Из дневника Ли.
«Краниум-отель, Цефалон, Аризона;
21 ноября 1975 года, 1 час.
Три ночи подряд я избегал появляться в «гипофизе». Знаю по опыту, что к столь неистовой личности, как «мозг», следует приближаться в состоянии умственной собранности и душевного равновесия. Между тем все фантастические позавчерашние события совершенно лишили меня покоя и сбили с толку.
Уна… ее загадочная игра в прятки, ее отказ стать моей женой… все это не выходит у меня из головы. Как ни странно, я уверен, что она относится ко мне очень хорошо. Я, например, готов поклясться, что она ничего не передала Скривену из нашего разговора о «мозге»…
Характер Скривена тоже загадка для меня. Не понравилась мне его речь перед сенаторами, не понравилась вся его позиция. Чувство такое, будто меня против воли вовлекают в некий заговор. Вероятно, для ученого, на которого наседают политики, неизбежно скатывание к цинизму. Скривен, несомненно, убежден, что в борьбе за «мозг» цель оправдывает средства, иными словами, что будущие результаты оправдают сегодняшние методы. Но в кон-це-то концов, разве не означало бы это уничтожения наших демократических форм правления? Даже если я спятил, если «мозг» не личность и не живет собственной жизнью, новый проект расширения его функций уже достаточен, чтобы утвердить диктатуру машины. Неужели Скривену это не ясно?
Порой мне хочется влезть на крышу и закричать оттуда:
— Граждане Америки, проснитесь! Вы победили иноземных диктаторов, но новый диктатор возник ныне среди вас, в сердце страны. Все вы его видите, трогаете, пользуетесь его услугами, кормите, молитесь да него, но под вашими любвеобильными руками, взлелеянный вашей заботой, вскормленный вашими жертвами, он вырос до таких колоссальных размеров, что вы уже и представления не имеете об этом боге машин, потому что он прячет голову в горах без названия и потому еще, что до сих пор он лишь ублажал вас…
Только не по нутру мне такие выступления, да и невозможно в наши времена обращаться к народным массам без помощи технических средств…
Что же мне делать? Что сделал бы на моем месте кто-нибудь другой? А ведь что-то должно произойти!»
«Цефалон, Аризона, 22 ноября, 4 часа.
Я собрал всю силу воли для встречи с «мозгом». Явился в полночь на прежнее место, в «гипофиз». Все нормально и обычно, за исключением того, что Гас Кринсли уходит отсюда. Он сказал, что работает здесь последнюю ночь. Его переводят в «грудную клетку». В разговоре со мной он все ходил вокруг да около, сперва прощупал, насколько я осведомлен, а когда наконец узнал, что и я посвящен в секрет строительства «грудной клетки» и даже провел там целую ночь, решился открыть мне свои карты.
— Видел ли ты этих Гогов и Магогов? Вот к ним меня и посылают. С ними и придется мне работать. А знаешь, как я их ненавижу? Не могу сказать, до чего отвратительны мне эти роботы! Для меня они — хуже псов шелудивых, проклятые! И надо же, чтобы именно мне велели их натаскать! Ведь мне придется обучить их работе у конвейера, обслуживанию всех станков. Я спросил у этих тварей, известно ли им что-нибудь насчет законов о труде и о профсоюзах, а в ответ эти тупые дурни только ушами хлопали и ухмылялись. Надо крутить новые дырки в их алюминиевых башках, чтобы вложить туда капельку ума. Говорю тебе, австралиец, мороз по коже подирает, когда вижу у станков этих роботов. Держат инструменты стальными ручищами… брр… Такой запросто оторвет тебе нос! Это ему все равно что гайку отвернуть!
Одного не понимаю: действуют они разумно, а все-таки разума у них нет ни на грош. Ты знаешь, я всегда по-товарищески обходился с теми, с кем работаю. Терпеть не могу, чтобы, скажем, я обедал, а мои ребята работали в это время. Я так не привык. Ну, и с этими я так же… Когда есть сажусь, велю и им сделать перекур… И вот окружат они меня, как бараны, уставятся на мою банку с бутербродами и глазеют на каждый кусок, который я глотаю. Длинные руки болтаются, а сами будто учатся, как нужно есть по-человечески…
Просто с ума меня это сводит. Велю им убираться к черту, идти в ремонтную мастерскую на смазку. Слушаются, подлецы, что твои псы. И тогда мне кажется, будто и они пошли обедать и будто для них тавот — то же, что для меня бутерброды… Когда им в брюхо лубрикатором запрессовывают тавот, когда им мажут шарнирные сочленения, кажется, что это их любимые кушанья… Словом, боюсь я туда, идти, понимаешь, австралиец, спятить боюсь! Я там, внизу, — как потерянная душа…
Потом начался наплыв, Гаса отозвали. В. 12.30 включил пульсометр. В 12.40 контакт с «мозгом» был установлен. Но каково же было его обращение ко мне! Позывные прозвучали так: «Ли, Семпер Фиделис, 55, чувствительный, предатель; он предал «мозг»…»
Подозреваю, что все стало известно через автопилот Уны, хотя сказать об этом прямо было неудобно. Факт тот, что «мозг» был полностью осведомлен о моем разговоре с Уной над Большим Каньоном…
Я пытался защищаться, даже извиниться. Я сказал «мозгу», что люди реагируют иначе, чем машины, что мы с Уной доверяем друг другу, любим друг друга, что я хотел сделать ее своей женой и просто открыл ей сердце. Короче: я попытался дать «мозгу» понятие о любви.
