Эпоха Альбрехта Фридриха и Георга Фридриха

В год смерти герцога Альбрехта его сыну Альбрехту Фридриху исполнилось 15 лет. И хотя его уже в 17 лет объявили совершеннолетним, а в 1573 году он женился на Марии Элеоноре, старшей дочери герцога Вильгельма Юлих-Клевебергского, он никогда не был способен управлять государством. Верховные и правящие советники-дворяне руководили Пруссией, извлекая выгоды для себя и для своего сословия. В Кёнигсберге отпраздновали роскошную свадьбу, но вскоре меланхолия герцога перешла в душевную болезнь. До конца своей жизни — а умер он 28 августа 1618 года, — таким образом, в течение ещё 45 лет этот «слабоумный государь» не был способен управлять страной, а Мария Элеонора до самой своей смерти в 1608 году была прикована к этому больному человеку, которому родила пятерых детей. Пруссия была в это время «дворянской республикой», и герцогиня была настолько умна, чтобы не вмешиваться в политику. Однако она упорно и целеустремлённо стремилась выгодно выдать замуж своих дочерей и преуспела в этом.　

Вместе с Элеонорой, либо по её приглашению в Кёнигсберг прибыли некоторые граждане из Юлиха, как например, художник и резчик по дереву Антониус ван Мильдерт. Он женился в Кёнигсберге и стал отцом известного скульптора Ханса ван Мильдерта, который учился скульптурному делу в своём родном городе, но вскоре переехал в Антверпен и там стяжал себе славы.　

Политическому и культурному застою Пруссии под господством правящих советников был положен конец, когда герцог Георг Фридрих Бранденбург-Ансбахский и Байройтский, двоюродный брат «слабоумного государя», принял опёку над больным герцогом и управление Пруссией. Против воли сословий, которые почувствовали опасность своему своекорыстию, он в 1578 году добился от польского короля Стефана Батория право опёки над Альбрехтом Фридрихом, а также на герцогский титул и ленное право в Пруссии. 21 мая на площади перед замком граждане Кёнигсберга очень неохотно присягнули ему на верность. Георг Фридрих прожил в Пруссии с короткими перерывами лишь восемь лет, но этому деятельному правителю удалось настолько укрепить свой авторитет среди сословий, что он до самой смерти (1603) мог управлять Пруссией из Ансбаха.　

Как в своё время гохмейстер Фридрих привлёк своих саксонских, герцог Альбрехт — франконских, Мария Элеонора — юлихских земляков, так вместе с герцогом Георгом Фридрихом в Кёнигсберг ко двору для управления государством прибыли многие ансбахцы. Они стали помощниками в деле, которое Георг Фридрих теперь начал. В своих франконских сословных землях и в своём силезском герцогстве Егерндорф герцог зарекомендовал себя способным суверенным правителем. Накопленный там опыт он применил в Пруссии. Не было ни одной области управления, экономики или культуры, в которой он не принимал бы деятельного и инициативного участия. Вместе с земляками-ансбахцами он организовал франконскую канцелярию, действовавшую наряду с прусской. И точно так же в замке существовало два двора: прусский Марии Элеоноры, находившийся в известной степени в тени, и франконский Георга Фридриха и его супруги.　

Так как замок стал мал для двух дворов общей численностью около 700 человек, земельных властей и канцелярий, Георг Фридрих полностью перестроил и расширил его западное крыло. Архитектором был Блазиус Берварт из Вюртемберга, который участвовал в сооружении замков в Тюбингене и Штуттгарте, а позднее по заданию Георга Фридриха и в перестройке крепости Плассенбург.　

Залы для торжеств в западном крыле украсил лепными украшениями Ханс Виндраух, который работал и в датских королевских замках. Банкетный зал размером 18x83 метра находился над церковным помещением и являлся самым большим для своего времени. В 1711 году его ошибочно назвали «Залом московитов», от названия помещения северного крыла замка, которое раньше именовалось покоями московитов.　

Авторитет Георга Фридриха как правителя утверждался во всех областях. Он реформировал придворный суд, привёл в порядок церковные дела, придал новые силы пришедшему в упадок университету. Три старые городские школы и далее оставались в подчинении муниципалитетов. Однако направляющая рука герцога чувствовалась и здесь, когда он в 1585 году подверг их основательной проверке. Подробные протоколы этого посещения дают хорошее представление о том, как была организована внутренняя жизнь школ, как инсценировались школьные комедии, как проводились праздник св. Григория и похороны.　

Свою суверенную власть над бюргерским сословием Георг Фридрих утверждал во многих правовых спорах, в решении налоговых вопросов и конфликтов, разгоравшихся по поводу распределения компетенций. Когда город в 1596 году запретил вывоз зерна, чтобы удержать низкие цены на ячмень для пивоварения, герцог поучал из Ансбаха: «Вам вменяется в обязанность хорошо управлять городом, но не господствовать по своему благорасположению над реками, торговлей и развитием порта». В этих словах прослеживается переход от сословного управления к абсолютистскому государству. Показательны и слова, которыми магистрат в 1595 году пытался навязать новый порядок в ношении одежды: «Кто противится такому порядку, тот вызывает на себя гнев Божий и возмущение святых ангелов на небе, тот не может по-настоящему молиться, потому что он противопоставляет себя власти, тот живёт с нечистой совестью и находится на плохом счету у всех благочестивых христиан, и если он не кается в грехах, его ожидает мирское и вечное наказание».　

При всём том, что он осознавал себя правителем, Георг Фридрих легко находил общий язык с кёнигсбержцами. Он участвовал в их праздниках, танцевал с бюргерскими девушками. Своим добросердечием, а ещё более благодаря заказам, раздаваемым двором, как и во времена Альбрехта, он завоевал немало сторонников в среде купечества.　

