Когда Государственный совет по исследованиям перешел в ведение Геринга, во главе вновь организованного Управления планирования был поставлен Озенберг — ничем не выделяющийся профессор-механик Ганноверского университета, но активный член партии нацистов. Его технические и научные познания были не очень обширными, но ему было поручено наблюдение за считавшимися перспективными работами по усовершенствованию торпед для военно-морских сил.

У Озенберга была настоящая мания организации и страсть к индексам и картотекам. Свою карьеру он начал как организатор научной работы для военно-морских сил. Он произвел впечатление на руководство своим утверждением, что большая часть университетских возможностей в отношении научных исследований не используется и что военно-морские силы могли бы. отличным образом воспользоваться этим, пока не догадался кто-либо другой. Имея это в виду, он возглавил так называемый «Комитет Озенберга» по изучению положения дел в различных университетах. Но моряки вскоре отвернулись от Озенберга, когда убедились, что ему больше всего хочется перемещать и реорганизовывать. В Государственном совете по исследованиям, куда он попал рикошетом, казалось, им были довольны. Во всяком случае, большинство ученых хорошо отзывалось о нем даже после окончания войны. Причины совершенно ясны. Прежде всего высказывания Рамзауэра и другая информация рисовали перед учеными идеализированную картину нашей американской организации. Больше всего их восхищал наш широко разрекламированный «Перечень научного персонала». И тут очень кстати был Озенберг с его желанием сделать нечто подобное в Германии, т. е. создать полный указатель всех немецких ученых и инженеров и полную картотеку всех военных научных проектов. Но была и еще одна важная причина, почему Озенберг нравился им. Он был твердо убежден в том, что всех ученых следует вернуть из армии в лаборатории для участия в военных разработках. Озенберг сделал то, что не удавалось никому. В декабре 1943 года он сумел получить приказ Гитлера, названный «Акция Озенберг», об отзыве из вооруженных сил пяти тысяч ученых. «Это человек, который действительно спас немецкую науку», — говорили об Озенберге профессора.

Озенберг обладал определенной энергией, которая, кстати говоря, очень ему понадобилась для практической реализации полученного приказа. Ему приходилось постоянно ссориться с военными руководителями из-за спасаемых им ученых. К концу войны ему удалось вернуть около половины из указанных в приказе пяти тысяч.

Имея в своем распоряжении огромное количество личных дел, хозяин Управления планирования был в курсе дел о распределении научного персонала по различным проектным и исследовательским работам. В его власти было перемещать инженеров и ученых, и если приходилось расширять фронт тех или иных работ, то обращались к нему. Он даже стремился захватить в свои руки наблюдение за выполнением самих программ исследований, но это ему не удалось.

Из какого таинственного источника черпал Озенберг свое могущество? Это не было тайной: он был высокопоставленным сотрудником гестапо — гиммлеровской тайной полиции. Гестапо гордилось своим департаментом «культуры» (Секция 111с), возглавляемым Вильгельмом Шпенглером. Озенберг был правой рукой Шпенглера по вопросам науки. Задача этой секции сводилась к проведению в жизнь доктрины нацизма в учебных заведениях и различных культурных учреждениях. Это осуществлялось с помощью системы доносов и обследований. Доносчики и обследователи докладывали непосредственно Озенбергу. На всех научных конференциях и важных совещаниях присутствовали озенберговские шпионы. Имелись они и во всех лабораториях, причем кадры их вербовались из весьма широкого круга лиц, начиная от профессоров и кончая уборщицами. Эти шпионы доносили о ссорах между учеными, способностях тех или иных работников, причинах задержек в работе и о других обстоятельствах, мешавших прогрессу научных работ. Кроме того, Озенберг собирал сведения об отношении тех или иных людей к нацистской доктрине.

