Мерзким осенним утром, в котором не было ничего пушкинского, Лёша Бармотин стоял у входа в метро «Площадь Ленина. Финляндский вокзал». Его немытую поседевшую голову трясло. С ним происходило то, что происходило довольно часто, причём с самого детства: он пускал Амурскую волну…

Впервые нечто подобное он испытал лет в десять, когда попал в состав школьного духового оркестра, игравшего на демонстрациях, пионерских сборищах, даже иногда на танцах – и всё это, в общем, для отвода глаз.

По существу, оркестр был похоронным. То есть три алкаша под руководством невротичного, убитого самой жизнью еврея играли на похоронах. Называлось это «тянуть жмура», или «тянуть жмурика»: пятнашка – еврею, по чирику – алкашам и по трёшке – пионерам. Не так уж и плохо для конца семидесятых! Именно эти трёшки и чирики скрепляли столь разных людей невидимыми нитями искусства, без чего невозможно вообразить частые репетиции в школьном «красном уголке», взаимное уважение и терпимое отношение к начинающим бездарям.

Именно в тот красный уголок и попал Лёша, где его поразил вид духовых инструментов.

Выцветшие уродцы-валторны, похожие на скульптуры гигантских жаб, их братцы-тенора, баритоны и тубы, ну и, конечно же, тромбоны, по-донкихотски длинные и скользкие, как змеи.

Они были все такие разные, и всё же многое их роднило: например, небольшой клапан, припаянный у каждого где-то под брюшком. Нажать этот клапан называлось «спустить воду».

Когда играешь на любом духовом инструменте, нужно сильно дуть в мундштук; вместе с воздухом туда попадают слюни и, промчавшись по всем медным загогулинам и вентилям, они оседают где-то внизу, именно там и приделан клапан. Если не спускать воду даже минут десять, то инструмент перестанет играть и будет просто жалостливо булькать.

И потом раструбы… Даже если инструмент начищен до блеска, то там, в раструбах, неприлично выгнутых наружу, всегда душно и темно, там странно пахнет, и туда лучше не заглядывать…

Лёша мечтал играть на трубе, вернее, на пионерском горне. Он так и сказал об этом Григорию Наумовичу.

– Не труба, а корнет, – поправил его узколицый, похожий на козла Григорий Наумович, получавший ставочку за внеклассные занятия.

Лёша даже вздрогнул: да-да, корнет. Он видел себя на холме, вокруг него кипел бой: краснофлотцы в чёрных стильных бушлатах, перемотанные крест-накрест пулемётными лентами, идут в атаку. Пули свистят повсюду, но всё мимо. Лёша прижимает к губам серебряный корнет, украшенный красным вымпелом с бахромой. Острые колючие звуки летят далеко вперёд и вверх, и именно они ведут краснофлотцев туда, за пелену пушечного дыма, в гущу испуганных отважной музыкой врагов… Вот такая мечта.

Противно прищурившись, Григорий Наумович смотрит на Лешин рот, потом отрицательно мотает головой:

– Не-е-е, амбушюр не тот…

Затем он долго объясняет Лёше, что его губы немного толстоваты для корнета и зубы, в общем, тоже не те… Он предлагает ему «попробовать на теноре» и даёт в руки странный инструмент, непохожий ни на что… Лёша удивлён, даже немного подавлен: с тенором невозможно стоять на холме.

Григорий Наумович читает Лешины мысли, он берёт тенор в руки и начинает играть. Тембр очень приятный, звук – тягучий и грустный.

– Ну, а теперь ты попробуй.

Лёша берёт тенор в руки и садится с ним на стул. Нижняя часть приятно упирается в пах, левая рука сжимает нетолстую трубку; правая, с попавшим в специальное кольцо большим пальцем, – на трёх педалях; сам инструмент ложится Лёше на грудь.

– Очень хорошо, – похвалил его Григорий Наумович, – ну, давай, не бойся.

