Дождь барабанил с таким остервенением, как будто кто-то жарил что-то на сковородке на большом огне. Через несколько минут после того, как начался ливень, тот мужчина — Рон, громко топая, спустился по лестнице. Рэчел передвинулась к дальнему краю кровати. Но он только впустил в комнату Ташу. Девочка не двигалась, пока не услышала, что он поднялся наверх.

— Иди сюда, — прошептала она собаке и похлопала рукой по кровати.

Собака запрыгнула и легла с ней рядом. Рэчел уткнулась носиком в ее мягкую черную шерсть, напоминавшую мех Хэппи. Девочка была готова поспорить: Хэппи и Осмо знали, что она попала в беду. В прошлом году, когда она была в познавательном лагере, собаки Мики были такие печальные, что все две недели места себе не находили.

Поглаживая Ташу, Рэчел задумалась над тем, были ли опечалены ее друзья, приносят ли они к ее дому цветы. Она даже слегка всплакнула, представив себе рыдания своей лучшей подруги Лины.

Ей хотелось знать, который час, но часов в комнате не было. Нэнси уехала где-то минут пятнадцать назад. Может быть, она уже позвонила!

— Может быть, может быть, — шепотом сказала она себе. Затем встала с постели и съела несколько чипсов, глядя на экран телевизора. Кабеля здесь нет — она проверяла, но должна же быть хотя бы спутниковая тарелка? А что, если о ней говорят в новостях?

Она нашла пульт дистанционного управления, включила телевизор и стала переключать каналы — от второго до шестидесятого, — но экран оставался пустым. Тогда она нажала на кнопки «МЕНЮ» и «ИНФОРМАЦИЯ» и еще на несколько кнопок, пытаясь найти спутниковые каналы, но безуспешно.

Сквозь шум дождя с улицы доносился какой-то громкий стук. Она отодвинула стул от письменного стола, перенесла его к одному из высоких окошек и влезла на сиденье, но дотянуться до занавесок, чтобы раздвинуть их, ей все равно не удалось. Тогда она спустилась, взяла стопку книжек, сложила их на стул и вскарабкалась снова.

Оконная решетка ее не удивила. Но то, что стекла были матовыми, — вот это стало для нее неожиданностью. Зачем же вешать занавески, если сквозь окно ничего не разглядеть? Если бы это была ее комната и если бы она решила кого-нибудь похитить, она… она бы просто закрыла окна железной решеткой, такой же, как у них в школе.

И вдруг у нее затеплилась слабая надежда…

Рэчел спустилась на пол и стала искать какую-нибудь палку, швабру — что-то длинное и твердое. До этого она уже осмотрела все в этой комнате и в общем-то знала, что ищет, но все равно открывала все ящики и шкафчики. В конце концов она распахнула дверцу стенного шкафа, где не было плечиков для одежды, сняла крышку с коробки, стоявшей наверху, и вынула оттуда лежавшую сверху куклу. Это была афроамериканская принцесса, сделанная под Барби.

— Дурак, — сказала она, подумав о том, что он потратил деньги на такую никчемную пустышку.

Как и все девочки, она играла с Барби, но никогда всерьез не увлекалась ими. Гордячки, думала она про них, годны лишь на то, чтобы ходить как павы и давать всем вокруг распоряжения.

Под худосочной афроамериканской Барби лежала большая русская кукла. Девочка достала ее и стала внимательно рассматривать корону, венчавшую светловолосую голову. Корона была твердой, даже тверже, чем ей показалось сначала, а сама кукла достаточно тяжелой.

Рэчел подошла к письменному столу, оторвала листок бумаги из блокнота и оранжевым фломастером написала: «Меня зовут Рэчел Фокс. Я заперта в подвале дома, где чинят газонокосилки. Мужчину зовут Рон. Женщину — Нэнси. Не верьте им, если они скажут, что меня здесь нет. Они обманщики».

Листок она сложила в небольшой квадратик, написала с обеих сторон «ПОМОГИТЕ» и сунула его в карман.

