Розмари проснулась, как обычно, ровно в семь, несмотря на выпитое накануне изрядное количество водки. За пятнадцать минут до того, как включился чайник с таймером – подарок Эллы, возвышавшийся наподобие миниатюрной электростанции на ночном столике, покрытом кружевной салфеткой. Приоткрыв один глаз, Розмари с некоторой робостью разглядывала четкий контур, удивляясь, как ее взбалмошной дочери пришло в голову подарить ей на день рождения такую практичную, хотя и экстравагантную вещь. Возможно, все дело в круглой дате. Пятидесятилетие.

– Ура, – воскликнула Элла, – устроим прием. Это серьезная веха.

– Что за веха? О чем ты? – Розмари терпеть не могла приемов.

– Пятидесятилетие, мам. Пора менять жизнь. Заняться чем-нибудь новым. Встряхнуться. А то ты становишься такой же невыносимой, как бабушка. Позовем пятьдесят близких друзей, у тебя наверняка наберется пятьдесят близких друзей.

– Элла, дорогая, ты шутишь. В пятьдесят лет столько близких друзей не бывает. Я каждое Рождество вычеркиваю из записной книжки по меньшей мере пять имен. И вовсе не потому, что эти люди умерли.

Все же гостей набралось человек двадцать– тридцать, можно сказать, стараниями Эллы.

Розмари уже давно и с успехом вела передачу на телевидении, это сделало ее жизнь после развода легче и значительно удобнее. Разведена, но не одинока – с двадцатипятилетней дочерью-актрисой, по большей части безработной, которая проводила дома довольно много времени, а исчезала, лишь когда ее выманивали очередной роман или очередная работа.

В чайнике вдруг загорелась лампочка, из него понеслись чудовищные звуки, заставившие Розмари сесть в постели, зажав уши руками, пытаясь заглушить звук и в то же время поддержать голову, которая явно в этом нуждалась. В ее годы пить вредно. Чашка чая в постели – вот все, что ей нужно. Давно ей никто не подавал чай в постель, разве что гостиничная прислуга. С мучительного развода прошло уже пятнадцать лет. Пятнадцать лет одиночества, сражений с трудными детьми – и теперь, наконец, успех, уверенность в себе и радость самостоятельной жизни.

Вода закипела, новехонькое устройство успокоилось и затихло. Розмари потянулась налить чаю, с благодарностью подумав о своей умной, заботливой дочери. В чашку полился кипяток. Вчера Розмари, конечно, забыла взять пакетики с заваркой.

– Проклятье…

Придется вставать и тащиться по ступенькам вниз. Даже не пытаясь привести в порядок остатки вчерашней прически, она накинула халатик, сунула ноги в шлепанцы и решительно двинулась на кухню.

Открыв дверь спальни, Розмари обнаружила, что в доме было поразительно тихо. Большой, светлый, милый дом, купленный лет пять назад, когда ее телевизионная передача вдруг стала необыкновенно популярной. Одно из преимуществ известности – с деньгами в кармане можно купить дом, достаточно большой, чтобы спрятаться от ежеминутно узнающих тебя зрителей. Она была влюблена в этот дом в Уимблдоне сильнее, чем в любого мужчину за всю свою жизнь.

Розмари раздвинула шторы на лестничной площадке, впустив раннее утро и неяркий мартовский солнечный свет. Спустилась вниз по широким ступеням, придерживаясь за перила, чувствуя, что после вчерашнего ноги не вполне слушаются ее. Она и не взглянула на видневшиеся сквозь открытые двери остатки вчерашнего празднества. Это ее не касается. Позже придет Пат и все уберет. Когда-то давно работа по дому была средоточием ее жизни. Теперь это время прошло. Она могла позволить себе нанять для этого Пат.

Розмари вошла в кухню. У раковины стоял человек. Силуэт его четко вырисовывался на фоне освещенного только что выглянувшим солнцем окна. Он что-то напевал и мыл посуду под струей воды. На мгновение ее охватил такой страх, что сердце сжалось. Человек обернулся и посмотрел на нее, держа в одной руке голубую мочалку, а в другой – фарфоровую кружку. За его спиной струя продолжала течь в белую керамическую раковину. Первое впечатление всегда самое сильное.

