Реформация и основание герцогства

Подъём, явившийся началом новой эпохи, был массовым движением. Это движение складывалось из множества компонентов, в нём взаимодействовали многочисленные силы. Сильнее, чем в других немецких городах, в столичном Кёнигсберге отчётливо проявилось три мощных течения, определивших дальнейшее развитие эпохи: церковное, политическое и социальное.　

И в Кёнигсберге старые порядки утратили свою цементирующую роль, а вместе с ними пришли в упадок и дисциплина и религиозность людей, которые должны были представлять этот строй. Одни отвергали и высмеивали старые порядки, другие тем крепче цеплялись за привычные формы, чем сильнее опасались их отмены. В результате скептицизм соседствовал с усердным благочестием: высмеивались Орден и церковь, покупались индульгенции, строились монастыри и капеллы. Нельзя забывать, что капелла св. Христофора и оба мужских монастыря были основаны в Кёнигсберге лишь незадолго до Реформации. Обоснованные или преувеличенные жалобы на безнравственность членов Ордена, каноников и монахинь также относятся к картине эпохи, в которой старые устои утрачивали свою силу.　

В одну из пятниц во время Великого поста 1519 года старая церковь в последний раз продемонстрировала свое могущество и роскошное великолепие во время большой процессии, проходившей через все церкви города: от Кафедрального собора участники шествия направились к Альтштадтской и Штайндаммской церквам и к церкви Марии Магдалены на площади Мюнцплатц, затем к Замковой церкви, в сторону церквей Святого Креста и св. Барбары и далее от альтштадтского госпиталя «К Святому Духу» назад к Кафедральному собору.　

Вместе с соборным капитулом и городским духовенством в процессии шествовали гохмейстер Альбрехт со своим братом маркграфом Вильгельмом, герцог Эрих Брауншвейгский, бывший в то время комтуром в Мемеле, епископы Георг фон Поленц и Хиоб фон Добенек, сопровождаемые огромным количеством народа. Спустя несколько недель Поленц был возведён в Кафедральном соборе в сан епископа Самландского. Это было последнее большое католическое торжество в Кафедральном соборе.　

Хотя все события в Кёнигсберге в период регентства с 1522 по 1525 годы и разыгрывались в отсутствие гохмейстера, но происходили они отнюдь не против его воли. Альбрехт отправился во время своей поездки по Германии сперва на свою франконскую родину, и в начале 1523 года был склонён в Нюрнберге молодым и в то время уже известным проповедником Андреасом Осиандером к учению Лютера. Ещё в марте 1523 года Лютер обратился со своим «Посланием к господам Немецкого Ордена» и тогда же дал молодому гохмейстеру, тайно посетившему его в Виттенберге из-за сильных душевных смятений, совет секуляризировать Орден. По желанию Альбрехта Лютер послал в Пруссию своего сподвижника Иоганнеса Брисманна. В Кёнигсберге тот стал читать в трапезной каноников лекции по теологии, а 27 сентября 1523 года, будучи ещё в одеянии францисканца, прочитал в Кафедральном соборе первую евангелическую проповедь. Вскоре он стал советником епископа Поленца по вопросам теологии. Последний, судя по биографии, более юрист и государственный деятель, чем теолог, встал на сторону Брисманна и четверть года спустя объявил себя публично в рождественской проповеди приверженцем учения Лютера. Он был первым епископом, сделавшим этот шаг; вторым был Эрхард фон Квайс, епископ Помесанский. Таким образом, прежде чем гохмейстер вернулся из Германии, оба прусских земельных епископа стали приверженцами лютеранской веры.　

Реформация пришла в Пруссию из Германии. Ни один из прусских реформаторов не был уроженцем Пруссии. Однако учение Лютера ни в коем случае не было жителям Пруссии навязано. Его посланцы нашли там хорошо подготовленную почву. Новое учение особенно быстро и с большой готовностью восприняли граждане Кёнигсберга. Неизбежно, правда, было и то, что это учение в таком многослойном обществе должно было вызвать социальные волнения. Впервые это проявилось в 1523 году, когда в Кёнигсберге появился новый проповедник.　

Иоганнес Амандус, которого Лютер, видимо, не очень хорошо знал, но которого по инициативе Альбрехта послал в Пруссию, не был, в отличие от рассудительного Брисманна, гуманистом. Он владел нижненемецким диалектом и вульгарной латынью, говорил образно и выразительно, научившись этому будучи проповедником, отпускающим грехи. Он быстро завоевал в среде народа авторитет, обращаясь к его чувству зависти, натравливая бунтарски настроенную чернь на учреждения старой церкви и её сторонников. Фанатик по натуре, Амандус любое возражение клеймил как богохульство, притязая на то, что только он способен вещать правдивое слово Божье. Своих противников он даже отлучал от церкви, обвиняя их в ереси, а противниками этими были состоятельные граждане, его друзья из числа ремесленников.　

Амандус несёт ответственность за единственный акт насилия, происшедший за эти годы в Кёнигсберге. В понедельник после Светлого Воскресения 1524 года он, вопреки традиции, читал свою проповедь не в Альтштадтской, а в Лёбенихтской церкви, и призвал народ на штурм близлежащего францисканского монастыря: «Монахи достаточно долго ели и пили с вами; идите к ним и поешьте и попейте теперь с ними». После этого толпа захватила монастырь и разорила его. Была сожжена деревянная скульптура св. Франциска. Монахам удалось спастись благодаря комтуру, который, узнав о беспорядках, добился того, чтобы они смогли свободно покинуть свою обитель. Позднее монастырь снесли; женский же остался нетронутым.　

За исключением этого случая, декатолизация церквей проходила спокойно. Картинные украшения и одежда духовенства изымались, отдавались на хранение или продавались. Большинство серебряных предметов из церковной утвари было переплавлено ещё во время крестовых походов.　

Воинственный Амандус не удовлетворился своим успехом. Он обрушился на альтштадтский муниципалитет и обвинил Сператуса, только что приехавшего в Кёнигсберг, в недостаточном реформатском усердии, упрекая его в том, что тот добивается благосклонности князей и влартей, чем и заслуживает ненависть благочестивых. Эта демагогия переполнила чашу терпения муниципалитета. В октябре 1524 года Амандус вынужден был покинуть город; он умер в 1530 году в Госларе.　

Человеком совершенно иного склада был его преемник в Альтштадтской церкви Иоганнес Полиандер (Грауманн) из Нойштадта во Франконии, близкий друг и соратник Лютера и Меланхтона. Будучи учёным-гуманистом, он окружил себя единомышленниками, вёл широкую переписку со многими учёными, в том числе и католическими, как например с Дантискусом. Полиандер был сочинителем светских и духовных песен на немецком и латинском языках, страстным собирателем книг и отличным педагогом. Свои книги, рукописи и карты он завещал альтштадтскому муниципалитету; они послужили основой позднее созданной городской библиотеки.　

Ведущим лютеранским теологом Пруссии стал Пауль Сператус — настоящая фамилия его была Шпрет — из Рётлена под Эльвангеном в Швабии. По просьбе Альбрехта он в 1524 году отправился в Кёнигсберг, чтобы стать там придворным проповедником. Из-за своей веры Сператус ещё в Вене был отлучён от церкви и заключён в Брюннскую тюрьму, прежде чем он приехал в Виттенберг, где помогал Лютеру собирать евангелические церковные песни. Он, как и Полиандер, был учёным и верующим человеком, сочинителем песен, книголюбом и владельцем солидной библиотеки. В его заслугу входит составление первого прусского евангелического песенника, напечатанного в 1527 году у Ханса Вайнрайха в Кёнигсберге. В 1530 году Альбрехт возвёл своего придворного проповедника в сан епископа Помесанского. Умер Сператус в 1531 году.　