Она не собиралась сразу же выбрасывать его за окно (бумага бы только промокла), но решила держать наготове. Пока сквозь шум дождя доносился тот сильный стук, она хотела пробить в стекле достаточно большую дырку, чтобы, когда дождь кончится, протолкнуть в нее записку.

Девочка взяла куклу за ноги и вновь взобралась на стул.

Стук доносился с регулярной периодичностью.

— Раз, два… — шептала она, пытаясь войти в ритм.

На счет «четыре» Рэчел ударила по стеклу и чуть не упала, потому что ей показалось, что голова куклы сейчас отвалится. Тогда она перехватила куклу поудобнее, просунула голову с короной между прутьями и несколько раз сильно стукнула. Голова выдержала, с нее даже корона не свалилась. Чтобы Рон ничего не услышал, девочка старалась бить по стеклу в такт с доносившимися с улицы ударами. Но окно никак не разбивалось. Тогда она принялась долбить стекло зубцами короны, и через несколько минут ей удалось немного поцарапать его.

Сердечко Рэчел колотилось как бешеное. Она долбила все быстрее и быстрее, забыв о доносившихся с улицы ударах, не отдавая себе отчета в том, что в комнату может спуститься Рон. Она и не заметила, как стопка лежавших на стуле книг начала развалиться. В последнюю секунду она попыталась ухватиться за оконную решетку, но промахнулась. Стул опрокинулся, и она упала прямо на него. Таша с визгом стала кругами носиться по комнате.

— Тихо, — простонала девочка.

Ей показалось, что она отбила себе весь левый бок. Господи, он услышал, что она свалилась, и стал спускаться!

Рэчел оперлась на стул, но когда попыталась подняться, ножка у нее подвернулась, и она снова растянулась на полу.

Дверь распахнулась.

— Что случилось? — спросил Рон и убрал мешавший ему стул.

— Не трогайте меня! — взвизгнула девочка.

— Ты ушиблась.

Она встала и прихрамывая отошла в дальний угол комнаты.

— У тебя может быть растяжение связок…

Она покачала головой.

— Давай-ка я посмотрю твою ножку, — настаивал Рон.

Он не мог не заметить, что девочка хотела выбить окно. Переступив через валявшиеся на полу книги, он поднял руки и распахнул шторы пошире. В этот момент майка выскочила у него из штанов и за ней буханкой вывалилось брюхо.

— Мне Нэнси посмотрит ногу, — всхлипнула Рэчел.

— Нэнси еще какое-то время не будет.

Рон протер пальцами глаза, потом прокашлялся. Девочка удивилась — уж не плачет ли он?

Рон выдержал паузу и сказал ей:

— Эти окна разбить нельзя. Они покрыты специальной пленкой. — Потом он бросил взгляд в ее сторону: — Пойду схожу наверх, возьму бинт. Надо перевязать тебе ногу.

Услышав, что наверху хлопнула дверь, Рэчел засунула записку под ящик с игрушками, придвинутый к шкафу. Затем быстро собрала с пола книги и поставила их на полку. Расцарапанные нога и рука покраснели. А что, если он вдруг захочет намазать ее антисептическим кремом, а потом заставит мокнуть в ванне? Она сорвала с кровати одеяло, обмоталась им и забилась в самый дальний угол. Ногу она позволит ему перебинтовать, но больше ничего с собой делать не даст. Может быть, она и вправду потянула связки. Очень уж боль в ноге была сильная.

— Дождь вроде как стихает, — сказал Рон, входя в комнату.

Про одеяло он не сказал ни слова, подвинул к кровати стул и сел. От него пахло одеколоном с мускусным запахом — иногда таким пользовался Мика. Наверное, он намылился куда-то уходить, подумала Рэчел с чувством некоторого облегчения, ей было уже не так страшно.

Но как только он коснулся ее, девочку затрясло.

Рон взял ее ножку в обе руки, осторожно и бережно, как держат птичку.

— Ох как распухла, — сказал он. — Тебе очень больно?

— Нет, — тихо ответила Рэчел.

