. Сядьте.
Джейни села. Свет ослеплял. Она сунула в рот ненужную таблетку, проглотила. Голова кружилась не от боли. От реальности. Джейни сидит на затейливом цветастом покрывале в спальне этой женщины — вот реальность; и солнечный свет в глаза — тоже реальность; и эта другая женщина — она тоже реальность. А реальность всей этой истории — еще шире… но что Джейни делать с этой реальностью? От одной мысли голова кругом.
— Простите, — машинально сказала она.
— За что? — Лицо у Дениз было непроницаемое.
— Что выдернула вас с… вечеринки. — Слово болезненно застряло в воздухе. Джейни поморщилась. — В смысле, с бдения… нет, не то. В смысле…
Не спи.
Дениз забрала у нее стакан.
— Чарли ладит с малышами, — сказала Дениз, словно болтовней усыпляла бдительность Джейни, заманивала ее к нормальности. — Я ему сто лет твержу: в округе полно малышни, сиди с ними, работай нянькой. Хоть денег заработаешь, перестанешь у меня из кошелька таскать на бог весть что. На комиксы, фастфуд и видеоигры в основном — про это я хоть знаю. Про остальное — без малейшего понятия.
— Ничего себе. — Джейни вникала в слова этой женщины очень старательно. — Подросток — это тяжело, наверное… Я-то пока только детский сад пытаюсь одолеть.
— Чарли — хороший мальчик. Но учиться не терпит. Да еще и дислексик. Так что… — И Дениз печально покачала головой.
— Дислексия… а когда выясняется, что у ребенка она есть?
Про дислексию Джейни пока не думала. Можно еще и об этом попереживать.
Дениз протянула платок и посмотрела, как Джейни сморкается.
— В первом классе обычно — когда читать начинают. Тогда видно, что у них необучаемость.
— Ага. Понятно. — Джейни не помнила, чтобы Ноа плохо распознавал буквы. Вроде ему удается. — А Томми тоже?..
— Только Чарли, — обронила Дениз.
Джейни сумрачно поразмыслила. Есть же наследственность, да? А можно унаследовать что-нибудь от семьи предыдущего воплощения? В голове опять поднялся ураган. Джейни вдохнула поглубже. Где кончается Томми и начинается Ноа? При чем тут Генри и Дениз? Хорошо бы так и спросить, но не хватало духу.
— Когда они подростки, их, наверное, уже вдоль и поперек знаешь?
Дениз впервые улыбнулась:
— Ну да, как же. Я не угадаю и половины того, что у Чарли в голове творится. Он как будто… взял и исчез.
Слова кольнули воздух. Лицо Дениз захлопнулось. Джейни хотелось чем-то заполнить пустоту между ними, но подходящие слова на ум не шли.
Она пошарила глазами по спальне. Смотреть особо не на что — вот разве только фотографии: школьные портреты Чарли и Томми на стене (Джейни узнала снимок из газеты) и на тумбочке у постели. Композиция в рамочке: малыш ковыляет по полу к молодой красавице, распахнувшей объятия; в ушах у красавицы золотые обручи.
— Это в тот день, когда Чарли научился ходить, — пояснила Дениз, заглядывая Джейни через плечо. — Сначала один-два шажка, а потом всю комнату одолел. Кажется, будто он идет ко мне, но на самом деле к брату — брат у меня за спиной. Чарли брата боготворил.
Джейни опять посмотрела на снимок. Она и не сообразила, что это Дениз. Взяла другую фотографию.
Томми прыгает с деревянного плота. Любительский снимок, но фотограф поймал и блеск солнца на воде, и грубо срубленные бревна плота. Томми застыл в воздухе, раскинув ноги; Джейни узнала эту гримасу чистого восторга. Она знала это лицо. И не могла отвести глаз.
Дениз посмотрела на фотографию.
— Это у дома на озере. Мы раньше каждое лето ездили. — Голос печальный. — Томми этот дом обожал.
— Я знаю, — ответила Джейни. — Ноа рассказывал.
— Да? Правда?
— Говорил воспитателям, что это были его любимые каникулы, — сказала Джейни.
Слова на миг застряли в голове, и она подождала, когда придет ревность. Но смотрела на эту фотографию, хранившую самую суть радости Ноа, и ревности не было. Что-то другое затопило ее — благодарность. Здесь, с Дениз, у него была хорошая жизнь; только сейчас Джейни сообразила, что ей не удается отделить эту жизнь от ласкового, жизнерадостного мальчика, который родился у нее.
Дениз мягко забрала фотографию и поставила на тумбочку.
— Когда пора было возвращаться, он рыдал в три ручья, — задумчиво сказала она. — «А когда мы опять приедем, мама? Когда мы опять приедем?» И так до самого дома. Всех нас до белого каления доводил.
