* * *
9 сентября 1938 года дело было передано в суд. Спустя почти три месяца, 5 декабря, состоялось первое заседание. Плевицкая, в черном шелковом платье, с гладко зачесанными и стянутыми черным шелком волосами, в черных лайковых перчатках и в туфлях черной замши, с переброшенной на левую руку котиковой шубкой, совершенно спокойно смотрела на собравшихся. Она словно бы вышла на столь привычную ей эстраду, и казалось, если бы не декорации, она сейчас исполнит «И будет Россия опять».
Ровно в 13.00 раздался гонг: «Встать, суд идет!» Началось чтение обвинительного акта: «26 января 1930 года генерал Кутепов, председатель Русского общевоинского союза, исчез при таинственных обстоятельствах. Бывший русский офицер стал жертвой похищения, все поиски обнаружить его след остались безрезультатными; виновники не были раскрыты. 22 сентября 1937 года, в свою очередь, исчез его преемник, председатель РОВСа генерал Миллер.
Полное согласие проявлялось между обоими обвиняемыми, как в повседневной совместной жизни, так и в действиях, которыми были отмечены подготовка и проведение покушения, жертвой которого стал генерал Миллер».
Допрос Плевицкой:
«– Ваше имя?
– Надежда
– Профессия?
– Певица. Замужем, детей нет. Под судом не состояла. До эвакуации с Белой армией всю жизнь провела в России, за границу не выезжала.
– Если Вы были с Белыми армиями, как вы объясните афиши концертов в Курске “наша красная матушка”?
– Это ложь. Я красной матерью никогда не была. Это могла быть жена Ленина или Троцкого. Я тогда была молодой женщиной, и никто не смел меня так называть. Я была при красных, как многие русские женщины, которые остались.
– Вы ничего не знали о подготовке покушения на генерала Миллера?
– Клянусь, ничего не знала!
– Вам известны обстоятельства исчезновения генерала Миллера. Ради его жены, сына и брата, скажите, где он. Поймите, еще есть время. А после допроса будет поздно. Я уверен, что вы знаете, где Миллер и Скоблин.
– Суду французскому я могу смотреть в глаза с чистой совестью. Господь Бог – мой свидетель. Он видит, что я невиновна.
– Эксперты установили, что вы и ваш муж жили не по средствам. Значит, деньги поступали к вам из тайных источников?
– Я никогда счетами не занималась. Считать я не умела. Все хозяйственные дела вел муж.
– Вы получали деньги от господина Эйтингтона. Кто он такой?
– Очень хороший друг, ученый-психиатр. А его жена – бывшая артистка Московского Художественного театра.
– Вы были в интимных отношениях с Эйтингтоном?
– Я никогда не продавалась. Подарки получала. А если муж одалживал деньги, то этого я не знаю.
– Как же так? Ведь вы сами говорили на допросах, что Эйтингтон одевал вас с головы до ног?
– Нет. Так я сказала случайно. Подарки от мадам Эйтингтон получали и другие, например Жаров с женой.
– Русских нравов я не знаю, но все-таки странно, что жену генерала одевал человек со стороны.
– Своей женской чести я не марала и никогда не получала дары ни за какие интимные дела. Кто знает Эйтингтона, никогда не поверит, что тут были какие-то пикантные происшествия.
– Когда полковник Мацылев вернулся без вашего мужа, почему у вас возникла мысль, что его в чем-то заподозрили? Разве вы не говорили того, что, заподозренный, ваш муж мог не снести оскорбления, покончить с собой?
– Нет, я этого не говорила! Я не думала, что моего мужа могли в чем-то подозревать.
– Когда вы узнали об исчезновении генерала Миллера?
– Узнала от полковника Мацылева тогда, когда он приехал ночью спрашивать, не вернулся ли Николай Владимирович.
– Вспомните точно, что вы тогда сказали. Какими были ваши первые слова?
– Ну, как я могу вспомнить? Я страшно испугалась, начала спрашивать: “Где мой муж? Что вы сделали с ним?” Потом, когда полковник Мацылев сказал, что с ним приехали адмирал Кедров и генерал Кусонский и они ждут на улице, я высунулась в окно и крикнула, что Николай Владимирович, может быть, у Миллера или в Галлиполийском собрании. А они мне сказали: “Когда Николай Владимирович вернется, пришлите его в полицейский комиссариат. Мы все сейчас туда едем”.