Раздачей новых грамот, особенно ремесленным цехам в слободах, Георг Фридрих способствовал развитию ремёсел, хотя цехи своей мелочной политикой личных интересов и доставляли ему много хлопот. Акты того времени полны споров цехов между собой и против «чердачных зайцев». При этом, под предлогом справедливого порядка, речь шла о равномерном распределении заработков («питания»), то есть о гарантированном властями существовании каждого члена цеха. Личная инициатива и свободная конкуренция были нежелательны, их следовало исключать, так как они подрывали заведённый порядок. Несмотря на политику корпоративного своекорыстия экономика процветала. Праздники ремесленников никогда не отмечались так весело, как во времена барокко, когда почитались роскошь и наслаждения. Эти праздники, о которых мы знаем по картинам и стихам, не зависели от времени года, а проводились по особым поводам. Так, например, танец плотников с топорами, танец ножовщиков с мечами и парусная регата были показаны 7 ноября 1589 года при посещении Кёнигсберга королём Сигизмундом Ⅲ. Позднее, в 1594 году, парусная регата состоялась ещё раз, возможно, и в 1613 году; в знак приветствия нового столетия в 1601 году снова были показаны танцы с топорами и мечами. По своему ритуалу они походили на те, которые танцевались и в других немецких городах.　

Далеко за пределы Кёнигсберга разнеслась слава о длинной колбасе и больших батонах с изюмом. «Праздник длинной колбасы» проводился восемь раз, наиболее весёлым он был на Новый 1601 год. Если в 1520 году колбаса имела длину лишь в 41 локоть, то в 1601 году она достигла невероятных размеров — 1005 локтей. Три мастера и 87 подмастерьев потратили на её изготовление 81 свиной окорок и 18 фунтов перца. 103 подмастерья в праздничной одежде несли на плечах колбасу весом в 885 фунтов. Со знамёнами и музыкой шествие двигалось от постоялого двора мясников к замку, где часть колбасы, длиною в 130 локтей, передали в качестве новогоднего подношения земельному властителю. Далее колонна направилась к бургомистрам трёх городов. Закончилось шествие около постоялого двора пекарей в Лёбенихте, где мясники и пекари вместе съели значительный остаток колбасы и много другой еды. Пекари брали реванш на Крещение, когда они приносили к постоялому двору мясников большие батоны с изюмом или калачи. Они были высотой в пять локтей, испечены из двенадцати четвериков пшеничной муки и двух фунтов аниса и украшены коронами, звёздами и гербами из пряничного теста.　

Некоторые праздники проводились по определённым дням года. 1 мая пивовары и солодильщики вместе со своими жёнами в праздничных одеяниях проходили стройной колонной от кнайпхофского гемайнгартена через все три города и Россгартен и выходили к Марауненхофскому лесу, праздновали там всю ночь напролёт, и в полдень следующего дня возвращались обратно в город.　

Неизвестно происхождение праздника пива, который проводился в день Вознесения во дворе замка. Он не походил на праздники ремесленников, не являлся и всенародным, хотя его ошибочно связывали с мнимым подвигом Ханса Саганского. Просто обербургграф приглашал около 300 граждан Кнайпхофа в замок на трапезу и круговую чарку, где пробовали и новое замковое пиво. Во время торжества пили также вина, съедали огромное количество мяса, птицы, рыбы и яиц. На этот праздник граждане Кнайпхофа во главе со своим бургомистром тоже проходили стройной колонной через рыночную площадь Альтштадта и поднимались по замковой лестнице к замку. Вечером менее стройной колонной шли обратно. Праздник пива по преданию проводился уже во времена Ордена. В последний раз он устраивался в 1619 году.　

Еда и питьё являлись главными и в «праздник ярмарочного быка», которого мясники водили по городу. Его украшали пёстрыми лентами и венками, а затем разыгрывали в гемайнгартене Альтштадта, то есть его отдельные части можно было выиграть по определённым правилам игрой в кости. Праздник просуществовал долго, в последний раз его отмечали в 1766 году.　

В отличие от такого рода организованных праздников, карнавал являлся тем гуляньем, когда народ в различных масках и маскарадных костюмах отводил душу в грубых шутках и веселье. Церковники стремились запретить его. Они возмущались «досадным и языческим обычаем, ибо прославлением скверного дьявола чрез чревоугодие, возлияния, игры, переодевание и пение вокруг колбасы, когда собирается всякий сброд пропивать наклянченное, и другими легкомысленностями не только растрачиваются зря время и деньги прилежных и благочестивых мастеров, но и подаётся повод нашим противникам, кальвинистам и анабаптистам, осквернять наше христианство и имя Господне».　

Но помимо больших праздников существовали и другие развлечения для бюргеров, когда на ярмарках выступали фокусники, канатоходцы и шуты. В 1639 году жители Кёнигсберга впервые увидели слона. Оборотной стороной жажды наслаждений являлось обжорство и пьянство, высокие ставки при играх в карты и кости, страсть к скандалам студентов, которых то и дело приходилось уговаривать, не являться непрошенными гостями на свадьбы, не набрасываться на горожан и городскую охрану с обнажённой шпагой. Модные излишества в одежде из мехов, шёлка и бархата, в украшениях из бус и золота грозили стереть сословные различия. Богатые граждане одевались, как представители аристократии, а ремесленники стремились не отстать от купцов. С церковных кафедр священники рьяно выступали против высоких гофрированных воротников, чрезмерно больших ватных камзолов с ватированными животами, соответствовавших испанской моде. Правила ношения одежды 1595 года и 1606 года детально предписывали, что каждому надлежало одевать, а что запрещалось. Но даже строгие наказания со временем не могли противостоять человеческому честолюбию. Некоторые циркуляры ограничивали расходы на приёмы гостей, свадьбы и похороны, детально расписывая, сколько времени должны продолжаться празднества, сколько следует пригласить гостей, какие необходимо подавать блюда. Никак не удавалось искоренить «похмельный понедельник». В конце концов его разрешили, но при условии, чтобы подмастерья в другие будние дни работали до вечерни.　

В этот период благополучия в Кёнигсберге много строили. Самые старые, сохранившиеся до 1944 года, амбары под названиями «Медведь», «Бык» и «Жеребец» были возведены в эти годы. В 1592 году в Лёбенихте выстроили новую ратушу, а ворота Грюнес Тор получили прекрасную надстройку в стиле Ренессанса. В некоторых церквах установили новые органы, в Кафедральном соборе появились кафедра, которую пожертвовал Сигизмунд Шарфф, и крестильница, подаренная членом муниципалитета Петером Резекирхом. Антон Мёллер, прежде, чем в 1587 году переехал в Данциг, написал для штайндаммской церкви алтарный триптих «Страшный суд». Герцогские слободки разрослись, получили право на собственные герб и печать: Ближний Россгартен в 1576 году, Трагхайм в 1577, Закхайм в 1578, Дальний Россгартен в 1596 году. И тем не менее они до 1724 года не входили в черту города, а находились на «общинной территории». О развитии городских слобод у нас нет полной информации. Известно, что в 1586 году Штайндамм «расширяется, как пригород, и постепенно по всей своей длине застраивается домами».