Собрание гестаповских дел было, вероятно, наиболее полным источником компрометирующих материалов, который он держал в. своих руках. Именно из этого источника мы узнали, кого из ведущих ученых считали политически надежным и компетентным в той или иной области. Так, физик Вальтер Герлах, химики Тиссен и Ричард Кун высоко превозносились, но знаменитый ученый-медик Зауэрбрух, судя по докладам, не считался хорошим руководителем и политически надежным человеком. Шумана строго критиковали. Молодого способного физика Гентнера, которого направляли в свое время в Париж работать в лаборатории Жолио-Кюри, обвиняли в приверженности к демократическим идеалам, возможно, внушенным ему его женой-швейцаркой. Несомненно, что образцовое поведение Гентнера во время войны, связанное с риском для его собственной жизни и свободы, полностью подтверждает скверное мнение гестаповских шпионов о нем.

Агенты Озенберга имели право обследовать научно-исследовательские институты и докладывать о ценности проделанных работ и о прогрессе этих работ вообще. В некоторых случаях их информация была весьма существенной.

Озенберг проводил также кампанию, направленную на то, чтобы столкнуть Ментцеля с его поста главы Совета по исследованиям вследствие его некомпетентности. Незадолго до конца 1944 года, после двух лет интриг Озенбергу это почти удалось. Секретный доклад, представленный Герингу в начале 1943 года, вероятно, самим Озенбергом, констатирует, что «Ментцель не способен руководить» и что «в немецких университетах царят хаос и неразбериха».

Пространный ответ Ментцеля весьма примечателен. Этот «лояльный наци», как он сам себя именовал, внезапно обнаружил некоторые пороки политического режима, когда сам подвергся атаке. Его самозащита была написана так, что под ней мог бы подписаться почти каждый антинацист. Он прямо ссылался на «с самого начала недостаточное признание университетов нацистской партией, когда ученых рассматривали как либералов, реакционеров, евреев или масонов и, во всяком случае, как антинацистов. Такой взгляд признали отчасти правильным, что привело к чистке, продолжавшейся до 1937 года… Было смещено около 40 % общего количества профессоров, в результате образовалась нехватка научного персонала. Возместить эту нехватку быстро было невозможно; лишь немногие нацистские преподаватели и ассистенты могли занять вакантные должности, но они не всегда удовлетворяли научным требованиям».

Мёнтцель отрицал царившие у него хаос и неразбериху, но указывал на плохой отбор студентов для научной работы.

В более позднем докладе, датированном августом 1944 года и написанном одним из людей Озенберга, критически рассматриваются проекты, осуществляемые под руководством Совета по исследованиям. В докладе подчеркивается, что практически ни один из них не имеет никакого отношения к военным усилиям страны. Из 800 рассмотренных проектов 70 % относилось к вопросам лесного и сельского хозяйства и только 3 % — к физике. Единственно существенными были работы, относящиеся к управляемым снарядам. Автор доклада указывал на бюрократическую рутину в берлинском центре Государственного совета по исследованиям. Дела содержались в беспорядке, ключи терялись, отчеты были чрезвычайно грязными, а система регистрации изобиловала грубыми ошибками.

Помимо этих секретных докладов, «культурная» секция гестапо требовала также информации непосредственно от самих ученых. В секретном письме фон Вейцзекеру в Страсбург в августе 1944 года от него требовали изложить взгляды на значение теоретической физики для военного потенциала Германии. Приблизительно тогда же запрашивалось мнение ученых из Боннского университета относительно «упадка научно-исследовательских работ как результата недостаточного правительственного руководства».

Это последнее письмо начиналось с утверждения, что «преимущество немецкой науки и техники перед первой мировой войной померкло по сравнению с гигантским их развитием в Америке». Далее в письме подчеркивалась важная роль ученых в современных способах ведения войны и критиковались Государственный совет по исследованиям и ему подобные организации за то, что они не сумели полностью использовать немецкий научный потенциал. В письме говорилось о новом плане и об устранении всех препятствий, мешавших ученым вносить свой вклад в военные усилия страны.

Кроме того, Озенберг часто посылал меморандумы главе нацистской партии Мартину Борману. Это были довольно необычно выглядевшие, безупречно отпечатанные брошюры, разукрашенные подчеркиваниями синими и красными чернилами, с прекрасно выполненными, но совершенно бессмысленными диаграммами, многочисленными приложениями, ссылками и т. д. Сомнительно, чтобы Борман или кто-нибудь другой, кому рассылались эти брошюры, когда-либо читал эту чепуху. Озенберг сетовал на то, что не получал никаких ответов на свои послания.

