Сцена 6

Том: Может быть, я действительно был к тебе несправедлив. Может быть, я был тебе плохим мужем и плохим коллегой. Но эти двадцать лет ты не можешь перечеркнуть, так же как не можешь отрицать, что мы ценили друг друга в профессии. Всегда. И мы всегда хотели сыграть вместе. Пусть я был плохим мужем, хуже, чем ты женой. Пусть я заслужил все эти ужасные слова, которые ты мне сказала. Пусть мы множество раз ошибались, или я ошибался. Пусть мое «прости», сказанное тебе, больше ничего не значит, и сказано оно на шестнадцать лет позже. Пусть все это правда. Но прошу тебя, ко всем упущениям нашей жизни не прибавляй еще одно. Может быть, самое большое. Если мы не сыграем вместе в этой пьесе, знай, что и ты будешь жалеть об этом так же, как и я. Ну, хорошо. Я знаю, что все это напрасно, и что я не могу уговорить тебя, чтобы ты играла с человеком, которого презираешь. Ладно, скажи мне в лицо свое «нет» и с радостью отбрось меня от себя так же, как, по-твоему, я отбросил тебя шестнадцать лет назад. Давай, скажи «НЕТ».

Пауза.

Ева: Ты никогда раньше в своей жизни не боролся за мое «ДА», за мое согласие. Ты никогда не показывал, что тебе до меня есть дело. Если бы ты только хоть один раз в жизни вот так по-настоящему подошел ко мне, мы бы никогда не расстались. Но ты настойчиво показывал свое превосходство, свою незаинтересованность во мне и в моих ощущениях.

Том: Я думал, что этим я только разжигаю твою ревность, твой интерес ко мне, а ты отвернулась от меня с холодом и презрением.

Ева: Ты сам в этом виноват. Ты предал мою любовь.

Том: Но я никогда не переставал тебя любить, никогда.

Ева: Я тебе не верю.

Том: Клянусь тебе.

Ева: Ты мог сказать мне об этом раньше. И наши жизни не пошли бы по такому пути.

Том: Я искал настоящие слова, поверь мне. Но в то время ты не хотела меня слушать.

Ева: Ты на самом деле меня любил?

Том: Я никогда не переставал тебя любить. Никогда. Я знаю, что сейчас это неважно. Я знаю, что наши жизни приближаются к своему концу, и что у нас нет времени, чтобы снова начать сначала, даже если мы этого захотим. Но я хочу, чтобы ты знала, что я не перестал любить тебя. Никогда не переставал. Так же, как и ты все еще меня любишь. Я знаю. И что твоя любовь сильнее причин, по которым ты меня ненавидишь, которыми ты окутала нашу любовь. Даже твой настоящий муж и моя жена знают, что мы двое — это единственная настоящая пара. Даже они знают, что в спектакле нашей жизни они исполняют эпизоды, которые облегчают наше старение, и которыми мы облегчаем свое старение.

Пауза.

Ева: Хорошо. Я согласна играть с тобой в этой пьесе. Я согласна отметить наше сорокалетие творческой деятельности. Но при условии, что ты разрешишь мне и далее тебя ненавидеть так же, как когда-то я любила тебя.

Том: Разрешаю. С удовольствием. Потому что я знаю, что любое твое проявление ненависти ко мне — это по сути твоя погоня за мной, за несостоявшейся любовью. Чем больше ты будешь меня ненавидеть, тем больше я буду счастлив, потому что в твоей ненависти я буду узнавать силу оскорбленной любви.

Ева: Неужели мне нужно произнести, неужели нужно сказать, неужели мне нужно признаться, сколько ты для меня все еще значишь! Чтобы ты понял то, что нельзя произносить, проклятый…

Порывается ударить его, но со слезами падает в его объятия.

Том: Прости меня, прости.

Ева: Я бы так хотела тебя не любить, ненавидеть тебя, что не могу жить, не думая о тебе.

Том: Тебе станет легче, если ты признаешься себе, что мы — идеальная пара.

Ева: Я знаю это, знаю. Уже давно знаю. Ты отвратительный провокатор.

Перемена света.

Том: Хорошо. В общем хорошо.

Ева: Что значит «в общем хорошо»?

Том: Это значит, что вы можете, как мне кажется, быть еще эмоциональнее. Но не так показывать это.

Ева: Что вы хотите сказать?

Том: Самая большая сила эмоций в момент попытки их скрыть. Вы ярче выразите эмоции, когда зритель почувствует, что вы сдерживаете плач, чем, если вы заплачете. Может быть, даже будет лучше, если в момент, когда вы падаете в его объятия, вы вообще не заплачете.