Георг Фридрих был поклонником современной музыки. Из Ансбаха он пригласил свою франконскую придворную капеллу и расширил её за счёт прусской. Капельмейстером стал итальянец Теодор Риччио, который сочинял в итальянском стиле. Но не он являлся самым известным музыкантом. Им тогда считался Иоганнес Эккард из Мюльхаузена в Тюрингии, которого Георг Фридрих в 1580 году переманил от аугсбургских Фуггеров и пригласил в Кёнигсберг. Эккард был учеником Орландо ди Лассо и сочинял в стиле нидерландской школы. Он и его ученики сделали Кёнигсберг на целое столетие главным городом протестантского музыкального искусства.

Когда Георг Фридрих в 1586 году поехал в Ансбах, то не предполагал оставаться там надолго. Однако многочисленные политические задачи задерживали его возвращение в Пруссию. Таким образом, он отсутствовал в Кёнигсберге, когда в 1589 году там дружески встречали нового короля Польши из династии Ваза, чествуя его упомянутыми праздниками. Он не присутствовал и на великолепной свадьбе, которую Мария Элеонора 20 октября 1594 года устроила в Кёнигсберге своей дочери Анне. Благодаря ей Мария Элеонора вышла, наконец, из долгого добровольного затворничества.　

Бранденбургские курфюрсты уже в 1563 году получили Пруссию в лен, и это ленное право потом неоднократно возобновлялось. Возможность продолжения ленного договора возросла после венчания принцессы Анны с курпринцем Иоганном Сигизмундом. Свадьба обошлась в три раза дороже, чем оценённое в 45 тысяч марок приданное невесты. На ней присутствовали пять немецких герцогов, посланники императора и королей Польши и Дании. Много дней длились турниры, маскарады, фейерверки и факельные шествия. С флагами в руках горожане выстраивались в шеренги, слышна была салютная пальба. Курпринц и его молодая супруга покинули Пруссию вскоре после свадьбы. Георг Фридрих правил своим герцогством из Ансбаха. Только в 1601 году он решил, что настало время послать Иоганна Сигизмунда в Кёнигсберг, чтобы познакомить его с делами. Мария Элеонора замкнулась в тиши своего двора. Она умерла в 1608 году.

В это время Кёнигсберг вновь подвергся нашествию чумы. Она началась в октябре 1601 года в результате неурожая и была занесена в город голодавшими крестьянами. Эпидемия была тяжелее тех, которые свирепствовали в 1564, 1580 и 1597 годах. В Кёнигсберге еженедельно умирало от 500 до 600 человек, и к концу августа 1602 года умерло около 12 тысяч человек, среди них бургомистры Альтштадта и Кнайпхофа. Город опустел. Рынки и университет закрыли, все праздники в юнкерхофах и гемайнгартенах были запрещены. Многие жители бежали в ближайшие леса. Постовые у ворот города и на лодках на Прегеле заботились о том, чтобы никто не проникал в город. Для устранения «трупного воздуха» на улицах сжигали можжевельник. Дома, в которых лежали больные, отмечали белыми простынями и заколачивали, а пищу больным ставили перед дверью. Мёртвых было так много, что кладбища не могли всех вместить и жертвы эпидемии хоронились в общих могилах за чертой города. Церковный обряд захоронения соблюдался, но колокольный звон, который только увеличивал бы страх живых, запретили. Ещё в 1567 году вышел указ построить за воротами каждого города чумной дом для изоляции больных. Эти дома возвели в ноябре 1602 года; когда эпидемия наконец-то стихла.　

 

Три бранденбургских курфюрста

Когда в 1603 году в Ансбахе умер Георг Фридрих, ещё не было известно, кто из бранденбургских курфюрстов станет его преемником в Пруссии, в неизвестности пребывали даже тогда, когда правящий курфюрст Иоахим Фридрих, за год до этого овдовевший, женился на Элеоноре, младшей сестре своей невестки, став таким образом свояком своего сына. Заслуга в том, что польский король признал бранденбургских курфюрстов в качестве правящего дома, принадлежала ловкому бургграфу Фабиану цу Дона и бургомистру Кнайпхофа Михаэлю Фризе. Цу Дона являлся главой сторонников Бранденбурга в Пруссии и душой проекта по организации всеобщей обороны государства, которая отклонялась недальновидными гражданами Кёнигсберга. Фризе был юристом и позднее стал президентом консистории. Только благодаря финансовым и политическим уступкам Иоахим Фридрих добился в 1605 году признания Польшей. Болезненный и уже в молодом возрасте потрепанный жизнью, он задержался в Кёнигсберге всего на несколько месяцев. Передав правление верховным советникам, он выпустил из рук всё, что Георг Фридрих сделал для укрепления княжеского авторитета.　

После ранней смерти Иоахима Фридриха Иоганн Сигизмунд вынужден был платить за преемничество в Пруссии новыми уступками, как-то: выплатой ежегодной дани, введением григорианского календаря, расширением апелляционного права, строительством в Кёнигсберге католической церкви. После долгих переговоров курфюрст добился в 1611 году ленного права на Пруссию, но сословия не спешили присягнуть ему на верность. Присягнули граждане Кёнигсберга новому удельному князю лишь 16 октября 1612 года. Их сопротивление было вызвано не только гражданским эгоизмом, но и непритворной озабоченностью о сохранении лютеранского учения. Согласно Люблинской привилегии 1569 года в Пруссии признавалось действительным лишь Аугсбургское (лютеранское) исповедание. Но герцог к тому времени перешёл к кальвинистам, а католический верховный сюзерен стремился в ходе контрреформации восстановить католицизм во всех подвластных ему землях.　