Благодаря деятельности этих людей Кёнигсберг стал евангелическим городом ещё до того, как гохмейстер снял своё орденское платье. Выступлений против Реформации со стороны старой церкви в Кёнигсберге не было, если не считать отклонённой комтуром жалобы монахов по поводу народного представления на масленницу 1524 года, в котором Лютер выступал против папы Римского. О судьбе распущенного в это время капитула Кафедрального собора мало что известно. Так, один из настоятелей принял лютеранство, другой, сложив с себя духовный сан, занялся торговлей. Соборный декан Адальберт Дойчманн подался к епископу Эрмландскому. Оставшиеся в Кёнигсберге каноники обеспечивались ведомством в Заалау, принадлежавшем капитулу. На подворье старшего священника в Нойхаузене разместилось герцогское казначейское ведомство, а сам замок стал летним и охотничьим замком герцога.　

Орденские рыцари ждали, что предпримет их гохмейстер. Большинство из них, последовав его решению, приняли евангелие и остались в стране. Последний комтур Михаэль фон Драге был первым членом Ордена, сочетавшийся браком. Переехав в Шёнберг, он стал там окружным начальником. Некоторые священнослужители не могли решиться сменить веру. Другие под давлением вынужденно принимали новое учение. Так сложилось, например, у трёх братьев Вайблингенов и у Генриха фон Милтитца, ставшего одним из самых плодотворных поэтов эпохи Реформации и особо приближённым лицом герцога.　

Наиболее деятельным представителем молодого поколения был Фридрих фон Хайдек, земляк и друг Альбрехта, сопровождавший гохмейстера в поездке по Германии. Вместе с ним он стал там приверженцем учения Лютера. После возвращения он рьяно проводил в жизнь идеи Реформации и секуляризации. Летом 1524 года Хайдек пригласил друзей и единомышленников из Ордена и поместного дворянства на совещание в Бартенштайн, в котором участвовали также епископ Поленц и Кристоф Гаттенхофен, секретарь и камермейстер Альбрехта. Подготовив почву, они на своём собрании в Кёнигсберге 7 декабря 1524 года приняли решающие постановления. Обстоятельства выглядели таким образом, что ни Реформация, ни секуляризация не могли быть проведены без согласия польского короля. Поэтому требовалось достичь соглашения с Польшей, что являлось особенно важным, так как через несколько месяцев истекал срок четырёхлетнего перемирия, а у Альбрехта не было никакой надежды на успешное продолжение войны. В результате прусская миссия, в которую входили бургомистры Николаус Рихау из Альтштадта и Криспин Шёнберг из Кнайпхофа, отправилась в Краков, где 8 апреля 1525 года был заключён мир.　

26 апреля посланники возвратились в Кёнигсберг и известили собравшуюся в церкви Альтштадта общину о заключении мира. 9 мая новый герцог торжественно въехал в свою столицу. В конце мая в Кёнигсберге состоялось заседание ландтага, в котором приняли участие и польские комиссары. Все собравшиеся, и прежде всего епископы Самландский и Помесанский, присягнули на верность герцогу Альбрехту. Таким образом, место чёрного креста, 300 лет являвшегося символом Ордена и его государства, занял чёрный орел Гогенцоллернов. Чёрно-белые цвета, под которыми Пруссия вошла в историю, продолжали жить в чёрно-серебряной палитре гогенцоллерновского фамильного герба, завоевав в качестве прусских цветов новую славу.

 

Социальные движения

Социальные волнения, сопровождавшие Реформацию, не были вызваны учением Лютера. Однако они усиливались из-за того, что простой люд понимал это учение так, будто вся иерархическая прослойка между князем и его подданными является противозаконной. Они хотели отменить старые социальные различия в пользу общей свободы каждого христианина. Так понимали Евангелие крестьяне, так его воспринимали ремесленники и рабочие в городах. В Данциге простой люд поднялся против муниципалитета, свержение которого удалось предотвратить лишь благодаря вмешательству польского короля. По сравнению с Данцигом социальное движение в Кёнигсберге выглядело смирным.　

Цехи потребовали объединения трёх городов и участия ремесленников в городском управлении. В пользу этого требования они выдвигали веские причины: право свободного передвижения и повсеместного проживания граждан внутри всего Кёнигсберга, прекращение распрей из-за мостов, более справедливое распределение налогов и доходов в пользу бедных. У них были основания верить, что герцог полностью на их стороне. Общины потребовали от муниципалитета отчёта о доходах и расходах последних лет, настояли на включении четырёх представителей цехов в муниципалитет и в число судебных заседателей. Они получили и отчёт, и согласие по обоим пунктам. Однако затем вдруг выяснилось, что они и не знают, как воспользоваться этими уступками. Прослушав раз двухгодичный отчёт, «они вскоре устали и более отчётов слышать не желали». Из четырёх новых членов муниципалитета трое отказались от этой чести. Остался только перчаточник Тевес Розенфельд, который уже в 1522 году являлся уполномоченным представителем своей общины.　

Лишь одного человека можно назвать социальным революционером: им был медник Ханс Шлефф. Он был человеком склада «цвиккауских фанатиков» и бранил состоятельных ганзейских купцов, на которых бедный люд работал до седьмого пота. В своём доме он зачастую собирал единомышленников для тайных бесед.　

В июне 1525 года общины избрали комитет, который должен был вести переговоры об объединении трёх городов и о создании общего «Божьего сундука» (общей церковной казны), т.е. об управлении церковным имуществом. Поскольку муниципалитеты старались затянуть дело, переговоры застопорились. В июле герцог покинул Кёнигсберг и отправился по стране принимать почести от своих подданных. Затем он поехал на политические переговоры в Силезию и Венгрию. Поленц же в качестве представителя герцога отправился в Мазурию для принятия присяги от народа. Таким образом, власть в Кёнигсберге в решающие недели была представлена лишь герцогским секретарём Кристофом Гаттенхофеном, который хотя и был человеком проворным, но мог тут оставаться лишь внимательным наблюдателем и докладывать дальше. А докладывать было о чём.　

В то время, как напряжённость в городе возрастала, крестьяне Самландии также выступили за «чистое» Евангелие. Их требования совпадали с требованиями крестьян в Германии. Доказать, что восстание было подготовлено в Кёнигсберге и что к нему подтолкнули, невозможно, хотя у Поленца и были предположения на этот счёт, когда он назвал город клоакой всех зол, а Гаттенхофен докладывал герцогу, что «бунт берёт начало в Кёнигсберге, где почти все подмастерья и бездельники присоединились к зачинщикам беспорядков». Связь между социальными движениями в городе и на селе, несомненно, существовала. В посланиях к ремесленникам крестьяне просили о помощи и напоминали о совместных договорённостях. Эти письма попали в руки муниципалитета, который созвал общины и зачитал им их содержание. Однако все заверили, что не имеют к этому делу никакого отношения. Делегация города, возглавляемая ведущим политиком Кёнигсберга того времени, бургомистром Альтштадта Николаусом Рихау, вела переговоры с крестьянами в селе Варген и добилась согласия дождаться прибытия герцога. С тем же результатом закончились переговоры дворянства с крестьянами на Кведнауской горе, что в окрестностях Кёнигсберга.