Ева: Хорошо, я попробую, хотя лучше, когда величину эмоций определяет мое ощущение в этот момент.

Том: Выпьете рюмочку ракии?

Ева: С удовольствием.

Том берет бутылку и наливает ракию в обе рюмки.

Том: Хорошо было, хорошо. Мы удачно порепетировали.

Ева: Эта ваша пьеса и достаточно напряженная, и очень благодатная для актера. Моя героиня полна эмоций, чувств и сил. А с другой стороны, она так ранима, полна противоречивых чувств. Я люблю такие роли. Хотя, если быть откровенной, мне трудно. Как будто бы я играю моноспектакль. Вы, вероятно, видели мой моноспектакль.

Том: Да. В семьдесят четвертом в театре «ITD», в полукруглом зале. Это было время сплошных моноспектаклей.

Ева: Вам понравилось?

Том: Я не люблю моноспектакли. Моноспектакль не имеет отношение к театру. Это похоже на поединок боксеров, в котором участвует только один боксер. Молотит руками по воздуху и показывает свои мышцы. Так было и с вашим спектаклем.

Ева: Там были хорошие моменты.

Том: Были и чересчур…

Ева: Может, вы видели какой-нибудь неудачный спектакль. Было много очень хороших спектаклей.

Том: Я видел все тридцать восемь загребских спектаклей в ITD, а вот ваши гастрольные спектакли в провинции мне не посчастливилось видеть. Хотя целью тех гастролей было — быстро заработать хорошие деньги. После двенадцатого спектакля вы купили машину, на сколько я помню.

Ева: Я иногда спрашиваю себя, вы случайно не работаете на полицию?

Том: К сожалению, не работаю.

Ева: Но благодаря тому моноспектаклю у меня появилось много блестящих отзывов критиков.

Том: Ну, они не все были блестящи.

Ева: Все. Все подряд.

Том: А этот в журнале «Око»?

Ева: А, да. Но не будем его учитывать. К этому критику вообще не следует относиться серьезно.

Том: Когда он хвалил вас, вы относились к нему серьезно.

Ева: Нет.

Том: Да. В самой большой своей биографии, которую вы напечатали в книге, вы цитировали, касаясь этого моноспектакля, отрывки из его статьи о вашей игре в спектакле по Осборну «Оглянись во гневе».

Ева: Вы все-таки работаете на полицию.

Том: Или полиция работает на меня.

Том наливает еще по одной рюмке Еве и себе.

Ева: Знаете, вы мой идеальный зритель. Мой единственный настоящий критик. Мне даже приятно слушать вас, когда вы что-то критикуете, потому что вы говорите об этом в контексте всего, что я делала.

Том: В контексте ваших лучших достижений, к которым вы сами подходите с точки зрения самых высоких критериев, я оцениваю вас строже, чем других актрис. Парадоксально, что к вам, кого я считаю самой лучшей хорватской актрисой нашего поколения, я отношусь наиболее критически. Если бы я был критиком, я хвалил бы плохих актеров, чтобы они обрели уверенность и потом играли бы лучше, а хорошим указывал бы на их недостатки, чтобы они не забывали о них и шли дальше к совершенству.

Ева: Актеру иногда нужно хотя бы одно теплое слово, хотя бы маленькая похвала, чтобы он сыграл хорошо. И пусть она будет не точной. Чтобы он смог уничтожить сомнения, которые его сбивают с пути. Я помню, в 1966 году я была в Дубровнике и репетировала одну роль для летнего фестиваля. Но все шло ужасно. В Дубровник я поехала как раз после крупной ссоры с мужем, который остался в Загребе, и который назло мне не хотел провести лето со мной в Дубровнике.

Том: Он не мог перенести, что в праздничные дни вы будете принадлежать не ему, а зрителю и театру.

Ева: Да. Именно так. И из-за этого я тогда впервые рассталась со своей трехлетней дочерью, которая осталась с мамой. Я была разбита и вся на нервах. Все газеты писали, что я сыграю Федру, и что это будет действительно большое событие. А режиссировал, к несчастью, один сплитский маньяк, который часто на меня срывался. Все в труппе видели, что со мной что-то не так. А он вместо того, чтобы подождать пока я соберусь, все больше и больше кричал на меня. Пока однажды вечером во время репетиции мы не то чтобы поссорились, но я послала его к черту и ушла с репетиции. И вот тогда, когда я гуляла по Дубровнику вся в слезах, твердо решив, что завтра я соберу вещи и оставлю спектакль и Дубровник, в какой-то темной улочке ко мне подошел один человек и сказал: «Мадам, я видел репетиции „Федры“. Вы блестящи. Я не могу дождаться премьеры». Он сказал только это и исчез, даже не представился мне. Но этих его слов для меня было достаточно, чтобы вернуться на репетиции, и чтобы, полностью собравшись, сделать хорошую роль. А была я действительно в кризисе.