В это время евангелические церкви в Риге и Торне, а вскоре и в Эль-бинге были вновь преобразованы в католические, а в 1611 году польские комиссары потребовали у ландтага передачи им двух лютеранских церквей Кёнигсберга. Лишь после того, как сословия отклонили это требование, было достигнуто соглашение о строительстве новой церкви. Город под неё землю не выделил, и курфюрст возвёл её на собственной земле и на собственные средства в слободе Закхайм, неподалеку от церкви св. Елизаветы. В декабре 1616 года она была освящена епископом Куявийским. Так как она являлась единственной католической церковью во всём бывшем епископстве Самландском, папа Римский передал её в ведение епископству Эрмландскому и назначал туда священниками в основном выпускников браунсбергского лицея Lyzeum Hosianum. Так как католики жили разбросанно по всему городу, то их община была первой, которая была организована по персональному принципу. Первоначально среди прихожан было мало зажиточных граждан, большинство принадлежало к нижним слоям общества. Эту церковь посещали и приезжавшие в город поляки-католики, поэтому было поставлено условие, чтобы священник умел читать проповеди по-польски. Но сама католическая церковь не была польской. Ещё в 1644 году епископ Эрмландский не признал предложенную ему кандидатуру священника на том основании, что тот не говорит по-немецки, а кёнигсбергская католическая община в большей степени является немецкой, чем польской.　

Для кёнигсбергских лютеран кальвинисты являлись более опасными противниками, чем католики. Переход курфюрста к кальвинистам вызвал бурю возмущения во всей Пруссии, в особенности, и это естественно, среди духовенства и в университете. Профессора и священники в своих полемических статьях и проповедях ожесточённо выступали против реформатской «чумы», хотя поначалу в Кёнигсберге кальвинистов было немного. В основном это были чиновники и придворные, а также голландцы и шотландцы. Они не имели собственной церкви. Молодой придворный священник-кальвинист Иоганн Кроциус в 1616 году провёл первую реформатскую службу в одном из маленьких помещений замка, а через полгода впервые совершил причастие по реформатскому ритуалу.　

Неудачливый и отошедший от деятельной жизни, в августе 1618 года умер Альбрехт Фридрих. Уже через год Иоганн Сигизмунд передал правление своему сыну Георгу Вильгельму. Тому удалось после первых трудностей добиться признания сословий и наделения леном. Он был молод, но слаб здоровьем и слабоволен. Наследство, которое он принял, оказалось ему не по силам. Хотя он и подарил своим единоверцам-кальвинистам в 1629 году позади каретного двора участок под кладбище, однако из-за возмущения духовенства, которое не желало христианских похорон для «еретиков», и против воли сословий, которые по этому поводу даже пожаловались королю Польши, он не смог осуществить данный замысел. Только после его смерти и после того, как лютеранских пасторов заверили, что там не будут читаться проповеди и произноситься надгробные речи, они смирились с мыслью о таком кладбище.　

Без участия Георга Вильгельма приняли городской устав, «Трансакцию 1620 года», которая целое столетие определяла внутреннюю жизнь Кёнигсберга. С её помощью после долгих споров и при посредничестве прусского придворного суда удалось сгладить противоречия между муниципалитетами и горожанами. Советники и судебные заседатели выбирались, как во времена Ордена. Новым стало лишь то, что городской секретарь — этот титул носил отныне городской писарь — приводил к присяге, а обербургграф её только утверждал. Однако, теперь обербугграф подносил советникам морселлы и рейнское вино, как это раньше делал комтур. Каждый новый гражданин давал присягу, касаясь поднятым пальцем шляпы бургомистра.　

В «Трансакции» впервые стали различать «граждан в собственном понимании», как это позднее называлось в земельном праве, и «подзащитных родственников». Последние давали клятву подзащитных родственников и находились под покровительством полиции города, но не имели права вести собственное дело. К их числу относились подмастерья и ученики ремесленников, слуги и служанки, батраки и работники, уволенные солдаты и разный бедный люд. Кроме них имелись и пришлые: иногородние торговцы, коробейники, «подвальные» шотландцы и моряки, продававшие свои товары прямо на корабле или разнося их по улицам. Они имели право находиться в городе только в период навигации, длившейся с 1 мая до 1 ноября. В старые времена это относилось и к торговым представительствам, однако они уже давно имели в хозяйственной жизни города такое значение, что путём запретов их уже нельзя было вытеснить из городов. В своём большинстве это были голландцы и англичане. Многие из них уже давно жили в Кёнигсберге, тесно породнились с бюргерскими семьями и не воспринимались как чужие.　

Торговая юрисдикция, так называемая «ветте», по-прежнему вызывала много споров. Муниципалитет и купцы хотели иметь общую «ветте», то есть один для всех трёх городов генеральный торговый суд. Курфюрст и ремесленники это требование отклоняли, так как боялись усиления власти муниципалитетов. Поэтому возобновился старый союз между верховной государственной властью и цехами ремесленников. Лишь в 1670 году было выработано общее положение, касавшееся как иногородних торговых представителей, так и «ветте».　

Рисовальщик и гравёр по меди Иоахим Беринг в 1613 году выгравировал вид города Кёнигсберга с высоты птичьего полёта, посвятив своё произведение курфюрсту Иоганну Сигизмунду. Поэтому оно впоследствии попало в прусский Государственный архив и пережило там все превратности судьбы. При сравнении гравюры Беринга с так называемым «планом Брауна» видно, насколько Кёнигсберг разросся, стал богаче. Башни и церкви построены с размахом, дома стоят тесно друг к другу фронтонами на улицу. Мосты Кремербрюке и Шмидебрюке с обеих сторон усеяны будками, лишь в середине имея свободные разводные платформы, которые открывались, если надо было пропустить корабли с мачтами. Лишь свайный мост Кёттельбрюке не имел развода. Морские корабли бросали якорь у ластадий, ниже мостов. Возле ворот Грюнес Тор возвышалось здание Биржи на вбитых в реку сваях. С тех пор, как в Кёнигсберг регулярно прибывали верховые вестовые, купцы собирались в том месте, где в город въезжал конный почтальон — у ворот Грюнес Тор, — чтобы взять у него свою корреспонденцию. Это место было удобным и для заключения сделок. Поэтому решили построить для этого специальное здание. Так как оно должно было служить всем купцам, его нельзя было построить на земле города Кнайпхофа. Выход нашли, построив здание над Прегелем, принадлежавшем не городу, а удельному князю. Биржа простояла на этом месте до 1875 года. Одно время Альтштадт имел собственную биржу на своей ластадии, то есть там, где товары и новости прибывали водным путем. В 1717 году её перестроили и разместили там вагу, назвав её Красной («Rote Waage»).　