– Привет! – Голос оказался неожиданно мягким для такого огромного человека.

– Простите, – по-дурацки извинилась она за свое вторжение. – Вы, очевидно, один из друзей Эллы и оставались ночевать.

Он шагнул вперед, все еще с кружкой в руке, и она смогла рассмотреть его лучше без яркого ореола, слепившего ее. Карие глаза и печальная улыбка.

– Нас познакомили вчера вечером, – сказала она.

– Бен. Бен Моррисон. – В голосе – печаль, как и в улыбке. – Еще раз – привет.

Он повернулся и закрыл кран. Подошел к столу посреди кухни и поставил кружку. Розмари почувствовала себя маленькой и беззащитной в легком утреннем одеянии. Бен показался ей огромным. Она села и присмотрелась к нему получше. Высокий, смуглый и красивый. Приятно обнаружить такого мужчину в собственной кухне наутро после своего пятидесятилетия. Посмеиваясь над собой, Розмари улыбнулась ему. Бездонные глаза смотрели молодо и насмешливо.

– Хотите чаю? – спросил Бен, глядя на нее с высоты своих шести с лишним футов. – Надеюсь, вы не против, что я здесь похозяйничал? То есть заварил чай.

– Чудесно. Да, конечно. Чаю хочется страшно.

Он повернулся и взял с сушилки другую кружку.

– Мне лучше чашку с блюдцем, – неожиданно для себя сказала Розмари.

Ее решительный тон заставил его вскинуть брови. Он взял чашку с блюдцем и принялся вытирать их.

– Готов поспорить: вы не из тех, кто пьет шампанское из пластикового стакана, верно?

Розмари рассмеялась.

– Ни за что. Только из хрустального бокала.

Улыбаясь, он принялся разливать чай, который, к ее удивлению, заварил в чайнике. Каким-то образом он дал ей ощутить себя опекаемой.

Направляясь к холодильнику, Розмари сказала:

– У меня только обезжиренное молоко, это ничего?

И приподняла пакет, чтобы показать ему, холодный воздух проник под легкую одежду. Она поежилась.

– Я сегодня утром вкуса не ощущаю. Любое сойдет. – Он повернулся к ней. – Где у вас сахар?

– Может быть, хотите «алка-зельтцер»? – Она достала сахарницу и поставила на стол рядом с таким же маленьким молочником, куда уже успела перелить молоко. Красивые фарфоровые вещицы, расписанные цветами.

Бен Моррисон улыбнулся, взглянув на стол.

– Замечательно. – И добавил: – Нет, спасибо, не надо «алка-зельтцер». Мне просто нужна хорошенькая порция танина. – Он уселся за стол. – Выпейте со мной чаю, – попросил он. – Мы можем не разговаривать, если вам по утрам приятнее молчать.

Она села напротив него и налила себе в чай молока. Немного выплеснулось через край. Вытащив бумажный носовой платок из кармана розового халатика, она аккуратно промокнула. Из того же кармана достала упаковку заменителя сахара и бросила таблетку в чашку.

Он смотрел на нее, прихлебывая из кружки, поднимавшийся пар туманил контуры его лица. Часы в холле пробили без четверти восемь.

– Вы нашли «Эрл Грей» и смешали чай, – сказала она. – Получилось чудесно.

Молчание. Она заметила, что он не сводит с нее глаз.

Его рот был слегка приоткрыт, и ей был виден кончик розового языка. Он не отрывал взгляда от ее губ. Чтобы не встречаться с ним глазами, она посмотрела в окно. Какая-то птаха кормилась из пластикового пакета, который Элла пристроила за стеклом. «Не забыть подсыпать корму», – подумала Розмари и мысленно добавила это к списку дел, существовавшему в ее памяти под заголовком: «Суббота. Что нужно сегодня сделать».