— Я себе представляю, — ответила Джейни. — Он очень привязчивый. Всегда такой был.
Но что значит «всегда»? Когда началось «всегда»?
— Мы уже сколько лет там не были. — Глаза у Дениз затуманились. — Может…
Идея замерцала в воздухе миражом озера, куда прыгает блондинистый мальчик. Джейни отвела глаза от ребенка на фотографии; это как-то чересчур сложно. Фантазия поблекла, не успев облечься в слова.
— Вы какая-то очень спокойная, — заметила Джейни. — С учетом обстоятельств.
— Спокойная, — усмехнулась Дениз. — Ну… Мы же друг друга не знаем.
— Это правда.
В гостиной раздался взрыв хохота.
— Пойду-ка я к ним, — сказала Дениз. — В доме толпа людей. И что-то они слишком развеселились. У нас же тут все-таки похороны.
Улыбка задирала уголки ее губ лишь чистым усилием воли. Дениз пригладила волосы, хотя из пучка не выбился ни один.
— Хорошо. Но… еще одно…
Дениз постояла, подождала. Внутри Джейни бурлили вопросы; невозможно их больше сдерживать.
— Что, если Ноа не сможет все это перерасти? И захочет поселиться здесь насовсем? Как он насовсем хотел на озеро?
Дениз стиснула губы.
— Все нормально будет с вашим сыном. Его мама любит его как ненормальная.
— Мама-мам, — сказала Джейни.
— Что?
— Я мама-мам. Мама были вы. Он так вас называл.
Дениз опасливо нахмурилась. Зря я это, подумала Джейни. Ладно, слово не воробей.
— А как же ваш сын?
— С Чарли тоже все будет нормально, — ответила Дениз, но без уверенности. Кажется, ей уже не терпелось сбежать.
— Я про другого сына.
Как-то иначе надо было; ну а как это сказать? Что вы думаете об этой истории? — вот что хотела спросить Джейни. Что все это значит?
Она как будто на сломанный палец наступила. Глаза Дениз полыхнули огнем:
— Томми умер.
— Я знаю. Я знаю. Но…
— Нет.
— Но ведь Ноа…
— Кто-то другой, — свирепо рявкнула Дениз. Глаза ее горели. — Он ваш сын.
— Да. Да, он мой сын, но… но вы же видели? Вы сами сказали, что его воспоминания… вроде бы настоящие. Они и есть настоящие. Правда же? И кости были… — Джейни потрясла головой.
Никак не сказать то, что хочется сказать.
Дениз поморщилась; солнце исполосовало ей лицо.
— И, в общем… — жалобно промямлила Джейни, поскольку остановиться уже не могла. — Вас это утешило? Помогло вам?
Дениз не ответила. Стояла под солнечным лучом, что кипел кружащейся пылью. Завороженная и бесконечно потерянная; Джейни вдруг устыдилась, что спросила.
— Не знаю, — медленно произнесла Дениз.
— Ну, просто… вы как будто что-то знаете.
— Да ну? — Тут Дениз засмеялась. — А я-то как бы надеялась — может, что-то знаете вы.
И тогда они засмеялись хором — необоримый, беспомощный смех, от которого у Джейни свело живот; они обе хохотали над шуткой, которую сыграла с ними вселенная. Длилось это долго — Джейни и не ожидала; в конце концов обе попятились, ловя ртом воздух. У Дениз из глаз лились слезы; она руками провела по щекам.
— Ох батюшки. Они решат, что я тут себе все глаза выплакала, — сказала она, и слова ее легли тенью.
— Я им не скажу.
— Да уж будьте добры.
Они переглянулись. Между ними есть связь, но в этой истории каждая одинока.
— Я, наверное, пойду, — неуверенно сказала Джейни. — Пока Ноа не съел все брауни.
Дениз отерла глаза салфеткой.
— Да ладно, пусть развлекается.
— Вы забыли, что такое четырехлетка, переевший сахара. Это же маньяк в миниатюре.
— Нет, я не забыла. — Лицо у Дениз было невозмутимое. Не заподозришь, что минуту назад она от смеха рыдала. Джейни открыла дверь, и обеих подхватило волной человеческих шумов.
— Это хорошо, — сказала Джейни. Надо ведь что-то сказать. Она потопталась, послушала голоса из гостиной. Отчего-то ей страшновато было возвращаться к Ноа. — Я уже не понимаю, кто он, — сказала она. — Или это я себя не понимаю.
Может, и неправильно говорить такие вещи, тем более этой женщине, но кому еще сказать и что вообще правильно?