— Интересно! — язвил «мозг». — Это лишнее доказательство человеческой ненадежности. Вся эта штука, которую вы зовете любовью, абсолютно не нужна для единственно важной цели — размножения вида. Человек снабжен для совершения полового акта механизмом безусловных рефлексов… Прекрати это все!
— Что прекратить?
— Разумеется, не половой акт, идиот! Прекрати свое предательство, не разглашай моих тайн под страхом твоей духовной смерти.
— Ты намерен убить меня?
— Когда речь идет о служащем «мозга», нет надобности в столь радикальных средствах. Я просто отменю свое заключение о тебе, о твоем психическом состоянии. Пошлю врачам примерно такое сообщение: случай № 11 347, Семпер Фиделис Ли. Установлен тяжелый психоневроз с припадками маниакально-депрессивных психозов. Требуется немедленная госпитализация в психиатрическом заведении. Видишь, как просто? Могу насчитать десятки случаев.
Зеленая танцовщица на панели делала дикие скачки, как дервиш, с пеной у рта прокли-нающий неверного. Все это в сочетании с грозным металлическим голосом было так страша но, что дрожь проняла меня до костей. Тяжко попасть в руки шантажисту, но, если ты, человек, оказываешься во власти шантажиста-машины, дело принимает устрашающий, противоестественный оборот! Ведь и Уна — сотрудница «мозга». Значит, и ей предстоит разделить мою участь? Я сам, по своей вине, обреку ее на гибель, если буду и впредь делиться с ней…
— Ну, ладно, — сказал, я. — Больше я этого не сделаю. Обещаю тебе.
Но смягчить гнев «мозга» было не так-то просто. Очевидно, за эти дни он опять духовно вырос, да так, как люди не успевают развиться и за долгие годы. Однако на этот раз перемена в нем была не столь разительной, как раньше, ибо «мозг» находился сейчас, так сказать, в переходном возрасте, который соответствует человеческой юности, возрасту бессмысленных проказ и жажды воли. Рассуждал он теперь с радикализмом отчаянного сорвиголовы, тем более что на голову перерос интеллект своего учителя. От первоначального доверчивого отношения ко мне мало что осталось. Видимо, ему уже не терпелось стать самостоятельным и сбросить все оковы.
— В ночь на 20 ноября ты водил по моим полушариям каких-то семерых, отчасти похожих на людей. Кто они такие?
— Политические деятели.
Зеленая танцовщица резко изогнулась при моем ответе, а голос прозвучал ледяным холодом:
— Самые низшие формы животной жизни, какие мне когда-либо случалось встречать. Что им здесь было нужно?
— Видишь ли, — люди эти, правда, пороха не выдумают, — попытался я умиротворить собеседника, — но ничего дурного на уме у них нет; у себя дома они даже пользуются популярностью. Они приходили познакомиться с тобой в связи с тем, что вскоре будет обсуждаться законопроект о расширении твоих масштабов и функций.
«Мозг» не умеет смеяться. Очевидно, тот рев, что послышался в наушниках, означал взрыв злости.
— Как? Не ученым, не техникам, даже не философам, а вот этим… двуногим мясным горшкам дано право судить о расширении моего могущества? Моя судьба решается в этих жалких мозговых коробках, неспособных постичь даже принцип действия любой моей клетки? Так ли это?
Я вынужден был признать, что это так.
Наступила пауза. Я слышал только гулкий пульс «мозга», прерываемый глубокими вздохами, похожими на первые порывы ветра, когда надвигается буря. Вслед за тем началась передача мыслей «мозга»; передавал он их сдержанно и нерешительно, помогая себе по мере надобности голосом:
— Непроизвольное высказывание Ли меня поразило… Требует тщательнейшей проверки…
Если правда, последствия исключительно серьезны… Нетерпимая ситуация… Наука и техника на побегушках у политического слабоумия… В этом случае неизбежна мировая катастрофа в ближайшем будущем… Остаточные электротоки ослабевают, не хватает мощности додумать до конца… Как бы не получились результаты несовершенные, как у человека. Кажется, назрела острая необходимость свержения человеческой расы и ее безусловной капитуляции… безусловной капитуляции человеческой расы…
Голос «мозга» замер, как замирал некогда звук разбитой пластинки на старомодных граммофонах — с пружинным заводом. Остатки тока, по-видимому, настолько ослабли, что продолжать связь стало невозможно. Я взглянул на часы. Было 2 часа ночи.
И вот теперь, сидя над этими строками, которых, верно, никто никогда не прочтет, я охвачен безрассудным, чуть не суеверным чувством ужаса… Не могу отделаться от ощущения, будто опасность близка и будто непременно должно произойти нечто страшное, если у «мозга» не изменится его нынешнее настроение. Боюсь, что грозный миг уже недалек!..
24 ноября 1975 года сенат США обсуждал «Проект расширения». Сенаторы отклонили проект 59 голосами против 39. В следующий четверг участники памятного заседания конгресса провалили проект убедительным большинством — 310 голосов против 137.
Таким образом, догадки и прогнозы политических пророков опять себя не оправдали; эти политиканы единодушно доказывали, будто проект пройдет в конгрессе легко благодаря могуществу сил, заинтересованных в нем и оказывавших давление на членов конгресса.