Том: Знаете, мне кажется, что вы слишком часто бывали в кризисе.

Ева: Вы думаете?

Том: Да. Я нарисовал кривую вашей карьеры. Приблизительно каждый четвертый год вы находились в кризисе, а каждый второй год — в небольшом кризисе. А мне в зрительном зале не следовало бы знать, что за день до этого вы поссорились с мужем, или что у вас месячные. Я хочу видеть только актера, который полностью погружен в роль. Если я ясно излагаю.

Ева: Слишком ясно. И даже вульгарно.

Том: Чем человек понятнее и образнее выражается, тем больше опасность, что его назовут примитивным.

Пауза.

Ева: Короче, тот незнакомый человек из Дубровника, прежде чем уйти, дал мне к счастью…

Том:… маленькую ракушку в коробочке для колец.

Ева: Откуда вы знаете? Я об этом никому никогда не рассказывала.

Том: Тем человеком был я.

Ева: Господи! Как?!?

Том: Когда я прочитал в газетах, что вы будете играть в Дубровнике, мне удалось, хотя и дорого, но снять комнату с окном, которое выходило на площадь, где вы репетировали «Федру». Я смотрел все репетиции и был свидетелем той ссоры с режиссером. Тогда я сразу же пошел за вами. Едва нашел вас. Я знал, что вам нужно только одно слово одобрения, и все будет в порядке. Я был счастлив, что помог вернуть вам самообладание. Федру вы действительно сыграли хорошо.

Ева: Том, вы в моей жизни значите на много больше, чем можете предположить.

Том: Действительно?

Ева: Конечно. Я ту маленькую ракушку носила потом как амулет на каждую свою премьеру. С шестьдесят седьмого до сегодняшнего дня. На каждую. Благодаря вам, «Дубровницкие игры» остались связаны у меня с прекрасными воспоминаниями.

Том: А у меня нет.

Ева: Почему?

Том: Я не люблю театральные фестивали под открытым небом. Самолеты летают, пьяные туристы переговариваются, кошки ходят по сцене, дождь или ветер появляются как раз тогда, когда они меньше всего нужны. А актеры загорели на солнце и с преувеличенным пафосом произносят реплики, как ни в чем ни бывало. Спектакли должны играться в закрытом помещении. Не должно быть незапланированных режиссером неожиданностей. Зрителю не должно быть ни слишком жарко, ни слишком холодно. Зрителя нельзя ни водой обливать, ни вводить в игру. А вы, актеры, должны актерскими средствами вызывать и ветер, и жару, холод и солнце, любовь и ненависть. А когда вы продемонстрируете все, что можете, тогда вы можете быть уверены, что что-то зажгли у зрителей в душе. И что у самого холодного зрителя вызвали эмоции и сделали этот вечер для него незабываемым. Тогда в конце спектакля медленно подойдите к просцениуму и спокойно поклонитесь тем людям, которые подарили вам самое ценное на свете — свое время и свое доверие. И никогда не забывайте, что хороший зритель понимает, на сколько хорош актер, и что друг без друга вы не можете осуществить то, что называется театром.

Ева: Вы слишком обобщаете. На «Дубровницких летних играх» я видела прекрасные спектакли. Ну, хорошо. Были и провалы. Но в этих спектаклях есть какой-то трепет, какой-то вызов.

Том: Вы не сможете меня убедить.

Сцена 7

Том сидит на стуле и читает газету. Входит Ева.

Ева: Добрый день.

Том: Здравствуйте.

Том показывает Еве газету. Как раз ту страницу, которую читал.

Том: Вы это читали?

Ева: Да.

Том: И что скажете?

Ева: А что сказать? Такое же интервью, как и все остальные. Актеры должны давать интервью. Это составная часть профессии.

Том: Но это же ни в какие ворота не лезет. Откровенно говоря, когда серьезный актер пятидесяти лет лопочет о своих хобби, о политике и своих личных впечатлениях, это же действительно уровень желтой прессы. Вообще актеры у нас малообразованны. Малоначитанны.

Ева: И Жан Габен был каменщиком, но был и великим актером.

