На полях
В 2008 году я написал роман «Таблетка». В то время я ещё работал в офисе средней величины корпорации, занимавшейся импортом и дистрибуцией замороженных продуктов питания на позиции «заместителя начальника отдела снабжения по внешнеэкономической деятельности», проще говоря, старшим менеджером по логистике. У меня был один подчинённый: просто менеджер. Роман был полон деталей офисной жизни и городского быта и в то же самое время имел фантастический сюжет и орнаментальные вставки. Я писал роман для издательства «Популярная литература»; знакомые свели меня с издателем, и мы имели даже некие предварительные договорённости. Однако, когда текст был закончен, редактор, прочитав, ответил: конечно нет. Книга не подошла ни по формату, ни по коммерческой перспективе (в связи с отсутствием таковой), ни по политической составляющей, которая тоже была, и весьма саркастической относительно правящего режима. И тогда я отправил рукопись в «Ад Маргинем». Не помню, то ли меня надоумил кто-то, то ли рекомендовал, то ли я сам так решил. В «Ад Маргинем» роман приняли и решили издавать. А из меня сделать модного писателя. Ну, или как получится.
«Ад Маргинем» – это Михаил Котомин и Александр Иванов. Они были очень крутыми. Они издавали Сорокина, Елизарова, Прилепина и всё, что было в русской литературе живого и интересного. Когда-то давно, на заре коммерческого книгоиздания, они начинали с переводов западной философии: наверное, печатали какого-нибудь Жиля Делёза с Феликсом Гваттари, но потом зашли в современную русскую прозу, и зашли громко. Котомин унд Иванов опубликовали мою «Таблетку», и «AD», и «Шалинский рейд», и собрали сборник прозы «Бич Божий». Они были классные. Они работали с автором, работали с текстом до печати и после печати не бросали книжку, как слепого щенка на снег, а «раскручивали» – делали «паблисити». Они зажигали звёзды как настоящие литературные продюсеры. Мне повезло. Мне всегда везло. Я чортов везунчик.
Я ещё успел в последний, плацкартный вагон поезда «литературные звёзды продюсерского центра „Ад Маргинем“». Вскоре мы огорчили и разочаровали своих благодетелей. Сорокин и Прилепин ушли в более крупные издательства, потом и Елизаров ушёл, и с некоторым скандалом, а мы, прочие, не оправдали надежд. Стали известными, но не модными. Или так: модными, но не популярными. Или, может, даже популярными, но в слишком узких кругах. В общем, не потянули ни экономику, ни дискурс. И Котомин с Ивановым отреклись от художественной прозы, тоже не без скандала (Иванов публично заявил: ну что вы, современные романисты, можете написать? Какой такой роман? Вы с Богом разговариваете? То ли дело книги про фотоискусство и дизайн!), и вернулись в дизайн. И в дискурс. У меня на полке стоят шикарные Томас Пикетти и Дэвид Грэбер; кто бы их ещё издал в России, если бы не «Ад Маргинем»?
Но, несмотря на то что выделенная линия с Богом у меня по-прежнему барахлит, я навсегда остался благодарным великодушным своим отцам-издателям; они привили мне вкус к профессиональным занятиям литературой, да и своими пятью минутами славы я обязан исключительно им. Ведь было время, когда меня снимали для рекламы виски «Dewar’s», а садясь в самолёт, я раскрывал журнал «Аэрофлот» и находил в нём статью о своём творчестве с креативной постановочной фотографией.
Что ни говори, а эти годы были осевым временем для моего сочинительства, да и не только для моего. И не только для сочинительства. Я жил тогда в маленькой однокомнатной квартире на улице Дыбенко. И наверное, тогда был счастлив, просто не понимал. Или даже понимал. Да, понимал. Я был молод, мне было 35+, со мной жила моя молодая прекрасная невеста, днём я работал в офисе, зато ночью усаживался на кухне, в тесном промежутке между холодильником и плитой, и улетал – то в Хазарию, а то и куда повыше. Перечитав только что завершённую «Таблетку», утром, после трёх бессонных ночей, я сказал своей невесте: знаешь, я только что написал один из лучших романов своего поколения.
И ведь сбылось. «Таблетка» попала в финал «Национального бестселлера» и в финал «Русского Букера». Артемий Троицкий провозгласил на церемонии вручения «Нацбеста», что этот роман написан в угоду дьяволу и кто за него проголосует, тот выберет Сатану. И даже Ольга Шелест не отдала мне своего голоса. А в «Букере» победил Михаил Елизаров с «Библиотекарем», но я ничуть не был расстроен; с Елизаровым мы шли после шоу по ночной Москве, и я представлял его встречным милиционерам как величайшего русского писателя; милиционеры смотрели уважительно и брали под козырёк. Одна читательница из далёкого русского города писала мне, что чтение «Таблетки» – это как множественный оргазм; я возил её в Петербурге по «местам Семипятницкого»: вот здесь, на берегу Фонтанки, герой «Таблетки» выпростал коробку волшебных препаратов в воду; а здесь он парковал свой культовый «рено-логан» серого цвета. Отрывок из романа в переводе на английский вышел в американском андерграундном журнале «The Goat», а потом и полный перевод вышел книгой в США. Недавно в Париже умудрённый филолог вспомнил «Таблетку» и сказал, что это редкая современная городская проза, такая, какой она должна быть. А ещё Леонид Абрамович Юзефович признался, что когда дошёл в «Таблетке» до описания путешествия героя по подземному туннелю, то понял: с этим автором не всё так просто.
Я всё помню. Почему бы мне не помнить. Не так уж много весёлого и прекрасного в жизни, чтобы забывать то, что было даровано; и глупо думать, что это всё ничего, а главное ещё впереди. Главное везде. И сзади тоже, и с левого, и с правого боку. А впереди либо болезнь Альцгеймера, либо быстрая и яркая смерть – весьма надеюсь на последнее.
В 2010 году мы с моей невестой сыграли нешумную свадьбу в пиццерии близ Таврического сада, на которой были мои литературные друзья: и Дмитрий Орехов, и Валерий Айрапетян, и Андрей Аствацатуров, с которым меня познакомили Котомин и Иванов. В 2011-м мы повторили бракосочетание, теперь уже по индуистскому обряду, согласно моей конфессии, в святом городе Матхура, штат Уттар-Прадеш. А ровно через год родилась моя вторая дочь. Мы поставили в маленькую комнату нашей квартирки детскую кроватку, а летом поехали всей большой семьёй, с родственниками жены и моей старшей дочерью, в Испанию, где малютка сделала свои первые шаги по чёрному вулканическому песку пляжа на Коста-дель-Соль.