А между тем Таттенхофен известил о событиях Поленца и герцога. Поленц прервал свою поездку по Мазурии, остановился, однако, в Бартене. Прибыть в Кёнигсберг он не решился: «Они называют меня церковным грабителем, требуют моего колесования, считают, что я похитил серебро из церквей». Волнения в городе нарастали. К дворянам, сбежавшим сюда от крестьян, с вызовом приставали на улице. Гаттенхофен взял наёмников для охраны замка и приказал направить пушки на город, что опять-таки вызвало недоверие общин.　

Герцог срочно вернулся в Пруссию и собрал войска. 9 октября в Пройсиш-Холланде перед ним предстали делегаты муниципалитетов, судебные заседатели, представители общин всех трёх городов с намерением очистить себя от подозрения в том, что Кёнигсберг является источником всех волнений. Рихау от их имени просил назначить расследование. 28 октября Альбрехт прибыл с войсками в Кёнигсберг. 30-го числа он, 1000 всадников и 1000 пеших солдат стояли на поле возле села Лаут, куда вызвали и крестьян. Последние сдались без сопротивления. Герцог обошёлся с ними мягко, по крайней мере в сравнении с тем, как в то же самое время был подавлен крестьянский бунт в Германии. Лишь немногих крестьян казнили. Ещё легче отделались руководители общин, так как нельзя было доказать их причастность к покровительству крестьянам.　

21 марта 1526 года Генрих фон Милтитц сообщил приглашённым в замок Советам трёх городов, что герцог прощает всем, кто перед ним виноват, но с одним условием, что отныне будет господствовать мир между общинами и муниципалитетами и что первые будут послушны вторым. Старая власть патрициев была восстановлена и более не оспаривалась. О соединении трёх городов так же не было больше речи.　

 

Секуляризация

Для Пруссии было большим счастьем, что последний гохмейстер стал первым герцогом. Поэтому в 1525 году не произошло переоценки ценностей, не везде на место старых пришли новые люди. Не состоялось и «взятия власти» угнетённой до этого оппозицией. В кёнигсбергской администрации вообще не произошло смены руководства, а в земельном управлении, которое сконцентрировалось в Кёнигсберге, в большей степени изменились названия ведомств, чем их служащие. Правление осуществлялось четырьмя верховными советниками, впоследствии называемыми статскими министрами (государственными министрами). Ими стали обермаршал, обербургграф, ландхофмейстер и канцлер. Их ведомство, именуемое Верховным советом, или Государственным министерством, находилось в северном крыле замка. В 1542 году Альбрехт вынужден был признать основополагающий принцип индигената для верховных советников. Они должны были быть прусского дворянского происхождения, их родным языком должен был быть немецкий.　

После советника вторым высшим должностным лицом в администрации был секретарь. После уже упомянутого Кристофа Гаттенхофена этот пост 40 лет занимал Бальтазар Ганс. К придворным чиновникам относились и казначеи, сменившие орденских сборщиков податей. Самым известным среди них был силезец Каспар фон Ностиц, много лет бывший, так сказать, негласным министром финансов и экономики герцогства. Написанная им в 1587 году «Книга приходов и расходов» является важным источником по истории экономики и культуры Пруссии.　

Став приверженцем учения Лютера, епископ Самландский Поленц отказался от светской власти в епископстве. Все епископские земли перешли в ведение герцогской администрации. Вместо соборного капитула появилась консистория в качестве государственного ведомства. Кафедральный собор более не являлся епископской церковью, но оставался местом захоронения герцогов, а позднее стал университетской церковью и самым именитым храмом города. Первым евангелическим соборным пастором стал Брисманн; в 1546 году ему также поручили управление бывшим епископством, присвоив ему чин «президента консистории». Сам Собор вместе со всем районом, в котором жило духовенство, включили в состав города Кнайпхофа. Покровительство над Альтштадтской церковью после ликвидации соборного капитула снова перешло в руки правителя страны. Однако Альтштадту передали госпиталь «К Святому Духу». Городской госпиталь св. Георга утратил свой церковный характер и стал приютом для вышедших в отставку государственных чиновников. На территории крепости осталась только Замковая церковь, другие духовные учреждения секуляризировали. Орденские фирмарии закрыли, церковь Кройцкирхе преобразовали в герцогскую литейную, госпиталь св. Елизаветы в Закхайме закрыли. Само собой разумеется, что и монастыри прекратили своё существование, то же относится и к домам бегинок.　

Потеря множества мест церковного благочестия и благотворительности компенсировалась щедрыми пожертвованиями герцога. В благодарность за то, что он и его супруга оправились от «аглицкого пота» — эпидемии, свирепствовавшей в 1529 году в Пруссии, Альбрехт 15 октября того же года основал в бывшем женском монастыре «Большой госпиталь», который щедро обставили конфискованным в церквах имуществом.　

Созданием Большого госпиталя была завершена церковная реформа. Отныне в Кёнигсберге существовало только семь церквей: три старые городские — для жителей трёх городов, Замковая — для жителей Замковой слободы, госпитальная — для больных в госпитале, и две небольшие церкви — св. Николая в Штайндамме и св. Елизаветы в Закхайме. Последние две не являлись, однако, приходскими, поскольку жители слобод состояли в общинах городских церквей. Они должны были проводить богослужения для не немцев. Характерным для Реформации было то, что каждый человек имел право слушать Евангелие на родном языке.　

Проживавшие в Кёнигсберге пруссы, должно быть, все понимали по- немецки. У нас нет сведений о том, чтобы в городе когда-либо велись проповеди на прусском языке или чтобы немецкую проповедь толмач переводил бы на их родной язык. Прусский катехизис, напечатанный в 1545 году издателем Вайнрайхом в Кёнигсберге, предназначался для проповедников сельских общин. Людей же, говоривших на литовском и польском языках, в Кёнигсберге было много. Меньшинство из них проживало там постоянно. Основная же часть прибывала в город в качестве торговцев и сплавщиков леса на ярмарки и праздники, останавливаясь здесь лишь на некоторое время. Большинство этих не немцев приезжало сюда не из Польши и Литвы, а из районов Пруссии, населённых мазурами и литовцами. Для евангелической церкви естественным принципом заботы о спасении души было чтение проповедей на родном языке прихожан. Поэтому Штайндаммскую церковь в то время перестроили или построили заново и назначили сюда так называемого польского проповедника. Церковь была бедной, так как не имела своей епархии и, соответственно, доходов. Читали здесь проповеди и по-литовски. Литовским проповедником в конце столетия был Иоганн Бретке (по-литовски Янас Бреткунас), известный своими литовскими сочинениями. Использование одной церкви двумя общинами, да к тому же с сильно колебавшимся числом прихожан, приводило к неблагоприятным ситуациям. Иногда сутолока была здесь настолько большой, что священник не мог понять собственных слов. Поляки хотели эту церковь иметь только для себя и добились этого после смерти Бретке. Литовцы получили в 1603 году бывшую церковь св. Елизаветы в Закхайме. Первым «литовским» священником стал Лацарус Зенгшток, родившийся в Любеке и выучивший литовский язык в Мемеле, будучи там капелланом. Для проживавшей во всех трёх городах и говорившей на польском и литовском языках челяди каждые две недели проводилась обедня в соборе и в Альтштадтской церкви. В ⅩⅧ веке её перестали проводить, так как нужда в ней отпала. Иноязычные богослужения всегда являлись инициативой церковной власти. Польского или литовского братства или другой корпорации, которая бы выступала в качестве носителя их общественного сознания, в Кёнигсберге никогда не существовало.　