— Мне бы надо льда сверху принести.

— Не надо мне никакого льда! — Ей хотелось лишь одного — чтобы он поторопился и как можно скорее все закончил.

— Хорошо. Льда не будет.

Рон упер ее ногу себе в коленку и вдруг сам стал дрожать, причем бившая его дрожь была настолько сильной, что он с трудом смог разрезать бинт и обернуть им ногу девочки. Натяжение, однако, оказалось слишком слабым, и ему пришлось все начать заново.

Рэчел никак не могла понять, что с ним происходит. От удивления она даже перестала дрожать.

— Так тебе будет слишком сильно жать, — сказал он.

— Уже жмет, — ответила она.

— Извини.

На лбу его выступили капельки пота. Он размотал бинт и начал все переделывать в третий раз.

— Когда моя мама меня найдет, — сказала девочка, — вас арестуют и посадят в тюрьму.

Рон полез в карман, вынул из него металлические скрепки, зафиксировал бинт и снял ножку девочки с коленки.

— Ну вот и все, — сказал он и отер рукой лоб.

Бинт все же слишком туго обтягивал ногу, и в ней с силой пульсировала кровь.

— Зачем вы меня похитили? — со злостью спросила Рэчел.

Рон поднял на нее взгляд. Она отвела глаза в сторону, ей снова стало страшно, и она втянула ногу под одеяло.

— И Нэнси мне то же самое говорила, — сказал он. — Ты оказалась в опасной ситуации. В мотеле, где работает твоя мать. У себя дома. Некоторые мужчины…

Остатки неиспользованного бинта упали на пол, он нагнулся, поднял его и сжал ладонями. Ноги держали его еще плохо.

— Ты очень красивая девочка, — сказал он, глядя на Рэчел. — И некоторым мужчинам хотелось бы этим воспользоваться. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она чувствовала себя неуверенно:

— Нет…

— Им хочется тебя обижать. Для собственного удовольствия.

И тут до нее, кажется, дошло — должно быть, он имел в виду секс. Она вспомнила Эллиота, безработного алкаша, который жил через улицу и как-то крикнул маме:

— Ты меня больше не любишь!

Мама только громко рассмеялась. Вся округа давно уже смирилась с его выходками, понимая, что вреда от него нет. Но однажды, когда Рэчел перебежала на другую сторону улицы, чтобы догнать укатившийся мячик, Эллиот вдруг высунулся из-за ограды и прохрипел:

— Тебе не хочется меня поцеловать? — А потом даже попытался схватить ее за руку.

От его грязных ногтей у нее осталась на руке царапина. Но маме она ничего говорить не стала, потому что это довело бы ее до белого каления.

— Вы имеете в виду Эллиота, который живет через улицу? — спросила она Рона.

Он несколько раз как-то странно моргнул:

— Этого я не говорил.

Тут ей в голову пришла другая мысль:

— Вы работаете на правительство?

— Нет, не работаю. А что?

Рэчел пожала плечиками. Если бы он был шпионом, то ни за что бы ей в этом не признался. Но и полиции он бы не опасался. Хотя, сказала она себе, может быть, и опасался бы, будь его задание совершенно секретным. Впрочем, решила она, никаким шпионом он, конечно, не был.

— Что же это тогда за мужчины такие? — спросила она. — Про кого вы говорите?

— Их имен я не знаю.

— Но это уж точно не Мика, который живет в моем доме. — У нее в горле перехватило. — Вы даже не знаете Мику!

Рон следил взглядом за ее губами. Девочка чуть склонила голову набок.

— Не Мика, — коротко сказал он и встал со стула. — Нэнси скоро приедет с твоей новой одеждой. И может быть, — он оглядел комнату, — ты позволишь ей приложить немного льда к…

— Сколько мне надо будет еще здесь оставаться?

Он поднял с пола куклу:

— Не знаю.

— Неделю?

Он поправил корону.

— Две недели?

— Больше двух недель.

— Но я же должна ехать в музыкальный лагерь!