Небритый молодой человек, сидевший в ее кухне, казалось, не считал нужным произнести хоть слово, и это сбивало ее с толку и даже слегка раздражало. Она предпочла бы побыть наедине со своим днем и списком необходимых дел. Чтобы нарушить тишину, переменить настроение, она сказала:

– Это самый приятный утренний чай за многие годы.

– Я бы мог находиться здесь каждое утро.

Он смотрел на ее лицо, и предстоящие дела перестали занимать ее мысли. «Боже, ведь он флиртует со мной. Ну и наглец. Да я ему в матери гожусь». Ситуация нашла свое выражение в банальном клише.

Его улыбка стала еще шире, а глаза оставались странно далекими, как будто он неоднократно вел подобные беседы и реплики были хорошо отрепетированы.

– Вы довольны, как прошел день рождения?

Его манера неотрывно смотреть на ее губы приводила ее в замешательство.

– Я как следует подумаю над этим и дам вам знать.

Взгляды карих и серых глаз на мгновение скрестились. Она налила себе еще чаю, от смущения забыв о ситечке, и раздосадованно наблюдала, как всплывают чаинки.

– А, черт.

Слово вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать. Он откинул голову назад и рассмеялся. И тут она вспомнила его. И по вчерашнему вечеру, и откуда-то раньше.

– Мне о вас рассказывала Элла или мы виделись раньше? – спросила Розмари.

– Мы с Эллой были любовниками. В течение… я не помню сколько. Не очень долго. Оказалось, что нам лучше быть друзьями. – Он помолчал. – Простите, получилось грубо. У меня с утра мозги за языком не поспевают.

Значит, он не был бесчувственным, у Розмари потеплело на душе. Она понимала, что ему хочется увидеть, не шокирована ли она его откровенностью или, возможно, обилием любовных связей дочери. Но она не была шокирована. И успела привыкнуть к тому, что бывшие любовники дочери время от времени снова появлялись в ее жизни. Элла собирала их – своего рода хобби. Она вела себя так, как если бы верила, что нужно переспать с кем-то – с парнем или с девушкой, чтобы стать затем лучшими друзьями. В этом было что-то по-детски наивное. Рассудительная натура Розмари не позволяла ей вникать в поступки, совершенно чуждые собственной глубоко укоренившейся сдержанности.

А круг друзей Эллы ширился с каждым годом. Время от времени она спала с кем-нибудь из бывших любовников, хотя Розмари подозревала, что их очарование для Эллы давно пропало. Похоже, она считала необходимым поддерживать дружеские отношения таким странным образом, находя прелесть в уютном знакомом сексе, больше радуясь возможности посмеяться вместе, чем порыву страсти. Все это для Розмари было довольно странным, но во всяком случае Элла придерживалась определенного круга, что в наши дни, можно надеяться, гораздо безопаснее, чем откровенное беспутство.

Розмари любила свою дерзкую дочь, принимала ее странные любовные отношения и не лезла в ее дела.

Так, значит, Бен Моррисон был еще одним любовником, превратившимся в друга. Когда и как надолго? Прошлой ночью? У нее мелькнула мысль посмотреть, где он спал, пока Пат еще не убиралась. Он смотрел на Розмари не отрываясь и, казалось, читал ее мысли. Она торопливо спросила:

– Вы ведь недавно с успехом сыграли в фильме, правда?

– Верно. А вы уже видели? – Он вдруг показался ей совсем юным, нетерпеливым, жаждущим произвести на нее впечатление. Внезапная смена настроения поразила ее.

– Нет еще. – Ей не хотелось разочаровывать его. – Но мы беседовали о фильме две недели назад в моей передаче, и я помню восторженные отзывы о вас.

Улыбка осветила лицо Бена. Как и все актеры, которых ей доводилось встречать, он нуждался в похвале не меньше, чем во вкусной еде и сексе. Преимущество было на ее стороне, и она наслаждалась им, чувствуя интуитивно, что вот такие минуты, как эта, нечасты в жизни молодого человека. В ее мозгу неожиданно появилась мысль, словно проникшая сквозь замочную скважину давно запертой двери: «У меня никогда не было романа с актером. Это, должно быть, ад». Утро пока что выглядело довольно странно.

