Осталось пережить только прощание, подумал Андерсон, ныряя в суматошную человеческую толпу, поджидающую близких у багажной карусели. Вокруг целые семьи нетерпеливо выгибали шеи или со слезами, объятиями и целыми букетами воздушных шариков падали на грудь родственникам. Отцы подхватывали дочерей и поднимали высоко-высоко.

Раньше люди воссоединялись у выхода, но нынче другая эпоха. Нынче люди забирают друг друга и багаж в этом зловещем гулком зале, выкликают: «Мое». Синий — это мой. Ты мой. Молодая красотка в обрезанных джинсах взглядом обыскивала толпу; немолодая грузная женщина выступила вперед и заключила девицу в объятия.

Осталось пережить только прощание…. а потом…

— Готовы?

Джейни положила руку ему на плечо. Они теперь лучше познакомились, сблизились, нравится это Андерсону или нет. Она за него волнуется. Андерсон отвернулся.

— У меня машина на стоянке. — Он указал подбородком. — Подвезти вас?

— Мы такси возьмем, — ответила она, и он кивнул, в глубине души ликуя. Значит, не придется разговаривать; еще несколько минут — и все. В воображении он уже был в пути, машина катила сквозь тихую ночь. — Нам не по дороге, — прибавила Джейни. — Или, если хотите, переночуйте у нас — поздно уже за руль садиться. У нас есть диван.

— Ничего со мной не будет.

Ее взгляда Андерсон избегал. У нее в глазах слишком много тепла. Нечего ей из-за него переживать. Он вообще уже исчез.

Андерсон присел перед Ноа на корточки:

— Что ж, друг мой, будем прощаться.

— Не люблю прощаться, — сказал Ноа.

— Я тоже, — ответил Андерсон. — Но иногда прощаться… хорошо. — Он хотел сказать другое слово; ну и черт с ним.

— Мы с ним скоро увидимся, букаш, — с липовой бодростью утешила сына Джейни. — Правда, Джерри?

— Это не исключено.

— Не исключено?

Голос у нее стал пронзительнее. Андерсон не отвел глаз от Ноа. Тот, похоже, с разлукой справлялся получше мамы. Может, уже привык.

— В смысле, вероятно, да?

Нет, Джейни. На сей раз я сказал ровно то слово, которое хотел.

— Тебе, я думаю, будет так весело, что ты вообще про меня забудешь, — сказал Андерсон мальчику.

— Ничего не забуду. А ты меня забудешь? — встревожился тот.

Андерсон возложил ладонь ему на голову. Волосы под рукой мягкие.

— Не забуду. Но иногда можно и забывать, — мягко сказал он.

Мальчик над этим поразмыслил.

— И про Томми я тоже забуду?

— А ты хочешь?

Ноа еще подумал.

— Что-то хочу. Что-то нет. — Тихий ясный голос был еле слышен в реве огибавшего их людского потока. — А можно выбрать, что помнить?

Андерсон будет скучать по этому ребенку.

— Можно попробовать, — сказал он. — Но про сейчас забывать нельзя. Про ту минуту, где мы сейчас. Это важнее. Это нельзя забывать.

Ноа недоуменно рассмеялся:

— Как это можно забыть?

— Не знаю.

Андерсон все сидел на корточках, и колени уже ныли. Ноа боднул его в лоб и заглянул как будто в самую душу. Пахнул Ноа леденцом, который ему дала стюардесса в самолете.

— Ты не очень много знаешь.

— Вот это уж точно.

Исследование почти завершено. Осталась одна деталь. Просто поразительно, что Андерсон не проверил раньше.

— Сделаешь мне одолжение? Я знаю, что это странно, но ты не покажешь мне… грудь и спину? На секундочку? Ничего? Можно?

Он обернулся к Джейни — та слушала. И кивнула. Андерсон отвел Ноа подальше от толпы и чужих взглядов, к спящей багажной карусели.

Взрослый спросил бы зачем. Ноа просто задрал футболку.

Андерсон бережно его повертел, осмотрел бледную грудь и спину. Два родимых пятна, еле различимых: блеклый красноватый круг на спине и драная выпуклая звезда спереди. Траектория пули, отчетливо выписанная на детской плоти.

Прежде Андерсон достал бы фотоаппарат, но сейчас лишь отпустил подол футболки. Вот и улики.

У соседней карусели большое семейство пересчитывало чемоданы. Вокруг носились два мальчика в футбольных майках. Завершив процедуру прощания, Ноа побежал к ним, и они втроем устроили аэропортовые салки.

— Можете использовать, — вполголоса сказала Джейни.

В голосе ее была убежденность, какой Андерсон прежде за ней не замечал: она тоже разглядела отметины на теле сына.

— В книге. Можете написать про Ноа. И использовать его имя, без фамилии.

— Могу, да? — Вопрос он адресовал себе самому.

— Простите, что в вас сомневалась. Я даю вам разрешение, — чопорно сказала она, — использовать эту историю, как захотите.

Андерсон поблагодарил ее кивком. Может, если поторопиться, его еще хватит дописать эту главу. Уж этим-то он обязан человеку, которым был прежде. А вот человек, которым он стал теперь… кто он, этот человек?

— Как думаете, Ноа… ему лучше? — запнувшись, спросила Джейни.

Она смотрела на него доверчиво — Андерсона это тронуло и встревожило.

— А вы как думаете?