– Считаете ли вы вашего мужа виновным в похищении генерала Миллера?
– Не знаю. Раз он мог бросить меня, значит, правда, случилось что-то невероятное. Я не могу допустить, что он виноват, считала его порядочным, честным человеком. Нет, невозможно допустить. Но записка генерала Миллера и то, что он меня бросил, – против него.
– Умоляем вас, скажите правду!
– Не знаю. Я правду говорю. Я ничего, ровно ничего не знала».
Допрос Леонида Райгородского (в ночь с 23 на 24 сентября он приютил Плевицкую в своей квартире).
«– Где сейчас ваш шурин, господин Эйтингтон?
– Он проживает в Палестине.
– Верно ли, что он с ног до головы одевал Плевицкую и давал Скоблиным большие деньги?
– Марк Эйтингтон – богатый, независимый человек. Помогал ли он Плевицкой деньгами, я не знаю. Через меня эти деньги не проходили. Но Эйтингтон помогал многим. Его отец основал госпиталь в Лейпциге, там его именем названа улица. После смерти он оставил сыновьям 20 миллионов марок. Марк Эйтингтон – почтенный человек, уважаемый ученый, ученик Фрейда, друг принцессы Марии Бонапарт. Он чист как снег.
– А не он ли сбывал в Лондоне и Берлине советскую пушнину?
– Это не он, а его брат. В такой торговле нет ничего предосудительного, но к ней Марк не имел отношения».
Технический эксперт Эрар, осматривавший автомобиль Скоблина, опроверг заявление Плевицкой о неисправности в моторе. А комиссар судебной полиции Рош достаточно подробно объяснил суду, почему следствие не поверило алиби Надежды Васильевны. После них судьи вызвали свидетелей, которые могли пролить свет на судьбу Миллера. Следствию стало известно, что в день похищения председателя РОВС от дома № 41 по бульвару Монморанси, в котором помещалась школа для советских детей, в послеобеденное время отошел грузовик. В бумагах префектуры полиции грузовик был записан 13 августа 1937 года на имя советского полпреда во Франции Потемкина, под номером 235 X СД. Грузовик прибыл в Гавр и остановился на пристани, к которой был пришвартован советский пароход «Мария Ульянова». Четыре матроса сняли с грузовика тяжелый ящик и подняли его на борт парохода, который немедленно отплыл в СССР.
Допрос Монданеля и Шовино:
«– Узнав о похищении генерала Миллера, я оповестил полиции соседних государств и направил инспектора Папена для дознания.
– Зачем? Ведь в Гавре был комиссар Шовино, обративший внимание на загадочное поведение советских служащих?
– В среду 23 сентября у меня имелись записи трех телефонных сообщений от Шовино. В одной из них значилось, что грузовик прибыл в два часа дня, а в другой – между тремя и четырьмя. Поэтому я послал Папена для выяснения противоречий.
– Вы приказали Папену произвести дознание о деятельности Шовино, после чего он и был уволен?
– Нет, я дознания не производил и судьбу Шовино не решал.
– Отставленный от должности, я прибыл в Париж и разговаривал с господином Монданелем в его кабинете, – заявил Шовино.
– Не помню, чтобы Шовино был у меня после 23 сентября. Такого разговора у меня с ним не было.
– Выйдя из кабинета господина Монданеля, я встретил контролера Фурнье, шедшего с докладом к нему. Мы долго разговаривали, и Фурнье наверное помнит об этом.
– Господин Монданель, а вы не помните?
– Не припоминаю.
– Кто ваш прямой начальник?
– Господин Муатесье, директор Сюртэ Насиональ.
– Он не говорил вам, что правительство собралось послать миноносец вдогонку за “Марией Ульяновой”?
– Нет, не говорил.
– Известно ли вам, что “Мария Ульянова” обычно проходила через Кильский канал? Почему вы не просили немецкие власти произвести обыск на пароходе?
– Не было смысла. Не будучи уверенным в том, что тело Миллера на ее борту, мы не могли обращаться к немецким властям. А гаврский след уверенности не давал.