Через три года мы разменяли свою маленькую ипотеку на большую ипотеку и переехали в четырёхкомнатные апартаменты. Девушка, которая забирала у нас квартиру, зайдя, слегка затряслась от счастья и от страха, что сделка может сорваться; в нашем ласточкином гнезде была такая атмосфера покоя и блаженства, что покупательница была околдована и просила ради Бога ничего не забирать и ничего не менять, и мы согласились (мы получили хорошую цену). В моей новой просторной квартире полы из итальянской плитки с подогревом, фрески на стенах и антикварная мебель, но никогда я не был и никогда уже не буду так счастлив, как в маленькой «однушке» панельного дома по улице Дыбенко. Если когда-то надумаете повесить обо мне мемориальные доски, то на этом доме прошу выгравировать: здесь он написал три романа и был счастлив.
Впрочем, это, конечно, шутка. В Петербурге так много писателей, художников и прочих артистов, что пришлось бы вешать доски на каждый подъезд в жилых микрорайонах; а на иные и по два, и по три. А «панельки» наши скоро снесут. Раньше, чем выветрится память о нас в продуваемом насквозь городе.
Большие надежды
Хотя начиналось всё, конечно, не с этого. В детстве я мечтал стать полководцем. А также генеральным секретарём коммунистической партии, революционером, миллионером, основателем новой философии или религии и рок-звездой. При всём этом я ни минуты не сомневался, что буду писателем. Собственно, остальное мне и нужно было для того, чтобы написать об этом великие книги. Позже я понял, что вовсе не обязательно самому становиться героем: можно всё придумать. С литературной точки зрения результат будет тот же самый. И это позволит сэкономить энергию и время. Время жизни, которое только одно и быстро утекает. Всё сделать и обо всём написать не успеется; я выбрал обо всём написать.
Да и не было у меня ни единого шанса. Я хотел идти в Суворовское училище. Но к восьмому классу стало понятно, что не пройду по уровню физической подготовки. Я всегда был слабым и болезненным. Я читал про Суворова, своего кумира, что он, будучи нездоровым подростком, закалял себя, в дождь устраивая скачки верхом. И я брал хворостинку и бегал по переулку под осенним ливнем; пешком, лошади у меня не было. Но мне это не помогло.
Читал я с четырёх лет и сразу взрослые книги: «Графиню де Монсоро» и «Порт-Артур». На смерть Брежнева сочинил эпитафию в стихах, потом такую же на смерть своей собаки Жучки. Лет с двенадцати публиковал очерки и фельетоны в районной газете «Знамя коммунизма». С четырнадцати писал стихи, находясь под сильным влиянием Николая Гумилёва и переводов X мандалы Ригведы Елизаренковой. В 16 лет покинул отчий дом, и двор, и баз с многочисленными животными, уехал на поезде в Ленинград, где поступил на юридический факультет Большого Университета. В 17 лет, вернувшись на побывку домой, выгреб из тайника все тетради со своими стихами и сжёг на огороде под старым абрикосовым деревом. В библиотеке главного здания университета на Менделеевской линии я прочитал невыносное дореволюционное издание «Жизни Будды» в переводе Константина Бальмонта.
Эзотерические искания
В 18 лет я решил, что мирской жизни у меня было достаточно, я всё изведал и всё познал, а теперь мне надо уйти в монахи, чтобы достичь просветления. В журнале «Наука и религия» я прочитал о том, что в Ленинграде действует буддийский дацан. Но прежде чем я нашёл дацан, мой товарищ по клубу авторской песни, йог и мистик Антон подарил мне кришнаитское издание «Иша Упанишады». Сидя в ночном трамвае, пересекавшем Неву по Дворцовому мосту, я прочитал, что живые существа – это искры, отлетевшие от великого костра; что нет ничего, всё иллюзия, есть только вечный огонь – Брахман. Я поднял глаза от книжки и посмотрел на ночной Ленинград, на тёмную реку, на мрачные, затухающие лица редких пассажиров гремящего железного вагона и понял, что всё действительно так. В общежитии меня ждали шесть соседей по комнате, две бутылки водки, три альбома группы «Аквариум» и один «Крематория» на магнитофонных кассетах. Я собрал вещи и уехал в ашрам, оставив мёртвым хоронить своих мертвецов и сдавать сессию.
Что во мне всегда нравилось женщинам, так это то, что я был решительным. Если я решал стать монахом, то уходил в первый попавшийся монастырь, если хотел стать рок-певцом, то взбирался на сцену, если задумывался о литературе, то писал роман и посылал в лучшее издательство, если влюблялся, то женился, и однажды даже чуть не ушёл на войну, но об этом позже. Боги и женщины любят смелых. На моём автомобиле наклейка: отвага и безрассудство! Вместо «безрассудства» там другое слово, близкое по смыслу.
Ашрам ленинградских кришнаитов располагался в посёлке Усть-Ижора. Это было деревянное здание в два этажа, крашенное шафрановым цветом. В обители я провёл несколько блаженных месяцев. Мы продавали книги, замотавшись в оранжевые индийские дхоти, похожие на простыни, пели на улицах мантры, вставали в половине четвёртого утра и, облившись на морозе двумя вёдрами холодной воды, медитировали, а по воскресеньям устраивали такие пиры, что все бы умерли от заворота кишок, если бы после поглощения нескольких килограммов острой, пряной, масляной и сладчайшей еды не плясали два часа до изнеможения. Я до сих пор считаю, что это идеальная жизнь для монаха и йога.
Но счастье длилось недолго. Руководитель ашрама, мечтательный интеллигент, решил, что хватит мне висеть у него как медаль на шее и пора мне отправляться распространять знание Вед в ещё более холодные и демонические места. Меня послали в Архангельскую область. Чтобы я основал там местное отделение нашей организации и стал в ней кардиналом. Мне было, чорт возьми, 19 лет. Потом я узнал, что тогда многих так отправляли: слишком большой был поток желающих жить в ашраме. Просто чтобы разгрузить помещения. И никто не вернулся. Все пали жертвами майи, иллюзии.