Она поразмыслила.

— Может быть. Пожалуй.

Ноа с футболистами хохотали, держась за животы.

— А почему Томми решил вернуться в Штаты? — спросила Джейни, не сводя глаз с сына. — Почему не в Китай, не в Индию, не в Англию? Вы как-то сказали, что люди часто перерождаются поблизости от дома. Но почему?

Она всерьез недоумевала, и Андерсон на миг растерялся, точно все вопросы, что за полжизни прожужжали ему уши, вдруг обнаружили новый зеленый луг и взялись роиться там.

— Некоторая корреляция наблюдается. — Говорил он с расстановкой, тщательно подбирая слова. — Некоторые дети рассказывают, что проводили время в окрестностях тех мест, где умерли, и выбрали родителей из людей, которые просто проходили мимо. Другие рождаются в своих же семьях, собственными внуками, племянниками или племянницами. Мы предполагали, что это, может быть… из-за любви. — Он хотел произнести другое слово, более клиническое, но оно оказалось недоступно. — Возможно, свои страны они любят так же, как свои семьи. — Он пожал плечами. — Как мигрирует сознание — вопрос, на который я ответа не нашел. Я застрял на попытках доказать, что оно существует. — Он нетерпеливо пошаркал ногами. — Слушайте, — сказал он. — Мне было очень…

— Но я не совсем понимаю, что теперь делать. — Джейни тронула его за рукав, и этот жест напугал Андерсона. — Как мне теперь вернуться домой и воспитывать Ноа?

— Полагаясь на свой интеллект и свои… — И опять слово улизнуло от него. — …Чувства. С чувствами у вас порядок. — Андерсон теперь весь состоял то ли из банальностей, то ли из простых правд. Короче, будем обходиться ими. — Нам пора прощаться, — пробормотал он.

— Но вам же надо будет еще последить за Ноа, да?

Не знаю, подумал он, но вслух ответил:

— Естественно.

— Тогда можно я вам буду иногда писать? Если появятся вопросы?

Андерсон кивнул — впрочем, еле-еле.

— Хорошо.

Они поглядели друг на друга, не зная, как расстаться. Обняться — и речи быть не может, но рукопожатие слишком чопорно. В конце концов Джейни неловко протянула ему руку, он сжал ее своей громадной ладонью, а потом вдруг поднес к губам и поцеловал. Губы коснулись нежной кожи. Таким поцелуем отец на свадьбе отпускает дочь из-под своей опеки. Сердце кольнула невнятная утрата — то ли дружбы Джейни, то ли прекрасного пола из далекого прошлого.

— Всего вам доброго, — сказал Андерсон, отпустив ее руку.

Подхватил потрепанную сумку и шагнул из дверей в теплую ночь.

Он свободен.

Вот кто он такой.

Свободный человек. Такси и прочие машины притормаживали, подъезжали забрать родственников и просто седоков, а он шагал мимо них к стоянке, наслаждаясь импульсом, тем, как плавно, продуктивно ходят его ноги, и разум его благодарно потягивался во тьме.

Андерсон привязался к Джейни и Ноа, но теперь они стремительно удалялись. Его последний случай — и исследование завершено.

Они остались на земле, а он — воспарил.

Он что есть сил цеплялся за некогда привычную жизнь, но она рассеялась, и он уплывал в невесомости своего поражения. Всей мощью разума он пытался постичь непостижимое и, может, умудрился выдернуть из пасти бесконечности зуб-другой, а теперь осталось лишь описать последний случай.

Он думал, что с каждым шагом к смерти вопросы без ответов станут терзать его все нестерпимее, а теперь, к своему потрясению и восторгу, обнаружил, что в вопросах нет нужды. Что будет — то и будет.

Вот так клюква, а?

Сейчас он допишет книгу, а потом можно делать что заблагорассудится. Наступит день, когда он больше не сможет читать Барда… тогда он будет повторять заученное наизусть, вспоминать если и не сами строки, то их глубину, их ритм. С утра до ночи, как безумец, сам себе декламировать Шекспира под дубами.

Или можно вернуться в Азию. Хорошо бы опять очутиться в Азии. А что его останавливает? Да ничто не останавливает. Можно хоть сейчас. Первым же рейсом.

Таиланд. Густой влажный воздух, уличный хаос.

А чего бы не поехать? Андерсон размышлял, и внутри все отчетливее пульсировало возбуждение. Навестить громадного Лежащего Будду со 108 перламутровыми знаками его свойств на ступнях. Начать медитировать. Он всю жизнь опасался, что духовные практики подорвут его научную беспристрастность, своротят его с пути истинного, но теперь это несущественно. Если тибетцы не ошибаются, медитация приведет к более покойной смерти, а та положительно скажется на его следующей жизни (хотя данные, которые собрал он сам, однозначной корреляции не демонстрируют).

Может, он даже заглянет на пляж. По слухам, стоит посмотреть острова Пхипхи. Белый песок — шелком под ногами, голубая вода прозрачна, как стекло. Здесь и сейчас. Сдаться на милость настоящему. Он слыхал, на лодке можно добраться до странных выходов известняка, что вздымаются в дымке образчиком китайской живописи — как на этих свитках, где нарисованные горы зигзагами уходят в незримое скрученное небо, а у подножия в лодочке замер одинокий человек, такой крошечный, что почти и не разглядишь.

Надо купить плавки. Нет сил ждать.