Лёша дует в мундштук, но никакого звука не получается, слышен только его вдох через раструб. Григорий Наумович учит Лёшу правильно издавать звук, и вот, наконец, он получился. О боже, какой же он ужасный и уродливый, такой жалкий и никчёмный, какой болезненно слабый…

Каким-то странным образом этот звук напоминает Лёше самого себя два дня назад, когда он случайно, по глупости забил мяч в свои ворота в таком важном матче против «ребят с того дома». Осознав, что случилось, Лёша готов был провалиться сквозь землю, пустить себе пулю в лоб. Во всяком случае он совершенно не сопротивлялся, когда капитан «нашей команды» стал бить его по лицу и в живот, сам плача довольно наивно под улюлюканье «ребят с того дома».

Тем не менее Лёша стал приходить на репетиции. Вернее, за час до начала репетиции – на индивидуальный урок к Григорию Наумовичу.

Прошло недели две, и звуки стали проворнее и ровнее. Лёша выучил ноты тенорового ключа и вообще освоился.

Кроме обязательных гамм до-мажор и ре-минор он также «учил партию», то есть пытался сыграть без ошибок нехитрую последовательность нот ми, ре и фа, которые, по идее, вольются в ткань некоего вальса «Амурские волны», находящегося в рабочем репертуаре оркестра.

Собственно ноты Лёша освоил довольно быстро и редко путался, но загвоздка была в так называемом «ум-ца-ца, ум-ца-ца». Звук «ум» должен был издаваться другим инструментом, а именно – тубой, а вот «ца-ца», попадающие на две слабые доли трёхчетвертного такта, должны были издаваться Лёшей. Теоретически Лёше было всё понятно. Но на практике он часто сбивался на сильную первую долю такта, что приводило Григория Наумовича в бешенство.

– Ум-ца-ца, ум-ца-ца, – орал тот, и его лицо становилось невообразимо горестным, а в уголках кроваво-красных губ появлялись бородавки пены.

Лёше становилось стыдно и жалко Григория Наумовича, но он всё равно залезал на чужую долю, хоть ты тресни.

И всё-таки Лёша выучил свою партию в «Амурских волнах», и был назначен день, когда начинающий музыкант вольётся, наконец, в коллектив с партией «второго тенора».

Непонятно почему Лёша плохо спал ночь перед этим событием, ему всё время снился какой-то странного вида человек, с довольно длинной, светящейся проседью бородой, одетый в белый просторный балахон с капюшоном. Внешне он чем-то напоминал Григория Наумовича, но выглядел несравненно более благородно. Сидел этот человек на высокой горе, а под ним простирался удивительно белый город, сгрудившийся вокруг величавого здания, похожего на храм, построенный из крупных серых камней.

Сон был очень необычным, и Лёша просыпался, осматривал свою комнату, где напротив него невинно храпела бабушка на основательной кровати с железными крендельками по углам.

Лёша успокаивался и тут же засыпал… чтобы снова увидеть молчаливого человека на холме.

На репетицию собралось человек десять, все – из Лешиной школы. Стали разыгрываться, пионерская комната наполнилась пёстрым звуковым хламом.

Лёша тоже сыграл гамму до-мажор, потом – ре-минор с нравившимся ему до-диезом и затем – пару упражнений – трезвучий.

Пришёл Григорий Наумович, стали настраиваться.

– Ну что ж, давайте «Амурские Волны», – сказал Григорий Наумович почти спокойно и даже улыбнулся Лёше.

Все стали шелестеть рукописными нотными книжками, как всегда кто-то «потерял партию», затем возня прекратилась, и оркестр замер в ожидании. Сам Григорий Наумович, игравший на всех инструментах, взял на сей раз корнет, плавно качнул им трижды, потом ткнул пальцем в тубиста.

Первые четыре такта – вступление. Сильная доля – бас, две слабых – Лёша и ещё один рыжий четвероклассник с партией первого альта.

