Дэвид Дж. Роткопф

Губернатор Джорджии Джимми Картер повстречался со своим будущим советником по национальной безопасности в то время, когда тот, в дополнение к своей преподавательской деятельности в Колумбийском университете, занимал должность исполнительного директора североамериканского филиала Трёхсторонней комиссии. Эта комиссия свела между собой ведущих представителей правительственных и академических кругов из Европы, Соединённых Штатов и Японии, целью которых было оценить проблемы, с которыми сталкиваются лидеры развитого мира, и потенциальные угрозы со стороны развивающегося мира. Бжезинский стал членом этого клуба влиятельных лиц после публикации своей книги «Между двух эпох», привлекшей внимание Дэвида Рокфеллера, председателя банка «Чейз Манхэттен Банк». В этой книге он описал различные трудности, встающие перед развитыми, коммунистическими и развивающимися странами.

Трёхсторонняя комиссия стала одним из тех клубов истеблишмента, которые породили теории заговора о людях в серых костюмах, управляющих судьбами мира. Среди других подобных организаций и мероприятий можно назвать Совет по международным отношениям, Бильдербергский клуб, Пагуошское движение учёных, Богемский клуб и ежегодный Всемирный экономический форум в швейцарском Давосе. Как скажет любой, кто присутствовал на одном из этих собраний, они предлагают прекрасную возможность завести знакомства и обменяться интересными идеями – но редко представляют собой что-то большее. И в самом деле, здравый смысл подсказывает, что удачный заговор должен охватывать гораздо меньшую группу людей, чьи имена и лица должны оставаться в тайне, а не засвечиваться во всех средствах массовой информации. При этом в начале 1970-х годов Трёхсторонняя комиссия переживала свой расцвет, и из её рядов вышли многие члены администрации Картера. Среди них – вице-президент Уолтер Мондейл, государственный секретарь Сайрус Вэнс и министр обороны Гарольд Браун, а вместе с Бжезинским и Картером это означает, что с комиссией был связан каждый член внутреннего аппарата администрации, ответственного за внешнюю политику. Среди других важных членов администрации можно назвать заместителя государственного секретаря Уоррена Кристофера (позже государственного секретаря при Билле Клинтоне), главного помощника Картера в переговорах по ограничению вооружений Пола Уорнке, главу Совета планирования Государственного департамента Тони Лейка, помощника государственного секретаря по вопросам Восточной Азии Ричарда Холбрука и директора военно-политического бюро Государственного департамента Лесли Гелба (будущего главу Совета по международным отношениям) – все они также были членами Трёхсторонней комиссии или писали доклады для выступлений в ней. Вот так и зарождаются теории заговоров; тот факт, что разные члены этой группы в разные периоды были готовы едва ли не вцепиться друг другу в горло, для убеждённых сторонников таких теорий вряд ли имеет значение.

В 1973 году Бжезинский порекомендовал Картера в качестве потенциального члена группы, видя в нём многообещающего, высокопрофессионального политика, заинтересованного в расширении своих горизонтов и углублении знаний в области международной политики. Картер, которому Бжезинский помог вступить в комиссию, впечатлил его, как восходящая звезда. Но Бжезинский также понимал, что заслуг и достоинств самих по себе недостаточно, чтобы предполагаемые патроны или будущие президенты тебя заметили и сделали своим советником. Нужно работать в системе – вступать в различные группы, публиковаться, посещать конференции, заводить связи, отсылать ободряющие письма находящимся на подъёме политикам, предлагать свою помощь.

В 1974 году, когда Бжезинский узнал, что Картер собирается участвовать в президентской кампании, он написал ему письмо с предложением своих услуг. Картер принял предложение, и на протяжении 1975 года они регулярно переписывались. Бжезинский пересылал Картеру записки, статьи, идеи и предложения, которые Картер находил весьма полезными. Через какое-то время Бжезинский рассказал своей жене о том, что впечатлён выступлением Картера на конференции Трёхсторонней комиссии в Японии, где тот призывал к взвешенному подходу при достижении мира на Ближнем Востоке. Мушка Бжезинская посоветовала ему взять на себя более активную роль в кампании Картера. «Докажи свои убеждения делами. Если он тебе так нравится, и ты веришь в него, не жди дальнейшего развития, иди и поддерживай его», – сказала она. Бжезинский сделал пожертвование в фонд кампании и начал «более систематически» составлять документы для Картера, даже несмотря на то, что на тот момент губернатор Джорджии едва был заметен на политическом радаре, и по рейтингам общественного мнения он набирал всего лишь два процента. Бжезинский хорошо знал всех участников президентской гонки и вполне мог бы работать с любым из них, но он сделал ставку на самую «тёмную лошадку». Вскоре он стал главным экспертом Картера по международной политике, его постоянным «профессором» в вопросах, которые для кандидата в президенты имели гораздо большее значение, чем для губернатора «Персикового штата», занимавшегося преимущественно местными делами.

Кампания Картера стала переломным моментом в американской внутренней и внешней политике, как обещали он сам, Бжезинский и другие члены его администрации. Нация ещё не опомнилась от Уотергейта и от войны во Вьетнаме. И если немногие рядовые люди могли столь же чётко сформулировать свои мысли по поводу упадка страны, как это могли политологи, то все нутром чуяли, что происходит что-то не то, что это не та Америка, в которую они привыкли верить, и что главная часть вины лежит на Вашингтоне, на истеблишменте и на самом Овальном кабинете. Для многих главным дискредитировавшим себя виновником был Никсон. Помиловавший Никсона Джеральд Форд понимал, что ему придётся отстраниться от человека, назначившего его своим вице-президентом. В противоположность ему Джимми Картер был совсем другим – говорил мягко и спокойно о том, что Америка заслужила правительство столь же хорошее, как и её народ. Это был неизвестный кандидат, отличавшийся от большинства профессиональных политиков, по всей видимости, действительно глубоко верующий христианин с Юга, преподававший в воскресной школе. В общем, почтенный и добропорядочный, иногда даже чересчур. В каком-то отношении он принадлежал популистской традиции американской политики, но в нём было нечто новое, и он сам заявлял о том, что принесёт с собой нечто новое.

Одной из тем кампании Картера стало провозглашение своего отличия от Форда и Никсона, а этих во многом разных людей связывал Генри Киссинджер. В ходе кампании он открыто осуждал дипломатию «одинокого рейнджера» предыдущей администрации. Как он недвусмысленно заявлял: «Что касается внешней политики, президентом этой страны был мистер Киссинджер». После выборов было сделано всё возможное, чтобы процесс принятия внешнеполитических решений значительно отличался от того, каким он был раньше.

Во время переходного периода Бжезинский выполнял роль главного консультанта по национальной безопасности, и они с Картером обсуждали различные комбинации людей и ключевых структур. Как писал Бжезинский:

«Я с самого начала заявил, что ему нужно размышлять о назначениях в контексте трёх альтернативных типов осуществления руководства по внешней политике: во-первых, это прямое руководство со стороны сильного президента (вроде Никсона), которому помогает сильный советник Белого дома (Киссинджер) при слабом государственном секретаре; во-вторых, это модель с доминирующим государственным секретарём, каким был Даллес при Эйзенхауэре или Киссинджер при Форде, с относительно пассивным президентом и не вмешивающимся советником; и, в третьих, разновидность более «сбалансированной» команды, объединяющей сильного президента (вроде Кеннеди) с относительно независимым и сильным государственным секретарём (Раском) с таким же уверенным в себе и энергичным советником Белого дома (Банди). Я тогда предположил, что Картеру следует стремиться к третьей модели. В глубине души я чувствовал, что хотя он и будет естественным образом склоняться к первой модели, но в свете наследия Киссинджера ему будет неудобно в этом признаться… Кроме того, на той стадии я искренне полагал, что командный подход сработает».

Во время того же разговора Бжезинский обсудил с Картером сильные и слабые стороны различных кандидатов на должность государственного секретаря, включая Джорджа Болла, которого Бжезинский воспринимал как безупречного в связи с его жёсткой позицией по Израилю; Сайруса Вэнса, который, как выразился Бжезинский, «прекрасно вписался бы в мою третью модель сбалансированного руководства в области международных отношений»; и Пола Уорнке, который, по его мнению, проявлял некоторую мягкость по отношению к Советскому Союзу. Они также обсудили различных кандидатов на пост советника по национальной безопасности, и Бжезинский назвал разные имена, включая Гарольда Брауна, бывшего министра ВВС и президента Калифорнийского технологического института.

Позже, после назначения Сайруса Вэнса госсекретарём, Картер и Бжезинский обсуждали, какую роль может занять сам Бжезинский – предположительно заместителя госсекретаря Вэнса или помощника самого президента по национальной безопасности, склоняясь к последней. Через неделю после этого Картер позвонил Бжезинскому, когда тот находился на званом обеде в Нью-Йорке. Как вспоминает Бжезинский, Картер говорил лёгким и непринуждённым тоном, подчёркивая свои дружеские отношения:

– Збиг, хочу, чтобы ты оказал мне услугу – хотелось бы назначить тебя моим советником по национальной безопасности.

– Это не услуга, это честь. И я надеюсь, что вы не пожалеете о своём решении. В этом я уверен, – ответил Бжезинский.

– Вообще-то я принял это решение ещё несколько месяцев назад, просто мне нужно было подготовится ко всем этим назначениям. Но я знал с самого начала, – заметил Картер.

Поскольку Картер, как считалось, склонялся к более сбалансированному и командному подходу (в отличие от политики Киссинджера), Бжезинский разработал план вместе со своим предполагаемым заместителем, Дэвидом Аароном, бывшим членом Совета национальной безопасности и советником нового вице-президента Уолтера Мондейла в бытность того сенатором. Согласно предложенному ими плану, Картер должен был учредить семь разных комитетов, большинство из которых возглавлялось бы кабинетными министрами, такими как Вэнс (государственный секретарь); Браун (министр обороны), Майкл Блументаль (будущий министр финансов) или адмирал Стэнсфилд Тёрнер (будущий директор ЦРУ). Непосредственно Бжезинскому подчинялись бы только три комитета: относящиеся к контролю над вооружениями, расследованию особо важных дел и управлению в кризисных ситуациях – то есть к тому, что требовало личного вовлечения или внимания президента.

На совещании по планированию на острове Сент-Саймон у побережья Джорджии Картер отверг это предложение. «Слишком много комитетов, – сказал недавно избранный президент. – Мне хотелось бы видеть более простую и чёткую структуру». Поэтому тогда же, в коттедже на острове, Бжезинский и Картер разработали другую схему, на этот раз всего из двух комитетов. Комитет по анализу политики (Policy Review Committee, PRC) занимался бы вопросами международной политики, обороны и международной экономики. Его бы возглавлял тот из министров, кабинет которого на текущий момент был ближе всего к рассматриваемым вопросам (на практике, помимо нескольких отдельных случаев, им был государственный секретарь, то есть министр иностранных дел США). Дважды в год, при обсуждении бюджета разведки, его бы возглавлял директор ЦРУ. Другой комитет, Специальный координационный комитет (Special Coordination Committee, SCC), занимался бы секретными разведывательными операциями, контролем над вооружениями и управлением в кризисных ситуациях. Эту группу возглавлял бы Бжезинский. По возможности на совещаниях присутствовали бы сами министры, а не их заместители или представители министерств, как это бывало в комитетах Киссинджера. Для улучшения функционирования этой структуры Картер на первом же совещании заявил, что повышает советника по национальной безопасности до статуса кабинетного министра. Его заявление прозвучало как недвусмысленное послание по поводу дальнейшей политики.

Столь же чётко прозвучало и другое послание Картера во время очередного совещания на Сент-Саймоне, когда он удивил других членов кабинета сообщением о новой структуре. Поскольку это было уже свершившимся фактом, то им оставалось только принять его или сделать вид, что принимают. Бжезинский перевёл это послание на язык двух президентских директив, переданных Картеру через несколько дней после его инаугурации. В составлении одной из них принимал участие Аарон, как и особый помощник Бжезинского, Карл Инденфурт («Рик»). Оба они, как и многие члены команды Картера, впоследствии, более десятилетия спустя, заняли ведущие посты в администрации другого президента-демократа, Билла Клинтона.

Первая из этих директив завершала предсказуемый, хотя и немного абсурдный процесс переименования меморандумов президента. То, что раньше называлось «меморандумом по исследованиям в области национальной безопасности» (NSSM), стало «Обзорным меморандумом президента» (PRM), а «меморандум о решениях по национальной безопасности» (NSDM) стал «президентской директивой» (PD). Вторая директива описывала новую структуру комитетов и процессов на период президентства Картера. Эти документы были подписаны перед самой инаугурацией Картера и распространены среди членов кабинета сразу же, как президент дал клятву. Неудивительно, что некоторые ощущали определенный дискомфорт в связи с такой системой. Это был настоящий бюрократический удар высшего порядка. Согласно такой системе ответственность за самые важные и щекотливые вопросы возлагалась на Бжезинского, а поскольку определение того, что такое управление в кризисные ситуации, оставалось размытым, то получалось, что всё важное возлагал на себя Белый дом.

Вэнс был недоволен и заявил, что с ним не проконсультировались, несмотря на то, что план составляли на островном курорте. В конце концов, после обсуждений с Бжезинским, Вэнс согласился с новой системой. Спустя три с лишним десятилетия сторонники Вэнса до сих пор сокрушаются по поводу «хода Бжезинского» и утверждают, что этим шагом он сделал именно то, что президент сказал ему не делать, и что таким образом он стал «вторым Киссинджером». И действительно, это разделение вылилось в одно из самых жестоких соперничеств в истории исполнительной власти и в конечном итоге привело к отставке Вэнса в связи с разногласиями по поводу подходящей реакции на кризис с заложниками в Иране, который омрачил последние годы администрации Картера и долго ещё отзывался эхом.

При этом это не было простое соперничество между Государственным департаментом и Белым домом с его Советом национальной безопасности, а целая война с переменным успехом за право высказывать от имени президента окончательное мнение по поводу ключевых вопросов внешней политики. Вэнс, представитель старой элиты, не гнался за популярностью в средствах массовой информации, как это должен делать любой политик современной эпохи (в конце 1970-х годов дипломатия уже осуществлялась во многом посредством телевидения), и в результате, по уверениям Бжезинского, Картер сам попросил его занять роль медийной персоны. Как сказал Бжезинский, Вэнс «не слишком хорошо продавал политику, и поэтому на телевидении оказался я, несмотря на изначальное намерение держать меня в тени. Затем, когда госсекретарь пожаловался на это и обвинил меня в том, что я пропагандирую себя на телевидении, президент отчетливо выразился: «Я сам ему это посоветовал». И это было правдой. Я никогда не появлялся на экране без недвусмысленной просьбы со стороны президента».

Протеже Вэнса утверждают, что Бжезинский умалчивает о своём собственном желании стать главным политическим советником президента, но в действительности, какими бы честолюбивыми устремлениями и какой бы бюрократической прямотой он ни отличался, он бы никогда не создал своей структуры без прямой поддержки президента. Фактически президент не только поддерживал такую структуру, но и приложил руку к её созданию. Джимми Картер пришёл к власти под непрекращающиеся обвинения критиков в том, что он, губернатор Джорджии, плохо подходит для решения насущных внешнеполитических вопросов (с такой же критикой пришлось столкнуться Биллу Клинтону и Джорджу У. Бушу), но его действия с самого начала показали, что международным делам он придавал важнейшее значение и что он сам собирается активно участвовать в решении этих вопросов. Свидетельством тому служит хотя бы тот факт, что 80 процентов его книги «Храня веру: мемуары президента» посвящены международным делам – во многом они были его увлечением, его достижениями и причинами его неудач (хотя в этом повинны также стремительная инфляция и плохая экономическая ситуация).

Несмотря на то что, занимаясь государственными делами, Картер старался лично руководить собранной им командой, члены этой команды никогда не занимали откровенно второстепенных ролей, в отличие от членов команды Никсона, кроме Киссинджера. Несмотря на то что распри между Вэнсом и Бжезинским по поводу политических вопросов и первенства воспринимались как знак слабости администрации Картера, это также и свидетельство того, что они оба играли важные роли и что Картер ценил обоих за их различия и за индивидуальный вклад.

Но кроме традиционных ролей традиционных игроков в Совете национальной безопасности, во внутреннем круге Картера наметились и новые игроки. Один из них явно был вице-президент Мондейл. По словам Мондейла, Картер с самого начала намекнул на нечто большее, чем обычное «сотрудничество» с вице-президентом, о котором другие президенты часто забывали. «Меня всегда открыто приглашали на все встречи, субботние совещания и тому подобные мероприятия. Если приезжал Дэн Сяопин, то я должен был встречать его вместе с Картером и так далее. Между нами также бывали частные беседы. Я понимал, что могу получить доступ к нему всякий раз, как мне это понадобится».

Команда Картера встречалась гораздо чаще неформально, чем официально. На пятничном завтраке присутствовали Картер, Мондейл, Вэнс, Браун и Бжезинский, позже также глава администрации Гамильтон Джордан и иногда другие. Как и в предыдущих администрациях, на такие неформальные встречи приходилась основная часть всей работы, и на них же принимались важные решения. Вэнс, Браун и Бжезинский также устраивали свои собственные еженедельные обеды, а Картер и Мондейл обычно раз в неделю обедали наедине, как и Картер со своей женой, первой леди Розалинн Картер. По четвергам они обсуждали различные вопросы администрации Белого дома, составляли расписание и решали другие важные вопросы. По словам Бжезинского: «Более мелкие группы обычно позволяют провести больше обсуждений и предоставляют президенту возможность ближе ознакомиться со всеми вопросами. Невозможно проводить политику посредством неформальных процедур, но можно определиться с направлением, а затем следить за выполнением решений и координацией с помощью формальных процессов».