В одном из таких меморандумов Озенберг жаловался Борману на отсутствие, мужества у окружавших Гитлера, которые не сообщили ему, что его излюбленное «оружие возмездия», которое предполагалось использовать против Лондона, было просто блефом и его следовало ликвидировать. Это оружие с кодовым наименованием «насос высокого давления» представляло собой пушечный ствол длиной в сотню ярдов (30 метров), в который на определенном расстоянии друг от друга закладывалась взрывчатка. Хотя испытания и показали, что это оружие действовать не будет, тысячи рабочих продолжали сооружать эти установки вдоль французского побережья, чтобы не расстраивать фюрера.

Мечта Озенберга наконец стала явью. В конце 1944 года Геринга уговорили принять план Озенберга. Опираясь на решение Гитлера в июне 1944 года о сосредоточении всех исследовательских работ на военной тематике, Геринг создал Верховный совет по исследованиям с Озенбергом во главе. Озенберг подчинялся непосредственно Герингу и сохранял в своих руках такие влиятельные рычаги, как планирование и распоряжение кадрами.

Все это рассматривалось как усиление прежнего Государственного совета по исследованиям путем придания ему такого энергичного руководителя, как Озенберг. Однако сам Озенберг расширил такое толкование: новая организация должна направлять все исследовательские работы армии, флота, авиации и промышленности. Он разослал напыщенный секретный циркуляр с невероятно сложной организационной схемой, которую получатели окрестили «сортировочной горкой», так как внешне она очень напоминала схему железнодорожных сортировочных путей. Эта схема выглядела более сложной, чем радиосхема.

Понятно, что исследовательские организации вооруженных сил, в том числе и находящаяся под личной опекой Геринга авиация, полностью игнорировали попытки Озенберга. Только электропромышленность проявила некоторое намерение кооперироваться, да и то неофициально.

Шел ноябрь 1944 года. Бомбежки и продвижение союзных войск увеличивали хаос внутри Германии. Время было не совсем подходящее для создания новой организации. Неудивительно, что она так и осталась на бумаге.

Документы, захваченные миссией Алсос в ноябре 1944 года в Страсбурге, навели нас на след Озенберга. Его управление было эвакуировано в маленький городишко возле Ганновера. Мы решили, что если его дела сохранились в целости, то в них можно найти все интересующее нас о немецкой военной исследовательской работе. Захвату этого учреждения мы придавали большое значение.

Когда в начале апреля 1945 года этот городок был занят нашими войсками, туда направилась небольшая группа военных работников нашей миссии, возглавляемая физиком майором Фишером, которую сопровождали физик Вальтер Колби из Мичиганского университета и химик Смит из Принстонского института. Эта группа и захватила хозяйство Озенберга целиком.

Как все нацисты, Озенберг сдался в плен со всеми своими документами и папками личных дел в полной неприкосновенности и сразу же предложил нам свои услуги. Обыкновенные немецкие ученые, с которыми нам приходилось иметь дело, как правило, отказывались рассказывать о своей военной работе и прятали или уничтожали секретные бумаги.

Совсем не так вели себя нацисты. Причиной того, что они так легко сдавались, было, конечно, стремление спасти свои шкуры, но в случае с Озенбергом основным мотивом было другое. Дело заключалось в такой степени его убежденности в своем собственном величии и в своей неотделимости от немецкой науки, что он был абсолютно уверен в невозможности для союзников управлять оккупированной Германией, если он не будет стоять во главе немецкой науки. На него произвело очень сильное впечатление оказанное ему внимание. Это впечатление усилилось, когда его отправили во Францию.