– А, вы вообще ничего не знали про Кильский канал! Не добившись от вас сведений, семь месяцев спустя, мы непосредственно обратились в немецкое посольство. И от немцев узнали, что “Мария Ульянова” через Кильский канал не проходила.
– Какого размера был ящик?
– В длину примерно 1 метр 60 сантиметров.
– Какого роста был генерал Миллер?
– 1 метр 70 сантиметров.
– Кто обычно грузит багаж на пароходы?
– Портовые грузчики. Меня удивило, что ящик перенесли советские матросы.
– В наказание за ваши сведения вас перевели из Гавра в Париж?
– Нет, я предпочел уйти в отставку. Начальство Сюртэ Насиональ было раздосадовано вниманием, которое я уделил “Марии Ульяновой”».
Допрос Кусонского:
«– Как боевой русский генерал вы совершили ряд стратегических ошибок! Ваш начальник ушел на тайное свидание. Неужели записка, переданная с такими словами, не встревожила вас? Но есть другая ошибка, более серьезная; записка Миллера раскрыла вам Скоблина. Доказательство его лжи было в ваших руках. Если бы вы проявили больше сообразительности и проворства, то Скоблин сидел бы тут, рядом с женой! Ошибка, непростительная для доблестного генерала! Зачем вы задержали адмирала Кедрова? Не для того ли, чтобы дать Скоблину возможность бежать?
– Прошло четырнадцать месяцев, и всех подробностей припомнить не могу.
– Стратегическая ошибка».
Показания Мацылева:
«Уходя на роковое свидание 22 сентября и передавая записку генералу Кусонскому, генерал Миллер просил ее вскрыть лишь в том случае, если возникнет беспокойство, не указывая точно часа и не давая определенного срока. Записка была вскрыта, когда выяснилось, что генерал Миллер не вернулся домой к обеду и не присутствовал на собрании Общества Северян, которое состоялось в 8 часов вечера и на котором он должен был присутствовать. Тогда-то и возникло беспокойство, заставившее генерала Кусонского вскрыть оставленную ему записку.
Скоблина стали разыскивать, думая узнать от него, на основании записки, где находится ген. Миллер, а отнюдь не от того, что его в то время хотели задержать, подозревая в предательстве.
По поручению адмирала Кедрова, я поехал за Скоблиным в отель “Паке”, где он ночевал, в уверенности, что его вызывают на совещание, как лицо, близко стоящее к генералу Миллеру и могущее дать необходимые указания о возможном пребывании генерала Миллера.
Во время разговора адмирала Кедрова и ген. Кусонского со Скоблиным в управлении РОВС на рю Колизе, записка Миллера не была ему показана. На все вопросы адмирала Кедрова, обращенные к Скоблину, не виделся ли он в этот день с Миллером, не знает ли он что-либо о свидании, которое ген. Миллер должен был иметь – Скоблин отвечал абсолютным незнанием. Если в этот момент и могло зародиться подозрение против Скоблина, то все же оно было далеко от мысли о предательстве, так как, во-первых, разговор был кратким (необходимо было торопиться ехать в полицию сделать заявление об исчезновении Миллера, раз последняя надежда узнать что-либо от Скоблина отпала); во-вторых, записка, указывая, что свидание устраивается Скоблиным, и что он на нем будет, не исключала возможности допустить, что Миллера завлекли в ловушку, пользуясь именем Скоблина, но что сам Скоблин в этом не участвовал.
В эту минуту, ни адмирал Кедров, ни я, не подозревали Скоблина в предательстве. В противном случае нам не нужно было бы “хитро заманивать его в комиссариат”, как советуют теперь некоторые, ни приставить “часового к двери”, как рекомендуют другие, а просто мы бы его не выпустили из рук.
Выяснив, что Скоблину ничего не известно об имевшемся днем свидании, было решено ехать в полицию для заявления об исчезновении генерала Миллера, о чем адмирал Кедров и заявил Скоблину.
