Из серой чащи шагнула к поляне грушина и остановилась у опушки, точно вдруг застеснялась своей обломленной верхушки и неприличного дупла.

По-зимнему лысое и полусонное, дерево было обвешано плодами. Капало ими, как слезами, в прикоржавленный снег. Груши сбивал дятел в белом нагрудничке. Обопрется хвостом о сучок, клюнет раз-другой - и пролетит золотисто-зеленая капля. Казалось, птичка помогала дереву оплакивать свою старость…

Было, рассказывали, так. В трудное время ушел человек по кабаньему следу в эту лесную глубинку. За счастьем-долей будто бы. Врубился в ольховую заросль, врос в нее жильем, огородом, садиком. Окоренился и начал жить сытно. А потом понял: счастье - не в пище единой. Протоптал обратную тропу к людям. Пусть небогат стол, но вместе с друзьями.

После того прошла груда лет. От труда человека остались только полуодичалая поляна, частицы каменной кладки и эта старая грушина, названная людьми по фамилии бывшего хозяина - Лютовой..

Я доставал из снежных кармашек плоды. Сочные, вкусные, хотя и жестковатые. Разумен был садовник. Надо же вырастить такую зимостойку! Одно тревожило: умрет дерево, а с ним - память о человеке. Дичков много вокруг, но они не заменят чудо-дерево, зачатое от прикосновения умелой руки. Весной надо непременно привить молодняк этим сортом.

Однако меня опередили. Вон лесовка уже окультурена. А вон - еще… И какие крепыши! Через год-два будут с урожаем,

Доброе дело человека продолжают другие. И это - закон жизни. Не умолкать в зимы грушевой капели у Лютовой поляны. Не умолкать!