Я вернулся. Через год я привёз в Петербург на фестиваль колесниц человек двадцать новообращённых индусов. Мы подмяли под себя духовную жизнь в городах Архангельске и Северодвинске, мы выступали на радио и телевидении, заходили в кабинеты мэров, привлекали к спонсорству банки и проводили рок-фестивали «против наркотиков». В 20 лет я был лидером успешной секты и местным гуру. Другие секты нам завидовали. Особенно секта РПЦ, которая полагала, что только она имеет право удовлетворять религиозные потребности граждан и продавать им свечки.
Однако мой духовный заряд стал иссякать. Я внезапно понял, что мир меня всё ещё привлекает, а особенно в нём красивые девушки и искусство. И я не был лицемером. Я передал свой ашрам преемнику, сложил с себя полномочия архангельского кардинала и вернулся в Петербург. В Петербурге меня продержали недолго и отправили в Карелию, чтобы я повторил свой успех. Но Карелии не повезло. Во мне уже не было той энергии. Я сидел в квартире и сочинял под гитару песни для своего первого рок-альбома. А ещё в Карелии я встретил свою первую жену, с которой скоропостижно сочетался браком в Мурманске, по месту её постоянной прописки, в возрасте 21 года. Поскитавшись ещё год, я вернулся в город на Неве и больше не был проповедником и функционером религиозной организации, оставшись верен своему Богу в глубине своего нежного сердца.
Я родился и вырос в Чечне, в семье коммуниста, среди мусульман. Верность – это девиз, который мы можем выбить на своих щитах. Мы никогда не предавали свои идеи. Раз принятая вера не может быть никогда оставлена, до самой смерти и после неё. Хуже всего стать мунафиком, отречься от себя и от своего Бога. Если ты хоть раз произнёс шахаду – ты мусульманин до конца времён. Я не принимал ни ислама, ни христианства; в 18 лет я принял индуизм, и с той поры я индус и всегда им буду, и умру как индус и завещаю кремировать моё тело и развеять пепел над Гангом. Одна жизнь – одна вера. А в моём случае и множество жизней: ведь мы, индусы, верим в реинкарнацию. Что бы ни происходило с моими милыми кришнаитами, я всегда их люблю и восхищаюсь ими. И хотя сам я давно не состою ни в какой организации, не следую строгим обетам и не могу назвать себя кришнаитом, но, как и Джордж Харрисон, могу сказать: хотя я и не один из них, но если весь мир будет против, то я буду за, я буду с ними, с этими клёвыми ребятами из Харе Кришна.
Осколки в сердце
Тем временем из дому приходили дурные вести. Началась война. И ещё раз я понял, что не перерос всё телесное, мирское, национальное. Линия фронта проходила по середине моей груди. В моём сознании. Война шла в моих снах. Я бился в городских квартирах об стены, как волк в клетке, меня страшно тянуло на родину, я чувствовал, что должен взять в руки оружие и сражаться. Проблема была только одна. Я не понимал, на какой я должен быть стороне. Федеральные войска творили ужасные вещи: они бомбили города и сёла, убивали мирных жителей. Но дудаевские нацисты были ещё хуже: они устроили геноцид русского населения и превращали мою родину в концлагерь! И исламские фанатики мне были ненавистны. Я решил, что должен ехать с гуманитарной миссией, чтобы помогать страдающим от войны людям. Кришнаиты как раз организовывали программу «Пища для жизни» и отправляли добровольцев в Грозный кормить обездоленных жителей. Я по старым связям стал напрашиваться. Но меня не взяли.
Теперь я понимаю почему. Слишком горели мои глаза. Миссионеры понимали, что я был и остаюсь сыном этой земли, чеченцем. Приехав в Грозный и оказавшись в центре боёв, сколько бы я выдержал на кухне? Думаю, на третий день я сменил бы поварёшку на автомат и присоединился бы к какому-нибудь отряду, и даже не могу гадать к какому. Скоро я всё же уехал в Чечню. Было, на моё счастье, перемирие. А ещё через несколько лет я оказался там со своей личной гуманитарной миссией: вывозил попавшую под обстрел сестру.
Мы расстались с моей первой женой. Во второй раз я женился на прекрасной девушке Ольге, которая подарила мне первую дочь, названную в честь моей матери. Мы были бедны как крысы. Не было ни жилья, ни толковой работы. Иногда купить хлеб (помню этот хлеб, круглый, «докторский») было праздником. Мы жили у друзей. Потом пытались снимать квартиру. Потом, уставшая от неприкаянности, Ольга вернулась к родителям в Великий Новгород, а я остался в Петербурге и стал приезжающим папой. Пытался найти работу, обитал в подвалах, на чердаках, в мансардах. В 24 года заново поступил в университет и получил комнату в общежитии. А заканчивая юридический факультет, нашёл нормальную работу в офисе индийской компании. Помню, как звонил старшей сестре и радовался в трубку: мне будут платить 150 долларов! А она плакала от жалости и высылала мне вещи и продукты.
Со временем материальная жизнь налаживалась. Но наши отношения с Ольгой расстроились. Я уже мог вполне сносно помогать ей и содержать ребёнка, и часто виделся с дочерью, и растил её, и воспитывал, и никогда не оставлял, ни на один месяц – ведь я чеченец, чеченцы не оставляют своих детей. К тому же я безумно люблю свою дочь. И Ольгу люблю. Но уже, наверное, как сестру и подругу. Мы развелись, когда это было констатацией факта. Может быть, это не имеет отношения к литературе? Тогда что имеет? Всё, что есть в моих книгах, – всё про это: моя вера, моя любовь, мои прекрасные жёны, и мои обожаемые дети, и моя горькая сладкая родина. Остальное – только слова, стили, жанры и литературные приёмы.
Небо и земля
Несколько лет я играл в рок-группе и сочинял для неё песни. Группа называлась «Запредельное небо», у неё были два или три состава в Архангельске, а потом в Петербурге. Мы записали несколько альбомов, выступали на клубных площадках, на областном телевидении, но музыкальная карьера дальше уровня клубного коллектива не пошла. Однажды мой гитарист уволил меня и пригласил другого солиста. С другим солистом дела у них не пошли лучше, но слава богу, что всё случилось именно так. Я был освобождён для литературы.