Как и в большинстве администраций Бжезинский и Картер начинали свои операции с ряда «обзорных меморандумов», определяющих насущные проблемы или проблемы, которые могут проявиться в ближайшем будущем. Среди них были меморандумы по политике США в отношении Панамского канала и передачи его управления Панаме; меморандум по Переговорам по ограничению стратегических вооружений (ОСВ); меморандум по Ближнему Востоку; меморандум по Южной Африке и Родезии; меморандум по Кипру; меморандум по взаимному сокращению вооружённых сил и вооружений; меморандум по экономическому саммиту и трёхсторонней политике (США – Европа – Япония); меморандум по стратегии Север-Юг; меморандум по европейской политике; меморандум по стратегии применения вооружённых сил; меморандум по структуре и задачам органов разведки; меморандум по Корее; меморандум по переговорам о базе на Филиппинах и меморандум по нераспространению ядерного оружия.

В ходе такого устанавливающего политические рамки процесса Бжезинский со своей командой также составили список из десяти целей, среди которых было укрепление трёхсторонних отношений; расширение политических и экономических связей с государствами с растущим влиянием; развитие отношений между Севером и Югом посредством стимулирования большей экономической стабильности в развивающемся мире; переход от переговоров об ограничении стратегических вооружений к переговорам о сокращении стратегических вооружений; нормализация американо-китайских отношений; достижение всеобъемлющих договорённостей по Ближнему Востоку; обеспечение мирных преобразований в ЮАР и отпор растущему присутствию СССР и Кубы в Южной Африке; сокращение уровня глобальных вооружений; защита прав человека и поддержание обороны. При том, что Картер продержался только один срок, многие из этих целей были достигнуты в поразительной степени, хотя впоследствии деятельности его администрации давали довольно скромные оценки, а кризисы, с которыми столкнулись Картер и его команда, затмили их значительные достижения.

В команду Бжезинского в Совете национальной безопасности входило несколько членов администрации Форда, таких как Боб Хорматс, заведовавший международной экономикой (а ныне служащий в администрации Обамы заместителем государственного секретаря по экономическим отношениям), и Роберт Моландер, заведовавший вопросами ОСВ. Военным советником Бжезинского стал полковник Уильям Одом (повышенный до генерала на службе в СНБ), работавший с Бжезинским в Колумбийском университете. Другой его коллега по университету, Сэмюэл Хантингтон, был ответственным за оценку отношений между Соединёнными Штатами и Советским Союзом. Также в группу входили специалисты по регионам, такие как Роберт Пастор, вошедший в СНБ сразу же после защиты докторской диссертации по странам Латинской Америки; Роберт Хантер, заведовавший Западной Европой; Уильям Куандт, заведовавший Ближним Востоком, и, среди прочих, тридцатиоднолетняя Джессика Тачмен, ранее помощник конгрессмена Морриса Юдалла, заведовавшая различными глобальными вопросами, в том числе правами человека. Среди особых помощников Бжезинского был Боб Гейтс, который впоследствии стал заместителем советника по национальной безопасности, главой ЦРУ и относительно недавно министром обороны при Джордже У. Буше и Бараке Обаме. Связь с Конгрессом обеспечивала бывший помощник сенатора Эдмунда Маски, Мадлен Олбрайт. Бжезинский установил ещё один прецедент, взяв в команду представителя прессы, Джеррольда Шектера, бывшего сотрудника журнала «Таймс». Это назначение обеспокоило тех, кто считал, что Бжезинский стремится к своей популярности, но оно оказалось очень полезным для освещения политических вопросов. Такую практику позже переняли в администрации Клинтона и в администрации Буша-младшего; при последнем заведующий прессой при СНБ был повышен до должности заместителя советника по национальной безопасности. В целом Бжезинский попытался сократить размеры штата СНБ, каким он был при Киссинджере, и в начале сплотил под своим командованием двадцать пять профессионалов.

До неожиданного предложения стать членом СНБ Мадлен Олбрайт работала при сенаторе Эдмунде Маски от штата Мэн. Свои первые впечатления от работы в СНБ она описывала следующим образом:

«До того, как однажды в пятницу перейти в Белый дом/СНБ, я работала на Маски. Маски входил в Консультативный комитет по морю, а, как известно, у штата Мэн длинная береговая линия. Поэтому по поручению Маски я написала письмо президенту Картеру, в котором признавала важную роль морского права, но просила его понять, что у нас в штате очень много рыбаков и что не следует лишать их источника заработка. Поставив подпись автопером, мы отослали письмо в Белый дом. Несколько дней спустя я перешла на работу в СНБ. После переезда я нашла то самое письмо, которое отсылала за неделю до этого. Так что я поступила как настоящий бюрократ – написала ответ фактически самой себе от имени президента, выражая сожаление по поводу рыбаков, но утверждая, что национальные интересы гораздо важнее. Мы подписали его «Джимми Картер» и отправили обратно. Таким образом подтвердилось вашингтонское изречение о том, что твоя позиция зависит от твоего положения».

Одним из первых триумфов Картера стал Договор о Панамском канале, особенно если учесть, насколько непопулярной была идея о передаче канала. Картер с командой задолго до инаугурации знали, что им придётся иметь дело с очень трудным вопросом. Они поняли, что переговоры с панамцами обязательны, что США рано или поздно будут вынуждены уступить контроль над каналом и что признать суверенитет Панамы необходимо. И ещё они знали, что за год до этого тридцать восемь сенаторов – более необходимого количества для отмены переговоров – поддержали резолюцию о том, чтобы не принимать новый договор. Согласно опросам, эти сенаторы пользовались большой поддержкой среди американского народа.

Переговоры касались нескольких ключевых пунктов, описываемых в двух договорах. Один предполагал совместное управление каналом до конца двадцатого века, после чего Панама должна была взять на себя полную ответственность за канал. Второй гарантировал нейтралитет канала и право Соединённых Штатов защищать свои интересы в его районе. Переговоры шли нелегко, и буквально споткнулись о требования Панамы выплатить им огромную сумму компенсации. В конечном итоге потребовалось вмешательство Картера, отославшего письмо президенту панамы Омару Торрихосу, и в начале августа они были завершены. Хотя на завершение переговоров потребовалось больше времени, чем предполагалось, за восемь месяцев команда Картера сделала то, что предыдущим переговорщикам не удалось сделать за четырнадцать лет.

В феврале 1978 года (в год выборов в Конгресс) общественное мнение в отношении договоров наконец-то стало положительным – 45 процентов высказались за и 42 процентов высказались против. Но к тому времени – возможно, именно благодаря такому повороту общественного мнения – на сцену вышла новая оппозиция в лице сенаторов Роберта Доула, Ричарда Хелмса и других, предъявивших различные претензии, от обвинения семьи Торрихоса в торговле наркотиками до обвинений высокопоставленных государственных служащих США во взяточничестве. И хотя в конечном итоге все обвинения оказались ложными, эта кампания показала, и по сию пору показывает, насколько грязной может быть американская политика, скандалы в которой начались ещё со времён Александра Гамильтона, Томаса Джефферсона и других членов вашингтонской администрации. Каждое поколение утверждает, что в его время ситуация хуже всего, и мечтает о «честности и цивилизованности» прошлых лет. Но никаких «честности и цивилизованности» в прошлом никогда не было. Как сказал мне один из бывших высокопоставленных служащих администрации Картера: «Ставки для тех, кто играет честно, слишком высоки, особенно если у них за плечами нет никаких других заслуг».

Другой вопрос, который постаралась разрешить администрация Картера в ранний период его срока, также доказывает сложность работы в современном политическом окружении, хотя для самой команды Картера он закончился не так удачно, как в случае с договорами по Панамскому каналу. Речь идёт о контроле над вооружениями.

Джимми Картер, бывший инженер-атомщик, был заинтересован в сокращении ядерных вооружений и вскоре после того, как стал президентом, поручил Пентагону исследовать, насколько возможно воплотить в жизнь концепцию «минимального устрашения» и ограничить количество средств доставки ядерного оружия до 200–250 единиц. Перед вступлением в должность нового президента он и его команда по национальной безопасности получили отчёты о планах войны США с применением стратегического ядерного вооружения, а вскоре после инаугурации Совет национальной безопасности издал ряд обзорных меморандумов об обороне США. Меморандум PRM-10, озаглавленный «Обзор комплексной оценки и стратегии применения вооружённых сил», а также последующее рассчитанное на пять месяцев межведомственное исследование под руководством Сэмюэля Хантингтона из СНБ, подразумевали пересмотр концепции Никсона – Форда.

Бжезинский надеялся на то, что такой пересмотр «подтолкнёт министерство обороны к расширению взглядов на нашу стратегическую доктрину, а также привлечёт внимание самого президента к этому трудному и сложному вопросу». Но недовольный медленной реакцией со стороны Пентагона Бжезинский сам попытался подтолкнуть администрацию к составлению новой ядерной доктрины и начал с «усиления» той группы СНБ, что заведовала военными вопросами. Как вспоминал его главный военный советник Уильям Одом: «Следующие два года мы постепенно работали над реализацией указанных в анализе PRM-10 направлений, стараясь обратить на них внимание президента, министра обороны, государственного секретаря, и дать им понять, что нам нужно развивать некоторые из этих политик в фундаментально ином направлении». Бжезинский так прокомментировал развитие этой и других инициатив: «Министерство обороны не занималось внешней политикой, как не занимался ею и Госдепартамент. Направление и темп обоим задавал Белый дом».

Несмотря на скептицизм Вэнса, в июле 1980 года Картер подписал президентскую директиву «Политика применения ядерного оружия», в которой менялась концепция применения ядерного оружия и увеличивалось количество целей его применения по сравнению с политикой администрации Никсона (с 25 000 до 40 000 потенциальных целей).

Одновременно с этим администрация в лице Специального координационного комитета СНБ работала над параллельной инициативой – американо-советскими переговорами по ограничению стратегических вооружений (ОСВ). Картер посетил первое заседание по этим переговорам 3 февраля 1977 года. Перед началом дискуссии он сделал ряд общих ободряющих высказываний по поводу подобранной им команды и созданной им системы, и, прежде чем удалиться, выразил надежду на то, что переговоры по ОСВ с Советским Союзом приведут к действительно большому сокращению вооружений. Ведущую роль на заседаниях по ОСВ должен был играть Бжезинский; как в своей книге «Хранители ключей» вспоминает Джон Прадос: «Бжезинский намеренно старался вызывать ораторов в таком порядке, чтобы сбалансировать их выступления и чтобы они высказывали разные точки зрения. Последнее слово Збиг предоставил Сайрусу Вэнсу, а затем подвел итоги и отослал протокол заседания комитета президенту. Сразу же после этого Картер завтракал вместе Вэнсом, Мондейлом и Збигом. И только потом на такие политические завтраки были допущены Гарольд Браун, Гамильтон Джордан, Джоди Пауэлл и специальный советник Хедли Донован».

Бжезинский пристально наблюдал за процессом и даже поручил Уильяму Хайленду из СНБ проследить за доставкой инструкций по договору, чтобы они не попали в руки Государственного департамента до отправки делегации. Советник по национальной безопасности также следил за тем, чтобы принимаемые на заседаниях ключевые решения не слишком затрагивали позиции военных и не касались тех запасов вооружений, которые, по их мнению, были необходимы для поддержания обороны. В частности, он распорядился о том, чтобы на встречах с президентом, Мондейлом и Вэнсом вместе с ним присутствовал Браун. Вышло так, что Мондейл, имевший репутацию относительного «голубя», оказался «приятным сюрпризом» для его более строгих коллег, поскольку «регулярно демонстрировал глубокие познания военных вопросов и искреннюю заинтересованность в сохранении оборонного потенциала Америки».

Окончательный список предложений, указанных в президентской директиве PD-7, предусматривал более масштабные сокращения вооружений, отражая взгляды самого Картера на этот вопрос. Более умеренная позиция считалась бы отступлением. Поскольку Советский Союз не был готов к такому предложению, его престарелые и в каком-то смысле параноидальные руководители не могли быстро отреагировать на него, как и не могли полностью доверять мотивам американцев. Переговоры Вэнса с Брежневым проходили очень плохо. Вэнс ощущал себя неуверенно, в отличие от своего предшественника Киссинджера, который умел импровизировать, принимать решения на ходу и рассматривать различные альтернативы по переводу дискуссии в конструктивное русло. Позже в прессе Бжезинский настаивал на том, что Соединённые Штаты сделали честное и конструктивное предложение, подразумевая, что в срыве переговоров виноваты как раз русские. До некоторой степени это верно, но верно и то, что успех переговоров зависит от умения предугадать ожидания противоположной стороны, а американская команда проявила слишком мало предусмотрительности и не учитывала возможную реакцию советской стороны. Один из бывших членов СНБ высказал предположение, что для Бжезинского неудача не совсем была случайностью, поскольку «он должен был знать, и, похоже, действительно знал», что Москва поддерживает «более умеренное сокращение» и поэтому плохо отреагирует на новое предложение команды Картера. Но другие отрицают, что это был рассчитанный шаг с целью «показать истинное лицо Советов».

Тем не менее переговоры возобновились и продолжались ещё девять месяцев. Ключевыми вопросами стали параметры телеметрического шифрования, бомбардировщики «Бэкфайр» (Ту-22М) и ограничение количества боеголовок для ракет дальнего действия. Вопросы дальней связи и различные позиции по поводу шифрования значительно замедлили процесс переговоров, но в конце концов Вэнс вернулся к основной теме, и на саммите в Вене в июне 1979 года Картер и Брежнев подписали договор ОСВ-2.

После этого в игру вступила политика Вашингтона и Белого дома, и договор стал разменной монетой в спорах между левыми и правыми сенаторами. Опять же, для ратификации договора потребовалось согласие двух третьих всех членов сената. Проблему усугубило сообщение о предполагаемом присутствии на Кубе советского воинского контингента численностью от двух до трёх тысяч человек. Хокс рассматривал это как очередное доказательство недоброжелательных намерений Советского Союза. Бжезинский был разочарован тем, как Вэнс провёл переговоры, и в одной из своих еженедельных записок президенту писал: «Возможно, вам не захочется это выслушивать, но мне кажется, что по поводу американо-советских отношений как здесь, так и за рубежом растёт убеждение, что Советы становятся более настойчивыми, а США более покорными. Наглядный пример тому переговоры, какие Госдепартамент ведёт по поводу советского контингента. Я советую в будущем предоставлять больше контроля Белому дому». Картер ответил на полях (как поступал с большинством записок): «Хорошо!»

К сожалению, одним из следствий такого соперничества и политического разделения в Вашингтоне стал тот факт, что договор ОСВ-2 так и не был ратифицирован.

Одной из сфер, в которых с ранних пор проявился конфликт между Бжезинским и Вэнсом, стало давнее желание президента ускорить нормализацию отношений с Китаем. Конечно, семена разногласий были заложены ещё до формирования администрации, когда Картер и Бжезинский разработали структуру национальной безопасности, предусматривающую главенство СНБ и второстепенную роль Государственного департамента в ключевых вопросах. Вэнс выступил против этого, но согласился, либо потому что его переубедили Бжезинский и Картер, либо потому что у него не было выбора. Тем не менее Ричард Холбрук, Тони Лейк и Питер Тарнофф, глава администрации Вэнса, попытались предупредить Вэнса о том, что Бжезинский пытается сделать СНБ главным органом, определяющим внешнюю политику в ущерб Государственному департаменту. Когда говоришь с ними о том периоде, они, как и многие сторонники Вэнса, утверждают, что Вэнс был человеком достоинства и чести, и просто не хотел играть в игру по правилам Бжезинского. Сторонники же Бжезинского до сих пор говорят, что расхождения между Вэнсом и Бжезинским были преувеличены, что система работала довольно хорошо и что роль Вэнса была принижена из-за бюрократической инерции и недостатка креативности в Госдепартаменте (заявления, которые повторяются от одной администрации к другой).

Причины напряжённых отношений между этими двумя людьми – и иногда между представителями их аппаратов – возможно, коренятся в традиционном соперничестве между Госдепартаментом и СНБ, в различиях их характеров (аристократичный Вэнс и жёсткий, «конфронтационный» Бжезинский) или в разнице представлений о том, как иметь дело с Советским Союзом, как это часто предполагается. Как пишет Гарольд Браун:

«Бжезинский, по моему мнению, обладал более апокалиптическим взглядом на мир и совершенно иначе был настроен в отношении Советского Союза. И ещё он более конфронтационный человек. Не обязательно резкий, но более склонный к решительным действиям согласно своим личным предпочтениям. Это не значит, что он пользовался своей близостью к президенту непозволительным образом. Я считаю, что по крайней мере в формальном смысле он всегда верно передавал взгляды других людей и высказывал свои собственные, но не старался подтолкнуть к какому-то компромиссу.

Тем не менее, я думаю, что он обладал более конфронтационным характером. И фундаментальная разница с Вэнсом заключалась в том, что он полагал, что уступки русским только поощряют их оказывать ещё большее давление, и он хотел использовать для их сдерживания любой инструмент или отношения с любыми другими странами. Отношения с другими странами он как раз рассматривал в таком ключе.

По поводу Китая были большие разногласия. Вэнс, очевидно, желал немного умерить отношения США с Китаем, чтобы улучшить отношения с русскими. Бжезинский же считал, что мы должны использовать Китай как оружие против Советского Союза. И в силу необходимости, мне кажется, у нас это до некоторой степени получилось, и я сыграл в этом роль. Я занимал некую среднюю позицию. Я считал, что мы не должны отказываться от улучшения отношений с Китаем, только чтобы облегчить переговоры с Советским Союзом. В любом случае, между этими группами наблюдалось фундаментальное столкновение разных взглядов на политику и на стиль осуществления политики. И оно действительно нанесло большой урон администрации».

Что касается Китая, в годы Картера на повестке дня стоял прежде всего вопрос полного восстановления отношений с Китайской Народной Республикой, возникший вскоре после вступления в должность президента Картера. Вэнс и Бжезинский высказывали разные взгляды на влияние Китая на геополитическую конкуренцию США с СССР. Бжезинский надеялся «разыграть китайскую карту», чтобы немного обуздать Советский Союз. Госсекретарь же, напротив, считал, что улучшение отношений между США и КНР вредит политике разрядки и представляет «значительный риск нашим отношениям с Москвой и нашим отношениям с Токио и другими азиатскими союзниками».