Буркнул бас, и Лёша с рыжим выдали вторую и третью долю, да так ловко, ладно, стройно. Потом – ещё раз бас, и Лёша дважды выдал своё «фа». Третий и четвёртый такты прошли безупречно, и Лёшу это просто восхитило. Вступление кончилось, и неожиданно всё вокруг Лёши зазвучало: вступили все инструменты, и где-то там наверху, надо всеми, поплыла небесная мелодия, нежная и сильная, как белая птица.

Перемена была столь необычной, что Лёша тут же сбился, хотя и понимал: его часть, его партия – немаловажная составляющая тела, плотного тела, в которое он неожиданно влился.

Конечно же, он должен играть своё «фа», а затем и «ми», а затем – снова «фа», мелодия меж тем всё набирала и набирала силу…

Лёша не заметил, что Григорий Наумович недовольно опустил корнет и смотрит на него, пытаясь выразить что-то глазами. Но Лёше было совершенно не до этого: он играл, играл свою «партию». Всё вокруг него: и пионерская комната, облепленная выцветшими на солнце грамотами, и портрет Зины Портновой в полный рост с автоматом на животе, и гипсовая скульптура кудрявого мальчика Ленина, – всё это, да и не только это, наполнилось вдруг смыслом. Вернее, Лёше вдруг стало понятно, ну, может, не всё, но самое главное, самое сокровенное, что вообще может быть осознано человеком.

Ну да, конечно… мир не гнусная шутка, на самом деле в нём есть гармония, соразмерность явлений, есть нечто такое, ради чего хочется жить и познавать. Видимая часть мира – просто иллюзия, некая декорация для истинной, главной его части. По сути, видимый мир создан лишь для того, чтобы душа оставалась в некоем равновесии, иначе она вырвется за отведённые ей пределы и улетит незнамо куда, чтобы слиться с тем, что виделось Лёше сейчас так явно…

Понятно, он давно уже сбился и, мало того, решил повторить один такт, где допустил ошибку (он часто так делал, разучивая партию). Григорий Наумович стоял уже совсем рядом с ним, размахивая руками, как ворона, и орал истерично: «Ум-ца-ца, Ум-ца-ца!!!»

Оркестр, привыкший к его выходкам, продолжал играть, и первоначальная мелодия, исполняемая одними корнетами, перелилась в припев, поддержанный баритонами. Лёшу охватила новая волна восторга: гармония не единична, не одинока в этом мире, ей кто-то вторит, ей отвечает нечто, ещё более прекрасное и могучее.

Остервеневший Григорий Наумович, изо всех сил ударяя себя ладонями по ляжкам на сильной доле и вопя на слабых, далеко брызгая слюной из красного рта, всё ещё орал на Лёшу:

– Ум-ца-ца, ум-ца-ца!

Музыка неожиданно кончилась, оставив после себя нелепый лишний звук, изданный Лёшей. Он был настолько кощунственно диким, что Лёша очнулся, увидел перед собой исковерканное какой-то изощрённой пыткой лицо Григория Наумовича.

– Ум-ца-ца! – ещё раз заорал Григорий Наумович. – Из-за такта, Бармотин, из-за такта, говорю.

Невидимые брызги попали Лёше на лицо, он нервно дёрнулся…

Почти четверть века спустя Лёша стоял у станции метро «Площадь Ленина, Финляндский вокзал».

«Амурская волна», начавшись где-то за его спиной, катилась далеко вперёд, захватив существо непонятного пола, продающее пирожки, и шла дальше, через всю улицу Комсомола, прямо к величавому памятнику посередине площади. Лёша с раннего детства прекрасно знал и эту площадь, украшенную мощным гранитом и вялыми кустами, и памятник, но вот только сегодня понял, что, собственно, он изображает: на гигантском постаменте стояла Бритни Спирс в малиновом пластике, обтягивающем её плотную фигуру. Именно так она выглядела в ремиксе «Oops, I did it again», и именно такой, косолапой и крепкой, он полюбил её раз и навсегда.