– Хотите тостов? – спросила она. Она чувствовала голод. Чтобы впитался вчерашний алкоголь, необходимо было что-то съесть.

– Замечательная мысль. Давайте я сделаю. – Он резко поднялся, стул с отвратительным звуком отъехал по каменным плиткам.

– Нет, я сама. Я знаю, где что находится.

Розмари улыбнулась и встала, полная решимости не дать ему разнести всю кухню. Он наблюдал за ней в молчании, шумно прихлебывая чай. Толстые ломти хлеба из непросеянной муки лежали в фарфоровой хлебнице, рядом с масленкой и домашним джемом, который она купила вместе с Эллой, когда как-то летним вечером открывала празднество. Розмари отправилась за тарелками, но Бен уже нашел нож и намазывал хлеб прямо на не вытертом со вчерашнего вечера столе. Держа в каждой руке по тарелке, она немного помедлила, затем неловко поставила одну из них перед Беном. Хлебные крошки захрустели под тарелкой.

– Ах, пардон.

Он усмехался, его явно забавляла ее любовь к порядку. Небрежно смахнув крошки на пол, он положил тост на тарелку с серьезностью участника церемонии.

Розмари осталась стоять, чувствуя себя неловко, будто не у себя в кухне. Он ел так же шумно, как и пил чай, сосредоточенно и с видимым удовольствием.

Наверху спустили воду в туалете, и вниз по ступеням к кухонной двери прошлепали босые ноги. Дверь резко распахнулась – так распахивала ее только Элла, – и в тишину кухни ворвалась она сама. Каштановые, растрепанные волосы, такие же серые, как у матери, глаза, чуть припухшие от недосыпа.

– Пахнет тостами. Чай готов? Доброе утро, ма. Господи, Бен, ты опять ешь.

Не переставая говорить, она достала кружку, взяла тарелку, с размаху поставила их на стол, оглядываясь в поисках ножа. Проходя мимо Розмари, чмокнула ее в щеку; оказавшись рядом с Беном, смеясь, ткнула его пальцем. Он рассмеялся во весь рот, не переставая жевать. Дочь, как всегда, вторглась в ее день. На этот раз спугнув… что? Глупо было даже задумываться над этим.

– Доброе утро, Элла, не устраивай столько шума, – совершенно автоматически отреагировала Розмари. Обычное замечание, какое делает мать дочери.

Настроение этого необычного утра в кухне безвозвратно исчезло. Розмари решительно была устранена со сцены. Теперь казалось, что лишняя именно она. Бен и Элла добродушно подтрунивали друг над другом. Розмари не могла принять участия в их легкой болтовне. Она отставила пустую чашку и сказала:

– Пойду оденусь. Бен, спасибо за чай, здесь все в вашем распоряжении. «Кроме моей дочери», – мелькнула у нее непрошеная мысль.

Когда она уходила из кухни, он встал, снова с шумом отодвинув стул. Она поморщилась, но тут же улыбнулась ему. Его старомодная вежливость тронула ее, поскольку была неожиданной в таком, казалось бы, современном человеке, энергичном представителе конца двадцатого века. Розмари вышла из кухни и уже на лестнице услышала слова Эллы:

– Господи, Бен, ты невозможный подлиза.

Вернувшись в светлую, пахнущую духами спальню, Розмари приступила к знакомому ежеутреннему ритуалу: проветрить постель, в течение пятнадцати минут голышом заняться гимнастикой, затем понежиться в ароматной ванне, надеть отглаженные джинсы, которые она носила только в уик-энды, и подходящую к ним рубашку. В это утро она выбирала одежду тщательнее, чем обычно.

Розмари нравилась упорядоченность ее жизни, она получала удовольствие от всех своих дел и терпеть не могла, когда вторгалось что-то спешное или неожиданное. Сегодня утром случился какой-то сбой. И беспокойство, которое ей так и не удалось изгнать, поселилось у нее внутри. Она подкрасилась, зачесала назад светлые волосы и внутренне собралась перед тем, как спуститься вниз. Некоторое время назад пришла Пат, и сейчас Розмари слышала гудение пылесоса в гостиной. Открылась и захлопнулась дверь кухни, послышался смех, Элла проворно поднялась по лестнице.