Учитывая центральное значение политики в отношении Китая и роль Бжезинского в оформлении этой политики, этому вопросу посвящена отдельная глава книги (Глава 5). Достаточно отметить, что процесс нормализации отношений с Китаем – под руководством Картера и при практическом осуществлении Бжезинского – закончился успехом, как и в случае с Панамским каналом и переговорами по ОСВ-2.

Но крупнейший и самый известный успех эпохи Картера – тот, в связи с которым его чаще всего и вспоминают, – это тринадцатидневный марафон переговоров в загородной резиденции Кэмп-Дэвид в Мэриленде. Эти переговоры, воплощающие стремление Картера во что бы то ни стало добиться разрешения арабо-израильского конфликта, в данном случае стали примером совместной слаженной работы Государственного департамента и команды СНБ. Но они также показали, до какой необычайной степени дипломатию Картера осуществлял сам Картер. «Ручное управление» здесь сыграло как нельзя лучше. Он воспринял эти переговоры как свою личную задачу, прекрасно подготовился к ним при помощи своей команды и энергично взялся за преодоление эпохального противостояния между Израилем и Египтом.

Его отношения с Анваром Садатом, президентом Египта, хорошо отражены в его мемуарах, в которых он пишет: «4 апреля 1977 года, на ближневосточной сцене для меня воссиял свет. Я впервые встретился с президентом Египта Анваром Садатом, человеком, которому предстояло изменить историю и которым я впоследствии восхищался более, чем каким-либо другим лидером». Симпатия была взаимной, и она позволила Картеру сохранить присутствие Садата в нескольких напряжённых моментах в ходе переговоров – такие моменты чаще всего возникали из-за жёсткой позиции израильского премьер-министра, бывшего члена подпольной боевой организации, Менахема Бегина. Отношения между Картером и Бегином нельзя описать как близкие. Тем не менее эти переговоры можно назвать примером личной дипломатии, в том числе прямые частные беседы между лидерами, благодаря которым и удалось достичь прорыва.

О процессе заключения Кэмп-Дэвидских соглашений написано очень много, и к этому здесь было бы трудно добавить что-то новое. Однако в свете рассуждений о характере действий СНБ стоит отметить необычный уровень межведомственного сотрудничества в подготовке Кэмп-Дэвидских переговоров о мирном урегулировании. Например, в мае с целью координации стратегии администрации президента была образована тайная группа планирования в составе вице-президента Мондейла, Вэнса, Бжезинского, заместителя советника по национальной безопасности Дэвида Аарона, специалиста по Ближнему Востоку Уильяма Куандта и некоторых других представителей Государственного департамента. Один автор предположил, что «сотрудничество Госдепартамента и СНБ позволило Картеру и Вэнсу, как главным переговорщикам в Кэмп-Дэвиде, быть на шаг впереди израильтян и египтян по техническим и организационным вопросам, и таким образом проявлять инициативу». Бжезинский и Куандт присутствовали в Кэмп-Дэвиде, но советник по национальной безопасности однозначно заявлял, что в таких трудных переговорах ключевая роль принадлежит Вэнсу.

Тем временем произошло падение режима шаха в Иране, которое не только нарушило шаткое перемирие между ведомствами, но, что более важно, внесло осложнения в работу администрации Картера до конца его срока, и последствия свержения шаха серьёзным образом омрачили все её внешнеполитические достижения. Перед Советом национальной безопасности встал очень сложный вопрос: каким образом – дипломатическим или военным – реагировать на новый режим Хомейни? Поначалу Картер не мог решить, прислушаться ли к совету Бжезинского, который настаивал на том, чтобы оказать поддержку шаху в подавлении революции (или, если шах не сможет это сделать, оказать поддержку диктатуре военных), или к совету более осторожного Вэнса, который советовал администрации установить связи с оппозицией, чтобы сгладить неизбежный переход к новому правительству. Неудивительно, что в своём дневнике Картер в тот период писал: «Збиг слишком резок и настойчив. Сай слишком снисходительно относится к своим подчинённым. А средства массовой информации постоянно обостряют разногласия и соперничество между двумя группами. Я почти никого не знаю из глав отделений и других служащих Госдепартамента, но тесно работаю с членами СНБ. Когда мы постоянно консультировались друг с другом, как, например, по Ближнему Востоку в Кэмп-Дэвиде, и в других случаях, у нас никогда не было проблем между двумя группами».

Тем не менее ситуация стремительно менялась. Воскресным утром 4 ноября 1979 года в оперативный центр Белого дома поступил экстренный телефонный вызов из посольства США в Тегеране. Здание посольства было захвачено. Дипломатический работник Элизабет Энн Свифт начала непрерывный комментарий происходящего внутри посольства с помощью открытой линии, подключенной к громкоговорителю на столе. С помощью другого громкоговорителя из расположенного в нескольких милях от посольства Американского культурного центра Кэтрин Куб с персоналом начала другую трансляцию, продолжавшуюся рекордные полтора дня, пока её тоже не обнаружили (позже, когда Кэтрин уже находилась в тюрьме, революционные повстанцы предъявили ей счёт на телефонные переговоры). К концу дня в заложниках удерживали шестьдесят шесть граждан США.

Все это время Соединённые Штаты вели в высшей степени секретные переговоры с Тегераном по поводу предоставления безопасного коридора для группы государственных служащих США, застрявших на севере Ирана. Вашингтон также был встревожен в связи с угрозами со стороны сторонников Хомейни в США и возможными исками против шаха, а также пытался обеспечить безопасность граждан США, которым угрожали наводнившие Иран «революционные комитеты». Бжезинский решил, что приглашение шаху следует отменить и что шах должен отложить свой визит в Соединённые Штаты. Более того, Картер не желал, чтобы шах «играл в теннис» в США, пока американцы подвергаются риску попасть в заложники. Как сказал президенту Дэвид Аарон, если шах приедет в США, «повстанцы могут отомстить оставшимся в Иране американцам, возможно, взяв одного или нескольких в заложники и отказавшись отпускать их до экстрадиции шаха».

Так началась мрачная история с заложниками, продлившаяся 444 дня.

5 ноября Бжезинский провёл первое заседание Специального координационного комитета, посвящённое освобождению заложников. Такие совещания в дальнейшем проходили каждое утро, иногда все семь дней в неделю, без установленной заранее повестки дня для обеспечения оперативной скрытности. На следующий день ситуация ещё более осложнилась. Поддержку захватившим посольство студентам оказало всё религиозное революционное руководство. В восемь часов утра Картер встретился в Овальном кабинете с главными своими советниками – Бжезинским, Вэнсом, заместителем генерального секретаря Ньюсомом, министром обороны Гарольдом Брауном, главой администрации Гамильтоном Джорданом и пресс-секретарём Джоди Пауэллом; протокол совещания вёл Гэри Сик из СНБ. Картер попросил Госдепартамент сделать всё возможное, чтобы эвакуировать остававшихся в Ираке граждан США. Бжезинский предложил высказать завуалированную угрозу общественной безопасности или угрозу подвергнуть бомбардировке Кум или иранские нефтяные месторождения в случае убийства заложников. Картер не был так уверен в эффективности таких угроз: «Они полностью взяли нас на крючок». Однако при этом он попросил своих помощников рассмотреть возможность высылки из страны студентов (против этого возражал Уолтер Мондейл – зачем великой нации отвечать «выдворением кучки каких-то несчастных студентов?»), замораживания иранских активов и прекращения поставок запасных частей для военного оборудования: «Вывести наших людей из Ирана и разорвать отношения. К чёрту их!»

В половине пятого после полудня Картер вызвал весь состав СНБ в Зал Кабинета и начал с вопроса о возможных вариантах ответа в случае, если Иран начнёт убивать заложников. Посылать ли в Иран военных, или это приведёт к ещё большему обострению обстановки? После выступления Картера Бжезинский сообщил о том, что компания Эн-би-эс узнала об эмиссарах США, посланных на Ближний Восток, и что она собирается опубликовать факты вечером (когда новости об этом дошли до Хомейни, он дал приказ никому не встречаться с этими эмиссарами). 10 ноября Картер написал в своём дневнике: «Я спросил Сая, что он думает о наших ответных действиях в отношении Ирана. Его советы совпали с моими мыслями о военных. Мы хотим провести быструю, непредвиденную, хирургическую операцию без потери жизни американцев, без участия любой другой страны, с минимальными потерями для иранцев, чтобы они убедились в своей зависимости от импорта; при этом мы должны быть уверены в нашем успехе. Никто не должен знать о моём решении, за исключением Фрица [Мондейла], Збига, Гарольда, Дэвида [Джонса, председателя объединённого штаба] и Сая».

17 ноября дала плоды секретная инициатива США в отношении Организации освобождения Палестины. Были освобождены тринадцать заложников, женщин и чернокожих, которые 20 ноября выступили с показаниями в Германии. Представители администрации узнали, что большинство документов в посольстве были похищены (в связи с чем Картер поручил Энтони Лейку полностью пересмотреть всю документацию) и что ситуация в посольстве серьёзная: подозреваемым в шпионаже угрожают пытками и показательными казнями. В тот же день Хомейни также высказал угрозу, заявив, что «если Картер не вышлет шаха, вполне возможно, что заложников подвергнут пыткам, а если их будут пытать, то Картер знает, что случится». Соединённые Штаты ответили, что на Иран «будет возложена вся ответственность за все последствия, [и что Соединённым Штатам] доступны другие средства».

28 ноября прошло совещание, которое впоследствии назовут самым сомнительным за весь кризис. До тех пор Вэнсу удавалось сохранять ситуацию в дипломатическом русле, без участия военных. В тот же день Картер попросил Специальный координационный комитет под председательством Бжезинского высказать соображения по поводу возможного минирования иранских портов с целью военного давления на Иран. Вэнс выступил против, утверждая, что это только ухудшит положение заложников. Бжезинский, напротив, предположил, что это подтолкнёт европейцев к более энергичным действиям. Выиграл спор Вэнс. В результате дипломатические действия продолжались ещё два месяца. Вместе с тем у военного варианта решения кризиса становилось всё больше сторонников. Тем временем шах выехал из Соединённых Штатов в Панаму, инициатива с Организацией освобождения Палестины закончилась, а дискуссии в СНБ зашли в тупик: все доводы Вэнса против использования силы теряли значение.

27 декабря произошло вторжение Советского Союза в Афганистан, и кризис приобрёл новое измерение. Ситуация значительно усложнилась. Американские заложники продолжали оставаться в охваченном беспорядками Иране, на нефтяных рынках воцарилась нестабильность, СССР вёл откровенно дерзкую игру в крайне неспокойном регионе. Несмотря на то что Советы утверждали, что их «пригласило» местное правительство Афганистана, было понятно, что это всего лишь стратегическая уловка. Картер писал в своём дневнике: «Советы начали перебрасывать свои силы с целью свержения существующего правительства. 215 перелётов за последние сутки или около того. Они перебросили пару полков и всего теперь у них в Афганистане, возможно, 8000 или 10 000 человек, советников и военных. Мы считаем это в высшей степени серьёзным осложнением».

В разговоре по горячей линии с Брежневым Картер сказал, что вторжение «может привести к фундаментальному и долговременному повороту в наших отношениях… Если вы не прекратите свои текущие действия, то это неизбежно поставит под удар американо-советские отношения во всём мире». И его слова оказались пророческими. Во многом из-за оказываемой США поддержки антисоветских сил в Афганистане – стратегии, разработанной и рекомендованной Бжезинским, – эта страна превратилась для Советов в настоящее болото, и неспособность справиться с разрозненными, но жестокими и целеустремлёнными боевиками-моджахедами стала настоящей головной болью для советского руководства и поводом для реального недовольства в обществе. И в самом деле, предпринятая в середине 1980-х годов Горбачёвым политика гласности, помимо всего прочего, была ответом на растущие внутри страны требования узнать правду о поражении в Афганистане.

После советского вторжения СНБ рассматривал различные варианты, и президент в конечном итоге предпринял ряд политически непопулярных шагов. В их числе было эмбарго на поставки зерна, что не понравилось фермерам в ключевом штате Айова, где проходили многие партийные предвыборные совещания в ходе подготовки к президентской кампании 1980 года. Среди прочих Картеру бросил вызов сенатор Эдвард Кеннеди. Также непопулярным среди некоторых групп стало решение бойкотировать Олимпийские игры в Москве. Кроме того, в конце 1979 года Картер принял решение не покидать Белый дом ради кампании, чтобы сосредоточиться на кризисе с заложниками (и не показаться бесчувственным, преследующим только свою выгоду политиком). В настоящее время многие считают это решение причиной его окончательного поражения в 1980 году. Такая «стратегия Розового сада», то есть решение оставаться дома, возможно, и была тактической ошибкой, но она, вне всякого сомнения, служит примером политической смелости.

Следующее ключевое заседание по кризису с заложниками началось в 10:45 22 марта 1980 года в Кэмп-Дэвиде. Картер встретился с Мондейлом, Вэнсом, Бжезинским, министром обороны Брауном, директором ЦРУ Тёрнером, председателем объединённого штаба Джонсом, Дэвидом Аароном и Джоди Пауэллом. Джонс начал с краткого доклада о возможном успехе спасательной миссии. Осуществить непосредственное вторжение в здание посольства было бы легко; трудно проникнуть туда, не привлекая внимание иранцев (из-за чего те могут перевести заложников в другое место), и покинуть Иран. Бжезинский высказал большие сомнения в том, что об операции, требующей сложного технического обеспечения, никто не узнает. На заседании было решено начать подготовку к операции.

9 апреля Бжезинский отослал Картеру меморандум (изначально составленный Гэри Сиком), в котором рассматривались возможности осуществления военной операции по спасению. Согласно этому меморандуму, оставались два варианта: продолжать оказывать давление на Иран вплоть до минирования гаваней или силой спасти заложников, продемонстрировав тем самым слабость Хомейни. Меморандум заканчивался следующим предложением: «Согласно моему мнению, тщательно спланированная и смело осуществлённая операция по спасению представляется единственным реальным вариантом освобождения всех заложников в ближайшем будущем. Благодаря нашей давней политике сдерживания мы пользуемся заслуженным пониманием в мире, но кредит доверия заканчивается. Пора действовать немедленно».

11 апреля Картер созвал совещание СНБ с теми же участниками, что и в Кэмп-Дэвиде, за исключением Вэнса, что обращало на себя внимание. Тот накануне отправился в отпуск, и ему сообщили о результатах совещания только после возвращения. С тем, что вести переговоры бесполезно, согласились все, кроме заместителя Вэнса Уоррена Кристофера. К тому времени Картер уже принял окончательное решение провести операцию по спасению, так как минирование иранских портов представляло бы определённую угрозу неконтролируемой эскалации конфликта. Когда Вэнс вернулся и высказался против – заявив, что «нашим единственным реалистичным курсом остаётся продолжать давление до тех пор, пока Хомейни не осознает, что революция достигла своих целей и что заложники больше не имеют никакой ценности», – жребий уже был брошен.

Ранним вечером 24 апреля с борта авианосца «Нимиц» в Аравийском море поднялись восемь вертолётов. Когда они пересекали пустыню, сигнальные огни одного из вертолётов погасли, что свидетельствовало о технических неполадках. Вертолёт пришлось оставить на земле, а группу «Дельта» на его борту пересадить на другие вертолёты. Через два часа, попав в песчаную бурю, экипаж другого вертолёта принял решение вернуться на авианосец, хотя до заправочной площадки у Тегерана оставались шестьдесят минут. В то же время ещё у одного вертолёта вышла из строя гидравлика, и его пришлось оставить на заправочной площадке. Операцию срочно отменили, поскольку для неё требовались минимум шесть вертолётов. Но тут произошло ещё одно непредвиденное событие. Во время заправки один из вертолётов столкнулся с заправочным самолётом, и обе машины охватило пламенем. Картер называл этот день худшим в его жизни.

После провала операции общественность узнала об отставке государственного секретаря Сайруса Вэнса. В действительности Вэнс подал в отставку после совещания с президентом, Бжезинским и Брауном, на котором обсуждался вопрос о том, как сообщить об операции Конгрессу и другим органам власти, а также как в целом действовать после операции. Президент сообщил, что с ними хочет встретиться группа, выступающая против политики в Иране, и что хотел бы, чтобы эту группу принял Вэнс. Вэнс сказал, что он не может. Картер отметил, что впервые за весь его срок кто-то отказывается выполнять его прямой приказ. Но при этом Картер симпатизировал Вэнсу и понимал, насколько того расстраивает операция по спасению.

Позже тем же днём Вэнс подал в отставку и любезно согласился молчать об этом до окончания операции. При этом президент не отговаривал его от отставки. Разрыв между ними к тому времени увеличился, давали о себе знать постоянные пререкания, утечки информации и взаимные обвинения. В начале мая Вэнса сменил на посту сенатор Эдмунд Маски. Тут же был поднят вопрос о том, чтобы изменить приоритеты этой должности – Маски стал главным представителем администрации по политическим вопросам, но стал меньше руководить своим департаментом и делами, входящими в сферу его компетенции. С этого момента Картер и Бжезинский стали играть ещё более доминирующую роль в формировании внешней политики администрации, хотя бы потому, что ушёл возражавший им по многим вопросам Вэнс.

После долгих переговоров Иран наконец-то формально согласился с требованиями Соединённых Штатов. Переговоры закончились 19 января 1980 года, накануне инаугурации следующего президента США, Рональда Рейгана. Уоррен Кристофер распорядился перевести 7,97 миллиарда долларов (общий доход от замороженных активов) в банк Англии, затем в Алжирский центральный банк и, наконец, в Тегеран – возможно, это был крупнейший частный перевод средств в истории.

Что касается достижений в области международной политики, то мало кто из президентов может похвастаться тем, что удалось Картеру всего лишь за четыре года – тут и подписание договора о передаче Панамского канала, и подписание договора ОСВ-2, сыгравшего важную роль, даже несмотря на то, что он не был ратифицирован; восстановление дипломатических отношений с Китаем и эпохальные Кэмп-Дэвидские соглашения; формирование новой военной доктрины и стратегии применения ядерного оружия, увеличивших мощь Америки и гибкость в ответ на действия нашего потенциального противника. Это был период, богатый на разные достижения, несмотря на то, что мало кто оценил их по достоинству и в своё время, и в последующие годы. Все предыдущие успехи затмил собой кризис с заложниками в Иране, который, несмотря на всю свою серьёзность, вряд ли может сравниться с войной во Вьетнаме или скандалом «Иран-контрас».