Бритни, стоявшая лицом к Неве и сексуально простирая к ней руку, вдруг неожиданно повернулась к вокзалу, а вернее, к нему, к Алёше Бармотину, и смачно подмигнула. «Oops, I did it again», – прогремела Бритни на весь Питер густым, как выстрел Авроры, басом и мотнула гривастой головой, отчего Лёшино сердце переполнилось восторгом.

Надо сказать, что Лёша не пользовался популярностью у женщин, теперь же он понял, что это временно: Бритни оценила его и, может, даже полюбила. Где-то внутри себя он почувствовал её поцелуй, голова его затряслась ещё сильнее…

Затем «амурская волна» кончилась, всё стало на прежние бессмысленные места, и Лёша понял: нужно двигаться, а именно идти на работу. На работу страшно не хотелось.

«А что бы тебе хотелось, Кузя?» – спросил Лёша сам себя.

Он часто называл себя Кузей, часто задавал себе этот вопрос.

«Хочется, во-первых, послать всё на хуй», – но не громко и суетливо, а осмысленно, по-людски. Затем – вернуться домой и, не раздеваясь, плюхнуться на кровать, а ещё позвонить Мишеньке и ждать: может, сжалится он, может, поймёт, что со мною происходит, и принесёт мне капельку. Маленькую-маленькую, сладенькую капелюшечку-прививку».

На душе у Лёши стало так горько и сладостно, так тесно там, в груди, что он закрыл глаза и до боли сжал виски.

Нет, Мишенька не пожалеет его, не принесёт ему его «капельку», даже простого метадона не принесёт. Мишеньке нужно заплатить, между прочим, и за ту капельку, которую он принёс Лёше на прошлой неделе… а у Кузи нет денег.

– У Кузи нет денег, – сказал Лёша громко, и какая-то мимо проходящая девица дико скосила глаза в его сторону.

Постояв ещё немного на том месте, где его застигла «амурская волна», Лёша решил взять себя в руки и поехать на работу.

Работал он продавцом, а иногда просто грузчиком в захиревающем магазине «Русская Мебель». Его босс, азербайджанец Алик Мухамедович, не платил зарплаты больше месяца, но может сегодня…

«Почему не сегодня, – уговаривал себя Лёша, – наверняка сегодня заплатит…»

Он решительно направился вперёд, хотя нужно было назад, в метро, но сначала он решил купить «на счастье» пирожок, участвовавший в сегодняшней «амурской волне». «Хороший знак», – подумал Лёша.

«Кузя, я куплю тебе пирожок», – сказал он сам себе.

При этом вид у Лёши был настолько жалкий (хотя именно такой вид считается в Питере интеллигентным), что существо, продающее пирожки, как-то грустно вздохнуло и приняло очертания грубо крашеной блондинки лет пятидесяти с въевшейся косметикой вокруг глаз.

– Почём пирожки, женщина, – спросил Лёша и вежливо улыбнулся.

Продавщица чуть ли не кокетливо поправила свой грязный колпак и, кашлянув в растрескавшийся до крови кулак, ответила:

– С рисомсмясом – пять, с картошкой – три, с капустой – тоже три, – она ещё раз посмотрела на Лёшину седую голову и почему-то добавила: – но срисомсмясом – не нужно, с картошкой вкуснее, – и немного покраснела.

Лёша стал рыться в кармане и нашёл последние три рубля:

– С картошкой, пожалуйста, – и, улыбнувшись ещё раз, пошёл прочь в метро…

Придя на работу, Лёша был несколько удивлён представшей перед его взором картинкой: в самом магазине было тихо и пусто, но в каптёрке у босса жужжал целый азербайджанский улей.

Какие-то люди, в кепках и без, то заходили к боссу, то выбегали наружу, не обращая на Лёшу никакого внимания. Часто звонил телефон, и даже прибывали факсы. Самого босса не было видно, зато было отчётливо слышно, как он кричит и ругается по-азербайджански, иногда, правда, вставляя своё любимое русское выражение – «ёбаный карась».