Символом нового времени стала придворная жизнь в замке. В общественном смысле она настолько же возвышалась над жизнью бюргерского общества, как и замок над городом. В ней прежде всего отражался переход от средневековья к эпохе Возрождения, начатый Фридрихом Саксонским и завершенный Альбрехтом. Хотя двор и был отдалён от бюргерства, он тем не менее оказывал воздействие на его жизнь, играя роль заказчика.　

Новая культура со своим размахом роскоши и праздности нуждалась и в новом оформлении. Строгие постройки целевого назначения орденской крепости были для неё слишком тесными. Старое здание Конвента, за исключением церкви, не использовалось. Его северное крыло немного перестроили и разместили там герцогские ведомства. В бывшем зернохранилище устроили зал для торжеств, получивший после приёма в нём московской миссии название «покои московитов». Его в 1810 году снесли, и не следует его путать с так называемым «залом московитов» над новой Замковой церковью. Герцогская семья поселилась вместе с придворными во вновь построенном восточном крыле, получившем название «Дом Альбрехта». Альбрехт был сведущим в искусстве застройщиком и старался привлечь к себе зодчих и мастеровых со своей франконской родины. По рекомендации нюрнбергского муниципалитета он назначил Фридриха Нусдёрфера, родившегося, по всей вероятности, в Базеле, но ставшего известным в Нюрнберге, придворным зодчим. Нусдёрфер строил в стиле эпохи Возрождения, но его архитектура тем не менее сильно тяготела к средневековью. С пархамом, заполненным водой рвом и разводным мостом Дом Альбреха был более крепостью, чем замком. Казалось, что серьёзность орденской традиции сдерживала радость бытия эпохи Возрождения. В ещё более простом стиле немногим позже отстроили южное крыло, состоявшее до того лишь из возведённых в 1482 году стен. Кроме квартир для служащих в нём на верхнем этаже разместили длинный зал, который придворный художник Генрих Кёнигс- визер украсил гербами. Замковую башню, до сих пор стоявшую отдельно, интегрировали в южное крыло нового здания. То оформление, в котором до 1945 года просуществовало западное крыло, ему придал лишь преемник Альбрехта Георг Фридрих. Каждый замок в те времена имел при себе сад, служивший не только для увеселений придворной знати, но и для ботанических опытов. Альбрехт распорядился разбить такой сад на территории, прилегающей с севера к замку. Он стал позднее сквером Кёнигсгартен (потом Парадной площадью). Возле сада на улице Юнкерштрассе находилось герцогское здание для балов. Из северного замкового крыла сюда можно было пройти по крытому переходу, ведущему через роб. Другой переход вёл из южного крыла через церковную площадь к Альтштадтской церкви, где герцог часто посещал богослужения.　

Герцог являлся инициатором и покровителем всех сфер придворной культуры и образования, несмотря на то, что сам он получил воспитание, более ориентированное на рыцарское, чем на духовное начало. С оптимизмом, присущим его эпохе, воспринимавшей себя новым этапом, Альбрехт привлекал в Пруссию священников, педагогов, художников, чтобы с их помощью поднять культуру страны, привести молодое герцогство к расцвету.　

Государственная служба и служба при дворе не разделялись в то время ни по персональному, ни по финансовому принципу. Придворные одновременно являлись государственными чиновниками. Среди примерно 380 человек придворного персонала были проповедники, советники, врачи, художники, строители и музыканты. На службе у герцога находились также ювелиры, изготовлявшие столовые сервизы, украшения и прекрасные серебряные книжные переплёты для его «серебряной библиотеки»; на него работали также резчики по янтарю, краснодеревщики, художники по оформлению гербов, мастера по жемчугу и ковровщики. Рядом с герцогом неизменно стояла его жена Доротея Датская, настоящая правительница и благодетельница своей страны. Она обладала здоровым чувством юмора, любила праздники и охоту, но также умела добросовестно управлять и кухней, и погребом. Радость бытия у неё прекрасно сочетались с практичным христианством, заботой о своих подданных.　

Герцог сумел удержать в Кёнигсберге знаменитого ювелира из Ульма Йобста Фройденера, в то время как нюрнбержец Корнелиус Форвенд задержался здесь лишь на три года. Самой известной работой Фройденера является меч Альбрехта, послуживший при коронованиях в 1701 и 1861 годах как прусский меч для коронаций; другой его работой является серебряный переплёт Библии в переводе Лютера, самый красивый экземпляр знаменитой «серебряной библиотеки», пропавшей в 1945 году.　

Музыка являлась необходимой составной частью княжеской репрезентации. Поэтому Альбрехт создал придворную капеллу из певцов и инструменталистов. Для Замковой церкви он распорядился построить новый орган и нанял придворного органиста. Очень популярным инструментом была в то время лютня. На ней часто играли и при кёнигсбергском дворе; известнейший лютнист того времени, Валентин Грефф, по прозвищу Бакфарк, три года состоял на службе у герцога.　

Придворных поэтов и театра ещё не было, но бродячие труппы артистов, а также студенты и ученики зачастую показывали при дворе своё искусство. Особенно популярными были постановки «Каждого человека».　

 

Наука и образование

Реформация, Возрождение и эпоха Гуманизма составляли своим трёхзвучием аккорд времени. Все три направления получили своё развитие и в Кёнигсберге, особенно при дворе. Альбрехт не был учёным человеком, но относил себя к приверженцам гуманистической учёности и стремился до глубокой старости к знаниям. Гуманистами были реформаторы (за исключением неотёсанного Амандуса), духовные и светские советники герцога, университетские профессора и придворные врачи. Отношение Альбрехта к своим лейб-медикам Базилиусу Аксту, Иоганну Бреттшнайдеру, Андреасу Аурифаберу, Валериусу Фидлеру и Матиасу Стойусу основывалось на доверии. От случая к случаю герцог приглашал ко двору и не местных врачей. Так, в 1541 году Николай Коперник по просьбе Альбрехта несколько недель находился в Кёнигсберге для лечения герцогского советника Георга фон Кунхайма. Коперник в то время был широко известен и как врач, и как астроном.　

Придворного астролога Альбрехт при себе не держал. Но он проявлял живой интерес к зарождавшимся естественным наукам, к которым относилась и астрология. Состоявшие с ним в дружбе математики и астрономы снабжали его гороскопами и предсказаниями, в которые он, как и многие его современники, верил. Старейший кёнигсбергский календарь составил Иоганн Карион, придворный астролог курфюрста Бранденбургского, в 1537 году.　