По прошествии трёх последующих десятилетий можно утверждать, что администрация Картера и Бжезинского с успехом решала не только сиюминутные вопросы. Им впервые пришлось столкнуться с проблемами, которые во многом определяли политику США в последующие годы. В частности, до сих пор остро стоит вопрос отношений Израиля с его соседями, и в связи с этим, оглядываясь назад, Кэмп-Дэвидские соглашения можно назвать наиважнейшим прорывом на этом сложном дипломатическом фронте. Картер и Бжезинский не только предвидели распад Советского Союза, но и помогли ускорить его благодаря своей жёсткой позиции по Афганистану. Благодаря нормализации отношений с Китаем, они задали американской политике новые приоритеты, что совпало по времени с появлением на международной арене новых сильных игроков – важнейшим глобальным процессом, продолжающимся до сих пор. Им первым пришлось иметь дело с новым Ираном; они стали свидетелями подъёма исламского фундаментализма и последующих за этим осложнений. Поставленная ими цель по сокращению ядерных вооружений остаётся целью текущей администрации. Такие явления, как связь энергетической политики с внешней политикой и влияние экономического спада на наше международное положение, – во многом созвучны проблемам и второго десятилетия двадцать первого столетия.

То, что в их повестке дня стояли такие вопросы, во многом, конечно, не их вина и не их заслуга. Мир постоянно меняется, и команда Белого дома должна реагировать на перемены. Но во главе некоторых команд встают люди с уникальным даром предвидения, и очень редко этим людям удаётся отразить свои взгляды и ожидания в последовательной и эффективной политике. Збигнев Бжезинский в этом отношении – образец таких людей. И его роль как одного из наиболее уважаемых и проницательных политических комментаторов Америки со времён его пребывания в Белом доме только подчёркивает этот факт.

 

Уоррен И. Коэн и Нэнси Бернкопф Такер

Знакомство Збигнева Бжезинского с Китаем произошло после того, как он стал признанным специалистом по внешней политике и советологом. Поначалу он рассматривал Китай как часть враждебного Соединённым Штатам Советского блока. Никаких сведений о том, что Бжезинский изучал историю, экономику, культуру и социологию Китая, нет, и, похоже, его заботило только то, как эта страна распространяет влияние Москвы. Тем не менее, Китаю предстояло оказать глубочайшее влияние на его образ мышления, карьеру и репутацию.

Бжезинского, пожалуй, можно назвать главной движущей силой в предпринятой администрацией Картера «нормализации» отношений с Китаем. Он рассматривал квази-альянс против Советского Союза как способ обеспечить победу в холодной войне и, соответственно, ухватился за идею упрочить дипломатические отношения с Пекином, то есть взял на себя ту задачу, которую начал выполнять, но оставил незавершённой Ричард Никсон в 1971–1972 годах. Он преодолел сопротивление в администрации и возражения Конгресса и Тайваня. Критические отзывы о том, что он действует слишком быстро, без консультаций и игнорируя проблемы, не преуменьшают его знаменательного достижения.

В последующие годы этот успех поддерживал его интерес к Китаю и постоянно подчёркивал важность отношений с ним. Даже несмотря на осуждения жестокого подавления демонстраций на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, осложнивших китайско-американские отношения, Бжезинский продолжал отдавать высокий приоритет китайско-американским связям. В конце концов, утверждал он, это самые значимые двухсторонние отношения для Соединённых Штатов. Озабоченность по поводу соблюдения прав человека, угрозы демократическому Тайваню и тревоги в связи с растущей мощью Китая – всё это второстепенно; Бжезинский даже настаивал на создании G-2 – китайско-американской «Большой двойки» – с целью защиты американских интересов.

Заинтересовавшись Китаем, как антагонистическим государством в Советском блоке, Бжезинский задумался над значением китайско-советского разрыва. Он понимал, что статус Китая отличается от статуса восточноевропейских социалистических стран и что Москва имеет гораздо меньше контроля над Мао Цзэдуном, чем над всеми восточноевропейскими лидерами. К 1960 году он предсказал идеологические разногласия между Советским Союзом и Китаем, признавая тем самым разрушение единства блока. Но в 1961 году он стал утверждать, что журналисты преувеличивают этот разрыв и что блок не распадается и вряд ли распадётся в будущем; те же, кто думает иначе, не понимают природу международного коммунизма. Более того, он советовал американцам не надеяться на распад блока. «Несогласный, но одинокий Китай» внутри Советской орбиты предпочтительнее независимого Китая, желающего возглавить более воинственное направление коммунистического движения.

К концу 1961 года, когда уже было невозможно недооценивать раскол, Бжезинский стал анализировать его значение и задумываться над возможным ответом Америки. Он не соглашался с идеей, что Соединённым Штатам следует делать что угодно, лишь бы усилить советского лидера Никиту Хрущёва в его противостоянии с Мао, и настаивал на том, что Советский Союз остаётся главной угрозой. Более того, уступки Хрущёву могут привести к радикализации Мао, который воспримет их как признак слабости и нерешительности западных лидеров. Хрущёв же из-за таких уступок мог стать более конфликтным и непредсказуемым в борьбе с Мао.

С другой стороны, Бжезинский был против любых попыток заигрывать с Пекином. Такая игра встревожила бы страны Юго-Восточной Азии, заставляя их оставлять надежды на поддержку США и толкая под растущее влияние Китая. В согласии с общим мнением американских аналитиков после Кубинского кризиса, Бжезинский воспринимал Китай как более опасную угрозу миру в дальней перспективе по сравнению с Советским Союзом. По его мнению, необходимо было продолжать политику изоляции Китайской Народной Республики (КНР).

Бжезинский поддержал предпринятое администрацией Джонсона широкомасштабное вторжение во Вьетнам, доказывая, что в противном случае победа досталась бы Китаю. Он беспокоился о том, что иной курс мог бы упрочить воинственность Китая, подстегнув его подстрекательское и деструктивное поведение, а также усилить его решимость провести революционные преобразования. В 1966 году президент предложил Бжезинскому войти в Совет планирования Государственного департамента, и в качестве члена этого Совета он сосредоточился на Москве, но также давал советы по поводу имевших отношение к Китаю проблем. В 1967 году, например, он предупреждал о том, что Китай желает продолжения войны во Вьетнаме, поскольку она дестабилизирует ситуацию в Юго-Восточной Азии, усугубляет противостояние США и СССР и истощает американские и советские ресурсы.

До 1968 года Бжезинский был против шагов навстречу Пекину. Он не воспринимал всерьёз предположения о том, что после смерти Мао Китай изменится и перейдёт к более «эволюционной» политике, подобной хрущёвскому «ревизионизму». Но его мнение шло вразрез с мнением американской элиты, выраженным на слушаниях Комитета по международным делам в Сенате в 1966 году, на которых его коллега по Колумбийскому университету и ведущий специалист по современному Китаю А. Доук Барнетт выступил за прекращение всех попыток изолировать КНР. Барнетт призывал к курсу, который можно было бы назвать «сдерживанием без изоляции». И действительно, в 1968 году администрация Джонсона попыталась без лишнего шума ослабить напряжённость с Китаем, но эта инициатива ничем не закончилась, поскольку положение Джонсона пошатнулось в связи с критикой его политики по отношению к Вьетнаму, а Китай охватила культурная революция. Тем не менее Бжезинский поменял взгляды и присоединился к лагерю тех, кто рассматривал необходимость изменить политику по отношению к Китаю. Он называл текущие попытки изолировать КНР «аномалией», вредившей положению Соединённых Штатов в Азии и, что хуже всего, их отношениям с Советским Союзом.

Как демократ, Бжезинский, разумеется, не поддерживал позицию администрации Ричарда Никсона, пришедшего к власти в 1969 году. Влиятельный пост советника по национальной безопасности занял Генри Киссинджер, и это назначение вскоре обнажило соперничество, которое, по мнению некоторых их коллег, началось ещё за много лет до этого в Гарварде.

Бжезинский не был против подхода Никсона/Киссинджера к Китаю, и ему даже нравилось влияние, которое этот подход оказал на Советский Союз. Но при этом ему было что критиковать. В 1971 году он предположил, что противодействуя вступлению Китая в ООН и заранее настроившись на него, администрация Никсона упустила возможность сохранить место для тайбэйского режима Чан Кайши. Он сетовал на то, что Никсон нарушил дух принципа взаимных консультаций с Японией, скрыв от Токио своё стремление нормализовать отношения с Китаем, и предвидел осложнения в японо-американских отношениях, которые могли привести к превращению двух союзников в двух противников. В статье 1972 года он высказывал беспокойство о том, что Никсон и Киссинджер воображают, что треугольник Вашингтон – Пекин – Москва может функционировать подобно треугольнику США – Европа – Япония и что они слишком много вкладывают в отношения с Китаем и Советским Союзом в ущерб отношениям с Японией и американскими союзниками в Европе. Он опасался, что их попытки создать равновесие сил в Азии нереалистичны. И всё же, за их политику в отношении Китая он поставил им неплохую оценку «B»: «хорошо» за торговлю и поездки, средне за собственно вопрос с ООН.

Бжезинский был убеждён, что гораздо более важным для Вашингтона остаётся треугольник США – Европа – Япония. В 1971 году при финансировании Фонда Форда он провёл полгода в Японии, оценивая её развитие, политику и меры по обеспечению безопасности в свете интересов Соединённых Штатов. В своём итоговом исследовании, озаглавленном «Хрупкий цветок», он призывал к более реалистичному взгляду на Японию и к более тесному союзу с ней, особенно из-за её интереса к Китаю и её желания осваивать китайский рынок. В 1973 году при содействии Дэвида Рокфеллера была создана Трёхсторонняя комиссия, в основу которой были заложены как раз многие выводы исследования Бжезинского.

Вскоре после этого Бжезинский призвал к расширению отношений с Китаем. Он хотел, чтобы Соединённые Штаты предоставили Китаю помощь, благодаря которой тот мог бы противостоять Советскому Союзу – например, усовершенствованные системы связи. Усиление Китая, утверждал он, способствовало бы установлению более стабильных отношений между Соединёнными Штатами и Советским Союзом. Даже ставя администрации Никсона оценку «А» за улучшение политики по Китаю, Бжезинский считал, что Никсон работает в этом направлении не в полную силу, поскольку слишком заботится о поддержании политики разрядки. А потом настала очередь самого Бжезинского.

После победы на выборах 1976 года Никсон назначил его своим советником по национальной безопасности. Во время кампании Бжезинский инструктировал его по вопросам международной политики и завоевал доверие. На пост генерального секретаря Картер назначил Сайруса Вэнса. Когда Уильяма Банди, в то время редактора издаваемого Советом по международным отношениям журнала «Форин афферс», спросили, отодвинет ли Бжезинский на второй план Вэнса в сфере внешней политики, Уильям ответил, что Сайрус никогда этого не позволит. Но он недооценил Бжезинского.

Любой честолюбивый советник по национальной безопасности, заседающий в Белом доме и имеющий лёгкий доступ к президенту, обладает огромными преимуществами, пожелай он состязаться с государственным секретарём. Бжезинский, несомненно, был честолюбивым и считал, что Вэнс занимает неправильную позицию, высказывая излишний оптимизм по поводу политики разрядки в отношении Советского Союза и упуская возможность усилить давление на Москву. Вэнс отдавал приоритет отношениям с Советским Союзом, а не с Китаем. Бжезинский придерживался противоположных взглядов: сотрудничество с китайцами позволит легче достичь благоприятных для Соединённых Штатов соглашений с СССР.

Поначалу Бжезинский сомневался, полагая, что возможно обеспечить стратегическое сотрудничество с Китаем без дипломатических формальностей. Но когда он понял, что это невозможно, то стал стремиться к заключению таких формальностей. Пока он ещё не убедил президента в том, что политика по отношению к Китаю должна исходить от Совета национальной безопасности (СНБ), ему оставалось только наблюдать за поездкой Вэнса в Китай в августе 1977 года. В инструкции Вэнса входило настаивать на официальных отношениях с Тайбэем в той или иной форме – например, в виде учреждения консульства. У него были полномочия и на большее – к этому его подталкивал его заместитель Ричард Холбрук, – но Вэнс сдержался; возможно, он не желал поставить под угрозу ратификацию договора по Панамскому каналу в сенате США. Китайцы пришли к мнению, что он отходит от позиций Никсона и Киссинджера. Миссия Вэнса провалилась.

Стремясь к личному триумфу и смене стратегии в отношении Советского Союза, Бжезинский убедил Картера, что за Китай взяться должен он. В арсенале у него был очень важный сотрудник – Майкл Оксенберг, протеже Барнетта и один из ведущих специалистов по Китаю того времени. Оксенберг считался не только блестящим аналитиком, но и умел отстаивать интересы своего ведомства, отточив своё мастерство в академических баталиях. Холбрук, занимавший примерно ту же позицию в Госдепартаменте, обладая не меньшими умениями и целеустремлённостью, всё же не знал Китай так хорошо, как Оксенберг, и, в отличие от того, не имел связей с китайскими чиновниками. Оксенберг постоянно опережал его в маневрировании, часто лишая его важной информации. С помощью Оксенберга Бжезинский установил свои контакты с Китаем – в частности, добился того, что его пригласили в Пекин. Это приглашение, в свою очередь, придало ему политических очков. «Я надавил на [американскую] бюрократию в сторону… более благоприятного отношения к поставкам потенциально военных технологий в Китай», – писал он позже. «Пользуясь своим авторитетом, я распорядился, чтобы китайцам предоставили конспект НАТО по глобальным стратегическим проблемам, и таким образом установили с ними негласную связь по вопросам безопасности». «Китайцы, которым хорошо была известна его позиция по Советскому Союзу, настроились на его поддержку».

Как только китайцы выразили свою готовность принять его, Бжезинский получил и разрешение на поездку от Картера. Он сообщил Леонарду Вудкоку, возглавляющему отдел по связям в Пекине, что не намерен вести переговоры и собирается только обсудить глобальную политику администрации, её стратегию в отношении Советского Союза и другие подобные вопросы. Он признал, что двусторонние отношения и их нормализация входят в компетенцию Вэнса и Вудкока, но были подозрения, что Бжезинский собирается подражать Киссинджеру. Советники предупреждали только что избранного президента Картера, что Бжезинский будет слишком самоуверенным, прямолинейным и любящим поспорить советником по национальной безопасности и что политика по отношению к Китаю станет для него поводом продемонстрировать свою компетентность, активность и энтузиазм. Стэнли Хоффманн из Гарварда – критик внешней политики как Киссинджера, так и Бжезинского, его бывших коллег, – жаловался также на чрезмерную активность Картера и Бжезинского, на их склонность «говорить сейчас, а думать позже». Вэнса также тревожила растущая самостоятельность Бжезинского, и он был против его поездки в Китай.

Бжезинский усердно вёл подковёрную борьбу и в конечном итоге заручился поддержкой вице-президента Уолтера Мондейла и министра обороны Гарольда Брауна. Он был убеждён в том, что входит в число немногих высокопоставленных официальных лиц, которым китайцы доверяют и чьи стратегические перспективы разделяют. Его подчинённые уверяли, что он как раз тот, кто должен отправиться с миссией в Пекин, и усердно работали, скрывая от широкой публики недовольство Вэнса. Но Элизабет Дру из журнала «Нью-Йоркер» и Дон Обердорфер из «Вашингтон пост» узнали о разногласиях между Бжезинским и Вэнсом и написали о том, что Бжезинский стремится по меньшей мере сыграть роль Киссинджера. Другие сообщали, что Бжезинский хочет воспользоваться отношениями с КНР, чтобы досадить руководству СССР. Позже Бжезинский писал о том, что ему приходилось делать «благочестивые высказывания» о том, что нормализация не имеет ничего общего с советско-американским соперничеством, но для него самого это оставалось главным пунктом. В конце концов Бжезинский выиграл в борьбе за влияние и получил разрешение Картера на поездку в Пекин. Почти как и Картер в 1971 году, Бжезинский успешно взял контроль над политикой по отношению к Китаю в свои руки, благодаря тому, что Оксенберг лишал Холбрука и Вэнса доступа к важной информации. Уильям Глейстин, старший заместитель госсекретаря по делам Восточной Азии, в интервью 1997 года заявил, что восторг Бжезинского по поводу унижения Вэнса и Холбрука был «национальным позором».

С одобрения Картера в инструкции Бжезинскому входило уверить китайское руководство в решительности США дать ответ на наращивание военной мощи СССР и на расширение его влияния при помощи посредников, особенно Кубы. В мае 1978 года он встретился с ключевыми фигурами в иерархии страны: министром иностранных дел Хуан Хуа; преемником Мао на посту председателя Коммунистической партии Хуа Гофэном; вице-премьером и самым влиятельным человеком в правительстве КНР Дэн Сяопином. Китайцы с удовольствием отметили, что Бжезинский прибыл к ним как раз в день инаугурации в Тайбэе президента Китайской Республики Цзяна Цзинго – предположительно с целью продемонстрировать его равнодушие к Тайваню.