При сравнении города с его видом на «плане Брауна» бросается в глаза, как расширились его границы; особенно расстроились слободки. На переднем плане, от пригорода Нассэр Гартен до моста Хоэ Брюке, раскинулись дома относящегося к Кнайпхофу Хаберберга. Хотя этот пригород вместе с деревней Зеелигенфельд образовывали отдельную общину, они должны были довольствоваться одной кладбищенской часовней. Церковь в Хаберберге возвели позднее. Пригород Нассэр Гартен каждую весну затопляло, и воду откачивали водочерпалками, которые приводились в движение лошадьми. В Дальнем Пригороде застроена только улица Ланггассе; здесь же расположен и госпиталь. Между Дальним и Ближним Пригородами тянется ров Цуг- грабен (позднее Кайзерштрассе), через который перекинут маленький мост. Ближний Пригород застроен уже довольно плотно. Он располагает на реке всеми необходимыми для торговли и судоходства сооружениями: лесной биржей, известковыми и зольными дворами, верфью и многочисленными складами. Подобные сооружения обрамляют и противоположный альтштадтский берег Прегеля, начиная от ворот Ластадиентор до Клаппхольцвизен (территории для складирования клепки), от названия которой получила имя улица «Клаппервизе». За ней многими переулками теснятся ряды складов. Застройка Штайндамма выходит далеко за пределы церкви, у Трагхайма ещё сельско-крестьянский вид. Улица Нойе Зорге (позднее Кёнигштрассе) уже имеет свое название, но тянется она через незастроенную местность, поля которой относятся к казённому хутору Кальтхофу. Улицы Вайсгербергассе и Фордерроссгартен застроены жилыми домами. За городом на Нойе Зорге располагались оба охотничьих двора: большой на месте позднее построенного художественно-ремесленного училища, а малый на возникшей впоследствии Егерхофштрассе. В них курфюрст содержал охотничьих собак и всё необходимое для охоты. На Ангере расположены склады города Лёбенихта. Закхайм также застроен до самой церкви св. Елизаветы. Она здесь названа Закхаймер-кирхе, но её не следует путать с позже возведённой Закхаймской церковью. Ломзе являлся складским кварталом Альтштадта. Вайдендамм ещё незастроен, если не считать солидного здания трактира Нойер Круг у моста Хоэ Брюке, названном на гравюре Нойе Брюке. Несмотря на политическую беспомощность первых десятилетий ⅩⅦ столетия торговля процветала. В 1608 году в Кёнигсберг вошло 643 голландских торговых корабля. В 1625 году их число было в три с половиной раза больше, чем в 1550 году, а транспортные мощности возросли почти в семь с половиной раз. Четыре пятых всего тоннажа приходилось на долю голландцев. В 1636 году из 492 кораблей, которые отправились из Кёнигсберга, 163 шли курсом на Амстердам. Это были большие корабли, т. к. на их борту была половина грузов, вывезенных в том году из Кёнигсберга.　

Англичане увеличили свою долю в морской торговле Кёнигсберга до шести процентов и занимали тем самым второе место, хотя и сильно отставали от голландцев. Кёнигсбергские судовладельцы имели лишь небольшое количество кораблей, и то маленьких.　

Сто лет Пруссия, находясь в тени большой политики, не была тронута войнами. Но теперь она была втянута в войну, которую шведский король Густав Адольф вёл против Польши. Эта война была борьбой за господство над Балтикой и одновременно походом контрреформации против протестантства. Герцогство в военном отношении было слабым, а политически находилось в вассальной зависимости от Польши. В вопросах веры Пруссия имела больше общего с Швецией, чем с католическим сюзереном и реформатским правителем, которому не доверяли. К тому же курфюрст находился в Берлине, когда Густав Адольф летом 1626 года перенёс военные действия из Лифляндии в Пруссию, заняв 6 июля Пиллау. От прусских сословий, которым принадлежала власть, и особенно от Кёнигсберга он потребовал нейтралитета, намереваясь обезопасить себя с тыла, чтобы успешно выступить против Эльбинга и Данцига. В военном плане город к боевым действиям не был готов. Средневековые укрепления находились в таком же упадке, как и желание горожан обороняться. Для приготовлений времени и не было, так как утром 11 июля альтштадскому муниципалитету передали письмо Густава Адольфа с ультимативным требованием в течение трёх дней объявить нейтралитет. Сначала бургомистр Альтштадта Хиоб Лёпнер, юрист по профессии, который многие годы являлся секретарём муниципалитета, попытался добиться отсрочки. Густав Адольф не дал её, настаивая на том, чтобы горожане быстрее приняли решение о том, хотят ли они нейтралитета или же выступят на стороне Польши. Так как городу в случае отказа грозило разорение и сожжение, то собрание советников, судебных заседателей и представителей общин, стало быть всех граждан, постановило принять требуемый нейтралитет. Предводителем новой миссии, которая выехала в шведский лагерь, расположенный в Мариенбурге, был профессор права Хеннинг Вегнер, основательно изучивший государственно-правовые отношения между Пруссией и Польшей. Четыре дня миссия вела переговоры с Густавом Адольфом, пока тот наконец не подтвердил права города на свободную торговлю и безопасность. Шведы своё слово сдержали. Ни один шведский солдат не вошёл в Кёнигсберг. Курфюрст согласился со статусом нейтралитета. Сигизмунд Ⅲ был, конечно же, возмущён Мариенбургским договором и пытался предупреждениями, обещаниями и угрозами перетянуть город на свою сторону, но безуспешно.　