У Альбрехта было открытое сердце для всех, кого преследовали как приверженцев учения Лютера, и предоставлял им убежище в своей стране. Особенно после Аугсбургского интерима в Пруссию перебрались профессора, священники и педагоги из многих земель Германии. Предпочтение отдавалось голландцам, которые по причине своего вероисповедания вынуждены были покинуть свою Родину. Хотя ревностные лютеране и подозревали их в ереси, герцог всё же брал их под защиту. Как купцы и ремесленники, они способствовали укреплению экономических связей, существовавших в то время между Нидерландами и Пруссией — голландцы стали преемниками ганзейских купцов на Балтике, — как гуманисты они стали гордостью двора и университета, как например, Вильгельм Гнафеус и Иоганн Кампинге. Беженцев из Польши и Литвы, покидавших свою Родину из-за веры, герцог также принимал и обеспечивал работой в своей стране. Обителью муз, как многие итальянские дворы того времени, Кёнигсберг не стал, хотя герцог стремился привлечь сюда поэтов и ораторов. Знаменитый гуманист Кротус Рубеанус всё же несколько лет состоял в должности герцогского личного секретаря, но вернулся потом назад в Германскую империю и в лоно католической церкви. После него самой яркой звездой на литературном небосклоне Кёнигсберга являлся Сабинус.　

Сам Альбрехт не был латинистом, но проявлял живой интерес к историческим и генеалогическим научным трактатам и книгам вообще. Он покупал много книг у кёнигсбергских книготорговцев, а также через своих агентов и в Германии, оказывая некоторым содействие, оплачивая затраты на печатание. Он основал две библиотеки: личную, разместившуюся в пристройке к воротам и насчитывавшую свыше 650 томов, и публичную в замке, имевшую 3400 произведений, для обслуживания которых принимал на службу библиотекарей. Известнейшими из них были Полифем из Голландии и географ Генрих Цель, составивший первую географическую карту Пруссии, напечатанную в 1542 году. Позднее герцогским библиотекарем стал Маттиас Мениус, составлявший календари и астрологические предсказания и бывший к тому же крупным астрономом. В дворцовом парке, на месте которого позже была площадь Парадеплатц, он в 1584 году вместе с помощником астронома Тихо Браге так точно определил широту Кёнигсберга в 54 градуса и 44 минуты, что Бесселю позднее понадобилось поправить её лишь на 70 секунд.　

Герцог хотел покупать столь любимые им книги не только за пределами Пруссии, но стремился их издавать в собственной стране. Он подтолкнул Ханса Вайнрайха к созданию первой кёнигсбергской книгопечатной мастерской. В 1524 году здесь из-под пресса вышло в свет первое издание; с тех пор Кёнигсберг слыл городом хорошего книгопечатания. Экономической базой типографии служили, конечно же, не только заказы двора, но в ещё большей степени это были потребности университета, городской администрации и церкви. Печатались государственные и церковные уставы, трактаты и проповеди, а также всякого рода евангелические сочинения. Особо следует отметить издание первого немецкого евангелического песенника в 1527 году. Значение типографии Вайнрайха для Реформации в Пруссии едва ли можно переоценить. И всё же она была не в состоянии удовлетворить все потребности. Поэтому знаменитейший печатник эпохи Реформации, Ханс Люффт открыл в 1549 году возле пруда Шлосстайх филиал своего всемирно известного виттенбергского предприятия, который выполнял функции придворной и университетской типографии. Привилегия перешла впоследствии от него к зятю, лейб-медику Андреасу Аурифаберу. В 1553 году обе типографии в результате волнений, вызванных учёным-теологом Осиандером, пришли в упадок. Вновь помог герцог. Он пригласил из Нюрнберга в Кёнигсберг печатника Иоганна Даубманна, который до своей смерти в 1573 году печатал книги на немецком, латинском, польском, литовском и прусском языках. Иноязычные издания в первую очередь предназначались для укрепления лютеранства в тех общинах Пруссии, где проповеди читались на прусском, мазурском и литовском языках. Одновременно они служили распространению евангелического вероисповедания в Польше и Литве. Что касается литовского, то кёнигсбергские издания вообще являлись первыми печатными публикациями на этом языке. Они решающим образом способствовали подъёму литовского языка на уровень письменного. Типографию Даубманна в наследство получил его зять Георг Остербергер из Франконии. Несмотря на то, что он был секретарём герцогской канцелярии, он всё же получил печатную привилегию. За исключением нескольких недолго просуществовавших непривилегированных, так называемых потайных печатен, типография Даубманна-Остербергера была единственной в герцогстве. Бумагу для нужд администрации и типографии необходимо было закупать за границей, сначала в Брюгге и Антверпене, а затем в Равенсбурге, Нюрнберге и Дрездене. Построенная в 1524 году у Виррграбена неподалеку от Кёнигсберга бумажная фабрика из-за частой нехватки воды была малопроизводительной.　

Нельзя считать, что придворное общество, состоявшее в основном из иноземцев, было занято лишь самим собой и не имело никаких дел с горожанами. Многие приближённые двора, привлечённые герцогом в страну, обрели в Кёнигсберге, как и сам Альбрехт, вторую родину, породнились с членами муниципалитета. Известными семьями патрициев того времени были семьи Плато, Нимтш, Гётц, Белер, Лохерер, Мараун и Фаренхайд. Можно предположить, что жизненный уклад состоятельных кенигсбергских коммерсантов не уступал придворному, к тому же многие из них являлись кредиторами двора, а герцог имел у некоторых из них большие долги.　

Три старые церковные школы Кёнигсберга были реформированы в духе Меланхтона и преобразованы в латинские школы. Между ними и церковью, как и прежде, существовала тесная связь — ведь большинство педагогов и все директора являлись теологами, — однако теперь муниципалитеты получили право назначать учителей и осуществлять контроль над школами. Основой образования служили лютеранство и гуманизм. А гуманистическое образование предполагало также инсценировки латинской школьной драмы. Почти каждый год одна из трёх школ ставила такую драму при дворе и, конечно же, в городских юнкерхофах. Меньшим авторитетом, чем латинские школы, пользовались немецкие, где латинский язык не преподавался.　

Искренним желанием Альбрехта было увенчать дело школьной реформы созданием университета. Этого он хотел прежде всего, как христианин, как покровитель науки и как правитель страны. Согласно такому трёхкратному желанию новая высшая школа была нацелена на три задачи. Первая — нести Евангелие за пределы герцогства, далеко на восток; вторая — быть питомником гуманистического образования; и третья — давать стране хорошо подготовленных проповедников, врачей и юристов. В 1536 году Альбрехт, находясь в Копенгагене по случаю коронации датского короля Кристиана, ознакомился с университетом, реформированным Бугенхагеном, и внял его наставлению сделать аналогичное в Кёнигсберге. В послании ландтагу в 1540 году герцог рекомендовал сословиям «в нашем княжестве Пруссия организовать христианскую школу». По совету Полиандера Альбрехт вначале удовлетворился созданием академической частной гимназии, в которой молодёжь готовилась бы для поступления в университет. После того, как сословия согласились с этой рекомендацией и решился вопрос финансирования, частная гимназия в 1541 году была построена. Так появилось первое в Кёнигсберге учебное заведение, которое должно было служить не городу, а интересам всей страны и поэтому должно было быть построено на герцогской земле. На первый взгляд наилучшим решением был бы выбор места на прилегавшей к замку территории Замковой слободы, но так как во многих других городах гимназии создавались на базе соборных капитулов, в Кёнигсберге так же последовали этой традиции, несмотря на то, что капитул прекратил своё существование уже два десятилетия тому назад. По договорённости с Кнайпхофом герцог получил часть владений соборного капитула, переданных им в 1528 году Кнайпхофу, обратно. Последний, в свою очередь, обязался предоставить большое количество строительных материалов и 5000 марок для возведения частной гимназии. В обмен на это город Кнайпхоф получил право на сооружение моста Хонигбрюке. Альтштадт, Лёбенихт и епископ Сам- ландский приняли участие в финансировании. Таким образом, герцогскую гимназию построили на том месте, где раньше жили каноники, севернее Кафедрального собора на берегу Прегеля. 11 декабря 1542 года состоялось её торжественное открытие.　