К встрече Бжезинского китайцы подготовились хорошо. Хуан Хуа немедленно заявил, что читал его книги. В течение двух с половиной часов Хуан читал целую лекцию об ошибках Соединённых Штатов, настаивая на том, что своими действиями в Камбодже американцы лишили себя права требовать от китайцев соблюдения прав человека, что было ключевым пунктом Картера. После вдохновенной поддержки Северной Кореи Хуан потребовал, чтобы Соединённые Штаты вывели свои войска из Южной Кореи. Но центральным пунктом его выступления был призыв к американцам принять «стратегическую точку зрения» на тайваньский вопрос – призыв, который, по справедливому ожиданию Хуана, должен был найти отклик в его собеседнике. Бжезинский постарался уверить Хуана в том, что Картер принял твёрдое решение продолжать нормализацию отношений, а затем признал, что «существует только один Китай», но вместе с тем имеются и некоторые «осложнения» в виде внутренних политических препятствий на пути отказа от поддержки Тайваня. Соединённые Штаты продолжат выводить свои войска с острова, но он предупредил о будущих «исторически переходных отношениях» с народом Тайваня. В своём ответе Хуану он отклонил обвинения в том, что Вашингтон добивается гегемонии или умиротворяет Советский Союз. Он также чётко дал понять, что Соединённые Штаты намерены остаться в Южной Корее. Присутствовавший на беседе сотрудник дипломатической службы, обычно критично относившийся к Бжезинскому, отдал ему должное и признал, что тот гораздо увереннее опровергал претензии китайцев по сравнению с Киссинджером.

Что касается прав человека в Камбодже, где Пол Пот с красными кхмерами опустошали города, сгоняя их жителей в деревни, то Бжезинский был вынужден иметь дело с серьёзной проблемой. С одной стороны, Соединённые Штаты были озабочены массовыми жестокими убийствами, проводимыми красными кхмерами. С другой стороны, они надеялись на то, что Камбоджа окажет эффективное сопротивление вьетнамской агрессии, проводимой при поддержке Советского Союза. Согласно журналисту и писательнице Элизабет Беккер, Бжезинский хвастался, будто осмелился попросить у китайцев поддержать Пол Пота, что сам Бжезинский категорически отрицал. Отвечая Бжезинскому, Хуан признал, что Китаю нравится, что американцы используют вопрос прав человека в своих действиях против Москвы, но настаивал, что этот вопрос не должен относиться к народам, отстаивающим свои независимость и единство. Для таких народов самое главное – это право бороться против империализма, колониализма и гегемонизма. Для этих народов, друзей Китая, нормализация американо-китайских отношений будет означать улучшение образа американцев и вдобавок покажет, что Соединённые Штаты не слабы.

На встрече с Хуа Гофэном Бжезинский в очередной раз заявил, что Картер твёрдо решил нормализовать отношения с Китаем. Соединённые Штаты, по его словам, готовятся начать серьёзные переговоры уже в следующем месяце. Он настаивал на том, что такой шаг, в отличие от политики Никсона и Киссинджера, не вызван ухудшением положения Америки и необходимостью сотрудничать с Китаем в противостоянии с Советским Союзом. Администрация Картера не стремится к нормализации просто как к «тактическому антисоветскому средству». Её намерения отражают долгосрочную стратегическую перспективу, вне зависимости от того, дружественно ли сейчас СССР настроен к Америке или нет. Хуа предпочёл воздержаться от комментариев, очевидно, не будучи полностью убеждённым в искренности уверений Бжезинского по поводу намерений Картера.

А затем прошла потрясающая встреча с Дэном, которому, несомненно, доложили обо всём, о чём Бжезинский говорил с Хуаном и Хуа. Бжезинский придерживался своей основной линии: Соединённые Штаты готовы сделать шаг навстречу нормализации отношений с КНР и действуют, исходя из долгосрочных стратегических, а не сиюминутных тактических соображений. Дэн тут же дал откровенный и прямой ответ: если Соединённые Штаты готовы сделать шаг, то они должны отказаться от поддержки Тайваня. В таком случае и Китай будет готов сделать шаг. У Бжезинского не оставалось выбора, кроме как взять время на раздумья. Он уверил собеседника в том, что Америка соглашается с основными требованиями Китая по вопросу Тайваня, но по внутриполитическим причинам Вашингтону придется выразить только свою надежду на мирное объединение Тайваня с материковой частью страны. Дэн не был против того, чтобы кто-либо высказывал «надежду» на мирное разрешение вопроса. Но Китай никогда не согласится на обещание мирного разрешения, как на условие нормализации. Бжезинский подчеркнул необходимость «исторического переходного периода» в отношениях США с Тайванем, вероятно, прикрывая тем самым продолжение поставок вооружений в Тайбэй. Однако он не сказал ничего такого, что помешало бы Дэну подумать, что в конечном итоге такое признание привело бы к объединению. Дэн отмахнулся от предположения Бжезинского в том, что неуверенный в своей безопасности Тайвань может переметнуться на сторону СССР.

Делая вид, что он не уверен в готовности американцев на решительные действия, Дэн повторил, что будет готов, «когда президент Картер примет твёрдое решение». Бжезинский в очередной раз уверил его в готовности Картера и отверг любые предположения о том, что администрация опасается Советов. Он подчеркнул тот факт, что за плечами у США больше опыта в противостоянии СССР, чем у Китая, и что он сам менее популярен в Москве, чем Дэн.

Помимо бесед с лидерами Китая Бжезинский и Оксенберг предоставили китайцам то, что «Нью-Йорк таймс» назвала беспрецедентным и подробным отчётом о переговорах с Советским Союзом по ОСВ, и поделились секретным меморандумом Белого дома по этой теме. Оба пообещали Пекину «прочные отношения в области безопасности». Они хотели больше узнать о китайских вооружённых силах и предложили министерству обороны США подумать о размещении в Китае большего количества наблюдателей; КНР, по их мнению, могла бы стать базой электронного наблюдения за Советским Союзом. Неудивительно, что китайские средства массовой информации хвалили стратегическое мышление Бжезинского и всячески принижали Вэнса. Один высокопоставленный китайский чиновник рассказал журналу «Ньюсуик»: «Мы знаем, как Бжезинский относится к Советскому Союзу, Китаю и Японии. С Вэнсом этого никогда не знаешь». Джеймс Лилли, сотрудник ЦРУ в Пекине, а позже посол в Китае, говорил, что «проницательные и искушённые» китайцы намеренно сместили акцент в переговорах с педантичного Вэнса на Бжезинского. Они «хотели иметь дело с антисоветски настроенным американцем польского происхождения».

И действительно, согласно Ричарду Соломону, работавшему в СНБ при Киссинджере, китайцы верили, что смогут легко манипулировать Бжезинским. Делая вид, что они не доверяют заявлениям Картера о решимости заключить дипломатические отношения, они заставляли Бжезинского снова и снова повторяться на каждой встрече. Как заметил в своей книге «О лице» Джеймс Манн, Бжезинский повторил тайные обещания о Тайване, данные ещё Никсоном. Пекин побуждал американцев отказаться от поддержки Китайской Республики, которая после гражданской войны 1940-х годов оказалась сосредоточенной на острове за Тайваньским проливом в девяноста милях от побережья материкового Китая. Вашингтон оказывал Тайваню военную и экономическую помощь в рамках холодной войны и борьбы с коммунизмом, называя его «свободным Китаем». Обещания Никсона, повторённые Бжезинским, подразумевали, что Тайвань остаётся частью Китая и что США не будут поддерживать независимость Тайваня; Вашингтон будет препятствовать Японии занять его место на острове и примет любую мирную резолюцию между Тайбэем и Пекином. И Бжезинский пошёл дальше, сказав своим собеседникам, что Соединённые Штаты выведут с острова всех своих официальных представителей. Холбрук, соглашаясь с необходимостью нормализации отношений с Пекином и разрыва отношений с Тайванем, тем не менее считал, что Бжезинский перегибает палку, и говорил что, «Збигу совершенно наплевать на Тайвань».

Дэн, благодушно приняв неоднократные уверения Бжезинского в том, что Картер действительно готов действовать – и восхитившись его русофобией, свидетельством чему были его антисоветские эскапады во время посещения Китайской стены, – поручил Хуан Хуа провести секретные переговоры с Вудкоком. Переговоры начались в июле, и вместе с Вудкоком присутствовал Дж. Стэплтон Рой (позже посол в Китае). Бжезинский также регулярно общался с Чай Цзэминем, главой китайской дипломатической миссии в Вашингтоне, встречаясь с ним по крайней мере раз в месяц. В конце октября он сказал Чаю, что если соглашение о нормализации не будет принято быстро, то его придётся отложить до осени 1979 года, когда будет проходить сессия Конгресса и все будут сосредоточены на советско-американских отношениях. Чай доложил о беседе в Пекин, побуждая своё руководство к более активным действиям. Прочитав доклад Чая, Дэн сказал Политбюро, что Соединённые Штаты хотят ускорить переговоры: «Нужно хвататься за возможность».

Всё это время Бжезинский успешно боролся за контроль над процессом – под конец при полной поддержке Картера. Бжезинский держал Белый дом в курсе дела и информировал его о переговорах, пока Вэнс ездил в Иерусалим, полагая, что до соглашения ещё две недели. Вэнс и Холбрук, поддерживая план по нормализации отношений, не соглашались с Бжезинским по некоторым пунктам, включая консультацию с Конгрессом и политику в отношении Советского Союза. Главный советник Вэнса по СССР, коллега Бжезинского по Колумбийскому университету Маршалл Шульман, постоянно предупреждал своего начальника, что уступки Китаю ухудшат советско-американские отношения. Бжезинский же был в любой момент готов использовать отношения с Китаем против Советов, чтобы досадить Москве.

Но основное разногласие между СНБ и Госдепартаментом в последние недели переговоров между Соединёнными Штатами и КНР касалось Тайваня. Все участники дискуссий понимали, что в силу целого ряда причин, в том числе и внутриполитических, нельзя просто так оставлять остров, что нужно поддерживать с ним неформальные связи и, что самое главное, поставки вооружений на Тайвань должны продолжаться. Бжезинский намекал на это Дэну, и Оксенберг сказал знакомым, что эта тема будет главным проблемным вопросом после заключения дипломатических отношений с Пекином. Холбрук предложил заранее отправить на Тайвань истребители FX «в качестве большого прощального поцелуя» и утверждал, что сейчас это создаст меньше проблем, чем после нормализации, но Бжезинский и Оксенберг – возмущённые этим предложением – не хотели рисковать. Меньшей головной болью был вопрос о том, когда сообщить Цзян Цзинго о том, что Соединённые Штаты теперь поддерживают не Тайбэй, а Пекин. Было очевидно, что Цзян и его правительство упорно не замечают никаких знаков происходящего и отказываются верить в то, что американцы от них отдаляются. Холбрук с коллегами хотели уведомить Цзяна за сутки до официального решения, но Бжезинский с Оксенбергом отказались от этого. Холбрук утверждал, что они «намеренно дурачили» Цзяна и тем самым дали поддерживавшим Тайвань конгрессменам повод заявить, что администрация Картера вонзила нож в спину Цзяна.

В январе 1979 года Дэн приехал в Соединённые Штаты, чтобы встретиться с Картером, обсудить совместную стратегию и посмотреть страну. Для Бжезинского это было время торжества. Картер, Вэнс и даже средства массовой информации приписывали все заслуги по нормализации ему. Он попросил разрешения стоять среди встречающих Дэна в Белом доме, и Картер согласился без возражений со стороны Вэнса. Следующим необычайным событием стал ужин в честь Дэна в доме Бжезинского в Вирджинии – Дэн принял приглашение, которое Бжезинский отправил в мае. Вне всякого сомнения, это был настоящий взлёт карьеры Бжезинского.

Восторженно обсуждаемый визит Дэна не прошёл без осложнений. На торжественном приёме, устроенном в его честь в вашингтонской Национальной галерее, он шокировал собравшихся, отказавшись от вежливой похвалы в адрес новых китайско-американских отношений и разразившись гневной антисоветской речью. В Белом доме он сообщил своему новому другу Джимми Картеру о своих намерениях наказать Вьетнам за его вторжение в Камбоджу. Дэн воспринял установление полных дипломатических отношений с Соединёнными Штатами как сигнал Москве о том, что теперь за его спиной есть поддержка американцев, и считал, что это удержит СССР от вторжения, пока Китай будет атаковать советского союзника. Бжезинский советовал Картеру не выражать «излишней тревоги Соединённых Штатов по поводу возможных действий Китая». Но Картера это обеспокоило, и он предупредил Дэна о том, что нападение на Вьетнам может дестабилизировать обстановку, призывая его к сдержанности. Бжезинский разработал формулу, которая, как выяснилось позже, оказалась действенной: Соединённые Штаты критикуют военные действия Китая и одновременно порицают оккупацию Камбоджи со стороны Вьетнама – и требуют, чтобы обе стороны отвели свои войска. Он знал, что вьетнамцы откажутся выполнять такое требование и таким образом дадут Китаю своего рода дипломатическое прикрытие, что позволит США «слегка склониться» в пользу китайцев. Руководителей СССР же он распорядился предупредить о том, что любой военный ответ с их стороны подтолкнёт Америку ещё ближе к Китаю. Бжезинский назвал этот подход «формально критикующим, но по существу помогающим» – сигналом китайцам, что они имеют дело с надёжным другом.

Вскоре этой дружбе было суждено пройти испытание, когда в апреле 1979 года Конгресс принял Акт об отношениях с Тайванем (Taiwan Relations Act, TRA). Разрывая официальные отношения с Тайванем, администрация Картера заявляла, что будет продолжать поддерживать неофициальные экономические и культурные связи. В этих сферах Тайвань продолжат воспринимать как суверенное государство, даже если и не будут его признавать таковым. Администрация также давала ясно понять, что продолжит поставки вооружений. Хотя Дэн и был недоволен по этому поводу, он в конце концов решил, что этот вопрос не должен мешать нормализации. Из бесед с Бжезинским и другими вовлечёнными в процесс американцами он сделал вывод, что продажи оружия в будущем сократятся до незначительного количества и что Соединённые Штаты окончательно покинут остров. У Конгресса были другие представления.

Процесс сотрудничества с Тайбэем после отмены официальных отношений был делом непривычным и проходил с осложнениями. Администрация Картера представила в Конгресс проект закона, ожидая, что он полностью поддержит его, но сам Картер, Бжезинский и другие лица, принявшие участие в подготовке закона, были шокированы тем, как Конгресс его изменил. Перед заключением соглашения с Пекином Вэнс ратовал за то, чтобы обязательно консультироваться с Конгрессом, но Бжезинский и Оксенберг убедили Картера этого не делать, предположительно из страха утечек или из опасения, что противники нормализации не позволят ей осуществиться. Холбрук и другие предположили, что влиятельные члены Конгресса были возмущены тем, насколько жёстко обошлись с Тайванем в целом и с Цзинго в частности. Что более важно, они желали быть уверенными в том, что островитяне смогут защитить себя в случае возможного решения Пекина восстановить единство страны силой. Так, например, TRA обязывал американское правительство предоставить Тайваню любое военное снаряжение, необходимое ему для обороны, поддерживать достаточное военное присутствие в Тихом океане на тот случай, если Вашингтон решит оказать помощь Тайваню, и предупредить КНР о недопустимости использования силы. Дэн пришёл в ярость, и уладить вопрос не смогли даже секретные обещания Картера в том, что продажи вооружений будут ограничены. Любые поставки военного снаряжения на Тайвань с тех пор вызывали ожесточённые протесты Пекина.

В оставшиеся месяцы в Белом доме Бжезинский старался улучшить отношения между Соединёнными Штатами и Китаем в области безопасности. Ему удалось договориться о продаже китайцам оборудования двойного назначения, недоступного Советскому Союзу. После того, как СССР оказал ему непредвиденную «помощь» в виде вторжения в Афганистан, он без труда убедил Государственный департамент либерализовать правила экспорта в Китай, включив в список такие пункты, как средства радиоэлектронной защиты и радиолокаторы противовоздушной обороны, имевшие явно военное назначение. Какова бы ни была перспектива китайско-американских отношений, Бжезинский верил, что по меньшей мере на протяжении холодной войны Китай будет полезен для отвлечения советских войск численностью в сотни тысяч человек на базах у себя дома и в Восточной Европе на Восточную Азию и границы с Китаем. В мае 1980 года Бжезинский встретился в Вашингтоне с главой Пекинской военной комиссии и объяснил, что Советский Союз разрабатывает двунаправленную стратегию выхода через Афганистан к Персидскому заливу и через Камбоджу к Малаккскому проливу. Каким бы сомнительным ни был такой анализ, китайцам он понравился, они приняли его на вооружение, и Дэн повторил его Бжезинскому во время его визита в Пекин в 1981 году.

Удачное завершение процесса нормализации имело необычайно важное значение по той причине, о которой Бжезинский не уставал повторять: она невероятно усилила позицию США в Восточной Азии в частности и в противостоянии с СССР в целом. Вряд ли бы Вэнс или Картер смогли довести дело до конца без Бжезинского. Более того, ему удалось сделать то, что не смог сделать Киссинджер. На заре его карьеры коллеги Бжезинского называли его блестящим, но непостоянным – блестящим всё время, но правым в половине случаев. По поводу улучшения отношений с Китаем он был, безусловно, прав. С другой стороны, он пошёл на значительные уступки и сомнительные шаги. Бжезинский уж слишком рьяно был готов отказаться от Тайваня, не обращал внимания на нарушения прав человека в Камбодже и самом Китае, не консультировался как следует с Конгрессом и после нормализации очень сурово отнёсся к Вэнсу.

К концу срока работы администрации Картера Бжезинский подвергался ужесточавшимся нападкам прессы, в основном по вопросам, в которых у него были разногласия с Вэнсом. Лесли Гелб, служивший под началом Вэнса, объяснил читателям «Нью-Йорк таймс» это противостояние следующим образом: Вэнс сражается честно, а Бжезинский – уличный боец. Он утверждал, что Бжезинский перед Картером по-своему интерпретирует слова Вэнса. Печатавшийся в «Нью-Йорк таймс» комментатор Энтони Льюис даже задавал Картеру вопрос, почему он сохраняет при себе Бжезинского – человека, «имеющего за плечами список глупостей, не пользующегося доверием за рубежом и сеющего распри дома». Но по крайней мере одним своим крупным внешнеполитическим успехом – восстановлением дипломатических отношений с Китаем – администрация Картера была обязана Бжезинскому.