Пока члены миссии Алсос были заняты в соседних секретных лабораториях, офицеры штаба Верховного командования забрали Озенберга с его «зверинцем» и всей документацией. Их посадили на самолеты и направили в упоминавшийся раньше «мусорный ящик» (Dustbin) в Версале. Здесь Озенберг повел дело, как обычно, приказав своему секретарю лишь заменить прежний адрес на своих бланках словами «в настоящее время в Париже». Несомненно, он был очень полезен. Многие обращались к нему по техническим и научным вопросам, и он давал распоряжения своему аппарату составлять исчерпывающие доклады, блестяще выполненные и содержащие всю информацию по интересующим вопросам. Обычно эти доклады выполнялись в невероятно короткий срок. Все это усиливало его веру в свою значительность.

Закоренелый холостяк, возрастом уже за сорок, Озенберг был всегда доволен собой. Тот, кто хотел получить от него информацию, неизменно должен был выслушивать пространные рассуждения о его собственных идеях относительно ракет ПВО. Забавно было наблюдать, как он старался поддерживать декорум— один из его работников всегда должен был представлять ему посетителей. Правда, члены миссии Алсос вполне обходились без соблюдения такого этикета.

Озенберг правил своими людьми в типично немецкой манере, с помощью страха. Во время их интернирования среди его подчиненных вспыхнул бунт. С горечью он жаловался, что его подчиненные потеряли уважение к величию Германии; они могли позволять себе отпускать всякие насмешки в адрес высокопоставленных интернированных немцев, прогуливавшихся ежедневно в дворцовом саду. Он считал нетерпимыми такие перемены в его людях, хотя должен был понимать, что их недостаточное уважение распространялось также и на него.

Единственным исключением была его непохожая на женщину секретарша, обладавшая большой работоспособностью. Она производила впечатление наделенного нервами механического придатка к пишущей машинке и находилась под почти гипнотическим влиянием «герра профессора». Работники же его аппарата— мужчины, во многих случаях более способные, чем сам Озенберг, — переставали подчиняться ему. Они рассказывали нам, как у служащих, имевших несчастье не понравиться Озенбергу, аннулировались отсрочки и их посылали на фронт. Верным способом навлечь на себя гнев Озенберга было попасться ему на глаза в кинотеатре с девушкой. Они составили целый перечень бывших работников его аппарата и рассказали нам о совершенно смехотворных причинах, по которым те были уволены. Даже если некоторые детали в их рассказах были и не совсем правильны, они все же отражали ненормальные отношения между Озенбергом и его людьми.

Мои друзья из штаба Верховного командования не смогли предварительно изучить захваченные ими сокровища. Поэтому они и не подозревали, что многих важнейших документов не хватало, а именно гестаповских дел Озенберга и основных дел Государственного совета по исследованиям, присланных Озенбергу из Берлина для надежного хранения. Я спросил озенберговских людей об этих документах. Они с готовностью подтвердили его связь с гестапо, но клялись, что бумаги он сжег.

Однажды, когда Озенберг, в который уже раз, надоедал мне извинениями и заверениями в лояльности по отношению к союзникам, я потерял терпение.

— Меня интересуют не ваши политические взгляды, — сказал я, — а техническая информация, которой вы располагаете. Во всяком случае, доверять вам нельзя. Вы находились во главе научной секции гестапо, о чем вы никогда не рассказывали нам, и, кроме того, вы сожгли все относящиеся к гестапо бумаги.

Эта неожиданная вспышка поразила его, он принялся защищаться и выболтал:

— Нет, я не сжег этих бумаг, я закопал их; более того, я был не главой научной секции гестапо, а только вторым по старшинству!

После этого заставить его рассказать, где были зарыты бумаги, было очень простым делом.

Подпись Озенберга заслуживает того, чтобы быть предметом изучения психиатра-графолога, если таковые существуют. Многие нацисты, по-видимому, подражая Гитлеру, превращали свои официальные подписи в иероглифы, совершенно неразборчивые, но очень доступные для подделки и выражавшие патологическую напыщенность этих людей. Эта привычка была особенно широко распространена среди гестаповских должностных лиц, хотя сам Гиммлер подписывался очень четко. По сравнению с их тевтонской каллиграфией запутанная восточная вязь представляет собой образец красоты и ясности.