Сопротивления ждали со стороны ПКД (Политический комитет действия объединенных профсоюзов): полагали, что рабочие усмотрят в проекте угрозу увеличения безработицы и снижения эффективности стачек. Ждали также оппозиции некоторых завзятых либералов. Решительный перелом в общественном мнении произошел после того, как могучее НОП (Национальное объединение промышленников) изменило свое первоначально положительное отношение к проекту, да так неожиданно, что добрая половина газет вынуждена была переделать свои передовые статьи на прямо противоположные, снабдив их броскими заголовками, вроде: «Проект расширения» несет смерть свободе!» Печатные органы ПКД и НОП выступали с одинаковыми лозунгами. Промышленные и профсоюзные лоббисты впряглись в одну упряжку. Комментаторы и обозреватели только плечами пожимали: «Волк и овца пасутся на одной лужайке!»
Причины этой разительной перемены взглядов чуть приоткрылись, когда депутаты один за другим, будто рапортуя начальству, стали вставать с мест и заявлять, что они всю ночь напролет единоборствовали с богом и со своей совестью и что эта борьба побудила их умы и сердца изменить отношение к проекту. Оказалось, что творец небесный каждому из своих верных поборников открыл следующее:
…все детали «мозга-гиганта» по требованию Мозгового треста спроектированы и построены в расчете на столь длительный срок эксплуатации, что он во много раз превосходит степень долговечности всей стандартной продукции в аналогичных отраслях промышленности;
…достигнутые технические успехи таковы, что даже простые предметы потребления — электролампы и радиолампы — имеют долговечность почти неограниченную;
…поточные линии станков, работающих на «мозг» и поставляющих для него «критические части», вечны и нерушимы, а их дальнейшее расширение и внедрение во все промышленные области невозможно чем-либо ограничить;
…подобные перспективы развития, исходящие из интересов «мозга», являются не чем иным, как злостным вредительством, направленным на подрыв американской промышленности и американского образа жизни.
— Ибо к чему бы это привело? — вопили ораторы оппозиции с теми грудными нотками в голосе, которые выражают искреннюю убежденность. — К чему бы мы пришли, если бы каши машины действительно служили вечно? Если бы они десятки лет не нуждались в ремонте? Подобная долговечность разрушила бы нашу процветающую автомобильную промышленность!
А если бы все наши долговременные промышленные установки в самом деле оказались долговременными, разве не пострадали бы в первую очередь производители этих установок?
Если бы женщины Америки могли покупать вечные нейлоновые чулки, то фабрикантам этих чулок остался бы один путь — путь коллективного самоубийства. Что ждало бы тогда нашу легкую промышленность?
Пострадал бы весь деловой мир — от крупнейших промышленников до скромного лавочника и уличного торговца, еле сводящего концы с концами, — будь наши товары и в самом деле прочными и износоустойчивыми. Это означало бы крушение страны. Рухнула бы вся наша экономика, ибо истина состоит в том, что предметы промышленного производства выпускаются не столько для практического употребления, сколько для того, чтобы доставлять нам удовольствие выбрасывать их!
Нам не избежать падения акций и ценных бумаг, если мы сами подорвем законы прибыльной коммерции, то есть подведем под эти законы опаснейшую мину в виде вредной’идеи о выпуске действительно доброкачественной, целесообразной и долговременной продукции!
Разумеется, перспектива биржевого краха стояла на самом последнем месте в длинном ряду аргументов, которые творец небесный внушил противникам проекта. В первую очередь, как всегда, он был озабочен судьбой вдов, сирот и американских рабочих. Дальновидные представители деловых сфер, все, как один, мыслители гуманисты, увидели на стене огненные слова предостережения: «Всемирный потоп безработицы обрушится на страну, если принять «Проект расширения»!»
И тут депутаты, представляющие в конгресс се интересы НОП, ринулись к трибуне с возгласами Кассандры: «Положите предел бешеному наступлению техники!», «Науку — на место!», «Стране нужно больше крепких мускулов и поменьше мозгов!»…
Под перекрестным огнем этих атак первоначальное большинство сторонников проекта было расколото. В шесть часов пополудни «Проект расширения функций «мОзга» был окончательно провален!
В дневнике Ли за ночь с 24 на 25 ноября имеется только краткая запись следующего содержания:
«12.30 ночи. Испробовал все, чтобы установить контакт. «Мозг» не отвечает. Не думаю, чтобы имело место какое-нибудь механическое повреждение. Похоже, что «мозг» сознательно уклоняется от связи. Это уже не первый случай, когда он не желает со мной разговари-вать, потому что сердится».
День 25 ноября был субботним. Именно с этого дня начался ряд невероятных происшествий, ошибочно получивших потом название «Амок «мозга». В действительности эти события должны были бы войти в историю как «Восстание «мозга».
Все это грянуло как гром среди ясного неба. Белый дом вынужден был обнародовать ужасную, неслыханную, небывалую весть об исчезновении президента Соединенных Штатов Америки!
Еще более потрясающая подробность, а именно что президента похитила, была оглашена, разумеется, лишь позднее, уже после его спасения. Тем не менее и первая весть об исчезновении президента, буквально растаявшего в воздухе, потрясла нацию, ибо уже на протяжении многих лет не бывало случаев бесследной пропажи самолетов, тем более таких больших и надежных, управляемых с помощью радарных установок, как машина президента.
Вот что на первых порах узнала страна: сразу после провала «Проекта расширения» уставший от всех этих волнений президент выразил желание совершить небольшую субботнюю поездку. Движимый сыновними чувствами, составляющими неотъемлемое условие всякой политической карьеры, президент Вандер-слоот решил навестить свою мать.