Настали нулевые, и вступил во владение душами интернет. В интернет и посылали новые авторы свои стихи и прозы. Был портал проза-точка-ру, но это скучное место. Веселее были контркультурщики, сайт удафф-точка-ком. Я читал его, а потом стал и публиковаться. С «удава», как и многие, перетёк на литпром-точка-ру. Этот ресурс был тоже как бы контркультурным, но гораздо более статусным. Как минимум два писателя с «литпрома» и один поэт стали ныне широко-широко известными. На «литпроме» я со своей левой идеей встретил буржуазную обструкцию, да и убедился в бессмысленности чисто сетевой литературы. Тогда я стал собирать свои тексты и смотреть, куда можно отправить их для настоящей публикации.
Редактором небольшого издательства в Петербурге был Николай Кононов. Он прочитал мои рукописи и пригласил познакомиться. И стал моим проводником и учителем на многие годы. Николай Кононов – тонкий, замечательный поэт и прозаик. Его тексты выжигают и переворачивают: а что, разве так можно? Можно, – отвечал мне Кононов. Можно всё (эта фраза станет эпиграфом «Таблетки»). В прозе можно и нужно всё. Я говорил: но у меня такое чувство, что если я выскажу это, то стану предателем. Станешь, – соглашался Кононов. Обязательно станешь предателем. И только так можно стать писателем: вытащив на свет божий свои травмы, всё самое тёмное и сокровенное из закоулков души и из человечьего быта. Я принял это и упразднил внутренние рамки. Хотя это было сложно. Оказалось, что гораздо проще писать про секс и матом (как обязывала контркультура), чем без секса и мата, но о том, что действительно болит. Но именно об этом и надо писать.
Кононов порекомендовал меня Вячеславу Курицыну, который собирал серию новой прозы в издательстве «Астрель», и Курицын взял в печать мою первую книгу, составленную в основном из текстов «литпрома» и в этом духе. Книга называлась «Радио FUCK» и вышла в 2006 году. Курицын – удивительный и талантливейший человек. Позже я с ним немного повздорил на идейной почве, но это, как теперь понимаю, пустое. Книга прошла незамеченной. И всё же это было: держать в руках тёплый, пахнущий полиграфией экземпляр своей первой книги. Сейчас такие радости уже недоступны. Сколько бы ни было ещё книг, если они будут, но первая останется первой.
В то же время я посылал совсем другие свои рассказы, о Чечне, о детстве, о войне, в «толстые» литературные журналы. Журнал «Новый мир» отказал. А журналы «Знамя» и «Континент» опубликовали. С редакциями, особенно «Знамени», у меня сложились тёплые отношения. А потом и с «Дружбой народов». Ещё меня публиковала «Роман-газета» и «Нижний Новгород», а на малой родине журнал «Вайнах», но это случилось позже.
Ультрас культуры
А потом был Кормильцев. Я нашёл страничку его издательства в интернете. Увидел картинку инопланетянина и подпись: «Всё, что ты знаешь, – ложь». И понял, что «Ультра. Культура» – это то самое место, которое мне нужно. Когда редактор мне ответил, я написал: а Вы правда Тот Самый Илья Кормильцев? Да. Это был он. Автор текстов песен культовой группы «Наутилус Помпилиус». Он собрал мои рассказы в сборник и дал ему имя: «Я – чеченец!» Маленькая синяя книжка с орлом на обложке давно стала библиографической редкостью. Но я её не переиздавал. Она остаётся памятником Кормильцеву. Это его книга ровно настолько же, насколько моя.
Содержание книги составили рассказы и повести, публиковавшиеся в журналах и новые. Большинство сюжетов основаны на моих воспоминаниях, но есть и легенды, услышанные и прочитанные мной. Одним из источников были «Царапины на осколках» чеченского писателя Султана Яшуркаева: в знак преемственности я дал одному тексту подзаголовок «осколочная повесть». Илья Кормильцев умер в госпитале в Лондоне в 2007 году. Султан Яшуркаев скончался в Бельгии в 2018 году. С Кормильцевым мы несколько раз встречались и стали дружны. Я навсегда запомнил этого удивительного человека. Мне не довелось лично пообщаться с Яшуркаевым. Всё откладывал, хотя была возможность. И вот не успел. Может быть, они встретятся там, в полях счастливой охоты. Может, и я в свой срок к ним присоединюсь. А если там ничего нет и всё закончится, когда затухнут колебания нейронов в коре головного мозга, что ж. Мы что-то сделали, мы нацарапали на осколках свои имена и правду о нашем времени. Это была славная охота! Нынешняя жизнь тоже имеет трансцендентное измерение. Илья всегда понимал это.
После публикаций в журналах и выхода книжки «Я – чеченец!» меня стали узнавать в литературном и читательском мире. Многих эти тексты тронули до глубины души. Были и ненавистники. Жизнь закипела. А ещё меня пригласили на «форум молодых писателей», ныне всем известные «Липки». «Липки» – это подмосковный пансионат, где фонд Сергея Филатова каждый год собирал пару сотен авторов до 35 лет со всей России, для цикла семинаров, практикумов и лекций. И это последняя ласточка нашей юности, для меня и многих других, перешагнувших рубеж 35-летия. В «Липках» я узнал, что существует многообразная и мощная литература моего поколения, познакомился с Захаром Прилепиным, Андреем Рудалёвым, Сергеем Шаргуновым, Алисой Ганиевой, Валерией Пустовой и многими другими. А наставником в одну из прекрасных годин был Юзефович, непререкаемый авторитет для всех нас.
С большой радостью всегда упоминаю Захара Прилепина. Захар мой товарищ, и я этим чрезвычайно горжусь. Но дело не только в этом. Прилепин – не просто звезда современной литературы, он собиратель русской словесности, он словно бы заново её учредил на выжженном постперестроечном пространстве. И ещё он святой. У него все качества святого, как они описаны в индийских книгах, таких как «Махабхарата», и, наверное, в христианских книгах тоже. Он лишён зависти, он всегда счастлив успехами друзей и помогает, где только может. Из моих читателей самое меньшее треть – это те, которым меня порекомендовал Захар. И не счесть сочинителей, которым он открывал дорогу. Хотя не все остаются благодарными. Так уж устроены люди. Но я вспоминаю Коран, который читал иногда отцу: Аллах не любит несправедливых. А справедливых, наоборот, любит. И Бог любит Захара. И это хорошо.