В совершенно иную ситуацию горожане попали, когда курфюрст в феврале 1627 года с дружиной в несколько сотен человек вступил в Кёнигсберг. В свою очередь город завербовал 300 наёмников. Курфюрст потребовал, чтобы они встали под его начало, так как, по его мнению, города на подвластной ему территории не имеют права содержать собственные войска. Вегнер, ставший бургомистром, со своей стороны, воспротивился тому, чтобы солдаты курфюрста находились в нейтральном городе. Курфюрст не смог осуществить своё намерение. Кёнигсберг остался нейтральным, как впрочем, и по отношению к польской миссии, прибывшей в город в конце июля. В октябре в Эльбинге Вегнер вновь вступил в переговоры с Густавом Адольфом о продлении перемирия. В то время канцлер Оксеншерна рассчитывал на присоединение Кёнигсберга к Швеции, так как «город был покинут курфюрстом, Польша притесняла его экономически, и только Швеция относилась к нему хорошо». Но Кёнигсберг желал оставаться для всех сторон нейтральным и вёл через миссию под началом Хиоба Лёпнера переговоры с польским королём в Варшаве. Перемирие, заключённое между Швецией и Польшей в Альтмарке 26 сентября 1629 года, положило конец этому незавидному положению. Курфюрст вернулся в Берлин; поляки сняли ограничения на торговлю с Кёнигсбергом, но шведы ещё долгое время оставались в Пиллау и Эльбинге; в Пиллау они взымали чрезвычайно важную для своих финансов морскую пошлину, поощряя в ущерб Кёнигсбергу торговлю с Эльбингом.　

Король Владислав Ⅳ, сменивший в 1632 году на польском троне своего отца Сигизмунда, пытался путём уступок и дружелюбных актов завоевать доверие Кёнигсберга. Вероятно, политическая удачливость Вегнера, который во главе миссии Кёнигсберга вёл с ним в Торне в январе 1635 года переговоры, произвела на него такое же впечатление, как и подарок в 25 тысяч гульденов, переданный ему миссией. Король признал за городом право взымать налоги и нанимать войска, против чего тщетно протестовал из Берлина курфюрст, обосновывая свою точку зрения тем, что Кёнигсберг принадлежит ему и поэтому не обладает ни финансовой, ни военной самостоятельностью. 14 июля Владислав с огромной свитой прибыл в Кёнигсберг и был встречен очень дружелюбно. Бургомистр Кнайпхофа Шиммельпфенниг принял его и всю свиту в своём доме. В честь гостя университет показал оперу Симона Даха (либретто) и Генриха Альберта (музыка) «Клеомедес», первую оперную постановку в Кёнигсберге.　

На мирных переговорах в Штумсдорфе Кёнигсберг стремился получить признание в качестве договаривающейся стороны по образцу Данцига. Бранденбургские посланцы решительно воспротивились этому и добились того, что в мирном договоре не было учтено ни одного требования Кёнигсберга. Это было очень важное решение. Вторая попытка придать Кёнигсбергу статус свободного города наподобие Данцига вновь потерпела неудачу.　

Однако самостоятельная политика военных лет привела к возросшему самосознанию горожан, как по отношению к курфюрсту, так и по отношению к польскому королю. Это почувствовали оба. Сильнее стало и общественное сознание. И хотя ещё долго между тремя городами, равно как и между городами и их слободами существовали разногласия, основанные на защите своих мелких интересов, но всё же постепенно они осознавали, что все вместе составляют единый город. Этому способствовало и совместное возведение укреплений вокруг Кёнигсберга. Эти укрепления на 200 лет определили топографическое развитие города.　

Верховное военное руководство при возведении оборонных укреплений осуществлял граф Абрахам цу Дона, опытный дипломат, построивший и замок Шлобиттен. Проект разработал профессор математики Иоганнес Штраус, ученик Кеплера, преподававший в университете астрономию и архитектуру. Техническое руководство осуществлял землемер и архитектор курфюрста Конрад Бурк. Время высоких крепостных стен с проходами, башнями и воротами прошло. Новому духу соответствовала система бастионов — математически просчитанная структура из рвов, валов и брустверов и выступающих бастионов. Укрепления имели длину в 15 километров и широкой дугой охватывали пригороды, сады, поля и луга. Кёнигсбергу понадобилось немало времени, чтобы врасти в это пространство. Даже валы, сооружённые в ⅩⅨ столетии вокруг города, в основном следовали этой линии. Укрепления построили за восемь лет. Главные работы производились в 1626-1627 годах.　

В ходе строительства через Прегель перекинули два новых шлагбаума, Голландский и Литовский. Они не только запирали на ночь реку, но служили важной составной частью таможенной границы, возведённой вокруг города управлением курфюрста. По отношению к кораблям и плотам охранники шлагбаумов имели примерно такие же обязанности, какие были у учётчиков, стоявших у ворот города, по отношению к повозкам и саням.　

Новые укрепления оказались слишком растянутыми для защиты: для этого потребовалось бы не менее 15 тысяч человек. Город не мог довести ни численность гарнизона, ни количество орудий до такой величины. Испытания укреплений на прочность городу, к счастью, удалось избежать. Они никогда не подвергались серьёзному нападению ни в Семилетнюю, ни в Злополучную войну. Правда, трудно переоценить их значение для истории города. Впервые все жители, горожане и население предместий, собрались вместе для общего дела. Всех их окружал общий вал, что в конце концов должно было привести к новому общественному самосознанию. На многочисленных гравюрах ⅩⅧ столетия с изображением тесно прижавшихся друг к другу домов и башен за бастионами Кёнигсберг выглядит намного монолитнее, чем на «плане Брауна» и гравюре Беринга. Но до объединения муниципалитетов оставалось ещё почти 100 лет.

За несколько десятилетий в окружённых валом пригородах возникло пять новых приходов с пятью новыми большими церквами. Все имеющиеся евангелические церкви были возведены ещё до Реформации. Вновь построенные были первыми, которые отвечали требованиям евангелических церквей. Вначале освятили в 1632 году Трагхаймскую церковь, и тогда же её община отделилась от общины Лёбенихта, к которой она до сих пор относилась. В 1635 году, непосредственно после завершения строительства вала, Альтштадт заложил пригород Ной- россгартен в соответствии с градостроительной практикой эпохи барокко, отличавшейся своеобразной равномерностью расположения улиц. Церковь здесь возвели в 1644-1647, а её башню лишь в 1685-95 годах. Она долгое время являлась самым высоким сооружением Кёнигсберга. Община её, получив самостоятельность в 1671 году, находилась тем не менее под патронатом Альтштадта.　