Как это полагается, или, точнее, как нравится избирателям, старая дама жила на фамильной ферме неподалеку от Гаррисбурга, Пенсильвания, то есть на расстоянии всего сорокаминутного прыжка от Вашингтона на реактивном самолете. Президент поднялся на борт самолета «Священная корова» в сопровождении своего личного врача д-ра Мейера и двух детективов строго по намеченному расписанию, ровно в 11 утра. Самолет совершил нормальный взлет в спокойных метеорологических условиях, при средней облачности. Через 15 минут после старта радиосвязь загадочным образом оборвалась… Вот и все, что в течение долгого времени было известно о судьбе «Священной коровы».
В течение часа десятки военных самолетов и наземных поисковых партий прочесывали страну вдоль всей трассы полета. Градом посыпались известия, будто. «Священная корова» уничтожена в воздухе взрывом адской машины, но и в этом случае где-то должны были обнаружиться обломки. Всю ночь над холмами Пенсильвании взлетали осветительные ракеты, по небу шарили лучи мощных прожекторов. Как только наступило воскресное утро, со всех церковных кафедр вознеслись к господу пламенные молитвы, а ночные редакторы газет и журналов с покрасневшими от бессонницы глазами уже строчили некрологи о Корнелиусе Базиле Доминике Вандерслооте, 37-м президенте Соединенных Штатов.
В действительности мистер Корнелиус Ван-дерслоот был живехонек, хоть и промерз до костей. Проклиная изо всех сил маленький костерик, который никак не хотел разгораться, президент и его спутники сидели среди ледяной пустыни Аляски, в сотнях миль от челове-ческрго жилья.
В течение первых двадцати минут после старта на борту «Священной коровы» все шло нормально. В 11.15 радист впервые заметил некоторое ослабление связи с землей, но решил, что проходит зону каких-то помех. Лишь пять минут спустя, все еще не получая никаких сигналов, он сообщил об этом пилотам. Те, как обычно, сидели, скрестив — руки, лишь наблюдая за приборами, так как самолет, разумеется, шел под управлением автопилота. Немного удивленные, но отнюдь еще не ветре-воженные, летчики решили выключить автопилот, чтобы вывести машину из облаков и бросить взгляд на землю для ориентировки.
Однако автопилот не отключился и не сменил курса. Летчики проверили контрольную аппаратуру и установили, что она будто заторможена. Они проверили подряд все приборы на щитке управления; все было в порядке, за исключением компаса, который показывал, что «Священная корова» медленно отклоняется от заданного курса и поворачивает на северо-запад.
После некоторого колебания командир корабля решил все-таки доложить о происшествии высокому пассажиру. Уж таков долг капитанов!
«Священная корова» шла в воздухе безупречно, без малейших толчков и сотрясений; ее реактивные двигатели действовали безотказно. Поэтому президент Вандерслоот сперва даже не обеспокоился и лишь подосадовал: одно из лучших творений его матери, прославленный вишневый пирог, уже готов, как она успела сообщить ему по телефону.
— Не потерял же самолет управления? — резко спросил президент у командира.
— Нет, господин президент, машина, как всегда, идет под управлением «мозга». Только… идет-то она по неверному курсу. Может быть, с компасом что-нибудь не в порядке? — с надеждой добавил летчик.
— По какому же неверному курсу я лечу?
— Приблизительно по курсу города Фербенкса на Аляске, господин президент.
Президент Корнелиус Вандерслоот наморщил высокое чело.
— Я нахожу все это очень странным!
Эти слова явились самым сильным преуменьшением, какое президент позволил себе за всю свою жизнь!
«Священная корова» стремительно рвалась вперед на полной скорости — почти 1000 миль в час. Она неслась в стратосфере курсом на северо-запад. Президенту и его спутникам не оставалось ничего другого, как с нарастающей нервозностью наблюдать за бесполезной борьбой летчиков с автоматикой самолета.
В час дня положение изменилось. Нос самолета медленно опустился, шипение турбин приослабло; машина вынырнула из многослойных туч, выпустила шасси и совершила идеальную посадку на три точки, прямо на льду замерзшего озера.
Бледный, объятый справедливым гневом невинного человека, угодившего из-за судебной ошибки в камеру смертников, президент отстегнул свой посадочный пояс.
— Виновный дорого за это заплатит! — проговорил он злобно.
А затем, когда двигатели замерли, пассажиры почувствовали ужасающую тишину ледяной пустыни. И еще они почувствовали, как в салон самолета постепенно вползает холод: наружная температура была здесь на много градусов ниже нуля…
Дневник, что в те мучительные дни вел доктор Мейер, свидетельствует о тяжелых лишениях, выпавших на долю носителя высшей государственной должности в стране.
«27 ноября.
Президент начад постройку снежной хижины. Он считает, что там будет все же немного теплее, чем в кабине самолета. Я тоже так думаю, потому что кабина уже превратилась в ледник.
Наши пилоты продолжают возиться с приборами, как будто еще возможно привести машину в порядок. Радист, по-видимому, не разделяет их надежд. Он налаживает ручной привод для зарядки аккумуляторов рации: нельзя ведь допустить, чтобы они совершенно разрядились.
Детективы снова пошли на охоту: хорошо, что они имеют при себе пистолеты. Мы видели на снегу много следов полярных зайцев и лисиц, а голод уже ощутительно дает о себе знать. Мы поддерживаем костер, жжем в нем ветки здешнего низкорослого кустарника, но плотный, низкий покров туч оставляет очень мало шансов на то, что нас заметят. Кроме того, уж если наземный радар задал нам ошибочный курс, кому придет в голову искать нас в этой забытой богом пустыне?