Лёша притаился в своём углу и притворился, что его нет, а потом, согревшись, что он проверяет накладные за последний квартал. Он даже увидел себя будто со стороны, как в некоем фильме:

Алик Мухамедович подкрадывается к нему сзади с кинжалом в руке и орёт истошно:

– Что ты делаешь, ёбаный карась? И за это я те деньги плачу?!

А Лёша поворачивается к нему без страха и с достоинством говорит:

– Я, Алик Мухамедович, проверяю все накладные за прошлый квартал. Нам же в четверг налоговую декларацию подавать, вот я и проверяю…

Кинжал падает из рук пристыженного Алика Мухамедовича, и он, грубо почёсывая лысину под кепкой, отвечает:

– Ну, тогда ладно, тогда хорошо, тогда заходи, брат, ко мне в кабинет, я те там зарплату выписал…

На самом деле Лёша не проверяет накладные, а просто висит на инете. Клик, и клик, и клик – щёлкает его весёлый маус. Пройдя дозором по любимым сайтам, он залез проверить почту. Его поразило, что в его ящике, всегда полном-переполном, висела только одна мессяга. Не было там обычных звонких заглавий типа «Пятнадцатилетнюю Олю ебут в жопу два грузина и ишак»; не было и завлекательных «Только у нас в магазине вы можете купить новый лэптоп по цене двух старых десктопов».

Было единственное сообщение с витиевато-длинным подзаголовком:

«Для богобоязненных есть место спасения – сады и виноградники, и полногрудые сверстницы, и кубок полный. Не услышат они там ни болтовни, ни обвинения во лжи…»

Лёша почему-то подозрительно осмотрелся по сторонам: вокруг него стояли дешёвые диваны, за окном шёл всё тот же питерский дождик, а в каптёрке босса неожиданно стихло.

Лёша стал водить вокруг своей мессяги курсором и неожиданно для самого себя кликнул на левую педальку. Открылось окошко с командой «Закрыть». Лёша кликнул на него, но мессяга странным образом не закрылась и не испарилась, как и полагается, зато изменился подзаголовок. Теперь он гласил:

«И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у Господа Своего получают удел, радуясь тому, что даровал им Аллах из Своей милости».

«Живые, значит», – подумал Лёша и ещё раз попробовал «закрыть» мессягу. Безуспешно. Он попытался выключить сам комп, однако старенький Делл «завис» и не выключался. Лёха встал из-за стола, подошёл к зашторенному дождём окну и нервно закурил.

Лет шесть назад он попал в компанию, там он влюбился, очень сильно, там же попробовал то, что про себя называл «прививками» или «капельками». Не то чтобы он занимался этим каждый день, отнюдь нет. Ему совершенно не хотелось стать бледным трясущимся нарком с прозрачными глазами. Просто иногда, от случая к случаю. Вроде могу бросить, когда захочу. Тем не менее, в последний год глюки стали приходить к нему всё чаще и чаще. Вот, опять же, сегодня…

Лёха, не докурив, выбросил толстенькую ещё беломорину в форточку и подошёл к компу. Мессяга так и висела, и Лёха решительно кликнул на неё дважды правой педалькой мышки. Мессяга неожиданно открылась, и экран залил ярко-зелёный свет, не оставив даже сантиметра рамке браузера.

– Эх ты, Кузя, загубил комп, – вздохнул Лёха и стал мысленно прикидывать, во сколько ему это обойдётся.

Но зелёный свет не был столь мёртвым, как ему показалось сначала. Из него стали проявляться контуры, некий рисунок, пока, наконец, не проступило изображение лежащей на пёстром ковре девушки в каком-то замысловатом крылатом платье. В левом углу экрана появился пропавший было курсор.

Лёха осторожно кликнул на девушку, и она тут же ожила, зашевелилась и, приподнявшись на локте, стала смотреть прямо Лёше в глаза.

Всё это было настолько удивительно…

Лёша, склонив голову немного набок, как собака, стал рассматривать девушку, затем кликнул почему-то на её губы. Девушка смешно встряхнула своими каштановыми, почти чёрными, кудрями и приблизилась к нему с той стороны экрана. Совсем близко Лёша увидел её зелёные, весёлые глаза, очень тонкий нос и лёгкий мальчишеский подбородок.