Том: Жан Габен был киноактером, а в кино и лошади хорошо играют. Вы, кстати, помните фильм Феллини, в котором были прекрасно использованы натурщики. Но любой из них в театре просто провалился бы. И Лоренс Оливье никогда не стал бы тем, кем стал, если бы не работал в семье евангельского священника, где его окружали книги и образованные люди. Оливье десять лет играл в школе Брута в «Юлии Цезаре» Шекспира. Учился в колледже Святого Эдварда в Оксфорде. А с 1924 по 1926 год посещал актерскую школу «Fogerty» в Лондоне.

Ева: Но и он ушел в кино.

Том: Я никогда не смогу ему этого простить. К счастью, он не бросал театр. Он снимался в кино в перерывах между двумя спектаклями. В отличие от множества актеров, которые играли в театре между съемками в двух фильмах.

Ева: Но с другой стороны, если бы не было кино, вы бы так никогда и не увидели, как играет Оливье.

Том: Ошибаетесь. Я видел его в театре в пятьдесят седьмом году, когда они были на гастролях в Загребе с «Титом Андроником», видел его в Лондоне в шестьдесят восьмом в спектакле «Три сестры» в National Theatrea, по которому позднее сняли плохой фильм. Я видел, как он играл Софокла и Ибсена. Я брался в Лондоне за самую тяжелую работу, только чтобы видеть, как играют английские актеры. Путешествовал автостопом, спал в отвратительных ночлежках, только чтобы видеть священных, образованных английских актеров, чтобы видеть английский театр, в котором еще не забыли, что зрители приходят на спектакли в театр ради актеров. А хорошие тексты — само собой разумеющаяся вещь. Когда Шекспир у тебя в крови, как у них, то опускаться на низкий уровень и писать плохо нельзя.

Ева: Вы часто вспоминаете Шекспира и образование, но забываете, что Шекспир был полуобразованным человеком даже для своего времени. Он был мало начитан, даже не знал как следует латынь, в то время, как все книги были написаны на латинском языке. Но этот человек создал великолепные драмы высокого стиля и неописуемой достоверности. А вы знаете, почему он смог это сделать? Потому что у него был громадный жизненный опыт. Потому что он годами ездил по провинции, познавая людей и жизнь, прежде чем стал придворным драматургом. Начитанность и образование для художника не значат ничего, если нет таланта переносить опыт в работу, в творчество. Я знаю столько образованных актеров, писателей, режиссеров, которые изначально импотентны. Которые прекрасно цитируют чужие мысли, а свои выразить не могут и не знают тайны рождения настоящего искусства. Я не умоляю роли образования. Напротив, для меня было счастьем родиться в доме государственного служащего, который ценил каждую хорошую книгу. Что моя мама была большим любителем театра. В свободное время она прекрасно делала графические зарисовки. И очень важно, что до Академии я поступила в вокальную загребскую гимназию, в которой преподавали лучшие профессора. Но все это ничего не значит. Все это бесполезно, как какие-нибудь напряженные гастроли в спектакле в провинции. Все эти книги, повествующие о чужих ситуациях и опыте, меньше значат, чем хотя бы только одно мое переживание, мой опыт, мое разочарование. Сколько значит только одна моя встреча с любовью или ненавистью.

Пауза.

Ева: Как ваша супруга смотрела на ваше путешествие по Европе?

Том: Плохо. Она возненавидела театр на столько же сильно, на сколько сильно я его любил. А вскоре после этого она возненавидела и меня. Считала меня безответственным чудаком, который тратит время и деньги на глупости. Она часто говорила: «У других женщин мужья с нормальными увлечениями — бильярд, рыбалка, шлюхи. А ты? Проклятый театр!»

Ева: Вероятно, она бы хорошо сошлась с моим бывшим мужем.

Том: Без сомнения.

Пауза.

Том: Если я не ошибаюсь, в «Веснах Ивана Галеба» где-то написано: «Удивительно, как любой разговор об искусстве заканчивается разговором о нас самих.» Теперь я вижу, на сколько эта фраза правдива. Мы действительно, говоря об искусстве, говорим о себе.

Ева: Еще больше говорим о себе, создавая что-то в искусстве. Еще больше. И даже не осознаем этого.

Пауза.

Том: Вы хорошо рассказываете о своей работе, но ведь и вы когда-то давали бессмысленные и ненужные интервью, в которых говорили обо всем, только не о том, что нужно. Не об актерской профессии.

Ева: На глупые вопросы, ничего не остается, как давать глупые ответы. А вообще, от актера не ждут возвышенных мыслей. От актера ждут пикантностей, скандалов, протестующих заявлений, порывов души.

Том: Я с вами не согласен.