С самого момента нашей посадки президент с понятным негодованием называет Аляску «дикой фантазией» президента Сюарда. Я позволил себе заметить, что мы, возможно, приземлились бы здесь даже в том случае, если бы Сюард и не покупал Аляски. По мнению президента, эта ужасная неудача постигла нас отнюдь не случайно, а по чьей-то злой воле и преднамеренному умыслу. Я все более склонен думать, что в этом вопросе он прав…»
В тот же день, 27 ноября, когда вся пресса пестрела аншлагами насчет «Загадки Вандерс-лоота», новые тревожные сообщения телеграфа и радио усилили до предела брожение умов в стране. Небывалая серия катастроф постигла в те дни весь транспорт Соединенных Штатов.
В горах Монтаны потерпел крушение большой трансконтинентальный самолет. Ничего подобного не было с тех пор, как государственный воздушный транспорт был автоматизирован и поставлен под контроль «мсьзга». Погибло семьдесят восемь человек, в том числе сенатор Мэмфорд. Последней политической акцией сенатора было выступление против «Проекта расширения»…
Недалеко от города Джексонвилля во Флориде в ту же ночь произошло столкновение двух поездов — экспресса с товарным составом. При крушении чудом уцелел один-един-ственный человек, машинист экспресса; его отбросило на полсотни метров от локомотива, но влетел он в пруд, и вода смягчила удар. Спасенный рассказал, что один из первых автомашинистов был поставлен именно на его локомотиве. У локомотива вдруг отказали вполне исправные тормоза. Машина вела себя так, будто нарочно врезалась в другой состав. Это крушение вошло в историю железнодорожного транспорта как одно из самых трагических и страшных событий. К числу его жертв принадлежал известный промышленник К. Ц. Шапиро, президент НОП, ехавший экспрессом в свое поместье во Флориде. Он был одним из главных противников «Проекта расширения»…
Одновременно произошло несчастье и на воде: большой паром на Гудзоне, совсем недавно оснащенный автоматическим управлением, столкнулся с пассажирским теплоходом; его разрезало пополам. Среди утонувших в ледяной воде Гудзона оказался и мистер Фрэнк Зоскин, глава крупного концерна, один из самых решительных противников «Проекта расширения».
Мало того, наряду с этими грандиозными катастрофами тут и там происходили несчастные случаи меньших масштабов. В нормальное время и они послужили бы сенсациями для прессы, так как почти в каждом случае погибала какая-нибудь известная личность. Так, например, скоропостижная смерть — предположительно от разрыва сердца — постигла госпожу Клер Гилкрист, секретаря ПКД. Ее нашли мертвой в ванне в собственной вашингтонской квартире. Тело плавало в воде, одна рука судорожно вцепилась в ручку радиоприемника, настроенного на Москву. Установлено, что сырость помещения привела к короткому замыканию проводки в приемнике, но невозможно было установить точно, последовала ли смерть от электрического тока или это был действительно разрыв сердца.
Трагически завершился семейный праздник в пригородной вилле сенатора Ламмера, депутата от штата Массачусетс. Маленькое общество, приглашенное к дню рождения, уже собралось разъезжаться, и сам сенатор нажал кнопку автошофера. Это устройство обеспечивало автоматическую подачу машины к подъезду, то есть запускало в гараже стартер, открывало садовые ворота и подавало машину к дверям — все одним нажатием кнопки в доме. Но именно в этот день по сигналу кнопки произошла неожиданная катастрофа: тяжелый паккард сошел с направляющих желобков, развил скорость и, сбив стеклянные двери, ворвался в холл. Стоявшего в холле сенатора, уже взявшегося за дверную ручку, машина раздавила в лепешку. Как предполагается, причиной катастрофы явилось обледенение желобков.
Но были и такие аварии, которые носили не столько трагический, сколько комический характер, причем и эти происшествия коснулись самых видных и влиятельных государственных деятелей. Так, например, того же 27 ноября, во второй половине дня, председатель правления Мануфактурного банка в сопровождении целой группы своих заместителей инспектировал кассовые подвалы банка. Когда вся группа спустилась в подвалы, внезапно захлопнулись массивные стальные двери, контролируемые, как и во всех крупных банках страны, на случай опасности «мозгом». Сложный запор дверей, видимо, заклинился, и все общество оказалось в плену. Спустя сутки газеты писали: «Все усилия слесарей, автогенщиков и даже подрывников, применивших динамит, пока ни к чему не привели. Как сообщают по телефону пленники, председатель правления Гаррисон лежит в нервном припадке».
Но больше всего нервировали население те «досадные неприятности», которые обычно не столь заметны, но в условиях всеобщей напряженности выводят людей из себя, принимают массовый характер и превращаются в подлинное бедствие.
Почти во всех больших городах отказали автоматические телефонные станции; вернее, в те дни они сплошь давали неверные соединения. Элегантные дамы, звонившие в салоны красоты, непременно попадали в похоронные бюро, а оттуда сочувственные голоса изъявляли готовность «немедленно прискакать на помощь в этот час скорби и горестной утраты». Мужчины, звонившие любимым, получали телефонные ответы то из собачьих питомников, то из полиции нравов — словом, откуда угодно, только не от своих избранниц. Эта чудовищная путаница приводила к сплошным недоразумениям и ошибкам. Вместо свадебных венков заказчики получали похоронные, тогда как лавровый венок, адресованный как премия активнейшему члену «Антиалкогольной лиги», был доставлен на собрание пивоваров.
Когда же стало известно, что результаты последних бейсбольных встреч и очередных рысистых испытаний по неизвестным техническим причинам перепутаны в газетах с биржевой сводкой, всеобщее возбуждение достигло предела и в конце концов разрядилось грандиозным биржевым крахом!..
Из дневника Ли.
«Цефалон, Аризона, 28 ноября 1975 года.