– Ма… – Легкий стук в дверь, и Элла очутилась в спальне матери. – Ма, ты знаешь, что Пат пришла? Что она здесь делает в субботу?

– Ты сама хочешь заняться уборкой? – Раздраженная Розмари провела пробочкой духов за ушами, мимолетно усомнившись, не слишком ли претенциозна для раннего утра «Шанель».

– Пусть она не ходит в мою комнату. Там кавардак. – Элла исчезла, так что «кавардак» донеслось с площадки, и тут же хлопнула ее дверь.

Розмари забыла проверить, где спал Бен. Уверяя себя, что ей нужно это знать, чтобы быть готовой к любому повороту событий, она спешно направилась к двум спальням для гостей. В одной явно никто не ночевал. Недовольная собой, Розмари тем не менее почувствовала облегчение.

Слышно было, как Элла, фыркая, умывается, чистит зубы, как гудит в гостиной пылесос, звучит музыка – Пат, приходя, первым делом включала радио.

Бен Моррисон стоял, в одиночестве, на кухне у окна и пристально смотрел на ухоженный сад, где уже появились первые растения. Почки на ветках набухли, и даже расцвел одинокий нарцисс, храбро опередив своих собратьев по меньшей мере на неделю. Весна, затаив дыхание, ждала, готовая вот-вот расцвести на еще холодной мартовской земле.

В атмосфере дома было нечто напоминавшее полузабытые переживания детства, та же внешняя упорядоченность, гармония, благодушно любующаяся собой, напрашивающаяся, чтобы ее разрушили. И это показалось ему опасно соблазнительным. Слабый запах тостов, приглушенная музыка, звук воды, наполняющей ванну наверху… В семейном доме начинается день.

Стоя у окна неподвижно, боясь спугнуть окружавшую его тишину, он наблюдал за птицами на террасе. За кроликом, который выбрался откуда-то снизу и, явно оказавшись ближе к дому, чем намеревался, быстро отступил, а за ним погнался черный кот, который перед этим пытался поймать золотую рыбку в небольшом декоративном пруду.

– Это ваш котище? – спросил он у Розмари, когда та вернулась в кухню.

– Да. Его зовут Бен.

Оба рассмеялись, как смеются люди, которым, в сущности, не смешно.

– Когда мой сын был маленьким, он очень любил фильм про крысу по имени Бен, – продолжала Розмари, – а поскольку я наотрез отказалась покупать крысу, мы завели в утешение кота. – Она помолчала, вспоминая. – И он его назвал Беном.

– Элла никогда не рассказывает о брате, – заметил Бен. – Я только знаю, что у нее есть брат. Он старше?

– Они не очень дружны. Ему почти тридцать, и, боюсь, он воплощает собою все то, что Элла презирает.

Бен разглядывал лицо Розмари, пока она стирала крошки с кухонного стола.

– А что он делает? Тоже актер?

– О, Боже, нет. – Розмари рассмеялась при одной мысли об этом. – Он занимается страхованием. Вполне успешно. Женат. Малышка дочь. Аккуратистка жена.

Трудно было не услышать разочарования в ее голосе, когда речь шла о сыне.

– Значит, вы бабушка?

Она снова рассмеялась и с ужасом почувствовала, что краснеет, словно мысли о молодом человеке, которые приходили ей в голову, несовместимы с этим ее рангом.

– Да, бабушка. Но я редко вижусь с ними. Они живут в Бирмингеме. Мы все встречаемся на Рождество. И я всегда жду этого со страхом.

Бен улыбнулся и отвернулся к окну. Розмари принялась составлять посуду в посудомоечную машину. Что это ее потянуло откровенничать с незнакомым человеком? Обычно она гораздо сдержанней. Это единственная черта, роднившая ее с сыном. Она чуть не рассказала Бену о том, каким трудным подростком был Джон, в отличие от Эллы.