Теперь Лёха кликнул на её грудь, и девушка, заразительно рассмеявшись, отскочила вглубь экрана. Тут же в левом верхнем углу появился квадратик дополнительного окошка, девушка будто спряталась за ним. В самом окошке, как ни странно, были стихи:

Лёша всячески пытался закрыть окошко, но оно выскакивало снова и снова, закрывая собой смеющуюся зеленоглазку. Там же пульсировал курсор, предлагая вписать текст.

«Во, ёпть, напридумывали», – подумал Лёша и впечатал первое, что пришло на ум:

Окошко тут же пропало, а на экране появились уже две девушки, похожие друг на дружку как сёстры. Они вплотную приблизились к экрану и стали приветливо улыбаться Лёше, затем скинули в каком-то странном танце свои крылообразные платья и остались в воздушных пёстрых шароварах, обнажив крупные спелые груди. Груди были большими в меру, но не такими противными, как у силиконовых девиц с американского сайта «Big Melons», пароль к которому ему подарили на день рождения. Не было этих отвратительных пупырчатых сосков, коровообразных боковых складок. Груди девушек с зелёного сайта торчали вверх и вперёд, как паруса фрегатов из его детства, плывущих в волнующую будущность Острова Сокровищ.

От волнения Лёша сглотнул слюну и кликнул на шаровары.

Обе девицы засмеялись дружно и заразительно, а в левом углу появилось окошко со стихами:

Лёша почувствовал, как ремень болезненно стягивает его живот, он расстегнул ремень, и штаны приятно обмякли. Теперь он точно знал, что нужно делать, и, даже не пытаясь закрыть окошко, вписал свою порцию стихов:

Окошко пропало, и Лёша увидел стайку обнаженных девушек. Они забавно прятались друг за дружку и хохотали, просто заливались…

Правая рука Лёши давно уже погрузилась в ширинку, левая контролировала курсор. Собственно, никуда кликать Лёша не собирался, по крайней мере в ближайшие пять минут, но девицы вдруг перестали смеяться и шмыгнули в полутёмную арку, открывшуюся позади них. Одна из них, кажется, та, которую он увидел первой, поманила его пальчиком.

Лёшу переполняла приятная волна возбуждения, готовая вот-вот выплеснуться наружу, но ей суждено было отступить: на экране осталась только полутёмная арка.

«Вот, блин, западло», – подумал он и вынул руку из расстегнутых штанов. Ему ничего не оставалось, как только кликнуть на эту чертову арку, из которой всё ещё раздавались девичьи хихиканья. Он не особенно удивился, когда на экране появилось квадратное окошко, в котором сухо и по-английски сообщалось:

ENTER REGISTRED MEMBERS

Чуть ниже, как понял Лёха, начиналась регистрационная форма:

1. Кто Ваш Бог?

2. Кто Ваш Пророк?

3. Какая у Вас религия?

Эта была какая-то странная регистрационная форма, и Лёха долго тыркался, чтобы понять, в чём тут суть. В итоге, он был очень удивлён, обнаружив, что, по сути, должен стать мусульманином, чтобы получить пропуск в полутёмную арку, из которой всё ещё доносился неприличный шёпот и смешки.

Сама процедура не была сложной, нужно было произнести Формулу Исламского Свидетельства, по-арабски – Шахада.

«Ашхаду алля иляхаилляЛлах ва ашхаду анна Мухаммадан расулюЛлах».

Затем – внести своё имя в специально предназначенную для этого табличку – вот, собственно, и всё. В итоге на экране должна появиться надпись:

«Хвала Всевышнему. Я уже мусульманин».

Лёша внёс в квадратик имя своего босса – Алик Мухамедович Байранов и кликнул на «Хвала Всевышнему. Я хочу стать мусульманином», но ничего не произошло. Шёпот и хихиканье так и оставались на дальнем плане. Он внёс ещё пару имён своих приятелей: Диму Рошаля и Васю Серёдкина (почему именно их?). Результат – всё тот же.