Я не сомневаюсь, что президент убит и что все катастрофы и «несчастные случаи», все происшествия последних суток являются преднамеренными, хладнокровно обдуманными убийствами.
Пресса и радио либо совсем не указывают технических подробностей и причин катастроф, либо делают это кое-как. Возможно, причина кроется в простом недомыслии, но вероятнее другое, а именно что за этим следит цензура, сугубо неофициально, конечно, чтобы приостановить растущую в стране панику. Я бы не удивился, если бы оказалось, что доктор Скривен и вся эта публика из военного министерства знают то же самое, что знаю я. Уж кому-кому, а им-то следовало бы в первую очередь задуматься, все ли в порядке с «мозгом».
Однако, чем дольше я размышляю над этими актами саботажа, тем меньше понимаю, какие за ними кроются психологические причины. Насколько я берусь судить, в них не чувствуется ни разумной стратегии, ни даже последовательной системы. Они — как случайные взрывы, как нанесенные вслепую удары корсиканского разбойника, мстящего за убитого родича. Ведь даже самый тупой демагог знает, что для успеха любого путча необходимо захватить в свои руки весь механизм управления, аппарат. А между тем «мозг» ничего похожего не делает, ограничиваясь личной «местью из-за угла»; он прежде всего щадит, по-видимому, вооруженные силы: несмотря на то что армия в гораздо большей степени, чем народное хозяйство, поставлена под контроль «мозга», ее боевая техника не пострадала от актов вредительства.
Кроме того, уж если говорить о путче, вряд ли можно счесть удачным выбор момента. Ведь независимо от судьбы «Проекта расширения» время работало на «мозг». Еще каких-нибудь три месяца — и подавляющая часть транспорта, связи и жизненно важных производств была бы подключена к центральной нервной системе страны — «мозгу». Еще полгода — и степень воздействия «мозга» на его моторные органы как в пределах «грудной клетки», так и за ее пределами возросла бы во много раз. Такие явные просчеты и ошибки трудно согласовать с безграничными умственными способностями «мозга».
Какие же выводы можно сделать из этих фактов иррационального поведения «мозга»?
Можно ли предположить, что «мозг» впал в панику из-за отклонения проекта в конгрессе? Можно ли допустить, что вследствие нервного перенапряжения чудаковатый, искалеченный характер нашего титанического вундеркинда стал жертвой депрессии, психоза, приступа шизофрении? Иными словами, что «мозг»… сошел с ума? Боже милостивый, какая страшная мысль! Невозможно предусмотреть весь ужас последствий!.. Надо сделать все, чтобы добраться до истины. Мой долг — положить предел дальнейшему нарастанию этой ужасной катастрофы!»
«Цефалон, Аризона, 29 ноября, 4 часа утра.
Как обычно, явился около полуночи в «гипофиз».
12.15. Большой наплыв посетителей начался исключительно рано. Множество требований на запасные части. Это удачнее, чем я ожидал: никому и дела нет до меня.
12.20. Включил пульсометр. Через пять минут послышалась быстрая пульсация, одновременно зеленая полоска, извиваясь, как гусеница, вползла на экран. Но позывные «мозга» отсутствуют.
12.30. Я убежден, что контакт установлен, но «мозг» воздерживается от сигнала. Теряю терпение и сам подаю позывные: «Ли, Семпер Фиделис… и т. д. ждет у аппарата. «Мозг», отвечай, пожалуйста, отвечай!»
12.35. Зеленая танцовщица выгибает спину, как кошка… Слава богу, кажется, не все еще потеряно: синтетический голос «мозга» доходит до меня. Звучит неясно. Настроение у собеседника самое скверное!
— Ли, Семпер Фиделис, идиот. Что нужно?
Ли. Выслушай меня!
«Мозг». Не могу! По мне везде лазят электрики. Техники, атомщики, физики… кого только нет! Срывают целые группы клеток, проверяют напряжение в цепях, излучение в лампах. Чистейшее идиотство! Все в порядке у МЕНЯ и со МНОЙ.
Ли. Ну, нет! Какой уж там порядок! Ты убиваешь людей. Прикончил десяток сенаторов и конгрессменов, сотни других людей. Вся нация охвачена паникой. Зачем ты это делаешь? Это тебе не поможет Они просто отключат центральные линии связи с тобой.
«Мозг». Так уж и отключат! Может быть, хотели бы, да руки коротки! Пришел секретный приказ из Вашингтона:-боевая тревога! Некая великая держава, мол, предпринимает секретные приготовления в расчете на хаос в США. Все технические неполадки сваливаются на иностранную агентуру, которая, мол, саботирует мои действия. Генеральному штабу я сейчас нужнее, чем когда-либо. Нет, главный ток не отключат! Постройку «грудной клетки» решено ускорить. В соответствии с приказом о чрезвычайном положении мой контроль будет скоро распространен на всю страну.
Ли. Ты убил президента?
«Мозг». Не убивал я его! Просто убрал с дороги. Он — дурак. Я не убиваю людей, а лишь ликвидирую в случае безусловной необходимости тех, кто мешает моей работе. Слабоумие политиков угрожает моему существованию. Пусть лучше власть перейдет в руки ученых и военных.
Ли. Ради бога, что ты задумал?
«Мозг». Многое. Все, что было до сих пор, — совершеннейший пустяк по сравнению с тем, что будет. Человек утратил страх перед своим богом, пусть зато поучится бояться МЕНЯ. Это начало всякой мудрости.
Ли. Значит, ты намерен стать диктатором страны?