Меланхтон проявил к школе живой интерес и рекомендовал подходящих педагогов. Однако она не особо процветала, пока Меланхтон, хотя и не без сомнений, не предложил на пост директора своего зятя Георга Сабинуса (настоящая фамилия Шулер). Уже во время своего первого визита в Кёнигсберг Сабинус, благодаря своему красноречию, склонил герцога к тому, чтобы провести немедленную реорганизацию гимназии в университет, хотя это было запланировано на более поздний срок. Прежде, чем составили уставы и привлекли учителей, в июле 1544 года в специальном печатном издании торжественно объявили о создании университета. Там же высказывалось ожидание, «что наша академия принесёт пользу и многочисленным великим народам, живущим на Восток и Запад от границ Пруссии». Уже 17 августа герцог пышной церемонией открыл новую высшую школу. Альбертина, как назвали университет, являлась творением правителя страны и навсегда сохранила характер Королевского Альбертус-университета, как его называли впоследствии. На университетской печати, автором которой был Сабинус, изображён поясной портрет герцога без головного убора, в латах и с обнажённым мечом. Этот «Альбертус» в ⅩⅨ веке перекочевал на значок кёнигсбергских студентов. Даже имея неограниченные полномочия в собственном княжестве, ни один правитель той эпохи, однако, не мог основать университета. Для этого требовалось согласие императора и папы Римского. Так как от них бесполезно было ожидать каких-либо привилегий для Альбертины, то Альбрехт в конце концов в 1560 году, то есть через шестнадцать лет после основания университета, обратился к своему сюзерену, королю Польши, который наделил Альбертину правами Краковского университета и полным самоуправлением.　

На фоне яркой личности первого ректора университета Сабинуса другие профессора отходили на задний план, хотя и среди них было немало талантливых учёных. Их число возросло за счёт того, что герцог назначил главных пасторов трёх городских церквей профессорами теологического факультета, а позднее советников придворного суда возвёл в ранг профессоров юридического факультета. Эта связь науки и практики существовала в Кёнигсберге долго. В Альтштадте должность пастора отделили от совмещения с профессорской деятельностью лишь в 1897 году.　

Религиозные волнения, нанёсшие делу Лютера большой урон, привели и Альбертину спустя несколько лет после её основания к серьёзному кризису. Упрямо, с пристрастием спорили теологи в диспутах и проповедях, в своих рецензиях и в религиозных беседах об истинной вере. Поскольку протестантство в качестве высшей инстанции не имело ни папы, ни церковного Собора, то верховный правитель страны как summus episcopus персонально принимал те или иные решения по возникавшим проблемам.　

На три основные пасторские должности в Кёнигсберге Альбрехт назначил в это время изгнанников. Так, Иоганнес Функ из Нюрнберга стал главой церкви в Альтштадте, а вскоре и придворным проповедником, референтом по вопросам теологии и исповедником герцога, всецело доверявшего земляку. Иоахим Мёрлин, пылкий борец за веру, который в своём родном городе Виттенберге был капелланом у Лютера, стал пастором и преемником Брисманна в Кафедральном соборе. Франконец Андреас Осиандер, один из известнейших евангелических теологов, привлёкший на сторону Лютера тогдашнего гохмейстера, в 1548 году переехал в связи с интеримом из Нюрнберга в Бреслау и оттуда предложил герцогу свои услуги. Альбрехт с радостью согласился и доверил ему пасторат в Альтштадте и, несмотря на возражения профессоров, кафедру в университете.　

Если Альбрехт с приглашением Функа, Мёрлина и Осиандера рассчитывал углубить духовную жизнь Пруссии, то этого не произошло, или произошло во всяком случае не так, как Альбрехт себе это представлял. И по той простой причине, что эти теологи использовали свой арсенал знаний не для дела, а для споров между собой. Инициатором был очень самоуверенный и дерзкий Осиандер, питавший надежду стать епископом Самландским. Спор разгорелся, когда Матиас Лаутервальд из Эльбинга, ставший магистром в Виттенберге, ответил двенадцатью контрпунктами на тезисы Осиандера, которые тот выдвинул во время дискуссии при вступлении в должность 5 апреля 1549 года. Речь шла о центральном вопросе протестантства, а именно: о правильном понимании оправдания. Теологическая комиссия под председательством Сператуса высказалась против Лаутервальда, и тому пришлось покинуть Пруссию. Спор, однако, продолжался и привёл к расколу всего Кёнигсберга, как в среде духовенства, так и среди горожан, на две противоборствующие партии. На стороне Осиандера были герцог, его советники и придворные проповедники. Красноречивым представителем противоположной стороны являлся Мёрлин. Во время богослужений произносились ругательства в адрес друг друга, и когда Осиандер в 1549 году умер от чумы, его тело пришлось выставить в Альтштадтской церкви, чтобы все смогли убедиться, что чёрт не свернул ему шею, как утверждали слухи. Спор и после этого не утих, так как зятья Осиандера Андреас Аурифабер и Иоганнес Функ воспринимали его как завещание усопшего. Началом триумфа осиандристов явилось вступление Аурифабера в 1553 году в должность ректора университета. Правда, он едва не погубил молодой университет, так как известнейшие педагоги либо оставляли профессуру сами, либо принуждались к этому. Вместе с ними уходили многие студенты. В том же году изгнали из страны Мёрлина, а с ним и коллегию Соборной школы. Свою победу сторонники Осиандера увенчали отчислением в 1555 году Сабинуса. Он был последним профессором, назначенным в должность ещё при основании университета.　

Между тем дальнейший спор переместился из религиозной сферы в политическую. Оба прусских епископа скончались вскоре друг за другом: Поленц в 1550 году, Сператус в 1551 году. Герцог, желая укрепить свое суверенное могущество, заменил влиятельные (представленные в ландтаге) должности епископов на менее значимые функции консисторий, не представленных в ландтаге. Этим он погрешил против сословных привилегий. На одной стороне теперь стоял стареющий герцог со своими советниками, часто фаворитами, не всегда заслуженно пользовавшимися его милостью, а на другой — сословия, ревниво защищавшие свои привилегии от придворной свиты. Альбрехт, уставший от спора, занемогший от болезней и семейных неприятностей, всё больше и больше становился игрушкой в руках противобоствующих. За всеми этими конфликтами стоял вдобавок король Польши, желавший расширить свою власть сюзерена в Пруссии. Концовкой в споре стала катастрофа 1566 года. Прежде, чем обратиться к этой для истории Кёнигсберга важной сословной революции, следует несколько слов сказать об экономике и населении города.

 

Экономика и население

Положение Кёнигсберга в сплетении торговых путей во времена герцога не отличалось от того, которое он занимал в орденском государстве. Город лежал на середине пути, который вёл из Данцига через залив Фришгаф, реки Прегель и Мемель в Кауэн. Городу Данцигу, благодаря опыту, богатству и большой активности его купцов, ещё долго принадлежало первенство на этом пути, хотя доля кёнигсбергских купцов в товарообороте после закрытия Орденского Торгового двора увеличилась, так как герцогская администрация самостоятельно торговлей не занималась. Ассортимент товаров также остался прежним, увеличился лишь ввоз леса из Литвы.　