Ева: Чем меньше вы со мной соглашаетесь, тем интереснее наша беседа.

Том: Может, вы и правы.

Сцена 8

Ева: Не забывай, что мы прожили двадцать лет в браке, и что я с тобой не хочу возобновлять отношения, которые уже похоронены.

Том: Я от тебя этого и не требую. Я приглашаю тебя к профессиональному сотрудничеству, и больше ничего. Пока мы были женаты, ты говорила, что не хочешь, чтобы мы играли вместе, потому что все будут искать в этом причину не художественного порядка. А когда мы развелись, ты не хотела играть со мной, потому что мы развелись.

Ева: Я не хотела из-за своего нынешнего мужа. Я не хотела его обижать. И не хочу этого сейчас.

Перемена освещения.

Том: Хорошо. Все лучше и лучше. Еще немного, и у нас получится отличный спектакль.

Ева: Том!

Том: Я думаю, что уже сейчас мы можем говорить о дне премьеры, чтобы вы успели пригласить и журналистов, которых захотите, да и чтобы я смог сообщить друзьям, которых хотел бы видеть. Это будет спектакль, которого Загреб еще не видел. Вы вернетесь на сцену в лучшем виде, в прежнем блеске. И мне, наконец, представится возможность сыграть с настоящим партнером.

Ева: Том.

Том: Я уже не могу дождаться премьеры. Не могу дождаться, когда зрители рассядутся, и мы выплеснем эмоции, которые мы для них вырастили и вложили в наших героев.

Ева: Том.

Том: Да.

Ева: Я должна вам… Мне тяжело это сказать, но…

Том: Что? Что случилось?

Ева: С завтрашнего дня я не смогу больше с вами репетировать.

Том: Что?!?!

Ева: Мы должны приостановить репетиции на месяц. Только потом мы сможем продолжить.

Том: Но почему?

Ева: У меня появилось одно дело.

Том: Какое дело?

Ева: Один спектакль.

Том: Какой спектакль?

Ева: В Хорватском Национальном Театре ставят «Профессию миссис Уоррен». Теперь мне предложили сыграть мать. Я буду играть миссис Уоррен.

Том: А кто режиссер?

Ева: Игорь.

Том: Игорь?! Этот шарлатан! И вы готовы из-за работы с ним пожертвовать нашим спектаклем, которым вы должны отметить сорокалетие своей творческой деятельности?

Ева: Том, видите ли, Игорь пригласил меня сыграть с условием, что этой ролью я отмечу сорокалетие своей деятельности. «Гавелла» на реставрации, поэтому они предложили мне сделать это в Национальном Театре. Репетиции начинаются с завтрашнего дня. Все так неожиданно произошло!

Том: Но у этого человека нет ощущения театра Шоу. Он всю свою жизнь из лучшей классики делал самые ужасные постмодернистские гадости. Он уничтожит и эту пьесу.

Ева: Нет, не уничтожит. У него интересная концепция.

Том: Если у режиссера есть концепция, значит, это будет выглядеть на сцене странно. Я не могу поверить, что из-за Игоря вы можете оставить нашу работу.

Ева: Я должна.

Том: Вы не должны.

Ева: Но только на месяц. Полтора. Потом я вернусь к нашей работе.

Том: В таком случае, вы — человек без морали, обычный дилетант. Вы никогда не знали разницы между настоящим и лживым театром. И поэтому вы сыграли десятки ненужных спектаклей.

Ева: В театре иногда должно делаться то, чего артист и не хотел бы.

Том: Не должно и не может! Дурацкие спектакли разрушают актера больше, чем он может себе представить. Настоящий актер делает только то, во что верит, и с теми людьми, которым верит. Вы действительно дилетант.

Ева: Вы, дорогой мой друг, всегда правы только теоретически, потому что всю свою жизнь вы прожили вне театра. Если бы вы профессионально занимались театром, в сегодняшнем театре вас уже не было бы. Вы бы не выдержали с таким идеалистическим восприятием жизни. Вы, вероятно, закончили бы в сумасшедшем доме, как некоторые мои коллеги, которые не приняли грубую реальность жизни в театре. И поэтому знайте: я никакой не дилетант. Я скорее это могла бы сказать про вас. Потому что ваше идеалистическое восприятие театра показывает, что вы никогда по-настоящему театром не жили, а только были в нем приживалкой. Это как ваша неосуществленная любовь. Вы мечтаете о какой-то женщине и идеализируете ее все больше и больше только потому, что вы ее никогда не познали. Если бы вы прожили с ней десяток дней и ночей, вы увидели бы, что у этой вашей идеализированной музы человеческие черты, и что она ни сколько не идеальна, а склонна к банальностям так же, как и множество людей на этом свете. Вы были бы очень разочарованы или созрели бы и приняли жизненную реальность такой, какая она есть. Так и с театром. Вы должны научиться любить его со всеми его маниями, тогда вы сможете без труда понять мое решение сыграть в «Профессии миссис Уоррен». Театр живет компромиссами. Актер — существо, состоящее из компромиссов. И он не может всегда выбирать то, что ему хочется. Если бы вы были профессионал, вы бы поняли, почему я после четырех лет жизни без сцены, должна принять это предложение Национального Театра, не смотря на то, что я думаю и чувствую в глубине души по отношению к режиссеру и партнерам.