Джону исполнилось пятнадцать, когда отец ушел, оставив дом, который, казалось, был полон плачущих женщин. Он походил на своего отца во всех отношениях: Розмари давно поняла это. Как ни жаль, она никогда не чувствовала себя с ним хорошо, как только он начал подрастать. Из балованного, но милого мальчугана он превратился в подростка, совершенно не принимавшего мать: он считал ее виноватой в разводе, потому что она такая скучная, что ни один мужчина не выдержит. Годы спустя он был удивлен ее успехом на телевидении, ее целеустремленностью и силой. Но им уже не могло быть легко вместе. Розмари вспоминала только белокурого мальчика, которого когда-то усаживала к себе на колени, пока писала поздравления ко дню рождения или рождественские открытки.

– Вы не откажетесь от чашки кофе? – спросила она Бена. – Я как раз собираюсь сделать кофе для Пат.

– Нет… то есть да… с удовольствием. – Бен отошел от окна. – Мне нравится ваш дом, Розмари, – неуклюже похвалил он.

– Нам тут хорошо.

– Это заметно.

Она посмотрела на него, и выражение его глаз поразило ее. В них было неприкрытое желание, какого она даже не могла себе представить. Оно исчезло так же быстро, как и появилось, но не раньше, чем он понял, что это перестало быть для нее тайной. Как если бы его поймали с чем-то не принадлежащим ему: с чужим чувством. Нарушив тишину, закипел чайник. Бен снова повернулся к окну, плечи поникли, он показался Розмари меньше ростом и не таким уж дерзким. Она сделала кофе, машинально извинившись за то, что может предложить только растворимый. Неизвестно зачем, помимо воли, просто чтобы поддержать разговор, спросила, дожидается ли он Эллу, и не успел он ответить, как она уже подошла к двери, распахнула ее и позвала:

– Элла! Пат! Кофе готов!

Пылесос замолк. Сверху не донеслось ни звука. Розмари было не по себе, но она мимолетно улыбнулась Бену. Он пил кофе.

– Элла, наверное, еще в ванной, – произнесла она. – Скоро придет.

Появилась Пат, бодрая, как всегда, и принялась сетовать на обилие переполненных пепельниц, а когда Розмари представила ей Бена, сообщила, что уже познакомились.

Они уселись за стол, завязалась ничего не значащая беседа.

Элла наконец спустилась к ним, с еще влажными после душа волосами, и субботнее утро приобрело более или менее обычный вид. Бен Моррисон остался. Элла предложила Бену провести день с ними, если он, разумеется, не планировал ничего более интересного. Он не планировал и согласился. Кроме того, он предложил сходить в паб на ленч.

– Давай сходим, ма. Тебе понравится.

– Меня будут узнавать.

Но она уже знала, что пойдет. Манил субботний базарчик неподалеку от дома, хотелось, как обычно, совершить еженедельные покупки в их любимых «Деликатесах».

Бен поразительно легко освоился в доме. Он паясничал и смешил их. Розмари искренне веселилась. Они составили список покупок, к которому Бен добавил несколько наименований. Казалось, он уже давно вместе с ними, так легко и они сами, и дом приняли его. Так быстро и непринужденно он вписался в их образ жизни. Розмари подумала: удивительно, что у молодого человека нет никаких других развлечений в субботу. Он никому не звонил и не сообщал, где он. Но она подавила любопытство и не задала ни одного вопроса. Он был здесь, вместе с ними, не связанный в этот момент с другой своей жизнью, какой бы она ни была.

Они взяли машину Розмари. Элла села сзади, Бен – на переднее сиденье, рядом с Розмари. Он спросил, стоит ли пристегиваться, а сам уже перетягивал грудь ремнем, не дожидаясь, пока она ответит «да». Пробежав пальцами по аккуратному ряду кассет, вытащил Майлса Девиса.

Испытывая желание поправить кассеты, она улыбнулась с признательностью – им нравилась одна и та же музыка.