Мне неизвестно, что стало с Озенбергом. Вероятно, связи с гестапо поставили ere автоматически в категорию лиц, подлежащих аресту. Во всяком случае, бунт подчиненных разрушил мечты Озенберга о будущем могуществе. Его перевели для интернирования куда-то еще, а бумаги остались в «мусорном ящике» на попечении одного из его прежних рабов.

Если гиммлеровское гестапо щеголяло своей секцией «культуры», то его всеобъемлющая организация СС гордилась целой академией. СС было государством в государстве с собственным правительством, собственной армией и, что особенно интересно, с собственной наукой. Это было прямо-таки последним словом нацистских идеалов. Члены академии, по замыслу, должны были отвечать требованиям «чистого» арийского духа и прочих неудобоваримых догм, так же как и его философских и религиозных доктрин, которые, как предполагалось, происходили от древних тевтонских поверий. Символ организации, СС, представлял собой повторенную дважды древнюю руническую букву С («зиг»), а не две молнии, как часто неправильно утверждают.

Во время войны организация СС имела несколько собственных исследовательских лабораторий, которыми руководил эсесовец генерал Шваб. Здесь пытались провести некоторые работы с тяжелой водой, но вскоре передумали и послали своих специалистов по данному предмету в Гамбургский университет продолжать эту работу с признанными физиками.

Главным «научным» интересом СС была древнегерманская история. Этот интерес был связан с задачей доказать величие тевтонского происхождения. Именно для этой цели Гиммлер организовал в 1935 году «Аненэрбе» — Академию родовой наследственности. Некоторые виды деятельности этой странной академии были окутаны тайной, и в них могло оказаться что-нибудь действительно важное, поэтому мы поручили Карлу Бауману всесторонне исследовать эту организацию.

За исключением упоминавшегося уже здесь письма Гиммлера палачу Гейдриху о физике Гейзенберге, Бауман не нашел в материалах «Аненэрбе» ничего относящегося к атомным исследованиям. Но его доклад об этой академии весьма поучителен.

Сначала «Аненэрбе» была просто культурно-пропагандистской секцией СС. Но Гиммлер никогда не удовлетворялся ничем скромным. Он желал иметь полноправную академию и быть ее президентом. Если же его академия стала бы дублировать функции министерства «культуры» Розенберга и министерства пропаганды Геббельса (как это и было), то тем лучше: это очень хорошо, увязывалось с его методом проникновения всюду, куда только можно, для установления контроля.

Директором «Аненэрбе» по учебной части был доктор Вальтер Вюст, президент Мюнхенского университета и профессор санскритского и персидского языков. Главнейшим основанием для назначения его на этот высокий пост в гиммлеровской академии было то обстоятельство, что еще на заре нацизма он защищал позитивный взгляд на арийскую культуру в полемике с другими профессорами.

Административным главой «Аненэрбе» был полковник СС Вольфрам Зиверс. Этот психопатического склада джентльмен чрезвычайно кичился тем, что его фамилия начиналась и кончалась буквой S и всегда писал ее с рунами «зиг» в начале и конце. Он ушел с головой в тевтонские предания и, будучи по природе своей молчаливым, мог очень много говорить по поводу рунических символов. Зиверс был подчинен непосредственно Гиммлеру и полностью информировал его о деятельности академии. Он стоял также во главе издательской организации, выпускавшей книги и журналы. Кроме того, он занимал важный пост в Государственном совете по исследованиям, где был заместителем «нашего приятеля» Ментцеля и имел право подписывать все бумаги. Это еще один пример проникновения коварного Гиммлера в другие ведомства.

Хотя, как уже говорилось, «научная» деятельность «Аненэрбе» носила характер главным образом исторических изысканий для доказательства того, что нацистская идеология происходит непосредственно от древней тевтонской культуры и поэтому преобладает над всеми остальными идеологиями, там не пренебрегали и псевдонауками. Так, в академии существовали, например, такие подразделения, как «Генеалогия», «Изыскания источника происхождения собственных имен», «Исследования фамильных символов и гербов», «Спелеология» и «Народные поверия», не говоря уже о магических жезлах и об оккультных тайнах.