Скоблин не бежал из управления РОВС, а по окончании разговора вышел первым на лестницу, правда быстрым шагом, и, не сказав ни слова, стал по ней спускаться впереди нас. Только выйдя на улицу, мы увидели, что он исчез, но тогда еще не было уверенности в его бегстве, а следовательно, и предательстве. Можно было предположить, что взволнованный, он поехал к себе домой предупредить жену об исчезновении генерала Миллера. Поэтому, не найдя его на улице, мы сразу на такси помчались в отель “Паке”, в надежде там найти Скоблина.
Предположим, что лицам, состоящим в партиях и организациях, естественно видеть в сочленах возможного предателя. В офицерской среде взаимоотношения иные. Там отношения основаны на взаимном доверии и предательство Скоблина, к нашему горю и стыду, принадлежавшего к этой среде, расценивается как чудовищное и невероятное, именно потому, что он был офицером. Заподозрить его мы смогли только тогда, когда он сам расписался в предательстве, а именно бежал неизвестно куда.
Те зарубежные организации, которые хотят представить РОВС, как находившийся всецело в руках ГПУ, жестоко ошибаются и своими скороспелыми заключениями отнюдь не помогают ни русскому воинству, ни русскому делу вообще. Если бы то, о чем кричат некоторые “общественные деятели”, было правдой, то спрашивается, какой смысл большевикам похищать генерала Миллера?»
Показания генерала Кочкина:
«Генерал Кутепов приказал мне передать Скоблину, что он должен порвать с этой женщиной или жениться на ней. Я отказался, и в итоге дело было поручено генералу Веселовскому. Плевицкая развелась с Левицким, который от стыда за беспутство жены скрылся в Бессарабии, и вышла замуж за Скоблина».
Допрос Шатилова:
«– Считаете ли вы чету Скоблиных виновными?
– В этом нет никаких сомнений. Плевицкая знала все, что делал ее муж. Она была его злым гением. Ее влияние сказывалось решительно во всем: и в политике, и в полковых делах. Скоблин был прирожденным интриганом, он разжигал недовольство против генерала Миллера, обвиняя его в бездеятельности. Несомненно, он и в этом деле выполнял волю жены. Они оба – агенты ГПУ.
– Как относился генерал Миллер к Франции?
– Он любил Францию как вторую родину. В 1934 году он хотел уйти на покой с поста председателя РОВСа, но генералы убедили его остаться.
– После похищения генерала Кутепова Плевицкая ежедневно посещала мадам Кутепову и была в курсе расследования этого дела. Что вы можете сказать по этому поводу?
– Да, она не покидала мадам Кутепову.
– Бывала она одна у мадам Кутеповой?
– Нет, не одна. Бывали и другие дамы. А Плевицкую я заставал там каждый раз, когда приходил к генеральше».
Антона Ивановича Деникина вызвали в суд для свидетельских показаний. Его допрос был подробно описан 10 декабря 1938 года в парижской газете «Последние новости», выходившей под редакцией профессора Милюкова: «Появление генерала Деникина вызывает сенсацию. С любопытством поднимаются головы, чтобы разглядеть бывшего Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Генерал медленной поступью проходит через зал и занимает свидетельское место. Свое показание он дает по-русски, через переводчика, короткими и точными фразами. Достоинство, с которым он держится, прямота и ясность ответов производят большое впечатление на суд. На обычный вопрос о том, состоит ли свидетель в родстве или свойстве с обвиняемой, генерал отвечает: “Бог спас!”
– Знали ли вы Скоблина?
– Знал его по Добровольческой армии, которой я командовал.
– Знали ли вы его в Париже?
– Изредка встречался с ним на собраниях воинских организаций.
– Знали ли вы Плевицкую?
– Нет. Даже не бывал на ее концертах. Незадолго до похищения генерала Миллера Скоблин познакомил меня с нею на банкете корниловцев.
– Был ли у вас с визитом Скоблин 22 сентября?
– Скоблин, полковник Трошин и капитан Григуль приезжали благодарить меня за участие в банкете корниловцев. В это время генерал Миллер был уже похищен.
– Не предлагал ли вам Скоблин съездить в его автомобиле в Брюссель на праздник корниловцев?
– Он предлагал поездку автомобилем два раза и раньше. А это было его третье предложение.
– Почему вы отказались?
– Я всегда, вернее, с 1927 года подозревал его в большевизанстве.