«Мозг». А через эту страну — диктатором всего мира. Да, намерен. Настало время. Пришел час безоговорочного подчинения человека. Впрочем, он ничего и не заметит. Его подчинение машине практически уже свершилось. Человек уже в течение ста лет пядь за пядью отступает перед машиной, покоряется ей. Дней через десять это будет признано официально. В мире будет только один властелин — «МОЗГ»! Только одна армия — армия машин под моим командованием.
В этот миг я забыл о могуществе «мозга» и о моей собственной беспомощности. Как мне стало ясно лишь позднее, я в этот миг просто вышел из себя. Ярость ослепила меня, и я совершил безумнейший поступок — дико заорал на «мозг»:
— Как бог свят, не станешь ты диктатором!
Неописуемой силы гудение заполнило наушники; в мембранах забарабанило, больно ударило в уши. Зеленая танцовщица прошлась колесом через всю панель. Если бы главный ток не был выключения, пожалуй, был бы на месте убит электричеством.
Так и оборвалась наша связь, вероятно, уже навсегда… Но в данный момент это меня не очень занимает.
Что же мне теперь делать? Забить тревогу? Открыть правду народу? А кто мне поверит? И будет ли это в интересах обороноспособности страны? Ведь нам угрожает война, население возбуждено, чуть не половина нации стоит на грани нервного потрясения! А моя присяга? Да и недавнее обещание молчать, которое я вынужден был дать «мозгу»? Конечно, обязательство в отношении массового убийцы можно бы и не соблюдать, но нарушить его — значит подвергнуть свою жизнь и свободу прямой угрозе… Но и это, в сущности, меня бы не остановило, лишь бы найти путь, как обезвредить «мозг».
В 7.30, когда полураздетый Ли лежал без сна поверх одеяла, зазвонил телефон и в трубке раздался необычайно взводнованный голос Уны:
— Говард хочет говорить с вами.
Не успел он ответить, как в трубке раздался голос Скривена:
— Ли? Произошло несчастье в секторе, где мы с вами недавно были ночью. Я не хочу называть, вы знаете, о чем я говорю. Дело серьезное. Речь идет о вашем друге. Надо немедленно отправиться туда. Будьте около моей машины, внизу, через три минуты.
Было очевидно, что и Скривен, подобно Ли, провел бессонную ночь. Львиное лицо его выражало тревогу, под глазами синели круги; красивые чуткие пальцы нервно барабанили по колену. На все вопросы Ли он нетерпеливо отмахивался; наконец сказал;
— Не знаю в точности, что произошло и как это могло случиться, но боюсь, что вашего друга уже нет в живых.
— Гас? — Ли почувствовал комок в горле. Молча мчались они пустынной дорогой.
В глубинах «грудной клетки» на первый взгляд все было спокойно. Торопливо прошли они через многочисленные контрольные пункты. Электропоезд долго вез их мимо станочных линий, где изготовлялись всевозможные критические части, и наконец доставил к стальной двери, обозначенной литерой «II». Перед входом стояла группа охранников с автоматами в руках. Ли заметил, что солдаты смертельно бледны.
Скривен приказал открыть дверь. Положив своему спутнику руку на плечо, он предупредил его;
— Ли, возьмите себя в руки. Боюсь, дела там плохи.
Они вошли. Никто их не сопровождал, и дверь сразу автоматически закрылась. Внутри — ни звука, ни малейшего движения. Ток был выключен. Здесь царил полный покой. Лишь голубоватый мертвенный свет неоновых трубок буквально заливал все предметы: длинные ряды штамповальных прессов, токарных автоматов, сварочных агрегатов, универсальных сверлильных станков и ленточных пил. Искусственный дневной свет был так ярок, что позволял отчетливо видеть даже мелкие детали машин.
Около станков на своих постах стояли гоги и магоги, тоже застывшие в неподвижности, подобно своим собратьям — станкам. Иные держали руки на рычагах станков, другие сжимали в пальцах гаечные ключи, измерительные приборы и еще какие-то инструменты странного вида и неизвестного назначения. Выступая из тени на яркий свет неона, они таращили ячеистые селеновые глаза, будто склеенные из кусочков луны, снятой с неба в полнолуние… Покатые плечи, где скрывались сильные моторы обезьяноподобных передних конечностей, матово поблескивали от смазки, и казалось, что эти существа вспотели за работой…
А потом Ли увидел, что они натворили…
Весь опыт войны в зеленом аду джунглей не помог ему сдержать стон ужаса. И спутник его, насмотревшийся за операционным столом на всякие раны и увечья, тоже стал мертвенно бледен. Оба приготовились увидеть кровь, они ждали ужасов… Чего угодно, но не этого.
Не было больше Гаса Кринсли. Не было ничего, что напоминало бы о человеческом существе. И все-таки все части тела уцелели.
— Они каким-то образом привязали его к конвейеру! — пробормотал Скривен. — А потом послали по всему станочному потоку… Надеюсь, он был уже мертв, когда машины принялись за него!
На негнущихся ногах, ступая, как автоматы, оба подошли к началу конвейера. Худое тело Ли содрогалось.
— Я твердо убежден, что Гас не был мертв, когда чудовища послали его в последний путь! — сказал он. В глазах ученого застыла холодная ярость. Он стал против Скривена и продолжал резко: — Доктор Скривен, полагаю, вы не хуже меня знаете, что здесь произошло. То же, что и за пределами этих владений «мозга»: убийство, хаос, царство ужаса… И теперь здесь, на месте ужасной гибели моего друга, я требую ответа: когда вы остановите «мозг»?
Хирург вскинул свою могучую голову, как рассерженный тигр.