Том: Ваши аргументы никогда не могли бы стать моими аргументами. И не смотря на все ваши аргументы, знайте, что вы меня разочаровали до конца.

Ева: Почему вы злитесь? Я же готова вернуться к нашему спектаклю через полтора месяца.

Том: Но я больше не готов принять ваше возвращение. То, что вы сейчас делаете, для меня — предательство. Вы предаете не только меня, но и себя. С таким человеком я не хочу и не могу работать. Вы доказали, что вы не настоящий художник. Вы всё просчитываете и сейчас, на шестидесятом году жизни. Вы — бессовестный практик. Я скорее сделаю из нашего спектакля моноспектакль, чем буду играть его с вами.

Ева: Но вы же ненавидите моноспектакли.

Том: А что еще мне остается делать, если в целом городе нет ни одной настоящей актрисы, которая любит театр до конца, без остатка. И вообще, эту пьесу я написал на вас и на себя. Это не может играть никто другой, потому что я не хочу никого другого видеть в этой роли. Я не практик, я ничего не просчитываю. Я всегда играл только в тех пьесах, которые ценю, и с людьми, которых ценю. Но даже такие слова до вас не доходят, потому что вы фальшивы, как и все ваши профессиональные коллеги. Я думал, что хотя бы вы понимаете, что такое настоящее искусство, настоящий театр, но вижу, что и вы — обычный дилетант.

Ева: Я не допущу, чтобы вы меня оскорбляли. Я готова была сделать с вами спектакль, а вы ведете себя, как наглец.

Том: Ого! Сейчас еще обидьтесь на меня! Как же вам не стыдно!

Ева: Вы отвратительны! Вы — наглец!

Том: Я ненавижу и презираю вас до глубины своего сердца.

Ева: Тогда действительно нам нечего больше сказать друг другу.

Том: Наконец, вы это поняли.

Ева: Прощайте.

Том: Прощайте навсегда. И дай Бог, чтобы Игорь поизмывался над вами так, чтобы вы эту свою роль играли, вырывая из себя все свои последние нервы.

Сцена 9

Том на сцене один. Он идет к просцениуму.

Том: Двадцать долгих лет мы прожили вместе, мы вдвоем. Это нельзя вычеркнуть, это нельзя забыть. Неужели ты не понимаешь, что стала частью меня, неужели не понимаешь, что я стал частью тебя. У нас столько общего. Сколько твоих мыслей я вплел в свои мысли, сколько моего видения жизни в твоих глазах. Сколько ощущений, которые принадлежат только мне и тебе, в которых мы оба молоды. Отвергая меня, ты отвергаешь и себя. Ту часть, без которой, ты даже не знаешь, на сколько ты будешь нищей. Поэтому я прошу тебя: забудь плохое, забудь то, как мы расстались и думай о том, как мы встретились и как мы жили вместе, о том, что мы значим вместе. Только вместе, мы вместе удесятеряем наши качества, потому что мы — идеальные партнеры.

Перемена освещения. Том берет бутылку с ракией и медленно отпивает. Через мгновение по радио раздается голос Евы.

Голос Евы: Дорогой Том, я знаю, что вы так обижены на меня, что с удовольствием разорвали бы это письмо на мелкие кусочки. Но я все же надеюсь, что вы его прочтете до конца и поймете мою исповедь. Я действительно жалею, что обидела вас. Вероятно, вы знаете, что я ушла из спектакля Игоря в Национальном Театре. После работы с вами, с ним была настоящая мука. Я ничему тому, что он говорил, не верила, потому что там и нечему верить. Я приеду к вам завтра, во вторник, после обеда, приду в репетиционный зал, чтобы еще раз с вами встретиться и обо всем поговорить. Я надолго уезжаю, поэтому это, может, последний шанс увидеться с вами. Прошу вас, простите меня за ту обиду, которую я вам нанесла.