Вообще, думая о нашем литературном обществе, я понимаю, что это лучшие люди. Соль земли. Потому я, наверное, и остался в занятиях литературой, имея всего лишь скромный, умеренный дар. Чтобы быть рядом с плеядой таких замечательных личностей. Снова вспоминаю юность, когда я пришёл в ашрам и впервые увидел рядом с собой множество парней, посвятивших себя поиску истины. И ведь не суть важно, в какой конфессии и на каком пути. Это ошеломляет. После общения с обычными людьми, которых интересуют только деньги, или карьера, или удовольствия, или бытовой комфорт. Недавно Прилепин говорил мне, что очень хорошо себя чувствует на Донбассе именно поэтому: вокруг такие же, как он. Понимающие, для чего живут. Не для себя. Не для прихотей своего бренного тела.
Каждый ищет свою стаю. И избравший себе путь высокий ищет стаю птиц, летающих так же высоко над облаками, чтобы сверять с ними свой курс. Иной находит в монастыре, иной в батальоне на передовой. Иногда мне кажется, что хотя бы отчасти наше литературное общество, мои прекрасные друзья – именно такая высокая стая, летая рядом с которыми невольно поднимаешь голову вверх и напрягаешь крылья.
Графоманы и обезьяны
Самая большая проблема современной русской словесности, на мой взгляд, это колоссальное перепроизводство текстов. Редактор одного крупного издательства признался, что в день к ним приходит «самотёком» до 3000 рукописей. Это немыслимо. Выходит, что в России пишется около миллиона книг в год. Как следствие – непрочитанность. Многие и многие прекрасные книги, даже пройдя сквозь фильтры публикации, остаются невостребованными. Потому что читать их некому. Если бы каждый из миллиона пишущих в России читал в год одну, две, три или пять книг своих современников, мы получили бы огромную ёмкость читательской аудитории. До пяти миллионов экземпляров современных книг ежегодно были бы не только напечатаны, но и прочитаны! Беда в том, что даже писатели не читают или читают только классику. Хорошо, конечно, учиться у Бунина и Чехова, но невозможно стать хорошим сочинителем, не находясь в контексте современной тебе литературы.
Писатель – это прежде всего читатель. В этом его квалификация. Чтобы написать одну страницу качественного текста, нужно прочесть сто, тысячу страниц, и не только признанной классики, но и новой словесности. Иначе безнадёжно застрянешь в анахронизме или будешь «изобретать велосипеды», не понимая, как далеко уже продвинулась литература. В литературе надо учиться и сознательно подражать хорошим примерам; так, парадоксально, рождается что-то новое. А если никого не знаешь и не читаешь, чтобы «не испортить своей оригинальности», то, скорее всего, выдашь что-то глубоко вторичное. Например, сотни и тысячи нынешних поэтов, которые пытаются быть «совершенно оригинальными», автоматически оказываются эпигонами Бродского, потому что оригинальность тоже была испробована до них много раз, они просто этого не знают.
В России около миллиона человек, которые что-то пишут и хотели бы издаваться. И не больше ста тысяч активных читателей, по моим расчётам и ощущениям. И если это действительно так, то это катастрофа для современной русской литературы. Современная словесность потеряла свой базис, свою опору, своего читателя. Активный читатель – это тот, кто регулярно читает не только классику, мировые бестселлеры, развлекательную беллетристику, учебные и профессиональные издания, но и актуальную словесность. Таких людей чрезвычайно мало. На сто миллионов взрослых и грамотных российских граждан – всего 0,1 %, один на тысячу! Для нормальной жизни русской литературы хватило бы 2–3 %, но и того нет.
Мне кажется, странное явление десятикратного численного превосходства писателей над читателями объясняется атавизмом. Модный профессор Сергей Савельев объясняет, что в человеке ещё слишком много от обезьяны. Человек, как обезьяна, хочет доминировать над другими обезьянами. Он замечает, что тот, кто доминирует, – говорит (пишет), а остальные слушают (читают). Обезьяна в человеке решает: для того чтобы доминировать, я буду много писать (говорить), а читать (слушать) никого не буду. Так я стану самой доминирующей обезьяной. И пишет, пишет, пишет. Только ни над кем такая обезьяна не доминирует, так как её никто не читает. А она обижается: вон я сколько написала! Почему вы меня не признаёте доминирующей особью в вашем литературном стаде? Это и есть: графомания.
В культуре всё наоборот. Чтение и слушание – самые важные способы производства человеческого в человеке. Того человеческого, что превосходит и противостоит обезьянству. На Востоке говорят: тот хорошо умеет говорить, кто умеет хорошо слушать. Лев Толстой много писал. Но читал он ещё больше. Это закон. Экономический закон литературы.
Книги рождаются от книг. Написанные книги – от прочитанных книг. Конечно, важен и непосредственный человеческий опыт. Однако он играет роль вспомогательную. Главное – это книги, которые писатель прочёл, из которых он узнал, как и о чём можно и нужно писать. По-другому не бывает. Книги рождаются от книг, как люди от людей, а слоны от слонов. Меня всегда смущает то, что по сравнению со своими товарищами я сущий невежда. Захар Прилепин, Сергей Шаргунов, Андрей Аствацатуров, Роман Сенчин, Валерий Айрапетян прочли неимоверное количество книг, старых и новых, русских и зарубежных. Не только сами тексты им известны, но и обстоятельства их написания, и биографии авторов.
Недавно мы сидели в Париже в маленькой, заваленной книгами квартирке славистки Кристины Мейер, и Шаргунов что-то рассказывал: «…и вот, когда Валентин Катаев умер, в 1987 году…» – «В 1986-м», – заметил до того молчавший в кресле Сенчин. Они свободно переходили от одного автора к другому, от почвенников к эмигрантам и далее к французам, и всех читали, обо всех знали. Я чувствовал себя идиотом, не мог вставить ни слова. Добило меня, когда жена Шаргунова, восхитительная Толстая-младшая, бегло перечислила все романы Набокова, задавая какой-то вопрос Прилепину, который вступил с ней в спор. Я сказал хозяйке: можно я помогу убрать посуду? Хоть чем-то буду полезен. Но и в этом мне было отказано.