Он бросил на нее удивленный взгляд, и это вселило в девочку тень надежды.

— За все уже заплачено!

— Мне очень жаль…

Из глаз Рэчел покатились слезы.

— Я сейчас же хочу пойти домой! И мне дела нет ни до каких мужчин.

— Нэнси скоро вернется.

Рон положил куклу на ящик с игрушками и вышел из комнаты. Таша выбежала вслед за ним.

Девочка зарылась личиком в одеяло, продолжая рыдать. Но это продолжалось недолго. Она уже устала плакать. Она сняла повязку и перемотала ногу, чтобы меньше жало. Потом постаралась вспомнить всех мужчин, с которыми встречалась. Их было очень много. Но из всех тех, кто заглядывал в магазин, жил по соседству, сидел в баре, по-настоящему плохим дядькой оказался только Эллиот.

Внезапно она вспомнила о работорговцах. Старший брат Лины, родившийся в Мавритании, как-то говорил, что африканские работорговцы крадут на улицах зазевавшихся темнокожих девушек и вывозят их из страны в оранжевых ящиках. Полиция, по его словам, ничего с этим не делает. Когда Рэчел рассказала про это маме, она только бросила в ответ:

— У брата Лины слишком разыгралось воображение.

А вдруг он говорил правду?

Чем больше Рэчел над этим размышляла, тем больше рассказ Лининого брата казался ей правдоподобным. Этим, например, можно объяснить, почему Рон не обращается в полицию… почему не назвал ей имена мужчин… И если он прямо ей об этом не сказал, то есть не назвал их работорговцами, так это он, должно быть, просто не хотел ее пугать. Боялся, наверное, что от страха она заплачет и он не будет знать, что с ней тогда делать. Похоже, он очень чувствительный человек… Сначала у окна чуть не расплакался, а потом, когда ногу ей перевязывал, весь дрожал.

Вспомнив о том, каким он выглядел удрученным, когда она ему сказала, что его посадят в тюрьму, девочка почувствовала себя немного виноватой.

Не прошло и пяти минут после пресс-конференции, как раздался телефонный звонок.

Силия с заместителем начальника полицейского участка пили кофе. Со стола, тускло сиявшего серебристым блеском, так и не удалось стереть до конца тонкий, как пудра, порошок для определения отпечатков пальцев, все деливший на черное и белое. Черное на светлых поверхностях, белое — на темных, но теперь, после того как порошок много раз то поднимался, то снова оседал, все было покрыто словно каким-то серым пеплом. Силия написала на столе большую букву «X». Ей надо было как-то взять себя в руки. К концу зачитанного ею заявления голос у нее стал напоминать каркающий шепот. Но она с достоинством выполнила свою миссию до конца. Заместитель начальника полиции даже взял ее под руку, хоть она вполне могла без этого обойтись.

Его звали Мартин Моррис. Он был статный мужчина, физиономия вытянутая и потасканная, в глазах, прикрытых тяжелыми веками, затаилась неизбывная тоска по личной жизни. Но голос у него был глубокий и бодрящий. Слушая его (он как раз говорил о том, что ряд каналов прервали передачи, чтобы передать ее выступление), Силия решила, что в глазах полицейского читалась не столько тоска, сколько вековая усталость. Он сказал ей, что страдает бессонницей… В голове у нее возник вопрос, как она сама выглядит, какое впечатление произвело ее выступление по телевизору. Если бы был хоть малюсенький шанс, что Рэчел ее видит… Ей хотелось дать понять дочери, что она делает все, что в ее силах. Ей просто плохо становилось при мысли о том, что вместо того, чтобы утешить Рэчел, ей приходилось думать совсем о другом — как меньше доставить ей поводов для беспокойства. При любом, даже небольшом расстройстве — если, скажем, чек возвращали, когда денег на счете не было, или машина не заводилась — уравновешенной и рассудительной всегда была Рэчел. А если она — Силия — начинала выходить из себя, на личике Рэчел возникало такое страдальческое выражение, что сердце разрывалось…

— За все каналы я поручиться не могу, — сказал Мартин Моррис. Он все еще говорил о пресс-конференции. — Но, скорее всего, вас уже показали по той программе Си-ти-ви, где круглосуточно передают новости.