Раньше началось, но значительно позже закончилось строительство лютеранской церкви в Закхайме. Число немцев в этом предместье выросло настолько, что его община по примеру Трагхайма отделилась от церкви Лёбенихта. В 1640 году здесь приступили к строительству собственной церкви. Но так как католики пожаловались, что она расположена слишком близко от их церкви, возникла тяжба, из-за которой закончить строительство удалось лишь после 1648 года. Церковь находилась под патронатом курфюрста, поскольку слобода Закхайм являлась его собственностью.　

Нойе Зорге ещё не была слободой и поэтому не имела Божьего храма. Её жители по-прежнему относились к общине Альтроссгартена. Это было, вероятно, связано с тем, что в Нойе Зорге располагались преимущественно аристократические дома с большими садами, так называемые «вельможные имения», бывшие вне юрисдикции обербург-графа. Жили аристократы и в пригороде Россгартен, но Альтроссгартен, как тот назывался после возникновения Нойроссгартена, был значительно старше и заселён плотнее, чем Нойе Зорге. Ещё в 1623 году жители Россгартена построили при своём кладбище небольшую церковь. Позже они отделились от Лёбенихта, к общине которого до тех пор относились, и в 1651-1683 годах возвели новую большую церковь (башню в 1693 году). Пятой по счёту стала церковь пригорода Хаберберг, который для Кнайпхофа означал то же, что Нойроссгартен для Альтштадта. После того, как Кнайпхоф в 1652 году заложил Оберхаберберг в качестве отдельного пригорода, здесь начали строительство новой церкви. Она находилась под патронатом Кнайпхофа, и её возведение закончили в 1683 году. Лишь с постройкой этих пяти церквей в Кёнигсберге отказались от орденской традиции кирпичной готики, обратившись к новым формам. Не только архитектура, но и размеры, и особенно высота башен явились выразительной демонстрацией осознания гражданами своей силы.　

Численность католиков также возросла. В ходе контрреформации польская королева Людовика Мария пригласила в Кёнигсберг нескольких иезуитских ксёндзов, открывших в капелле миссию. Они основали также школу, которая, как и все иезуитские школы, давала хорошее образование. Её посещали и дети протестантов до запрета в 1684 году. Иезуитам удалось, благодаря старанию и целеустремлённости, настолько укрепить свои позиции, что в 1720 году в Кёнигсберге работало уже пять католических священников. Даже после того, как папа Римский распустил Орден иезуитов, Фридрих Великий не наложил запрет на их деятельность в Кёнигсберге, и лишь в 1780 году он решился на введение в действие папского запрета в Пруссии. Таким образом, иезуиты не являлись приходскими священниками, а наоборот, они часто вели спор со священниками католической церкви.

Элементом прогресса в области экономики стали зарождавшиеся в то время мануфактуры — предшественники меркантильной хозяйственной политики. В предместьях появились мыловарни, маслобойни, стеклозаводы и красильни. Земельное правительство поддерживало предпринимателей, строивших фабрики, чтобы сэкономить деньги, которые тратились на ввоз продуктов из-за границы. Новые предприятия имели такие же привилегии, как и с давних пор мельницы, купальни и аптеки. Города очень долго сопротивлялись открытию в предместьях аптек. Лишь Великий курфюрст силой своей авторитарной власти выдал привилегию шести новым аптекам.　

С ростом числа горожан и их благосостояния более разнообразной становилась и общественная жизнь. Кроме старых юнкерхофов и гемайнгартенов имелось множество трактиров. Многие являлись простыми постоялыми дворами и местом отдыха сельских жителей, посещающих рынок; другие, видимо, были обыкновенными питейными заведениями с сомнительной репутацией. Имелись садовые рестораны, где «по воскресеньям народ любил за играми повеселиться». Сохранилась одна из средневековых бюргерских забав — стрельба. Так как с конца ⅩⅣ столетия от арбалета перешли к огнестрельному оружию, старые стрельбища стали малы. Потому и народные праздники — стрельбы по деревянным птицам — здесь больше не проводились. Стрельба по мишеням поначалу не пользовалась признанием, но только до тех пор, пока курфюрст Георг Вильгельм в 1634 году не перенёс все привилегии со стрельбы по птицам на стрельбу по мишеням. Он сам за несколько месяцев до своей смерти принял участие в подобных соревнованиях и стал «стрелковым королём», чем вдохновил Симона Даха на шестикуплетное стихотворение. Каждый из трёх городов построил в своих предместьях тир: Альтштадт в районе, где позднее заложили ботанический сад, Кнайпхоф под Хабербергом, Закхайм вблизи трактира «Хиршкруг» за воротами Закхаймер Тор. Таким образом, постепенно исчезла связь между стрельбой и цехами ремесленников с их гемайнгартенами. Праздники стрелков оставались популярными, но участие в них постепенно становилось более или менее добровольным, и в итоге образовалась гильдия стрелков как самостоятельное общество.　

В то время, как Тридцатилетняя война на протяжении целой человеческой жизни разоряла Германию, Пруссию она обошла стороной, если не считать нескольких лет шведско-польской войны. Наоборот, страна и её столица стали бурно развиваться в хозяйственном отношении. Этот взлёт проявился не только в количестве кораблей в порту и возов у городских ворот, но и в новых, с размахом построенных бюргерских домах. Каменные здания вытеснили старые фахверковые строения. Фасады их были украшены скульптурами и фресками, а внутри были мраморные колонны, красивые лестничные марши, роскошные камины, паркетные полы и обшитые деревянной плиткой потолки, дорогая мебель и ковры. Из своих деловых поездок купцы привозили дельфтский фаянс и голландские картины. Они коллекционировали книги и произведения искусства. В предместьях располагались их сады с дачами, живой изгородью, фонтанами, гротами, крытыми аллеями, солнечными часами — иными словами, со всеми атрибутами парковой культуры эпохи барокко.　