Сам Гиммлер закончил сельскохозяйственную школу и, возможно, благодаря этому иногда предлагал разумные программы исследований. Так, он планировал создание энтомологического подразделения для всестороннего изучения жизни насекомых и их влияния на человека. Но время от времени он способен был пускаться на поистине экстраординарные авантюры, что можно видеть из следующего письма Зиверсу, написанного им из полевого штаба в марте 1944 года:

«Для будущих исследований погоды, которыми мы собираемся заняться после войны… я предлагаю Вам заметить себе следующее: корни или луковицы растения «безвременник осенний» в различные годы находятся на разных глубинах. Чем они находятся глубже, тем более суровой будет зима; чем ближе они к поверхности, тем зима будет мягче. На этот факт обратил мое внимание фюрер».

Академия имела несколько подразделений по естественным наукам, хотя на их деятельность университетские ученые смотрели неодобрительно. Так, было подразделение ботаники, которым руководил фон Лютцельбург, двоюродный брат Гиммлера, проведший двадцать семь лет в Бразилии и изучавший там растения джунглей и их медицинские свойства. Была секция прикладной геологии, выполнявшая секретные работы по определению месторождений нефти, минералов и воды. Руководитель этой секции профессор Виммер проводил значительное время в армии, помогая отыскивать источники водоснабжения на оккупированных территориях. Говорили, что Виммер пользовался «волшебным жезлом», сочетая это с изучением рельефа местности.

Среди изданий «Аненэрбе» был «Журнал для всех по естественным наукам», в котором пронацистски настроенные авторы печатали свои «научные» труды. Например, у них имелась своя собственная излюбленная теория строения Вселенной — теория мирового льда. Согласно этой теории, сердцевина всех планет и звезд состоит изо льда. Не из какой-нибудь особой разновидности льда, а из самого обычного.

В своем письме к Гейдриху относительно Гейзенберга Гиммлер писал: «Было бы целесообразным свести профессора Гейзенберга с профессором Вюстом… Вюсту следует попытаться установить необходимый контакт с Гейзенбергом, и тогда мы смогли бы использовать последнего в «Аненэрбе», которая постепенно становится полноправной академией. Гейзенберг — хороший ученый, и мы могли бы заставить его кооперироваться с нашими людьми по вопросам этой теории «мирового льда». Предложение, которое могло бы бросить в дрожь самого Гейзенберга!

«Аненэрбе» организовывала археологические и исторические экспедиции в другие страны. С чисто немецкой неразборчивостью в средствах они могли служить также для военных и шпионских целей. Эти академические «эксперты» грабили музеи в оккупированной России. Единственно, что их беспокоило, это чтобы их не опередили бандитские шайки из министерства «культуры» Розенберга. В таких случаях Зиверс бурно протестовал против нарушения его прав. Он не мог видеть, писал он, «как эти произведения искусства захватываются ведомством Розенберга, которому следовало собирать материалы для духовной борьбы против евреев и масонов…».

Другим образцом «научных» интересов Зиверса может служить следующее письмо, адресованное фрейлен Эрне Пиффль в марте 1943 года, когда война была в самом разгаре.

«Дорогая фрейлен Пиффль!

В печати недавно промелькнуло сообщение, что в местечке Рибе в Ютландии (Дания) живет старая женщина, умеющая вязать способом древних викингов. «Рейхслидер» (Гиммлер) выразил желание, чтобы мы послали немедленно кого-нибудь в Ютландию к этой старой женщине и изучили эти методы вязания.

Хайль Гитлер!

К несчастью для будущей науки, из документов не видно, увенчалась ли успехом миссия фрейлен Пиффль.

Во время войны было признано необходимым придать «Аненэрбе» новый важный отдел — отдел прикладных военных исследований, сферой деятельности которого были эксперименты над людьми. Так как Гиммлер был начальником над всеми концентрационными лагерями, то любая «научная» работа, для которой требовались заключенные, должна была осуществляться через его академию. Когда не хватало математиков для вычислительных работ, относящихся к разработкам Фау-1 и Фау-2, из знавших математику заключенных в концлагерях была образована «математическая секция». Как сообщалось, они очень хорошо справлялись с порученным им делом.