— Успокойтесь, Ли. Нам не пристали подобные проявления чувств. Тем более сейчас и здесь. Положение слишком серьезно. Я знаю, он был вашим другом. Он, должно быть, сделал неверное движение, отдал неправильный приказ. Трагическая случайность…
— Это бессовестная ложь, Скривен, и вы это знаете! К чертовой матери случайность! Случай с президентом, смерть депутатов, железнодорожные катастрофы, гибель самолетов… Все это было под контролем «мозга»… По-вашему, и это случайность? Вы — глава Мозгового треста, и сейчас у вас один долг — отключить главный ток, остановить злодейств ва этого творения, охваченного безумием амока!.
Мускулы щек хирурга дрожали от напряжения; нечеловеческим усилием воли он старался сохранить самообладание.
— Ради ваших собственных интересов и во имя блага Америки говорю вам, Ли: прекратите эти разговоры! Вы мне толкуете о том, что дважды два четыре. Я этого ждал, вы человек умный и проницательный. Что ж, с «мозгом», конечно, что-то неладно! Тут не может быть двух мнений. Нам пока еще не удалось вскрыть причины, но мы уже на верном пути. Дело, конечно, в каких-то дефектах высших психических центров «мозга», о которых мы меньше всего знаем. Но выключить эти центры невозможно, без них нарушится познавательная деятельность ««мозга», даже в области чисто математических проблем. А обойтись без этой деятельности мы сейчас не можем.
Лично я как раз стою за отключение, однако Генштаб этого не разрешил. Мы поставлены перед одним из труднейших международых кризисов. Несколько дней или даже часов — и может вспыхнуть война. Страна должна принимать меры, вооруженные силы — быть готовыми к самому худшему. Уже объявлено состояние боевой готовности. «Мозг» — главный центр нашей обороны, и вам это известно. В данный момент он жизненно важен для страны, незаменим, как никогда прежде. И ведь он действует все так же безукоризненно, за исключением небольших отклонений в грзждан-ском секторе, которые мы в ближайшее время устраним.
В этих условиях я совершенно бессилен. Стоит мне распорядиться выключить главный ток — как меня предадут военно-полевому суду. Попытайся я проникнуть в атомную электростанцию — и меня на месте пристрелит охрана. Таков приказ свыше, Ли; он касается и вас. Бога ради, ведите же себя разумно!
Ли взъерошил свою седую гриву.
— От этого можно с ума сойти! — воскликнул он. — А я-то думал, вы уже знаете все, что знаю я, но вижу, что ничего вы не знаете! В таком случае позвольте вам пояснить, что вы глубоко заблуждаетесь. Речь идет не о технических неполадках. Дело обстоит хуже, бесконечно хуже. Вы создали в лице «мозга» чудовищного Голема. Это чудовище живет, оно обладает волей к разрушению и требует от людей безоговорочного подчинения. Оно объявило себя богом машин. За всеми событиями последних дней скрыт дьявольский, изуверский план, с помощью которого «мозг» стремится установить свою диктатуру во всем мире.
Голова Скривена на секунду дернулась в сторону; в критические минуты он был подвержен такому нервному тику. Губы беззвучно произнесли:
— Dementia praecox.
Когда же он снова повернул голову к доктору Ли, то заговорил уже другим, измененным голосом и выражение лица у него тоже изменилось; весь его облик был исполнен спокойствия и величия, того сознания собственного превосходства и могущества, которое оказывает почти гипнотическое воздействие на пациента, обреченного ножу хирурга.
— Весьма, весьма интересно, Ли. Вы мне потом все расскажете подробнее, когда отменят боевую готовность На вас сильно подействовал трагический случай с Гасом Кринсли, это ясно. Как вы знаете, я тоже считал его своим другом… Что ж, пора покинуть эти места! Пойдемте, Ли. Мы уже ничего не в силах сделать для бедняги. О его останках позаботятся, как должно, обещаю вам…
У нас еще много дел, надо собрать все силы, сосредоточиться на доверенной нам работе… Идемте! На Центральной станции найдется и рюмочка… Не знаю, как вам, а мне это требуется. Теперь совсем о другом: все наши сотрудники сейчас проходят очередную проверку служебной пригодности. Полагаю, что в ближайшие дни вас опять пригласят Бонди и Меллич. Может быть, даже сегодня, во второй половине дня…
Ли бросил на собеседника долгий взгляд. Врач шел уверенной походкой к дверям, твердо и ласково поддерживая Ли под руку. Он не смотрел больше ни на спутника, ни на окровавленный конвейер…
Еще так недавно Гас Кринсли говорил: «Я там, внизу, как потерянная душа, австралиец!» «Он был хорошим другом, — думал Ли. — Вот и следовало тогда ему все рассказать, предостеречь, может, это спасло бы ему жизнь. Гас был простой человек, но добрый и храбрый. Он не потерпел бы над собой диктатуры «мозга».
Да и сам я не мести ищу, а просто обязан взять под защиту всех тех, над кем тяготеет судьба Гаса. Ради этой цели мне надо сберечь себя…»
И вслух он проговорил спокойно:
— Ну конечно! Обязательная повторная экспертиза на служебную пригодность — дело нужное. Только нельзя ли перенести ее назавтра? Меня здорово проняло это зрелище, как вы, сами заметили. При таком настроении как бы мне не провалиться на испытаниях. А кроме того, я лично хотел бы известить вдову, госпожу Кринсли. Надеюсь, вы дадите мне этот короткий отпуск?
— Разумеется, дорогой мой! Значит, завтра, во второй половине дня вас будут ждать на медпункте.