Том поднимается со стула и идет к просцениуму. Перемена освещения.

Том: Когда умирает актер, умирает не просто один человек. Умирает множество теней несуществующих героев, которых мы любили. Умирают и наши зрители, хотя они этого и не знают.

В зал входит Ева.

EВА: Когда умирает актер, умирают все роли, которые он мог бы еще сыграть. Гаснут даже прожектора, которые никогда и не загорались. Отменяются спектакли, которые так никогда и не были поставлены. Когда умирает актер, умирают сотни образов. А жизнь становится похожей на плохой спектакль, в котором развязка и конец поставлены не талантливо. Но самая страшная смерть актера, это смерть, которая наступает раньше, чем актер успевает сыграть роль своей жизни. Роль, которой он отдал бы всего себя в спектакле с идеальным распределением ролей, отличным текстом и незаметной режиссурой.

Перемена света.

Ева: Здравствуйте.

Том не отвечает.

Ева: Вы должны простить меня… я… знаю, что обидела вас. Я только сейчас понимаю, на сколько хороша ваша пьеса, на сколько этот монолог о смерти актера сильный и на сколько он пронизан болью. Я только сейчас понимаю, что наш спектакль мог бы стать лучшим моим спектаклем. Я только сейчас понимаю, что мы должны были его сыграть.

Том молчит.

Ева: В Национальном Театре все очень быстро развалилось. Игорь, к сожалению, остался Игорем. Ему вообще нет дела до актеров, для него важна только его концепция. Я выдержала две недели этой бессмысленной работы, этих ужасных репетиций, потом ушла. Хватило и резких слов. На следующий день я проснулась с ужасной головной болью и сильным сердцебиением. Уже десять дней я нахожусь в больнице. Завтра мне должны сделать операцию. Врач говорит, что все будет в порядке, что мне нечего бояться.

Том: Я знаю, я разговаривал с ним.

Ева: О, Том, вы все еще думаете обо мне! Вы все еще следите за моей жизнью, как ангел-хранитель!

Том: Неужели вы могли сомневаться, что я вас оставлю. Что я хоть когда-нибудь смогу вас оставить.

Ева бросается в его объятия и начинает плакать.

Ева: Я боюсь… боюсь.

Ее плач становится сильнее.

Том: Плачьте, Ева, плачьте. Выплачьтесь, если вам станет от этого легче. Нужно поплакать.

Ее рыдания становятся все сильнее.

Том: Все будет хорошо, уверяю вас. Все будет хорошо. Только не забудьте о том, что вам может помочь.

Ева: О чем?

Том: О коробочке с маленькой ракушкой. Она столько раз вам помогала. Она должна быть с вами во время операции.

Ева: О, Том, Том! Вы такой хороший! Вы мне так дороги! Если бы я в начале жизни узнала вас, если бы мы познакомились на много раньше, моя жизнь была бы совсем другой. Она была бы счастливой.

Том: И моя, Ева, и моя.

Ева: Почему вы раньше не открылись мне, почему вы раньше не рассказали мне, что вы чувствуете? Вы, мой тайный обожатель!

Том: У меня не хватало смелости. Да и не хотел вас беспокоить. Я хотел жить с вами, не мешая вашей жизни, вашему миру. Я хотел быть идеальным зрителем, который живет с актером, понимает его ценность, но опять же — не беспокоит его и остается в темноте зрительного зала.

Ева: Мне было так хорошо с вами работать, разговаривать с вами.

Том: Ваш врач знает, что вы здесь?

Ева: Не знает. Если бы я попросилась у него, он не отпустил бы. Они никого не отпускают за сутки до операции. Они так себя ведут, как будто бы я больше не хозяйка своего тела. Я заплатила охраннику, чтобы он принес мне мою одежду. Я оставила записку на кровати, что вернусь через час.

Том: Они разозлятся на вас.

Ева: Пусть. Я должна была к вам прийти, Том. Я должна была прийти, чтобы сказать вам…

Том: Скажите, Ева.

Ева: Чтобы сказать вам, что вы самый лучший партнер, и что мне… что мне очень жаль, что нам не удалось вместе сыграть наш спектакль, что я не успела сделать эту роль. Роль своей жизни.

Том: Почему вы говорите так, как будто мы больше не сыграем вместе? Как только вы поправитесь, мы можем продолжить репетиции и сыграть наш спектакль.

Ева: Я боюсь, что у меня уже не осталось времени. Том, я знаю, что у меня нет шанса. Я знаю, что должна идти на эту операцию только потому, чтобы мой врач мог сказать себе, что он сделал все, что мог. Только поэтому.