Но это было очень редко, чтобы отдел прикладных военных исследований действовал столь гуманно. В нем была, например, пресловутая «Секция Н» во главе с профессором Августом Хиртом и доктором Хаагеном из Страсбурга, которые проводили свои работы на узниках лагеря в Натцвейлере. Самой ужасной была «Секция R» в Дахау, в которой наиболее жестокие эксперименты проводились доктором Рашером и его очень хорошенькой и элегантной женой Нини Рашер, урожденной Диль. По заданию ВВС они проводили эксперименты по изысканию способов оживления людей, долго находившихся в условиях весьма низких температур, а также по изучению явлений, связанных с пребыванием человека в условиях очень низкого давления.

Майор медицинской службы Лео Александер, известный бостонский врач, всесторонне изучил сохранившийся полностью комплект дел, относящихся к этим экспериментам. Миссия Алсос имела возможность ознакомиться с его докладами.

Помимо бесчеловечной жестокости, деятельность Рашеров в Дахау отличалась самыми абсурдными поползновениями на научную объективность, что придавало ей вид пародии на научный метод. Так, одна серия экспериментов заключалась в погружении жертв на несколько часов в ледяную воду. Их держали там почти до момента наступления смерти (только самые выносливые удовлетворяли этому «почти»; большинство не выдерживало). Затем пробовали различные способы оживления почти мертвых людей.

Полученные результаты сравнивались, чтобы определить наилучший способ.

Один из методов заключался в том, что замороженного таким способом мужчину помещали в кровать вместе с молодой женщиной. Затем с типично тевтонской обстоятельностью они пробовали помещать жертву в кровать с двумя женщинами. Если бы время позволяло, они, несомненно, провели бы эксперименты с тремя, четырьмя и больше женщинами и в результате вывели бы соответствующую кривую. В течение всего эксперимента температура тела жертвы автоматически записывалась с помощью термопары, помещенной в прямую кишку. Майор Александер нашел даже графики, показывающие изменения температуры в процессе замерзания или оживления. Графики были снабжены пометками «отогревание одной женщиной», «отогревание двумя женщинами» и «отогревание женщинами после совокупления».

Хотя всеми секциями военных исследований «Аненэрбе» непосредственно ведал Зиверс, тем не менее Гиммлер, по-видимому, проявлял к их деятельности личный интерес. Большая часть писем и докладов Рашеров была адресована ему. В одном из таких писем Рашер просит, чтобы его перевели в концентрационный лагерь Аушвиц, потому что там значительно холоднее и он мог бы охлаждать свои жертвы, просто оставляя их голыми на открытом воздухе. Дахау же слишком мал, его эксперименты вызывают волнения среди заключенных, так как «пациенты, замерзая, кричат».

Когда мы допрашивали Зиверса, он сначала отрицал свою осведомленность об экспериментах над людьми; отрицал до тех пор, пока мы не представили убедительных доказательств его лжи. Но даже тогда он уклонялся от этой темы и предпочитал разговаривать о доисторической славе тевтонов. Он, однако, сказал нам о том, что его близкие друзья, супруги Рашер, сами закончили свою карьеру в качестве заключенных концлагеря. Для этого, вероятно, было несколько причин, но одна, подчеркнутая Зиверсом, заключалась в нарушении ими «кодекса чести» СС: Нини сделала аборт и выдала затем чужого ребенка за своего.

Как мы видели, обстоятельность, которой мы так восхищались в немецкой науке, может иногда превращаться в страшную пародию на научность. В библиотеке гестапо в Берлине мы нашли книгу «Германические символы». Там приведены сотни рун и других эмблем, снабженных глупейшими объяснениями. Например: «Гантели — символ для оппозиций». Другие символы объясняются так: рождение и смерть, жизнь и смерть, старый и новый год, зима и лето, небо и земля, получение, сохранение, всеобщность и т. п.