Оставив свой пост в администрации после выборов Рональда Рейгана, Бжезинский по-прежнему пользовался доступом к средствам массовой информации для выражения своих взглядов. Он поддерживал решение администрации Рейгана о поставках вооружений в Китай, утверждая, что КНР является частью новой глобальной коалиции, сдерживающей экспансию Советского Союза. Риторика Пекина, сваливающая в одну кучу США и СССР, как стремящиеся к гегемонии державы, которым нужно дать отпор, вроде бы ставила под сомнение такое предположение. Но Бжезинский игнорировал риторику, утверждая, что она не соответствует реальной политике и реальным действиям Китая. В то же время его тревожило сближение Рейгана с Тайванем. Были основания предполагать, что администрация может продать планы Тайбэю, чего он не допускал в годы Картера. Намерены ли Рейган и его советники вернуться к политике «двух Китаев»? По крайней мере, такое впечатление могло создаться у Дэна. Когда госсекретарь Джордж Шульц продемонстрировал, что КНР для него не так важна, как для Бжезинского или Киссинджера, пойдя на конфронтацию по поводу экспорта текстиля и политики в отношении Тайваня, Бжезинский подверг его критике. Он заявлял, что к Китаю нужно относиться как к партнёру. Он советовал не давать Советскому Союзу поводов вбить клин между Пекином и Вашингтоном.

В 1988 году Рейган и Михаил Горбачёв вместе работали над ослаблением напряжённости между Соединёнными Штатами и Советским Союзом. Широко было распространено мнение о том, что Горбачёв представляет собой новый тип советского руководителя, решившего покончить с холодной войной. Историки позже будут хвалить Рейгана за его открытость в ответ на предложения Горбачёва. Но для Бжезинского мир и стабильность несли отношения с Китаем, позволявшие американцам воспринимать СССР не в таком зловещем свете.

Резня на площади Тяньаньмэнь в 1989 году потрясла Бжезинского. Он продолжал верить в необходимость интеграции Китая в мировое сообщество, но призывал администрацию Джорджа У. Буша, заявив о том, что она будет оказывать помощь только тому Китаю, который уважает свой народ. Никакой помощи репрессивному режиму не будет. Он выразил надежду, что после трагедии китайское руководство поймёт, что деспотичное правительство приводит к социально-экономической катастрофе. К весне 1990 года Бжезинский присоединился к лагерю тех, кто ратовал за лишение Китая статуса страны наибольшего благоприятствования для экспорта. Он заявлял, что Пекин следует наказать за его репрессивную и авторитарную политику. Когда в 1993 году демократы вернули себе контроль над Белым домом, Бжезинский, не скрывая своего убеждения в важности отношений с Пекином, поддержал идеологическую линию Клинтона, критикуя китайское правительство за его жестокое подавление протестов на площади Тяньаньмэнь и в других регионах страны. Он потребовал от Вашингтона воздержаться от помощи Китаю в случае сохранения репрессивного режима. После окончания холодной войны и распада Советского Союза ему было легче отказываться от своих убеждений в необходимости укрепления Китая, и он выражал некоторую озабоченность соблюдением прав человека в КНР.

Администрация Клинтона быстро поняла, что китайцы не пойдут ни на какие уступки в вопросах соблюдения прав человека в общем и в отношении политических диссидентов в частности. Угрозы лишить Китай статуса наибольшего благоприятствования оказались напрасными. Желая найти средний путь между «реалистичной» политикой Бжезинского и Киссинджера, подчёркивающими важность сохранения хороших отношений с Китаем и сделанными в ходе кампании обещаниями прекратить заигрывать с «мясниками из Пекина», госсекретарь Уоррен Кристофер попросил Бжезинского и Киссинджера, как «друзей Китая», сообщить своим контактным лицам, что на определённые уступки в сфере прав человека всё-таки придётся пойти. Но китайцы, уверенные в том, что американские деловые интересы не позволят администрации отменить статус наибольшего благоприятствования, стояли на своём; из-за этого Кристофер Уоррен, приехавший в Пекин требовать уважения к правам человека, даже был поставлен в неловкое положение. В конце концов администрация сдалась, а китайцы продолжили пользоваться привилегиями статуса наибольшего благоприятствования.

В течение президентского срока Клинтона Бжезинский вновь стал прямо говорить о необходимости укрепления отношений с Китаем, особенно когда сравнивал Китай с Россией. Он утверждал, что КНР, основная военная и экономическая держава, больше России заслуживает, чтобы её включили в «Большую семёрку». Он настаивал на том, что Китай не враг и не угроза интересам США и что наиболее важные двусторонние отношения у Америки как раз с Китаем. К восхищению председателя Китая Цзян Цзэмина, Бжезинский высказывал мнение, что китайцы активнее американцев стремятся найти точки сближения и преодолеть растущие разногласия. Он сообщал, что Пекин тревожит растущее военное сотрудничество США с Японией. В 1999 году Бжезинский раскритиковал «теорию двух государств» тайваньского президента Ли Дэнхуэя как попытку легитимизировать постоянное разделение Китая. Он никогда не отказывался от своих взглядов, согласно которым интересы Тайваня имеют второстепенное значение перед потребностью Америки в хороших отношениях с Пекином.

Пристрастность Бжезинского к Китаю и его враждебность к России заметны в его книге 1997 года «Великая шахматная доска». Позже, после прихода к власти Владимира Путина, Бжезинский критиковал Клинтона за то, что тот стремится к «показательному соглашению» с российским лидером по вопросу национальной противоракетной обороны. Он желал знать, почему Клинтон равнодушно относится к жестокой войне в Чечне при Путине и при этом обвиняет Китай в нарушении прав человека. И он предупреждал, что если на Аляске будут развёрнуты противоракеты для борьбы с «несуществующими» баллистическими ракетами Северной Кореи, то это может привести к усилению напряжённости в отношениях между Соединёнными Штатами и Китаем. В своей книге он даже склонялся к тому, чтобы отказаться от распространённого среди политической элиты своего собственного убеждения в том, что Япония является гарантом безопасности Америки в Азии; он выдвигал предположение, что основным азиатским партнёром вместо Японии должен стать Китай.

В 2000 году Бжезинский опубликовал статью «Жизнь с Китаем» в журнале «Нейшнл интерест». На этот раз он проявил к России мягкость, включив её вместе с Китаем, Европой и Японией в число основных приоритетов для развития отношений с Соединёнными Штатами. Он отмечал, что в Конгрессе, как и в американском обществе, нет единого мнения по поводу Китая. Политика администрации Клинтона, по его мнению, отличалась непоследовательностью. Помимо прочего, он предлагал исключить Тайвань из охвата противоракетной обороны на театре военных действий, провести трёхсторонний стратегический диалог с Японией и Китаем, принять Китай во Всемирную торговую организацию (ВТО) и включить Китай в «Большую восьмёрку» (сделав её «девяткой»). По его мнению, настала пора прекратить жаловаться на международное поведение Китая – оно, во всяком случае, было лучше поведения Индии.

И всё же Бжезинский вызвал неодобрение китайского руководства тем, что защищал доклад заместителя государственного секретаря Тома Пикеринга о том, что бомбардировка китайского посольства в 1999 году в Белграде была случайностью. Китайцы обвинили Бжезинского и других придерживающихся таких взглядов в лицемерии и в том, что они обвиняют в нарушении прав человека другие страны, тогда как их собственная страна убивает невинных людей, считая себя «гегемоном». Было очевидно, что китайцы не любят, когда их друзья отходят от точки зрения самих китайцев.

После избрания президентом Джорджа Г. У. Буша, Бжезинский вернулся к роли общественного интеллектуала. Он наблюдал, что отношения между США и Китаем стремительно ухудшаются, и считал, что больше в этом виноваты китайцы. Он считал, что китайская пресса, особенно её публикации о Народной освободительной армии (НОА), слишком враждебна. Согласно его мнению, Китай переусердствовал в инциденте, когда китайский перехватчик упал в Южно-Китайское море после столкновения с американским самолётом-разведчиком EP-3. В этом случае Китай вёл себя как недружественное государство. Бжезинский также предупреждал Китай, что объединение с Тайванем должно происходить мирным путём. Что касается политики администрации Буша, то Бжезинский её критиковал, повторяя свой тезис о том, что с Китаем у Америки самые важные двусторонние отношения. Он опровергал точку зрения администрации, согласно которой Китай являлся стратегическим конкурентом.

Согласно Бжезинскому, столкновения с Китаем никогда не будет. Своё мнение он объяснил в опубликованных дебатах с Джоном Миршаймером, известным политологом из Чикагского университета, который считал, что конфликт между Америкой и Китаем весьма вероятен, если не неизбежен. Бжезинский настаивал, что Китай сосредоточен на своём собственном экономическом развитии и на своём политическом влиянии, предполагая, что Пекин будет придерживаться осторожной внешней политики во время Олимпийских игр 2008 года и во время проведения всемирной выставки Экспо-2010 в Шанхае. Признавая, что в будущем возможны трения, он, тем не менее, утверждал, что до открытого столкновения дело не дойдёт. Китайские войска не настолько сильны, чтобы бросить вызов США, а китайское руководство понимает, что конфронтация крайне негативным образом скажется на их экономике. Он также предположил, что отрицательных последствий, которые часто сопровождали превращение какого-либо государства в ведущую силу на мировой арене, удастся избежать благодаря сдерживающей силе ядерного оружия – этот аргумент часто использовали для объяснения, почему во время холодной войны не было прямых столкновений между Соединёнными Штатами и Советским Союзом. Кроме того, Бжезинский уверял, что Китай не станет выталкивать США из Азии и не будет предпринимать попыток захватить Тайвань из-за вероятности американского вмешательства.

Бжезинский восхищался тем, что сотрудничество между США и Китаем давно переросло рамки когда-то заботивших его двухсторонних отношений. Сотрудничество в области сдерживания ядерной программы Северной Кореи, по его мнению, должно расшириться и до сдерживания иранской ядерной программы. Более стратегический диалог между Пекином и Вашингтоном, по его мнению, помог бы избежать кризиса в Персидском заливе и в качестве побочного эффекта расстроить Москву.

Таким образом, ещё до инаугурации Барака Обамы в 2009 году Бжезинский призывал к проведению регулярных встреч между руководителями Китая и США и к глобальному партнёрству – то есть к тому, что он называл «Большой двойкой» (G-2). Согласно его мнению, Китай и Соединённые Штаты сообща могли бы решить большинство мировых проблем. В марте он составил список насущных вопросов, в которых могла бы помочь КНР: глобальный финансовый кризис, ядерная программа Ирана, проблемы между Индией и Пакистаном и даже израильско-палестинские отношения.

В 2011 году, когда Вашингтон посетил председатель КНР Ху Цзиньтао, Бжезинский написал статью «Как оставаться друзьями с Китаем». В ней он выражал своё беспокойство по поводу неопределённости в отношениях и сохранения взаимного недоверия и опасался эскалации взаимной демонизации. Но Обаме и Ху важно не забывать о том, что их страны нужны друг другу. Бжезинский давал своим соотечественникам ожидаемый совет: не демонизируйте Китай, ведь нам придётся работать вместе с ним. Он заявлял, что в настоящее время китайцы умерили свою агрессивную риторику, намекая на то, что они прислушиваются к его предложениям. Его нисколько не беспокоило строительство флота базирования в открытом море, на что, по его мнению, Китай, как упрочившее своё влияние в мире государство, имеет полное право. Он утверждал, что вызов главенствующему положению США бросают политические и экономические проблемы в самих Соединённых Штатах, а не Китай. Оставаясь реалистом, Бжезинский советовал придержать обвинения в нарушении Китаем прав человека и сосредоточиться на взаимных стратегических интересах. В октябре 2011 года в своей речи он повторил призыв к созданию китайско-американского объединения – «Группы двух», или «Большой двойки», которая совместно решала бы глобальные проблемы – но, признавая, что среди друзей и союзников США эта концепция может вызвать беспокойство, он не советовал называть это объединение таким термином.

Сейчас, по прошествии времени, величайшим достижением Бжезинского остаётся нормализация отношений с КНР – несомненно важнейшая поворотная веха в истории холодной войны. К этому стремились многие, но потерпели неудачу. К 1978 году Бжезинский понимал, что наилучшим образом интересы США представляет сотрудничество с Китаем против Советского Союза. Неудивительно, что благодаря успешному завершению переговоров в 1978 году поддержание и усиление китайско-американских отношений оставались в фокусе его внимания и на протяжении последующей карьеры. Эту точку зрения разделяли многие аналитики – в немалой степени и Генри Киссинджер, бывший некогда его соперником. Другие же высказывали сомнения, особенно после окончания холодной войны. Даже сам Бжезинский усомнился в некоторых аспектах отношений непосредственно после резни на площади Тяньаньмэнь.

Недавний призыв Бжезинского к созданию «Большой двойки» – фактическому, если не номинальному объединению усилий Китая и Америки – означает, что он преодолел свои сомнения. Его оптимизм в отношении Китая иногда превосходит собственные оценки Китая и вызывает опасения среди многих зарубежных сторонников США. Но если многие и не разделяют представление Бжезинского о будущем, то они признают его заслуги по нормализации отношений с КНР в 1978 году. Ему удалось блестяще претворить в жизнь политические планы администрации Картера – и он уж точно был более чем наполовину прав.

 

Роберт А. Пастор

В представлении некоторых исследователей и журналистов Збигнев Бжезинский был типичным суровым бойцом холодной войны, благодаря своему польскому происхождению затаившим ненависть к России и испытывавшим презрение к коммунизму. Как и любой стереотип, такой образ сформировал устойчивые представления о его стиле в политике и о том, как он с макиавеллкевским хладнокровием манипулировал только что избранным неискушённым президентом. С окончанием холодной войны этот образ немного потускнел и расплылся, широкая публика стала больше ценить его стратегическое мышление, но прежние представления до сих пор проскальзывают в рассказах об администрации Картера – в частности, в недавно вышедшей книге Бетти Глэд «Аутсайдер в Белом доме: Джимми Картер, его советник и формирование американской внешней политики».

В такой карикатуре есть какая-то доля, своего рода осколки, истины, но если кто-то хочет по-настоящему понять этого человека или его влияние на внешнюю политику во времена Картера, то сложить целую картину только из этих осколков у него не получится. По своему мировоззрению он не был консерватором; напротив, он был либералом и в некоторых отношениях даже революционером. Права человека для него были не просто оружием против коммунизма, но и против любой диктатуры, а также идеалом, обязанность распространять который лежала на Соединённых Штатах. Он считал доктрину Монро устаревшей и старался привлечь США к поддержке стран третьего мира в их стремлении к независимости и расовой и социальной справедливости. В спорах он мог быть резким, но всегда уважал собеседников и выслушивал точку зрения своих коллег и подчинённых. Вопреки стереотипам о человеке, «помешанном» на советской угрозе, он всегда приветствовал новые идеи и инициативы и умел впитывать и формулировать их с удивительной скоростью.

Будучи человеком прямым и сложным, Бжезинский инстинктивно вёл себя жёстко с противниками Америки, но умело сглаживал неловкие переходы в многоуровневых переговорах. Он обладал почти уникальной способностью чётко и ясно выразить суть стратегической проблемы в одной фразе. Так, название его книги «Власть и принцип» не только отражает один из аспектов американской внешней политики, но и указывает на его собственные ориентиры – использование власти и влияния ради следования принципам.

Начиная со времён президентства Джона Ф. Кеннеди человек, занимающий должность советника по национальной безопасности, исполнял роли советника президента, координатора внешней политики и агентств национальной безопасности, разработчика долгосрочных планов, стратега и руководителя команды от десяти до трёхсот экспертов по различным регионам и аспектам национальной безопасности. Конкретные обязанности Совета национальной безопасности (СНБ) и роль советника отчасти зависели от самого этого человека, но в большей степени от президента и от того, насколько президент желал сам принимать решения. Президент вроде Рональда Рейгана предпочитал делегировать решения, так что его советник по национальной безопасности не был настолько влиятельным, как советник такого президента, как Ричард Никсон, который хотел руководить внешней политикой из Белого дома. Президент Кеннеди предпочитал, чтобы его советник Макджордж Банди, блестящий профессионал, не только координировал политику, но и предоставлял ему свежие идеи.

Президент Джимми Картер выбрал Бжезинского по тем же причинам. Пусть Картер и не обладал достаточными знаниями в области внешней политики, но он был уверен в своих силах, и Бжезинский привлёк его своими знаниями и своей креативностью. Ему понравилось, что как Бжезинский, так и госсекретарь Вэнс порекомендовали друг друга на эти должности, но он признавал их различия в темпераменте и приоритетах и выбрал их обоих как раз благодаря таким различиям и взаимной рекомендации.

Роль координатора отличается от роли представителя или апологета каких-то отдельных взглядов. Координатор должен рассматривать все точки зрения, не отдавая предпочтение ни одной из них, тогда как представитель и апологет защищает только свою позицию. Бжезинский координировал внешнюю политику, как это и требовалось от него, но никогда не был доволен этой ролью. Он предпочитал защищать определённую точку зрения, и хотя честно пытался представлять на рассмотрение альтернативы, его пристрастия всегда заставляли других представителей Государственного департамента сомневаться в его честном посредничестве.

Бжезинский собрал под своим началом коллектив, охватывающий весь идеологический спектр Демократической партии – от либералов до консерваторов. Все они были специалистами в своих областях, но некоторые только начинали свою карьеру, тогда как другие пользовались прочным авторитетом. Бжезинский проводил еженедельные совещания, как если бы это были семинары, формулируя повестку дня и выслушивая комментарии. Он был превосходным менеджером – быстро читал, запоминал детали, но всегда рассматривал информацию в стратегическом или в историческом контексте. В его характере была и весёлая, шутливая сторона, которой он иногда позволял прорываться наружу, но по большей части он оставался серьёзным. Чего он действительно не терпел в любом случае – это когда коверкали его фамилию.