Розмари, полностью сознавая, с какой легкостью Бен, развлекая их, манипулирует ею и Эллой, испытывала вместе с тем какое-то беспокойство и возбуждение. Все это даже не оформилось в слова, а отодвинулось в дремлющее воображение, в те его области, куда, казалось, давно была забыта дорога.

Они поставили машину и вошли в магазин «Деликатесы». Пили капуччино из пластиковых стаканчиков и покупали на пробу разную экзотическую еду. Он, по мнению Розмари, всегда утоляет нечто большее, чем просто голод.

Элле довольно скоро наскучило это времяпровождение.

– Мне надо забежать в библиотеку. Встретимся в час в пабе, ладно? – И она ушла.

Нагрузив продуктами две полные тележки, купив свежий, еще теплый итальянский батон (Бен разломил его и попробовал), Розмари расплатилась, а Бен взял пакеты в одну руку и направился к выходу из магазина. Он открыл перед Розмари дверь, пропустил ее вперед; ремешок сумочки соскользнул с ее плеча, но его рука твердо, заботливо и привычно, как будто они знали друг друга много лет, вернула ремешок на место. Они взглянули друг на друга и тут же отвели глаза, в которых читалось неожиданное и неприкрытое волнение. Его рука так и оставалась лежать на ее плече, пока они шли к машине. И, к своему глубочайшему изумлению, она ощутила, как внутри все сжалось – знакомое, но давно забытое чувство.

Сердце у нее упало от ощущения дурного предчувствия. БОЖЕ, ТОЛЬКО БЫ НЕ ЭТО. НЕ В МОИ ГОДЫ И НЕ С ТАКИМ МОЛОДЫМ.

День клонился к вечеру. Бен остался пить чай. А потом ужинать. Они ели купленную еду прямо с бумаги, в которую та была завернута. Розмари открыла вино. Они сидели до позднего вечера вокруг кухонного стола. Им не хотелось расходиться из боязни, что чувство, от которого у них дух захватывало, исчезнет и не вернется никогда.

И вот снова полночь, снова Бен слишком много выпил, чтобы сесть за руль, и Элла, как и вчера, предлагает ему остаться.

– Устрой себе уик-энд. У нас нет никаких планов.

У Розмари опять мелькнула мысль, с которой начался день. Происходит ли что-то между ним и Эллой? Что-то, чего она за собственным волнением не хочет замечать? Она поднялась на ноги, ватные от долгого сидения и выпитого вина, с одним желанием – оказаться в одиночестве и попытаться кое-как собрать себя.

– Ну что, ребятишки, я надеюсь, вы сумеете развлечь друг друга. Пожилым дамам вроде меня следует много спать, и я собираюсь не откладывая отправляться бай-бай.

Элла, задетая словом «ребятишки», повернулась и с удивлением посмотрела на мать, которая наклонилась поцеловать ее. Краем глаза Розмари заметила смущение во взгляде Бена, вызванное ее покровительственным тоном. Она поступила так намеренно.

«Давай прекратим все это сейчас и сразу, – ясно говорил ее беглый взгляд. – Что бы это ни было, чего бы ты ни хотел, ты замечательно флиртовал с нами обеими. Всем было приятно, но теперь все кончилось».

Когда она направилась к двери, Бен встал. Огромный в неубранной кухне.

– Если вы уже уйдете утром, – сказала она («Боже мой, как бы мне этого хотелось»), – надеюсь, мы скоро увидимся. Для Эллиных друзей дом всегда открыт.

И Розмари вышла из кухни, подавив желание обернуться, зная, что он продолжает стоять у стола как вежливый ребенок. Она подумала: «Можно было поцеловать его на ночь как маленького мальчика». Но она боялась оказаться рядом с ним или коснуться его. Завтра она снова придет в норму, завтра, надо надеяться, он исчезнет вместе со всем своим очарованием, заполнившим ее дом и ее день. Завтра ей не будет важно, где он спал в предыдущую ночь и куда собирается вечером. Завтра. И, поднимаясь по ступенькам, она предчувствовала завтрашнее воскресенье с удовольствием. Почти с таким же, как дожидалась субботы. Почти.