— Значит, позвонить теперь могут в любой момент, — сделала вывод Силия.

По телефону Мики, тому, который она назвала по телевизору, раздался звонок. Тем не менее, когда в тот же момент зазвонил телефон на кухне, она вздрогнула, хоть он трезвонил там весь день.

Большая Линн сняла трубку.

— Квартира Фокс. Говорит констебль Шрайвер, — громко и серьезно сказала она. Последовала пауза. — Правильно. — И потом: — Слушаю вас. Кто говорит? — Снова пауза. — Это я вам обещаю.

Последовало непродолжительное молчание. Моррис откинулся на спинку стула. Стул скрипнул.

— Не могли бы вы мне сказать… — стала спрашивать Линн, но внезапно осеклась.

Моррис встал со стула, но не успел он дойти до двери, как в комнату вошла Большая Линн.

— Паблито, — сказала она Силии. — Это слово вам что-нибудь говорит?

— О господи! — вырвалось у Силии.

— Она жива, — проговорила Большая Линн. Перед глазами Силии все поплыло…

Когда сознание к ней вернулось, Моррис уже ушел. Большая Линн прикладывала ей ко лбу влажную губку.

— Это же надо, — сказала Большая Линн, — вы так выключились, будто свет отключили.

— Где она?

— Мы не знаем.

— Я думала, вы отслеживаете звонки. — Силия отодвинула ее руку с губкой. — Мне казалось, это делается автоматически.

— Да, вы правы, но звонок был сделан с телефона-автомата. У торгового центра на площади Джеррард. Угол с Пэйп. Звонила женщина. Она сказала, что у Рэчел все в порядке, за ней присматривают люди, которые хотят, чтобы она была в безопасности, они никогда ее не обидят. Девочка просила ее сказать маме слово «Паблито».

— О Господи, благодарю Тебя, Господи!

— Если молиться о чудесах, иногда они случаются.

— Это наше заветное слово. Вы знаете? Наше тайное слово!

— Я так и поняла.

— Когда там может быть полиция?

— Все патрульные машины, что в том районе, уже должны там быть.

— Но женщины там уже не будет.

— Послушайте, она же пошла в многолюдное место. Кто-нибудь мог заметить, что она держится как-то подозрительно. Меня бы очень удивило, если бы ее не зафиксировала ни одна камера наблюдения.

— Они ведь смогут найти там ее отпечатки пальцев? — Силия подумала, что женщина, похищающая детей, могла иметь криминальное прошлое.

— Конечно, если она их оставила. Могут даже ДНК ее найти. Скажем, капельки слюны на микрофоне телефонной трубки. Об этом знают немногие. Идите-ка сюда. Я хочу дать вам послушать ее сообщение. Вы можете встать? С вами все в порядке?

Они прошли на кухню.

— Сядьте здесь, — сказала Большая Линн, подвинув Силии стул.

Она набрала какой-то номер и передала ей трубку. Сначала раздались два гудка, потом зазвучали голоса.

— Квартира Фокс. Говорит констебль Шрайвер.

— Квартира, где живет Рэчел Фокс?

— Правильно.

— Хорошо. Повторять я вам ничего не буду, поэтому не перебивайте меня. Рэчел жива. С ней все в порядке.

В трубке раздался какой-то стук, как будто ее уронили.

— Алло? — Это сказала женщина.

— Слушаю вас. Кто говорит?

— Ничего не говорите, ладно? Лучше выслушайте меня. Прежде всего, мне нужно, чтобы вы мне пообещали, что об этом звонке ничего не будет известно средствам массовой информации.

— Это я вам обещаю.