Барокко было временем путешествий с целью расширения кругозора, бюргерским соответствием развлекательным поездкам аристократии. Многие купцы объездили всю Европу. Некоторые из них оставили после себя многотомные описания своих путешествий. Член муниципалитета Генрих Барч изучал в городах Хельмштедте, Страссбурге, Базеле, Тюбингене и Лейдене юриспруденцию, посетил затем почти все европейские страны, прежде чем поступить на службу в своём родном городе. Он завещал ему 1500 томов книг, половину своей огромной библиотеки. Они стали основой библиотеки муниципалитета, позднейшей городской библиотеки, для которой так много делал его сын, городской секретарь и архивариус. Муниципальный советник Райнхольд Любенау девять лет путешествовал по всей Европе и добрался до Константинополя. Один кёнигсбергский аптекарь в качестве провизора голландского флота доплыл на паруснике даже до Ост-Индии. Два приятеля, Андреас Адерсбах и Роберт Робертин, находясь на службе у курфюрста, исколесили весь свет. Один в качестве хофмейстера молодых аристократов, а другой в качестве секретаря посольства, они бывали при чужих дворах и долгое время прожили в Италии, прежде чем осели в Кёнигсберге: Адерсбах в качестве советника курфюрста и предводителя кальвинистской общины, а Робертин в качестве секретаря верховной палаты. Оба приятеля входили в кёнигсбергский поэтический кружок. Самым выдающимся представителем бюргерства, стремящегося к знаниям и усердно собирающего коллекции, был Каспар Штайн. С 18 до 29 лет он путешествовал по Европе, учился в университетах, пережил множество приключений, прежде чем стать врачом в своём родном городе. Он также занимался теологией, литературой и историей, под псевдонимом Перегринатор издал многотомное описание своих путешествий на латинском языке. Именитые купцы и муниципальные советники Кёнигсберга были, таким образом, далеко не провинциалами. Они обладали жизненным опытом, познали мир и людей. И в профессиональном смысле бюргерские семьи теперь не так сильно зависели от своего происхождения, как прежде. Многие отказались от купеческого сословия и перешли на государственную службу, становились профессорами, а вскоре и членами офицерского корпуса.　

Многие ремесленники, считавшиеся вросшими своими корнями в родную землю, также познакомились с чужими странами прежде, чем стали в Кёнигсберге именитыми мастерами. Они работали во всех немецких городах, от Ревеля до Амстердама, а многие во Франции, Англии, Дании, Польше и Литве. Один булочник посетил все средиземноморские страны от Португалии до Константинополя. Один портной долгие годы трудился в Париже и Лондоне, являясь лейб-портным принца Оранского. Один хирург был военным лекарем на нидерландской и французской службе, прежде чем его принял к себе лейб-медиком и привёз в Кёнигсберг князь Богуслав Радзивилл. Один кимвалыцик тринадцать лет проработал оружейников в турецком плену. В числе подмастерьев кёнигсбергских ремесленников было столько «иностранцев», то есть не пруссаков, что необходимо было в 1649 году включить в официальный устав башмачников положение о том, что мастер в числе четырёх старших подмастерьев обязан был иметь двух пруссаков и двух иностранцев.

Жизнь становилась пёстрой и разнообразной. Знание иностранных языков было, вероятно, распространено шире, чем об этом можно судить по обучению в школе, где по-прежнему преподавали латынь и древнегреческий. Предпочтение французскому образованию в эпоху барокко сначала отдавалось не в школе, а на частных уроках, проводимых на дому, для которых зажиточные люди нанимали учителей для своих детей.　

Придворная культура, формировавшая во времена герцога Альбрехта духовный облик Кёнигсберга, уступила место бюргерской культуре, тем более, что бранденбургский правитель лишь изредка бывал в своей резиденции в замке. После смерти Альбрехта Фридриха число придворной прислуги сократилось. В замке всё же несколько раз выступали английские комедианты, а позднее и немецкие артисты. Придворная капелла ещё сохранилась, но ей не уделялось должного внимания, хотя её капельмейстером и был такой выдающийся музыкант, как Иоганн Штобеус. Михаэль Вильманн, родившийся в 1630 году в пригороде Рольберг в семье художника Петера Вильманна, работал в Кёнигсберге лишь непродолжительное время. Своей мировой славы он достиг как монах-живописец в монастыре Лойбус в Силезии. В 1682 году он написал для аудиенц-зала Кёнигсбергского замка «Апофеоз Великого курфюрста».　

Курфюрсты Иоганн Сигизмунд и Георг Вильгельм расширили замковый парк и обогатили его самшитовыми изгородями, рыбными прудами, фонтанами и заморскими растениями. Парк состоял из увеселительного сада и большого и малого огородов для выращивания лекарственных и пряных трав. Замковый парк располагался так близко от замка, что не было необходимости строить в нём летний замок, как это делали в то время многие князья. Но тем не менее в нём имелись зал увеселений, манеж, ипподром, бальный зал и купальня. Был также медвежатник, который позднее расширили под псовую охоту с галереями для стрелков и зрителей. Знаменитой стала большая липа, в ветвях которой соорудили одну над другой пять галерей. С самой верхней открывался прекрасный вид на всю окрестность. Почти все прусские аристократические фамилии имели в Кёнигсберге свои городские дома-дворцы с большими парками, в которых они проводили часть зимы. Там устраивались концерты, выступали любительские театры и балет, были собрания произведений искусств и библиотеки. Некоторые аристократы являлись меценатами или передавали университету с помощью создания фондов или по завещанию значительные средства.　

Прежде всего следует назвать семью фон Валленродтов. Канцлер Мартин фон Валленродт был учёным-гуманистом, поэтом, собирал книги, картины, монеты и разные другие раритеты в духе того времени. Он обязал своих наследников сохранить все собрания. Его третий сын, хофмейстер Эрнст, преумножил завещанное отцом, перевёз его коллекции в 1650 году из своего дома в одно из помещений северной башни Кафедрального собора, сделав их доступными для общественности, что тогда рассматривалось как социальное деяние. Представителями аристократической культуры, вобравшей в себя мировой опыт, были и оба наместника Великого курфюрста, которых тот оставил в Пруссии после того, как подписал в 1657 году в Велау договор о суверенитете. Князь Богуслав Радзивилл и герцог Эрнст Богуслав фон Крой были последними, кто оказал влияние на бюргерство блеском княжеского двора. Со смертью Кроя в 1694 году и отменой должности наместника замок перестал быть постоянной резиденцией.