В своё оправдание могу сказать только то, что есть специфическая область литературы, в которой я более или менее начитан. Это индийский эпос, философия, а также древняя литература Европы. И антропологические штудии. Наверное, не все мои друзья прочитали «Махабхарату», «Рамаяну», «Бхагавата-пурану», упанишады, карики, Брахма-сутры, Старшую и Младшую Эдду или трактат Пьерджузеппе Скардильи о готах (готы – моя вторая любовь, после индусов). Но это не извиняет моего слабого знания русской литературы второй половины XX века, включая эмигрантскую, и зарубежной литературы. Ведь сам я сочиняю не сутры, а романы на русском языке. Я пытаюсь восполнить пробелы и читаю. И обязательно стараюсь прочесть за год хотя бы несколько книг своих современников. Иногда это сложно. И, пробравшись через главу-другую Михаила Тарковского я, на сон грядущий, чтобы успокоить ум и душу, снова беру в руки книжку с закорючками и разбираю сладчайший средневековый санскрит.
Языки: живые и мёртвые
Знание языков для писателя если не обязательно, то весьма и весьма полезно. Корней Чуковский отмечал, что основоположники русской литературы: Пушкин, Лермонтов, Толстой и другие – свободно читали на трёх, а кто и на пяти языках. А те, кто не были так образованны, канули потухшими звёздами, словно упали в затянутый ряской пруд. Это, конечно, слишком категоричное утверждение. Немало у нас было светил отечественной словесности, которые, кроме русского языка, никакого толком не знали. Тот же Максим Горький, хоть и прожил лучшие свои годы в Италии, так и не научился ни говорить, ни читать по-итальянски. И кажется, вполне сознательно отстранял себя от иноязычия. Хотя живо интересовался европейской жизнью и просил каждодневно переводить ему важные заметки из итальянских, французских и немецких газет. И всё же знание иностранных языков расширяет пространство творчества, помогает лучше понять собственный язык как средство литературного производства.
Особенно интересно было бы знать французский язык и читать в оригинале французскую литературу. Потому что вся современная беллетристика вышла из французского романа, а русский литературный язык создан под большим влиянием французского. Знание французского языка помогло бы видеть тайные пружинки и скрытую механику русской письменной речи. К сожалению, неуч, селянин, я вовремя языков не выучил. Французский сейчас пытаюсь учить, но даётся нелегко. В юности смог худо-бедно освоить английский язык. Хватило, чтобы сдать на пятёрку при поступлении в университет. Потом много читал по-английски; правда, в основном индологическую литературу, конфессиональную и академическую. Ведь труды лучших санскритологов мира до сих пор не переведены на русский язык: что-то переведено из Макса Мюллера, но совсем ничего из Яна Гонды. Из художественной литературы по-английски в оригинале я читал только Джорджа Оруэлла. Когда я был впервые в Лондоне по приглашению издательства «Харвил энд Секар», мне подарили прекрасное издание «1984», пришлось прочесть. А потом и «Скотный двор» – втянулся в Оруэлла.
Интересуясь древней индийской письменностью, я самоучкой изучал санскрит. Разобрался с алфавитом деванагари и стал немного понимать тексты на санскрите, хотя до академического уровня мне, увы, далеко. И всё же это потрясающее до дрожи чувство: читать и повторять слова, составленные в строки две или четыре тысячи лет назад, зная, что именно так они и звучали. Живые языки нужны, чтобы разговаривать с живыми людьми. А мёртвые – чтобы разговаривать с мёртвыми.
Мой последний роман, «Иван Ауслендер», по счастливому стечению обстоятельств попал в финал премии «Ясная Поляна». Герой романа – профессор санскрита, находит вторую жизнь и запасной аэродром для своей души в древней филологии. Представляя роман, член жюри, добрейший и интеллигентнейший человек, писатель, автор потрясающего «Лавра», знаток древнерусской письменности Евгений Водолазкин сказал: «Учите древние языки! Они будут вам утешением в круговерти переменяющихся времён».
Главная заслуга в продвижении моего «Ауслендера» принадлежит издателю, «Редакции Елены Шубиной». Елена Даниловна впервые редактировала меня ещё в «Вагриусе», книжку «Пурга, или Миф о конце света». Тексты мои были, честно говоря, неудачными. Но Шубина ещё тогда сказала: когда-нибудь я с вами по-настоящему поработаю. И настало время, когда я достаточно окреп и созрел для этого. Публиковаться у Шубиной – это уже само по себе награда и великая честь. «Ауслендер» сделан был идеально и подан так, что нашёл именно своего читателя.
Фольклор
Чеченской бабушки, которая рассказывала бы мне сказки и пела колыбельные на чеченском языке, у меня не было. Да и у кого была? В наше время бабушкой был телевизор, программа «В гостях у сказки». Литературного чеченского языка я, к глубокому своему сожалению, не знаю. Неплохо понимаю разговорный, но читать и писать не могу. Порой, увидев слово или фразу по-чеченски написанными, я не сразу их узнаю. Дело ещё и в том, что чеченский язык недостаточно унифицирован. Письменные нормы создавались на основе какого-то иного диалекта, сунженского или горского, я не знаю. В моём, шалинском варианте чеченского, как я заметил, многие гласные редуцированы, а согласные звуки смягчены.
У меня была русская, казачья бабушка, терская казачка, станичница. Она рассказывала нам, мне и сёстрам, страшные истории про Гражданскую войну, про послевоенные годы, про старые времена. И это были удивительные рассказы. В них председатель колхоза уживался с волками-оборотнями, а казаки лейб-гвардии императорского конвоя – с русалками. Русалки были необыкновенными: никаких рыбьих хвостов, жили они на деревьях, воровали фрукты из казачьих садов, во всём походили на людей, только были голыми. Были среди них и мужчины, и женщины. Последнюю русалку застрелил из кремневого ружья один наш прапрадед. Легенды бабушки вошли в роман «Таблетка», стали важной частью этого текста.
А чеченский фольклор я читал в переводах на русский язык. По чеченским сказкам я сочинил реконструкцию чеченского мифа, «Илли», которая была опубликована в «Знамени», а потом переведена на арабский язык. Недавно я составил развёрнутый пересказ с комментариями средневековой чеченской героической песни о свадьбе сына вдовы. У меня целый сборник таких песен, и, если хватит времени и сил, я ещё поработаю с этим источником.
Сборники и раритеты
Кроме упомянутых уже изданий, проект «Современная литература» выпустил сборник моих рассказов «Зеркало атмы». Критики его не удостоили вниманием, зато отметили эзотерики. Сейчас, пока я пишу эти строки, в эксклюзивном туре йогов и веганов по Индии ежевечерне устраиваются чтения текстов из «Зеркала атмы», завершаемые коллективной медитацией с обязательным впадением в транс.