— Хорошо. Тогда запомните одно слово — Паблито. Скажете его матери, и она поймет, что я не морочу вам голову. Паблито. Это Рэчел сказала мне, чтоб я его вам передала. Как я уже вам говорила, с ней все в порядке. Она с людьми, которые хотят только того, чтобы она была в безопасности. Они никогда ее не обидят, об этом можете не беспокоиться. Но если о звонке станет известно прессе или еще кому-нибудь, я вам ничего обещать не смогу. Это я серьезно говорю. Тогда может случиться что-нибудь плохое.

— Не могли бы вы мне сказать…

В трубке раздался длинный гудок.

Силия убрала трубку от уха. Но радость ее вскоре сменилась тревогой из-за угрозы, высказанной в конце разговора.

— Что она хочет сказать — может случиться что-нибудь плохое?

— Думаю, говоря о людях, она имеет в виду себя и своего мужа или приятеля. Не исключаю, что она позвонила без его ведома, и если он об этом узнает, у девочки могут возникнуть неприятности.

— А он узнает?

— Если и узнает, то не из полицейских источников.

— Но почему же она позвонила?

— Может быть, Рэчел ее уговорила. Или она чувствует себя виноватой.

— Значит, деньги их не интересуют.

— Деньги не интересуют ее.

— Зачем же тогда они ее похитили?

Большая Линн развела руками:

— Трудно сказать.

— Она говорила так, будто была напугана.

— Вам ее голос незнаком?

— Не могу вам сказать с уверенностью…

— Хотите прослушать запись еще раз?

— Да.

Она все прослушала сначала. Акцент у женщины был такой, будто она родилась на восточном побережье или на севере Онтарио. Силию резануло произношение женщиной слова «серьезно», как будто голос у нее сорвался чуть не до смеха.

— Что-нибудь заметили? — спросила Большая Линн.

— Я бы хотела послушать снова.

На этот раз ей показалось, что слово «серьезно» вполне соответствует общему нервному, даже паническому тону сообщения.

— Мне надо еще раз взглянуть на эти списки, — сказала Силия, имея в виду переданные в полицию списки посетителей мотеля и видеомагазина.

— Я попрошу переслать их по факсу, — сказала Большая Линн.

Силия поднялась и стала ходить по кухне. Где же она уже слышала этот резкий, нервный голос? Она перебрала в памяти всех соседей. Тем временем Большая Линн связалась по рации с полицейским в торговом центре, который сообщил ей, что все записи камер слежения уже изъяты, а на прилегающих улицах расставлены полицейские патрули. Силия попыталась представить женщину, которая крадучись идет по замусоренному проулку. Потом попробовала вообразить лицо Рэчел и убедиться в том, что дочери не очень страшно. Ничего не вышло, вот уже несколько часов у нее ничего не получалось. Ну да ладно, Рэчел жива, за ней присматривают люди, которые не собираются ее обижать. С чего бы женщина стала так говорить, если бы это не было правдой? Почему она так рисковала, когда звонила сюда?

— Криминалисты еще наверху? — спросила она.

— Нет. А что?

— Я бы хотела ненадолго прилечь.

В квартире у нее все было в порядке. Компьютер забрали, во многих местах остались следы порошка для снятия отпечатков пальцев, но остальное было нетронуто: разбросанные ноты, переполненная пепельница. Силия прошла в спальню Рэчел. На полу валялась куча грязной одежды, которую надо было стирать. Она встала на колени, взяла белое трикотажное платьице и поднесла к лицу. Если бы ей устроили проверку и среди сотен куч грязной одежды сказали по запаху найти вещи Рэчел — она бы справилась, и девочка нашлась бы. Даже если б миллион таких куч навалили — неважно, она все равно нашла бы среди них вещи дочери.

— Ты жива, — произнесла она, потом повалилась вперед и стала конвульсивно всхлипывать, освобождаясь от охватывавшего ее страшного напряжения. Придя в себя, она сказала: — Я знала, что с тобой все в порядке. Я это знала.

Она перевернулась на спину и постепенно стала успокаиваться. Ей было ясно, что это спокойствие временно и нестойко, может быть, даже неестественно, но в тот момент ей этого было вполне достаточно.

Силия заснула.