Чтобы понять Бжезинского, как советника по национальной безопасности, нужно понять внешнюю политику администрации Картера. Согласно распространённому мнению, внешняя политика Картера была следствием конфликта между Вэнсом, умным и либеральным государственным деятелем из числа элиты, и Бжезинским, блестящим стратегом, но интриганом, пользующимся своей близостью к Картеру, чтобы подтолкнуть США к новой холодной войне. Это очень упрощённый и во многом неверный взгляд; он несправедлив как в отношении конкретных лиц, так и всех сложных внешнеполитических проблем, с которым пришлось столкнуться администрации Картера. Проблемы эти были весьма значительными, и Картер не пытался отвернуться от них. Он не боялся зайти туда, куда опасались его предшественники, и ему удалось заключить договоры о Панамском канале и первый протокол Договора Тлателолко (согласно которому Латинская Америка и Карибский бассейн становились регионами, свободными от ядерного оружия), укрепить внутриамериканские институты по защите прав человека и демократии, нормализовать отношения с Китаем, выступить посредником при заключении Кэмп-Дэвидских соглашений между Египтом и Израилем, поставить защиту прав человека в центр американской внешней политики, провести переговоры по ОСВ-2 и заключить договор о ядерном оружии, договориться о прекращении дискриминации со стороны белого населения в Родезии и принять новую концепцию политики в отношении Африки, сформировать убедительную энергетическую политику и разработать новую концепцию контроля над обычными вооружениями и нераспространения ядерного оружия.

Распространённое мнение о внешней политике Картера ошибочно по четырём следующим причинам.

Во-первых, согласно ему, Картер был пассивным лидером, посредником между Вэнсом и Бжезинским или объектом манипуляций со стороны последнего, когда на самом деле настоящим инициатором политики был Картер.

Конечно, Картер действительно пришёл в Белый дом, обладая недостаточным опытом в сфере внешней политики, но он быстро и охотно учился, а Бжезинский был убедительным учителем. Верно также и то, что Бжезинский иногда пытался разыграть карту в свою пользу, и это раздражало Вэнса. Верно и то, что Картер предпочитал иметь дело с бумагами, а не присутствовать на совещаниях. Некоторые полагают, что Бжезинскому из-за этого было легче манипулировать процессом, поскольку все документы по внешней политике и отчёты о заседаниях СНБ либо составлялись им самим, либо проходили через него.

Но Картер создал защитный механизм, обеспечивающий честность процесса. Он настоял на том, чтобы в подаваемых ему документах всегда указывалась точка зрения Государственного департамента и других заинтересованных агентств, и когда наблюдались разногласия, он всегда лично звонил Вэнсу или руководителям соответствующих департаментов. Таким образом, степень доверия Картера к Бжезинскому зависела отчасти от того, насколько Бжезинский честно излагал взгляды других. Исследователи архивов не нашли доказательств того, что Бжезинский злоупотреблял своим положением и истолковывал мнение Вэнса в свою пользу.

Но главное, неверно само утверждение о том, что у Картера не было своих собственных взглядов на политику. И он не просто старался объединить взгляды своих советников. Как и у всякого ответственного политика, у Картера были свои представления об Америке, ещё более оформившиеся в годы избирательной кампании и поездок по стране, и он старался сочетать свои мысли со взглядами советников на ситуацию в мире и с их рекомендациями. И действительно, внешняя политика администрации Картера по существу была его политикой – в гораздо большем отношении, чем политикой его советников. Да, он не предлагал полностью оформленную и всеохватывающую стратегию, как это было в случае Франклина Д. Рузвельта или Джона Ф. Кеннеди. Но он вступил в должность, имея чёткое представление о некоторых целях, таких как защита прав человека, стремление упрочить мир, несмотря на скептицизм и политические затраты, необходимость руководствоваться моральными принципами в осуществлении власти и желание помогать развивающемуся миру. От предшественников ему также достался довольно большой список проблем и дел, либо полностью незатронутых (Панама, Куба, Родезия), либо незаконченных (ОСВ, Китай и Ближний Восток); к этому добавлялись такие постоянные вопросы, как соблюдение прав человека, нераспространение ядерного оружия и сокращение вооружений. Поэтому Картер, оказавшись в Белом доме, прекрасно представлял себе свои задачи, но его конкретные действия основывались на советах и документах, которые ему предлагали, в основном, Бжезинский с подчинёнными. Следует отметить и то, что среди его советников не наблюдалось разногласий по поводу важности всех этих задач.

Различия во взглядах – особенно между Вэнсом и Бжезинским – касались приоритета той или иной задачи, и в этом заключалось основное различие между Картером и всеми его советниками. Если все они советовали ему взяться за какие-то отдельные вопросы и оставить самые трудные на второй срок, Картер настаивал на том, чтобы решать их все сразу, и как можно скорее. И получилось так, что он достиг гораздо большего, чем кто-то другой – за исключением самого Картера – считал возможным. В любом случае, обсуждения шли на самые разные темы, и Картер поощрял их, стараясь рассмотреть различные точки зрения, прежде чем принять своё решение. В этом процессе у Бжезинского было одно важное преимущество. Он, в отличие от Картера и Вэнса, умел рассматривать международные события в стратегическом и историческом контекстах, придававшим значение тому или иному решению; при этом Бжезинский также показывал Картеру, как отдельные решения согласуются друг с другом. Недостаток Вэнса, как и Картера, заключался в том, что он был человеком более спокойным и более либеральным и предпочитал работать над одним вопросом в отдельный промежуток времени.

Иногда Картера беспокоили слухи о стычках между Вэнсом и Бжезинским, но он был настолько уверен в том, что последнее слово остаётся за ним, что не беспокоился всерьёз об общественном мнении и не старался на него повлиять. Это оказалось политической ошибкой.

Во-вторых, вопреки распространённому мнению, неудачи администрации – например, задержка в переговорах по ОСВ-2, неудача с шахом в Иране, подъём сандинистов в Никарагуа – не были результатом провалов профессионалов или разногласий между ними, но следствием упорного сопротивления Советского Союза идее более масштабного сокращения вооружений или внутренних проблем Ирана и Никарагуа.

Бжезинского несправедливо обвиняли в охлаждении американо-советских отношений из-за того, что администрация отвергла владивостокское предложение Киссинджера по ОСВ-2 в пользу более широкого контроля над вооружениями и публично критиковала репрессивную политику СССР и его вмешательство в дела Африки. Изначально Бжезинский предлагал более скромное сокращение вооружений; именно Картер настаивал на большем. В конце концов Картер во время своей избирательной кампании выступал не только против Джеральда Форда, но и чрезмерно осторожной дипломатии Генри Киссинджера, обещая избирателям более смелую политику и уничтожение ядерного оружия. Поэтому для советского руководства не должно было стать сюрпризом сделанное Картером предложение о масштабном сокращении ядерных арсеналов обеих стран. Тем не менее советский лидер Леонид Брежнев удивился, или сделал вид, что удивлён, и отклонил это предложение, замедлив тем самым процесс переговоров. (Панама же, напротив, горячо приветствовала инициативу Картера, и поэтому договор о Панамском канале стал основным вопросом в повестке дня сената). Возможно, Брежнев с коллегами ошибочно предположили, что, отклонив первоначальное предложение Картера, они заставят Соединённые Штаты умерить пыл и согласиться на более скромное предложение Москвы.

В-третьих, наиболее важные перемены во внешнеполитическом курсе администрации второй половины срока вызваны не относительным влиянием Бжезинского, а переменой самой обстановки, в частности вмешательством СССР и Кубы и падением некоторых режимов третьего мира. Администрации Картера определённо приходилось реагировать на требующие твёрдой реакции глобальные вызовы – например на явные попытки Москвы испытать решимость Америки. Некоторые критиковали Бжезинского за то, что он заставлял Картера высказывать критические замечания, например по поводу советско-кубинских вторжений, но документы Совета национальной безопасности доказывают, что президент Картер сам выступал с инициативой таких высказываний. Испытывая недовольство от того, что Государственный департамент не выполняет его требований и не высказывается на эти темы, Картер даже поощрял действия Бжезинского. Разумеется, тому не требовалось особого приглашения.

Что касается советско-кубинского вмешательства в дела Африканского Рога, то все три главных лица, определявших внешнюю политику, имели разные мнения на этот счёт. Как и Вэнс, Картер хотел, чтобы США играли в Африке ключевую роль, проводя переговоры о мире и о политическом переходе в Зимбабве, Родезии и Южной Африке. Но при этом Картер, как и Бжезинский, считал, что советско-кубинское военное вмешательство мешает этому процессу. Бжезинского гораздо больше заботили геополитические последствия: если Советский Союз не заплатит за военную интервенцию, то, по мнению Бжезинского, это подтолкнёт его к вторжению в другие регионы. Точно так же, по Бжезинскому, вторжение СССР в Афганистан произошло, отчасти, из-за того, что США не нашли эффективного способа сдержать Советский Союз во время войны за Огаден 1977–1978 годов между Сомали и Эфиопией. Картеру нравилась идея повышения ставок для Советского Союза, но он не думал, что отослать авианосец к берегам Африканского Рога, как предлагал Бжезинский, будет таким уж эффективным шагом. Картер опасался, что это усилит ожидания возможного военного разрешения конфликта, который в то время никак не входил в планы США.

Как и Вэнс, Картер хотел заключить договор по ОСВ и стремился к хорошим отношениям с Советским Союзом. Но, как и Бжезинский, Картер понимал, что для того чтобы убедить сенат и широкую публику в необходимости довести переговоры по ОСВ до конца, нужно представить это дело как противостояние Советам. Для этого он должен был публично осудить их за нарушение прав человека и политику вмешательства в дела других государств. (Со временем Бжезинский выработал лучшее чутьё по поводу того, что необходимо и что возможно с политической точки зрения; в этом его учителями были некоторые политические советники Белого дома, в частности Гамильтон Джордан.) В любом случае политика Картера сочетала в себе элементы обеих точек зрения, но отличалась своей логикой.

В конце 1970-х годов могло показаться, что политика Советского Союза находится на подъёме и что он начинает играть примерно такую же глобальную роль, что и Америка до Вьетнама. Американцы вполне справедливо были озабочены (если не возмущены) растущей активностью СССР и Кубы в Африке, вьетнамским вторжением в Камбоджу и наращиванием советского арсенала ракет в Восточной Европе. Такое беспокойство обострило разрыв между Вэнсом и Бжезинским во время искусственного кризиса после «обнаружения» советской бригады на Кубе в сентябре 1979 года. Кризис был искусственным, поскольку бригада находилась на Кубе ещё с Карибского кризиса 1962 года и представляла угрозу разве что предполагаемому нейтральному статусу Кубы. Но прежде чем администрация успела разъяснить этот вопрос, информация просочилась в прессу, а сенаторы Фрэнк Чёрч и Генри Джексон «Скуп», представляющие спектр Демократической партии, заявили, что договор по ОСВ не будет ратифицирован, пока бригада не покинет Кубу. Конечно же, СССР не собирался отзывать своих военных, которые находились там семнадцать лет, так что администрация оказалась в ловушке. Вэнс и Бжезинский оба хотели спасти договор по ОСВ, но Вэнс считал, что для этого лучше замять инцидент, а Бжезинский считал, что администрация должна занять более жёсткую позицию по отношению к СССР. Картер согласился с некоторыми рекомендациями Бжезинского, но пока он пытался довести процесс до конца, Советский Союз, сочтя, что договор всё равно не будет ратифицирован, почувствовал, что ничто не мешает ему осуществить вторжение в Афганистан. Именно этот эпизод, как ничто другое, привёл к обострению холодной войны.

В-четвёртых, холодная война возобновилась не вследствие ухудшения отношений между Вэнсом и Бжезинским. По существу, в первые два года администрации между Вэнсом и Бжезинским не наблюдалось серьёзных разногласий, и они более или менее соглашались по большинству внешнеполитических вопросов. Разногласия проявились по мере обострения холодной войны – начиная с Африки и достигнув пика после обнаружением советской бригады на Кубе и во время вторжения в Афганистан. Разворот во внешней политике США произошёл не потому что Бжезинский перехитрил конкурента, а потому что Картеру нужно было адаптироваться к меняющейся ситуации в мире и проявлять больше напора. И в самом деле, после советского вторжения в Афганистан время переговоров прошло. Когда Вэнс постарался возобновить их, советский министр иностранных дел Андрей Громыко даже не захотел с ним встречаться.

Президент Картер понимал, что как по стратегическим, так и по политическим причинам Соединённые Штаты должны проявлять более жёсткую политику в отношении СССР. Со стратегической точки зрения вторжение в Афганистан ставило такие вопросы, как, например, осуществит ли Советский Союз экспансию в Персидский залив, – и администрация ответила на них доктриной Картера, ставящей чёткие границы. С политической точки зрения, поскольку большинство американцев понимали опасности расширения советской зоны влияния, Картер, имевший репутацию «мягкого» политика, чтобы вернуть себе общественную поддержку, должен был ответить достаточно жёстко. Вот почему Картер склонился в сторону более решительной политики, которую проповедовал Бжезинский. Вэнс, человек, убеждённый в американском превосходстве, верил в необходимость более примиренческого подхода.

В конечном счёте переход США к более «ястребиной» политике в конце 1970-х годов произошёл вследствие растущей агрессивности Советского Союза, а не из-за взглядов Бжезинского. Президент Картер реагировал на значительные перемены в мире, а не на убеждения своего советника по национальной безопасности. Любопытно, что если раньше республиканцы обвиняли Картера в слабости и нерешительности, то демократы критиковали Бжезинского, как упорствующего в своих взглядах бойца холодной войны. В обоих случаях пропасть между правдой и вымыслом – между реальностью и карикатурой – весьма велика.

 

Уильям Б. Куандт

Я познакомился с Бжезинским в середине 1974 года. Мы оба входили в исследовательскую группу, изучающую возможные стратегии США в арабо-израильском конфликте в предстоящие годы. Мы с ним, можно сказать, были настроены на одну волну. Мы считали, что пошаговая дипломатия Генри Киссинджера исчерпала себя, что Америка должна занимать более решительную позицию и что палестинский вопрос следует решать в политическом ключе, а не только как гуманитарную проблему беженцев. Как и в наше время, это был весьма щекотливый вопрос, но тогда между обсуждающими наблюдалось меньше разногласий и пристрастности.

В результате дискуссий в декабре 1975 года вышла небольшая публикация под названием «К миру на Ближнем Востоке», или «Брукингский доклад». Она призывала к комплексному решению арабо-израильского конфликта при активном содействии США и предполагала создание палестинского государства в результате переговоров. Не могу утверждать, что это совместное мероприятие нас со Збигом сильно сблизило, но я видел, что он неплохо разбирается в моём регионе – Ближнем Востоке, серьёзно относится к национализму, умеет выразить суть дискуссии и обладает даром чётко обозначать точки соприкосновения всех членов группы.

Примерно через год Збиг неожиданно позвонил мне и спросил, не хочу ли я поработать под его началом в Совете национальной безопасности (СНБ) в качестве специалиста по Ближнему Востоку. (Я работал заместителем в этом Совете при Киссинджере с 1972 по 1974 год.) Я попросил время на размышления. Со своей типичной прямотой он сказал, что не против, чтобы я подумал, но предложил мне высказаться по поводу других кандидатов на эту работу. Не такой уж хитрый приём, но он сработал. Через неделю я уже находился в составе Совета. К тому времени я ещё не встречался с недавно избранным президентом Картером и не предполагал, что его вообще интересует арабо-израильский конфликт.

Я навсегда запомнил свой первый рабочий день, 21 января 1977 года, и тогда же я понял, что со Збигом стоит работать. В какой-то момент он позвонил мне и сказал, что в его кабинете сидит сенатор Ричард Стоун (демократ из Флориды), который хочет поговорить со мной. Я тут же прошёл в кабинет. Бжезинский сказал, что ему необходимо встретиться с президентом, извинился и вышел, оставив меня наедине со Стоуном и в полном неведении относительно того, что происходит. Оказалось, что Стоун попросил Бжезинского уволить меня из-за моих «противоречивых» взглядов на арабо-израильский конфликт. Бжезинский предложил Стоуну поговорить со мной, и так я оказался наедине с сенатором.

Вооружившись целой кипой бумаг, Стоун начал расспрашивать меня о том, что я имел в виду в 1975 году, когда сказал, что «палестинский вопрос следует решать посредством переговоров» в дополнение к моим другим странным предложениям. Я так понял, что у него достаточно материалов, чтобы «дисквалифицировать» меня. Но пока мы говорили, он постепенно смягчался и наконец заявил, что «со мной можно работать». Потом он добавил: «У меня тут список других людей в администрации, взгляды на Израиль которых неприемлемы. Вам с Бжезинским нужно с ними что-то сделать!» С этими словами он вышел, и почти немедленно вернулся Бжезинский.

«Ну, как прошла беседа?» – поинтересовался он. Я рассказал и спросил, что мне делать с длинным списком, который мне дал Стоун. «Выкинуть в корзину», – ответил Бжезинский. Тогда-то я и понял, что не прогадал, согласившись работать с ним.

Эта история имела продолжение, о котором тоже стоит упомянуть. Несколько месяцев спустя на первой полосе «Вашингтон пост» вышла статья «Чёрный список сенатора Стоуна», достаточно чётко излагающая происшедшее и изображавшая Стоуна едва ли не маккартистом. Разъярённый Стоун позвонил Бжезинскому и потребовал опубликовать опровержение. Бжезинский выразился в том духе, что он и рад бы опровергнуть историю, но проблема заключается в том, что это правда. С тех пор мы мало слышали о сенаторе Стоуне.

Что же до главной темы, то арабо-израильский конфликт действительно волновал как Бжезинского, так и Картера. Они с неподдельным интересом изучали аналитику и все данные, и я каждый день отсылал им записки и доклады. Картер предпочитал получать информацию в письменном виде, а Бжезинский, хотя и умел читать быстро, вычленяя нужные детали, иногда предпочитал обсудить вопросы в беседах. Он держался по-деловому, быстро приходил к выводам, но был готов выслушать иные точки зрения. С государственным секретарём Сайрусом Вэнсом у них были кое-какие трения, но не относительно моей темы. Разработав для Картера общую стратегию для этого региона, Бжезинский оставил повседневную дипломатию на попечение Вэнса. Но всякий раз, как мы натыкались на какое-нибудь препятствие – а таких случаев было немало, – Збиг приходил нам на помощь.