«Возвышенно логичная и глубокая», эта книга, естественно, начинается с начала всех начал — со зловещей точки. Точка, узнаем мы, есть «символ всех символов, означающий начало и конец жизни, сокровенное ядро и источник всевозможной силы. Это символ зародыша, но также и конца жизни…»

Напыщенная чепуха подобного рода особенно расцвела при нацистском режиме, но вообще она в Германии всегда принималась более всерьез, чем где бы то ни было, что объясняется ее претенциозностью и псевдонаучностью.

Самый стиль подобных немецких книг часто делал невозможным для неспециалиста судить об их содержании. Поэтому издавались специальные руководства о том, как пользоваться этой полнейшей чепухой. Всему этому придавался наукообразный характер с помощью многочисленных примечаний, ссылок, таблиц и соответствующих иллюстраций. Иногда такой сверхобстоятельностью портили действительно хорошие книги.

Существует старый анекдот, который в слегка измененной форме появляется примерно раз в пять лет. В нем говорится о группе ученых разных национальностей, встретившихся в зоопарке. На этих ученых произвел большое впечатление верблюд, и они решили, что каждый должен написать о нем. книгу. Англичанин сделал это первым, озаглавив свою книгу «Охота на верблюда в колониях»; француз дал своей книге название «Верблюд и его любовь»; американец назвал свою «Самые большие и самые лучшие верблюды»; немец же спустя два года выпустил «Руководство по верблюдам»: том I — «Верблюд в средние века» и том II — «Верблюд в новейшей германской цивилизации».

В последней части этого анекдота содержится более чем элемент истины. В небольшой модификации мы нашли именно такую немецкую книгу. Правда, она была не о верблюдах, а о собаках, и не о собаках вообще, а только о германских собаках, особенно о немецких овчарках. Книга, о которой я говорю, называется «Немецкая сторожевая собака в описаниях и картинах», автор — капитан фон Стефаниц. Впервые она была издана в 1901 году, а у меня находился экземпляр из шестого издания, вышедшего в свет в 1921 году, т. е. задолго до «пришествия» Гитлера. Это определенно одна из лучших книг по уходу за собаками и их разведению, но она интересна и той манерой изложения, при которой ценный познавательный материал тонет под тяжестью претенциозной чепухи. В книге восемьсот страниц. Как и в большинстве немецких книг, повествование начинается с самого начала, т. е. с сотворения мира. Чтобы произвести большее впечатление, рассказ о сотворении мира начинается с цитаты из «Вендидады, древнейшей книги Зендавесты». По-видимому, можно не сомневаться, что каждый немец, разводящий собак, имеет на своей книжной полке этот древний персидский труд. Первые двести страниц посвящены происхождению сторожевых собак и их существованию во все времена и во всем мире — собака в Китае, собака в древней Греции, собака в Библии, собака в Египте. Имеется также раздел «Собака и евреи».

Мы узнаем, что в древности евреи презирали собак и что этим частично объясняется «…существующее и поныне презрение к собакам даже среди арийцев, в чем повинно большое влияние еврейских представлений, которые проникали в немецкую психологию, маскируясь под христианскую религию». И далее «отношение еврея к собаке осталось таким же и в наше время… Никогда собака не будет иметь для него никакой эмоциональной ценности, никогда не сможет он посвятить себя ей бескорыстно… Только германец способен на это, так как «быть германцем означает делать настоящее ради него самого (Вагнер)».

Среди иллюстраций в этой ничем не примечательной книге есть рисунок собаки с надписью «Дружеский привет. Профессор Б. Шмид».

И в заключение немецкие книги всегда снабжены блестящим указателем. «Немецкая сторожевая собака в описаниях и картинах» в этом отношении не исключение. Я приведу по порядку несколько пунктов из указателя этой книги, чтобы продемонстрировать, до каких крайностей может доходить немецкая пунктуальность:

Собака и другие животные.

Собака и слуги.

Собака и хозяйка.

Собака и хозяин.

Собака и собака.

Собака и дети.

Собака и игрушки.

Собака и инструменты.

Как я уже говорил, классический труд капитана фон Стефаница был написан задолго до Гитлера и Гиммлера. Это помогает нам понять, что не все нелепости в Академии СС были порождены нацизмом.