Каким-то странным образом Лёша понимал, что пока он не внесёт своего собственного имени и не произнесёт Шахиду, арка для него будет закрыта. Лёша не верил в бога, не исповедовал никаких религий, но он точно знал, что в мире есть логика событий, и в редкие минуты, такие как сейчас, был в состоянии осознать эту логику, причаститься к ней.

Согласно этой логике, ему суждено было сегодня стать мусульманином и кончить на этих девиц.

«Хуй с ним», – подумал он, впечатал в бокс своё имя – Кузя Бармотин, закрыл глаза, сосредоточился и довольно громко, как того требовала инструкция, произнёс Шахиду:

«Ашхаду алля иляхаилляЛлах ва ашхаду анна Мухаммадан расулюЛлах».

Девичий шёпот тут же замер, несколько секунд было очень тихо, и, когда Лёша открыл глаза, на экране золотыми буквами по зелёному полю светилось поздравление:

Дорогой Кузя Бармотин!

Пусть мы не видим тебя, но для всех мусульман ты стал очень близким и дорогим человеком. Ведь в Будущей жизни, в Раю Творца всего сущего, мусульмане будут роднее друг другу, чем кровные братья в этой проходящей жизни.

Мы поздравляем тебя с этим важнейшим событием твоей жизни. Только благодаря этому Всемилостивый Аллах даровал тебе вечный Рай. Воистину, тот, кто в результате духовного поиска пришёл к вере в Аллаха, отмечен особой любовью своего Господа. Со слов Посланника Аллаха, лучшего из творений Всевышнего Бога (да благословит его Аллах и приветствует), мы знаем, что Всевышний прощает тебе все прежние грехи. Тебя ждёт большая награда и вечное блаженство вблизи Всемогущего Создателя. В Судный день мы будем свидетельствовать, что ты был истинно верующим.

Не успел Лёша прочесть поздравление, как услышал шаги босса. В руках Алика Мухамедовича не было кинжала. Он выглядел грустным и подавленным.

– Как дела, Лёш? – спросил он и даже положил свою тяжёлую горячую ладонь Лёше на плечо.

– Да, я вот тут… – Лёша испуганно вскочил и хотел было что-то соврать по поводу всё ещё хихикающих девушек в глубине монитора.

Алик Мухамедович приказал ему знаком помолчать, потом взглянул на экран, потом – Лёше в глаза:

– Лёш, я те когда последний раз зарплату платил?

– В начале августа, у меня всё записано, – Лёша засуетился, чтобы достать свой табель из ящика стола.

Алик Мухамедович опять остановил его знаком:

– Но-но-но, – затараторил он вполне дружественно – я тебе верю. И знаешь что, – тут Алик Мухамедович достал из внутреннего кармана пачку денег и протянул ему, не считая, – вот, возьми.

Лёша механически пересчитал деньги:

– Алик Мухамедович, тут 700 долларов, чот очень много.

– Возьми, возьми, какие счёты между своими? – Алик Мухамедович стал возмущённо махать руками и даже оживился при этом. – Я те вперёд плачу, кто знает, что с нами будет завтра?

Лёша положил деньги в карман. Он не верил, что всё это происходит наяву.

– Знаешь что, Лёш, ты щас вот что, – езжай к маме, отдай деньги. А часиков в семь приезжай в магазин, у меня к тебе очень серьёзный будет разговор. Приедешь?

– Ну, конечно приеду, Алик Мухамедович, как не приехать…

– У нас с тобой в бизнесе неприятности. Нужен твой совет, помощь нужен. Будешь помогать?

Лёша посмотрел на своего низкорослого босса, покрывшегося за четыре часа после бритья стальной щетиной, на его каучуковые дикие глаза.

– Конечно, Алик Мухамедович, вы вполне можете на меня положиться.

– Вот и хорошо, – Алик Мухамедович довольно сильно хлопнул Лёшу по плечу и практически вытолкал его из магазина.