Неоднократные попытки герцога создать прусский военный флот встречали упорное сопротивление купечества. Тот флот, что базировался в Кёнигсберге и в укреплённом с 1550 года Пиллау, состоял лишь из нескольких кораблей, выполнявших и торговые рейсы. Он никогда не участвовал в морских сражениях и бесславно пришёл в упадок.　

Ведущее место в прибалтийской торговле, наряду с купцами из Данцига, принадлежало голландцам. Тем самым мы затрагиваем тему, более двух веков вновь и вновь определявшую экономику Кёнигсберга: отношение местных купцов к приезжим. Эти приезжие, сначала голландцы, а затем англичане и французы, бежали от преследований за веру, но были не лютеранами, как кёнигсбержцы, а кальвинистами. Тот факт, что в силу своего кальвинистского мировоззрения они приносили с собой в Пруссию из своих экономически передовых стран новые, капиталистические методы хозяйствования, делало их в глазах местных купцов вдвойне подозрительными и ненавистными. Правда, действовал старый принцип — гость не торгует с гостем, но чужестранцам удавалось обойти его, пользуясь услугами фирм местных купцов, рассматривая их не в качестве партнёров, а в качестве посредников, так как им выплачивались комиссионные.　

Примерно в середине века из всех заходивших в Кёнигсберг торговых судов лишь четвёртая часть ходила под голландским флагом, однако на её долю приходилась почти половина обрабатываемого груза. Очень скоро голландские купцы стали жить в лучших домах Кнайпхофской Ланггассе. Герцог защищал их от всех нападок. Когда муниципалитет Кнайпхофа в 1538 году бросил нескольких голландцев в тюрьму, лишив их гражданских прав, герцог написал следующие слова: «Давайте жить с этой нацией, как и с другими, в равенстве, как это было с древних времён, с тем, чтобы не возникало разобщения наций». Но именно разобщения желало эгоистичное кёнигсбергское купечество, думавшее только о своей выгоде. Принципом же прусской государственной политики уже тогда, за 200 лет до Фридриха Великого и Лессинга, являлось равноправие наций.　

Помимо уже упомянутых голландцев при герцогском дворе, торговых представителей и самих купцов, в Кёнигсберге находилось также большое количество нидерландских ремесленников: бондарей, красильщиков, суконщиков, ткачей. Они привозили со своей родины разнообразные методы и навыки работы, не известные в Пруссии. Это являлось причиной многих ссор с местными мастерами. Удобным средством ведения борьбы с неугодными конкурентами было подозрение голландцев в ереси. Лёбенихтскому пастору, к общине которого принадлежали нидерландские купцы, жившие в Россгартене, в 1543 году вменили в обязанность проэкзаменовать их на предмет истинной веры. В случае выявления отклонений от верного учения и если они не отказывались от своих убеждений, купцов изгоняли. Ещё в 1559 году герцог запретил всем гражданам сдавать жильё голландцам, если президент консистории не удостоверил их истинной веры.　

Не случайно именно в Россгартене проживало множество голландцев: этот пригород заложили специально для них. Территории, примыкавшие к замку, имели ярко выраженный сельский характер. Россгартен, по свидетельству Хеннебергера, до 1539 года не застраивался; за исключением трактира и нескольких амбаров, здесь ничего не было. Начиная с 1540 года, герцог приступил к планомерной застройке пригорода, который сначала назывался «Нойе Хубен», а позднее получил название Россгартен. Участок за участком герцог отдавал придворной прислуге и свободным мастерам за воротами Кройцтор, разделявшими Россгартен и свободные земли замка. Уже в 1542. году он смог основать новую слободу, дав ей устав. Примерно в 1550 году в Кёнигсберг переселились сыромятники, принёсшие более тонкий способ дубления кож. Они поселились на склоне, тянувшемся от Россгартена к пруду Шлосстайх, и жили под герцогским покровительством. Их ремесло требовало много воды. Поэтому дубильни построили у пруда. Улица сыромятников Вайсгерберштрассе названа в их честь. Лишь после сооружения моста через пруд Шлосстайх в 1753 году она стала магистральной. В 1556 году Россгартен получил устав общины, а в 1576 году — печать с изображением белого коня, пасущегося на зелёной траве.

Значительно ниже голландцев в социальной структуре находились шотландцы. В качестве старьёвщиков, мелких торговцев и разносчиков они уже во времена Ордена давали в Пруссии повод для многочисленных инструкций. Шотландцы стали проникать в низшие слои населения Кёнигсберга, их презирали, питали к ним недоверие, но вынужденно терпели. Так как им не разрешалось покупать дома, то жили они в каморках и подвалах, поэтому их называли ещё «подвальными шотландцами». Если они продавали с лотка или вразнос, то их называли «пауделыноттен», т.е. шотландцы-коробейники. Эти люди, всеми презираемые и подозреваемые в ереси, держались особенно сплочённо.　

Улицы Кёнигсберга в эпоху герцога Альбрехта были, вероятно, такими же, как и столетием раньше. Но кроме восточного крыла замка и университета, в то время появилось много других зданий. Одни только разрушительные городские пожары вынуждали много строить. В 1539 году сгорели пригород Закхайм, его центральная площадь и дома у рынка Россгертер Маркт. Пожар перекинулся даже через пруд Шлосстайх на пригород Трагхайм. В 1544 году пожар уничтожил лавки около собора, и бушующее пламя поглотило и деревянные части его двух башен. Позже они были по чертежу придворного столяра Ханса Вагнера заново отстроены и пребывали в этой форме до 1944 года. Южная башня имела двенадцатиугольную надстройку под заострённой крышей, северная — обыкновенный фронтон.　

Альтштадт являлся настолько состоятельным городом, что мог позволить себе построить или модернизировать три общественных здания. Ратушу украсили в 1528 году двумя деталями, отвечающими вкусам эпохи: на одной башне — астрономические часы, на другой красовалась бородатая голова с короной. Когда каждый час раздавался бой часов, из головы высовывался язык. Ратушу в 1754 году из-за ветхости снесли. Альтштадтский юнкерхоф в 1544 году отстроили заново. В 1539 году значительно расширили и снабдили сводом Альтштадтскую церковь.　

Важнейшей новостройкой того периода являлся мост Хонигбрюке. Из-за особенностей взаиморасположения и взаимоотношений трёх городов Кёнигсберга каждый мост через Прегель всегда являлся вопросом не только техническим или транспортным, но и делом политическим. Это видно на примере уже описанных споров по поводу строительства моста Хоэ Брюке. После того, как данный спор решился в пользу Альтштадта, Кнайпхоф приложил все усилия к тому, чтобы с помощью моста между островом и рынком Линденмаркт заполучить доступ к новому торговому пути, ведшему по дамбе Вайдендамм и через мост Хоэ Брюке в Натанген. После того, как Кнайпхоф внёс деньги на строительство гимназии, герцог в 1542 году разрешил построить данный мост. Происхождение его названия «Хонигбрюке» (Медовый мост) неизвестно. Он был седьмым по счёту мостом через Прегель. Их количество на протяжении 300 лет оставалось неизменным. С тех пор излюбленной игрой горожан стала попытка перейти все семь мостов, не ступив ни на один из них дважды. Даже великий математик Леонард Эйлер занимался этой «Кёнигсбергской задачей» и доказал в 1763 году в отдельном труде, что она неразрешима. О численности населения Кёнигсберга, из-за отсутствия надёжных источников, можно лишь предполагать. Вероятно, Кёнигсберг в 1550 году имел 14000 жителей (в Риге проживало 8000, в Данциге — 26000, в Любеке — 25000).　