Особая редкость – свёрстанная мною самостоятельно на популярной издательской платформе и распечатанная в двадцати экземплярах повесть «Наисс», о походе готов в римские земли около IV века нашей эры, дань моей любви к истории готского племени. Ещё где-то в журнале «Аврора» есть повесть, название которой я и сам уже забыл, она больше нигде не публиковалась. И стихи: подборка моих стихов вышла в журнале «Нижний Новгород», её поставил туда сам Прилепин. И Сенчин напечатал вторую подборку в своём журнале. Стихи я обычно публикую просто у себя на странице в социальной сети; за это Николай Кононов отписался от меня, ведь он меня предупреждал: Герман, только стихов не пиши. Не умеешь ты этого.
Помимо собственных книг, я участвовал своими рассказами и эссе в нескольких сборниках: «Русские женщины», «Русские дети», «Это футбол!», «Мужчины о любви», в нескольких томах «Литературной матрицы» и в других компендиумах. В сборнике «Семнадцать о семнадцатом» я соседствую с великим и ужасным Виктором Олеговичем Пелевиным, а цитата из моего рассказа вынесена на обложку. А вот в сборник «В Питере – жить!» меня не взяли. Аствацатурова взяли, а меня нет. Наверное, поэтому «В Питере – жить!» стал одной из самых продаваемых книг в магазинах Петербурга.
Сборники выходили либо в «Эксмо», либо в петербургских издательствах. У издательств в Петербурге своя уникальная традиция, редакторами в них люди кровь от крови, плоть от плоти русской литературы. И не только как издатели они имеют влияние, но и как авторы. Для меня всегда остаются любимыми авторами, а также ориентирами уважаемые старшие товарищи из петербургской «могучей кучки»: Павел Крусанов, Сергей Носов, философ Александр Секацкий, Александр Мелихов, ушедший в поля счастливой охоты Виктор Топоров и другие.
Публицистика
Я написал две книги чистого нон-фикшн. Одна вышла в серии «Инстанция вкуса» издательства «Лимбус Пресс» под названием «Марш, марш правой!» – это был сборник моих статей на социальные и политические темы. Вторая – в «Альпине» и называлась «Прыжок волка: очерки политической истории Чечни».
В разное время я работал для разных изданий: журналов «Огонёк», «Русский репортёр», «Однако», публиковался в газетах и на интернет-ресурсах. Записывал аудиоролики для радиостанции «Эхо Кавказа» и так далее. В 2017 году меня назначили главным редактором газеты Санкт-Петербургского отделения КПРФ «Питерская правда».
А ещё я целых два сезона был телеведущим. Ведь каждый русский писатель после смерти попадает в телевизор. У меня была авторская программа «Выбор Германа» на канале «СТО ТВ», я приглашал на неё всяких гостей, от Невзорова до Черниговской, и устраивал интеллектуальную инквизицию. Программу закрыли вместе со всем телеканалом. Теперь на этой частоте «Life 78». Ведущий Илья Стогов, горячо и безответно любимый мной писатель, автор знакового «Мачо не плачут», пригласил меня на программу, где я разгромил чиновников за то, что два месяца не могут убрать помойку в моём дворе. Помойку вывезли на следующее утро. Недавно Стогов меня опять звал, но я не смог прийти. На разных прочих шоу, и у Кургиняна, и на Первом канале я тоже бывал и тоже кого-то всегда громил. И даже «Рен-ТВ» хотело снять у меня в гостях сюжет о древних рукописях, инопланетянах и Атлантиде, но потом они куда-то пропали; может, ещё позвонят.
Партия и выборы
В 2012 году я вступил в Коммунистическую партию. В 2016 году баллотировался от коммунистов по одномандатному округу в депутаты Государственной думы. Выборы проиграл, депутатом по моему округу стал кандидат от правящей «Единой России» скандально известный Виталий Милонов. Что ж, это был увлекательный опыт. И вполне в литературной традиции: Эдуард Лимонов тоже пару раз участвовал в выборах и проигрывал их. Может быть, когда-нибудь, выброшенный на свалку, я буду рассказывать товарищам по несчастью, что был кандидатом в депутаты парламента страны! И коллеги-бомжи будут качать пропитыми головами: ага, заливай. Избирательная кампания послужила мне материалом для дико смешной короткой повести «Жабы и гадюки», которая вышла в виртуальном издательстве «Русский город», под кураторством моего товарища, отличного писателя Дмитрия Орехова.
Заграница, дворцы и виллы
Однажды я прожил целых три месяца в Германии, в литературной резиденции на вилле Генриха Бёлля. Это было прекрасное время, я смог полностью перезапуститься. Сердечно благодарен за это и за многое другое своему бывшему литературному агенту Галине Дурстхофф. Галина пыталась продвигать меня западному читателю много лет и продала права во многие страны. Недавно она прекратила сотрудничество со мной ввиду сильной загруженности: её автор, Светлана Алексиевич, стала нобелевской лауреаткой, и заказы посыпались как из рога изобилия. Возможно, была и другая причина: после Крыма русские писатели, занявшие «ватническую» позицию, стали персонами нон грата в иностранном литературном мире. А я, конечно, русский империалист, чего уж тут скрывать. Даже великий наш сверстник Захар Прилепин лишился многих контрактов. Но я думаю, со временем всё восстановится. Захар недавно был во Франции и снова, как всегда, имел ошеломительный успех у публики.
На литературных мероприятиях я побывал в Америке, раза три в Англии, во Франции много раз, в египетской Александрии, в Берлине, в Мюнхене, в Италии и даже в Алжире. Книжка «Я – чеченец!» была переведена и издана в Германии, Англии, Испании, Португалии, Финляндии, Польше, Хорватии, Франции. Сборник «Бич Божий» вышел на сербском языке. Какая-то книга, кажется «Шалинский рейд», переведена на китайский язык. «Таблетка», как уже говорил, напечатана в США на английском.
Получив гонорар за немецкое издание, мы с женой на эти деньги купили в Эстонии, в тихом депрессивном городке Азери, квартиру. Квартиры там очень дёшевы. Теперь у нас есть «дача» в Эстонии. Это нормально. Каждый петербуржец должен иметь дачу в Эстонии или в Финляндии. Это со времён империи наша дачная территория. Эстонию я люблю. И кстати, уважаю её самостийную, по-чухонски сделанную государственность. Правда, однажды Эстония аннулировала мне визу, за мои выступления в русском политическом клубе города Таллина. Но развития эта история не получила, в какие-то особые «чёрные списки» я не попал, сделал новую визу и продолжаю ездить к себе на дачу.