Из каптёрки вышел очень похожий на своего дядю-босса некий Аладвар Байранович. Он громко почесался под кепкой и зевнул, затем подошёл к компу и стал ругаться по-азербайджански:

– Твой русский идиот ушёл и оставил программу со всеми нашими накладными открытой. Кто это будет закрывать?

Алик Мухамедович стоял у окна и смотрел на дождь. Не оборачиваясь, он ответил племяннику по-русски:

– Не пизди, ёбаный карась…

Лёша не поехал к маме. Он позвонил Мишеньке, но его не было на месте. Лёша позвонил ещё в пару мест и только к пяти купил, наконец, четыре ампулы. Он поймал частника и поехал домой. Там он застал сестру, убиравшуюся в его комнате; он поругался с ней, и, когда всё уже было готово для «прививки», обнаружил, что время – полседьмого. Ему нужно было ехать обратно в магазин.

Он нежно посмотрел на ампулы – они лежали в специальной шкатулке, тесно прижавшись друг к дружке, словно мышата. Если он притронется сейчас хоть к одной…

«Ёбаный карась!» – выругался Лёша вслух и, достав из кармана остаток утреннего пирожка с картошкой, засунул его в рот, чтобы доказать самому себе, в который уже раз, что он в состоянии преодолевать свои слабости.

Он опоздал. У магазина стояли две машины, обе с заведённым мотором: старенький джип Алика Мухамедовича и газель с непитерскими номерами. Алик Мухамедович высунулся из джипа и указал ему на газель:

– Я уж думал, ты не придёшь.

Лёша виновато улыбнулся и полез в машину. Спереди сидели незнакомые парни в спортивных костюмах, один из них повернулся и внимательно посмотрел на него.

– Привет, в смысле – салям алейкум, – Лёша опять виновато улыбнулся. Угрюмый парень не ответил, отвернулся, противно скрипнув сидением. Машина тронулась. Ехали довольно долго, молчали… Лёша даже задремал, ему тут же стал сниться сон: девушки из зелёного веб-сайта вышли из своей арки и запели:

Лёша стал подпевать им, и получилось очень красиво, немного грустно, но красиво… Вдруг он ощутил, что без штанов. Пиджак, правда, надёжно прикрывал его срамоту, но всё-таки было очень стыдно. Лёша плотно прижал полы пиджака к голым ляжкам и продолжал петь:

Сон постепенно становился неприятным: «Песня о Родине, а я без штанов», подумал Лёша и приказал себе проснуться, и тут же проснулся.

Именно в этот момент машина остановилась. Приехали.

Угрюмые парни всё так же молча вышли из машины, Лёша тоже вышел и осмотрелся. Они приехали на какой-то пустырь. Вдалеке справа маячили кривые коробки новостроек. Дождик пошёл сильнее.

Глупо было вот так вот молча стоять под дождём. Лёша залез обратно в машину, там у него был зонтик. Когда он выбрался оттуда и раскрыл смешной, украшенный цветами и какими-то райскими птицами зонтик, к нему подошёл всё тот же мрачный парень, смачно сплюнул в сторону и неожиданно спросил:

– Стрелять-то умеешь?

– Стрелять? – удивился Лёша.

– Ну, вощем, на, держи нах, – парень протянул ему нечто тяжёлое.

Лёша впервые в жизни держал в руках пистолет, и ему это как-то совсем не нравилось. Он решил было потихоньку выкинуть его в кусты, но тут слева, из кромешной тьмы пустыря показались два огонька. Они приближались всё ближе и ближе, и Лёша даже стал различать контуры огромной, видимо, чёрной машины.

– На «Хаммере», блять, хуярят, – негромко сказал кто-то слева от Лёши и сплюнул.

Чёрная машина остановилась метрах в пятидесяти от них и замерла. Лёша хотел переложить зонтик из правой руки в левую, но ему мешал пистолет. Засуетившись, он и не заметил, как на борту «Хаммера» блеснули беленькие звёздочки выстрелов…