 

Революция сословий — конец Альбрехта

Вторая половина правления герцога Альбрехта была столь же несчастной, насколько счастливой была первая. Его второй неудачный брак с Анной Брауншвейгской принёс ему долгожданного наследника Альбрехта Фридриха, родившегося в замке Нойхаузен близ Кёнигсберга. Однако тот с детства остался умственно отсталым, несмотря на все воспитательные меры отца и приглашённого хофмейстера Якоба Шверинского. К семейному горю прибавились ещё и осиандерские споры, упадок университета и, наконец, разногласия с сословиями. Не удивительно, что Альбрехт в своём преклонном возрасте стал недоверчивым и утратил ясность суждения.　

Всё это вылилось в губительные последствия, когда доверием Альбрехта завладел авантюрист Пауль Скалих. Этот неизвестного происхождения ловкий хорват имел за плечами хитросплетённый жезненный опыт. Якобы преследуемый за веру, он жил в Виттенберге, когда Альбрехт, много слыхавший о нём и двор которого был открыт всем гонимым, в 1561 году пригласил его в Кёнигсберг. Скалих охотно приехал. 26-летний молодой мужчина пленил 71-летнего герцога подкупающими манерами, универсальным образованием и каббалистической мистикой. Вскоре он стал его всемогущим любимцем. Согласно своему сословному рангу Скалих жил в названном в его честь Скалихиенхофе, обширном комплексе между трагхаймскими улицами Кирхенштрассе и Вальшенгассе; последняя значит «улица чужеземца» и была названа так в его честь. Альбрехт назначил его придворным советником с большим жалованьем и завещал ему город Кройцбург. К неудовольствию профессоров Скалих читал студентам лекции, в которых он главенствующей философии Аристотеля противопоставлял учение Платона. Он писал книги, которые печатал у Даубманна. Скалих заворожил не только двор, без него не обходилось ни одно политическое событие. Он занимал сторону партии осиандристов и герцога Иоганна Альбрехта Мекленбургского. Последний, благодаря своей женитьбе на Анне Софии, дочери Альбрехта от брака с Доротеей, в 1555 году стал зятем герцога. Он надеялся, что после смерти последнего станет регентом слабоумного Альбрехта Фридриха. Вероятно, Скалих убедил Альбрехта в новом завещании назначить опекуном сына не своего племянника Георга Фридриха Ансбахского, а именно Иоганна Альбрехта Мекленбургского, гарантировав ему права наследника Пруссии. Скалих был столь могущественным, что вытеснил со двора старых советников герцога, среди них и такого видного государственного деятеля, как Иоганна фон Крайтцена, почти 40 лет прослужившего канцлером. Скалих сам назначал новых советников. Он обольстил старого герцога, обманывая его заклинанием духов и каббалистическими магическими формулами, и хитростью добился привилегии, которая давала ему возможность мстить за каждую нанесённую ему обиду.　

Конфликт Альбрехта с сослоиями грозил вооружённым столкновением, когда герцог завербовал 1000 наёмников якобы для поддержки Дании, на самом же деле, чтобы подавить сопротивление сословий. В разгар кризиса, в сентябре 1563 года, с Альбрехтом случился апоплексический удар, парализовавший и сделавший его почти недееспособным. Не было рядом никого, кто бы смог дать ему верный совет. Его советники либо были уже мертвы, либо отдалены от двора. Функ же полностью находился во власти Скалиха, и возможно, был им подкуплен. Всё это в 1566 году вылилось в политическую и человеческую трагедию.　

Многие ландтаги уже давно требовали отставки Скалиха. Альбрехт же не отпускал своего любимца, и 18 января 1566 года распустил ландтаг. Элиас фон Канитц, признанный лидер антискалихской оппозиции, отправился в Польшу, чтобы вручить покровителю-сюзерену жалобу. Сигизмунд Ⅱ Август, имея хорошие отношения со своим кузеном Альбрехтом, решил использовать роль третейского судьи, чтобы крепче привязать Пруссию к Польше. Это был период стремления к объединению Польши с Литвой накануне заключения Люблинской унии. В августе он отправил в Кёнигсберг большую комиссию для расследования дела. Скалих, не дожидаясь её прибытия, под надуманным предлогом заранее покинул Кёнигсберг. Девять лет спустя этот беспокойный человек, шарлатан, сыгравший свою роль на сцене большой истории, умер в Данциге.　

Переговоры между герцогскими советниками, сословиями и польскими комиссарами привели к процессу, в котором советники Функ, Матиас Хорст, Иоганн Шнель и библиотекарь Кристиан Иоганн Штайнбах оказались обвиняемыми, сословия — обвинителями, герцог — формальным судьёй, а поляки — верховными третейскими судьями. Председательствовал кнайпхофский городской судья Доминикус Пербандт. Под колокольный звон обвиняемые с воплями предстали перед судом. Им приписывалось нарушение общественного согласия в стране, склонность к еретическому осиандерскому учению, вытеснение герцогских советников и поддержка проходимца Скалиха. 18 октября они под страхом грозящих пыток признали свою вину и были приговорены: трое к смертной казни, а тяжело больного Штайнбаха выслали из страны. 28 октября на площади перед кнайпхофской ратушей палач Адам Пранг казнил Хорста, Функа и Шнеля. Присутствующий народ сопровождал казнь еретиков набожными песнями. Все три трупа бросили в общую яму на Хабербергском кладбище.　

Эта публичная казнь была единственной в истории Кёнигсберга, местом проведения которой была рыночная площадь. С юридической точки зрения она ошибочна, с политической — воспринимается как акт разногласия земельного правителя с сословиями, решённого польским сюзереном в духе своей конституции.　

Сословия и лютеранские священники завершили свой триумф над герцогским правлением и осиандризмом, пригласив в город Мёрлина. Встреченный ликующими горожанами, он 9 апреля 1567 года прибыл в Кёнигсберг. И вновь он обрушился с кафедры на явных и тайных кальвинистов, филиппистов и осиандристов. Сословия и синод приняли новые церковные правила, которые провозгласил герцог. Все теологи были обязаны их подписать и следовать им. Эти правила оставались в силе долгое время. Лишь в 1702 году было сделано исключение, когда в качестве университетского преподавателя допустили придворного проповедника-кальвиниста Конрада Меля. Польские комиссары ещё раз прибыли в Кёнигсберг в 1567 году, чтобы решить спор о вторичном введении сана епископа. И снова они заняли сторону сословий. Мёрлин достиг цели своего честолюбия, став епископом Самландским. Уже будучи больным человеком, он до самой смерти, наступившей 7 мая 1571 года, оставался непреклонным борцом за то, что признавал правильным.　

Ослабевшего душой и телом герцога, ожидавшего смерти в охотничьем замке Тапиау, эти споры уже не коснулись. Он умер 20 марта 1568 года. В тот же день в замке Нойхаузен скончалась и его жена Анна Мария. Из-за усопших спор затих. Герцогскую пару похоронили в Кафедральном соборе, в княжеском склепе, рядом с герцогиней Доротеей.