Том: Не говорите так, Ева. Вы должны поверить в себя.

Ева: Я знаю, Том, знаю. Я так боюсь того, что меня ждет. Я так боюсь этой роли, которую я должна сыграть без единой репетиции. Боюсь, что у меня не хватит смелости, что я буду как обычная расплакавшаяся женщина, что буду ниже своего уровня.

Том: Я буду рядом с вами. Я придам вам силы, я придам вам смелости. Я вас не отдам, я вас не отдам.

Ева: Если бы все это случилось три месяца назад, все было бы по-другому. Все было бы легче. Но как только вы появились в моей жизни, все обрело смысл, все обрело свое настоящее значение. Сейчас мне тяжело расставаться с жизнью. Я никогда не разговаривала со своим бывшем мужем так, как с вами, Том. Я никогда в театре не встречала человека, который так любит и понимает театр. Я действительно очень жалею, что не сыграла эту роль, роль своей жизни.

Том: Ева, у вас хватит сил, у вас хватит воли, чтобы сейчас сыграть наш спектакль от начала до конца?

Ева: Но как, без зрителя? Спектакля не может быть без зрителя.

Том: Я приведу зрителей в течение пяти минут. У подопечных дома как раз заканчивается обед. Я позову тех, кто захочет прийти посмотреть наш спектакль. Если я скажу им, что играть будете вы, зал заполнится очень быстро.

Ева: Хорошо. Я согласна.

Том: Ну вот, видите. Мы будем играть вместе. Вы текст помните? Мы долго не репетировали.

Ева: В больнице я не выпускала из рук вашу пьесу. Я знаю даже ваши реплики.

Том: Отлично. Я иду за зрителями.

Сцена 10

Свет постепенно зажигается, на сцене никого нет, через мгновение из глубины сцены появляется Том и подходит к просцениуму.

Том: Уважаемые зрители, уважаемые коллеги! Мне очень приятно, что сегодня у вас есть возможность увидеть спектакль, в котором участвует великая хорватская театральная актриса. Прошу вас принять мои извинения, что спектакль мы будем играть без декораций и без костюмов. Это на самом деле только генеральная репетиция. А когда госпожа Ева вернется из больницы, мы устроим настоящую премьеру, здесь, на этой сцене. Спасибо за внимание и желаю вам получить такое же удовольствие, какое получили мы, когда репетировали.

По радио раздаются аплодисменты. Том уходит с просцениума. Перемена освещения. После этого мы видим Еву, сидящую в глубине сцены. Слышен стук в дверь.

Ева: Войдите.

Входит Том.

Ева: Откуда ты?

Том: Мне сказали, что ты здесь, в гримерной. Я хотел поговорить с тобой.

Ева: О чем?

Том: У меня есть одно предложение, по работе. Если у тебя есть время.

Ева: Я занята. Но даже если бы я была свободна, я не стала бы говорить с тобой о работе. За двадцать лет нашего брака мы достаточно наговорились, больше, чем нам хотелось, поэтому прошу тебя, освободи немедленно это помещение и больше не приходи без приглашения…

Ева хватается рукой за сердце. Пытается подойти к свету.

Том: Ева!

Ева падает на пол. Том подбегает к ней.

Том: Ева, что с вами?! Ева!

Ева: Кончено, Том, все кончено. Мне жаль, что я не смогу сыграть до конца… мне жаль… ты был прекрасный партнер, Том, прекрасный.

Том: Я позову врача!

Ева: Не надо, пожалуйста, не надо. Обними меня, Том, ты имеешь на это право.

Том: Ева, ты не можешь уйти! Ева, я любил тебя, я всю жизнь любил тебя и удивлялся твоей правде! Ты не имеешь права умирать, Ева. Я любил тебя все эти годы.

Ева: Я знаю, Том, я знаю. И я тебя люблю. Я знаю, что эта твоя пьеса… о двух актерах… я знаю, что ты мечтал о том, что бы этой парой были мы… и я знаю, что это и есть мы, какими мы могли бы быть… я буду жить в этой пьесе, Том, пока есть твоя пьеса, Том, я буду жить… мы, актеры, не живем долго… писателям повезло больше… то, что они пишут, живет дольше… мне холодно… холодно.

Рука Евы замирает. Тело на мгновение напрягается, потом безжизненно расслабляется. Ева мертва.

Том: Нет, Ева, нет! Моя дорогая актриса, как я буду без тебя… Я уже не смогу без тебя… Моя единственная любовь… моя любовь…

Конец