Сейчас в соавторстве с польским товарищем Гржегоржем Пасеком мы пишем сценарий к фильму «Стаи голубей летят через горы», который будет поставлен в Польше, и получили уже половину гонорара. Я думаю, может, на эти деньги купить маленькую дешёвую квартиру в испанском городе Аликанте (квартиры в «цыганском квартале» этого города стоят как подержанный автомобиль)? Нужна ведь обитателю холодного Петербурга дача и в тёплом краю, чтобы было где погреться. Но супруга против. Она говорит, что у нас и так слишком много недвижимости: не успеваем везде пожить, а квартплату вносить надо. Наверное, она права. Вот ведь некоторые люди понакупают себе дворцов, а сами и не заходят в какие-то из комнат по году и более. Сейчас жена в Москве снимает комнату, учится на театрального режиссёра у Райкина-младшего, старшая дочь тоже в Москве, в общежитии, учится в университете на инженера, младшая дочь у бабушки, учится раскрашивать картинки и самостоятельно надевать колготки, а я один брожу по пустой большой квартире с картинами и джакузи, скучаю. В загородную свою резиденцию, арендованную для работы, успеваю съездить только через день. Разве человеку надо много недвижимости? Помнится, у меня был один диван в комнате при офисе, где хранились образцы табачного сырья. Но спалось на нём ничуть не хуже. Когда заснёшь, так вообще и не помнишь, где спишь: в люксовом отеле, в апартаментах или в подвале. Хотя в апартаментах всё же лучше, приятнее просыпаться.
Премии
Литературные премии оживляют наш книжный пейзаж, опустошённый отсутствием читательского интереса. Они важны и нужны. Благодаря премиям писатель может надеяться, что хотя бы жюри какого-нибудь конкурса прочитает его творение. И ведь эти читатели самые лучшие, самые квалифицированные. К тому же премии обычно дают для участников банкет.
«Таблетка», как уже упоминалось, прошла в шорт-лист «Нацбеста» и «Русского Букера». «Шалинский рейд» побывал в финале «Русского Букера» и «Большой книги». А «Иван Ауслендер» стал финалистом «Ясной Поляны» и премии «НОС». Первые места я нигде не получал. Если не считать премии «Эврика», у которой была короткая судьба, и премии журнала «Знамя». И премии газеты «Советская Россия», а также «Литературной России» за 2017 год.
Ещё за роман «Таблетка» я стал «человеком года» по версии журнала «Собака.ру», в номинации «Литература». На помпезном мероприятии при вручении приза я произнёс речь: «Знал ли я, простой сельский юноша, „понаехавший“ в блистательный Санкт-Петербург, что заслужу такое признание и стану частью культурной истории этого города!»
Перевод на французский книжки «Я – чеченец!» попал в финал конкурса «Русофония» в Париже. А однажды Фонд Горького свозил меня на сказочный остров Капри, потому что итальянский перевод моего рассказа вошёл в шорт-лист премии Горького. Дальше короткого списка дело, как обычно, не пошло, но неделя на Капри была незабываемой. Там я написал рассказ, вошедший в сборник «Новые сказки о Капри»; он есть и в аудиоверсии, записанной чудесным актёром.
У меня на шкафу есть место, где я собираю грамоты и почётные дипломы о своём коротко-списочном триумфе. Шкаф высокий, и дипломы не бросаются в глаза. Но если встать на стул, тогда видно. Когда мне становится грустно, я встаю на стул и понимаю, что всё, в принципе, не так уж и плохо.
Жизнь удалась
Так называется самый знаменитый роман нашего петербургского автора, руководителя Союза писателей, в котором я состою, Валерия Попова. Роман, кстати, очень грустный. Трагический. Мне вот-вот исполнится 45 лет. В принципе, программу, назначенную себе в детстве, я выполнил. С поправкой на карму. Полководцем я был ещё в школе: в военно-патриотической игре «Зарница» я руководил крупным подразделением, ведь я был председателем совета дружины! Триста пионеров строились на плацу под моим руководством, и я вёл их на победный парад мимо трибун центральной площади села Шали. Региональным вероучителем я тоже побывал, когда мне ещё не было двадцати. Рок-звездой: сделано, играл на электрогитаре, пел, на марафоне «Голосуй, а то проиграешь!» исполнил песню собственного сочинения «Козлиные игры», про всех кандидатов в президенты. Бизнесом занимался, заключал миллионные контракты на поставку табака российским фабрикам, которые в тот же год разорились. Чуть было не стал депутатом и влиятельным политиком. И писателем, конечно. Я ухитрился стать неудачником во всех областях человеческой деятельности. Обычно человеку надобно для этого много жизней; я уложился в одну, по ускоренной программе. Всё сделал, а что не сделал, то придумал, и никакой разницы.
Ведь главная цель жизни для нас, индусов, – это освобождение. Чтобы уйти и никогда не возвращаться обратно. Для этого надо избавиться от желаний. А лучший способ избавиться от желаний – это исполнить. Чтобы больше незачем было приходить. Хотя я, конечно, вернусь. Мне здесь нравится. Да и уходить я пока не собираюсь. Не так быстро.
Леонид Абрамович как-то сказал мне: в России надо жить долго. Иначе «не щитово», иначе не зачтётся. Потому что здесь всё происходит медленно и трудно. Слишком сильная гравитация. А если жить долго, то не надо получать всё и сразу, ведь тогда нечем будет занять остаток дней. Если сразу получить первый приз в «Большой книге», то чего ждать, на что надеяться все последующие годы? Если слишком быстро окажешься на вершине, тогда потом только спускаться вниз, а вниз спускаться всегда печально. Поэтому у меня есть ещё для себя задания. Я хочу написать новую книгу, такую, чтобы строгий критик Вадим Левенталь сказал: «Вот это настоящий роман», а не обзывал его, как обычно, «сборником публицистики». Ну и какую-нибудь первую премию наконец получить, например «Ясную Поляну», уж очень она мне понравилась.
А если мне не суждено протянуть так долго, то жалеть не о чем. И бояться нечего. Ведь смерти нет, есть только затухание колебаний нейронов в коре головного мозга, так чего нам бояться и о чём печалиться? Мне было весело тут. Это была славная охота.