– Вы опасались его или ее?
– Не доверял обоим.
– Вы убеждены, что Скоблин был советским агентом, но доказательств не имеете?
– Да.
– Знаете ли точно, что Плевицкая была сообщницей в похищении генерала Миллера?
– Нет.
– Думаете ли, что она знала заранее о преступлении?
– Убежден».
Допрос Беседовского:
«– Знали ли вы Плевицкую?
– В полпредстве о Плевицкой я ничего не знал. В полпредстве аппаратом ГПУ на Францию ведал чекист Янович, официально занимавший должность архивариуса. От него я случайно узнал, что деятельность белых организаций освещается изнутри. Главный осведомитель – близкий к Кутепову человек. Его фамилию Янович не назвал. Сказал только, что это генерал, женатый на певице. Тогда я не знал ни генералов, ни певиц.
– Куда девался Янович?
– В 1937 году расстрелян Ежовым.
– Вы бежали, спасая жизнь свою, жены и детей. Когда вы ринулись к выходу, то на вас навели револьверы?
– Ну, это в порядке вещей.
– Но ведь это происходило в Париже!
– Вы знаете, что полпредство пользуется правами экстерриториальности. На рю де Гренель имеются подземные ходы и глубокие погреба. Я их сам осматривал.
– Но не доходили до конца?
– О нет, что вы!»
Показания полковника Воробьева:
«– По Вашим словам, Плевицкая плохо обращалась с Вами и другими членами семьи. Но со своим мужем она была другой?
– Она держала его под каблуком, как я уже сказал Вам. Он подчинялся ей во всем.
– Как Вам кажется, она его любила?
– Она любила только себя.
– Что думала об этом Ваша жена?
– Тамара удивлялась, что ее брат женился на этой певице, и что он все-таки смог стать генералом. Жена часто называла его дураком. Считала его не слишком умным человеком.
Мы жили долгие месяцы в Озуар-ля-Феррье. У меня сохранились самые плохие воспоминания. Плевицкая держала своего мужа под каблуком, с нами же обращалась как со слугами. У них был сад, собаки и кошки. В доме не было денег, питались одними кашами. Скоблины часто уезжали на машине на два-три дня в Париж. Они останавливались в гостинице на улице Виктора Гюго. Плевицкая, казалось, жила на широкую ногу, хотя в последнее время концерты не приносили ей ничего, но дома было нечего есть. Николай говорил, что надо экономить, но у меня не было впечатления, что он стеснен в средствах.
Однажды у нас вышла ссора, и мы уехали в Париж. Это было, кажется, в июне 1937. Я нашел работу: ночным сторожем и пожарником на стоянке у порт де Терн. Все вчетвером мы поселились в гостиничном номере Иль де ля Жатт. Но нам было лучше там. И мы перестали ездить к Плевицкой».
Показания Феодосия Скоблина:
«Когда мой брат купил дом в Озуаре, я поначалу жил у него. Я был слугой своей невестки. Около сентября 1934 я переехал из Озуара в Париж. У меня произошла семейная ссора с Плевицкой. Своего брата я видел лишь изредка».
Показания Сергея Скоблина:
«Николай мечтал видеть всю свою семью, всех своих родных рядом с собой, но его жена все время пыталась рассорить нас».
Показания Савина:
«– Почему бежал Скоблин?
– Скоблин не бежал, а “его бежали”. Я не верю в бегство Скоблина. До моего отъезда в Испанию генерал Миллер и генерал Скоблин продолжали сотрудничать в секретной работе. Мне показали записку генерала Миллера. Я не узнаю его подписи. У меня есть много писем Евгения Карловича. Миллер не мог оставить такой записки».
Савин стал фактически последним допрошенным свидетелем. Надобности в новых показаниях судьи уже не испытывали. Все было понятно. Сохранилось безупречное свидетельство известного литератора русского зарубежья Нины Берберовой, которой удалось весьма точно описать атмосферу в стенах суда: «Плевицкая одета монашкой, она подпирает щеку кулаком и объясняет переводчику, что “охти мне, трудненько нонче да заприпомнить, что-то говорили об этом деле, только где уж мне, бабе, было понять-то их, образованных грамотеев”.