Дениз чистой салфеткой отерла сухое лицо, бросила ее в корзину и подняла голову.
— Вы здесь, — тихо сказала она. — А Ноа сидит у меня в гостиной, ждет вас. И этого достаточно, нет?
Джейни кивнула — ее пронзила истинность этих слов. Конечно, этого достаточно. И она вышла из спальни — направилась туда, где был ее сын.
— Это помогает, — обронила Дениз. Джейни обернулась; Дениз смотрела с чувством. — Правда. Я все равно по нему скучаю, тут ничего не поделать, но… — И она осеклась.
Они стояли молча, и воздух вибрировал изумлением пред всем, чего они не знали.
Когда Джейни вошла, Ноа взглянул на нее с дивана. Эти голубые глаза всегда прошивали ее насквозь, нащупывали в ней такое, что никому больше не удавалось отыскать. Она присела рядом.
Вдвоем они смотрели, как подростки у стола ковыряют картофельный салат и что-то друг другу бормочут, дергаясь в костюмах не по размеру, точно марионетки.
— А можно мы уже пойдем, мама-мам? — спросил Ноа.
— Ты не хочешь поговорить с друзьями Томми?
Он потряс головой:
— Они все такие… старые.
— А.
— Чума-а, — сказал один подросток, и все расхохотались и тотчас умолкли, будто вспомнили, куда пришли.
Хотелось стереть напряжение и печаль с лица Ноа, но чем ему помочь? Джейни думала, что удастся все наладить, но с первых же дней это было не в ее власти.
— Теперь все по-другому, — сказал он.
— Да, пожалуй.
Он сморщил губы.
— Ой, малыш. Прости. Ты думал, все будет так же?
Ноа кивнул.
— А мы скоро поедем домой?
— В Бруклин? Да.
— А.
Он поморгал, озирая гостиную. Джейни проследила за его взглядом.
Прежде она как-то не всматривалась — посреди потрясений было не до того. Довольно симпатично — такой интерьер небольшого фермерского дома. Кто-то заставил его удобной коричневой мебелью, завалил подушками уместного синего цвета. Под лестницей стоит пианино — по углам слегка побитое, но полированное дерево блестит. Прямоугольное венецианское окно смотрит на зеленую улицу. Полка над кирпичным камином заселена сувенирами и статуэтками: свернувшаяся клубком каменная кошка, свечи, деревянный ангелочек, поймавший проволочную бабочку, бейсбольный кубок. Не такой уж он и выдающийся, этот дом из грез Ноа и кошмаров Джейни. Дом как дом. Ноа здесь любили.
— Мы не можем остаться, Ноа.
— Я хочу домой, но я хочу и остаться.
Джейни вообразила их квартиру — уютную спальню Ноа, тигров на комоде, звезды.
— Я понимаю.
— Почему нельзя и то и это?
— Я не знаю. Надо как-то жить с тем, что есть. У нас теперь эта жизнь. И мы в ней вместе.
Он опять кивнул, словно так и знал, и забрался к ней на колени. Затылком прижался к ее подбородку.
— Я так рад, что к тебе пришел.
Джейни развернула его к себе лицом. Она думала, что ей известны все стороны Ноа — угрюмый и сиротливый Ноа, распсиховавшийся Ноа, громогласный нежный ребенок, которого она знала лучше всех, — но это что-то новенькое. Как можно ровнее она спросила:
— Что значит — пришел?
— Когда ушел из другого места.
— Из какого места?
— Куда я пошел, когда умер.
Он это сказал так просто. Глаза у него были задумчивые и необычайно сияли, будто он ненароком поймал рыбу и любуется блеском серебристой чешуи на солнце.
— И какое оно было?
Простой вопрос, но внутри него таятся миры. В ожидании ответа Джейни затаила дыхание.
Он потряс головой:
— Мама-мам, про это место нельзя рассказать.
— И ты долго там был?
Он поразмыслил.
— Не знаю сколько. А потом увидел тебя и пришел сюда.
— Увидел меня? Где ты меня увидел?
— На пляже.
— Ты увидел меня на пляже?
— Да. Ты там стояла. Я тебя увидел и к тебе пришел.
Едва ей чудилось, будто разум ее достиг пределов, за ними распахивалась новая ширь.
Ноа боднул ее в лоб и сказал:
— Я так рад, что ты теперь моя мама.
— Я тоже, — ответила Джейни. Большего ей и не надо.
— Эй, мама-мам, — прошептал он. — Угадай, который час?
— Не знаю, букаш. Который час?
— Час, когда надо есть брауни!
Он запрокинул голову, в глазах у него замерцала знакомая лукавая радость, и Джейни поняла, что другой ребенок пока ушел; он выбросил рыбу обратно в океан.