Когда в сентябре 1978 года мы все отправились на саммит в Кэмп-Дэвиде, он понимал, что ставки очень высоки. Картер во что бы то ни стало хотел добиться соглашения; Вэнс был настроен более осторожно. Мне кажется, я не погрешу против истины, если скажу, что израильский премьер-министр Менахем Бегин считал, что мы ему в Кэмп-Дэвиде готовим своего рода ловушку. В любом случае он слышал много негативных отзывов о Бжезинском и обо мне. Еще с «Брукингского доклада» многие израильтяне воспринимали нас как сторонников палестинцев. И я подозреваю, что некоторые израильтяне полагали, что Збиг, будучи поляком, разделяет антисемитские взгляды, что, разумеется, было неправдой. Но Бегин вёл себя как старомодный джентльмен, всегда вежливо и обходительно. В самый разгар напряжённых переговоров они со Збигом решили сыграть в шахматы. Бегин изображал из себя любителя, но на самом деле играл довольно хорошо, и я сделал памятную фотографию, на которой эти волевые личности, оба выходца из Польши, смотрят на шахматную доску и размышляют, как победить соперника. Не помню, кто тогда победил, но я точно помню, что Бегин в Кэмп-Дэвиде, несмотря на все его жалобы на нашу предвзятость и на то, что с ним поступают нечестно, очень уверенно и стойко защищал свои взгляды и позиции Израиля.

Вскоре после прорыва в Кэмп-Дэвиде резко ухудшилась ситуация в Иране. К счастью для меня, Ираном заведовал мой друг и коллега Гэри Сик. Но из-за Иранской революции нам стало труднее доводить до конца соглашения между египтянами и израильтянами.

В марте 1979 года Картер решил отправиться на Ближний Восток, чтобы обеспечить заключение договора. Перед этим он отправил Збига на встречу с Садатом. Вэнсу это пришлось не по душе. Я не сопровождал Збига в этой поездке, но знаю, что во многом именно благодаря ему через несколько дней, когда в Египет приехал Картер, Садат согласился с нашим окончательным предложением. Того же нельзя сказать в отношении Израиля, поездка в который состоялась несколько дней спустя. Бегин, похоже, совсем не хотел подписывать какое бы то ни было соглашение с Египтом, по крайней мере на тот момент. Это были очень напряжённые дни, и мы постоянно спорили над каждым словом и над каждым дополнительным соглашением. Мы со Збигом были уверены, что Бегин хочет стать свидетелем провала Картера, и это могло быть правдой. Но другие представители кабинета Бегина – особенно Моше Даян и Эзер Вейцман – не были готовы к тому, чтобы мы покинули их с пустыми руками, и в конце концов мы всё-таки получили от Бегина то, что нам было нужно. Это был драматический процесс, и Бжезинский сыграл в нём ключевую роль, доведя его до того, что Бегин и Садат подписали мирный договор.

Несколько месяцев спустя я решил покинуть СНБ. На первый план выходили вопросы перевыборов, и администрация не могла уделять достаточное внимание тому, как в Кэмп-Дэвиде идут дела на палестинском фронте. Вэнс устранился от этого вопроса, и палестинским досье занялся политик-ветеран Роберт Страусс. Мне не хотелось провести следующие полтора года где-то на втором плане. Збиг попытался уговорить меня остаться, но, мне кажется, он и сам понимал, что нам за один срок удалось совершить столько всего, что вряд ли нас ожидают какие-то ещё достижения. В то же время решение об отставке приняли ещё два-три члена СНБ. Неподражаемый Билл Сэфайр из «Нью-Йорк таймс» громко объявил об этом на весь мир в статье «Крысы покидают тонущий корабль».

Работая со Збигом, я почти всегда ощущал, что все его суждения по поводу арабо-израильского конфликта были ясными, чёткими и всегда основывались на представлении об американских национальных интересах. Мне никогда не казалось, что он предвзято высказывается против Израиля, хотя политика и педантичная манера Бегина часто доводили нас до отчаяния. В целом мне кажется, что в 1978–1979 годах Картер, Вэнс, Бжезинский и все остальные из нашей небольшой команды прекрасно понимали, почему так важно решить арабо-израильский конфликт. В Кэмп-Дэвиде мы справились неплохо, но все сожалели, что не добились большего. Продвинься мы дальше на палестино-израильском фронте, этот регион сейчас был бы совершенно другим, а интересы Америки были бы защищены гораздо больше. Что же касается Збига, то он продолжил выступать на эту тему и после того, как стал частным лицом, и все его выступления отличались удивительной ясностью и смелостью.

 

Роберт Хантер

Совет по международным отношениям, беседа с бывшим президентом Джимми Картером, 1981 год

(Недружелюбно настроенный корреспондент): Мистер президент, почему вы всегда отдавали предпочтение доктору Бжезинскому перед государственным секретарём Вэнсом?

(Президент Картер): Потому что за вечер Бжезинский отсылал мне с десяток идей, а от Госдепартамента я получал хорошо если одну идею в месяц.

В этой цитате главный смысл того переломного момента в истории – или, возможно, в комическом представлении, – который представляла собой борьба между Советом национальной безопасности (СНБ) во главе с Бжезинским и Государственным департаментом, возглавляемым Сайрусом Вэнсом – борьба, возможно, не оконченная до сих пор. Я не беспристрастный наблюдатель. Я был свидетелем того, как Збиг работал во время нашей неудачной кампании Хьюберта Х. Хамфри в 1968 году, а также в качестве его подопечного занимался делами Западной Европы и Ближнего Востока в администрации Картера на протяжении всего его срока, кроме двух часов двадцати минут. Верно и то, что я позже работал с Саем Вэнсом, которым также восхищался.

Приведённое выше высказывание Картера во многом объясняет мою пристрастность: Збиг прежде всего ценил в человеке талант, какую бы должность тот ни занимал, в правительстве или вне правительства, не терпел невежества и дураков и стремился окружать себя талантами. Поэтому, можно сказать, наш состав СНБ был самым разношёрстным за всю его историю. Со временем Бжезинский сформировал целую сеть связей из тех, кто мог бы прийти на помощь ему, как помощнику и правой руке президента. По сравнению с той командой все последующие составы СНБ кажутся довольно тусклыми. И в самом деле, сравнить её можно было разве что с командой Киссинджера – такой же малочисленной, состоявшей из профессионалов, настроенных на рабочий лад и нацеленных на долгосрочные стратегические решения. Это были первоклассные представители аппарата Белого дома по национальной безопасности в эпоху расцвета Америки как сверхдержавы.

Важно и то, что Бжезинский уважал взгляды других людей, часто вынужденных отстаивать свое мнение под градом его острых, часто резких замечаний и вопросов. Настоящей демонстрацией его беспристрастного подхода к различным проблемам были дебаты членов Совета, в которых приходилось отчаянно бороться буквально по каждому пункту, а после выходить из кабинета, в отчаянии качая головой. Затем дня через два Збиг обычно повторял слово в слово «прошедший проверку на прочность» анализ своих коллег президенту, сенатору или иностранному дипломату, что для нас было величайшим комплиментом! Со временем его доверие к нам настолько возросло, что он отправлял наши заметки непосредственно президенту, почти не редактируя их, – тому самому президенту, который читал каждое предложение, каждое слово в предоставляемых ему записях (и не терпевшему пунктуационных или логических ошибок).

Каждый вечер мы должны были отсылать Збигу отчёт в письменном виде (электронной почты тогда не было) о том, что сделали за день, вместе с предложениями, которые он мог бы представить президенту. Мы должны были во всех подробностях описывать наши разговоры с представителями других стран и журналистами, но он никогда не запрещал нам разговаривать с кем-либо или затрагивать какие-либо темы. Мы пользовались его доверием, а он рассматривал все наши предложения и тем самым расширял свои собственные взгляды, и это было очередным шагом по построению взаимного доверия в команде. Также он время от времени брал нас с собой на небольшие встречи с президентом – не на официальные совещания в Зале Кабинета, а более личные – и иногда даже оставлял нас с президентом наедине.

Все знают – или думают, что знают, – о титанической борьбе Збига с Госдепартаментом по поводу политики в отношении СССР. Согласно распространённому мнению, поддерживаемому чиновниками среднего звена из других министерств (но никогда самим Вэнсом), это было своего рода противостояние ангелов с Люцифером. Я однажды даже предложил, что было бы неплохо, если бы Збиг и Сай поменялись текстами своих докладов по советской политике, чтобы проверить, вызовут ли слова Сая (из уст Бжезинского) такую же критику со стороны сторонников Государственного департамента и настроенных положительно к нему средств массовой информации. Конечно, надеяться на такую бюрократическую игру в реальности было бы напрасно, но это был интересный мысленный эксперимент.

Один из типичных эпизодов этой борьбы касался несравненного Роберта Страусса, эмиссара президента на арабо-израильских переговорах. Збиг составил инструкции для Страусса, отнёс к президенту на подпись и поручил мне передать их Страуссу непосредственно перед отправкой самолёта на Ближний Восток. Страусс пришёл в ярость от мысли, что кто-то смеет давать ему «инструкции», и чётко выразил своё недовольство, как мог только он сам. Перед следующим нашим визитом в регион Збиг вызвал меня в свой кабинет и передал запечатанный конверт со всеми возможными секретными штемпелями и печатями, известными правительству США или любой другой страны. «Передайте это Страуссу, только когда уже будете в воздухе», – сказал он, и я поступил так, как было сказано. Страусс побагровел и удалился в отдельную кабину, чтобы вскрыть конверт. «Дорогой Боб, – было написано в послании. – Приятной поездки!»

Бжезинский также отличался озорным и иногда даже немного злым чувством юмора; некоторые считали, что он порой переходит границы. Достаточно вспомнить его фразу «Прощай, ООП!» (которая до сих пор наживает ему недругов из числа сторонников Израиля); его выстрелы из автомата Калашникова в Пакистане по направлению оккупированного Советским Союзом Афганистана; или его жёсткую критику одного своего подчинённого за предполагаемый недостаток усердия в отношении индийского субконтинента – в качестве наказания он сделал этого человека ещё и ответственным за Южный конус Латинской Америки. Мой коллега тогда ещё шутил: «Ах, теперь я отвечаю за все направленные вниз треугольники». Или его странный вопрос, заданный польскому премьер-министру в Варшаве: «Если бы вам предстояло воевать сразу с Россией и Германией, с кем бы вы сразились в первую очередь? Конечно же с Германией, ведь сначала дело, а потом удовольствие». Когда Картер с нашей небольшой командой встречался с немецким канцлером Гельмутом Шмидтом в лондонской резиденции американского посла, Збиг приглушённым голосом спросил президента: «Вы заметили, что Шмидт носит ботинки на высоких каблуках?» «Я заметил», – сухо ответил Картер. Позже в тот же день Маргарет Тэтчер, недавно назначенная лидером британской Консервативной партии, позвонила и сказала: «Ах, доктор Бжезинский, я провела этот вечер за чтением всех ваших книг». Збиг был доволен.

За пределами рабочего места Збиг любил играть с президентом в теннис, сражаясь за каждое очко (сам Картер тоже не мыслил игру иначе). Также он поддерживал доверительные отношения с римским папой, тоже поляком по происхождению, и даже знал частный номер телефона Его Святейшества в Ватикане. Я имел честь составлять черновики писем Картера к папе; президент заканчивал их словами: «Ваш во Христе».

Что касается личных отношений с членами СНБ, то у них не было таких проблем, какие казались бы Збигу слишком большими или слишком незначительными. Мы часто отдыхали вместе и собирались по любому возможному поводу, чтобы расслабиться после чрезмерного напряжения на работе. Он устраивал пикники у своего дома в Вирджинии. Это был человек безупречных европейских манер. На следующий день после званого обеда в его честь в моём доме он позвонил и поблагодарил хозяйку дома, мою жену, с которой мы вместе прожили уже тридцать два года. Его коллеги пришли в восхищение от того, что такой начальник находит время на то, чтобы лично сказать «спасибо». И ещё долго после того, как нас сменили люди Рейгана, мы часто обедали вместе, обсуждая различные вопросы, или отмечали Новый год у него дома.

Достижения? Вот лишь небольшой список: обновление отношений с Китаем, произошедшее, по сути, благодаря СНБ, хотя многие, как обычно, ставили это в заслугу себе; доктрина Картера; договор о Панамском канале; саммиты НАТО; суть Кэмп-Дэвидских соглашений; огромный шаг вперёд в отношениях с европейским сообществом; саммиты «Большой семёрки» и т. д., и т. п. Всё это сделали Збиг и его немногочисленная команда профессионалов, специалистов по различным географическим и функциональным сферам; на наши плечи ложился огромный груз работы, но вместе мы выдавали большое количество идей «президентского качества».

Разочарования? Худшее заключалось в невозможности договориться об освобождении заложников в Иране и в том, что их освободили уже после того, как Картер оставил должность. В этом деле были свои странные эпизоды: так, например, Збиг однажды поручил мне найти частные фонды для покупки оригинала письма пророка Мухаммеда, чтобы предложить его аятолле в обмен на американских заложников (письмо оказалось подделкой).

Збигнев Бжезинский, руководитель СНБ, запомнился мне как патриот, виртуозный мастер воплощения идей в политике, как новатор, признающий вклад других, как замечательный начальник и чудесный друг. И, возможно, наивысший комплимент, какой я могу сказать в его адрес, это, как выражаются во флоте США: «BZ, ZB!» (BZ = Bravo Zulo или «Молодец!»).

 

Джеймс Томсон

Когда Збигнев Бжезинский и его заместитель Дэвид Аарон в начале 1977 года пригласили меня к себе, я работал в Пентагоне аналитиком по оборонной политике и связанным с Европой программам. Казалось, они захотели взять кого-то, кто разбирался бы в политике и имел опыт в текущих бюрократических войнах. Для меня их приглашение было неожиданной честью, и я сразу же принялся за работу.

Через пару недель я напомнил о том, что вообще-то я зарегистрированный республиканец. Раньше я был демократом, но сменил партию, чтобы проголосовать на республиканских праймериз 1976 года. Формально я оставался республиканцем и признался в этом Збигу под конец одного коллективного совещания. «Чем меньше разговоров об этом, тем лучше», – дал он мне совет и продолжил говорить о другом. Тогда было другое время. Перед тем, как нанимать меня, никто не проверял мою партийную принадлежность, и, казалось, никого это не заботило – по крайней мере в Совете национальной безопасности.

В Вашингтоне полным-полно интеллектуальных задир, повышающих голос на коллег и подчинённых, – в Пентагоне я навидался их достаточно. Но Збиг точно не был одним из них. Он был вежливым и учтивым. Но его острый ум и быстрый язык иногда пугали, и я, по крайней мере на первых порах, опасался ему перечить. Однажды, когда я предположил, что Соединённые Штаты могли бы сделать предложение – сократить ядерный арсенал в Европе в обмен на отвод советской танковой армии из Восточной Германии, он отрезал: «Танки это ерунда» таким тоном, каким обычно не говорят о боевых танках. Один коллега сказал, что его трудно заставить передумать во время совещания, разве что в разговоре наедине, и что ему лучше отправить записку, что я и сделал. На следующий день она вернулась вся в пометках, а это означало, что он прочитал её и согласился с доводами.

Однажды утром, скорее всего в конце 1978 года, меня срочно вызвали к Збигу. Он сидел в кабинете Дэвида Аарона с обеспокоенным видом. Он только что поспорил с президентом по поводу того, что тот собирается повысить расходы НАТО в оборонном бюджете на три процента. Збиг напомнил, что президент сам сделал такое обещание. Президент ответил: «Если ты мне это докажешь, Збиг, я поцелую твою задницу». Збиг хотел, чтобы я собрал для него материалы. К сожалению, оказалось, что президент прав – по крайней мере технически, если не политически. Такое заявление сделал министр обороны Гарольд Браун, а не сам Картер, который ничего не заявлял и не подписывал никакого коммюнике по этому поводу. Збигу это не понравилось, и он попросил меня вернуться в мой кабинет и собрать все необходимые материалы. Я сказал, что отправлю ему записку. Она вернулась с галочкой «отмечено». О том, что кто-то кому-то поцеловал задницу, я больше не слышал, и вряд ли это имело место.

Мозг Збига обладал удивительной способностью воспринимать огромное количество информации в письменном виде. Все сотрудники Совета (а их было тридцать с небольшим человек) каждый вечер отправляли ему отчёты, которые возвращались утром с пометками и иногда с вопросами или предложением позвонить ему или встретиться с ним. Позже, когда я сам возглавил большую команду, я понял, насколько важную роль в его системе управления играли вечерние отчёты.

Например, я одобрил инициативу Пентагона и Госдепартамента провести переговоры по ротационному размещению самолётов KC-135 ВВС США на базе Королевских ВВС (Великобритании) в Гринэм-Коммон, в городке неподалёку от Лондона. Тогда по этому предложению шли споры, но американские и британские дипломаты сказали, что Королевские ВВС заручились поддержкой политиков. Но это было совсем не так! Когда ошибочность этого размещения стала очевидной, обитатели Гринэм-Коммон потянулись в Белый дом с протестами. Политические советники президента хотели узнать, кто одобрил развёртывание самолётов с крылатыми ракетами. Збиг ответил просто «мы», а не «мои подчинённые». Другими словами, он взял всю вину на себя, а не указал на меня или на каких-то анонимных «подчинённых». Таким вот руководителем он был. Он прекрасно понимал, что самое важное в работе начальника – это назначать людей и делегировать им полномочия. Но в обмен на это он ожидает своевременного информирования. Если подчинённые регулярно информируют своего начальника (как это делал я посредством вечерних отчётов), то коллектив выполняет свою часть сделки. Часть сделки начальника – это поддерживать и защищать своих подчинённых, что бы ни произошло.

Работать на такого человека, в высшей степени принципиального и обладавшего большим интеллектом, было для меня честью. Это были трудные, но очень насыщенные и продуктивные четыре года. Мы все задерживались допоздна, но никто не работал так усердно, как сам Збиг. В один из последних наших общих рабочих дней, я признался ему, что благодарен за предоставленную им возможность послужить моей стране.